Основа развития абсолютного духа - самопознание как необходимое условия существования - стала аксиологической основой Ницше и преобразилась в емкую формулу: мы есть то, что в себе осознали. Грех и вина существуют, но существуют только в той степени, в какой мы их осознаем. Отсюда небрежение к христианству, в коем человек обязан осознать свой грех. Христианство навязывает ему вину и грех, делая человека несвободным, связанным. Освобождение человека от пут нравственности ("Добро и зло есть предрассудки бога") может пойти по двум путям: в сторону светскости-обывательщины, отрицающей ценности религии но оставляющей за собой все остальные ценности или в сторону сверхчеловека, отрицающего все ценности, кроме себя самого. "Я ненавижу обывательщину гораздо больше, чем грех".( "Злая мудрость"). Ницше выбрал путь сверхчеловека, осознавшего себя как высшую ценность. Он выдвинул концепцию моральных представлений как реакции на осознание людьми собственной слабости и ничтожества и его свехчеловек в процессе самопознания неизбежным образом должен избавиться от слабости и ощутить себя сильным, следовательно, стать таковым. Однако теорию тут же подхватили пропагандисты войны, для которых человек высшей ценностью не является. Они обыватели от философии, следователи первого пути, среди них Юнгер:
"Единственно оправданной позицией Юнгер считает позицию (Haltung) "героического сознания", пронизанного судьбоносностью события войны. Отсюда главным объектом критики оказывается "гуманное мышление ", которое всеми силами стремится к рациональной морализации. "Чистота героического мышления может измеряться тем, в какой степени оно избегает представления войны как нравственного феномена. Так стремится представить войну гуманное мышление, видящее в этике последнее определение и конечную инстанцию. Результат должен оказаться негативным, ибо война не есть нравственный феномен; нет такой этической категории, к которой ее можно было бы отнести. Именно поэтому всякая моральная аргументация остается несущественной и бесплодной; в ней нет продвижения вперед. Однако именно недостаточная отнесенность к нравственному и выход за пределы последнего этического определения, - то, за что гуманный дух как раз и осуждает войну, - впервые делает ее значимой для героического сознания, почитающего в ней стихию и судьбу" . Из этой цитаты становится очевидно, что Юнгер относится к войне как к непосредственному выражению жизни. Здесь как нельзя лучше просматривается влияние Ницше и, в частности, его учения о переоценке всех ценностей и перспективном характере всего сущего. Существенная констатация Юнгера: "Война не есть нравственный феномен", звучит в pendant к ницшеанскому: "Нет вовсе моральных феноменов, есть только моральное истолкование феноменов... " (Junger F. G. Krieg und Krieger. S. 63.) Война есть варварство, преступление против гуманности - такие оценки являются для Юнгера тем же, чем были для Ницше грех и вина, существующие лишь в конституции сознания. Стало быть, если они "не принадлежат к человеческому бытию как таковому, но суть лишь то, что они означают" , то можно без труда догадаться, что в конце концов скрывается за этими интерпретациями. Действительно, образ войны как процесса планетарного размаха, приводящего все в движение (мобилизирующего) и разрушающего всю иерархию ценностей, не оставляет никакого сомнения в том, что здесь "за работу взялась воля к власти""( ПОЭТ ВОЗВРАЩЕНИЯ (О Фридрихе Юнгере)
А. В. Михайловский "Праксис", 2001 г)....
Однако он продолжал действовать в том же русле, что и Гегель, не давая частному и единичному права на ценность. Он смотрел на частного человека с позиций АБСОЛЮТА, персонификацией которого сделал сверхчеловека. Конечной персонификацией Абсолютного духа Гегель, как известно, мыслил себя, точнее, немецкую классическую философию, им представляемую и завершенную. Но из немецких классиков он первым поднялся над субстанциальной жизнью, не желая больше признавать ее абсолютную ценность даже в рамках категорического императива. Он поднялся над непосредственностью своей веры в незыблемость категорических императивов и прочих ценностей, над удовлетворенностью и уверенностью, вытекающей из достоверности, которой обладало сознание - и постулировал неуверенность. Для него не просто потеряны человеческие ценности и его существенная жизнь; он, кроме того, сознает эту потерю и бренность, которая составляет его содержание. Априори признавая, что мир "лежит во зле", и не порицая это, он требует от философии не столько знания того, что так оно и есть, да бог с ним, сколько остерегает ее от мышления ценностными суждениями:
"Прекрасное, священное, вечное, религия и любовь - вот приманка, которая требуется для того, чтобы возбудить желание попасться на удочку; не на понятие, а на экстаз, не на холодно развертывающуюся необходимость дела, а на бурное вдохновение должна-де опираться субстанция, чтобы все шире раскрывать свое богатство" ("Феноменология духа").
Ницще просто это подхватил. И нельзя говорить, что Хайдеггер поднял отрицание ценностей Ницше на онтологический уровень. Нет, он просто сделал очередную попытку их оправдать, поставив на пьедестал Декарта: мыслю, следовательно существую. Если мы мыслим ценности, то они существуют. Вот, собственно, его основной аргумент.