С двенадцатого класса церковно-приходской школы Гущин был самым тихим ребенком. Он ни с кем не дрался и не задирал девчонок. Он изобретал то вечный двигатель, то электроповодок для собаки и каждый раз оказывалось, что кто-то это уже изобрел.
Учитель астрономии говорил Гущину, когда тот принес зеркальный телескоп, чтобы он не изобретал велосипед. Учительница математики сказала ему то же самое, когда он принес свою новинку - цифровой транспортир со встроенным компьютером для вычисления гипотенуз. Учитель богословия же просто его чуть не побил, когда Гущин принес ему переписанную библию, в которой были убраны все несостыковки с современной наукой и добавлены новые божественные чудеса, исходя из основ химии, физики и математики.
Когда я с ним встретился, Гущин служил младшим научным сотрудником лаборатории твердых тел. Начальник его не любил. Из угла общего кабинета только и слышалось:
- Гущин, не изобретай велосипед.
Самое интересное, что никто не называл Гущина по имени, все его так и звали - Гущин. Так и я буду его называть, хотя конечно и знаю его имя сейчас. Ведь Гущин - изобретатель велосипеда.
Как так получилось, что он считал меня своим единственным другом, я не знаю. Но если уж Гущину что-то взбрело в голову, это у него оттуда ну никак не выбьешь.
Просто однажды он подсел ко мне за рабочий стол со стаканом вонючего китайского чая лапсанг сушонг, который он любил, а мы называли - "лыжная мазь" и уже не ушел.
После работы мы шли пить пиво, а потом он припирался ко мне домой. Так прошла пара лет. И однажды, когда он попытался объяснить тетеньке в метро, что использование для сканирования доступа сетчатки глаза невыгодно из-за временной точки зрения. И что у него есть некое устройство, способное сканировать отпечатки пальцев ног через подошву... Договорить он не успел, тетка стукнула его по голове полосатой палкой и засвистела в свисток. От греха подальше я утащил Гущина вниз к пневматическому эскалатору.
- Вот дура... - только и сказал Гущин, потирая ушибленный лоб.
- Гущин, не изобретай велосипед, что тебе далась эта система пропуска в метро? В этом мире изобретено все, кроме может быть - перпетуум мобиле и четвертого измерения.
- И ты туда же, - взвыл Гущин, - ну хорошо.
Он схватил меня за руку и потащил к выходу из метро.
Я упирался, но вот чего у Гущина было не отнять, так это того, что упирался он лучше других, в том числе и меня.
Он вытащил меня на улицу, мимо той же тетки, которая, узнав Гущина, подняла палку наизготовку. Я с опаской покосился на нее, но все обошлось. Гущин был занят в тот момент какой-то новой идеей и на бабку внимания не обращал, а та, видимо, оказалась по жизни нормальной добродушной теткой. И если бы не прилипчивость Гущина, то и ему бы не дала по голове. Но...
Мы между тем прошли через парк и свернули в какую-то подворотню, прошли через внутренний двор старого дома, века так двадцатого - двадцать первого и вышли к деревянному обшарпанному сараю, упиравшемуся одним боком в ржавые гаражи с редкими остатками облетающей уже более полувека веселенькой зеленой краски, в которую теперь наш безумный городской мэр красит тротуары, и другим боком в бетонный забор оборонного предприятия.
Тут Гущин впервые выпустил мою руку, которую он держал около локтя и кровь начала возвращаться в затекшую конечность, покалывая кончики моих пальцев.
- Гущин, че тебе надо? Ты словами объясни.
Гущин, и так обычно немного не в себе, сейчас просто безумно вращал глазами, как собака Баскервилей из прошлогоднего 3Д блокбастера культового режиссера Лурдес Ричи.
- Об этом говорить нельзя.
Он снял замок с двери, ведущей в полутемный сарай и, отворив ее нараспашку, втолкнул меня вовнутрь. Я сначала больно ударился обо что-то коленом, а потом перевернулся через этот предмет и, еще до касания руками об предполагаемый пол, ударился головой обо что-то очень и очень твердое.
- Ой - сказала моя голова. Но сделала она это отдельно от меня. Я выключился.
Когда я вернулся в мир и круги перестали мелькать у меня перед глазами, я заметил, что в сарае горит свет и Гущин, конечно же, абсолютно наплевавший на мой полет, что-то вводит на экране компьютера, присоединенного к большому черному цилиндру, напоминавшему древний автоклав или еще более древний паровоз, поставленный на попа. Я огляделся и осмотрел предмет, о который споткнулся. Это был здоровенный магниевый или титановый блок от старого фотонного двигателя от его старого "Запорожца-ДЭУ", а под головой услужливо расположилась обычная доисторическая наковальня.
В этот момент Гущин ожил и, подскочив ко мне, помог подняться на ноги. Я потирал здоровенную шишку на голове. Но он этого, естественно, не заметил.
- Смотри - сказал он и начал лихорадочно вводить цифры, примеряясь ко мне на глаз.
- Ты смотришь на меня как услужливый гробовщик, который пытается снять мерки с еще живого клиента, - отозвался я на его оценивающий взгляд.
Но Гущин не отвечал. Как же потом я оказался прав...
- Ты сколько весишь? Восемьдесят? Восемьдесят пять килограмм?
- Около восьмидесяти.
- Я так и думал, - он ввел в графу на экране компьютера еще цифру "восемьдесят" и нажал "Ввод".
"Паровоз" хрюкнул и в его боку с противным скрипом распахнулась небольшая дверка. На экране компьютера загорелась красная надпись "Опасность 5 секунд". Потом 4, 3 ...
Гущин схватил меня за руку и потащил к черному цилиндру, который вблизи производил впечатление то ли печки для сожжения трупов, то ли ядерного реактора, и просто запихал меня туда как тряпку для розжига печки. Кляня свою доверчивость и общительность с сумасшедшими, я уже готов был услышать щелчок замка двери, но Гущин сам забрался вместе со мной внутрь и захлопнул дверь.
Не было ни гари, ни грохота, просто небольшой хлопок и дверь открылась сама. В печку проник яркий свет. Гущин вышел первым.
- Как же хорошо, - донеслось до меня.
Я осторожно выглянул наружу. Убедившись, что печка стоит просто на берегу какого-то водоема, я не удивился, а успокоился и вышел наружу.
- Так, Гущин, ты спятил, - я готов был поколотить Гущина чем только мог, - я пошел, а ты как хочешь тащи свою печку обратно, физик-ядерщик.
К чему я это сказал, я не понял, но Гущин спокойно смотрел на меня и улыбался. Я его таким не видел давно. Ну, как давно? Никогда.
Я заткнулся и замер.
- Гущин, ты чего молчишь? Ты это того - говори. Ты чего улыбаешься? Ты чего натворил? - окончил я свою речь, уже нехорошо поеживаясь.
Он потянулся своей рукой к моей, опять пытаясь подхватить меня под руку, я только резко отбежал шагов на десять. Гущину пришлось говорить.
- Ну, ты же хотел это увидеть.
- Что? Что я хотел увидеть? Гущин, где мы?
- Это другой мир, - он начал говорить взахлеб, - я просчитал, что это возможно, но до этого ни разу не пробовал. И смотри, с первого раза получилось.
- Что получилось?
- Я рассчитал, что во вселенной множество миров, каждый в нем имеет свои особенности, где-то например, еще не изобрели ни ядерных реакторов, ни самолетов, ни фотонных ракет, а где-то есть и весь набор из нашей фантастики.
- И...?
- Ну и это тот мир, в котором, по теории Эйнштейна, не должно быть изобретено колеса. А значит, здесь нет велосипедов.
Я тупо смотрел на Гущина, не веря своим ушам. А он продолжал.
- А значит, я могу изобрести велосипед заново!
- Гущин, вези меня обратно.
Гущин виновато развел руками.
- Я не могу, компьютер остался в сарае, да и электричество тут тоже, наверное, не изобретено.
Рассказчик, седой, сухощавый мужик в потертой куртке, умолк и допил свой стакан молока. Мы смотрели на него с неподдельным интересом.
- А что дальше?
- А дальше Гущин действительно изобрел там велосипед, ему даже памятник стоит на центральной площади единственного города, который назван в его честь Алексодар.
- А почему Алексодар? - удивились мы.
- А потому, - сказал рассказчик, довольно скручивая папироску, - что зовут его Алексей Семенович Гущин. Вот потому и Алексодар.
- А как вы вернулись?
- А мы не вернулись, - мужик закурил и пошел к выходу.
-...?
- Он только меня вернул, а сам там остался. Он ведь там и электричество изобрел, а еще борщ....
И уже, выходя в дверь, добавил:
- Только, гад, временем ошибся.
Он вышел и хлопнул за собой дверью.
А мы остались в недоумении, что это было - быль или сказка. И было ли вообще. Только с тех пор никто из нас не говорил никому "не изобретай велосипед", а то вдруг чего нехорошее случится.