По крайней мере, работа всегда оставалась первой в списке его привязанностей.
Даже тогда, когда клиенты бывали грубыми, а их ноги - грязными, мокрые следы и язвительные комментарии оставались повсюду. Кто-то начинал целоваться на заднем сидении, кто-то грозился выпрыгнуть под колёса... Трудовые будни. Милые миниатюрные дамочки - райские пташки, и джентльмены будто только с фотографий прошлого века, и рабочие, обсыпанные пылью белой, и ругливые мамаши с детьми, которым всем как одному хочется покрутить баранку вместо дяди-таксиста.
В общем, Манс привечал их всех.
И в горе, и в радости.
Коллеги не раз ему говорили, что он с работой обвенчан.
Манс знал их мнения, что, в общем-то, не значит, что он был разговорчив. По правде, когда он притворялся человеком, он вообще не говорил, изъяснялся только на пальцах. Голос у него был такой рычащий, что маскировка сразу спадала. Дети плакали, матери визжали, джентльмены на коленях просили о пощаде, психбольницы пополнялись новыми пациентами. Такое никому не в радость. Работа таксиста и без того достаточно нервная.
Не все люди хотели путешествовать с немым водителем. Странные они, вообще, эти люди. Какая разница, говоришь ты или нет, если ты знаешь своё дело? Тем не менее, вызывали его, как правило, те, кому нужно было что-то сохранить в тайне. Остальные же... Кто-то пытался закатить скандал и снизить цену, но Манс никогда не загибал пальцы. За это его даже уважали коллеги - стайка стеклянноглазых рыб с одинаково бессмысленно шлёпающими губами. Не могли понять секрет такой терпеливости, нечеловеческого спокойствия. Бывало, набрасывались толпой.
Ну скажи, жалко что ли? Небось, на антидепрессантах сидишь? Или сразу на наркотиках? Давай, признавайся, мы не выдадим.
Манс неплохо относился к людям, но шумных сборищ, особенно замыкающих в кольцо, не любил - слишком уж они напоминали о Средневековье, времени, когда люди ещё не были так слепы и так трусливы. В моменты, когда бурлящая толпа окружала, когти сами собой норовили вылезти из рукавов, а клыки, прорезающиеся во рту, заставляли давиться металлическим привкусом, напоминавшим чем-то свинец и серебро. И того, и другого за долгую жизнь вышло хлебнуть в достатке. Особо различать виды монстров люди никогда не умели. К счастью, собственная кровь не пьянила, а отрезвляла. Манс научился выбираться из окружения незаметно. Не зря же он столько лет провёл неузнанным среди людей.
Впрочем, он и не очеловечился, как многие из его рода. Для него это скорее звучало ругательством, чем благословением. Может быть, людям сейчас удобнее и легче живётся, может, они счастливее, но так было не всегда и так будет не всегда. А монстр для того и рождён монстром, чтобы выполнять своё дело и не лезть в чужие дела. Все эти романтические, идеализирующие настроения...
А, да, кстати.
Манс был монстром.
Впрочем, вы не догадались бы об этом, даже взглянув ему в глаза.
Единственное, что могло его выдать, - его вторая работа. Пропечатанная на машине, среди едкой желтизны и чёрных рябящих шашечек надпись, не каждому даже заметная, простая и неброская. Она гласила, коротко и ёмко: "Ем родителей". Следом был приписан номер. К счастью, люди с каждым веком, с каждым годом становились всё слепее и равнодушнее. Многие из них, едва увидев надпись, тёрли глаза в удивлении, а через минуту, отвлечённые, забывали о её существовании. Неразоблачённый водитель без потерь и опасений уводил свою жёлтую лодку Харона в подсвеченный фонарями полумрак. Он был очень и очень аккуратным водителем. Да и вообще, дело своё знал, о каком бы из них ни шла речь.
Итак, Мансу редко звонили зазря.
Обычно телефон и надпись замечали именно те, кто искренне в них нуждался.
Такое, скажем прямо, бывало редко. А клиентам обычно нечем было платить - в их маленьких кармашках на заросших грязью платьицах и штанишках помещались разве что потрёпанные и давно потерявшие последние следы сладости фантики от конфет. Поэтому работа таксистом позволяла Мансу сводить концы с концами, а эта деятельность была чем-то вроде хобби. Чисто для души. Чтобы не забывать корни. Та ещё благотворительность.
Странно, но такие клиенты запоминались легче всего по клиентам обычным. Так, в этот раз это был напомаженный интеллигентного вида дяденька. Он не лез с советами, потихонечку набирал сообщение любовнице и ничуть не волновался по поводу того, что Манс разговаривал за рулём. Редкий экземпляр. Но чутьё монстра никогда не подводило - не принять этот вызов было нельзя. За скупыми гудками таился зов о помощи. Даже чудовища недостаточно бессердечны, чтобы игнорировать такое.
- Алло, - прозвенел тонкий и надламывающийся от волнения детский голосок по ту сторону. Девочка. Манс представил её в пустой, холодной и светлой комнате. В его мыслях малышка была в одной белой ночной сорочке, немного походила на призрака и стучала бледными пальцами ног по грязному полу от нетерпения и страха. Монстры обычно в таком не обманываются. Монстры вообще очень многое видят и наблюдают. Поэтому оглядывайтесь, когда делаете что-то плохое, - мало ли, кем окажется ваш сосед.
- Алло, - рыкнул Манс как можно тише, с осторожностью оглядываясь на пассажира. К счастью, он был слишком занят своими делами. Кажется, сообщение для любовницы нечаянно отправилось жене.
- Вы едите родителей, - констатировал голосок с облегчением, видимо, распознав по рычанию, что к чему. Чутко и безошибочно, как умеют лишь дети. - Я звоню с маминого телефона, - зачем-то уточнила кроха. - Пока она вышла сдать бутылки. Не знаю, сколько у меня времени и денег... - неожиданный надлом и всхлип. Если бы Мансу не пришлось отвлекаться ещё и на дорогу, он бы безошибочно определил, что через пустую и светлую комнату без опаски пробежала толстая наглая крыса, ощерив в довольной ухмылке жёлтые зубы. Она смотрелась гораздо упитаннее девочки, это уж наверняка. - Приезжайте, пожалуйста, этим вечером. Я буду очень ждать.
- Адрес, - рычание вышло немного громче, но на лбу у пассажира уже проступила нервная испарина - он на всех парах нёсся навстречу скандалу. Не до странностей водителя тут уж. Малышка, меж тем, старательно и явно по бумажке продиктовала улицу, дом, квартиру. И, отчаянно нервничая, чуть не до слёз сжимая в пальчиках телефон, уточнила:
- Придёте?
- Да, - Манс закусил губу и выкрутил баранку, поворачивая в нужный джентльмену переулок. По ту сторону послышались короткие гудки. Кончились деньги, или время, или слова. Впрочем, сказанного вполне хватило. Этим вечером телевизор и протёртый до дыр диван в маленькой съёмной комнатушке ждало одиночество.
Когда день подошёл к концу, Манс сдал машину в автопарк и широким, удивительно (человеку) быстрым шагом направился по адресу, который весь день держал в уме. На его счастье, идти надо было недалеко. Впрочем, большое расстояние тоже не было бы помехой. Этот город монстр знал как свои пять когтей. Если переставлять ноги, обязательно придёшь туда, куда надо.
Метель, беззаботная, мокрая и юная ещё, осенняя, счастливым псом облизывала лицо и вонзала в глаза зубочистки снежинок. Ветер развевал полы чёрного плаща, делая угрюмого, остроносого Манса ещё больше похожим на ворона, вестника гибели. В общем-то, мир насчёт него не ошибался. Шавки жались по тёмным углам, заслышав его шаги. С деревьев, испуганно дрожащих, облетали последние листья, когда он проходил мимо. И только люди, только люди совсем ничего не видели.
В подъезде было темно и пахло мочой. Манс хорошо видел во мраке, но резкие запахи выводили его из себя. Однако мгновенно умиротворило белое грустное приведение, ждущее на лестничной площадке. У девочки действительно была белая сорочка. И холодные бледные лапки, как у лягушонка, которого из жестокости или смеха ради кто-то вморозил в лёд. А большой рот делал личико не таким симпатичным, каким оно могло бы быть.
Впрочем, гематомы портили ещё больше.
- Это вы, - девочке было лет восемь на вид, и она не задавала вопросов. Только судорожно вцепилась в когтистую лапу, то ли пожимая, то ли желая почувствовать рядом хоть кого-то сильного. Ей, разумеется, было наплевать на шерсть и клыки, которые вылезли из-под обычной маскировки. Гораздо больше она боялась того, что ждало за приоткрытой дверью по её правую руку. Манс рассеянно и осторожно погладил костлявую спинку. Ножки-прутики, ручки-веточки, маленькое и хрупкое, взрослое и карающее лягушачье деревце, выросшее из боли и обид.
- Спасибо, что пришли.
Так официально и отчаянно.
Чудовищное сердце Манса сжалось.
Он мог бы о многом с этой крохой поговорить, но, увы, такие, как он, никогда не задавали вопросов. Не могли лелеять и защищать. Только казнить, только судить по совести. Манс когда-то давно знал драконов, которые забирали юных дев из богатых домов, учили их труду и жизни, а потом отпускали из обустроенных пещер через чёрный ход. Манс, может быть, оставался последним из тех, кто помнил эти принципы. Но взятое в далёкой, полной романтики юности человеческое имя было не единственным человечным в нём, далеко нет. Может быть, это люди взяли от монстров саму идею человечности, перекроили её на свой лад, но так и не смогли ей следовать.
Человечность - это не жалость, так-то.
Это признание силы.
И отношение по справедливости.
Манс признавал эту девочку равной себе, но он - старость, что ли? - всё же не удержался от вопроса:
- Ты уверена?
Хотя и знал, что ответ будет положительным и никаким другим. Позвонить ему - это был уже маленький подвиг. Долгое планирование, записанный впопыхах номер... У неё было время подумать. Малышка знала, на что шла, но не собиралась отступать. Она боялась, она хотела заплакать, ей было холодно, и темно, и больно, как по битому стеклу босиком, но улыбалась она грустно и смело:
- Это больше не моя мама и не мой папа. Я не знаю, где мои, но эти незнакомые люди... В детском доме меня не будут бить. Не так сильно. Не взрослые. У меня будет больше еды и меньше страха. Я сама напугаю там кого угодно. Только, пожалуйста, пожалуйста, дяденька монстр...
Да.
Вот было его имя.
Он никогда не был Мансом по-настоящему.
Мансом был терпеливый и умелый, необщительный, одинокий таксист. Он же был - монстром без имени или, напротив, с именем настолько длинным, что все ленились произносить его до конца. Может быть, даже боялись. У него был выбор, и ночь, и разыгравшаяся метель, и маленькая взрослая девочка на руках (на лапах), прижимающаяся ближе и запускающая пальцы в грубую, не предназначенную для ласканий и поцелуев шерсть, утыкающаяся носом, чтобы скрыть горячие слёзы. Она уже очень, очень устала быть сильной и строгой.
После домашних монстров любой минотавр покажется ручным.
Чудовище обняло девочку крепко, как могло, чтобы не сломать её пополам, посадило её на подоконник и вошло в квартиру, не оборачиваясь. Это было работой, хобби и ритуалом. Заплаканные глаза, вонючие подъезды. В квартирах - горами лежащие безвольные тела. Это даже не убийства. Не в полной мере. Погрузка брёвен. Потому что это - это уже нельзя считать людьми. Нельзя считать ничем.
Разве что - самыми страшными монстрами из всех существующих.
Манс знал в монстрах толк, как никто другой.
Может быть, он был последним настоящим.
Он сам не мог судить об этом - зато могла маленькая хрупкая девочка. Когда-нибудь, увидев на книжных полках её истории с чёрными тенями на обложках, Манс улыбнётся. И, даже не раскрывая, будет знать, что там ни слова лжи - всё как было, всё по справедливости. Мрак, и страх, и слёзы, и благодарность. А иначе зачем нужны на свете подкроватные, зашкафные, плавающие во мраке и поедающие родителей монстры?
Как повзрослеть, если не столкнуться с ними лицом к лицу?