Чернорицкая Ольга Леонидовна. Потомки "Метрополя"

Потомки "Метрополя".

"Куда идешь?" —"Да царь обещал отдать свою дочку за того, кто сделает летучий корабль". —Разве ты можешь сделать такой корабль?" —"Нет, не сумею!"—"Так зачем же ты идешь?" — "А бог его знает!".

"Летучий корабль". Русская народная сказка

Ситуация, когда нечто неофициальное становится в соседнюю эпоху господствующим, напоминает сказку, и очень популярную сказку: бестселлер про Иванушку-дурачка преодолел все мыслимые рекорды тиражности. В чем ее суть? Иван, обуреваемый скукой, нелюбимый даже своей матерью, жил в нарушение крестьянского канона: лежал на печи и ничего не делал. Почему лежал? Потому что дурак. Другого объяснения отец и братья не давали. В истории канон, конечно, часто меняется, но сказка эта явно не о смене канона, а о том, что этот канон иногда нарушают и те, кто призван в дальнейшем быть властителями. Верно и обратное: канону следуют те, кто ровным счетом ничего собой не представляет.

Можно ли говорить в настоящее время о радикальной смене литературных канонов? Отдают ли сейчас почести тому, кто игнорирует традиции посредством лежания на печи, подтверждая факт собственной непричастности ни к одной из общественных групп? Или может быть изменился "способ восприятия" таких людей?

Скорее, те, кого сейчас мы знаем, любим и читаем с удовольствием, в свое время слезли все-таки со своей печи и отправились на поиски принцессы-удачи с черным хлебом в котомке. Биографический факт остался: пребывание в оппозиции, несоблюдение канона. Но это отнюдь не значит, что они все как один протестовали против традиции и сознательно ее игнорировали. Чаще всего это было неким "вызреванием", инкубационным периодом: более затяжным у гениев и менее — у талантов. Особенно это "лежание" было необходимым в отдаленных от центра городах, где в советское время официальная литературная среда была наиболее консервативна. Беда в том, что литературная критика сочла леность и скуку политическим актом протеста (бездарности никогда не скучают и не могут понять что скука бывает сама по себе, без демонстрации), а выход из дома — вызовом старой поэтике. В русской сказке Иванушка-дурачок не имеет ничего против своих братьев, лишь бы оставили его в покое.

Такая позиция во многом и определила состояние советского самиздата. Не то чтобы издаваться было нельзя — покой дороже всего. Хотя, конечно же, были и порывы, были и идеи, был и самиздат. Но последний большей частью состоял из тех же не умеющих скучать активных. Были и силы встать с печи, — но кто бы захотел расстаться раньше времени со своей самостоятельностью? В том, что эта самостоятельность будет рано или поздно востребована, никто со времен Иванушки-дурачка 1, проживавшего в глубокой древности, не сомневался.

Идея самиздатовских сборников сама по себе была сродни идее Иванушки-дурачка отправиться строить летучий корабль. Изначально было ясно, что построить его невозможно, и все-таки попытку сделали многие. Но кто-то, подобно Иванушкиным братьям считал себя способным, а кто-то, подобно Иванушке-дурачку не считал.

Она родилась, по-видимому, в среде, примыкающей к Иванушкам-дурачкам, где-то в Ленинграде. Битов намекает на пассионарность ленинградцев предисловии к шестидесятниковскому выпуску "Соло" : "В 1956-1964-ом мы еще собирали сборники. Тот или иной "Петрополь" ходил по рукам, а потом в руках же и рассыпался. Раз в год, в "Советском писателе" с муками издавался альманах "Молодой Ленинград", но не приносил нам мировой и даже всесоюзной славы.... С 1964-го по 1991-ый, когда мы перестали собирать рукописные сборники, меня время от времени подмывало все-таки его собрать. Представительный! На память о НАС! В 1973-ем, с образованием ВААП, я даже явился с предложением его издать "на заграницу". Меня недопоняли. Сил моих не было. В 1979 году намерение это было перебито "Метрополем" (и опять почти без ленинградцев)".

Увидев первый номер "Соло", Андрей Битов обрадовался материализации своей давней идеи и примкнул к команде а, скорее всего, к замыслу редактора Александра Михайлова.

Спустя десятилетие после процесса, когда критики впервые увидели в Иванушке-дурачке протест против существующего, —имеется в виду процесс над Метрополем, — было еще страшновато: а вдруг опять неправильно поймут? Шутка Высоцкого о печатании фальшивых денег (почему это фальшивых, собственно?) стала своего рода метафорой и укрепилась в подсознании. Но ничего уже невозможно было поделать с волной самиздата, нахлынувшей с периферии под видом невинной местечковости.

"СОЛО - потомок "Метрополя", - заявляет автор "Пушкинского дома" рекламной строкой на обложке 8, добавляя, "единственный". Тем не менее, в это время уже заявили о себе самиздатовские "37" "Часы", "День за днем", "ЛЕА", "Меркурий", "Митин журнал", "Обводный канал", "Сумма", "Северная почта", "Петербург", "Поединок", "Предлог", "Третья модернизация", "Точка зрения", "Свеча", "Экспресс-Хроника", "Важская волость" и многие другие тоже "полностью посвященные неизвестным авторам". (Исключения в виде переводов западноевропейских модернистов не в счет: переводы сделаны "никому не известными" переводчиками и комментируются никому неизвестными эссеистами.) Уже учреждена премия имени Андрея Белого.

У Александра Михайлова сравнение с "Метрополем" до сих пор вызывает определенного рода сомнения - его, михайловская, акция не политическая, а эстетическая. Он — эдакий Иванушка-дурачок, ни во что никогда не ввязывающийся; что-то сорвало его с печи, но явно не политика (не его дело) и не жажда славы (скучно!). У него "...нет произведений, претендующих на глобальное значение и всенародное признание, нет так же публицистических стенаний и полемик. Перед вами проза и поэзия для гурманов, для тех, кто ловит "кайф" от самих слов в тексте, от того порядка, в котором они расставлены, от "игры автора с этими словами".

Разумеется, Михайлов не может не признать очевидного: и "Соло", и "Метрополь" выстроили в художественный ряд то, что официальной прессой отбрасывалось как нехудожественное. Он составил свой журнал из "непроходняка", который скопился за время "сидения" в толстых журналах. "Метрополь" также состоит "главным образом из рукописей, хорошо знакомых редакциям. Оба издания так или иначе обращаются к "внекомплексной" литературе, которая "обречена порой на многолетние скитания и бездомность". И опять всплывают аналогии с русской сказкой — не всем же удается прихватить с собой печь! Скитания - они и есть скитания. Там и баба-яга, и "леший бродит", всего навидаешься, коль уродился "внекомплексным". Зато и комплексовать, входя в избушку бабы-яги, не будешь.

В том же, что издание "Метрополя" было в своей идее акцией всецело политической, у нас есть, несмотря на опасения Михайлова и заверения Ерофеева, определенные сомнения. Тот факт, что Битов не побоялся выдвинуть предложение издать сборник "на заграницу" еще в начале 70-х, говорит о многом. Прежде всего, становится ясно, что Виктор Ерофеев взял уже практически готовую идею, носящуюся в воздухе; быть не может, чтобы идея наивных, обиженных на Москву петербуржцев не перенеслась в круги столичных литераторов. Во вторых, ясно, что бояться политических репрессий никому просто не приходило в голову, - вопрос стоял несколько иначе: "Их печатали, нас не печатали". Почему? Чем Вознесенский, Евтушенко и Аксенов лучше прочих диссидентов? Мы где-то даже круче и загибистей. Почему им можно говорить все, что они думают, а нам нельзя? Несправедливо! Что такое диссидентство и чем оно отличается от инакомыслия и слабоумия, кажется, вернее всего определили герои Л.Костюкова в романе "Великая страна":

- Горли, он что, слабоумный?

- Это не политкорректно так говорить, Мэгги. У нас принято

говорить "инакомыслящий".

- Он не похож на диссидента.

- У нас инакомыслящий не обязательно диссидент. А диссидент не

всегда инакомыслящий. Это может быть не мозговая проблема, а ловкий

политический маневр.

- То, что он отказывается меня понимать, это ловкий политический

маневр?

- Нет, дочка, - вмешался Слейтон, - просто у меня перегорают проводки в мозгу".

Разумеется, со стороны Ерофеева это был политический маневр, никак не связанный с инакомыслием. Скорее всего, Ерофеев решил объединиться с Аксеновым, чтобы войти в круг официальных диссидентов. Вырваться из своего тотального андеграундства по-другому не представлялось возможным. А вырваться было необходимо, поскольку в этом положении нет и не может быть ничего позитивного.

Вспомним, например, какое определение дал феномену андеграунда Дм. Галковский: "Это часть общенациональной культуры, находящаяся на обочине жизни, нечто, с одной стороны, гонимое и презираемое, а с другой стороны - достойное презрения. Андеграунд - это нечто скрывающееся, боящееся дневного света. Андеграунд как слой людей - это "подполье", знаменитое русское слово, к концу ХХ века довольно сильно потраченное. Можно сказать точнее и проще - андеграунд - это ПОДОНКИ. Нечто, не живущее на дне, но на дно опустившееся. Наиболее простой пример андеграунда и андеграундной жизненной ситуации - мезальянс, наркомания, психическое заболевание. Андеграунд - это ошибка. В каждом конкретном случае, поскольку человек свободен, относительная. Но в целом - абсолютная".

"Андеграунд остался в прошлом", - заявляет Станислав Савицкий, противореча определению Галковского: как может быть в прошлом "дно", если оно всегда на виду, и, может быть, сегодня более чем когда-либо? Тем не менее, поступок Ерофеева вписывается и в тот, и в другой концепт: не стоять на одной социальной ступени с подонками и не остаться в прошлом. Это политика, вести которую многие отказались. Прежде всего, те, кому ниоткуда выходить было уже не нужно.

Вообще в текстах "Метрополя" иная политика как бы отсутствует, да и сами объединившиеся в альманах не могли даже представить себе, чем все это обернется. Процесс над "метропольцами" был, конечно, политическим - что тут говорить, но вот в чем вопрос - политических ли умыслов испугались Феликс Кузнецов, Владимир Гусев и Римма Казакова? Политические ли соображения заставили их возмущаться? Политический строй уже давно сменился, но и сегодня Владимир Гусев, например, готов подписаться под каждым словом своей давней отповеди "Метрополю" вообще и Виктору Ерофееву в частности. Ясно, что не при чем тут и пресловутый якобы пугающий всех Запад. Здесь, изнутри, все происходящее было куда виднее.

Что же почувствовали все, увидев в одной обойме доселе разрозненных, но уже известных писателей? И что чувствуют те, кто видел еще лет пятнадцать тому назад в самиздате "закат Европы"?

И позднее самиздатовцы не очень-то вдавались в подоплеку своей мессианской деятельности, не понимали, что же именно вызывает шквал негативных откликов, что именно приковывает интерес читателей, - не понимала этого, зачастую и публика: "То, что печатаем мы, печатается также и в прессе, поэтому многие спрашивают, зачем мы это делаем, ведь и я, и мои друзья имеем возможность публиковаться в ленинградских газетах" .

Да, были явные проявления застоя-долгостроя-долгоиздания, вернее долгонеиздания. Так сборник Рида Грачева "Где твой дом?" печатался целую пятилетку, а книги В.Эрля "В поисках за утраченным Хейфом" и Игоря Ефимова "Зрелища" — целых шесть пятилеток. Но что тут особенного: все привыкли стоять в очередях, даже лежа на печи каждый был уверен, что стоит в очередь. Время такое— твердая уверенность в завтрашнем дне плюс надежда на то, что может быть и завтра никто с печи не стащит. Кто-то бы, конечно, и не достоялся (не долежался), кто-то бы по блату из-под прилавка отоварился, кто-то бы растолкал всех, обхамил и залез-таки без очереди, что ж тут особенного? Из-за чего революцию устраивать? Но разросшаяся неимоверно очередь начала революцию, причем совершила ее по всем законам взятия Бастилии и Зимнего дворца: последние стали первыми, экспроприация экспроприаторов, передел земельной (и не только) собственности. Кому-то удалось все-таки получить вожделенный товар. Кто-то как был, так и остался ни с чем, потому что все равно бы на всех не хватило. Читательский интерес тоже имеет свои пределы, да еще какие. Об этом те, кто еще в свое время достоялся, думается, знали. Они ждали этого и не стали бы особо беспокоиться, ведь еще неизвестно, чья сторона во время революции наиболее видима, слышима, популярна. Во времена смуты слушают всех, покупают все, читают все. Так что еще неизвестно, кто от всего этого в выигрыше. Даже в случае полного поражения выход есть — наука, литературоведение. Там ценится опыт, там революции произойти просто не может, поскольку нет ничего консервативнее науки, берущей начало в "Поэтике" Аристотеля. Но тем не менее, беспокойство было. Не за себя и не за свою аудиторию, а по поводу чего-то более серьезного...

Разгадку можно увидеть в рассуждениях (опять касающихся "Соло") Андрея Битова: "Переработка действительности в чистое и широкое полотно, как у Толстого, наверное, уже позади. Видимо, роль литературы меняется: в России она еще сохранилась в старом виде, а на Западе ее уже (в таком качестве) не существует. Там значительно больше разработаны жанры и игра. Может быть, новое поколение занимается обработкой "дикой" русской литературы, чем начал заниматься еще серебряный век, завершавший собой "дикий" период и начавший переход к периоду "цивилизованному"".

Еще тогда, в 1979 традиционная культура увидела еще не ставшую традиционной цивилизацию и поняла, что эта цивилизация неизбежна, что цивилизация теперь не только западное явление - она прорывается изнутри самой культуры. Оказались нарушенными строгие зафетишированности, все эти затабуированности культуры. Прорвался мат. "В западной литературе ненормативная лексика свободно употребляется наряду с нормативной, а у нас до сих пор при дубляже фильмов или переводе книг грубые ругательства переводят как "черт побери". А я печатал и буду печатать такие выражения без купюр, даже если кто-то и считает, что это порнография. Раз люди так говорят, значит, это может быть и на бумаге"

Мат противоречит культуре, но не противоречит цивилизации. Это отнюдь не значит, что очередь в пивную цивилизованней очереди за театральными билетами, просто последняя культурнее. Вообще из всех очередей наиболее цивилизованной можно считать очередь на автобус, в которой объединены посетители театров и пивной. Но цивилизованность не в слиянии интеллигенции с простым народом, а в том, что можно было бы и не стоять в очередь, а просто влезть в автобус, расталкивая всех локтями. Это ни в малейшей степени не вошло бы в противоречие с российской культурной традицией. Напротив, такая вот очередь на автобус приводит иного жителя глубинки в состояние легкого шока. Цивилизация как таковая всегда несколько шокирует. "Метрополь" шокировал, но не политической установкой, шокировала антология "У Голубой лагуны", но не бросающимся в глаза провинциализмом, шокирует "Митин журнал", но отнюдь не "половой ориентацией". Сам факт, что никому из авторов не надо расталкивать своих коллег локтями, что всем желающим хватит места (особенно в этом аспекте заинтересован плодовитый, как крольчиха, Петербург-Ленинград), противоречит самому принципу российских очередей и массовой литературы. В официальных изданиях давка, инфаркты, - а тут Михайлов во всеуслышанье заявляет, что "читатель ведь должен в конце концов, получать от литературы не инфаркт, а удовольствие". Но главное, этот старый как мир гедонистический принцип распространяется здесь и на самих авторов. "Хорошая литература - о чем бы она ни говорила, какой бы объект не избирала - это всегда радость, всегда праздник". В самиздате каждый получает свою долю удовольствия быть прочитанным вместе с теми, с кем он хотел бы быть прочитанным вместе. "Ориентацию" тоже каждый себе выбирает в связи с особенностями собственных гносеологических установок, он во многом и определяет выбор собственной номандической группы - интересует проблема жизни и смерти - печатайся в некрофильском "Соло". Можешь приобщить всех науке постройки собственного гроба. Там же алкоголизм и садизм на уровне бытовухи с вкраплениями пословиц и поговорок: "Красота, что лошадь, сбруи требует".

Интеллектуально-извращенный с элементами ликбеза стеб - в "МЖ". Он здесь обосновался с легкой руки Дмитрия Волчека, поэзия (и журналистика!) которого "сделана из любви к Ходасевичу с учетом опыта Кузмина в жизнь и стилистического синтеза Вагинова ("преломление классического романтизма на авангардном мышлении конструктивизма") И от этого ""Митин журнал" по праву считается лучшим отечественным изданием по вопросам половых извращений, постмодернизма и феминизма".

В настоящее время важно определить, к какому типу извращений ты наиболее склонен. Определившись, следует приобрести карточку соответствующего клуба, вступить в него и действовать по принятым там законам, ведь появилось стойкое убеждение: литература — дело отвергнутых одиночек, литературный процесс — дело объединившихся отвергнутых одиночек. Наиболее последовательно эту мысль проводит в своих статьях Илья Кукулин: "Необходимой частью и новым сюжетом в поэзии 90-х — в особенности в поэзии 'поколений 90-х' — стало самосознание открытого меньшинства и открытого пограничья. 'Открытое меньшинство' может быть понято в нескольких смыслах. Один из этих смыслов: в новейшей русской литературе сосуществуют как бы несколько разных литератур. Они нерезко отграничены друг от друга, не имеют четкой институционализации (пример из московской литературной жизни: есть поэты, которые могут выступать только в Центральном Доме литераторов, есть поэты, которые выступают только в литературных клубах, но есть и авторы, которые с равным успехом могут выступать и там, и там), но основаны на разных принципах и чаще всего имеют мало сопоставимые между собой критерии эстетических оценок. То пространство поэзии, о котором мы в основном и говорим, в основном развивает традиции неподцензурной литературы 1930-х — 80-х годов. А эта литература была в первую очередь действием людей, которые осознавали себя одиночками или участниками неофициального и гонимого меньшинства...".

Наблюдение в принципе верное: современный литературный процесс определяют во многом вчерашние "дурни" из тех, кто "в черной сорочке ходил". Фраза из сказки "хоть родная мать тебя и не любит, а вот и ты не обделен"оказалась перевернутой. Ее теперь следует читать наоборот: "Ты не обделен, потому что родная мать тебя не любит".

Как бы то ни было, патологически последние стали первыми, а остальные, чтобы к ним примкнуть, должны купить входной билет в гей-клуб, вступить в скандальную политическую партию или стать участником иного непотребства. Нужно каким-нибудь способом доказать, что "родная мать тебя не любит", а это становится все сложнее. Дело в том, что какие-то табу современная действительность отменила. Нарушить каноны становится все сложнее за отсутствием таковых, остается только одно: каким-то образом доказать, что ты жил не по канону тогда, когда канон этот был в силе. Через каких-нибудь 50 лет этот аргумент будет неприменим, придется придумывать что-нибудь другое.

Уничтожение канонов и традиций — процесс цивилизационный. Смысл цивилизации не в том, чтобы противопоставить себя культуре, а в том, чтобы перестать бояться ее культов и табу - на этом строят свою эстетику "Соло" и "МЖ". Но суть действий потомков "Метрополя" этим не ограничивается, - идет борьба с ее прагматической заданностью, ее мифами, объясняющими и мотивирующими мир. То, что все в мире для чего-то служит и приносит какую-то пользу - необходимая аксиома культуротворческого мифа. "Намеки на то, что в наших рассуждениях нет чего-то существенного и необходимого для самой последней бабы (как, например, соль), могут иметь своим корнем только одно: невежество, признающее единственно необходимой сущностью нечто зримое и доходящее, как писал М. Ломоносов "до отрицания существования воздуха в порах соли", поскольку воздух с трудом видим, а поры малы - отсюда один шаг до отрицания воздуха вообще, - естественно, что в таких условиях совершенно бессмысленно адресовать рассуждение об истинно незримых сущностях кому бы то ни было, кроме студенток 1-4 курсов, среди которых единственно я предполагаю найти действительно умных женщин".

В дальнейшем именно на принципе женско-студенческого мировосприятия и в русле повествовательной символики совместного с А.Сидоровой эпистолярного романа он строит собственный авторский проект - журнал "Стропила". "Стропила" как бы отпочковались от "Соло", обретя собственную эстетику. В этом проекте - поэзия неиспорченных грубой мужской поэзией девочек-подростков как высшее проявление постмодерна, рассказы и повести художника по надгробьям Михаила Горбачева.

Учитывая опыт "Метрополя" "художники принялись искать себе подобных, себе сообщников". Стало ясно: все формы стеба можно цивилизованно организовать и - в общей обойме собратьев по разуму (разуму в той или иной области) - предстать перед публикой. При этом по законам детерминизма "все втянуто в одну контекстуальную воронку и читается с одинаковым интересом, от первой страницы до последней".

Сколько бы редакторы изданий не декларировали раскрепощение творческого "я" художника, сколько бы ни говорили об индивидуальности каждого творца, в журнальной эстетике - и это тем более касается авторских проектов - зияет эта пресловутая воронка и царствует констатируемая Т. Элиотом деперсонализация. Она в самиздатовском контексте "поиска новых имен" обретает новые возможности, - автор неизвестен, неиндивидуализирован, следовательно, удобен для использования в угоду общей идее журнала. Издание как единое целое всецело должно быть подчинено редактору. Официальная советская пресса не знала угрозы индивидуализации и существовала в относительной безопасности и стабильности (безопасными были и вполне "раскрученные", распропагандированные имена). За деиндивидуализацию авторского состава головой отвечали творческие союзы. Редактор самиздатовского журнала находится в совершенно иных социокультурных условиях: он не может не считаться с тем, что иные "солисты" обладают мощными голосами, способными изменить лицо издания - чего редактор, естественно, допустить не может. Эти основные голоса он обставляет голосами тихими - элемент утопания, заглушает нестройными, замещает рядом похожими, но пародирующими. И все равно выстраивает издание так, чтобы оно имело свое лицо, а не превращалось в физиономию того или иного автора. "Соло" мог бы вполне стать битовским журналом - этаким филиалом "Пушкинского дома", - поэтому Михайлов сразу же после появления писателя в "редакционной коллегии" (было чего испугаться) сменил курс, позволявший соединить в рамках одного номера Сашу Соколова с владимирским почтальоном Анатолием Гавриловым, и выдвинул лозунг - "печатаю только дебютантов".

Хотя, конечно же, существуют издания, лицо которых определяется эстетическим обликом того или иного писателя. Так, например, в журнале "Автограф" (Вологда) реализуется староклассическая формула, согласно которой за изменения в формах той или иной эпохи отвечает один вполне конкретный человек. Редактор журнала - литературный критик Вячеслав Белков организующим центром издания сделал Н. Рубцова - своего кумира, личность, вокруг которой создан на вологодчине определенный эстетический уклад. Лицо журнала таким образом было определено - осталось лишь отсортировать все, что никогда и ни при каких обстоятельствах не мог бы написать (ну, пусть одобрить) Рубцов. От его основных принципов "лиризм, естественность, звучность" не отступает ни одна публикация, что и придает изданию монолитность - оно похоже на каменный обелиск поэту, выполненный в монументальном стиле 70-х (не позднее) годов. Поэзия Рубцова здесь играет роль метатекста, или, в других терминах, устойчивого означаемого при бесконечном множестве означающих.

Во второй половине 80-х появилось издание, для которого существенную роль стало играть увеличение означаемых: определяющими принципами здесь стали "социокультурное безграничье" и открытость опыта: журнал "Родник" в Риге. "Родник" устремился с Запада на восток, на востоке откликнулась чуть ли не первой Фергана, хотя она и не имела собственного издания. В характеристике "ферганской школы" Шамшада Абдуллаева отсутствие изданий не недостаток, а принцип, равный среди прочих:

. "1.Ориентация на средиземноморскую поэзию и отчасти англосаксонскую.

2. Гибридная стилистика, но неизменно одно - несколько фальшивых и чужеродных компонентов образуют подлинность целого.

3. Конкретные ландшафтные признаки, южный знойный мир и вместе с тем герметическая "западная" поэтика, то есть сквозь немыслимое для сегодняшних литературных приоритетов проступает некое космополитическое месиво одних и тех же мнимостей, залитых солнцем.

4. Стремление довести описание предмета до предельного натурализма в общем ирреальном настроении и одновременно в некоторых случаях угадывается следующий принцип: чем удаленней объект, тем совершенне орудие.

5. Обращенность к меланхолии позднего романтизма, выраженной современным языком, полным скепсиса и неуверенности.

6. Антиисторизм и неприязнь к социальной реальности, страх перед действием и тотальностью наррации, особый депрессивный лиризм и мета-личное упрямство, не позволяющее автору "ферганской школы" жить жизнью и с каждым разом все больше отдаляющее его от смысла происходящего, - поэтому этос в наших текстах уходит в тень, на задний план.

-- И последнее. Мы не имеем своих изданий, своих журналов, своих читателей и вынуждены мириться с рассеянным присутствием (публикации в России, в эмиграции) для других, для другой культуры".

"Рассеянное присутствие"— это уже следствие антиисторизма, "депрессивного лиризма", и характерное для неиздающегося до сих пор самиздата оправдание лежания на печи с сопутствующей ленцой: "мета-личное" упрямство. Практически омонимия с чем-то металлическим и, следовательно, железно-непреодолимым. Лежание на печи в латах, чтобы уж точно не трогали.

Принцип, по которому составлялась Кузьминским антология новейшей русской поэзии "У Голубой Лагуны", тоже позволяет говорить о некоем единстве: берется антагонист — официальная литература и протагонист — неофициальная. Все, что так или иначе подпадает под понятие "неофициальное" отождествляется с "подлинным", "художественным". Неофициальность (и провинциальность) становится критерием отбора. Но, как уже ясно, неофициальная литература никогда не была изолирована от официальной. Следовательно, целостность и единство альманаха во многом обусловлено целостностью и единством официальной литературы и метатекстом служит здесь литература официальная, презираемая и отвергаемая. Это типичный образчик того, что текст и метатекст могут находиться в прямой бинарной оппозиции и, тем не менее, сосуществовать в едином культурном контексте. "Безусловно, советская фальшь — фактор эстетический, — замечает Владислав Кузнецов. — Но эта эстетика,— условно говоря, соцреализма, — пожалуй, единственная, абсолютно неприемлемая для Кузьминского. Шестидесятники, — в том числе и те, которым потом удалось пробиться в официальную литературу и которые сегодня по-прежнему составляют костяк нашего литературного истелишмента — все начинали на волне общего эстетического протеста против кондового соцреализма сталинского образца". Получается, что Кузьминский как бы с шестидесятниками, но как бы и против них. Он выступает не только против того, что было официальным в сталинскую эпоху, но и против того, что стало таковым позднее. Ныне официально признанный лидер самиздата, он должен был бы выразить протест против себя самого, если бы не остался на окраине. На границе существования находится и его альманах, которого никто никогда не видел, во всяком случае, целиком. Окраина и официоз — вещи совместимые лишь в пародийном варианте.

До недавнего времени существовало издание, в котором метатекст практически совпадал с текстом. Этот случай, несомненно, заслуживает того, чтобы быть занесенным в историю самиздата. В предперестроечную эпоху образовался в столице лесоповала г. Вельске журнал "Важская волость" во имя и ради текстов одного единственного автора - оставшегося по месту своей ссылки ленинградца Ричарда Красновского. Там печатались его стихи, воспоминания о том, как он встречался здесь с Бродским, коротавшем ссылку в соседней Коноше, публицистические заметки на тему дня опять его же. Редактор издания Александр Чесноков объясняет ситуацию тем, что больше в бывшей Важской волости печатать некого. Означаемое и означающее совпали. Тем не менее, это был именно журнал. После смерти Ричарда Красновского тем же Чесноковым была издана книга поэта-отшельника, но она почему-то не разошлась, во всяком случае, успеха, сравнимого с успехом "Важской волости" не имела.

Более изощренная метатекстуальность наблюдается в "Митином журнале", и, хотя означаемое здесь тоже одно - сам редактор-поэт и его поэтические, эстетические, гносеологические принципы, означающее крайне разнообразно. Один из них наиболее удобен для создания такого журнала - тотальная эклектичность. "На мой взгляд, достоинство нынешней ситуации именно в эклектичности искусства". Но можно рассматривать тех, кого он печатает, - как маски, скрывающие его самого, бесконечные маски, ибо он бесконечно эклектичен. "У Д.В. - отчаянная поэзия. Потому что за всей карнавальной мишурой стоит испуганный мальчик, которому нечего делать на карнавале. Но можно подобрать подходящую маску".

"Редактор журнала Дмитрий Волчек склонен строить свое издание как метатекст: воспринимать номер как единое целое помогают игры с рубрикацией и композицией" Хотя "Митин журнал" никогда не делал тематических выпусков, всегда тем не менее, присутствует некий центральный текст, вокруг которого - по принципу созвучия или, наоборот, контраста - собираются все остальные". И, разумеется, все это идет от поэтики самого Вовчека, о которой Георгий Кон рассуждает следующим образом: "У Франсуа Трюффо - очаровательное высказывание: художник должен навязывать свое безумие тем, кто менее безумен, либо тем, чье безумие отличается от его собственного.
Не знаю насчет долгов, но вот что касается навязывания своего безумия (а в безумии Д.В. никто да не усомнится)... Мир Д.В. не менее идиотичен, чем мир простого советского слесаря, даже, может быть, более, это не означает, что они поймут друг друга. Т.е., кому именно навязывает Д.В. свой мир (кроме, естественно, Бога), кого именно он развлекает (кроме ангелов)? В этом вопросе нет ничего обидного, искусство всегда элитарно, оно всегда переваривается какой-то элитой, даже если художник не имел в виду вообще никакого зрителя". А строчки:

Угодить всем - невозможно.
Угодить большинству ничего не стоит.
Угодить себе подобным весьма затруднительно.
О небесах умолчим.
следовало бы сделать эпиграфом ко всему проекту, столь далекому от угождения и большинству, и небесам. Разве что меньшинству, которое еще не вышло в тираж. (Кстати, для поэта в отличие от проститутки "выйти в тираж" — святая мечта.) У Волчека мечта вывести в тираж свое литературное меньшинство практически осуществилась: "МЖ" прочно закрепился в Интернете, имена авторов, открытых Волчеком, известны многим, а некоторые — чуть ли не всем. Свое меньшинство он не просто печатает рядом с Батаем и Кроули, но заставляет каждого высказаться, как он себя рядом с Батаем и Кроули ощущает. "Когда мне было семнадцать, я приехал в институт Наропа с твердым намерением переспать с Алленом Гинзбергом или Уильямом Берроузом", заявляет со страниц "МЖ" Марк Эверт. Точно такое же намерение чувствуется у авторов "Митина Журнала". Только интересы их не так узки — не только Берроуз, все западное литературное меньшинство является объектом их страсти. "Переспать" пока еще не получилось, откликами мэтров журнал не избалован, тем не менее, стремление мальчиков весьма приветствуется отечественными средствами массовой информации.

Александр Михайлов не относится к числу известных поэтов, у него нет собственной поэтики, на которой можно было бы построить издание, но у него есть извращенное чутье и антиокябрьский (сказались времена работы в "Октябре"), антитолстожурнальный литературный вкус, которым он привык доверять. Угождая не "себе подобным", а исключительно собственному вкусу, свою "редакционную коллегию" он всегда держал в черном теле, не давая ни малейшего повода к замещению или сопроектированию. Список членов редколлегии - это тоже постмодернистская штучка, нереальная в самиздате: кто ж не знает, что Михайлов сам всегда выбирал то, что будет печатать. Не исключение и битовский Соло-6, посвященный шестидесятникам.

Центральный текст каждого выпуска "Соло" - выходные данные журнала. Принципиально важно, кто оказался новым издателем- спонсором, новым членом редколлегии, какая типография выбрана (избрана!) для того, чтобы печатать журнал. Например, для того, чтобы выпустить тираж Соло-17, были использованы линотипы вместо обычного для самиздатовской продукции офсета. Это такой же элемент постмодерна, как и "редколлегия", как и постоянно меняющиеся покровительственные "крылья". Особенно важным в центральном тексте является указание на продажу журнала за рубежом. В случае "Соло" это опять некое напоминание о родстве с "Метрополем" и о причастности цивилизации. Важная строка: "Журнал удостоен Международной премии Букера "За вклад в развитие новой русской литературы".

Не важно, что, главное, как, чем обставлено, все эти ритуалы, вся эта признанная непризнанность и откровенное нежелание становиться номером в каталоге "Роспечать". (Хотя разве есть что-нибудь такое, что могло бы воспрепятствовать?) Может быть, потому что сие действо потомков "Метрополя" автоматически переведет в разряд официальной прессы (спаси и сохрани, уж лучше в Интернет) и - не дай-то бог, может повлечь за собой в отдаленном будущем смену редактора. Прямых наследников самиздат не выносит.

Литература

Народные русские сказки А.Н. Афанасьева. Т.1. — М., 1985. — С. 253.

Битов А. Светлый подвал// Соло-6. - 1991.-С.5-6.

Михайлов А. От редактора // Соло-3. -1991. - С.5.

МетрОполь: Литературный альманах. - М., 2001. - С.20.

Там же.

Битов А. Светлый подвал // Соло-6. - 1991.-.С.5.

Галковский Д. Андеграунд.// "Независимая газета".1991. 26.

Савицкий С. Андеграунд. История и мифы ленинградской неофициальной литературы. М., 2002. С.7.

Совещание редакторов независимых изданий: Выступление М.Талалай // Митин журнал. -1987. - 17.

Об этом см: Савицкий С. Андеграунд. М., 2002. С.61.

Битов А. От "солиста" шестидесятых// Соло-4. - 1991. - С.8.

Совещание редакторов независимых изданий: Выступление Д. Волчека // Митин журнал. - 1987. - 17.

Михайлов А. От редактора // Соло-3. -1991. - С.5.

Там же.

Измайлов Е. , Пенкин И. Гроб своими руками // Соло-14. - 1994. - С.4-59.

Бартов А. Недолгое знакомство Ивана Васильевича Мерзлякова и Антонины Ивановны Тупоухиной // Соло-3. - 1991. - С.24.

Кон Г. Дуэт лица и маски (некоторые мысли, возникшие за чтением Дмитрия Волчека) // МЖ. - 4. - 1985.

Алфавит. -2001.- сент.

Летучий корабль//Народные русские сказки А.Н.Афанасьева. М., 1985. С.253.

Там же. С.254.

Шарыпов А."О движении..."// Соло-14. - 1994. - С.92-93.

М.; Владимир. Вышло только два номера. Задумка не до конца реализована в связи со смертью автора.

Левнин А. Рассказ имени Саши Соколова // Митин журнал. - 25. - 1989.

Урицкий А. //Независимая газета. - 1996. - апр.

Александр Михайлов, в частности, задумал "Соло" как "независимость издания", и как "уникальность публикации авторов-солистов" (реклама на обложке 17), что подразумевает отнюдь не индивидуальность авторского голоса, а индивидуальность голоса издательского.

Отвергая представление о поэзии как спонтанном акте, в котором решающая роль принадлежит воображению и лирической исповедальности, Элиот обосновывал доктрину "деперсонализации" художественного высказывания, которое подразумевает строгую упорядоченностьформы, отказ от "случайного" во имя "всеобщего", подавление "пристрастности" и изгнание "декламации", в чем бы они ни проявлялись. Романтической апологии личности Элиот противопоставил идею непрерывающейся культурной традиции, которая не только присутствует в любом новом тексте, но должна использоваться художником сознательно. Новаторство возможно только как обогащение традиции, поскольку каждый новый текст находится в определенных соотношениях со всей совокупностью уже созданных текстов (они и образуют "традицию").

В "Соло-1" подборка начиналась А.Гавриловым, а заканчивалась "Палисандрией" С.Соколова.

Белков В. "Мы поймем друг друга": Белов, Рубцов и другие // Автограф - 9. - 2000.- С.9.

Шамшад Абдуллаев// http://www.ferghana.ru/index.html.

Кулаков В. "А профессоров, полагаю, надо вешать". Антология новейшей русской поэзии "У Голубой Лагуны" Константина Кузьминского. // НЛО. — #14. — 1995. — С.204.

На вопросы журналистов, доводилось ли ему в ссылке вести с кем-нибудь беседы о литературе, Бродский отвечал отрицательно. Александр Чесноков склоняется к выводу, что факт встречи, возможно, имел место быть, но Ричард был в то время не настолько зрел, чтобы Бродский мог воспринять его как серьезного собеседника.

Волчек Д. Интервью с Виктором Кривулиным //Митин журнал. - # 6. - 1985.

Кон Г. Дуэт лица и маски (Некоторые мысли, возникшие за чтением Дмитрия Волчека)//Митин журнал. - 1985. - # 4.

Давыдов Д. //Русский телеграф. - 1998.- февр.

Неделя. - 1999.- #45.

Кон Г. Дуэт лица и маски (Некоторые мысли, возникшие за чтением Дмитрия Волчека)//Митин журнал. - 1985. - #4.

Сначала это было издание Союза театральных деятелей РСФСР, затем производственно-коммерческого центра "Аюрведа", к которому примкнул для солидности Российский ПЕН-ЦЕНТР, затем "солистов" взял под свое крыло книжный дом НЛО. При перемене мест и слагаемых сумма не менялась, поскольку издательства так же выбирались в соответствии со вкусами и личными симпатиями Михайлова.

Комментарии: 3, последний от 05/03/2005. © Copyright Чернорицкая Ольга Леонидовна (ol-olga@yandex.ru) Размещен: 15/04/2003, изменен: 17/02/2009. 41k. Статистика. Статья: Критика Литературная критика Иллюстрации/приложения: 7 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: О самиздате

Чернорицкая Ольга Леонидовна : другие произведения.

Потомки "Метрополя"

Литература