В полночь к моему окну слетаются птицы. Это черные невидимые вестники ненастья, прокравшегося в дом. Они стаей садятся на подоконник и начинают наперебой стучать клювами в стекло. Муж говорит, что это просто идет дождь, но я не верю. Я знаю - если в дом приходит ненастье, это надолго, оно будет барабанить в стекла гораздо дольше плохой погоды.
Я включаю ядовито-желтый свет под потолком, закуриваю и сажусь глядеть в окно. Мое отражение устало и печально смотрит в ответ, и тоска, бесконечная, как ночной дождь, не дает себе названий. Я тоскую по тебе. Воображение заманчиво, оно не дает покоя, придумывая для тебя дела в этом старом доме. Ты мастер на все руки, ты бы, конечно, починил болтающийся карниз, и в покалеченную створку резного буфета вставил бы стекла, и сделал бы ручку на двери и умывальник в ванной. Муж, занятый решением вселенских вопросов, не обращает внимания на такие мелочи.
Он подходит и говорит, что изжарил для меня яичницу с помидорами. "Хорошо,- отвечаю я, - Съешь ее сам". "Поверь, родная, не в яичнице счастье, - привычно рисуется муж, и я устало подыгрываю: - А в чем?" "В том, чтобы любить тебя". Он пытается говорить искренне и многозначительно, но я знаю, он, как маленький мальчик, все не может поверить, что его, такого хорошего, разлюбили. А я тоскую по тебе и молчу. И дождь все барабанит по полу кухни, а может, это просто мокрое белье, что развешено здесь для просушки.
Молчать легче всего, когда никто не понимает языка жестов и глаз. Когда-то ты на один хмурый изгиб моих бровей уже печалился: "Солнце мое погасло". Теперь солнца нет, оно утонуло в сером мареве ссор и ошибок, скрылось в паутине фраз, зачем-то именуемых высоким словом "осмысление". Разве я знала, что мое непонимание счастья разрушит твою солнечную душу, как серое утро?
Муж любит сумерки и позднюю осень, слова сплетаются у него в красивые узоры, бесполезные с приходом дня. Он хочет, чтобы мы обвенчались. Ведь он крестился, переменил веру отцов ради меня. Но я не живу - разве можно венчаться с тенями? Я сплю душой дни напролет, кружась в суматошной Москве во всеобщей денежной гонке. А в редкие минуты пробуждений склоняюсь над компьютером, длинными волосами загораживая экран, чтобы муж не прочитал, как мне плохо без тебя.
В далеком родном городе ночами не спит мой отец, темными тоскливыми глазами смотрит в стекло, и, быть может, видит сквозь ночь мой силуэт в московском окне. Отец, научивший меня беречь в душе солнце, теперь слушает шепот дождей подступающей сумрачной старости и понимает, что в его жизни не было женщины, с которой хотелось бы встретить рассвет. А я, забывшая, что такое любовь, понимаю его, не умея помочь. Родовое проклятие - нелюбви - накрывает нас темным пологом тоскующей памяти, и дождь рвется стуком ночи в окна наших разоренных домов.
А мой ребенок все спит в небесной колыбели, его качает Богоматерь с тихой песней о печалях земной юдоли. И только жаркой волной приходит память: мои бедра могут быть лодочкой младенцу, покачивая его при каждом шаге в этом первом плавании по миру, сберегая от земных тревог. Но дом разорен, и нет места для выхода на берег жизни, и есть только ожидание Божией милости к нам - к тебе и ко мне, мечтающим об одном и том же сыне.
Когда-нибудь солнце вспыхнет с новой слепящей силой, и преобразятся жилища и улицы, и все во мне засияет золотым облаком сбывшейся сказки. Тень снова обретет плоть, способную родить новую жизнь. Это будет, я верую в Божию милость, и жемчужная роса венцов над нашими головами оправдает все нынешние боли и ожидания. Ночные дожди надо перетерпеть, чтобы в мир могло снова родиться солнце.