Зонис Юлия, Чернявская Екатерина. Хозяин зеркал

      Не все на свете роли величавы.
      Мы суетно играем ради славы,
      А смерть играет, к славе холодна.
      Р.М. Рильке

      Глава 1. Пой, ласточка

      Для Иенса шел не первый час борьбы со старой каргой - бессонницей. Борьбы паритетной и напрасной, похожей на драку двух саамских мальчиков, которую так ловко изображает на ярмарках по воскресеньям балаганный шут Бен Хромоножка. Измученный Иенс считал и пересчитывал гуляющих по полю овец, но пронырливая старуха уже успела остричь пару блудливых скотинок и, наслюнявив артритные пальцы, сучила из овечьей кудели свою унылую нескончаемую пряжу. Октябрьский ветер хозяйничал за стенами дома, бился в рассохшиеся за лето оконные рамы, наперегонки со сквозняками скакал по лестнице и настойчиво тряс хлипкую входную дверь. Устав сопротивляться кружению старушечьего веретена, Иенс накрылся с головой пледом и принялся вспоминать.
      Он вспоминал о тех годах, когда октябрь в Городе был самым что ни на есть настоящим зимним месяцем - с первым снегом, сосульками и скользкими ледяными дорожками. В октябре ветер не шлифовал оконные стекла пригоршнями пыли, а гонялся по первопутку за санями. Снеговики, блестя черными угольками глаз, заглядывали в окна первых этажей, печки в домах весело потрескивали, и не лезла изо всех углов от тепла и сырости едкая плесень. Помнил он те годы, надо признаться, довольно смутно, словно мельтешение теней на стенах детской и далекий шум голосов. Именно из шума, из обрывков сплетен и кухонной болтовни, Иенс собирал и клеил собственную историю...

      Предки Иенса по материнской линии вели свой род от самого Сигурда Страшного, канонизированного после смерти как Сигурд Святой, и никогда не уставали этим гордиться. Но сыновей, таких желанных и необходимых для подпитки династических амбиций, в последнем поколении не получилось, а единственная дочь обманула родительские надежды на удачное замужество. Сватались к ней многие, но уходили разочарованные. Слишком заносчива была избалованная Фреа. Когда семья отчаялась выдать ее замуж, ломака Фреа неожиданно покаялась, что состояла в тайной связи с неким знатным господином и забеременела от него. Правда, среди домашних слуг имела хождение более прозаическая версия, которую особенно любили обсуждать на кухне за вечерним стаканчиком. В ней упоминался бездельник и сочинитель дурных стишков из прислуги, получивший у господ немедленный расчет, как только интрижка дочери перестала быть тайной. Саму же Фреа в назидание и для спасения семейной чести спешно выдали замуж за дальнего и, отметим, бедного родственника. Всю беременность она не выходила из дома, грызла штукатурку и капризничала. Роды с самого начала пошли с осложнениями, семейный доктор и его ассистентки сбились с ног, но роженицу и дитя спасли и сдали с рук на руки озадаченной родне.
      Фреа, отойдя от родильной горячки, навсегда осталась несколько не в себе. Ребенка называли в спешке, без ее участия, опасаясь, что хилый малыш так и отправится к праотцам безымянным, и нарекли вполне традиционно для бастардов. Собственно говоря, имен на семейном собрании предлагалось много и на любой вкус, но когда все тетушки и дядюшки высказались, в наступившей тишине бабка величественно погрозила небу кулаком, украшенным тяжелыми фамильными перстнями, и произнесла: "Магнус!"
      Оспаривать ее решение ни у кого не повернулся язык, удачливость легендарного имени все признавали и потому согласились без возражений.
      Мальчишку кутали, опекали и баловали. Отчим пытался отстаивать свое особое мнение о том, как должно воспитывать детей в нормальных домах, но в ответ его недвусмысленно ставили на место. Некоторое время он еще показывал зубы, как загнанная в угол крыса, но быстро сдулся и съехал в загородное имение, где утешался вином, утиной охотой и рукоблудием.
      В образование Магнуса вкладывали немалые средства. Нанимали лучших преподавателей и, любя и жалея, нещадно секли упрямого ублюдка за лень и неспособность к учебе. Других детей у Фреа так и не случилось, так что унаследовать накопленное богатство и родовой герб предстояло бастарду.
      Примерно с этого момента Магнус уже хорошо помнил себя. Помнил, как любил при первой возможности удирать из дому и без всякой цели таскаться по городским дворам, гонять собак и подсматривать в чужие окна. Зимой он часто прикидывался больным, так как хворому ребенку прощалось гораздо больше, чем здоровому. Летом мечтал сбежать с бродячим цирком, но по-настоящему бродячие, как назло, не попадались, а в том единственном, что кочевал по городским окраинам от площади к площади, от пустыря к пустырю, его и так знали как облупленного. Хромоножка Бен не год и не два гонял любопытного подростка от балагана суковатым поленом, оберегая сомнительную честь своей жены, акробатки Минни. Гонял, пока не схлопотал по рогам от возмужавшего Магнуса и чуть было не сменил прозвище на Бен Комолый.
      Юноша рос, дедушка, наивно рассчитывая на дивиденды, продолжал оплачивать внуку дорогие съемные квартиры и учебу в университете. С таким же успехом он мог бы бросать деньги пачками в камин или бездонный колодец. Внучок пропускал занятия, водился со странными компаниями и тайными обществами, читал запрещенное и плевал на так называемые жизненные ценности и порядки.

      Однажды, прогуливая очередную лекцию, Магнус увидел, как закутанный в древний плащ старик обменивается знаками с продавцом зелени. К тому времени ленивый, но жадный до всяческих тайн и загадок студент прочитал множество книг и обладал избыточными и бесполезными знаниями именно в тех областях, где они от него меньше всего требовались. Кроме того, Магнус был достаточно наблюдателен, чтобы отличить ритуальные жесты от обычного хлопка по рукам при торге. Дождавшись окончания разговора, который он пытался подслушать и даже разобрал несколько упоминаний о золотой киновари, юноша увязался за старцем. Они уходили всё дальше от центра. Улочки причудливо ветвились, брусчатка под ногами закончилась, сменившись бурой глиной. Старик бодро шаркал по блестящим весенним лужицам, покачивая аккуратно заплатанным узелком с покупками. Магнус с удивлением рассматривал вывески ремесленных мастерских, кварталы мелких лавочек и дешевых притонов - случайно сохранившиеся островки старого Города. Где-то высоко, над нависшими чердаками и кувыркавшимся в небе голубем, невидимый музыкант насвистывал простую и привязчивую мелодию:

Пой, ласточка, пой,
Дай сердцу покой...

      Наконец старик нырнул в темную арку. Магнус проследил за тем, как он достает из-за пазухи ключ на шнурке и отпирает замок. Дверь приоткрылась, впуская хозяина, и снова захлопнулась наглухо. Очарование тайны исчезло. Юноша повертелся на месте, словно сбившаяся со следа ищейка.
      Неподалеку от арки росло единственное в этом районе дерево. Рыжая девчушка, сидя под ним, продавала свистульки из глины в виде парусников, ракушек и морских змеев с высокими гребешками, выкрашенными кармином. Взяв грубо слепленный драккар, Магнус, не торгуясь, вывернул карманы, сложил на покрывало монеты, моток шелковой бечевки, увеличительное стекло и пару медных гаек. Девчонка уставилась на несметные сокровища расширенными глазами и тихо ойкнула от восторга, вероятно приняв Магнуса за странствующего принца. Притом монеты заинтересовали ее меньше всего.
      Быстро темнело, и наш прогульщик на обратном пути позорно заблудился в сплетении улиц. Немыслимое число переулков сбило его врожденную способность определять направление. Даже острый шпиль Смотровой башни, служивший самым верным ориентиром для горожан, скрылся в сумерках и набежавшем тумане. Тогда Магнус достал из-за пазухи свистульку и начал подбирать мотив. Глиняная дудка немилосердно фальшивила. Он шел, насвистывая, наугад, пока совершенно неожиданно не открылась за очередным поворотом Центральная площадь с ее уродливым "Механическим цветком".
      Раньше площадь была излюбленным местом прогулок. Нарядные дамы семенили с мопсами на руках между клумбами, а вдоль кружевных оград бесшумно катили экипажи на мягких рессорах. Зимой брусчатку заливали водой и на льду оставались узоры от коньков. Но Город менял структуру, перестраивался. Особняки пошли под снос, их утонченные хозяева выехали в дальний пригород подальше от смога, вони паромобилей и скользящей удавки фабричных районов. Теперь на площадь подслеповатыми фасадами щурились офисы корпораций, да вертелся посередине, как взбесившаяся карусель, фонтан "Механический цветок". Циклопическая конструкция состояла из множества трубок и бачков, крутившихся независимо друг от друга в разных плоскостях, и испускала во все стороны разноцветные струи. Струи змеились, переплетаясь между собой. Двигатель, спрятанный в утробе фонтана, каждый час сбрасывал пар через специальные клапаны. Таким образом, устройство совмещало в себе функции украшения и городских часов. Его ежечасные вопли были слышны в радиусе нескольких кварталов. Придумал и построил этого монстра мастер по имени Туб. Магнус не знал, что или кого он мог бы ненавидеть так же сильно, как фонтан. Сам мастер Туб не казался ему чудовищем, скорее волшебным джинном, вынужденным воплощать придури своих жестоких хозяев. Как, к примеру, рояль, на котором бабушка заставляла маленького Магнуса играть по четыре часа в день и лупила по пальцам свернутой газетой за каждую фальшивую ноту. К роялю он не испытывал ненависти. Давно, еще до принудительных уроков музыки, мальчик мог часами просиживать перед инструментом, придумывая мелодии, далекие от человеческой гармонии и ритма, зато полностью согласные с окружающим космосом. Но фонтан...
      -О-о, треклятая машина!
      Заткнув уши и поминая всуе рукодельного мастера Туба, студент резко развернулся на каблуках и быстрым шагом рванул прочь от площади. Фонтан с присвистом победоносно орал ему вслед.

      Очередная зима длилась недолго, всего месяц-полтора, да и то по большей части была слякотной, а не морозной. Магнусу за это время опротивели родственники, учителя, ревматическая погода и однообразие. Поэтому с первыми ранними оттепелями, вначале исподволь, а затем все настойчивее, он принялся искать жилище старика.
      Магнусу всегда нравились дальние прогулки по Городу. Знал он многие потайные места, и его там тоже хорошо знали, но вот ту дорогу, за которую отдал бы сейчас полжизни и еще полжизни в придачу, вспомнить не мог, как не смог в свое время подобрать мелодию про ласточку. Он наматывал круги по кривоколенным переулкам, расспрашивал прохожих о дереве и девочке - напрасно. "В конце концов, - решил Магнус, - дерево за зиму могли срубить, а квартал снести и перестроить. Пора забросить попытки отыскать вчерашний день". И он действительно забросил, замкнулся больше прежнего, стал чаще пить и редко уходил от дома дальше окрестных кабаков.
      Только один раз, совершенно случайно, возвращаясь пешком со званого обеда от десятая-вода-на-киселе-родственников, Магнус вновь загулялся, с надеждой вглядываясь в каждую подворотню. Навстречу ему попалась злобно вопящая фурия в ярко-сиреневом платье с турнюром. И какое, собственно, дело могло быть повесе до ее пронзительного фальцета, если бы фурия не тащила за собой мальчишку с глиняным змеем в руке. Магнус сначала остолбенел, затем кинулся в звенящий фальцетным эхом проулок, но уткнулся в очередной тупик. И вдруг, подумав было, что сходит с ума, он явственно расслышал мелодию.
      Рыжая девочка сидела под деревом, зябко поджав под себя ноги. Башмаки стояли рядом. Под бумажным колпаком горела свеча, освещая товар. Девочка узнала Магнуса, несмотря на игру теней, исказившую черты его и без того подвижной физиономии, и доверчиво уставилась снизу вверх с прежним детским обожанием.
      Студент порылся в карманах, но не нашел там ничего стоящего, лишь серый прямоугольник кожи с оттиснутым силуэтом парусника и надписью "ClPPr Jns". Лейбл Клиппера, своеобразный боевой трофей, случайно завалялся в кармане после вчерашней драки. Прошлым вечером в районе анилино-содовой фабрики, выпускающей лучшее в мире синтетическое индиго, Магнусу пришлось отбиваться от рабочего этой самой фабрики, желавшего подправить вшивому аристократу фасад. Соперник был настойчив, как паровой молот, а худосочный с виду студент в самом деле не отличался ни силой, ни отвагой, зато еще с цирковых времен знал пару подлых и действенных приемчиков. Пользуясь ими, он помог противнику перевалиться через перила в канал. При этом штаны цвета лучшего в мире индиго разделили судьбу своего владельца, а вот лейбл почему-то остался в руке у Магнуса.
      Рыжая девочка с серьезным видом изучила картинку и разулыбалась от уха до уха, показав смешливые ямочки на щеках. Арка напротив дерева темнела, и заманчиво маячил в ее глубине, загорался и снова гас огонек. Магнус шагнул под гулкий свод, придержал рукой раскачиваемый ветром фонарь и внимательно прочитал вывеску:

      ШАУЛЬ ТРОЛЛЕРМАН
      Снадобья и средства ухода за больными
      (круглосуточно)

      На несколько минут он в нерешительности застыл у порога. Там, за обитой дерюгой дверью, простиралась территория свободы. Решиться войти значило изменить жизнь, прыгнуть со скалы, поцеловать лягушку...
      - Любит - не любит, поцелует - плюнет, к сердцу прижмет - к черту пошлет...
      Магнус крепко зажмурился и потянул за резное деревянное кольцо. Тугая пружина чавкнула за спиной коротко и четко, как створки капкана. Перед глазами засияли стеллажи, заставленные продукцией известных фармацевтических фирм, и только привыкнув к свету после уличной темноты, можно было заметить за низким прилавком хозяина.
      - Что желаешь, молодой человек? - надтреснутым голосом спросил аптекарь. - Антибиотики, горчичники, кружку Эсмарха на полтора литра?
      - Спасибо. Не нужен ли вам помощник? Я немного знаком с-с... - Тут Магнус чуть не ляпнул "с алхимией", но вовремя удержался. - С фармацией.
      Старик склонил голову к плечу и прищурился, оценивая странного посетителя.
      - Ой, вы знаете, зрение меня подводит... - обращаясь куда-то за кулисы, протянул он. - Я бы не отказался от услуг грамотного юноши для простых поручений - прочитать, переписать, купить, следить за библиотекой...
      Услышав про библиотеку, Магнус сглотнул слюну.
      - Вы разрешите посмотреть на книги?
      - Конечно, посмотри, если это поможет, - с ехидным смешком согласился старик. - И, кстати, не думай, что я смогу много платить тебе. - Он вытащил из-под прилавка ключ, достойный дверей от замка Синей Бороды, и показал на прикрывающую угол ширму: - Вход там, любознательный молодой человек.
      Полки с книгами уходили ввысь и терялись в темноте под потолком. Магнус жадным взглядом пробежал по корешкам и, справившись со спазмом в горле, вернулся к аптекарю.
      - Я согласен работать здесь на любых условиях, - проговорил он как можно спокойнее.
      Старый Троллерман еще раз придирчиво осмотрел угловатую фигуру, высокий лоб юноши и его дорогую, нелепо сидящую одежду.
      - Как же следует называть тебя, мой мальчик?
      Имя... Об этом Магнус не подумал. Ему всегда хотелось распрощаться с ненавистным бастардским именем, но достойная замена никак не приходила на ум. Вместо этого представилась почему-то тисненая надпись на клочке кожи - "ClPPr Jns", "ClPPr Jns", "ClPPr Jns"... И тогда он несмело выдохнул:
      - Иенс.
      Домой новоиспеченный помощник аптекаря больше не вернулся, даже за вещами. И с его точки зрения, это была не слишком дорогая плата за жизнь с чистого листа.

      На следующий день булочница, прикармливавшая аптекаря нераспроданным товаром, заметила новое приобретение старика.
      - О, Шауль, дорогой, я смотрю, у тебя прибавление?
      - Да, Миранда, - подтвердил он. - Молодые люди, знаешь ли, кушают с хорошим аппетитом, потому что еще растут. Так что, если сочтешь возможным приносить на одну булку больше из твоего "неопубликованного", я подарю тебе баночку чудодейственного крема из жира змеи.
      - Старый искуситель, - проворчала она. - Ну как я могу отказать?
      С тех пор хлеба в ее благотворительной корзинке под крахмальной салфеткой стало больше. Кофе тоже стало больше, чем до появления Иенса, но сам кофе сделался жиже.
      Впрочем, голод желудка волновал Иенса гораздо слабее голода ума. Одной рукой он переписывал для Шауля каллиграфическим почерком на хорошую бумагу почти истлевшую от древности гомеопатическую фармакопею, а другой листал "Оптику" барона фон Ризенштерна. Как ему удавалось проделывать тот же фокус с глазами, глядя одним в "Практическую магию", а другим - в "Тридимитовую компоненту воды" Бернала-Фаулера, оставалось загадкой даже для него самого. За несколько месяцев работы в лавочке наш ленивый студент превратился в одержимого наукой, окончательно испортил зрение и осанку и заметно повзрослел.
      - Пора переходить от теории к практике, - сказал ему как-то поутру старый аптекарь. - У меня есть еще один волшебный ключ.
      - От лаборатории? - не отрывая взгляда от строчек, спросил Иенс и прибавил: - Я догадывался, что вы работаете над эликсиром долголетия.
      - А почему эликсир никому не удалось создать до сих пор, ты тоже догадываешься? - ехидно поинтересовался старичок.
      - Наверное, потому, что не все задачи решаемы? - предположил Иенс. - Я хотел сказать, в нашем измерении пространства.
      - Нет, просто все не там ищут, - расплылся в улыбке старый Шауль. - Обыкновенная вода и есть искомый эликсир, а также самое вместительное хранилище информации, какое только можно себе представить. Но весь секрет в ее структуре, мальчик. Чтобы сотворить чудо, надо получить правильную воду. Пойдем, я покажу тебе мою подземную сокровищницу.
      Расположенная под аптекой лаборатория поглотила Иенса целиком. Наверх он поднимался только для того, чтобы купить очередные реактивы взамен истраченных.
      Тем временем наступила новая зима. И однажды, пробегая мимо дерева по дороге в подвальчик торговца химикатами, Иенс заметил, что бледная обычно девочка как-то слишком сильно раскраснелась на ветру. Он свернул к дереву, взял ее за руку и спросил:
      - Ты не заболела?
      Девочка молчала, глядя на него затуманенными глазами. Рука ее тряслась и была неприятно липкой и горячей. Тогда Иенс схватил девчонку в охапку и притащил домой к Миранде, а сам бросился за врачом.
      Пожилой неторопливый эскулап двинулся по обледенелым улицам на помощь со скоростью слизняка, вынуждая Иенса забегать от нетерпения вперед. Юноша боролся с искушением отвесить толстяку пинка.
      Взволнованная Миранда ждала их перед крыльцом. У постели девочки сидел старый Шауль, поминутно меняя холодные уксусные компрессы. Врач внимательно выслушал сердце, легкие и бронхи, осмотрел горло и успокоительно произнес:
      - По крайней мере, это не инфекция. Обыкновенная простуда, но довольно сильная и грозящая перейти в воспаление легких. Как тебя зовут, детка?
      Девочка заерзала на постели, но промолчала. Доктор вопросительно посмотрел на Миранду. Та недоуменно переглянулась с Шаулем, после чего последовала долгая и неловкая пауза.
      - Ах да, вспомнила! - выжав над тазиком полотенце, приготовилась соврать булочница. - Те люди, которые привозили свистульки, называли ее... называли ее... Гердой!
      На самом деле Гердой девочку никто не называл, да и вряд ли тех, кто приезжал к ней, можно было принять за людей. Одно слово - Старьевщики. Старьевщики из пустыни.
      Доктор выписал целую стопку рецептов и, заранее уверенный в отказе, предложил дать направление в муниципальную клинику.
      - Смотрите, - предупредил он на прощание. - Все-таки в клинике заботливый персонал, новейшие препараты...
      - Нет-нет, спасибо, - поблагодарил, провожая его до порога, Иенс. - Как-нибудь сами справимся.
      Старый аптекарь небрежно пролистал рецепты, перед тем как выбросить их в печку.
      - Есть настоящие снадобья, Миранда, - буркнул он.
      - Конечно, - согласилась булочница только для того, чтобы не обидеть соседа.
      У нее имелись собственные виды на лечение Герды. Всю зиму она выпаивала девчонку отварами, шептала заговоры, а по ночам пела такие песни, что у спавшего за стеной Иенса стыла в жилах кровь.
      Как-то раз, когда молодой человек заглянул к Миранде пораньше, чтобы справиться о здоровье ее пациентки (а заодно, если повезет, и перехватить свежую булочку), он застал девчонку в сознании. Та сидела на постели, опираясь спиной о подушки. На щеках Герды горели пятна лихорадочного румянца, зеленые глаза ярко блестели. Девочка слушала неспешный рассказ старухи. Иенс присел на стул в уголке. Булочница обернулась, коротко кивнула Иенсу и продолжила:
      - ...озеро из Вечного Льда, самого прочного льда в мире. Старые люди говорят, что озеро то зовется Коцитом и образовалось оно в воронке, которую оставил рухнувший с небес ангел Люцифер. А другие думают, что сотворил то озеро сам Хозяин Зеркал, первый из Мастеров-Троллей. По мне, так не важно, кто его и как там сотворил. Важно, что озеро это было вовсе не озером, а кривым зеркалом, отражавшим Высшие Миры. Наш Третий Круг и все Круги - это кривое отражение, поэтому, девочка моя, люди у нас жестоки и злы...
      - Неужели ничего нельзя сделать? - расширив глаза, прошептала Герда.
      - Ох, милая... Один из ангелов Высшего Мира, Ориэль, Свет Господень, задал тот же вопрос. Он решил, что нельзя сидеть сложа руки и смотреть, как мы тут внизу мучаемся. Взял он солнечный лук и огненные стрелы и метким выстрелом разбил зеркало вдребезги. Только ни к чему хорошему это не привело. Видишь ли, осколки зеркала разлетелись по всем Кругам, и многие из них попали в людские сердца. А человек, в сердце которого попал даже крошечный кусочек ледяного зеркала, становится другим.
      - Каким?
      - А таким, что все хорошее, что в нем было, искажается. Поэтому храбрость здесь превращается в безрассудство, щедрость - в мотовство, гордость - в спесь, а миролюбие - в трусость. Самый же большой осколок попал в сердце бедного Ориэля, и оттого, говорят... - Тут старуха понизила голос и остальное досказала шепотом: - Говорят, что стал он Демоном Ариманом, Светом Испепеляющим, владыкой ледяного пламени...
      Иенс не выдержал и хмыкнул. Миранда оборвала рассказ и неодобрительно оглянулась на гостя.
      - Извините, - смутился Иенс. - Просто в университете учат по-другому.
      - Университет, - проворчала старуха. - Небось там вас учат, что наш мир - это морок, застывший между верхним и нижним зеркалами?
      - Ну, не совсем морок. Что-то вроде объемной проекции, отражающей Первообраз...
      - Я и говорю - морок, - перебила его старая булочница. - А в шмуверситете тебе не растолковали, отчего это в мороке кровь течет по-настоящему и живот пучит совсем по-настоящему, а когда болит горло, надо пить настойку сухомырника? И караваи мои, по-твоему, - они тоже морок? Если так, почему бы тебе, господин студент, не представить, что ты уже сытно позавтракал, и не отправиться прямиком в аптеку?
      Иенс промычал что-то неопределенное. Миранда широко ухмыльнулась и качнула седой головой:
      - Так я и думала. Давай-ка, умник, ставь чай на огонь. Вижу, булки мои всё же слаще воображаемых пирогов.
      Иенс с готовностью кинулся к плите. К теме космогонии они с Мирандой больше не возвращались.

      Подвода, привозившая девочке еду и глиняные свистульки, больше не появлялась. По Городу ходили слухи, будто не то вараний грипп, не то песчаная чума выкосила целые села в Предгорьях и на Побережье. С исчезновением людей прервалась и торговая цепочка Старьевщиков. Зима выдалась злая, холодная и долгая. Январской ночью, пока квартал спал за белесыми от мороза стеклами, Иенс потихоньку спилил дерево на дрова. Иначе Миранде пришлось бы сворачивать свое нехитрое пекарное производство.
      Герда поправилась лишь к весне, научилась помогать старухе по хозяйству и вязать. Конечно, настоящие рыбацкие свитера с тройными косами и ромбами были для нее пока слишком сложны, зато она отлично справлялась с шарфами из яркой пряжи. У Герды определенно был дар подбирать оттенки так удачно, что даже приторные анилиновые краски смотрелись свежо и не раздражали глаз. В сумерках она любила сидеть на пеньке и с жалостью вспоминала дерево, которое так нарядно могло бы смотреться с развешенными на ветвях разноцветными шарфами. Когда совсем потеплело, Иенс подарил ей букварь с картинками и стал учить читать.
      С наступлением лета жизнь бедной лабораторной крысы, питающейся черствым хлебом, успела ему порядком наскучить. Манили перемены и поиск новых горизонтов. Иенс взял за правило каждый день несколько часов гулять по Городу и покупать газеты с объявлениями о приеме на работу. Встретить во время прогулок родственников или старых знакомых он не боялся. Вряд ли в сутуловатом, бедно одетом человеке с заострившимися чертами лица можно было признать юного проныру Магнуса.
      Вакансия нашлась быстро - Иенс пошел химиком на старый заводик, занятый выпуском пищевых добавок. Платили там не слишком щедро, но все же больше, чем Шауль. Предприятие хромало на все четыре и дышало через раз. Можно было бы подумать, что Иенс попросту сменял шило на мыло, но в скором времени на заводе ожидалась крупная реорганизация. К правлению то и дело подъезжали инженеры с папками технической документации, а с мощных, шкворчащих паром грузовиков рабочие бережно снимали ящики с маркировкой "Для лаборатории". Жирная каша заваривалась в неприметном горшке ветхого завода, и Иенс не мог этого не ощущать.
      С первых заработков он снял комнату поближе к центру, с окном, выходящим на сырой больничный скверик, где умирали от гнили деревья, и позволил себе немного пошиковать. Приобрел немаркое твидовое пальто в крупную клетку, почти новую табуретку и медный рукомойник с зеркальцем. Соседом Иенса по лестничной площадке оказался сеньор Гарсиа де Вильегас из артистического братства "Вавилонский огурец". Частые и шумные гости сеньора все как на подбор состояли в том же братстве. От других городских художников и пиитов они почти ничем не отличались, разве что в качестве опознавательного знака носили галстуки-банты из зеленой ткани и такого же цвета широкие мягкие пояса. Вдобавок общались братья на столь невразумительном суржике, что даже в Городе, где смешались полсотни разных наречий, их разговор звучал странновато.
      Сеньора де Вильегаса из толпы коллег выделяли приятной округлости животик, великолепные зубы и трость с причудливым набалдашником в виде головы кота. Еще он имел привычку широко улыбаться, ритмично выстукивая рукоятью трости по зубам, как будто это и не улыбка была вовсе, а некое подобие кастаньет. Под ритмичный зубовный перестук все собеседники сеньора через несколько минут общения начинали непроизвольно притоптывать на месте каблуками, словно готовились сорваться в безудержные сапатеадос.
      В первый же день знакомства де Вильегас стрельнул у Иенса двадцатку, после чего, достигнув некоего градуса блаженства, вкратце пересказал молодому химику манифест братства.
      - ...А когда рухнула Вавилонская башня, - с придыханием просвещал Гарсиа нового соседа, отловив его на лестнице и крепко держа за пуговицу, - все мы остались сиротами на этой земле. Все сделались разные и оттого так одиноки. Мы перестали понимать друг друга!
      Разило при этом от сеньора не то чтобы огуречной свежестью, а скорее чесноком и дешевым клошарским. В выпученных глазах блестела пьяная слеза.
      - Какая башня? - честно недоумевал Иенс, не догадываясь о том, насколько легко де Вильегас впадает в раж. - Смотровая? Или та, которая в форме огурца?
      - Из слоновой кости, тупой ты северянин! - брызгая слюной, кипятился сеньор Гарсиа. - Башня из высоких слов и прекрасных образов.
      - Да по мне хоть из моржового хрена, - огрызался ученый. - Пуговицу отпусти.
      - Ты слушаешь меня? Все мы - осколки Башни, только некоторые - буквы, ноты или цвета, а mentecatos* вроде тебя - строительный мусор!

      * Придурки (исп.).

      Далее Гарсиа сбился с южного диалекта на вавилонский суржик и, икая, поклялся спасти мир от идиотов "разящим языком искусства". Иенс, не дослушав, заткнул уши и сбежал в свою комнату, плотно прикрыв за собой дверь.

      По воскресеньям в пекарне готовили пироги. Один из них, самый удачный, с хрустящими витыми жгутами на румяной корочке, Миранда упаковывала в корзину и просила Герду отнести его Иенсу. "Только по дороге ни с кем не заговаривай", - предупреждала она всякий раз.
      Послушная Герда молчала весь путь от порога до порога и бесшумно прошмыгивала мимо двери сеньора де Вильегаса в каморку Иенса. Там она обычно просиживала до темноты, болтая о всякой ерунде и городских новостях, пока свет уличного фонаря не расчерчивал на ровные клетки пол и стены. Тогда Иенс провожал Герду домой.
      В один из таких тихих вечеров случилось непредвиденное - сгорела аптека старого Шауля.
      По словам соседей, сначала громыхнуло откуда-то из-под земли, а затем дверь вынесло взрывной волной и из проема с гудением рванулось пламя. Пожар пробовали заливать, но огонь притухал на какое-то время лишь для того, чтобы разгореться с новой силой. Подъехали несколько пожарных подвод, нагруженных бочками с водой. В аптеке со стеклянным звоном взрывались флаконы с лекарствами. Примчавшийся через несколько минут после взрыва Иенс, размазывая по лицу слезы и сажу, пытался отыскать в зловонном дыму вход в лабораторию - однако угол, где находился люк, уже завалило горящими балками. Из библиотеки кое-как удалось вытащить несколько драгоценных фолиантов.
      Герда успокаивала бьющуюся в истерике Миранду. Та тряслась и без остановки твердила про огонь, который нужно запирать. Свободный, вырвавшийся из печи, он внушал ей первобытный ужас. Вызывательница бурь в пятом поколении, Миранда обладала генетической памятью своих сожженных предшественниц. Из ее прерывистого бормотания выходило, что перед самым взрывом под аркой шатались подозрительные тени. Но чем дальше, тем сильнее она заговаривалась, и по всему получалось, что тени появлялись и раньше. Много теней. Много раз. Тени окружали ее, шептались и грозили костром.
      Подземная лаборатория Шауля и библиотека выгорели дотла. Квартиру Миранды тоже прихватило огнем, уцелело только помещение пекарни с жаропрочными стенами. Остальным соседям повезло больше - погода стояла безветренная, и пламя не успело перекинуться на ближайшие дома. Иенса и Герду, убежденных в том, что старый аптекарь сослепу перепутал реактивы, булочница заставила поверить в поджог.
      Средства на ремонт жилища собирали по подписке, причем особенно усердствовал в этом деле председатель "Вавилонских огурцов", поэт и корреспондент "Городского сплетника" Франсуа Бонжу. Герда так растрогалась, что даже поцеловала Бонжу руку, а тот покровительственно потрепал девушку по щеке и назвал "сладенькой голубкой". Иенсу эта ласка странно не понравилась.

      Выходные Иенс провел в заводской лаборатории, увлеченно вымораживая из воды примеси, а когда под утро вернулся домой, застал в комнате на столе крысиное пиршество и догорающий на подоконнике огарок.
      - Чт-то тут можно ж-жрать? - возмутился он, обращаясь к прыснувшим во все стороны крысам.
      После пожара Иенс начал немного заикаться, стеснялся этого и старался на людях говорить кратко, рублеными фразами, а то и вообще отмалчиваться.
      Он вспомнил, что, поднимаясь, видел приоткрытую дверь в квартиру де Вильегаса. "Хорошо бы одолжиться новой свечкой и убрать после непрошеных гостей", - подумал Иенс и направился к соседям. Там было накурено, надышано и пахло заветрившейся с вечера едой. Румяная полураздетая Герда сидела на диванчике, как и положено любопытной Еве, с надкусанным яблоком в руке. Сеньор Гарсиа хрипло мурлыкал ей на ушко что-то вроде "Y como la tarantula"*, а еще один знойный тип с выщипанными в ниточку усами валялся на ковре у их ног и чистил банан.

      * "Y como la tarantula "- строка из стихотворения Федерико Гарсиа Лорки "Шесть струн".

      Иенс зловеще молчал, застыв на пороге, и пристально, словно сквозь прицел, разглядывал всех по очереди. Гарсиа перестал петь и нервно поправил зеленый галстук со следами томатного соуса.
      - Это брат Йон. Йон Морару - портретист. Мы готовим творческую акцию "Восстание красоты", - поведал он, обводя руками комнату. - Правда, бразе?
      - E bine**, - нехотя согласился "брат" и на всякий случай отполз подальше от дверей.

      ** E bine - типа того (рум.).

      А твоя девушка не должна больше делать тяжелую работу, - примирительно продолжил де Вильегас. - Она красивая. У нее золотые волосы и зеленые глаза. Такая богиня нужна возрождающемуся искусству. - Он помог Герде встать с дивана и подтолкнул ее к Иенсу.
      - Я тебе пирог принесла, - заплетающимся языком сообщила девушка. - А они меня уговорили стать натурщицей. За это хорошо платят...
      Иенс дотащил ее до каморки и, не тратя сил на борьбу с заиканием, молча, но доходчиво объяснил все, что думал о служении искусству. Герда поплакала для порядка, пересчитала багровые синяки на белоснежной коже и согласилась с тем, что ни о каком позировании в ближайшее время речи идти не может. Объяснение утомило обоих настолько, что они проспали в обнимку почти до самого вечера.
      - Иенс? - окликнула Герда, проснувшись. Она недоуменно оглядела перевернутый стол и повисший на одном гвозде умывальник. - Зачем было... так? Ты любишь меня?
      - Нет, - почесав оцарапанный глаз, честно признался он. - Но это ничего не меняет.

      Миранда, разболевшись после пережитого, почти на месяц слегла в постель, и Герде пришлось следить за выпечкой. Времени на прогулки по Городу у нее не оставалось, зато Иенс зачастил в пекарню с визитами.
      Однажды он застал во дворе у Миранды косматого широкомордого типа, который устроился на деревянной кушетке под небольшим навесом и поил закутанную в шаль булочницу из специальной кружки с носиком.
      - О, Иенс! Рада тебя видеть, мальчик! А у меня руки до сих пор трясутся, представляешь? - оживилась Миранда и попросила: - Помогите сесть повыше, ребятишки, хочу вас всех перезнакомить.
      Косматый поправил подушки, булочница уселась поудобнее, огляделась и позвала:
      - Туб, иди сюда!
      - Т-тот самый Т-туб? - недоверчиво спросил Иенс.
      - В каком смысле "тот самый"? - удивилась женщина.
      - Ф-фонтанщик?
      - Ну да, я и есть мастер Туб, папаша нашего "Цветка", - отозвался, выходя из пекарни, крепко сбитый человек в кожаном комбинезоне. - Но не хотел бы я снова встретиться с его мамашей... А ты ученик Шауля?
      Пожимая испачканную углем руку, Иенс кивнул. Туб улыбнулся, и улыбка его оказалась неожиданно мягкой.
      - Ну, давай знакомиться. Вот этого медведя зовут Вигго, у него было кой-какое секретное дельце к старине Шаулю. Но раз так получилось, не сможешь ли ты нам помочь?
      Иенс пожал плечами.
      - Куда же я засунул?.. - забормотал широкомордый Вигго, охлопывая себя по карманам. Он покопался в каждом поочередно и наконец протянул Иенсу мелко исписанный листок с формулами: - Вот это...
      Иенс прочел и понимающе ухмыльнулся:
      - Н-не сложно. С-составляющие. И п-помещение.
      - Будет тебе помещение, - пообещал Вигго. - Сделай подробный список того, что понадобится. Вещества, посуда, тигли-мигли... Ничего не забудь и не жмись, деньги - не твоя забота. Оставишь записку у Миранды, а сам приходи в среду утром к старой каменоломне за Собачьим пустырем.

      Герду в следующий раз Иенс увидел там, где никак не ожидал увидеть. Более того, она была не одна. На уличной выставке картин Герд было несколько. Первая кормила с руки козлобородого сатира на фоне зарослей папоротника, вторая лежала на ковре около блюда с истекающими соком персиками, а третья на берегу горной реки обнимала за шею единорога. Объединяло этих Герд одно - все они выглядели ярко и на редкость бесстыдно. Возле выставленной на продажу обнаженки сидел слащавый сеньор де Вильегас и секретным кодом выстукивал на зубах послания к параллельным мирам.
      Иенс незаметно подкрался сзади и отвесил ему такой подзатыльник, что бедняга подавился любимым набалдашником. Разглядев обидчика, он возмущенно закудахтал:
      - Hostia!* Ты - тупой мужлан! Деревенщина! Сеньорита раздевается перед нами, чтобы красиво одеться для тебя! Только такой membrillo**, как ты, может этого не понимать!

      * Междометие, выражающее досаду; аналогично русскому "Блин!" (исп.).
      ** Дурак, простофиля исп.).

      - Д-дома поговорим, - процедил Иенс и смачно сплюнул на лаковый башмак живописца. - И з-за д-деревенщину ответишь.
      Вокруг улюлюкали, подбадривая Гарсиа на ответный ход. Со всех сторон сбегались зеваки, но Иенса уже и след простыл. Мрачнее тучи, он понесся на поиски реальной Герды.
      Убедить ее вернуться к трудам праведным в пекарню так и не вышло. Максимум, чего удалось достигнуть, так это выбить из де Вильегаса признание в любовной связи с милашкой Йоном и в полном их безразличии к женскому полу.
      Однако, к своему удивлению, Иенс начал получать странное удовольствие от того, что Герда целыми днями сидела голая перед огуречной братией, а вот стирала, готовила и стелила постель только для него одного. Стоило всего лишь не упускать узкий гребень этой волны, соблюдая точную пропорцию между холодным презрением и обжигающей, болезненной страстью, чтобы чувствовать себя господином. По утрам Герда безропотно запудривала следы от его пальцев и варила кофе. Сама она пила только травяные отвары под предлогом заботы об идеальной фигуре. В некотором смысле это было правдой. Переписав для Шауля не один древний травник, Иенс помнил свойства целебных растений, в том числе и тех, которые использовала для своих зелий Герда. Они делали женщину бесплодной.
      Вскоре она начала покупать холст и краски, брать уроки живописи. Каморка Иенса украсилась полотнами с изображением кривобоких кофейников, плоских яблок и мелкого винограда. Только безупречное чувство цвета по-прежнему не подводило Герду. Главным украшением коллекции была картина морского дна со спрутом, обвившим мачту затонувшего клипера. Дешевые белила оказались с брачком, и присоски на осьминожьих щупальцах зловеще фосфоресцировали по ночам.

      ...Вспомнив о картине, Иенс стащил с головы плед и уставился на призрачно-блеклого в сумраке комнаты спрута. Бессонница выиграла бой по очкам, овцы разбежались, начинало светать, и пора было собираться к старой каменоломне. Наскоро хлебнув холодного кофе, он снял с крючка самую тяжелую трость на случай встречи с шайками бродячих собак и вышел на улицу. Город еще не проснулся. До заводских гудков оставалось около часа, а до западной окраины, за которой начинались каменоломни, примерно сорок минут ходу.
      Две пьяные в хлам проститутки дрались на углу. Дрались тихо, без скандала, мыча и повизгивая от усердия. Только клочья перьев летели да звякали зонтики. Чуть дальше улица буквально обрывалась в никуда. Над краем заброшенного карьера парили аэростаты с яркой рекламой на бортах, внизу собаки играли на свалке свою шумную свадьбу. К каменоломням вела едва заметная тропинка, сначала зигзагом по склону, затем по дну карьера на противоположную сторону, в обход сточного пруда. Там Иенса дожидался мальчишка лет восьми с застывшей на лице плаксивой гримасой попрошайки. Вдвоем они довольно долго плутали в лабиринте каменных проходов, пока не вышли к своеобразным воротам, сложенным из гранита. Мальчишка нажал на потайной рычаг, и одна из глыб отъехала в сторону. Вполне достаточно для того, чтобы пройти внутрь. Миновав пустую темную пещеру, они попали в настоящую механическую мастерскую. Свет широкими лучами падал сверху на пол и верстаки. Несколько человек, оторвавшись от работы, поприветствовали вошедших.
      - Добро пожаловать, док! - радушно крикнул Туб. - Сейчас для тебя будет представление!
      Он резким движением сорвал крышку с прислоненной к стене большой коробки, и из нее вышла... Нет, не кукла. Розовый парик, мертвенно-белое лицо, обшитая крупными блестками короткая юбчонка - вот образ, знакомый каждому горожанину, кто хоть раз побывал на представлении цирка. Пару лет назад на осенней ярмарке под акробатами оборвался канат. Страховка не спасла, внизу была брусчатка, и Минни парализовало. Теперь она шагала, щелкая пружинами и скрипя рычагами, прямиком к Иенсу. От груди к голове тянулись ремешки и тонкие шланги. Довольный Туб возле коробки переминался с ноги на ногу и гоготал, хлопая себя ладонями по кожаному комбинезону.
      - М-минни?! - попятившись, ужаснулся Иенс.
      Услышав свое имя, акробатка завертелась на месте в нелепом танце, трубки на шее жалобно засопели. Иенс, не выдержав, шагнул вперед и остановил спектакль. Он прижал девушку к себе и со слезами взглянул в запрокинутое бледное лицо. Минни дернулась.
      - Пусти, придурок! - баском вскрикнула она и ловко съездила ему локтем в бок.
      - Брысь, салага! - рявкнул на нее Туб и обернулся к растерянному Иенсу. - Извини, глупая шутка получилась. Ты хорошо знал Минни?
      - Ерунд-да, - отдышавшись, ответил тот. - Не ожидал п-просто.
      - Заводные механические паровозики удаются мне лучше, чем люди. Но ты ведь поверил, правда?
      Мастер опять загоготал. "Минни" тем временем разоблачилась в углу за верстаком и превратилась в парнишку-механика, злобно зыркающего на Иенса.
      - Давай смотреть, что у нас здесь интересного, - примирительно предложил Туб. - Как видишь, сейчас светло, но в пасмурную погоду и по ночам мы тоже работаем. Для таких авральных случаев собрали конденсаторы Мушенбрука. А вот здесь ремонтируем двигатели и проводим кое-какие опыты. Например, если установить вместо громоздкого котла змеевик с насосом, то машина станет легче, а давление увеличится. Но я хочу сделать еще более компактную модель, на аммиаке.
      - А к-как они отс-сюда выезжают? - удивился Иенс.
      - Не беспокойся, есть специальные ворота, ими можно пользоваться только ночью. А вот, посмотри, небольшой старый грузовичок. Точно такой же, как те, которые собирают по городским улицам мусор. Только его главная задача - проехать через площадь и врезаться в стену. Понял, да? Или лучше часовой механизм поставим? Что скажешь?
      - "Це-цветок" по-пострадает?
      - За "Цветок" не бойся, на совесть сделан. Я ведь раньше действительно паровозики игрушечные мастерил, мелкий бизнес, сам понимаешь. Но почему-то больше в долги влез, чем заработал. - Сказав это, Туб изумленно посмотрел на свои руки с въевшейся в кожу чернотой, словно причина могла крыться именно в них, и продолжил: - А тут конкурс для механиков объявили, "Золотые руки Города". Конкурс я выиграл и заказ получил на этот самый фонтан. Эскизы новой площади мне из военного ведомства присылали. Есть там одна особа, не чуждая искусств. Не знаком с ней еще?
      - Н-нет...
      - И не торопись. Всегда успеешь. Так вот, потратил я почти два года на то, чтобы "Цветок" сконструировать и построить. Заплатили до смешного мало, даже на раздачу долгов не хватило. Пустили мою мастерскую с молотка. И побирался бы я сейчас по деревням с котомкой, если бы не встретил Вигго. Ну, а раз уж про Вигго заговорили, пойдем твое рабочее место покажу, он там всё для тебя приготовил. - Механик поманил Иенса за собой и не без гордости показал соседнее с мастерской помещение, почти идеально круглое, с удобными лабораторными столами, весами и ящиками для реактивов. - Всё по твоему списку. Работай на здоровье. А если еще что-нибудь понадобится, будешь заказывать у Караванщиков. В общем, осваивайся пока, а в обед подойдет Вигго, поболтаем втроем.

      Глава 2. Рождение "Звезды"

      Мало кто знает о верхней площадке Смотровой башни, на которую так удобно причаливать аэросаням. Аэросани - вообще не самый распространенный вид транспорта в Городе, намного больше здесь уродливых сигарообразных дирижаблей, да еще вечно торчат над Ржавым рынком и иными неспокойными кварталами аэростаты полиции. Так вот, мало кто из горожан видел верхнюю площадку Смотровой башни, скрывающуюся за облаками. Зато многие знают о тамошнем ресторане, нижний этаж которого открыт для посетителей, а второй - для строго избранной публики.
      Сейчас в конференц-зале на втором этаже как раз сидели трое самых что ни на есть избранных. Длинный полукруглый стол из мореного дуба был уставлен бутылками с минералкой, но никакой закуски - закуска ждала высокие переговаривающиеся стороны в зале по соседству. Четвертый участник совещания запаздывал, что у двоих из троих присутствующих вызывало немалое раздражение. Выражение их лиц невозможно было прочесть под пластиковыми улыбающимися масками, лишь глаза мрачно поблескивали сквозь прорези - и ни аляповатый румянец масок, ни холодок системы кондиционирования не мог скрыть разлившегося по комнате напряжения.
      Опишем этих двоих. Первый, сухопарый мужчина с сединой в вороных, доходящих до плеч волосах, обряженный почему-то в темную университетскую мантию, шапочку и черные кожаные перчатки, звался Господином P. Второй, Господин F, едва умещался в кресле. Складки плоти водопадом стекали от четырех жирных подбородков до распухших ступней в плетеных сандалиях. На Господине F были растянутая до невозможности футболка и тропической расцветки шорты.
      Третий присутствующий (или присутствующая) в зале - коротко остриженный темноволосый подросток (или коротко остриженная девушка) в черной майке с надписью "NT N FCKNG BRG!" и хэбэшных штанах - маску нацепил (или все же нацепила?) довольно небрежно и сейчас лениво обмахивалась (или обмахивался) свернутой вечерней газетой. Звали третьего участника совещания то ли Господином W, то ли Госпожой W - на этот счет мнения расходились.
      - Он опаздывает! - обиженно проблеял Господин F, тряся многочисленными подбородками.
      - Он всегда опаздывает, - сухо заметил Господин P. - Крайне необязательный молодой человек.
      Господин/жа W не сказала ничего, только пухлые ее (его?) губы, видные из-под сдвинутой на лоб маски, изогнулись в улыбке.
      - Чему вы улыбаетесь, Господин W? - еще суше поинтересовался Господин P.
      - А я всегда улыбаюсь, - невозмутимо ответил юный Господин W, - характер потому что у меня веселый и легкий.
      Голос у него был слишком высокий для мальчика, но для девушки низковатый, с гулкими медными нотками.
      - Вот это точно, - прозвучало от двери.
      Все, кроме Господина W, обернулись.
      В дверях стоял светловолосый молодой человек в прекрасно сшитом сером костюме. Костюм был бы еще прекраснее, если бы молодой человек не решил дополнить его красным шелковым галстуком с узором из крупных снежинок. Рубашка на молодом человеке белела почище снега, ботинки из кожи пустынного дракона мягко поблескивали, а на пальце левой руки сияло кольцо с крупным сапфиром. То ли искорки, пробегающие в камне, отражались в глазах вошедшего, то ли взгляд его от природы светился холодной мартовской голубизной.
      Молодой человек чуть склонил голову и небрежно произнес:
      - Извините за опоздание. Меня задержали.
      Господин F, скандализированный, всплеснул жирными руками и вновь затряс подбородками. Похоже, от возмущения его временно покинул дар речи. Господин P побарабанил по столу тонкими пальцами и спокойно сказал:
      - Опять вы без маски. Сколько раз вам, Господин K, повторять: это давняя, прочно вошедшая в наш обиход традиция, и не вам ее нарушать.
      - Ах да. Прошу прощения, где-то у меня тут... - Молодой человек сунул руку в карман пиджака и извлек оттуда узкую черную полумаску. Движением заправского фокусника он нацепил ее на себя, да еще и успел заговорщицки подмигнуть Господину W.
      Господин W захихикал совсем по-девичьи.
      - Ну-с, так я вам больше нравлюсь? - обратился светловолосый юноша к угрюмо наблюдавшей за его манипуляциями парочке. - Да, нет? Нет? Что ж, придется смириться с тем, что есть.
      - Как это характерно, - прошипел Господин F на ухо брезгливо отстранившемуся Господину P, - старая сука и не подумала явиться сама, прислала своего клоуна-любовничка. А мы тут кондиционируем, кондиционируем...
      Молодой человек прошел к четвертому креслу, отодвинул его и, плюхнувшись на сиденье, закинул ноги на стол. Господин W снова фыркнул. Похоже, характер у него и правда был веселый и легкий. Тот, кого назвали Господином K, сцепил пальцы, положил на них острый подбородок и сказал:
      - Итак, Господа, я готов выслушать ваши предложения.
      Тучный Господин F подобрал подбородки и, брызжа во все стороны слюной (его коллеги предусмотрительно отодвинулись), провизжал:
      - Господин К, я вас не понимаю! А еще более я не понимаю вашу патронессу! Это мы собрались здесь, отложив дела, чтобы выслушать ваши предложения.
      - Неужели? И вправду, - радостно улыбнулся молодой человек. - Как это я запамятовал? Что ж, предложение простое. Двадцать процентов акций нового предприятия за право владения землей, а также находящимися на ней строениями. Двадцать на троих, уточняю. Господин P в курсе, о каком участке идет речь.
      Господин F с трудом развернулся в кресле. Его коллега неохотно кивнул и пояснил:
      - Старый завод по выпуску пищевых добавок в Пятой Зоне.
      Толстяк заколыхался и просипел:
      - Мне кажется, тут уже всё решили за моей спиной.
      - Это несложно, - хихикнул Господин W. - Учитывая размеры спины.
      - А вы что скалитесь? - откликнулся Господин F. - В этом заводе, если не ошибаюсь, есть и доля ваших акций.
      Ну да, - весело согласился юный Господин W. - Только чушка не пашет, или, говоря по-вашему, предприятие нерентабельно. Давно собирался сплавить свой пакет какому-нибудь баклану...
      - Вы забываетесь, - тихо, но значительно сказал Господин Р.
      - В вашем присутствии? - Видимая из-под маски улыбка стала еще шире. - Да ни в жизнь. Забудешься, а в шевелюре педикулез уже так и прыгает, ярусом пониже мандавошки табунами ходят...
      - Насколько мне помнится, вы по-другому пели, когда вам понадобился усиленный штамм Yersinia pestis...*

      * Чумная палочка (лат.).

      - Господа, Господа! - примирительно воскликнул молодой человек. - Давайте отложим эту занимательную беседу до ланча. Иначе устрицы степлятся, куропатка простынет. Вернемся к заводу.
      - Вернемся, - булькнул Господин F. - Мне кажется, что кое-кто из присутствующих здесь призабыл о соглашении. Все, что выше тысячи шестисот футов от поверхности, принадлежит вашей патронессе. Все, что находится под этой чертой, - наше. И никаких разночтений.
      - Это так, - улыбнулся Господин K. - Но согласитесь, довольно сложно построить завод по сублимационной сушке продуктов на высоте тысячи шестисот футов от поверхности. И даже если бы это нам удалось, как вы предлагаете транспортировать рабочих? Каждый день гонять дирижабли нерентабельно, лифт... ну, в принципе можно и лифт, однако для нижней площадки, Господа, тоже потребуется участок городской территории.
      - А это уже ваши проблемы, - пропыхтел толстяк.
      Господин P счел нужным вмешаться:
      - Господин F, да будьте же благоразумны. Подумайте, какое влияние окажет предложенная Господином К новая технология на вашу отрасль...
      - Именно об этом я и думаю. И говорю категорическое "нет"! - В подтверждение своих слов жирный Господин F упрямо замотал башкой. Складки плоти пошли волнами, словно штормовое море. - Не забывайте, Господа, что для принятия решения вам понадобятся три голоса. Так что вы, Господин Р, и вы, Господин W, рано скинули меня со счетов.
      - Такого скинешь, - негромко, но отчетливо пробормотал Господин W.
      В дверь конференц-зала деликатно стукнули, и створка слегка приоткрылась. В образовавшуюся щель просунулись голова Фроста и его плечи, обтянутые черным фраком.
      - Мессир, повар просил узнать, подавать ли закуски.
      Вместе с головой господина Фроста в комнату проник тонкий аромат съестного. В соседнем зале накрывали столы для банкета, слышался звон посуды. Господин F забеспокоился. С четырех подбородков закапал пот.
      - Нет, велите им обождать... - начал молодой человек, но его тут же перебил Господин F:
      - А что там у вас?
      Господин Фрост поклонился, приложив руку к манишке, и принялся перечислять:
      - Из закусочек холодных есть заливное, рыбка красная, буженина, балык, грибочки маринованные, рулетики, форель, устрицы, икорка стерляжья, икорка белужья, яйца страусиные фаршированные, миноги, корнишоны с пастой из гусиной печени, язык перепелиный под острым соусом. Из горячих закусочек -- жюльен, блины, кокот из мидий, мидии в белом вине и чесночном соусе...
      Пот с Господина F потек так яростно и обильно, что на ковре образовалась небольшая лужа. Лужа пахла солидолом и горчичным корнем. Господин W опасливо задрал ноги на подлокотник кресла.
      - ...уха стерляжья с зеленью, суфле из креветок, шашлычок по-купечески...
      - Фрост, уйдите, - нетерпеливо прервал излияния слуги Господин K. - Вы что, не видите - у нас совещание.
      - Нет, пусть продолжит, - простонал Господин F, терзаемый муками голода.
      Муки голода терзали Господина F непрерывно, но под влиянием сладких речей Фроста многократно усилились.
      - Проявите сдержанность, - прошипел Господин P.
      - К Королеве сдержанность! - взревел толстяк. - Я хочу есть! Когда мы, наконец, сможем поесть?!
      - Как только придем к соглашению, - спокойно ответил Господин K.
      - Вы истязатель, - проныл толстяк. - Изувер. У хрычовки старой набрались?
      Молодой человек холодно улыбнулся и встал.
      - Я вижу, нам не удастся договориться. Господин P, Господин W, прошу вас пройти к столу. Вас, Господин F, не приглашаю - вам, несомненно, неприятно было бы воспользоваться гостеприимством старой, по вашему выражению, хрычовки с изуверскими наклонностями.
      Господин F отчаянно заколыхался в кресле и даже, кажется, заплакал.
       - Нате! - провизжал он наконец. - Жгите! Режьте! Рвите меня на куски и жрите! Я согласен, но не надейтесь, что бросите мне сухую кость вроде пяти процентов, как в прошлый раз, и...
      Дело было сделано. Господин K улыбнулся и повторил приглашение к столу - на сей раз уже для всей троицы. Проходя мимо вновь согнувшегося в поклоне Фроста, молодой человек незаметно отставил большой палец и ухмыльнулся.

      Спустя примерно полчаса Господин К стоял перед большим зеркалом в отделанной мраморной плиткой и перламутром умывальной комнате и поправлял галстук. Из-за стола молодой человек выскользнул под тем предлогом, что в зале сделалось нестерпимо жарко и ему просто необходимо освежиться. Если Господину К и было жарко, в зеркале это никак не отразилось. Возможно, потому, что в стекле отражались костюм, и галстук, и рубашка, и платиновые запонки, и даже сапфир, но никак не сам Господин К. Над воротником пиджака наблюдалось лишь некое смутное сияние. Молодой человек поправил галстук, лениво повертел на пальце кольцо и пригладил волосы. Когда он потянулся к нагрудному кармашку за носовым платком, дверь широко распахнулась, будто с той стороны ей дали основательного пинка, и в умывальную влетел Господин W. Увидев стоящего у зеркала щеголя, Господин W ничуть не смутился, а, напротив, радостно взвизгнув, сорвал маску. Под маской обнаружилось хорошенькое личико, смуглое, темноглазое и немного скуластое, будто в предках у Господина W побывали, к примеру, неистовые гунны. Продолжая демонстрацию дружелюбия, Господин W подпрыгнул и повис на шее изящного молодого человека, цепко обхватив его талию ногами в тяжелых армейских ботинках. Теперь, присмотревшись, всякий мог бы понять, что Господин W все же не Господин, а явная Госпожа.
      - Кей! - завопило веселое создание. - Ответь мне на один вопрос!
      - Да? - меланхолично откликнулся Кей, ничуть, казалось, не удивленный дружелюбием Господи... то есть Госпожи W.
      Однако вместо того чтобы задать вопрос, Госпожа W подтянула светловолосую голову Кея к себе и решительно впечатала свои пухлые губки в тонковатые, хотя и красиво очерченные губы юноши. И снова он не стал сопротивляться, хотя и особой страсти в его поцелуе заметно не было.
      - Ух, ледышка! Тебя любить - все равно что воткнуть туда эскимо на палочке. Ощущения незабываемые, - заявила Госпожа W, рассеянно теребя пряди на затылке юноши.
      Тот аккуратно отвел ее руку, поправил прическу и только после этого произнес:
      - Ты, кажется, хотела задать мне вопрос?
      - Ага, хотела, - подтвердила жизнерадостная особа и сосредоточенно нахмурилась. - Вопрос. Память моя короткая, девичья... Ах да, вот. Кей, почему, если ты такой умный, ты такой бедный?
      Молодой человек усмехнулся:
      - Вот запустим "Полярную звезду", и стану богатым. Королева прочит меня на должность управляющего.
      - Ты? Управляющий?! - Девица расхохоталась, болтая ногами и при этом ухитряясь не отцепиться и не грохнуться на пол. Руки у нее, похоже, были не слабенькие. - Кей, но ты же в деньгах смыслишь, как морской еж в баллистике. Ты все за месяц промотаешь.
      - Напротив, милая, я удивительно практичен, когда дело касается крупных сумм.
      Госпожа W усмехнулась:
      - А что ты считаешь крупной суммой?
      - А тебе зачем знать? - осторожно поинтересовался молодой человек.
      - Да вот все думаю, как переманить тебя от старой хрычовки. Ты и вправду с ней спишь? Она же древнее Левиафана...
      Кей открыл было рот, но Госпожа W быстро закрыла его маленькой, но крепкой ладошкой.
      - Нет, лучше не отвечай. Не хочу знать. А то у меня не встанет...
      - Встать все же должно у меня, - разумно заметил молодой человек.
      - А вот и нет. Сюрприз! - хмыкнула Госпожа W, стремительно и очевидно превращаясь в Господина W.
      Господин W не так уж отличался от Госпожи W, за исключением того, что ростом был повыше на два фута, раза в полтора шире в плечах и с ног до головы обряжен в стальной доспех. Из-под шлема спускалась аккуратно заплетенная черная коса. Однако веселости и легкости нрава Господин W с преображением не утратил ничуть и продолжал сжимать Кея в ставших железными объятиях.
      - Не дури, - прохрипел молодой человек.
      - А ты не дергайся, паршивец, - ласково сказал Господин W. - Настроение у меня хорошее, а может ведь и испортиться.
      Он легонько толкнул юношу, отчего тот влетел лицом в зеркало. Резвый Господин W не замедлил выкрутить Кею руку за спину и прижать его к раковине, имеющей форму створки жемчужницы.
      - Отпусти, - спокойно сказал Кей, - сегодня мне есть чем заняться, кроме твоих фокусов.
      - Да-а? - издевательски протянул Господин W. - А мне вот, представь, нечем. Думаешь, это так легко и приятно - трахать Войну?
      - Не думаю, - процедил сквозь зубы Кей. - И все же ты бы лучше меня отпустил.
      В ответ на эту просьбу Господин W ухватил молодого человека за загривок и саданул лбом о край раковины. Раковина разлетелась вдребезги, и из треснувшей трубы выстрелил вверх водяной фонтан. Тут везение Господина W и закончилось. Кей упал на колени, и пальцы его коснулись быстро расширяющейся лужи. Лужа мгновенно подернулась льдом. Господин W, и так утративший равновесие от силы удара, поскользнулся и грохнулся на пол. Доспех загремел, а сверху все продолжала бить и бить вода, превращающаяся в лед. Не прошло и минуты, как Господин W перестал барахтаться и застыл подобием сталагмита.
      Кей вздохнул. Устало тряхнул кистями. Поднялся с колен и, потерев лоб, на котором стремительно набухала шишка, шагнул к двери. По пути он не забыл переключить режим охлаждения в кондиционере на максимум, так что покоиться в ледяном панцире Господину W предстояло довольно долго.

      Внимательному читателю может показаться, что произошедший в умывальной инцидент если не окончательно испортил отношения Кея и Господина W, то по крайней мере основательно их охладил. Ничуть не бывало. Тем же вечером молодой поверенный Королевы оказался в городской опере, в ложе, некогда предназначенной для его патронессы. Кроме роскошных бархатных кресел, сейчас, впрочем, изрядно потершихся и полинявших, ложу украшали ящики для сухого льда в форме небольших хрустальных саркофагов. Много лет ящики стояли пустыми, но сегодня служители наполнили их льдом, и в ложе разлилась благословенная прохлада. На Кее был черный плащ примерно того покроя, каким щеголяют злодеи в мелодрамах, а также утренняя полумаска. Склонив голову, юноша прислушивался к звучащей со сцены арии. Исполнял арию не кто иной, как Господин W, изрядно гордившийся своим музыкальным талантом. В афишах так и значилось: "Арию Непрошеного Гостя исполняет Господин W". Публика на спектакль собралась самая избранная, а у всех дверей и у центрального входа - видимо, для придания действу пущей торжественности - торчали Стальные Стражи в полном боевом доспехе. Кея они, впрочем, пропустили без задержек. Сталь, даже если не поливать ее водой, на морозе становится крайне хрупкой.
      По правде говоря, молодой человек не столько прислушивался к пению, которое было препоганейшим - Господин W медленно переходил к состоянию Госпожи W, и голос у него немилосердно ломался, - сколько любовался потолком Оперного театра. С потолка свисала гигантская хрустальная люстра, на особенно пронзительные завывания Господина W откликавшаяся нежным перезвоном подвесок. Интересовала Кея, однако, не сама люстра, а центральная часть потолка, с которой это сооружение свисало. Поговаривали, что именно для украшения центральной части Мастер-Тролль и сотворил огромное зеркало. По замыслу умельца, в зеркале должны были отразиться бесчисленные подвески, создавая иллюзию ледяной бесконечности. Но увы, зеркало разбилось, пришли новые времена, переоборудование театра досталось на откуп Господину F, который мало того что изрядно поживился, используя в этом деле труд заключенных Пятой тюрьмы Северного округа, так еще и велел расписать потолок под собственный незамысловатый вкус. В результате вместо волшебного зеркала зал Оперного театра венчала фреска с судаками под маринадом.
      Кей вздохнул, обмахнулся изящным веером из спинных пластин пустынного дракона и обернулся к своему соседу. Сосед, костлявый субъект несколькими годами старше Кея, с длинными, не особенно тщательно вымытыми волосами, рыжеватой бородкой и темными, яростно горящими глазами, кутался в клетчатое пальто. Шею его закрывал толстый шерстяной шарф, а на руках были митенки. Несмотря на теплый наряд, рыжебородый молодой человек очевидно мерз: длинный нос его покраснел, а на щеках багровел нездоровый румянец.
      - Как вам сегодняшний спектакль? - поинтересовался Кей, то ли намеренно не замечавший плачевного состояния собеседника, то ли вообще не придававший значения таким мелочам.
      - Д-дивно, - простучал зубами замерзший. - Никогда н-не слышал н-ничего п-подобного.
      Вдобавок к незавидной внешности сосед Кея еще и заикался. Поверенный Королевы хмыкнул:
      - Да? Вы так полагаете? А по-моему, отвратительно. И либретто-то не очень, а уж музыка, а исполнение... Согласитесь, с таким голосом, как у Господина W, петь нельзя. Можно лишь выть на луну, да и то подальше от человеческого жилья.
      - П-поэтому вы п-притащили ему б-букет? - Рыжебородый покосился на длинную коробку, в каких мальчишки из цветочных магазинов доставляют молоденьким горожанкам свой деликатный товар.
      Кей весело рассмеялся:
      - Иенс, похож ли я на человека, способного подарить кому-то букет? Особенно если этот кто-то - наш музыкальный Господин W?
      Иенс пожал плечами в том смысле, что недостаточно знаком с собеседником, дабы ответить на этот вопрос.
      - Нет, не похож, - сказал Кей. - Как вы думаете, зачем я прихватил вас на спектакль? Ведь не затем же, чтобы вы насладились руладами нашего меломана и судаками на потолке?
      Иенс снова пожал плечами и кашлянул в кулак. По тощим плечам его пробежала дрожь.
      - Да вам, никак, холодно? - соизволил наконец прозреть Кей. - Потерпите немного, они уже кончают. Потом я вас кое-кому представлю.
      И правда, распевшийся Господин W вывел последнюю, совсем уже душераздирающую трель, отступил вглубь сцены, скорбно сложил ладони на груди и провалился в люк, из которого тут же изверглось адское пламя. Зрители восхищенно зааплодировали. С визуальными эффектами в спектакле все оказалось на высоте.

      У входа в гримерную тоже переминались с ноги на ногу два Стальных Стража, но и здесь Кея не остановили - лишь покосились на коробку в его руках. Кей вошел, скинул плащ, под которым обнаружилась белейшая рубашка с кружевным жабо, и, плюхнувшись в кресло, закинул ногу на ногу. Коробку он аккуратно поставил рядом с собой.
      Господин W находился как раз на середине метаморфозы, то есть ужался на фут и ростом теперь сравнялся со своим гостем. Впрочем, проверить это не удалось бы, поскольку Господин W сидел на стуле перед зеркалом и тщательно смывал с себя толстенный слой грима. Грима было так много, что Господин W вполне мог обойтись без маски, даже выступая на публике. У его локтя валялся роскошный головной убор, украшенный траурного цвета страусиными перьями.
      Приход Кея не удивил Господина W и вообще, кажется, не произвел на него никакого впечатления. Артист лишь отбросил очередной измазанный жирными белилами клочок ваты и осведомился:
      - Ну, как было?
      - Омерзительно, - честно ответил Кей.
      Господин W крутанулся на стуле, с минуту пялился на Кея без выражения, а затем расхохотался:
      - Вот за это я тебя и люблю. Другие вскочат, похлопают... Ты видел, как они хлопали?
      - Я-то видел, - спокойно кивнул Кей. - А ты как разглядел? Ты же, если не ошибаюсь, поджаривался в пламени Девятого Круга?
      Господин W снова усмехнулся, но усмешка вышла кривоватой, как будто мысль о пламени Девятого Круга не доставила ему удовольствия.
      - Ты говори, - процедил певец, - говори, да не заговаривайся. Думаешь, я тебе так и спущу утреннее?
      - Что именно? - поинтересовался Кей. - Мне показалось, ты питаешь слабость к нестандартным... гм, развлечениям.
      - Я питаю. Но не люблю нестандартно развлекать других, а тем более, чтобы другие нестандартно развлекались за мой счет. Это ведь ты слабительное сучаре Голоду подлил? Он же коровий череп переварит и не поморщится, а тут чуть дверь в сортир не вышиб. А там я на полу прохлаждаюсь... Он так ржал, что все его пять животов чуть не лопнули.
      Кей покрутил пальцами и неопределенно улыбнулся. Господин W смотрел мрачно:
      - Ну?.. Ну, колись уже. Я же тебя знаю - ты просто так никогда ничего не делаешь. Сколько он тебе скинул?
      Улыбка Кея стала шире:
      - Ненасытный Господин F претендовал на контрольный пакет, но после вашего... гм, свидания согласился на десять процентов.
      - P?
      - Наш друг Мор получит шесть и место в правлении.
      Музыкант-любитель угрюмо тряхнул головой. Волосы, уже не настолько длинные, как у Господина W, но еще и не короткий ежик Госпожи W, хлестнули его по ушам.
      - Господин P готовит какую-то пакость, ты в курсе? Он никогда бы не согласился на шесть, если бы не знал твердо, какую выгоду с этого поимеет. Так что ты поосторожней...
      - Да ты, никак, беспокоишься за меня? - хмыкнул Кей. - Вот новость.
      - Беспокоюсь, ага. Потому что ты мне нравишься. Я все же надеюсь переманить тебя у старой стервы. Клянусь, когда придет время и Хозяин воплотится во мне, ты не пожалеешь...
      - Откуда такая уверенность, что именно в тебе он воплотится?
      Господин W нахмурился, словно ответ представлялся ему очевидным и он не понимал, как такая простая вещь не доходит до Кея.
      - Потому что так и будет. Смотри.
      Он подхватил со столика тюбик с помадой и вывел на зеркале жирную красную букву W. Срединная часть буквы заметно выступала вверх над более скромными боковинками. Потом Господин W стер черточки, соединяющие вершины стилизованной W, оставив лишь красные точки по углам. Точки образовали пентаграмму, в которую Господин W одним быстрым движением вписал звезду.
      - Символ Хозяина, - сказал Господин W, удовлетворенно бросая помаду на пол. - Я это вижу. Ты видишь. Они... тоже видят. Поэтому и терпеть меня не могут. Ну посуди сам - неужели Хозяин стал бы воплощаться в куске тухлого сала? Или в гнойной язве? Нет, я...
      - Перевернутая, - тихо сказал Кей.
      - Что?
      - Звезда должна быть перевернутая. Зря ты только зеркало испоганил.
      Господин W склонил голову к плечу. Некоторое время он любовался собеседником без всякого выражения, а затем расплылся в улыбке:
      - Ничего, это мое личное зеркало. Сам испоганю, сам вытру. - Подхватив маску Непрошеного Гостя, артист ловко стер помаду страусиными перьями. Хмыкнув, отшвырнул испорченный реквизит и обернулся к Кею: - Как я погляжу, тебя на мякине не проведешь. Ладно. Допустим. Мы не знаем, кого он выберет. Да это и не важно. Все равно твоей Королеве конец, зря она трепыхается. А ты будь умным мальчиком, Кей. На кой тебе сдалась эта ледяная сука?
      - А она мне нравится, - невозмутимо ответил юноша.
      - Врешь. Никому она не нравится, - раздраженно перебил его Господин W. - Как может нравиться сосулька, да еще и состоящая из чистой серной кислоты? Я ж тебя, Кей, насквозь вижу. Ты на ее место метишь. Надеешься выжившую из ума тварь скинуть, а сам - хлоп на холодненький трон мягонькой попкой. Только, знаешь, не ты первый такой умный. Видел статуи, которые садик твоей чудной крали украшают?
      - Видел.
      - А ты присмотрись получше. Все - такие же, как ты, птенчики. Любители кофе со льдом. Ну и сами стали - лед.
      Кей откинулся в кресле и с улыбкой уставился на Господина W. Но голубые глаза юноши были серьезны. Они, как и всегда, ночью и днем, независимо от того, на кого устремлял взгляд их хозяин, смотрели холодно и внимательно.
      - Война... - начал Кей, и Господин W вздрогнул.
      Когда кто-то называл Господина W вот так, запросто, он испытывал те же чувства, что испытывает человек, с которого на публике сорвали маску. Да, Господин W не любил масок. Но одно дело - самому, картинно раскланявшись, снять маску, другое - когда кто-то бесцеремонно ее сдергивает.
      - Что? - прорычал Господин W, некрасиво оскалившись.
      Кей задрал бровь и безмятежно закончил фразу:
      - Тебе надо выпить. Ты, кажется, все еще на нервах после спектакля. Я же знаю - у тебя страх перед публикой.
      Господин W, ожидавший вызова или удара, ошеломленно тряхнул головой. Не понимал он этого Кея. Да и никто не понимал.
      - Ну... да. Есть такое дело, - неуверенно буркнул Господин W.
      Кей запустил руку в карман висевшего на спинке кресла плаща и извлек плоскую фляжку. Тряхнул ее - во фляжке задорно булькнуло - и перекинул Господину W. Тот ловко поймал флягу в полете и, свинтив крышку, опрокинул в горло. Хорошенько глотнул и закашлялся. На глазах его выступили слезы. Схватившись за шею, Господин W выдавил:
      - Во имя Аримана, Кей, что это за дрянь?
      - Настой из шкуры ледяных кротов. Крепкая штука, надо привыкнуть.
      Господин W покачал головой и сделал еще один осторожный глоток. Ухнул, выдохнул. Опустив взгляд, он обнаружил перед носом какие-то бумаги.
      - Это что?
      - Контракт на владение землей и заводом. И разрешение лично мне на приобретение недвижимости в пределах городской черты. Надоело, понимаешь ли, мотаться по гостиницам. Захотелось домашнего уюта.
      Господин W всмотрелся в мелкую печать контракта и хмыкнул:
      - И почему я должен это подписать? F ты накормил и рассмешил, P дал место в правлении. А мне что? Кроме застуженных почек?
      - А тебе я принес подарок. - Кей потянулся за коробкой и легко откинул крышку.
      Там, где обычно покоятся гордые лилии, кудрявые пионы или стройные гладиолусы, поблескивала новенькая снайперская винтовка с красивым ореховым прикладом. Господин W шумно сглотнул и потянулся к винтовке с видом ребенка, которого поманили леденцом. Кей наблюдал за ним с легкой улыбкой. Господин W любовно принял винтовку в руки, пробежался пальцами по стволу, передернул затвор...
      - А это что за штука?
      - Это, мой милый, оптический прицел. Изобретение нашего гения. Помнишь, я тебе говорил? Прирожденный химик, оптик и инженер. Собственно, он стоит за разработкой технологии, которую мы сейчас будем обкатывать на "Звезде". Доктор Бенджамен Клайв Иенс. Положи на минуту эту игрушку и подпиши контракт. И я подарю Иенса тебе.

      Когда веселая парочка уже покидала гримерную, Кей обернулся и кинул долгий изучающий взгляд на зеркало, все еще покрытое красными разводами.
      - На что ты там пялишься? - немедленно насторожился Господин W.
      - На отражение твоей задницы, - невозмутимо ответил Кей. - Кстати, а почему именно это зеркало?
      Его приятель хихикнул:
      - А оно такое... необычное. Троллья работка, видать. Все в нем выглядят старыми уродами, лишь я один - как огурчик. А что?
      - Да так, - пробормотал поверенный Королевы. - Ничего.

      Доктор Бенджамен Клайв Иенс, он же просто доктор Иенс, молодой человек в клетчатом пальто и с рыжей бородкой, сидел в королевской ложе и послушно мерз. Он и не подозревал, что на спектакль его пригласили в качестве подарка исполнителю главной партии. Доктор Иенс вообще отличался недостатком проницательности и той милой житейской наивностью, которую так ищут и которой так восхищаются в ученых молоденькие девушки, но которая безумно раздражает старых и сварливых жен. У Иенса, по счастью, жены еще не было. Зато была подруга. Как раз о ней сейчас и зашел разговор.
      Для выхода на публику Господин W - впрочем, уже изрядно перешедший в состояние Госпожи W, ставший на голову ниже Кея и любовно взявший юношу под локоток - прихватил из гримерной маску и щеголял в боевом уборе воинов сатсу, вплоть до карминовых полос, идущих от носа к подбородку, и хвостовых перьев грифа. Глаза его поблескивали из-под маски, как две спелые вишенки. С плеча свисала на ремне полюбившаяся ему винтовка. Заметно было, что Господину W не терпится испытать ее в деле. Кому-то из поздних прохожих нынче несдобровать.
      Кей прислонился к перилам ложи и поддерживал беседу.
      - Представляете, W, добрый доктор так и не удосужился познакомить нас со своей невестой. А ведь она должна быть прелестнейшим цветком...
      - Н-не знал, что вы, К-кей, и-интересуетесь девушками, -- буркнул Иенс, покосившись на веселящегося Господина W. Сказал и тут же смутился. - Я им-мею в виду - об-бычными д-девушками.
      Собственное заикание злило Иенса, но еще более раздражало его неумение говорить с той легкой и счастливой наглостью, которой в избытке обладали собеседники. Вот и сейчас он испугался, что ненароком обидел Кея, хотя и сознавал прекрасно, что такого не прошибешь и паровым молотом. Будто в подтверждение, Кей рассмеялся:
      - Я, друг мой Иенс, интересуюсь всем, что прекрасно. А ваша возлюбленная, несомненно, прекрасна. Она ведь подрабатывает натурщицей?
      Господин W, не скрываясь, заржал, то есть залился звонким девичьим смехом.
      - Что вы ржете, W? - деланно возмутился Кей. - Вполне почтенная профессия. Если девушка хороша собой...
      Иенс отчаянно покраснел и пробормотал:
      - Мы м-можем поговорить о чем-нибудь д-другом?
      - О да, можем. Сейчас мы отправимся в одно уютное здешнее кафе и там обсудим ваше последнее изобретение. Вы ведь, наверное, проголодались?
      Иенс скорее дал бы отрезать себе язык, чем признался бы, что голоден, хотя ничего не ел со вчерашнего вечера. А вчера на ужин были гренки с топленым маслом и мармеладом, которые так замечательно готовит...
      - Но прежде чем мы туда отправимся, скажите хотя бы, как зовут вашу юную пассию.
      - Герда, - неохотно сказал Иенс. - Ее зовут Герда.
      Тут уже расхохотались оба бонвивана. У Господина W даже снова потекли слезы, да и не потекли, а брызнули, будто кто-то включил под маской маленькие фонтанчики. Чтобы не упасть, он вцепился в Кея, который в свою очередь вцепился в балконные перила. Наконец, утерев слезы рукавом и слегка уняв смех, Господин W простонал:
      - Ох... Тогда, Иенс, вы просто обязаны представить невесту моему другу.
      - П-почему обязан? - насторожился Иенс.
      Кей уже справился с веселостью и, склонив к плечу светловолосую голову, пояснил:
      - Вы, доктор, совсем захирели в своей башне из слоновой кости. Даже детские сказки позабыли. А ведь это очень известная фольклорная история - о девочке Герде, которая ищет названого братца Кея, похищенного Снежной Королевой.
      - И как, н-находит? - с нарастающим раздражением спросил Иенс. Ему обещали знакомство с очень крупным потенциальным благотворителем и ужин, а вместо этого пришлось выслушивать глупости двух молодых кутил.
      - Тут мнения расходятся, - уклончиво ответил Кей. - Но вот что. Если ваша подруга так стеснительна и не хочет предстать перед нами во плоти, зачем неволить нежное создание? Вы ведь знаете, Иенс, что я собираюсь купить особняк в Городе? Надо будет его обставить. Так вот, я закажу вашим друзьям-художникам портрет этой молодой особы. Если портрет мне понравится, оставлю его себе. Если нет, отдам вам, но заплачу в любом случае. Соглашайтесь, Иенс! И вам, и вашей невесте, и гениальным, но нищим живописцам от моего предложения прямая выгода.
      Иенс вздохнул. Ему совсем не нравилось, когда Герда, голая, полускрытая лишь цветами да нелепыми фруктовыми корзинами, позировала его вечно пьяным соседям. Дураки бесталанные, воображающие себя чуть ли не Мастерами-Троллями. Еще у них там вечные сквозняки, того и гляди продует, а легкие у нее очень слабые. В то же время это странно возбуждало: она, такая стеснительная, запросто скидывала одежду и садилась перед камином. Раскрасневшаяся, с капельками пота на узкой спине, в облаке приторного цветочного запаха, как будто сама источала и сладкий запах, и жар... Э, да что там! Господин Гуляка ведь не требует обнаженной Цирцеи. Всего-то навсего портрет... Девочка обрадуется - она всегда радуется, если художникам-неудачникам поступают заказы.
      Иенс резко кивнул и сказал:
      - Я передам им ваше предложение.
      Получилось даже ни разу не заикнуться.
      - Ну вот и отлично, ну вот и договорились! - капризно пропел... нет, пропела Госпожа W. Хотя макушка ее вместе с оперением грифа доходила сейчас лишь до плеча Кея, зато настроение было лучше некуда. - А теперь пойдемте уже отсюда! Ужасно хочется кого-нибудь пристрелить.

      Глава 3. "Механический цветок"

      На следующее утро мортусы крючьями выволакивали из сточных канав трупы, над обгоревшими развалинами Оперного театра кружились лишившиеся вековых насестов голуби, а горожане, покачивая головами, бормотали: "Ох, и славно нынче загуляли Господа K и W. Ох, и славно..."
      Иенс очнулся в своей комнате и даже на своей постели. Очнулся от того, что у него дико болела голова, а также (тут пришлось оторвать от подушки неподъемную голову и всмотреться) основательно обожженная кисть правой руки. Кисть перематывал некогда белый, а теперь грязный платок с вышитой красными нитками монограммой "W". Глаза у молодого человека чуть ли не лопались, в горле першило то ли от копоти, то ли от сушняка, и спрут на стене весело двоился и троился - будто не восемь щупалец у морской гадины, а никак не меньше трех дюжин. Иенс застонал. Стон вышел слабый, жалобный и к тому же на редкость противный - будто форточка заскрипела на сквозняке. Молодой человек свесился с кровати, и его вырвало - прямо на коврик, любовно сплетенный Гердой из волокон трутовника. Утерев рот, Иенс снова упал на спину и уставился в обросший паутиной потолок. Комната кружилась, спазмы в желудке хоть и ослабели, но не прекратились. Вспоминать вчерашнее было мучительно стыдно.

      Началось все с того, что Госпожа W пожелала испытать винтовку и отстрелила центральное хвостовое перо вороне-альбиносу. Альбиносы считались священными птицами Королевы, притом именно эта ворона проявила редкостную наглость - расселась на фонаре, под которым троица (а точнее, парочка) обсуждала планы на ночь, задрала хвост и совсем уже примерилась погадить на голову Иенсу, когда раздался выстрел. Птаха в облаке перьев и с возмущенным карканьем убралась прочь. Кей зааплодировал. Госпожа W раскланялась, прижав винтовку к груди. Иенс тоже похлопал из вежливости, хотя попасть в упитанную тварь из рогатки смог бы любой уличный мальчишка.
      Подвиг Госпожи отметили для начала в одном трактире, затем в другом, и, когда трио добралось до Центральной площади, изобретателя уже основательно качало. Денег на попойки ему до недавнего времени не хватало, да и не любил Иенс пить - однако чего не сделаешь за компанию? Госпожа W тоже на ногах держалась с трудом, но в отличие от бедняги Иенса не стеснялась при каждом неверном шаге цепляться за Кея, который был - или казался - трезвее стекла. Собственно, к моменту выхода на площадь Госпожа W от Кея уже не отрывалась, обвив юношу, как змея пресловутую яблоньку. Одна ее рука в изящной черной перчатке покоилась на талии королевского поверенного, во второй зажат был импровизированный веер из перьев грифа. Перья юная особа выдрала из маски, от которой избавилась уже во втором трактире. Центральное место занимало отстреленное перо белой вороны - охотница с гордостью подобрала его под фонарем.
      Госпожа W томно обмахивалась веером. Хорошенькое скуластое личико ее раскраснелось, а раскосые глаза блестели угрожающим весельем. В городе и правда было очень душно. Мартовская ночь окутала крыши и тротуары полупрозрачным флером - то ли пар, то ли туман, - и лишь изредка из мглы выныривали полицейский патруль или загулявшие компании студентов. Уже на подходе к площади молоденький и, видимо, неопытный патрульный попытался задержать троицу, твердя что-то о комендантском часе. Госпожа W звонко расхохоталась и ткнула патрульного в зубы прикладом винтовки, а когда тот рухнул на колени, обливаясь кровью из разбитых губ, добавила еще сапогом. Ей делалось все веселее. Иенса, напротив, несмотря на бурлящее в крови темное кьешнаутское и не менее кварты виски, происшедшее повергло в ужас и отвращение. Он попятился было в проулок, но Госпожа обернулась, прощебетала: "Доктор, что вы там тормозите?" - и вместо того чтобы достойно удалиться, Иенс, поджав хвост, последовал за своими мучителями.
      На площадь они выбрались к полуночи. Туман здесь слегка рассеялся, спугнутый хаотичным биением многих щупалец фонтана. "Механический цветок" плевался и фыркал, цепочка фонарей за брусчаткой, залитой водой, светилась сумрачно и бледно, молчали фасады офисных зданий - ни свечки, ни огонька. Ни одной звезды в небе, затянутом белесым молозивом.
      Госпожа W, цепляясь за локоть Кея, задрала голову. Острый профиль ее на мгновение обрисовался в клочьях тумана, в фонарном сиянии, и у Иенса перехватило дыхание. Нет, она ни в чем не походила на Герду. Ни ореола золотисто-рыжих волос, ни огромных, зеленых с рыжиной глазищ, ни белоснежных пышных плеч и груди - угловатая девчонка-подросток в непонятно как держащихся на ней ботфортах, мешковатых брюках и просторной, не по росту, рубахе. "И все же какая пронзительная чистота линий, - подумалось Иенсу, - какая убийственная точность - так, наверное, выглядит роспись чаячьего полета под штормовыми тучами, белая вспышка, ослепительная - во мраке - звезда..."
      - Совсем нет звезд, - пожаловалась Госпожа плаксивым голосом. И, обернувшись к Кею, проныла: - Милый... ты меня любишь?
      - Вне всякого сомнения, - кивнул Кей.
      Вопреки словам, юношу, казалось, намного больше интересовал фонтан, чем припавшая к его плечу девица.
      "Дурак! - злобно прогремело где-то в районе Иенсова мозжечка. - Ну что за тупица! Если бы она так на меня смотрела..."
      "А Герда?" - тут же откликнулось то ли в лобных, то ли в височных долях.
      "А что Герда? - сердито буркнул мозжечок. - Герда - она и так со мной... навсегда".
      С этим лобные и височные доли не могли не согласиться и заткнулись.
      Между тем Госпожа W настойчивее дернула за рукав своего друга и требовательно спросила:
      - А как сильно ты меня любишь?
      - Офигеть как, - бросил Кей, все так же пялящийся на фонтан.
      - Докажи.
      - Чем?
      - Принеси мне звезду.
      Кей удивленно заломил бровь и уставился в мутное небо. Госпожа W расхохоталась, пошатнулась, выровнялась и снова выпалила:
      - Нет, дурачок, не звезду с неба! Хотя неплохо было бы выколоть твоей старой хрычовке глаза, но до этого ты еще морально не дорос. Звезду, которая в "Цветке". В чашечке цветка.
      Тут девушка ткнула пальцем в фонтан, и, словно в ответ, "Механический цветок" заревел. Полночь. В воздух ударили струи пара, и даже здесь, в тридцати ярдах от фонтана, сделалось жарковато. Но Иенс не смотрел на чудовище. Он глядел вверх, туда, где происходило странное.
      Марево над площадью всколыхнулось, потревоженное крыльями белых птиц - откуда птицы? Их вереница тянула за собой огромный серебряный шар, бросивший на дома и брусчатку полотнища света, и Иенс не сразу догадался, что шар этот - луна. Над Городом почти никогда не было видно луны. И вот сейчас она выкатилась в полном великолепии и блеске и застыла между туманных стен, в самой чашечке чудовищного цветка с лепестками из раскаленного пара...
      Глуховатый, но легко перекрывший вопли фонтана голос разбил серебряную грезу:
      - Не туда смотрите, доктор.
      Иенс опустил глаза и лишь сейчас вспомнил, в чем заключалась тайна фонтана.
      "У меня с "Цветком" особые отношения, - говорил Мастер Туб. - Он уродлив. Он несомненно и вопиюще уродлив, не так ли? Не отвечай - знаю, что так. Как раз в стиле некой милой особы... А, не важно. Важно то, что я много думал. Думал о мгновении, когда уродство превращается в красоту. Это шок, понимаешь? То, что потрясает тебя до основания, меняет все твои представления о жизни. Вот, например, ты видишь жалкую нищенку, трясущуюся на куче тряпья. Руки ее в коросте, грязная, немытая, ужас, а не женщина. Потом она оборачивается. Поднимает на тебя глаза. У нее прекрасные, удивительные глаза, бездонные, черные как ночь, с мягким взглядом, густыми ресницами, с этим особым, трепещущим блеском... Вот так. Или рассвет в горах. Ты был когда-нибудь в горах? Не был? Представь нагромождения гранита и известняка, тяжелых, сгорбленных, насупленных старых великанов. Некоторые из них и вправду окаменевшие великаны, при жизни ненавидевшие свет дня. Ночью, а особенно в предрассветных сумерках они нависают над тобой, они угрожают раздавить, они страшны и уродливы. Но вот восходит солнце. Первый розовый луч касается грубого камня, и камень преображается, он словно просвечен насквозь - а на самой вершине, на утреннем ветерке трепещет маленький алый цветок..."
      Туб, кажется, никогда не говорил так горячо и долго, и сейчас Иенс наконец-то понял, почему. Из центра "Цветка", из окруженного паром венчика выплыл тонкий стержень, увенчанный крупным кристаллом. Кристалл впитал лунный свет, отразил его множеством граней, и из уродливого механического монстра фонтан и впрямь превратился в хрупкий белый цветок. Лепестки цветка колыхались и тянулись к породившей его луне... Белая лилия или, возможно, астра... нет, все-таки лилия.
      - Ты хочешь, чтобы я достал камень?
      Иенс вздрогнул и вернулся на землю. Кей смотрел на Госпожу W с непонятным выражением - то ли презрение, то ли насмешка. Госпожа W улыбалась.
      - Ага. И я бы на твоем месте поспешила. Через три минуты стержень уйдет вниз.
      Иенс недоуменно моргнул, и только тут до него дошло.
      - Но п-пар... Он же оч-чень горячий!
      - Чрезвычайно, - обольстительно улыбнулась Госпожа W. - На редкость горячий. Поэтому он и пар.
      Иенсу приходилось напрягать связки, чтобы переорать фонтан, но Кей и Госпожа W даже голосов не повысили. Доктор ошалело тряхнул головой и сказал поспешно, заикаясь сильнее обычного:
      - Он ж-же св-варится! Ст-тержень с кри-кристаллом в с-самом це-центре, туда се-сейчас не п-проберешься.
      - Ну почему же? - хмыкнула Госпожа. - Клапаны открываются по очереди, так что при известной ловкости... Или ты струсил, милый? - Она снова смотрела на Кея и все так же улыбалась.
      Кей скривил губы, скинул с плеч макинтош, протянул его девушке и шагнул к фонтану. Иенс понимал, что надо удержать безумца, но внутри у доктора отчего-то разлилась неприятная слабость - показалось даже, что сейчас его стошнит.
      "А ты бы полез в пекло ради Госпожи W?" - ехидно поинтересовались височные доли.
      Нет. Не полез бы. Ни ради нее, ни ради кого другого. А вот этот позер полезет, уже полез...
      - Стой! - крикнула девушка.
      У Иенса отлегло от сердца. Нет, конечно, она жестокая сучка, но не настолько жестокая... Госпоже W нужно было лишь убедиться, что ледяной херувимчик готов ради нее на все. Она не хочет убивать, даже патрульного вон не убила, даже ворону...
      Кей обернулся на голос. Подумал ли он о том же, о чем думал Иенс, неизвестно. Кей смотрел на Госпожу, чуть прищурившись, - так не смотрят ни на возлюбленную, ни вообще на женщину. Ах да... какая же из Господина W женщина?
      А та, что вызвала столь сильное душевное смятение в бедном докторе, сорвала с рук перчатки и протянула Кею.
      - Дорогой, - ухмыльнулась она, - я твои штучки знаю. Притронешься к струйке пара, и - дзынь! - там уже не пар, а лед. Так что надень-ка это. Ты ведь хочешь по-честному доказать свои чувства, без гнилого мухлежа?
      Кей вырвал у Госпожи перчатки и натянул на себя. Как ни странно, тонкая ткань не лопнула. Юноша развернулся и быстро пошел к фонтану. Иенс закусил губу, почувствовал солоноватый вкус. Фонтан ревел, как неведомое морское чудовище, как кракен, готовящийся пожрать стройный парусник, и уже ничуть не казался цветком.
      - Сначала, - услышал Иенс из-за плеча, - кожа краснеет и покрывается волдырями. Потом лопается, и из-под нее сочится сукровица...
      Иенс обернулся. Он все равно не мог смотреть, как идиот гибнет во взбесившемся фонтане, пропадает ни за что, пусть даже этот идиот - прислужник ненавистной Королевы и сам отнюдь не святой. Вместо этого доктор уставился на Госпожу, точнее, на ее красивые губы, так точно и безразлично выводящие слова.
      - ...мясо отслаивается от костей...
      - Вам не п-противно?! - устало прокричал Иенс. - Н-нет, знаю, что н-не противно! Тогда т-так - в-вам его ни-ничуть не ж-жаль?!
      Он полагал, что слова его не услышат в усилившемся реве, однако Госпожа услышала. Она замолчала и некоторое время задумчиво глядела на доктора, будто и впрямь размышляя над вопросом. В глазах ее отражался лунный свет, почему-то не серебряный, а смолянисто-черный, с багровыми крапинками в самом центре сузившихся зрачков.
      - Ко-конечно, ж-жа-жа-жаль, - наконец ответила Госпожа.
      Доктор не успел обидеться - девушка продолжила:
      - Но я знаю, что это глупо.
      - П-почему?
      - Потому что огню никогда не победить лед.
      Иенс неуверенно улыбнулся:
      - И-извините, но с позиции эл-лементарной фи-физики...
      - Огню никогда не победить лед, - повторила Госпожа, будто не слыша Иенса, - потому что огонь раньше или позже прогорит и угли угаснут, подернутся холодным пеплом. В сущности, вся Вселенная -- это пепел и лед с маленькими недолговечными огоньками то здесь, то там. -- Взгляд Госпожи стал пристальнее, словно она пыталась заглянуть в самую душу Иенса. - Разве не об этом говорит ваша эл-лементарная фи-физика, до-доктор?
      Он открыл было рот, чтобы ответить, - и вдруг услышал пронзительную тишину. Фонтан замолчал. Все замолчало, весь мир погрузился в беззвучие, как после громового раската или орудийного выстрела. Иенс стремительно обернулся.
      Кей стоял у кромки фонтана. В левой руке его, в черных перчаточных пальцах, был зажат огромный кристалл. Кристалл бледно светился, провожая катившуюся на запад луну.
      - Кей, вы ж-жи!..
      Радостный вопль Иенса утонул в плеске и скрежете.
      Фонтан снова заработал, немедленно обдав победителя кракена струей ржавой воды. Кей отряхнулся, подошел к Госпоже - с волос у юноши капало - и без слова сунул добытое ей в ладонь. Взял свой плащ...
      - Обычная стекляшка, - разочарованно протянула Госпожа W. Повертела камень в пальцах и протянула Иенсу. - Доктор, хотите посмотреть? Кажется, это селенциум. Редкий минерал.
      Иенс сомкнул ладонь на кристалле и заорал - камень оказался обжигающе горячим. Непроизвольно Иенс разжал пальцы, кристалл грянулся о мостовую и разлетелся тысячей осколков. Кей, запрокинув светловолосую голову, расхохотался. Обожженный тихо стонал. Госпожа неодобрительно поморщилась:
      - С вами, Иенс, только развлекаться. А ну покажите руку.
      Доктор упрямо насупился и отступил. Тогда Госпожа W подошла и насильно вытащила обожженную руку, которую он стыдливо спрятал за спиной, на свет. Иенс попробовал отнять ладонь. Не тут-то было - пальчики у Госпожи были тоненькие, но железные.
      До мяса, отслаивающегося от костей, дело не дошло, однако кожа полопалась, и многочисленные волдыри сочились чем-то водянистым и неприятным. Госпожа вздохнула, вытащила из рукава платочек и одним уверенным движением обмотала поврежденную кисть. Иенсу стало легче.
      - А теперь, когда все уладилось, - решительно объявила девица, - нам необходимо выпить. Особенно вам, Иенс. Идемте, я угощаю.
      Когда они уходили с площади, Иенс заметил, как Кей передает Госпоже W правую перчатку - левую он просто швырнул на землю. Доктор чуть отстал, сделав вид, что поправляет повязку, и согнулся над перчаткой. Тонкая ткань воняла горелым и местами расплавилась. Иенс выпрямился и внимательно пригляделся к Кею. Тот прятал левую руку в кармане плаща. Только тут Иенс припомнил, что молодой поверенный Королевы - левша. Кей так и продержал руку в кармане всю дорогу до трактира и бутылки с настойкой игмарского корня тоже принимал правой рукой.

      В трактире Иенс загрустил. Угрюмо глядя в бокал с темной маслянистой настойкой - по словам Госпожи W, лучшим средством от хандры, ожогов и заикания, - он размышлял о том, как расскажет о случившемся Тубу. Несмотря на показное безразличие к "Цветку", Мастер-Тролль наверняка любил свое детище. Да что там, тролли души в собственных изделиях не чаяли, ценя их на порядок больше, чем родных детей. Когда Иенс однажды поинтересовался такой странностью, Туб неохотно объяснил.
      - Во-первых, - сказал он, ворочая гаечным ключом в нутре пароаммиачного двигателя, - при Королеве мы рождались и умирали рабами.
      - Так то к-когда было, - перебил Иенс, сидевший на трехногой табуретке.
      Должны были подвезти свежую партию тринитротолуола, но курьер запаздывал. Иенс волновался и старался отвлечься разговором.
      - Это для тебя "когда было", - передразнил Туб, выныривая из-под капота. На лысой бугристой макушке чернело пятно машинного масла. - А для нас считай вчерашний день. Мы ведь живем намного дольше людей. Так вот, говорю: когда рождаешься рабом и рожаешь рабов, лучше не привязываться ни к близким, ни даже к себе самому. Наша жизнь и сосульки талой не стоила. Другое дело -- вещи. Верные. Прочные. Красивые, наконец. Сделанные на века. Мы ведь всё на века делали, это сейчас - тяп-ляп, а через месяц оно и развалится. Вот табурет, на котором ты сидишь, - я его сам сколотил. Твои кости будут в земле гнить, а табурет как стоял, так и будет стоять...
      Мысль про гниющие кости Иенсу не понравилась, и он снова перебил тролля:
      - Н-ну ладно, доп-пустим. Но сейчас-то в-вы не рабы.
      - А сейчас нас и вообще почитай нету. Кто остался? Я, да пара племяшей моих, да старый Оскар... Королева - та хоть красоту уважала, а нувориши наши что? Одному все жрачка мерещится, второй впадает в экстаз от вида открытой язвы, третий не может жить без горы свежих трупов. А вещи, Иенс... "искусство", "творчество", высокие все эти слова... они ведь почитай единственное, что никогда не изменит. Люди уходят, умирают, предают, наконец. И ты снова остаешься один, а в руках у тебя - кисть там, отвертка, резец, а в башке - твоя мысль, и ничего ведь, в сущности, больше не надо...
      Ну и как было теперь объявить Тубу, что его "на века" сделанный "Цветок" не взрывом даже разнесло - в подобной смерти есть хотя бы что-то благородное, - а изуродовали пьяные бездельники? Один из пьяных бездельников развалился сейчас рядышком с Иенсом на стуле и любовался переливами рыжего света в бутылке. Вторая -- стремительно, кстати, превращающаяся во второго, будто всю женскость смывало вместе с уходящей луной, - торчала у стойки и чего-то требовала у бармена.
      Иенс горестно покачал головой, глотнул, охнул, икнул и, смущенно прикрыв рукой рот, спросил - просто, чтобы что-то сказать:
      - К-как вы это в-все-таки сделали?
      - Что "это"? - равнодушно откликнулся Кей.
      - К-как вам удалось не сва-свариться?
      - В детстве я часто охотился на скользких ящериц, известных вам, возможно, под названием "глиды". Твари они и вправду очень скользкие и прыткие. У меня выработалась отличная реакция.
      - А она, - тут Иенс кивнул в направлении стойки, - об этом знает?
      Кей пожал плечами. Доктор сокрушенно высморкался в собственный, изрядно грязный носовой платок. В уголке синими нитками было вышито его имя. Герда постаралась. Иенс постоянно терял платки, или их у него крали, а девушка усердно делала метки - как будто карманник, увидев заветные буквы, вернет платок законному владельцу.
      - З-значит, это п-правда...
      - Что правда?
      - Что в-вы п-пришли из п-пустыни.
      Кей усмехнулся и, вытянув длинные ноги, откинулся на спинку стула.
      - А что, не похож, по-вашему?
      - В Го-городе г-говорят, что вы род-родной п-племянник Королевы.
      Юноша негромко рассмеялся:
      - Родной племянник Снежной Королевы? Это Снежный Герцог, что ли?
      - Л-ледяной.
      - А?
      - Л-ледяной Г-герцог. Го-говорят, у вас вм-место сердца ос-осколок льда.
      Кей прищурился и уставился за плечо Иенса, туда, откуда приближалась Госпожа (или уже Господин?) W с тремя высокими бокалами, в которых плескалось что-то слоистое, золотое и ядовито-зеленое.
      - Могу вас успокоить. У Королевы нет братьев и сестер, следовательно, не может быть и племянников.
      Сердце изо льда молодой человек никак не прокомментировал, и не напрасно.

      День знакомства Кея и Иенса был отмечен чередой недобрых примет и несчастий. Во-первых, утром с потолка в комнатушке доктора отвалился кусок штукатурки, который собирался отвалиться уже месяца два - собирался, собирался и вот собрался. Во-вторых, когда Иенс вышел наконец-то из дому, дорогу ему перебежала здоровенная белая крыса. Зверюга еще нагло присела на задние лапы, повела в сторону доктора розовым носом и презрительно чихнула. В-третьих, сломалась морозильная установка в лаборатории. Иенс как раз начал опыты с живыми тканями, и в холодильнике хранились все полученные за месяц препараты. Через неделю предстоял отчет, так что потеря образцов стала бы настоящей катастрофой. Горестно вцепившись в волосы, Иенс смотрел, как пентановый столбик упрямо ползет вверх, к отметке "- 50". Препаратам требовалось не меньше "- 70", иначе смерть, хаос, разложение... Все на этом заводе разваливалось. Стены порастали грибком, ржавела нержавейка раковин, протекали трубы, вода, вяло капающая из них, нестерпимо воняла болотом и гнилью, приборы отказывали один за другим. Сотрудники шептались, что всему виной имя владельца. Поработай-ка на чуму и холеру, попробуй организовать производство под руководством плесени. Господин P, что ни говори, был агентом распада, и завод распадался. Ходили слухи, что убыточное предприятие перейдет к новому владельцу, но к кому и когда?
      В тот день Иенса мало интересовали заводские дела. Техник упорно не отвечал на вызовы, оно и понятно - шел десятый час вечера. С отчаяния Иенс сам залез в мотор агрегата, лишь для того чтобы обнаружить, что упало давление фреона - небось вытек через трещину, здесь же все трещит по швам... Доктор горестно замычал. До утра не дозаправишь, а ведь пропадут препараты, пропадут, и начинай все по новой, а дело так хорошо пошло...
      Неожиданно в коридоре раздались голоса. Дверь лаборатории распахнулась, и в комнату шагнул - нет, влетел - светловолосый молодой человек. Белый халат за плечами его развевался полотнищем снежной пурги. За светловолосым следовали еще какие-то люди, инженеры, технологи и прочая шушера, а среди них высокий тощий господин в длинноклювой маске - в нем Иенс с ужасом признал хозяина.
      - Вот, а это наш исследовательский отдел. Познакомьтесь - ведущий разработчик, доктор...
      Технолог говорил еще что-то, но молодой человек, не слушая, подскочил к Иенсу и резко тряхнул его разом онемевшую руку:
      - Приятно познакомиться. Очень приятно. А что это вас так скорчило? Или мое лицо напомнило вам о чем-то плохом? Возможно, из детства?
      Иенс бледно улыбнулся и покосился на морозильник.
      - А, - сказал светловолосый и упругим шагом приблизился к агрегату. - Что тут у вас произошло?
      - Ф-фреон, - горестно выдавил Иенс.
      - Фреон - это хорошо. Это даже замечательно, - жизнерадостно заявил юноша. - Но обойдемся мы и без фреона. Какая температура вам нужна?
      - М-минус семьдесят, - угрюмо буркнул доктор. Ни сам гость, ни его неуместная жизнерадостность ему совсем не понравились.
      Юноша без слов протянул руку и коснулся дверцы морозильника. Показалось или в комнате похолодало? Сзади, в тесной начальственной группке, зашептались. Молодой человек обернулся к Иенсу уже без улыбки:
      - Минус семьдесят. Проверяйте. Если не будете слишком часто открывать дверцу, продержится дня два.
      - Мне надо только до утра, - глупо пробормотал Иенс, от удивления даже переставший заикаться.
      - Тем более. Ну, приятно было познакомиться. - И, хлопнув ошеломленного исследователя по плечу, молодой человек столь же поспешно покинул лабораторию, таща на хвосте свою свиту.
      Иенс, конечно, был не из тех, кто покупается на дешевые балаганные трюки (трюкам он и сам неплохо обучился под руководством старого Бена Хромоножки), а потому прилежно сунул в морозильник термометр и извлек его ровно через десять минут - так, чтобы пентановый столбик успел опуститься до нужной отметки. Термометр показывал минус семьдесят.
      Когда Иенс выбежал на широкий, заваленный хламом заводской двор, партия молодого человека уже грузилась по машинам. Задыхаясь, Иенс промчался к автомобилю и совершенно невежливо дернул странного юношу за руку. Тот оглянулся.
      - К-как... как вы это с-сделали?
      Светловолосый усмехнулся:
      - Иенс... вас, кажется, зовут Иенс? Считайте, что внутри у меня полюс абсолютного холода и я могу иногда... скажем так, делиться холодом с окружающей средой. И кстати... я собираюсь купить этот завод. Настаиваю на том, чтобы вы остались в числе сотрудников. Мы с вами, доктор Иенс, еще долго и славно поработаем.
      Машина газанула, обдав Иенса непривычной - керосиновой, что ли? - вонью. А он так и стоял во дворе, хлопая глазами, еще минут десять, пока сторож от ворот не заорал: "Так вы уходите, или как? Мне закрываться пора!" Тогда доктор вздохнул и, сняв на проходной халат - сил тащиться в лабораторию уже не было, -- поплелся домой, к гренкам, к чаю и к теплой, послушной Герде.

      Иенс не верил в чудеса. Он верил в науку. В упорство, в настойчивость, в тяжелый труд. И, духи и демоны пустыни, как же он завидовал, как бешено завидовал этой парочке, которая легко - движением пальцев, усилием мысли - творила то, на что у него ушли бы месяцы, годы, а то и вся жизнь. Лишь одного доктор не понимал или не желал понять: жизни бы не хватило. Понять это означало смириться с тем, в чем Иенса пытались убедить с детства. Бастард, от рождения второй сорт, он рвался и рвался к другому краю шахматной доски. А там уже рядком выстроились природные ферзи и короли. Стояли небрежно, лениво подбадривали: ползи, мол, пешка. И сейчас, бросая кость этой злости и этому глухому отчаянию, Иенс еле слышно пробормотал:
      - Я видел - вы тоже обожгли руку. Не такой уж вы сверхчеловек, каким пытаетесь казаться, Кей.
      - В самом деле?
      Белокурый везунчик улыбался. Так, с улыбкой, он и достал из кармана левую руку и протянул Иенсу ладонью вверх. Кожа на ладони была младенчески чистой - ни покраснения, ни пятнышка. Ничего. В сущности, она выглядела слишком чистой, как будто отросла прямо там, в волшебном кармане, и не прикасались к ней еще ни жара, ни мороз. Доктор недоуменно прищурился, подслеповато наклонился поближе... На затылок его легла крепкая пятерня и приложила мордой об стол.
      - Ой, док, кажется, ушибся, - прощебетала сзади обладательница - или обладатель - обидевшей Иенса пятерни.
      - Да нет, он просто расфантазировался, - откликнулся Кей. - А ученым нельзя давать волю фантазии. Их область - голые факты, иначе того и гляди поскользнешься и загремишь.
      Иенс чуть не расплакался от обиды. Или это действовало выпитое?
      - Не огорчайтесь, док, - сказал Господин W, падая на соседний стул.
      Принесенное им золотистое и ядовито-зеленое уже поблескивало на столе и странно, приторно-остро пахло. Сам Господин W подрос примерно на фут, волосы его удлинились до плеч, а нижняя челюсть заметно утратила остроту и там даже, кажется, наметилась небольшая бородка.
      - Просто Кей не любит, когда люди слишком пристально его разглядывают. Он же у нас такой застенчивый. Правда, Кей?
      - А то как же, - подтвердил застенчивый молодой человек.
      - Давайте лучше выпьем абсента! - воскликнул Господин W.
      - Выпьем, - согласился Кей. - Только скажи сначала, чего еще ты туда намешал.
      - Желчь анубиса, - не моргнув глазом, ответил веселый Господин W, - и яд барханного поползня, третью по счету фракцию.
      - Лучше брать вторую, - заметил Кей. - Она поядреней.
      И снова Иенс не понял, смеются над ним или Господин W действительно смешал в коктейле два смертельных яда. Окончательно отчаявшись, доктор схватил стакан и опрокинул в себя единым махом.
      - Эк его повело, - раздалось откуда-то издалека.
      Трактир подернулся гнилой болотной зеленью, странные лица поплыли, поплыли... Вкуса Иенс так и не почувствовал - возможно, рецепторы мгновенно онемели от убойной дозы отравы. Воздух в комнате задрожал, как дрожит он в пустыне над барханами. "Надо же, я умираю. И это совсем не больно. Надо бы запомнить ощущения", - успел подумать ученый.
      Но не запомнил он ничего, кроме цветных нелепых отрывков - например, Господина W, скачущего по столу без рубахи, но почему-то в монистах и выплясывающего перед равнодушным Кеем любовный танец ромале. Господин W стоял на коленях и весь извивался, будто в его гибком смуглом теле совсем не осталось костей, а Кей безразлично моргал, и тогда в отчаянии Господин W выхватил кинжал (откуда? Или не кинжал, а отобранный у трактирщика хлебный нож?) и примерился колоть себя под левый (или правый?) сосок, но Кей кинжал отобрал и вернул трактирщику, и Господин W воскликнул:
      - Построить ли мне дворец или разрушить Город - чего ты хочешь, мой повелитель?
      И Иенс испугался, что Кей скажет: "Разрушить Город", но Кей сказал вместо этого:
      - Избавь меня от Оперного театра. Надоело смотреть на судаков. Они начисто отбивают всякий интерес к искусству.
      И Господин W вытянулся во фрунт, и кинул пальцы к виску, и, отсалютовав, гаркнул:
      - Есть, господин хорунжий!
      А потом уже не было ничего, кроме тяжкого грохота вбиваемых в брусчатку сапог: это колонна Стальных Стражей маршировала к театру, будя и тем невольно спасая от смерти гнездящихся под его крышей голубей.

      Иенс поморщился и тихо застонал. Потолок кружился вокруг оси, вбитой точнехонько промеж глаз. Вдобавок молодой человек обнаружил, что из одежды на нем одни сапоги. Кто доставил его домой, кто раздевал? Неужели Кей или - еще ужаснее - Господин W (при этой мысли даже пальцы на ногах от стыда поджались)? Спрут иронично взирал с картины. Ах да, картина, что-то там было с картиной... Думать о картине не хотелось. Не хотелось думать вообще ни о чем.
      Иенс уже почти добрался до того блаженного состояния, при котором стыд переходит в сладкую и щемящую жалость к себе, когда по лестнице простучали шаги и дверь комнатушки распахнулась настежь. Со сквозняком внесло аммиачную вонь загаженного кошками подъезда и уличный шум, а на пороге возникла фурия. Присмотревшись, Иенс понял, что у фурии лицо и фигура Герды, но какой Герды! Щеки девушки раскраснелись, глаза пылали праведным гневом, рыжие волосы разметались по плечам, в руках была зажата пачка газетных листков.
      - Герда, - жалобно проскулил Иенс, - к-как хорошо, что ты при-пришла. П-подай в-воды...
      Герда не подала воды. Вместо этого она запустила листками в несчастную, болящую голову Иенса и прошипела:
      - Негодяй! Мерзавец!
      Листки рассыпались по кровати и отчасти по распростертому на ней телу. Один разлегся прямо у Иенса на носу, и, сощурившись, больной разглядел черно-белый снимок - обугленные развалины Оперного театра. Заголовок над фотографией гласил: "Неосторожность или провокация?". Иенс с трудом отшвырнул газету и попробовал сесть. С третьей попытки ему это удалось, и даже удалось подобрать отпечатанную на плохой бумаге статью. Мелкий и скверный шрифт, нечеткая графика - в листовке нетрудно было опознать печатный орган Сопротивления. Название листка менялось чуть ли не каждый месяц: то "Светоч", то "Искра", то "Подполье", однако последние полгода газетенка гордо именовалась "Луч маяка", поскольку главный корреспондент ее, все тот же вездесущий Франсуа Бонжу, с некоторых пор взял псевдоним Маяк Безбашенный. Лысоватый и потливый субъект, Маяк никак не походил на гордого бойца Сопротивления. Смахивал он скорее на одного из перекупщиков Ржавого рынка.
      Статья на развороте явно принадлежала бойкому перу Маяка и начиналась так:

      В последнее время так называемые "отцы Города" перешли черту, отделяющую разгул от геноцида. Вчерашняя разнузданная пьянка и акт вандализма по отношению к общественному фонтану, известному как "Механический цветок", завершились поджогом Оперного театра и бойней, развязанной на городских улицах.

      Далее шло описание вчерашних, а точнее, уже сегодняшних событий.
      Если бы у Иенса так не болела голова, и ему не было так скверно, он расхохотался бы - настолько абсурдно выглядело происшедшее. Для начала, если верить Маяку, рота Стальных Стражей окружила театр. Затем туда согнали части жандармерии и вытащенных из постелей обывателей, раздали им древние, сотню лет пылившиеся на складах мушкеты и велели защищать здание. Непонятно, что именно пытались доказать друг другу Кей и Господин W, поскольку первый возглавил атаку, а второй - оборону. Как ни странно, осажденные продержались довольно долго, пока здание не запылало с четырех углов. Выбраться не удалось почти никому, поскольку Господин W отдал приказ сражаться до последнего. Сам он вскарабкался на крышу и (видимо, для того чтобы подбодрить деморализованные войска) во весь голос распевал "Арию Непрошеного Гостя", пока крыша не провалилась и певец не рухнул прямиком в огненное инферно. Огненное инферно, однако, ничуть ему не повредило, поскольку (как писал Маяк) Господина W и Кея заметили потом на Центральной площади, где они сношались прямо в струях фонтана, причем Кей был, по обыкновению, молчалив и деловит, а Господин W вопил в пароксизмах страсти то "Свободу попугаям!", то "Свободу Патрису Лумумбе!". Выжившие в пламени горожане озверели настолько, что отшвырнули лишенных командования Стальных Стражей от театра, и стычки на улицах длились до рассвета, пока из лагерей за городом не подтянулись свежие части.
      - И что? - спросил Иенс, отрываясь от газеты. - П-при чем т-тут я?
      Если честно, гибель театра со всеми его судаками и защитниками мало взволновала естествоиспытателя. Единственное, что грызло, - это судьба винтовки. Они с Тубом битые две недели угробили на то, чтобы смастерить прицел. Неприятно, если винтовка затерялась в потасовке.
      Герда все так же стояла в дверях, уперев руки в бока, и ноздри ее гневно раздувались.
      - При том! - выкрикнула она.
      Изо рта девушки вылетели брызги слюны, и Иенс подумал, до чего же это некрасиво, а главное - до чего громко. Голова, бедная голова...
      - При том! - продолжала разоряться Герда. - Тебя видели! Видели с ними!
      Иенс устало вздохнул и сел, опираясь на локти. То, что он был совершенно гол, ставило молодого ученого в самое невыигрышное положение. Голый лежащий человек, как правило, всегда проигрывает одетому и стоящему - нет, уже грозно наступающему, потрясающему еще одной газетой... Обычно голой оказывалась Герда, а Иенс -- одетым и с широким кожаным ремнем в руке. Перемена ролей естествоиспытателю совсем не пришлась по вкусу.
      - Н-ну и что? Я н-не поджигал т-театра, если ты в этом меня об-обвиняешь...
      - Какая разница, поджигал или нет?! Ты был с ними! Ты! С ними! Был!
      Совершенно неожиданно Герда упала на пол и разрыдалась, закрыв лицо руками. Иенс продолжал сидеть на кровати дурак дураком.
      - Я д-думала, - икнула девушка сквозь рыдания, - ты не такой, как они. Лучше их. Выше. Чище. Я готова была терпеть что угодно от тебя, потому что знала - ты другой, ты добрый в душе, ты мне помог и другим тоже поможешь... А ты такой же!
      Она оторвала руки от лица - на коже остались от пальцев красные полоски - и снова гневно воззрилась на Иенса. Слезы так и текли по ее щекам.
      - Ты ничем их не лучше. Ты просто... мельче. Ты их собачка, ручная собачка, таскающая в пасти мячик. Нет. Они свиньи, а у свиней не может быть собаки. И ты тоже свинья. Но они злые и сильные вепри, а ты - жалкий фермерский поросенок, ты хочешь бегать с ними, но только падаешь в грязь...
      Тут Герда снова разрыдалась и замолчала. Иенс наконец ощутил, как в нем просыпается злоба.
      - Д-да ты что? Ты соображаешь, что говоришь?
      Как всегда, когда он сильно злился, заикание почти пропало. Иенс обрадовался злости, как долгожданному другу. Когда он злился, он был прав. Такая ярость просто не могла быть неправедной.
      - Ты вообще понимаешь, что ты сейчас сказала?! - Для убедительности Иенс стукнул кулаком по спинке кровати, о чем тут же пожалел - удар отдался гулом в затылке и мгновенным онемением. - Ты...
      Герда замотала головой. Рыжие волосы взметнулись, слезинки брызнули во все стороны.
      - Замолчи. Пожалуйста, замолчи, только не оправдывайся.
      - Я и не собираюсь оправдываться! - прокричал Иенс, превозмогая слабость и тошноту. - Кто ты такая вообще, чтобы мне перед тобой оправдываться? Уличная девка, побирушка... Да если бы не я, ты бы замерзла зимой, по рукам бы пошла, сдохла бы от сифилиса...
      - Лучше бы сдохла, - тихо и зло сказала Герда, но Иенс не слушал.
      - Мне нужны были деньги. Деньги на реактивы, на оружие, на эти поганые листовки, наконец! - Тут он потряс маячным листком. - А где я их возьму?!
      Герда пожала плечами. Она почти успокоилась. Все так же сидя на полу, девушка устало отирала глаза и поправляла волосы. Сейчас, когда ярость прошла, Герда снова стала прелестна и беззащитна - в косом утреннем свете, льющемся из окна, она казалась почти святой, на коленях отмаливающей прегрешения оступившихся. "Или падшей женщиной, оправляющейся после бурной ночки", - злобно подумал Иенс.
      - Я раздобыл для нас тридцать тысяч.
      - Откуда? - безразлично спросила Герда, зажимая в зубах шпильки. - Вытащил из кармана у своего покровителя, пока он лапал Господина W?
      Иенс снова ощутил подступающую ярость, но на сей раз сдержался и даже сумел улыбнуться:
      - П-почти. Он хочет твой п-портрет.
      - Мой портрет?
      Герда недоуменно вскинула глаза, и Иенс в который раз поразился их глубокой зелени. Как он мог подумать, что Госпожа W красивее? Да эта бешеная пигалица в подметки не годится его Герде!
      - Да, твой портрет. Он просил меня пе-передать заказ де Вильегасу и сказал, что заплатит вне зависимости от того, п-понравится ему картина или н-нет. Но мы п-поступим по-другому. Жирная с-свинья не п-получит де-денег. Ты сама нарисуешь кар-картину. Д-даром, что ли, м-мы извели ст-только на краски и уч-чителей? Я воз-возьму его грязные ты-тысячи и куп-куплю на них ингредиенты д-для взрывчатки у Кар-караванщиков. Он ни-никогда не уз-знает, что зап-заплатил за собственную см-мерть. Н-ну, что с-скажешь?
      Герда одним грациозным движением поднялась с пола и скрутила волосы в огромный узел на затылке. Возясь со шпильками и не поднимая глаз, она тихо сказала:
      - Я согласна.

      "Я согласна". Как сладко эти слова звучат для юного любовника или, на худой конец, для старого похотливого козла. Увы, Иенс не был ни тем, ни другим, и покорность Герды на сей раз его не обрадовала. Для начала, девушка прихватила мольберт и кисти и переселилась к соседям под тем предлогом, что у них лучше свет и есть большое зеркало. Зеркало Иенс видел. В обугленной раме, скорее длинное, чем высокое, скорее закопченное, чем ясное, наверняка купленное за пару долларов на толкучке, оно вдобавок ко всем перечисленным недостаткам было безнадежно кривым. Отражающиеся в стекле лица - или не лица даже, а хари - поражали уродством. К примеру, физиономию Иенса дьявольский инструмент безобразно растянул, наградил пастью шире ушей с нелепым и хищным оскалом, глаза же, напротив, сделал по-свинячьи маленькими и алчными. Молодой ученый поинтересовался у де Вильегаса, зачем живописцу понадобился этот древний монстр. Тот расхохотался и, колыхая брюхом, объяснил, что увиденное в кривом стекле очень возбуждает их с душкой Йоном в любовных утехах. Иенс сплюнул и больше вопросов не задавал - до тех пор, пока однажды не подглядел, как в зеркале отражается Герда. Бледнее, тоньше и большеглазее, чем в жизни, она оказалась все так же прекрасна. Тогда Иенс понял, что не хочет знать тайну колдовского стекла.
      Почти две недели Герда не показывалась, появляясь в каморке Иенса лишь в краткие ночные часы и ускользая на рассвете. Доктор ворчал. Он уже привык к ежедневному ритуалу, кофе и гренкам, к покорному утреннему телу и теплу - а потом так сладко поваляться в постели еще минут десять, глядя, как она хлопочет по хозяйству и поспешно глотает свои настои. За эти дни Иенс понял, как привязался к девушке. Нет, не любовь - о любви он даже не задумывался, - но собственничество, приятная щекотка обладания, уверенность, что она твоя... навсегда. В шатком мире Города, лаборатории, враждующих корпораций и возглавлявших их чудовищ так важно осознавать, что нечто принадлежит тебе и только тебе, неизменно, вечно... как механизмы Туба, да, пожалуй, как чудные изделия троллей. Так пустыня принадлежит Караванщикам, песня - аэду, холод - Королеве... А Герда принадлежала ему. Иенс с нетерпением ждал, когда картина будет закончена. Он даже собирался отпраздновать это событие, может, сводить художницу в ресторан -- он никогда раньше никуда ее не водил, как-то к случаю не приходилось. Должно быть, глупенькая обрадуется и перестанет наконец коситься на него отчужденно и странно... Иенс стучался в дверь мастерской Гарсиа и спрашивал: "Уже можно посмотреть?" И из-за плотно прикрытой створки неизменно отвечали: "Погоди. Еще не готово".
      На седьмой день Иенс не дождался ответа и вошел. Дверь оказалась не заперта - должно быть, Герда выбежала в булочную или за красками. На облезлом ковре валялись раздавленные разноцветные тюбики, тарелки с остатками соуса и куриные кости. Огонь в камине дотлел и неприятно чадил, а в окно лезла предвечерняя серость. Мольберт с картиной стоял посреди комнаты, в паре шагов от несносного зеркала. Иенс поджал губы. Вечно здесь царил беспорядок, но не творческий, а какой-то грязный, как на заброшенной кухне, и пованивало объедками и нестиранными простынями. Бочком, чтобы ненароком не заглянуть в насмешливо скалящееся стекло, Иенс приблизился к холсту. Присмотрелся. И недовольно нахмурился.
      На картине изображена была пустыня, унылая рыжевато-серая плоскость от горизонта до горизонта - грубые, широкие мазки, синие тени то ли облаков, то ли гор. На переднем плане торчал колодец с полуразрушенной кладкой. На краю колодца восседал мешок, обряженный почему-то в широкополую фермерскую шляпу, некогда голубую, а теперь выцветшую, почти в тон унылому ландшафту. К полям шляпы пришиты были бубенчики. Рядом с колодцем стояла девочка лет семи. Полуобернувшись, она глядела с холста прямо на Иенса. Обычная крестьянская девчонка в длинной шерстяной юбке и с ведром в руках. Похоже, она пыталась вытащить полное ведро из колодца, тянула изо всех сил, тянула и все равно чуть не выронила, и ведро полетело бы вниз, расплескивая воду и грохоча. Кажется, девочку кто-то позвал - быть может, нашелся помощник, - и вот она оглянулась в полуиспуге-полунадежде, весом своим едва удерживая треклятое ведро... Иенс сам не понял, откуда нахлынули все эти мысли, ведь на картине не было ничего, кроме пустыни, девчонки с ведром и колодца с головой чучела. Ах нет. Еще одно. К ногам девчонки тянулась тень. Тянулась и, не дотянувшись, падала на древнюю кладку. Судя по пропорциям, тень принадлежала мальчику-подростку - хотя что скажешь по тени?
      Иенс недоуменно щурился, разглядывая картину так и эдак и уже прикидывая, куда бы ее приткнуть, в какой дальний угол - ведь ясно же, что пейзаж с девчонкой и ведром совершенно не нужен королевскому любимчику, не украшают такими полотнами богатые особняки. Значит, висеть ей в каморке Иенса, где и так уже не продохнуть от бездарной мазни. "Как бы господин Кей не отказался платить", - с испугом подумал ученый. Может, не стоило все же мелочиться и, посулив старому сатиру тысячу-другую, обзавестись еще одним полотном с бесстыдной нимфой или куртизанкой? А Герда так хороша на его картинах - нагая, томная, с блуждающей улыбкой и щедрой грудью...
      - Тебе нравится?
      Иенс обернулся. Девушка стояла в дверях, и в руке у нее был пучок ландышей.
      - Смотри, мне подарили, - улыбнулась она. - Представляешь, какой-то господин, я его даже не знаю, не видела никогда, а он раз - и достал из своего цилиндра ландыши, и говорит: "Это для вас, барышня"...
      - Что еще за ф-фокусы? - недовольно сказал Иенс. - И потом, ч-что ты нарисовала?
      Лицо Герды вытянулось, словно у нее из рук выдернули ландыши и прошлись по свежей зелени сапогами. Впрочем, разочарование быстро сменилось привычной уже холодной гримасой.
      - Тебе не понравилось, - сухо произнесла художница. - Что ж, я другого и не ожидала.
      - Н-нет, почему? П-просто я ду-думал, ты на-нарисуешь по-другому.
      - По-какому? - ядовито спросила Герда. - По-де-вильегасовски? Да признайся же наконец, ты балдеешь от этой пошлятины, когда я сижу голая, раздвинув ноги. Тебе хотелось бы, чтобы я вечно так сидела, даром что ты начистил бедняге морду...
      Иенс сжал кулаки и сделал шаг вперед, но Герда, вопреки обыкновению, не отступила. Стояла в дверях, как давеча, смотрела угрюмо, исподлобья. И Иенс... нет, не струсил, конечно, не струсил. Просто разжал кулаки.
      - Д-дура, - отрывисто сказал он. - Го-господин Кей за-заказал твой по-портрет. Твой, а не де-деревенской дев-девчонки.
      - А ты не видишь, милый, кто на портрете? Не помнишь, какой ты нашел меня тогда, зимой? Ну же, присмотрись внимательней.
      Иенс снова взглянул на холст. У девчонки были длинные, выбивающиеся из-под косынки рыжие пряди и зеленые, очень знакомые глаза.
      - Т-ты? Это т-ты? Н-но почему в пу-пустыне?
      - Потому что "потому" кончается на "м", дорогой.
      - Хорошо. До-допустим. Н-но зачем пу-пугало? И чья это те-тень?
      - Ничья.
      - К-как ничья?
      Иенс почувствовал, что на него накатывает раздражение. После разгульной ночи в компании Господ W и K оно практически не отпускало доктора, грызло изнутри, как собака грызет опостылевшую кость.
      - Т-тень н-не может быть ничья. Тень все-всегда кому-то п-принадлежит.
      Герда усмехнулась и скрестила руки на груди.
      - О, эта тень принадлежит. Очень даже принадлежит.
      - Так кому же?! - сердито рявкнул Иенс.
      - Тому, кто сильнее, - спокойно ответила девушка. - Или тому, кто больше заплатит. Или тому, кто сквернее всех пошутит, - я еще до конца не уверена.

      Глава 4. Меценат

      В то время как Иенс любовался картиной, Кей стоял перед собственной оранжереей и недовольно постукивал тросточкой по толстому стеклу. Приглашенный фитодизайнер, специалист с самыми лучшими рекомендациями, не придумал ничего умнее, как устроить на крыше особняка застекленный тропический раек. И это получилось прекрасно, лучше некуда, пышно и красочно - особенно, конечно, орхидеи, к которым Кей был неравнодушен с детства. Так вот, сад вышел и впрямь великолепный. К сожалению, хозяин особняка не мог в полной мере им насладиться, потому что температура за тридцать и влажность мешали Кею войти внутрь. Нет, растаять бы он, конечно, не растаял - к чему досужие домыслы? - но приступ астмы и головокружение заработал бы наверняка.
      Кей совсем уж зло стукнул по стеклу тростью - по гладкой поверхности побежали трещинки, - и тут сзади предложили:
      - Помочь?
      Юноша обернулся. За спиной незадачливого владельца оранжереи обнаружился Господин W в весьма странном маскарадном костюме. Всю его высокую и плечистую сейчас фигуру обтягивала черная ткань. Лицо закрывала маска из той же материи, так что лишь глаза поблескивали между двумя полосками цвета ночи. С плеча Господина W свисал мешок, затянутый веревкой, а на ногах были мягкие гетры.
      - Ты знаешь, сколько я этой гадине заплатил? - спросил Кей.
      - А ты его удави, - посоветовал Господин W.
      Отобрав у Кея трость, он оглядел стекло и так и эдак, примерился и нанес удар. Жалобно зазвенело, осколки брызнули во все стороны. Господин W удовлетворенно хмыкнул и продолжил начатое. Кей меланхолично наблюдал, как его приятель движется сквозь оранжерею, сея на своем пути гибель и разрушение. В разбитые окна ворвался стылый воздух с улицы. Предсмертно затрепетали листья пальм, насторожились папоротники, даже небольшой водопад перестал журчать на мгновение, прислушиваясь к гудкам паромобилей снаружи и воплям разносчиков. Не прошло и пяти минут, как труд Господина W завершился полным и сокрушительным успехом. В рамах не осталось ни одного целого стекла.
      Хозяин дома аккуратно обошел разбросанные по полу осколки и - наконец-то - смог дотронуться до нежных чашечек орхидеи-призрака и туманной блетии. Господин W на Кея не смотрел. Закинув трость на плечо, он остановился у самого края крыши и уставился на Город. Город, окутанный дымами, с грязно-белыми, словно тающий сахар, глыбами зданий, скудным наследием иных и лучших эпох... Город тоже смотрел на Господина W, пялился исподлобья, как сноровистый раб, неохотно выслушивающий приказ властелина.
      - Здесь будет город-сад! - неожиданно заявил гость и обернулся к Кею.
      Юноша кисло улыбнулся:
      - Ты явился, чтобы мне это сообщить? Или для того, чтобы угробить мою оранжерею?
      - Нет. Я, как ты выражаешься, явился, чтобы задать тебе один вопрос. Ты позволишь?
      - Задавай.
      - Вопрос у меня такой: любишь ли ты детей?
      Кей удивился. Мало что способно было его удивить, но вот Господину W иногда удавалось.
      - В каком смысле? - осторожно поинтересовался Кей.
      Глаза Господина W в узком разрезе маски сверкнули.
      - В самом прямом. Любишь ли ты детей? Голубые глазки, розовые попки, безволосые письки... маленькие дырочки, не то что все эти хлюпающие, вонючие, растянутые дырищи... Или так: любишь ли ты детей под чесночным соусом, под сливовым, под кисло-сладким, под маринадом из плодов гуайявы и плавников пескогрыза? Любишь ли ты их жареных, вареных, фаршированных...
      - Нет, - перебил Кей. - Я не люблю детей. Ни жареных, ни маринованных и никаких других. Если уж быть совсем честным, я и взрослых не жалую. У тебя всё?
      - Ай-ай-ай, - промурлыкал гость, помахивая тростью. - Значит, ты не любишь детей? Непорядок. Они ведь цветы жизни, залог нашего - то есть твоего и моего - счастливого будущего...
      - Послушай, Дафнис... - устало выдохнул Кей.
      И у Войны есть имя. Имя это Кей хотя и знал довольно давно, употреблял лишь в минуты крайнего раздражения. Господин W удовлетворенно улыбнулся, когда хозяин дома продолжил:
      - В контракте, конечно, сказано, что я обязан принимать у себя вашу троицу. Но, насколько я помню, там не оговорено, в течение какого времени я обязан выслушивать твой бред. Так что либо смени пластинку, либо выметайся.
      Гость в ответ на эту тираду хмыкнул:
      - Ты ничего не обязан... Джейкоб. Я просто приглашаю тебя на увеселительную прогулку. Чего дома-то киснуть? Только сначала переоденься.
      Прежде чем молодой человек успел возразить, Господин W вытащил из мешка черный костюм, весьма напоминающий его собственный. Кей уныло оглядел необычное одеяние.
      - Это обязательно?
      - Желательно. В катакомбах под Городом водится всякое.
      - Ага, - подтвердил Кей, безо всякой охоты стягивая через голову рубашку. - Например, твое любимое Сопротивление.
      - Например, оно. Но и не только.

      - Почему я постоянно таскаюсь с тобой по каким-то помойкам? - проворчал Кей, в очередной раз ударяясь головой о низкий потолок.
      - Потому что ты любишь меня, милый, хотя и не хочешь это признать, - доверительно сказал Господин W. - Потому что ты за меня беспокоишься и не хочешь отпускать одну.
      Из вышеописанного диалога легко сделать вывод, что за время, пока молодые люди спускались в неработающую городскую канализацию, Господин W успел проделать солидную часть пути, конечным пунктом которого была Госпожа W.
      Через неработающую городскую канализацию можно проникнуть в катакомбы. В сущности, все пути так или иначе ведут в катакомбы. Там и завершают свое земное странствие многие жители Города.
      Давным-давно, еще при Королеве, правления Гильдий скинулись и соорудили что-то вроде центрального отопления и даже водопровода. В свое время это спасло от смерти не одного бедняка, не способного заплатить за уголь. А морозы в те дни стояли трескучие, такие, что лопалась кладка. К сожалению, хорошие деньки давно миновали, и зимой горожане теперь разжигали камины, а помои выплескивали прямехонько на улицу. Впрочем, и холода нынче были уже не те.
      - Ладно, - сказал Кей, ощупывая склизкую стенку туннеля. - Переформулирую вопрос. Почему ты вечно таскаешься по помойкам?
      Голос его в подземелье прозвучал глухо, а конец фразы и вовсе оказался скомканным - юноша влетел ногой в свернувшийся усом рельс узкоколейки и зашипел от боли. Господин, а вернее, Госпожа W чиркнула серной спичкой. Вообще-то у нее имелся электрический фонарик, но серные спички, без сомнения, романтичнее.
      - У меня было тяжелое детство, - проговорила девушка, внимательно рассматривая зевы трех расходящихся от основного коридора проходов. - Развалины, помойки, карантины, лагеря беженцев... Как-то привыкаешь.
      В катакомбах действительно имелось многое. К примеру, вот эта узкоколейка, ведущая из ниоткуда в никуда, соседствовала с древними граффити на стенах и потолке. Граффити, кроме обычных надписей "Сольвейг - сука", "Смерть Королеве!" и "М + Ж = П" содержали подробные, оснащенные чертежами и ссылками на первоисточники инструкции по принесению чужеземцев в жертву Минотавру. Минотавр в неверном свете казался смирной коровенкой, хотя на самом деле был препоганейшего нрава зверюгой. По слухам, он до сих пор шлялся где-то в дальних закоулках свернувшегося под Городом лабиринта, напрасно ожидая новых жертв. А может, и не напрасно - строители находили в подвалах обглоданные человеческие кости, и кости совсем не человеческие.
      Впрочем, из этого участка подземелья Минотавра давно спугнули. В коридоре пахло гарью и селитрой, стены тут и там опалил огонь. Рельс свернулся недаром - похоже, тут что-то взрывали.
      - И когда же было твое детство? - спросил Кей, без особой надежды на ответ.
      - Давно, - отрезала Госпожа W и повернула направо.
      Через некоторое время из-за стены послышались развеселая песня и звон бутылок. В проломе мелькнул огонь. Госпожа приложила палец к губам, погасила спичку и неслышнее тени заскользила вперед. Кей, впрочем, и так догадался, что посещение штаба Сопротивления в план сегодняшних увеселений не входит.
      - Возьми меня за руку, - прошипела девушка, - а то опять навернешься. Ой, какой холодный!
      Кей сжал в ладони маленькую, горячую ручку Госпожи и закрыл глаза. Не в обычаях Кея было слепо тащиться за кем-то в темноту, но сейчас это оказалось неожиданно приятно. Ничего под веками, ничего в голове, только перестук капель, падающих с потолка, едва слышное дыхание и живая ладонь в его руке.
      - А может, здесь и останемся? - прошептал он. Кей редко понижал голос, и без того негромкий, но тишина и капель требовали шепота.
      - Дурак, - ответила Госпожа W. - Мы что, по-твоему, трахаться сюда пришли? Так это мы могли проделать и у тебя. Погоди, еще немного... Всё, пришли. Открывай глаза.

      Лет сто назад некий безумец решил построить под городом железную дорогу для быстроты и удобства сообщения. Безумцу удалось даже выбить деньги из городского бюджета и выкопать котлован для первой станции. Первая станция так и осталась последней, а ревнителя прогресса на всякий случай казнили.
      Арматура и бетонные балки, перекрывшие котлован - потолок будущей станции, - отчасти сгнили, а отчасти провалились, и тем не менее свод кое-как держался. В огромном зале нервно подрагивали от сквозняка гривы факелов. Оттуда, где устроились Кей с Госпожой - почти под потолком, на узком железном балкончике, куда вела дверь из озвученного капелью коридора, - открывался прекрасный вид на происходящее внизу. И неспроста. Балкончик пристроили уже позже, в те времена, когда романтическая мечта о железной дороге под Городом прочно забылась, а в заброшенной каверне начали проводить запрещенные наверху поединки без правил и страусиные бои.
      Собравшаяся внизу публика Кею не понравилась. Для начала, все они были обряжены в черные робы с надвинутыми на глаза капюшонами. Лишь один, невероятно толстый и сидящий на возвышении, нацепил красную мантию и красный же колпак. Кей пригляделся. Он мог бы поклясться, что под колпаком у толстяка пластиковая маска с ухмыляющейся клоунской рожей.
      - Э-э, - прошептал юноша, - да это никак...
      - Тише! - шикнула Госпожа W, она же Дафна, и для верности зажала спутнику рот ладошкой. - Просто смотри. Сейчас начнется интересное.
      Интересное началось с того, что в центре зала врубили софиты. На расчищенной и огороженной площадке обнаружился оркестр - в основном духовые, но также ударные и цитры. Геликоны торжествующе рявкнули, раздулись щеки музыкантов, и над импровизированной сценой взвился бодренький марш. В полу открылся четырехугольный люк, откуда медленно вознеслась платформа. По платформе нервно вышагивал полный господин с исключительно толстыми седыми усами, во фраке и цилиндре. Толстоусый заметно прихрамывал на левую ногу, отчего походка у него была дерганая и раскачивающаяся. В левой руке хромого зажат был рупор, в правой - детская погремушка, а под мышкой торчало что-то ядовито-розовое. Приглядевшись, Кей понял, что ядовито-розовое - это крупная кукольная голова в парике. Под ногами офраченного валялось кукольное тело, изломанное, перетянутое ремнями, ощетинившееся рычагами и шарнирами. Еще на платформе имелась большая, просто очень большая картонная коробка, перевязанная широкой и тоже розовой шелковой лентой.
      Заметив, что платформа уже наверху, хромой подпрыгнул, уронил погремушку, рупор, выхватил из-под мышки голову и поспешно привинтил ее к телу. Похоже, он еще нажал на незаметный рычаг, потому что кукла, странно изогнувшись, сделала мостик, а потом вскочила на ноги с криком "Оп-па!". У куклы оказалось бледное, усыпанное пудрой личико и огромные голубые глаза. Если бы Кей хоть раз посетил представление Старого цирка, он несомненно узнал бы в странном изделии акробатку Минни, а в ее партнере -- небезызвестного Бена Хромоножку, недавно вышедшего на пенсию за выслугой лет. Цирка, однако, Кей не посещал, и представление ему с каждой секундой нравилось все меньше.
      Гордясь успехом партнерши, седоусый раскланялся и тоже зачем-то сказал: "Оп-па". Публика зааплодировала. Кое-где раздались смешки. Минни подобрала и без того коротенькую юбку и на цыпочках, с показной робостью приблизилась к коробке. Приложила пальчик к губам - несмазанный сустав при этом мерзко скрипнул - и тихо стукнула по картону костяшками пальцев. Изнутри послышалась негромкая возня. Куклу это, похоже, приободрило - она трижды обошла коробку, воздевая руки как рыночный зазывала, демонстрирующий непревзойденные качества поступившего вчера товара. Убедившись, что все внимание аудитории приковано к коробке, Минни напряглась - ремешки натянулись, - сделала сальто и, приземлившись на крышку, развязала ленточку. Спрыгнув на платформу, механическая девушка снова деликатно стукнула по стенке коробки и сказала голосом кукушки из часов:
      - Выходите, дети.
      Картонка закачалась, опрокинулась на бок, и из нее на четвереньках выбрались трое мальчиков и крохотная девочка. В блеклых, мышиного цвета волосах девочки, изрядно растрепавшихся за время сидения взаперти, колыхался пышный розовый бант. На двоих из мальчишек были матроски и синие штанишки, а один - похоже, уличный побирушка - кутался в здоровенный бесформенный пиджак.
      Не успели дети встать и осмотреться, как седоусый толстяк вздернул рупор ко рту и заорал во всю глотку:
      - Многоуважаемая публика, господа и... господа! Мы рады приветствовать гостей на игре "Ваша буква"! Как и всегда, в качестве приза правильно назвавший слово становится обладателем понравившегося ему лота - если, конечно, ха-ха, лот не понравится также и Господину Председателю! - Тут ведущий приложил цилиндр к груди и поклонился креслу человека в красном. - Однако, - выпрямившись, продолжил усач, - никто не уйдет обиженным! В качестве утешительного приза вы получите прекрасный кухонный комбайн, набор столовых ножей и копию нашей прелестной Минни в масштабе один к двум. Модель совершенно рабочая, с гарантией на два года от производителя, и все, что надо, у нее, ха-ха, имеется. И заметим, это лишь первая часть нашей обширной развлекательной программы! Итак, господа, позвольте объявить игру "Ваша буква" открытой!
      Снова грянул оркестр. В зале раздались редкие хлопки. Подождав, пока утихнет шум, толстяк продолжил:
      - А теперь... - Тут он обернулся к малышам. - Теперь познакомимся с сегодняшними участниками. В отборочном туре играют четыре лота: три в соответствии с пожеланиями членов клуба, и четвертый, по традиции, темная лошадка. Итак, под первым номером выступает... - Склонившись над самым младшим из мальчишек, светловолосым крепышом лет пяти, толстоусый опустил рупор и засюсюкал: - А кто это тут у нас? Как нас зовут?
      Парнишка открыл было рот, но побирушка отпихнул его и, набычившись, буркнул:
      - Захлопни хайло, чистенький. Они нас все равно почикают.
      С этими словами бродяжка шагнул вперед и, дернув тощим горлом, метко харкнул прямо на начищенный ботинок усатого. Ведущему такой поворот явно пришелся не по вкусу. Ухватив пацана за ухо красными пальцами, он ласково проговорил:
      - Ай-ай-ай, какой нехороший мальчик. Но сейчас мы исправимся. Сейчас мы споем дядям и... дядям песенку...
      При этом седоусый гад так крутанул ухо несчастного бродяжки, что тот взвыл во весь голос. Загремели фанфары. В зале захлопали громче.
      - Тебе уже мало театральных лавров? - зло прошипел Кей на тесном балкончике. - Решила из оперы податься в цирк?
      Госпожа таинственно улыбнулась и покачала головой:
      - Смотри, что будет дальше.
      Толстяк между тем отпустил ухо пацана, вытер пальцы белым носовым платком и снова заорал в рупор:
      - Какой музыкальный ребенок! Он-то и станет нашим первым участником! Минни, бесценная моя, откройте первую букву.
      Механическая девушка присела на корточки перед сердито трущим ухо бродяжкой - суставы ее при этом завизжали, как сотня мартовских котов - и нежно спросила:
      - Как тебя зовут, дружок?
      Видно, что-то в огромных голубых глазах куклы пригасило бунтарский задор мальчишки, потому что в ответ он неохотно буркнул:
      - Ну, Уильфом кличут. А что?
      За плечом Кея негромко, но злорадно захихикали.
      "Что", похоже, оказалось довольно увесистым "что". Не успел парнишка закрыть рот, как зал внизу взорвался.
      - W? - провизжал некий длинный и тощий господин, подскакивая и грозя Хромоножке тростью. - W?! Это что, розыгрыш? Вы специально притащили сюда этого маленького вонючку, чтобы над нами посмеяться?
      - Фигляр!
      - Мошенник!
      - Гнать его!
      Аудитория поддержала вопящих разноголосым гулом. Кто-то начал протискиваться к выходу. Кто-то, наоборот, рвался к сцене.
      Хромоножка явно не ожидал такого оборота событий. Снова уронив рупор, он замахал руками и жалобно проблеял:
      - Господа, господа, ну что вы, в самом деле? Уверяю, это простое совпадение. Лоты подбирались совершенно случайно! Прошу вас, не уходите, все будет к совершеннейшему вашему удовлетворению... Минни, объявите музыкальную паузу...
      Оркестр грянул вразнобой что-то развеселое. Минни, задрав юбку, лихо прошлась по сцене в канкане, однако публика продолжала недовольно гудеть. Обернувшись к необъятному человеку в красном одеянии, ведущий уже, кажется, собрался упасть на колени - по крайней мере, он предусмотрительно одернул фрак. Красный, то ли сжалившись над хромым стариком, то ли из иных соображений, чуть приподнялся в кресле и сказал пронзительным, отлично знакомым Кею фальцетом:
      - И вправду, господа, что вы так всполошились? С этой буквы начинается много прекрасных слов. К примеру, WINE* и WINNER**...
      - WATER***, - хлопотливо продолжил приободренный Хромоножка. - WALLNUT****...
      - WANKER*****! - грохнуло в аудитории.

      * Вино (англ.).
      ** Победитель (англ.).
      *** Вода (англ.).
      **** Каштан (англ.).
      ***** Идиот; букв.: онанист (англ., жарг.).

      В зале заржали, и обстановка несколько разрядилась. Толстоусый отер со лба пот и обернулся к первому мальчику. Того, похоже, ничуть не смущали ни яркий свет софитов, ни внимание к нему многих персон. Малыш стоял, лениво переминаясь с ноги на ногу, и ковырял в носу.
      - Минни, душечка моя, - проворковал Хромоножка. - Мне кажется, пришло время открыть вторую букву.
      С ревматическим треском суставов кукла приблизилась к ребенку и, погладив его по головке, спросила:
      - Как тебя зовут, хороший мой?
      Мальчик деловито отер извлеченный из носа палец о штаны и, радостно улыбнувшись, ответил:
      - Меня, тетенька, Роджером звать.
      Если шум, поднявшийся в зале после открытия первой буквы, можно было сравнить с небольшим волнением на море, то сейчас грянула буря. Черноробые завопили. Чуть ли не половина присутствовавших кинулись к выходу, но те, кто стоял дальше от сцены и плохо расслышал сказанное, не давали им пройти. На освещенную софитами площадку полетели камни. Один из брошенных снарядов врезался в пластмассовый лоб куклы Минни, и та опрокинулась на спину, судорожно дергая ногами и вереща во весь голос. Хромоножка грохнулся-таки на колени и, заламывая руки и причитая, пополз к креслу толстяка в красном. Толстяк брезгливо отпихнул циркача ногой и, не повышая голоса, произнес:
      - А ну всем заткнуться.
      Как ни странно, в суматохе его услышали и, более того, подчинились. Над подземной каверной нависла нехорошая тишина, и в наступившей тишине человек в красном обратился к ведущему:
      - Это уже становится интересным. Продолжайте.
      Мелко кивая, бывший циркач поднялся с колен и посеменил обратно на сцену. По пути он отвесил хорошего подзатыльника белобрысому мальчишке и прошипел:
      - Бобом тебя звать. Понял, тварь подзаборная? Бобом.
      Пацан скривил губы для плача, но на него уже никто не глядел.
      Ухватив все еще бьющуюся в истерике куклу за шиворот, Хромоножка вздернул ее на ноги, напряженно улыбнулся и сказал с легкой дрожью в голосе:
      - Дорогая, почему бы нам не открыть третью букву?
      Минни повела себя неожиданно. Возможно, удар камня повредил и без того нетвердый механический разум, или просто представление ей надоело. Развернувшись, кукла от всей души отвесила Хромоножке пощечину и, рявкнув: "Отвали, клоун колченогий!", с шумом и скрежетом сбежала со сцены. В публике снова расхохотались. Озадаченно потерев пострадавшую щеку, усач сам приблизился к крохотной девчушке и навис над ней.
      Розовый бант девочки впечатлял. Никогда еще Кей не видел такого пронзительного, ядовитого оттенка - даже искусственные кудри Минни по сравнению с вплетенной в волосы малышки лентой казались безнадежно блеклыми.
      - Ах, какая милая девочка, какая маленькая красотулечка. А какой у нас бант! Наверное, наша мама очень нами гордится, - заворковал Хромоножка.
      Ласковая интонация давалась ему с трудом. Гордится мама девочкой или нет, сказать было трудно, потому что кроха смотрела на усача без всякого выражения. Глаза ее, маленькие, круглые и темные, блестели, как бусинки.
      - И как же нас зовут? - выдавил Хромоножка, от волнения то и дело шумно сглатывая.
      Девочка открыла рот, но вместо слов оттуда вырвался только тонкий писк. Усач недоуменно нахмурился:
      - Как-как?
      Девчонка снова запищала.
      - Да она же немая! - заорали из зала.
      Малышка развернулась на месте, пронзила аудиторию взглядом черненьких глаз и вытащила из кармана передника тонкую, из кости вырезанную дудочку. Приложила ее к губам, опустила, оглянулась на Хромоножку и снова поднесла ко рту.
      - Ах! - радостно сообразил усач. - Наша маленькая участница хочет исполнить перед уважаемой публикой концертный номер. Просим, просим!
      С преувеличенным энтузиазмом старый фигляр захлопал в ладоши и даже попробовал затанцевать - примерно так приплясывает косолапый медведь на деревенской ярмарке. Кое-где в зале тоже зазвучали хлопки. Девочка улыбнулась - зубки у нее оказались мелкие и желтоватые, - набрала в грудь воздуха и задудела.
      Тут бы следовало описать, какая странная полилась из дудочки музыка. Что, мол, слышался в ней шорох зерна, пересыпаемого в крепких амбарах. Шелест соломы в мягких гнездах. Хруст сухой хлебной корки, разгрызаемой острыми зубами, вой ветра под крышей, скрип неубранных колосьев, топот тысяч и тысяч маленьких лап. Да, именно так бы все и было, если бы из дудочки вырвался хоть один звук. Однако дудочка молчала; точнее, наяривала-то она во всю мочь, только не в том диапазоне, который был привычен большинству собравшихся в зале. Зато песню дудочки отлично расслышала бы летучая мышь... или, скажем, крыса.
      Крыса - замечательный зверь, имеющий до курьеза много общего с человеком. Крысы любознательны, легкообучаемы и социальны. А еще они всеядны. И очень, очень прожорливы - особенно огромные бурые пасюки, заполонившие катакомбы под Городом.
      Не прошло и минуты с того момента, как девочка поднесла дудку к губам, а каверну накрыло шевелящимся лоскутным одеялом. Глазки-бусинки отыскали добычу. Узкие, оснащенные внушительными резцами пасти открылись. Зубы вонзились в мягкое. И началось веселье.
      Под истерический рев фанфар и глухую дрожь барабанов из-под живого и копошащегося одеяла вырывались руки - полуобглоданные, головы - лишившиеся капюшонов, носов и щек. Кое-где от крыс отбивались ногами и стеками или даже мелкой бытовой магией - вроде крошечных файерболов, которыми и плиту-то на кухне толком не растопишь и уж точно не остановишь голодное полчище. Люди кричали. Кричали только люди. И твари, и призвавшая их девочка были молчаливы. Малышка не прервала своей игры, даже когда крысы принялись за Бена Хромоножку, начав почему-то с цилиндра и плавно прогрызая путь ко всему остальному. Не обернулась, когда грызуны занялись музыкантами и последняя труба, дребезжа, грянулась об пол. Не дрогнула и тогда, когда крысиные зубки впились в электрические кабели, и заискрило, и запахло жаревом. Два софита мгновенно потухли. Третий уцелел, в его свете видно было, как девочка сделала два шага направо, заслоняя собой окаменевших от ужаса мальчишек. Дудочку от губ она так и не отняла.
      В железную дверцу за спинами Кея и Госпожи W ударило. Откатилось и снова ударило, а потом железо заскрипело, заверещало под тысячами и тысячами быстрых укусов. Кей удивленно присвистнул, когда в проржавевшем металле появилась первая дыра, а за ней еще и еще. В отверстия посыпались бурые коренастые тельца, и под ногами сделалось неустойчиво, как на зыбком песке в полосе прибоя.
      - Мать вашу, - прошипела Госпожа, цепляясь за плечо Кея побелевшими пальцами. - Ненавижу крыс!
      Ноги ее скрылись в буром месиве почти по колено. Зверьки перли и перли, протискивались сквозь перильца балкона и валились вниз, где все еще вспухали иногда под шевелящимся одеялом одинокие человеческие бугорки. Кея и Госпожу W крысы, как ни странно, не тронули - их просто не замечали, как не замечают стену или столб.
      - Да и я их не слишком люблю, - признался Кей, стряхивая седого и жирного пасюка с рукава.
      - И что мы с этим будем делать? - напряженно спросила девушка, отчаянно пытаясь встать на цыпочки.
      Кей вздохнул и подхватил Госпожу на руки. Поток понесся вниз, хлынул мутным фабричным водопадом. Юноше пришлось широко расставить ноги и упереться спиной в стену, иначе его снесло бы вместе с крысами в смердящее грязной кухней, мочой и кровью сонмище. С недобрым предвкушением молодой человек наблюдал, как крысы подобрались к платформе, на которой восседал необъятный господин в красном. В отличие от уже съеденных коллег, господин в красном не стал визжать, швыряться в крыс кошельком или расческой и даже не попытался их поджарить. Он просто засунул руку в свое обширное одеяние, что-то такое там дернул, и - Кей недоуменно моргнул - над вяло колышущейся тушей взвилась громадная гроздь разноцветных воздушных шариков. Синие, красные и зеленые, они были очень красивы в свете единственного уцелевшего софита. Шары потянули красноробого вверх. Крысы возбужденно запрыгали, пытаясь цапнуть уплывающие от них пятки жирного господина, но тот уже вознесся, увлекаемый шарами, и поплыл к дыре в потолке. Сквозь дыру сочился тухловатый вечерний свет. Проплывая мимо балкончика, где Кей все еще мужественно спасал Госпожу W от бурого нашествия, Господин F - а это был именно он - погрозил любовникам огромным, но дряблым кулаком. Госпожа W немедля показала собрату-триумвиру средний палец.

      Когда сытые грызуны начали потихоньку разбредаться, унося в гнезда особенно лакомые косточки, в зале остались Кей с Госпожой на руках (та преуютно устроилась, положив юноше на грудь хорошенькую головку, и в ближайшее время слезать явно не собиралась), девочка с дудочкой и трое мальчишек. Бродяжка обмочился от ужаса и трясся, бормоча ругательства. Боб-Роджер безмятежно ковырял пальцем в левой ноздре и, кажется, находил происходящее вполне удовлетворительным, хотя и малость занудным. Третий мальчик, чернявый и буйноволосый, смутно улыбался. То ли он спятил от пережитого страха, то ли просто улыбался всегда.
      - Пойдем, - сказала Госпожа, потершись щекой о плечо Кея. - Девчонке надо заплатить.
      - Я думал... - сказал Кей, перекидывая ноги через перила, осторожно примериваясь и спрыгивая, - я полагал, что Крысословы питаются крысами и товарно-денежные отношения им чужды. - Он приземлился во что-то мягкое и предпочел не рассматривать, во что.
      - Железная поступь прогресса, милый, - проворковала Госпожа. - Кстати, у меня нет с собой ни гроша. Заплати ей.
      Девчонка уже засунула дудку в карман передника и шагнула к Кею, протягивая грязную ладошку. Юноша вздохнул - денег при нем, случай редкий, тоже не оказалось. Удерживая Госпожу правой рукой, он зубами стянул с пальца левой кольцо с сапфиром и выплюнул под ноги грязнуле. Та пискнула, сжала приз в лапке и шмыгнула вон. Кей сокрушенно поглядел ей вслед. Сапфир он любил, но с Крысословами лучше не ссориться, а то как бы кто-нибудь зубастый не закусил твоими нежными косточками.
      - Не плачь, Кей, - улыбнулась Госпожа, - у тебя есть еще два: правый и левый. - И, потянувшись, поцеловала любовника поочередно в левый и правый глаз.
      Кей вытер глаза тыльной стороной ладони и сказал:
      - Ты бы лучше удовлетворила мое любопытство.
      - Я удовлетворю тебя любым способом, милый, - посулила Госпожа, еще плотнее обвиваясь вокруг молодого человека. - И что же ты хочешь узнать?
      - Третью букву.
      Девушка, ухмыльнувшись, поманила пальцем темноволосого мальчишку. Тот подошел, все так же сомнамбулически улыбаясь.
      - Мальчик, как тебя зовут? - ласково спросила Госпожа.
      Ребенок немного подумал и ответил:
      - Пабло, сударыня.
      - Вот видишь, - сказала девушка, вновь оборачиваясь к Кею. - Никакого криминала. WRP. Просто "wrap"*. Снято, конец балета, финита ля, если позволишь так выразиться, комедиа.

      * To wrap - заворачивать, сворачивать, завершать какое-то действие (англ.).

      Тут Госпожа разжала наконец руки и спрыгнула на пол, а когда ступни ее мягко стукнули о камень, была уже не Госпожой, а вновь Господином.
      - Wrap, - задумчиво повторил Кей.
      Да, это был несомненный wrap - если, конечно, прочесть буквы именно в таком порядке.

      В разные города ночь приходит по-разному. На некоторые она опускается большой черной птицей с мягким оперением. В другие вступает сторожкой кошкой на тонких и напряженных лапах. Третьи ночь накрывает плащом уличного фокусника, гасит свет в домах, и непонятно - то ли сонно заворкует голубь в гнезде, то ли пробежит в траве белый кролик.
      В этот Город ночь просачивалась, как вода в дырявую лодку. Медленно и упорно сочилась из щелей, заполняла улицы, и становилось ясно: дневной Город лишь утлое суденышко на волнах настоящего, ночного. Вопреки всеобщему убеждению, ночь не гасит краски - напротив, делает их ярче. Время бежит быстрее, подгоняя сердечный ритм и шелестящую в венах кровь.
      Ночь легко втекла в разбитые окна оранжереи, пролилась на лестницу - и недовольно отступила, спугнутая светом и голосами. В особняке Кея вовсю гремела вечеринка по случаю новоселья.
      Кей собирался пригласить только избранных - за неимением друзей, официальных лиц и отцов города, - однако Господин W, как всегда, основательно спутал ему карты. А именно, привел с собой всю казарму Пятого Гусарского. Гусарам, понятно, потребовались девочки, девочкам - игристое бьярмское, бьярмскому - ромале, и завертелось. Отцы города испуганно жались по стенам. Сам Кей стоял у окна в компании Господина P и бургомистра и мрачно наблюдал за тем, как гусары (а отчасти и девочки) колотят об пол его столовый хрусталь. Свечи под потолком подрагивали от сквозняка, наяривали скрипки, мускусно пахло вином, потом, специями и немного страусиным пером от гусарских ботфортов и рейтуз.
      Сам Господин W обрядился в золотую тунику, золотые сандалии и золотой же венок триумфатора. С пояса его свисал короткий гладиус в кожаных ножнах. Кожа ножен тоже была позолочена. Господин W сверкал, как новогодняя елка, и благосклонно кивал барышням. Некоторых он даже приглашал на тур вальса, не без изящества переступая по натертому до зеркального блеска полу мускулистыми ногами в ремешках по колено. Во время особенно сложных пируэтов блистательный Господин W казался солнцем, безнадежно затмевающим луну. Все гости пялились на лихого танцора, так что на хозяина дома, к великой радости последнего, внимания почти никто не обращал.
      Мясистый, широкий в поясе и вообще повсюду бургомистр сердито отхлебнул из своего бокала (предпочел бы он, конечно, пиво, но пива не подавали - пришлось глотать сладковатую дурость с пузырьками) и пророкотал:
      - Ариман знает что такое. Он бы еще бальное платье нацепил, клоун несчастный.
      Бургомистр был все еще зол на Господина W за сожженный театр.
      Господин P повертел в черных перчаточных пальцах бокал с соком - вина он не употреблял, поскольку алкоголь плохо действовал на его систему, - погладил глянцевитую щеку маски и сухо возразил:
      - Нет, не скажите. Мой коллега, дергающий сейчас вон там задницей, может быть кем угодно, но не клоуном.
      - Но его наряд!.. - пробулькал бургомистр.
      - Вполне аутентичное одеяние полководца времен Подземных Войн. Все это золото смотрится сейчас довольно глупо, но под землей, в пещерах, где так мало света, им приходилось изворачиваться - одеваться в белое или в блестящее, чтобы ординарцы хоть смутно представляли, куда спешить с приказами. Ах, господа...
      Тут P наконец-то отхлебнул соку, слегка приподняв маску. Под маской на мгновение показались острый бледный подбородок и тонкие губы в синеватых пятнах разложения. Бургомистр поспешно отвел глаза. Кей прищурился и предложил:
      - Возьмите сливовый или манговый. В апельсиновом много кислоты. Наверное, при ваших язвах это болезненно.
      - Ничего моим язвам не сделается, - отмахнулся Господин P. - О чем бишь я?.. А, так вот, я хотел сказать, до чего же завидую вечно юному Господину W.
      - Ну прям так уж и вечно юному, - не поверил бургомистр.
      - Да, именно так, - раздраженно сказал P, со стуком ставя пустой бокал на мраморный подоконник. Последние капли выплеснулись, ядовито-желтое на белом, словно брызнувший на простыню гной. - Именно так, - повторил Господин P. - Война, как известно всякому мало-мальски просвещенному человеку, дело молодых. А мне пора бы на покой. - Взглянув на темные улицы и на липнущий к стеклам туман, он зябко передернул плечами и пожаловался: - Ненавижу этот Город. Казалось бы, какое отличное место: скученность населения, высокая рождаемость, отсутствие развитой системы водоснабжения и канализации... А эти доходные дома, а фабрики, забитые под завязку? Один рабочий кашлянул - и всё, поползло... Жить бы мне да радоваться, а вот нет.
      - Не радостно? - сочувственно спросил Кей.
      - Нет, Господин K, не радостно. В молодости я был без ума от мегаполисов. А сейчас предпочитаю маленькие городки в глуши, где-нибудь на побережье. Знаете, такие, где сам город меньше кладбища, и чтобы кладбище карабкалось вверх по холму. Тихие, заросшие ромашкой и васильком могилы, ветер гнет траву, внизу бормочет прибой...
      - Нет, - сказал Кей. - Не знаю. Там, где я вырос, мертвых скармливали стервятникам.
      - Вы не поверите, - обрадованно подхватил P, - но там, где вырос я - по крайней мере, в последний раз, -- покойниками кормили ракоскорпионов...
      Бургомистр бочком-бочком отошел подальше от обменивающихся воспоминаниями детства Господ - не забыв при этом, правда, прихватить бокал. На толстяка тут же набежала фея в воздушном платьице и с карминово-красной помадой на губах, от души чмокнула в лысину и увлекла в затеянный Господином W хоровод.
      - Как вы его выносите, не понимаю, - заметил P, щурясь сквозь прорези маски на золотое пятно, мелькающее в центре круга.
      - А вам и не обязательно понимать. - Едва посторонний отошел, тон Кея резко изменился - хозяйской любезности в нем как не бывало.
      - Как можно довериться кому-то, кто сейчас мужчина, через минуту - женщина, а по сути - вообще не пойми что? Вдобавок он совершеннейший психопат, - гнул свою линию Господин P.
      - Послушайте, - устало сказал Кей, - у меня был тяжелый день...
      - О да, - хмыкнул Господин Р, - я в курсе. Нашего тучного друга в последний раз видели, когда он пролетал над Западными воротами куда-то в сторону гор. Мои поздравления...
      - Не тому адресуете, - отрезал Кей. - Давайте не будем ходить вокруг да около. Что вам от меня надо?
      В этот момент одна скрипка взвыла зло и яростно. Собеседники оглянулись. Золотой Полководец завладел инструментом и, отбросив смычок, терзал струны пальцами. Рваная мелодия, получавшаяся при этом, была странно притягательна.
      - Паганини, - пробормотал Господин P.
      - Что? - спросил Кей.
      - Не важно. Один композитор... не отсюда. Кажется, он застрял в Седьмом Круге и веселит игрой тамошних бонз. Нет, но как же я все-таки завидую паршивцу!
      - Кому? Паганини?
      - Да при чем здесь Паганини?! Ему! - Господин P ткнул костлявым пальцем в музыканта. - Пиликает себе на скрипочке, и ничего ему не надо, потому что знает, поганец: все неизбежно кончится им.
      Кей покачал головой:
      - Нет. Не им.
      - А кем же?
      Кей, не отвечая, смотрел в окно, где стлался туман и горел над туманом сигнальный огонек на верхушке Смотровой башни.
      - Ах. Ею.
      Господин P снова приподнял маску и улыбнулся:
      - Посмотрите на меня, Кей.
      - Извините, не хочу портить аппетит. На ужин будут свежие пулярки.
      - Нет, вы все же посмотрите. Посмотрите и поймите, мой молодой друг: смерти нет, есть лишь вечное круженье. Круг за кругом, Господин K, круг за кругом.
      Кей резко развернулся на каблуках и, уставившись прямо на траченные тленом губы Господина P, спросил:
      - Чего вам от меня на самом деле надо?
      - Мне надо узнать, зачем вы поставили на проходной завода лампы с коротковолновым ультрафиолетом. Какие секреты вы от меня прячете?
      - Почему вы решили, что именно от вас?
      Улыбка Господина P сделалась шире - обнажились гнилые зубы и гнойные язвы на челюсти.
      - Потому что остальных посетителей это убьет намного медленней. Ну, говорите. Не забывайте, Кей: у меня есть место в правлении.
      Молодой человек, прищурившись, глядел в окно. На площади перед самым подъездом что-то происходило - оттуда слышались приглушенные звуки перебранки. Наконец, то ли не сочтя происходящее достойным внимания, то ли из иных соображений, Кей обернулся к собеседнику:
      - Вам не кажется, что численность населения достигла критической отметки? Не хватает ни продовольствия, ни медикаментов, ни жилья, ни даже питьевой воды -- не говоря уже о рабочих местах. Город распух, как чумной бубон, того и гляди прорвется.
      - Чума... - В голосе Господина P зазвучали сладкие нотки. - Это бы можно устроить.
      - Не советую.
      - Отчего же?
      - Оттого, что мы на пороге бунта. Одна, последняя капля - и город захлестнет. Вы же не хотите передавать власть своему коллеге?
      Господин P покосился на веселящегося Золотого Полководца.
      - У вас будут другие предложения?
      - Вообще-то да. Вам известно, как справлялась с проблемой перенаселения Королева?
      - При Королеве такой проблемы не существовало.
      - Вот именно. Лишние людишки просто замерзали на улицах, а не попрошайничали, не воровали и не бунтовали. Мне кажется, что мой - или наш, как вам угодно - завод может быть ключом к схожему решению.
      - О чем вы?
      Кей покачал головой:
      - Не сейчас. Здесь не время и не место. Завтра в два часа в заводской конторе. И не беспокойтесь - я прикажу отключить лампы.
      Господин W кончил развлекать гусаров и их подружек музыкой неизвестного Паганини и теперь решительно двигался сквозь толпу к беседующим у окна. Деловое выражение мигом исчезло с лица Кея, будто смытое ушатом воды. Юноша улыбнулся и небрежно произнес:
      - Знаете, P, что меня неизменно радует?
      - Что же?
      - То, что здравоохранением у нас заведует Мор, пищевой промышленностью и сельским хозяйством - Глад, а Война, понятно, - охраной общественного порядка. Осталось лишь поставить Смерть во главу индустрии развлечений...
      - А чем заведуете вы, Кей?
      - Я? - Юноша ловко изобразил удивление. - Я ничем не заведую. Я развлекаюсь, как и полагается разложенцу-аристократу.
      Господин P хмыкнул, а точнее, хлюпнул горлом.
      - Что, не верите в мои дворянские корни?
      Господин W уже пробился сквозь толпу и был в трех шагах от говоривших. Лицо его скрывала позолоченная - а может, и правда золотая - маска. Кей качнул бокалом и добавил:
      - А ведь в старину за такое оскорбление вызывали на дуэль...
      - Где дуэль?! - заорал Господин W, ввинчиваясь между Кеем и его собеседником. - Обожаю дуэли! Чур, меня в секунданты!
      Господин P брезгливо передернул плечами и откланялся.

      Когда парочка осталась в одиночестве у окна, Господин W немедленно поинтересовался:
      - О чем это вы так мило щебетали?
      - О действии коротковолнового ультрафиолета на некоторые штаммы Yersinia pestis, - ответил Кей, присматриваясь к суете у подъезда.
      - Врешь.
      - Вру.
      - И все-таки - о чем? - повторил W, сжимая предплечье молодого человека.
      - Отпусти, - тихо сказал Кей. - На нас смотрят.
      - А на нас всегда смотрят, - беззаботно заявил W. - Мы же в этом курятнике короли.
      - Еще нет.
      - Еще нет? Ты мне зубы не заговаривай. Что ты ему обещал?
      От неприятного объяснения юношу спас нарисовавшийся у окна Фрост. Фрост обладал умением появляться, казалось, из воздуха - да так оно, в сущности, и было.
      - Что там у вас происходит? - спросил Кей, кивая на парадное.
      Слуга ответил, почтительно склонив голову:
      - Вас спрашивает некий молодой человек весьма затрапезного вида.
      - Как зовут?
      - Он представился доктором Иенсом, хотя, если мне позволено будет заметить, никакой он не доктор - доктора в таких пальтишках не разгуливают, да и ездят все больше в каретах...
      - Не морочьте мне голову, Фрост, - раздраженно сказал Кей. - Это же Иенс с завода. Вы его прекрасно знаете, и незачем его унижать...
      - Прошу прощения, мессир, но никакого неуважения к господину Иенсу проявлено не было - это он, напротив, рвался в дверь без приглашения и вопил, что в таких, позволю процитировать, жалких лачугах, жили разве что конюшие его деда...
      - Каков наглец, - удовлетворенно заметил Господин W. - Определенно, мне этот щенок нравится.
      - Нравится, так впустите, - сказал Кей. - Что ему надо, он сказал?
      - Сказал, что доставил некую картину, будто бы вами заказанную, и при себе имеет четырехугольный предмет, обернутый мешковиной.
      - Картину? - восхитился W. - Как интересно. Сто лет не видел картин. Пусть заходит.
      Фрост так же незаметно испарился, а Господин W потянул Кея к выходу из зала. Золотому Полководцу не терпелось взглянуть на картину.

      Пока Иенс ждал у подъезда, он продрог и успел изрядно разозлиться. После оттепели неожиданно похолодало - не спасали ни тощее пальтецо, ни шерстяной, связанный Гердой шарф. Стылый туман пробрался под подкладку, и вдобавок в подошве правого ботинка обнаружилась дыра. Естествоиспытатель как раз воображал по четвертому кругу, как он унаследует дедовское имение, а Кей, потрепанный революцией, но недобитый, будет стучаться в дверь его роскошного особняка, вымаливая корочку хлеба, и он, Иенс, прикажет лакеям... Что именно прикажет лакеям, он так и не успел сочинить, потому что огромный швейцар, преграждающий путь в жилище паршивого выскочки, отступил в сторону и низко поклонился. Иенс покрепче зажал картину под мышкой, кинул последний презрительный взгляд на швейцара и вошел.
      Перед ним открылся огромный холл, торжественный, как зал суда, и стылый, как погреб. Мраморная лестница возносилась в недоступную высоту, откуда слышались звуки скрипки, смех и звон бокалов.
      - Пальтишко прошу, - раздалось из-за плеча доктора.
      Тот не глядя скинул пальто на руки слуги и пошел к лестнице. Навстречу уже спускался названный паршивый выскочка. Рядом с ним шагал кто-то высокий, плечистый и сияющий, в ком Иенс не сразу признал Господина W. Сияние золота было так ослепительно, что Иенс поневоле зажмурился, а когда снова открыл глаза, золотой мираж расплылся, задрожал - и вот на ступеньках уже стояла хрупкая невысокая девушка в черном вечернем платье и черной же полумаске. Девушка держала Кея под локоть, но смотрела на него, Иенса, - и доктор почувствовал, как краснеет.
      Хозяин дома, похоже, не ощутил рикошета взглядов, которыми обменялись его подруга и молодой ученый. Он невозмутимо приблизился к Иенсу и по-дружески протянул руку. Иенс торопливо вытянул свою, совершенно забыв, что держит под мышкой картину. Холст, завернутый в мешковину и натянутый на фанерную раму, грохнулся на пол. Иенс покраснел еще сильнее и сказал, мучительно заикаясь:
      - Из-извините. Я н-не знал, что у вас ве-вечеринка.
      Кей, ничуть не обескураженый, легко наклонился, поднял картину и, не снимая мешковины, положил на перила лестницы.
      - Это я должен извиниться, - сказал хозяин дома. - Во-первых, потому, что не отправил вам приглашения. Во-вторых, потому что совершенно забыл о своем заказе. Сколько я вам должен?
      Иенсу неожиданно сделалось жарко. Щеки его пылали, как зимний закат над рекой.
      - Ви-видите ли... де Вильегас... это мой сосед... ху-художник. Он очень за-загружен. Сроч-срочный за-заказ из изда-издательства. Иллюстрации к книж-книжке. Свод нравоучительных текстов... Он не-не хотел поначалу браться за работу...
      Чем дальше Иенс лгал, тем легче и легче ему становилось говорить, будто ложь лечила заикание. Он уже смелее взглянул на Госпожу. Та улыбалась, да, несомненно улыбалась ему. Губы доктора поневоле расплылись в ответной улыбке.
      - Я понял, -- нетерпеливо проговорил Кей. - Так сколько вы ему обещали?
      - Тридцать тысяч, - выпалил Иенс, замирая от собственной наглости.
      - Ого, - усмехнулся Кей. - Должно быть, тексты и вправду были крайне нравоучительные. - Отвернувшись, он бросил куда-то в пустоту холла: - Фрост, выдайте доктору тридцать пять тысяч.
      - Н-нет, за-зачем... - снова забормотал Иенс.
      - Тридцать пять, и больше ни слова.
      Иенс почувствовал, как в руку ему сунули толстую пачку, но когда обернулся, не обнаружил рядом никакого Фроста.
      - Извините, меня ждут гости, - холодно проговорил хозяин. - Вызвать вам извозчика?
      - Н-нет, к че-чему затрудняться, я пе-пешком...
      - Передайте мой поклон уважаемому де Вильегасу. И пожелание успехов в работе над иллюстрациями.
      Парочка уже развернулась и начала подниматься по лестнице. Картина так и осталась лежать на перилах, завернутая и никому, очевидно, не нужная. Иенс понял, что его снова унизили, причем намного сильнее, чем там, перед дверью парадного. От обиды хотелось расплакаться, но доктор сжал зубы и позволил себе лишь один, только один взгляд в удаляющуюся узкую спину с низким вырезом бального платья... Госпожа смотрела на него. Смотрела через плечо и улыбалась так ласково, так ободряюще, что неведомо откуда у Иенса нашлись слова:
      - По-постойте, Кей. Вы даже не х-хотите взглянуть на картину?
      - А это необходимо? - скучливо поинтересовался хозяин.
      Однако девушка уже выдернула руку у него из-под локтя и сбежала по ступенькам. Тонкие пальцы рванули мешковину, мелькнуло серо-рыжее, синяя тень гор, бурая кладка колодца.
      - Милый, да это же просто очаровательно! - с преувеличенным восторгом возопила Госпожа. - Пикассо! Дали! Да нет, какой Дали - Веласкес! Посмотри на колорит, на чудный, теплый оттенок пустыни, а пугало... Удивительное воображение - нарядить пугало в шляпу с бубенчиками. Нет, решительно, это Босх, Иеронимус Босх!
      - Пугало? - сказал Кей, останавливаясь. - Какое пугало?
      Иенс, смущенный перечислением абсолютно незнакомых ему имен, только сейчас сообразил, что привлекать внимание к картине не стоило. Королевский-то прихвостень ожидал приобрести портрет роскошной красотки, а вовсе не чучела и колодцы... Доктор мысленно застонал и проклял Герду со всем ее живым воображением, столь напоминающим воображение неизвестного Иеронимуса Босха.
      Между тем Кей сбежал по ступенькам и остановился за спиной Госпожи. Он бросил всего один взгляд на рыже-серый пейзаж. Скучливое выражение лица юноши не изменилось, не дрогнули губы - лишь в холодных голубых глазах промелькнуло что-то, не замеченное Иенсом, но мгновенно ухваченное внимательно наблюдавшей Госпожой.
      - Дорогой, - заявила она, отставляя картину, - мы просто обязаны попросить нашего дорогого друга Иенса остаться на ужин. Он устал и замерз, доставляя нам это чудесное полотно, и пара бокалов горячительного ему не помешает.
      - Это со-совершенно не... - начал было Иенс, но Госпожа уже подхватила его под руку и увлекла вверх по лестнице.
      От ее худеньких обнаженных плеч пахло ландышами.

      У подъезда Кей отдавал распоряжения Фросту. Если бы Госпожа продолжала наблюдать за любовником, она несомненно заметила бы, что инструктаж занял намного больше времени, чем простая просьба заскочить к Иенсу домой и предупредить Герду. Однако Госпожа все свое внимание посвятила доктору - до такой степени, что, когда Кей наконец поднялся в зал, парочка уже выплясывала жаркое танго. Пьяные гусары и их девки восторженно хлопали, лезли к музыкантам и требовали выпивки, а взмыленные официанты носились туда и сюда, как заводные паровозики. Кей усмехнулся и задержался на минутку, любуясь спектаклем. Бедняга Иенс спотыкался, наступал на ноги партнерше, да вдобавок девушка еще и вела. Доктор, не замечая конфуза, очевидно млел и напоминал токующего тетерева. Хозяин дома даже посочувствовал бы гостю - он-то знал на собственной шкуре, каково приходится новым игрушкам Госпожи, - однако сейчас был озабочен другим. Прихватив высокий бокал со светлым бьярмским, Кей незаметно выскользнул из комнаты и отправился на самый верхний этаж дома, к разбитой оранжерее.

      То, что мы видим вокруг, как правило, лишь отражение нас самих. Так, стоя на обдуваемой холодным ночным ветром крыше, глядя сквозь туман на редкие огоньки внизу, Господин P, вероятно, увидел бы огромную гноящуюся язву. Господин F - гаргантюанское пиршество, на котором все пожирают всех, Госпожа W... Дафна - да, вероятно, ей спящий Город показался бы огромным, ворочающимся в бессоннице перед завтрашней битвой военным лагерем.
      Кей видел бесконечность. Такова особенность зрения всякого, кому в глаз - или в сердце, что, впрочем, одно и то же - попал осколок магического зеркала троллей. Непрерывный зеркальный ряд, отражение в отражении, коридор, уходящий в вечность. Прошлое и будущее, живые и мертвые - все сливалось в глазах Кея в идеальный зеркальный блеск, и лишь самые яркие пятна - вроде, быть может, наряда Золотого Полководца - привлекали его устремленное в точку схождения всех путей внимание. Он способен был часами стоять неподвижно, глядя за горизонт и напоминая вырезанную изо льда статую. Время струилось вокруг него вялым потоком, перекатывало песчинки и мелкие камешки событий и человеческих судеб, не способные оцарапать гладкую поверхность льда. Кей отражал сам себя и был - зеркало, пустота, ничто, бесконечность, поделенная на бесконечность.
      Из ледяного сна юношу вырвало деликатное покашливание за спиной. Он отхлебнул из бокала, проследил взглядом за тяжело хлопающей крыльями белой птицей и только затем обернулся. Верный Фрост был уже здесь.
      - Почему так долго? - спросил Кей.
      От Джейкоба ему досталось идеальное чувство времени, а от заключенного в зеркальном плену мальчика - способность не замечать упрямого хода секунд.
      Вот и сейчас он знал, что прошло намного больше часа, вечеринка внизу утихла, Госпожа, стоя в оконной нише, устало обмахивается веером, опирается на руку нового воздыхателя, непринужденно щебечет, однако думает о нем, Кее. Но что ему за дело до того? С усилием юноша заставил себя вернуться к "здесь и сейчас".
      - Где вы пропадали?
      Фрост чуть согнулся в поклоне, прижимая правую, белую и пухлую руку к груди.
      - Разрешите доложить... Все оказалось сложнее, чем мы предполагали.
      - А что мы предполагали? - безнадежно пробормотал Кей. - Ничего-то мы и не предполагали. Идиоты мы с вами, Фрост. Конечно, картину написал не старый безобразник де Вильегас?
      - Конечно, нет. Ее написала девушка.
      - Девушка?
      - Девушка. Она работала в мастерской де Вильегаса.
      - Вот как, - сказал Кей. - Все интересней и интересней. Надеюсь, вы ее привезли?
      - Конечно. Девушка ждет на лестнице.
      - Почему на лестнице? Почему вы вечно издеваетесь над моими гостями, Фрост? Почему вы не предложили ей кофе? А впрочем, не важно. Что же вас задержало?
      - Девчонка искала муфту.
      - Муфту?
      - Да, медвежью муфту. Без нее отказывалась ехать.
      - Муфту, значит... - протянул Кей. - Что еще?
      Фрост позволил себе улыбнуться.
      - Что вы лыбитесь, как старая обезьяна, Фрост?
      - Я восхищаюсь вашей проницательностью, мессир.
      Кей задумчиво погладил пальцем стебель мертвой орхидеи и поникшую чашечку. С хрустальным звоном стебель раскололся, и упавший на пол цветок рассыпался сотней крошечных ледяных игл.
      - Итак, я прав, и было что-то еще. Что же?
      - Зеркало.
      - Зеркало?
      - Да, мессир, зеркало.
      Кей недоверчиво присвистнул.
      - Неужели то самое зеркало, Фрост?
      - Наверняка то самое. Рама обгорела, стекло закопчено, вдобавок глупцы его перевернули - то ли от незнания, то ли в надежде обмануть нас. Но я узнал его. Вы бы тоже узнали - вы видели его в гостинице.
      - Обуглено, - пробормотал молодой человек, обращаясь скорее к останкам цветка, чем к слуге. - Как же я его не нашел? Точнее, как вы его не нашли?
      - Боюсь, там было слишком жарко...
      Кей покачал головой и усмехнулся:
      - Забавно...
      - Разрешите в свою очередь полюбопытствовать, что именно вас позабавило, мессир?
      - Два зеркала, и оба мне достались обугленными. А ведь я не любитель огня. Как полагаете, Фрост, это дурная примета?
      Слуга, казалось, задумался над вопросом и молчал довольно долго, а потом решительно заявил:
      - Нет, я не верю в приметы.
      - А во что вы верите, Фрост? - задушевно спросил юноша. - В Люцифера, сидящего в замерзшем озере? В Вавилонскую башню из букв? В зеркальную проекцию? Или, скажем, в то, что сердце у меня из чистого льда - верите, нет? Может, вы верите в мировую гармонию и справедливость, в счастье для всех оптом, в бесплатный суп для бедных, в пятничные чаи с мятной пастилой и в крокет по вторникам? Ну, говорите.
      Фрост обеспокоенно нахмурился:
      - Извините, мессир, я не верю ни во что из перечисленного. Но я верю в то, что не ошибся в выборе, когда нашел вас.
      Кей рассмеялся. От звуков его смеха остатки поникших орхидей жалобно звякнули и рассыпались снежной пылью.
      - Фрост, - выдавил юноша сквозь смех, - неужели до вас так до сих пор и не дошло, что не вы нашли меня, а я - вас? И вообще, что вы тут застыли как примороженный? Ступайте, пригласите девушку.

      Кей снова смотрел на Город внизу - а точнее, на две бледные звезды, взошедшие над Городом. Он не видел, как вошла девушка, зато слышал прекрасно. Слышал звук ее шагов, торопливое и сбивчивое дыхание, слышал, как бьется ее сердце, при желании мог бы услышать и шелест текущей в венах девушки крови. Собственное сердце Кея не билось давно. Двенадцать лет, ровно половину его жизни. На фоне этой огромной тишины очень легко было расслышать биение чужого сердца. Сердце девушки билось отчаянно, как пойманный за шкирку маленький, но злой зверек.
      - Вы боитесь меня, - сказал Кей, не оглядываясь.
      - Нет. - Голос девушки прозвучал мягко, уверенно и отчетливо. - Нет, это ты должен меня бояться.
      Только тут Кей повернулся. В левой руке девушки была белая потертая муфта. В правой гостья сжимала маленький револьвер, ствол которого нацелился в грудь Кея. Пока Кей смотрел, муфта упала на пол с глухим звуком, но ствол не дрогнул.
      - Как интересно. А главное, как неожиданно, - сказал Кей, в этот момент очень напоминавший Джейкоба.

      Глава 5. Перекресток

      Как хотелось бы начать рассказ с картины, писанной резкими, грозовыми мазками: вот Кей в широком плаще нараспашку стоит над волнами седого моря, ветер треплет его светлые волосы и по-байроновски повязанную на шее косынку. Он смотрит прямо в зрачок приближающегося шторма, и в сердце его нет ни печали, ни зла, а яростные буруны внизу кусают гранитные скалы... Увы. Вместо гранитных скал имелся пологий ракушечный берег, заканчивающийся небольшим обрывчиком. От обрыва и до горизонта простиралась потрескавшаяся корка грязи, а Кей сидел на корточках и сворачивал косяк. Лишь одно роднило унылый пейзаж с грозовым полотном - цвет неба, яркого, кроваво-красного, как воспаленное гриппозное горло. Пахло пылью, бертолетовой солью и гарью. Солнце валилось в солончаки. Непонятно как возросший из солевой корки камыш зло и сухо потрескивал, и тек, дрожа, над ложем бывшего моря раскаленный воздух.
      Самокрутка в пальцах Кея все не разгоралась. Он приложил косяк к камню, и бумага с травой вспыхнули, словно спичка.
      - Хорошего дня и доброй ночи, - сказал юноша, неведомо к кому обращаясь.
      Неведомо к кому, потому что вряд ли он обращался к двум странным созданиям, засевшим в камышах.
      Некогда, еще при Королеве, море звалось Ледяным. И действительно, слой льда толщиной в три фута держался в заливе с октября до мая. На льду нежились жирные тюлени, на тюленей охотились белые медведи, а на медведей (как, впрочем, и на тюленей) - местные жители с костяными копьями и гарпунами, и все оставались довольны. С приходом в Третий Круг Господ W, P и F море не то чтобы отступило, а попросту исчезло, оставив после себя лужицы - настолько соленые, что вода в них не могла даже протухнуть. Тюлени вымерли. Белые медведи разбрелись по пустыне, где их истребляли бьярмы и дикие сатсу. Некоторых приручили ромале и таскали теперь измельчавшее потомство северных исполинов по ярмаркам. На побережье прежде Ледового, а ныне Сухого моря, как и везде в Третьем Круге, млекопитающие сдавали позиции птицам и ящерам, чей расцвет наступал с пугающей быстротой. Впрочем, речь не о нынешних скудных временах.
      В дни Королевы жители рыбацких деревушек и городков, расположенных к юго-востоку, с нетерпением ждали, когда залив очистится ото льда, дабы спустить на воду быстрые джонки и пузатые торговые когги. Чтобы ускорить этот процесс, в конце апреля в прорубь обычно швыряли красну девицу, привязав ей к ногам для верности здоровенный булыжник. Красны девицы в тех краях неплохо умели плавать и, возможно, разобрались бы как-нибудь и с булыжником, если бы быстрое течение не сносило их к северо-западным фьордам. Здесь, в узких и темных протоках, они находили вечный покой среди упавших с берега перегнивших сосен, камней и ракушек, иллюзий и обещаний. Пескарники вили гнезда в их волосах и высиживали икру, слепые зеркальные нубии отражали желтый оскал их зубов, и ручьевики строили из бисеринок их красных ожерелий свои домики. Девицы тихо и упрямо ждали Конца Времен, дабы восстать из сырых могил и укоризненно взглянуть в глаза погубителям.
      Море отступило. Сосновые леса и затененные фьорды поглотила горячая степь, а затем и пустыня. Конец Времен не настал. Местные пугали редких простаков-туристов из Города рассказами о притаившихся на солончаках голодных чудовищах и под шумок шарили по карманам доверчивых слушателей. Кей без особого интереса смотрел на два объеденных водой и рыбами девичьих трупика, делавших жалкие попытки расчесать обесцвеченные солью волосы раковинами гребешков. Девицы прихорашивались, как могли, в ожидании справедливого решения их горьких судеб. До бедняжек так и не дошло, что исчезнувшая вода ничему не положила конец и ничего не решила. Вода просто испарилась, ушла под землю, просочилась в бесчисленные и бездонные норы-червоточины, испестрившие берег за спиной Кея. Ракушечник напоминал хорошенько изгрызенный червями сыр. Сделаешь неверный шаг - и ухнешь в самую пропасть и в темноту, к земным корням, нависшим над небом Четвертого Круга. Караванщики называли это место Сквозными Дырами.
      Стремительно темнело, словно иссохшая корка бывшего морского дна жадно сосала кровь из заката. Еще минута, и в колеблющемся воздухе над солончаками остался лишь слабый карминовый след, а затем угас и он. Загорелись глаза утопленниц - начинка фосфорических раковин, неоновый след кочующего с теплым течением планктона. Кей отшвырнул маленький, не больше ногтя, окурок, сплюнул, встал, развернулся и пошел туда, где мерцал далекий и неуверенный огонек костра - вспыхивал и гас, словно пламя на сквозняке, хотя тяжелый воздух над солончаками был неподвижен. И все же что-то сквозило там, приоткрывались невидимые двери. Кей шел, осторожно ступая в обрушившейся на мир темноте, тщательно выбирая, куда поставить ногу. Юноша не знал, что случится, если он провалится в одну из червоточин. Возможно, ничего. Возможно, вечное падение в никуда. Проверять на деле ему не хотелось. Ночь поднималась с земли и окутывала его лодыжки, поясницу, плечи, а вместе с ночью поднимался туман. Холодные языки льнули к идущему, кружили, не отпускали и почти уже скрыли неверный огонек костра. Кей ускорил шаги.
      Впрочем, все это случится намного позже, а пока...

      Герда так долго ждала этого дня. Так долго, что ожидание успело стать привычным, и смысл, казалось, был уже в самом ожидании. Когда ожидание длится не месяцы - годы, событие, как правило, разочаровывает. "Это разочарование, - сказала себе Герда, - просто разочарование, эта пустота и тоска, и нежелание надавить на спуск. Сейчас пройдет".
      Глаза Джейкоба и волосы посветлели. Странно. Обычно с возрастом волосы темнеют, словно на них налипает житейская грязь, налипает и уже никак не отмоется. А Джейкоб будто непрерывно смотрел на ясное и холодное северное солнце. В остальном он мало изменился. Ну, подрос. Герда тоже подросла.
      Палец никак не желал подчиняться, и тогда Герда, до боли закусив губу, постаралась вспомнить: вот Миранда мечется в постели в бреду. Руки ее покрыты ожогами - добрая булочница пыталась разгрести завал, еще дымившиеся балки и обломки мебели, чтобы спуститься в погреб Шауля, и двое дюжих парней из соседней лавки вместе с Иенсом не смогли ее удержать. Вот она шепчет, бормочет, твердит в бреду, отталкивая руки Герды и смоченное в уксусе полотенце: "Слуга Королевы... Оставь его, Слуга Королевы! Не тронь моего Шауля, я все тебе расскажу..." А вот и сам Шауль. Тела его так и не нашли. Все в подземной части лаборатории выгорело дотла, начисто стерло взрывом. Поэтому его можно вспоминать живым, сутулого старика в широком плаще, вечно покашливающего - он курил трубку, знал, что табак вредит здоровью, да все никак не мог бросить. Вот он протирает очки, снимает с полки книгу и кладет на конторку перед Гердой. Сама Герда сидит на стуле, болтает не достающими до пола ногами, грызет леденец из жестяной банки, кисловатый, с едва заметным привкусом пыли. Шауль тычет в страницу узловатым пальцем и говорит: "Давай же, девочка, читай". Герда охотней съела бы еще один леденец, однако старик добрый, нельзя его огорчать - и она, сморщив от усилия лоб и высунув кончик языка (язык в розовой анилиновой краске от съеденного леденца), с усилием разбирает литеры старинной азбуки.
      Вот Иенс, бледный после пьянки и такой жалкий, вот Туб, с отвращением глядящий на "Механический цветок" и уходящий, сгорбив спину и косолапо ступая, в катакомбы, вот Вигго - его Герда и не видела трезвым. Сотни убитых у театра, тысячи умирающих в тесных, дымом и копотью пропахших конурках, старый рабочий, которому на заводе кислотой выжгло глаза, мерный топот Стальной Стражи по ночам, бесконечные и безнадежные гудки фабричных сирен на рассвете... Это все - он, светловолосый парень с холодными голубыми глазами, которого когда-то звали Джейкобом. Когда-то, тысячу лет назад или еще больше, в Долине они вместе шагали по крутой тропке к дому бабушки, и Джейкоба надо было держать за руку - он так и норовил свернуть с тропы, убрести за пересекшей дорожку ящерицей или просто упасть на спину, сорвать и засунуть в рот травинку и долго, бесконечно долго смотреть на уплывающие облака. Тогда маленькой девочке, сейчас называющей себя Гердой, казалось, что если не взять мальчика за руку, он так и уплывет с облаками. И вот - не удержала, уплыл. Герда поняла, что сейчас заплачет, а этого делать было никак нельзя. В конце концов, выстрел -- не самое страшное. Самое страшное случилось несколько месяцев назад, когда Герда увидела Кея впервые.
      Уже тогда, сложив картину случившегося в аптеке Шауля из горячечного бормотания Миранды - приходя в сознание, старуха отказывалась говорить о пожаре или твердила о каких-то тенях, - уже тогда девушка поняла, что надо молчать и ждать. Ни слова Иенсу. Иенс ведь словно порох, тронешь - взорвется. И он так любил Шауля. Он непременно кинулся бы восстанавливать справедливость и только погиб бы напрасно. Нет, надо ждать и молчать. Слуга Королевы в Городе. Когда-нибудь их с Гердой пути пересекутся, и вот тогда... Девушка специально напросилась с Иенсом в катакомбы, хотя тот ворчал и долго не хотел брать ее с собой, и там у какого-то пьяного в доску борца за лучшее будущее она вытащила из кармана маленький пистолет и хорошо, очень хорошо спрятала. Сердце ее в тот день пело. Иенс не пострадает. Вообще больше никому не придется страдать. Только бабушка так и не дождется ее. Герда не сумеет выполнить бабушкино поручение, и это, конечно, плохо. Но может, и не стоит возвращать в Долину вырвавшегося на вольный свет мальчишку. Может, Джейкобу хорошо где-нибудь вдали от всей этой мерзости, думала Герда. Может, он, как и говорил много раз, ушел с Караванщиками. Джейкоб далеко-далеко и никогда не увидит и не узнает, что за горькая судьба постигла его маленькую подружку... Как она ошибалась!
      В декабре Иенс прихварывал - то горло красное, то из носа течет. А тут, как назло, случилась оттепель, затем опять подморозило. Иенс ушел на завод в легком пальтишке и ботинках на тонкой подошве. К вечеру повалил снег, и Герда, связав узлом теплые вещи, прихватив галоши и шерстяной шарф, распахнула дверь, ступила в усиливающуюся метель. Она брела через Ржавый рынок, обходя опустевшие прилавки и выныривающие из снежного крошева страшноватые фигуры - руки в карманах, к губе прилипла цигарка, на глаза надвинута кепка. Мимо профырчал грузовик с красной, ярко пылающей буквой "P" на борту, обдал вонью и паром, и под брезентом кузова почудилась Герде белая неживая рука. Девушка испуганно шарахнулась. В Пятом Округе началась эпидемия тифа, тела свозили за город и там хоронили в огромных, засыпанных известью ямах. Упаси Святой Пустынник... Сверху ехидно каркнуло, в мокром тумане и тающем снегу хлопнуло вороньими крыльями, упало на плечо Герды белое перо. Девушка сжала узелок покрепче и побежала, не глядя на набычившиеся лица зданий и плоские лица пешеходов, мертвые в синеватом свете фонарей. Побежала мимо скучных подъездов пристутственных домов, мимо жалких, съежившихся скверов, мимо пересекающихся рельсов узкоколеек и вагонеток, везущих заводские грузы, мимо фабричных заборов, опутанных сверху колючей проволокой, мимо истлевшего гриба Старого цирка, мимо пустырей, заросших дурной травой, мимо ярких искр и вони сварки - строили новую причальную мачту для дирижаблей. Побежала, разбрызгивая вязкую, липнущую к ботинкам грязь, и, задыхающаяся, остановилась только у проходной завода, где работал Иенс.
      Угрюмый охранник в будке долго не хотел ее пропускать, но наконец пропустил, и девушка вышла на широкий, заваленный строительным мусором двор. Иенс говорил, что завод переоборудуется, будет новый хозяин - тогда, возможно, рабочим станет полегче. Герда шла, прижимая к груди узелок, и вдруг увидела Иенса. Тот стоял у длинной белой машины и говорил с каким-то молодым человеком. Метель сделалась гуще. Герда прошла еще несколько шагов и остановилась как вкопанная. Сердце ее забилось отчаянно и нежно. Надо было сразу подбежать, но подкосились ноги. Герда так долго искала его, пропавшего друга, почти брата, и вот нашла, а он стоит совершенно спокойно у белого лакового чуда и не замечает ее, не замечает. Вот будет сюрприз! Девушка улыбнулась и качнулась вперед, чтобы преодолеть последние разделяющие их футы, - как раз когда юноша с лицом Джейкоба сел в машину, высокий человек в шоферской форме захлопнул за ним дверцу и снежное чудовище рвануло с места, обдав Герду облаком керосиновой вони и слякотными брызгами. Иенс обернулся.
      - А, это ты, - буднично сказал он.
      Так буднично, словно совсем ничего не случилось. Будто это не Джейкоб только что сел в машину.
      - Что ты там п-принесла? Давай, - раздраженно произнес любовник и, потянувшись к узелку, сунул туда длинный нос. - А, ш-шмотки. Я на-надеялся, ты испекла что-нибудь вку-вкусненькое. Ишачу тут с утра, з-зверски п-проголодался.
      Герда заставила сердце успокоиться и спросила как можно равнодушнее:
      - Кто это был?
      - Это? - Иенс поднял голову и обернулся к воротам, за которыми уже скрылась небывалая машина. - Его зо-зовут К-кей. Наш бу-будущий хо-хозяин, с-слуга - или по-оверенный, или п-племянник, или лю-любовник - Ее С-снежного Ве-величества. В-видишь, как за-запорошило? Но-носит вьюгу на п-плаще.
      Сердце Герды стукнуло в последний раз и остановилось. В наступившей тишине, нарушаемой лишь шепотом снежинок, она выслушала жалобы Иенса на то, что Джейкоб - нет, Кей - мог бы стать выдающимся ученым, если бы удосужился прочесть хоть одну книжку.
      - Све-светлый ум. Топ-пит в вине, тратится на че-чепуху.
      Сегодня Кей дал Иенсу дельный совет по заморозке живых тканей.
      - По-понимаешь, кристаллы льда раз-разрушают структуру.
      Как всегда, когда Иенс был увлечен или рассержен, его заикание сделалось слабее.
      - Он посмотрел, посмотрел и гов-говорит: добавьте к среде что-нибудь вязкое, вроде глицерина. Отличная мысль! Как я сам не додумался? А этот пижон говорит мне, и так небрежно... По-поневоле позавидуешь...
      Иенс бормотал еще что-то, но Герда его уже не слушала. Она слышала лишь тихую, насмешливую перекличку снежинок. Вот, значит, как. Вот, значит...
      Она могла обознаться. Конечно, могла -- в такой-то заверти, в сырой полумгле заводского двора.
      Через три недели у художественной секции "Вавилонских огурцов" намечалась большая выставка. Благотворительное мероприятие в пользу жертв последней эпидемии и их родственников выставкой картин не ограничивалось: в ратуше устраивали концерт, ужин и бал, должна была присутствовать вся городская верхушка. Герда обещала - втайне, понятно, от Иенса - позировать для де Вильегаса сколько угодно, лишь бы ее взяли с собой. Гарсиа хмыкнул, критически оглядел скудный наряд девушки и объявил: "Ну, милая синьорита, взять-то я вас возьму, только для этого вам придется переодеться". К счастью, Йон подрабатывал помощником художника-декоратора в оперном театре и сумел перед самым балом пробраться в комнату с реквизитом и стащить оттуда роскошное бархатное платье и туфельки на высоких каблуках. Спер он и белую медвежью муфточку, изрядно облезлую. Однако и изрядно облезлая муфта лучше, чем ничего, - в честь присутствия Кея в ратуше уже третий день не топили. Герда стеснялась своих голых плеч, выглядывающих из алого бархата, неловко ступала на высоких каблуках, а в муфту спрятала маленький пистолет. Нет, она не надеялась, что удастся выстрелить там, при всех. Спрятала на всякий случай. К пистолету следовало привыкнуть.
      Бал прошел успешно. Герду даже дважды пригласили на танец, но она отказалась - не хотела вынимать руки из муфты. Слуга Королевы явился далеко заполночь, когда прочие гости, кроме самых молодых, лениво позевывали и поглядывали на большие настенные часы, украшенные по случаю праздника ветвями омелы, остролиста и лавра. Он вошел в зал в сопровождении некой темноволосой вертлявой особы в маскарадной полумаске. Парочка, не медля ни секунды, пустилась в пляс. Они танцевали хорошо, даже очень хорошо, особенно хороша была девушка (девушка ли?), и вскоре публика очистила центр зала, отступив к стенам, чтобы смотреть на танец. И Герда смотрела. Смотрела, как, проносясь в туре вальса мимо огромной чаши с пожертвованиями, светловолосый юноша небрежно швырнул туда кошелек. Смотрела, как летели эти двое над вощеным паркетом, тонкие, воздушные - не люди, а вьюжные призраки, - и маленькая рука партнерши легко и уверенно лежала на плече Джейкоба - нет, уже навсегда и безнадежно Кея, -- лежала так же, как когда-то лежала ее, Герды, рука. Смотрела до того пристально, что на глазах выступили слезы, как будто она уставилась прямо в солнечный свет. Слезы, к счастью, скрыла ее собственная полумаска.
      Никто ничего не заметил. Лишь де Вильегас, облаченный в красно-черный костюм арлекина, склонился к голому плечу Герды и, щекотнув бородкой, шепнул девушке на ухо: "Планируете, belleza*, как бы половчее сбежать по лестнице и оставить Ледяному Принцу лишь туфельку? Не планируйте. Властитель ваших дум давно и безнадежно пленен другой. Или другим. Этот, да простят меня ваши нежные ушки, pendejo** в полумаске - сам Господин W. Прошу вас, не перебегайте ему дорогу, а то дорогой pobreсito*** Иенс останется без любовницы, а ваш покорный слуга - без лучшей своей натурщицы". Тон Гарсиа, как и всегда, был глумлив, но когда девушка оглянулась, живописец глядел на нее озабоченно и непривычно серьезно. Помахав улыбающемуся с противоположного конца зала Йону, де Вильегас добавил еще тише: "Огонек свечи тепел, красив и ярок, но если смотреть на пламя долго и внимательно, обнаружишь скрывающийся за ним уродливый черный огарок. Не позволяйте свету ослепить себя, сеньорита". Сообщив все это, человек искусства подкрутил усы и эспаньолку и заявил: "Ну, а теперь..." Но что теперь, Герде так и не суждено было узнать. Пробило три пополуночи, из часов выскочила маленькая костяная смерть и вознамерилась сказать "Memento mori". Однако получилось у нее только "Меme...", поскольку Господин - или Госпожа - W выхватил непонятно откуда пистолет и снес бедной смерти черепушку. Зал окутался пороховым дымом, визг дам и проклятия кавалеров положили конец вечеринке.

      * Красавица (исп.).
      ** Засранец (исп.).
      *** Бедняга, неудачник (исп.).

      С того дня Герда ждала. Ждала, отправляя в печь утренние булочки, ждала, смешивая и перетирая краски в мастерской де Вильегаса, ждала, просиживая вечера у окна под монотонное мелькание спиц, накидывая петлю за петлей. Ждала, когда Иенс швырял ее на кровать и когда он забывался неспокойным сном, а она, Герда, перевернувшись на спину, часами смотрела в трещины потолка - всё ждала. Иногда девушка забывала, что ждет, и тогда приходилось напоминать себе: ожоги на руках Миранды, сгинувшая в огне трубка старого Шауля, затхлая вонь катакомб и казни, вечные городские казни. Она даже стала специально ходить на экзекуции, где связанные преступники, стоя на дощатом помосте перед гильотиной, жалобно выкрикивали: "Покупайте сапожную ваксу "Коцит" - лучшая сапожная вакса в городе!" или "Крем от веснушек и морщин производства госпожи Сельянти сделает вашу кожу чистой, как у младенца!" Торговцы немало платили семьям казнимых, и, как ни странно, реклама работала - покупали и ваксу, и крем. Откричав, преступник покорно становился на колени, подставляя шею под нож. Лезвие падало с глухим стуком... Однажды Герда вообразила, что под ножом - шея Кея, а она, Герда, отпускает рукоятку, и ее так замутило, что какая-то добрая разносчица подхватила девушку под руку и озабоченно проорала: "Милая, да ты на каком месяце?" - "Нет, ничего, спасибо", - невпопад ответила Герда, отерла поданным сердобольной женщиной платком рот и на казни больше не ходила.
      Она так и не была уверена до конца, сможет ли убить Кея. Джейкоба бы точно не смогла, но Джейкоб умер давно, потерялся где-то в скалах по пути из Долины и погиб от жажды, а этот, разъезжающий по городу на роскошной машине, смеющийся, пьющий вино и сжигающий заживо стариков, этот Джейкобом не был.
      Отчаяние накатывало волнами, особенно по ночам, когда девушка остро и ясно понимала: ее колебания бессмысленны, до Слуги Королевы ей просто не добраться. Не будет больше такого случая, как тогда, на заводе. Стекла белой машины пуленепробиваемы, да и потом, с Кеем повсюду таскается эта - этот - Госпожа Война. При такой охране до убийцы дотянуться не легче, чем до ледяных бастионов королевского Замка над Городом. Шауль ей как-то рассказал, что Смотровую башню построили Господа в первые годы своего правления в тщетной попытке добраться до Замка и развязать войну в вышине. Затея кончилась ничем, и Башня торчала посреди Города занесенным в укоризненном жесте пальцем. Ей, Герде, не выстроить башни. У нее всего-то и есть, что облезлая медвежья муфта да маленький ржавый пистолетик. Она даже стрелять толком не умеет.
      Мучения кончились неожиданно - так, наверно, чувствует себя разрешившаяся от бремени роженица. Только что было больно, очень больно, а теперь ничего, блаженная пустота. Это случилось в тот предрассветный час две недели назад, когда по всему Городу раскидывали листовки и здание театра еще дымилось. Герда тоже помогала разносить листовки. Один из печатных станков находился в погребе под булочной. Листовки обычно испекались одновременно со свежими пышками, однако сейчас Маяк Безбашенный, революционный журналист и неофициальный глава огуречного братства, затеял экстренный выпуск. Работали всю ночь. Маяк, столкнувшись с волочившей пачку чистой бумаги Гердой на лестнице, обдал девушку запахом пота и дешевого парфюма, блудливо подмигнул и проблеял: "А твой-то ученый... хрен печеный... знает, с кем вискаря дуть. С ба-альшими птицами летает, из правильной плошки зернышки клюет. Скоро, девочка, совсем по-другому заживешь, про нас, бедных, забудешь". Герда выронила листки. Подобрала. Ничего не ответила мерзкому человеку, потому что отвечать было нечего - она уже несколько часов ловила на себе странные взгляды товарищей, и кто-то даже крикнул ей в спину: "Эй, что там себе Иенс думает?!" На крикуна шикнула Миранда, но Герда уже все поняла. Ох, как она разозлилась! Разозлилась до того, что ни капельки не жалела Иенса, а тот казался таким жалким - бледный, тощий, синий, виноватый... Он и ругался-то лишь потому, что от стыда не знал, куда девать глаза, а Герда, обычно такая чуткая, не замечала, не хотела заметить и уже готова была выпалить все: и про поджог, и про Миранду. Но тут Иенс сказал о картине. И все сразу сделалось просто и ясно, все встало на свои места, как кусочки головоломки. Конечно. Она нарисует такую картину, что Джейкоб - нет, Кей, но все-таки чуть-чуть и Джейкоб - не сможет не захотеть ее, Герду, увидеть. Увидеть без свидетелей, наедине, и вот тогда... Тогда.

      Кей стоял у самого края крыши. Если бы он так и не развернулся, казалось бы, чего проще - стреляй, даже от легкой раны убийца потеряет равновесие и упадет на заляпанный снежной слякотью булыжник. Выстрелить в спину Герда не могла. Сердце девушки стучало под самым горлом, когда она медленно вытащила из муфты руку с зажатым в ней пистолетом. Рукоятка сделалась скользкой от пота.
      - Вы боитесь меня.
      От этого голоса, знакомого и незнакомого одновременно, волнение вдруг прошло. Как будто голосом Кей убил последнее воспоминание о Джейкобе - не осанка Джейкоба, и уверенные, холодные нотки тоже не его, и конечно, не его роскошный, с серым шелковым проблеском костюм, свободно охватывающий широкие плечи. Слуга Королевы, безжалостный убийца, и говорить с ним следует, как с убийцей.
      - Нет. - Это прозвучало достаточно твердо, и девушка решилась продолжить: - Нет, это ты должен меня бояться.
      Хозяин особняка - да что там, Хозяин Города - медленно развернулся. В пальцах его был зажат цветок, и Герда вздрогнула. Крошечная заледеневшая орхидея печально подмигнула девушке и разлетелась с едва слышным треском. Так трещат крылья раздавленного в ладони мотылька.
      На улице давно стемнело, но глаза королевского слуги светились на узком лице бледно и холодно, как будто источали собственное сияние. Кей взглянул на пистолет в руке Герды и без улыбки сказал:
      - Как интересно. А главное, как неожиданно.
      В этот момент он очень напоминал Джейкоба.

      Девочка была, как выразилась бы Дафна (притом безбожно пародируя заикание Иенса), "п-примитив". Если сразу не выстрелила, так уже и не выстрелит. Дафна - про себя Кей никогда не называл Господина W ни Дафнисом, ни тем более Господином - тут же и затеяла бы игру в "кошки-мышки", но Кею играть не хотелось. Притом он искренне недоумевал. Между тем девица отверзла розовые уста и изрекла:
      - Я тебя знаю.
      Кей усмехнулся:
      - Да и я тебя знаю, Клара О'Сулливон. Не знаю только, с чего ты решила меня пристрелить. Я в свое время не убил твоего братца, хотя, возможно, и следовало. Интересный способ отплатить за доброту.
      - Доброту?!
      Голос девицы дрогнул. Неужели заплачет? Нет, не заплакала.
      - Доброту? Ты не убил Боба, потому что струсил. Ты и сейчас боишься.
      - От того, что ты тридцать раз обвинишь меня в трусости, большим трусом я стану вряд ли. Чего ты хочешь?
      Девушка прикусила губу и тихо произнесла:
      - Когда-то я хотела тебя найти. Я больше всего на свете хотела найти тебя и вернуться с тобой в Долину. И вот нашла. Теперь не хочу ничего. - Подняв на Кея глаза, зеленые, как лед над заливом, она добавила: - Я ничего не хочу, но я убью тебя, Джейкоб, за то, что ты убил Шауля и мучил Миранду.
      Брови Кея поползли вверх.
      - Какого еще Шауля?
      - Шауля Троллермана, владельца аптеки. Неужели не помнишь? Или ты убил стольких, что один больной старик для тебя ничего не значит?
      Кей пожал плечами:
      - Убитых я не считаю, но твоего Шауля среди них точно не было. Ты что-то перепутала. Кто тебе сказал, что это сделал я? Даф... Господин W? Это очередная его дурацкая шутка? Где он тебя вообще выкопал? И зачем ты ушла из Долины? Там что-то случилось?
      Кей неплохо владел искусством заговаривать зубы. Сейчас, обрушив на девушку град вопросов, он медленно, незаметно придвигался. Под ногами хрупнули осколки стекла, холодный ветер подтолкнул в спину. Еще немного, и можно будет вырвать пистолет у маленькой тупицы.
      Однако девочка оказалась умнее, чем он полагал, - тряхнув волосами, отступила, не опуская своего игрушечного (и все же опасного) оружия.
      - Ты же врешь, - процедила она. - Ты врешь, причем всем: голосом, словами, даже лицом. У тебя лицо Джейкоба, но ты не Джейкоб. Стой, или я выстрелю.
      - Хорошо, - покладисто сказал Кей. - Не Джейкоб. Допустим, я вру. Даже наверняка вру. Только никакого Шауля я все равно не убивал. Отдай пистолет.
      Девчонка снова мотнула головой:
      - Нет. А даже если не ты, это сделал твой слуга... Фрост.
      - Фрост - не мой слуга.
      - Чей же?
      - Он слуга Королевы.
      На секунду Кею показалось, что он нашел волшебный ключик. Герда - Клара - замерла, глаза ее расширились.
      - Как ты сказал?
      - Фрост - слуга Королевы. Он всегда служил ей одной.
      Еще полшага и, вытянув руку, можно будет коснуться направленного на него ствола.
      - Нет.
      И Кей понял, что сделать эти полшага не успеет. В голосе Герды была окончательная решимость - злоба, обреченность и решимость человека, которого не прошибешь никакими доводами. Полшага... Со слабо освещенной лестничной площадки у девушки за спиной на крышу ступила тонкая тень. На секунду Кей даже обрадовался и тут же обругал себя за наивность, доставшуюся в наследство от покойного Джейкоба. Тень пришла не затем, чтобы спасать его. Тень пришла, чтобы играть.

      - Так ты его не убьешь.
      Герда вздрогнула, когда за ее спиной раздался высокий, то ли женский, то ли мальчишеский голос. С усилием девушка заставила себя не оборачиваться, а голос продолжал звучать легко и насмешливо:
      - Видишь ли, малышка, у нашего Кея есть одна уникальная способность. Все, что касается его кожи, он может мгновенно охладить до абсолютного нуля. Ты когда-нибудь пробовала подержать в жидком азоте железку, а потом шарахнуть ею об стену? Нет? Так вот, железка разлетится вдребезги, и примерно то же произойдет с твоей пулей. Ты его разве что слегка оцарапаешь. Но так и быть, я открою тебе один секрет. Целься в глаз. Правый или левый, не важно. Если попадешь - убьешь наверняка.

      У тени на губах алая помада. У тени высокая шея с нежной кожей, и четко очерченные скулы, и глаза скифского лучника. Тень похожа и на мальчишку, и на девушку, на жизнь и на смерть - все разом.

      - Э, милая, а лапка-то у тебя дрожит. Дрожит лапка. Так дело не пойдет. Давай, что ли, подсоблю.
      На запястье Герды легли твердые пальцы и сжали - не больно, но как-то противно. Странно, ничего особенно отвратительного не было в этой изящной тонкопалой руке, но прикосновение ее показалось девушке омерзительным, как касание мокрой лягушачьей кожи или мохнатой лапы паука.
      Чужая рука уверенно повела кисть девушки с зажатым в ней пистолетом вверх, вверх, пока дуло не уставилось прямо в холодный голубой глаз - правый или левый, не важно. Между делом незнакомец с женским голосом и жесткими ладонями солдата успел приобнять Герду за талию, пройтись пятерней по груди и радостно завопить:
      - Я чувствую нарастающее возбуждение! Боже мой, какая грудь, Кей, ты только погляди! Какие бедра! Ах ты моя пышечка...
      Герда рванулась, отчаянно пытаясь высвободиться или хотя бы взглянуть на того - ту? - кто стоял сзади, однако девушке это не удалось. По ощущениям, устроившийся за спиной человек был заметно выше отплясывавшей в ратуше пигалицы. Выше, шире в плечах, и несло от него жаром кузни, запахом седельной кожи и пороховой гари. Горячее, как суховей, дыхание тронуло волосы на макушке девушки, и вдобавок в ягодицы ей уперлось что-то одновременно упругое и твердое. Герда вздрогнула от отвращения и снова задергалась.
      - Ну куда же ты, солнце? - жарко задышали в ухо. - Испугалась? Испугалась, да? Да ты не бойся, это ж всего-навсего ключ от собора. Или даже от храма. Храма Праведных-во-Гневе, знаешь такой? Говорят, последних адептов вероломный Господин W сжег сто лет назад на костре, предварительно выколов им глаза и вырезав языки. А еще говорят, что там до сих пор справляют тайные мессы. Ты, случаем, их не посещала?
      - Пустите! Отпусти, сволочь!
      Просьбу Герды конечно же не услышали, но ее полузадушенный крик перевел мысли веселого Господина W в иное русло.
      - Кстати о казнях. У нас же, если не ошибаюсь, казнь, экзекуция? Возмездие строгое, но справедливое, так? Ну-с, осужденный, у вас будет последнее слово? Давайте, поразите нас красноречием, я же знаю - вы можете.
      Герда невольно взглянула на Кея. Тот стоял, кривя губы, непонятно - то ли улыбку пытался сдержать, то ли гримасу раздражения. В ответ на призыв Господина W он выдавил:
      - Перестань паясничать. И отпусти девушку.
      - И это все? - возопил Господин W, припадая к Герде так страстно, что становилось очевидно - к ключу от собора твердый предмет не имеет ни малейшего отношения. - Негусто. Вы нас не потрясли, не тронули, не поразили ничем. Итак, постановлением народного трибунала подсудимый К признается виновным в следующих преступлениях... в каких преступлениях, кстати, крошка?
      Герда, все еще пытавшаяся высвободиться из мерзких объятий Господина W, не ответила.
      - Я убил какого-то Шауля, - мрачно сказал Кей. - И мучил какую-то Миранду.
      - Нехорошо убивать Шаулей и мучить Миранд, - осуждающе сказал Господин W. - Очень, очень нехорошо, но, может, за отсутствием предыдущих судимостей мы его простим?
      Герда, прижатая к обширной и жаркой груди Господина W, смогла только замычать.
      - Нет? Не простим? Ну и хорошо, ну и ладно. Раз, два, три, пли!
      Жесткие пальцы сдавили ладонь Герды, курок сухо щелкнул, и... ничего.
      - Осечка. Бывает, - сокрушенно констатировал Господин W. - Особенно с этими старыми револьверами системы Робинсона. Отвратительные, в сущности, пукалки. Попробуй-ка лучше мой.
      С этими словами веселый Господин завернул несчастную руку Герды за спину, завопил: "Не то щупаешь, детка, не то!", буркнул: "Подержи", - и принялся совать ей в ладонь попеременно дохлую крысу на веревочке, вареное яйцо, четырехлистник клевера, подкову, еще теплую гильзу от зенитного снаряда, выкидной ножик и, наконец, холодную оружейную рукоять.
      - Прошу любить и жаловать: "Беретта 92FS", девять миллиметров, полуавтомат, двухрядный магазин на пятнадцать патронов, ствол хромированный. Пристрелян актером Брюсом Уиллисом на съемках фильма "Крепкий орешек", но тебе, милая, это вряд ли о чем-то скажет.
      В голове Герды к этому времени уже тонко и нежно звенело, словно в правое ухо забрался комар и передавал сообщение комару в левом ухе азбукой Морзе. Так, девушке показалось, что сквозь развалины галереи, призывно мерцая и не касаясь пола, прошествовала череда крыс, возглавляемая маленькой девочкой с дудкой и ядовито-розовым бантом. Проковылял Бен Хромоножка - идя мимо Герды, он печально осклабился и поклонился, приложив к груди цилиндр. Дерганой походкой пробежала за ним кукла с белым фарфоровым личиком и в розовом парике. Зачем-то прохромал Вигго, таща собственную отрезанную голову под мышкой левой руки, а правая его, изуродованная - пыткой? - ладонь лежала на плече угрюмо ссутулившегося Туба, следом шагал Шауль, держа под локоть раскрасневшуюся Миранду. И много их было еще, живых и мертвых, ведомых крысами и девочкой в стылый туман над крышами, а последним шел Иенс, виновато и понуро свесивший голову. Когда идущие уже растворялись искорками в надкрышной слякоти и в тонком комарином звоне, Иенс обернулся. Он смотрел на Герду с таким безнадежным отчаянием, с такой мольбой, что это неожиданно придало девушке сил - и в ушах ее, заглушив комариный звон, зазвучал негромкий голос бабушки.
      Когда Герда уходила из Долины, бабушка уже болела и почти не вставала с постели. Лежала, разметав по подушке снежно-белые пряди, смотрела на Герду глазами, зелеными, как замерзшее море, и говорила: "Мир жесток и в Долине, и за ее пределами. Ты увидишь много боли, девочка, много страданий. Запомни одно. Мы здесь, в Долине, не жалуем зеркала. Если и видим свое отражение, то разве что в ведре с колодезной водой, а вода не исказит и не солжет. Там, в большом мире, и особенно в Городе, все зеркала кривые. Все, все как одно. Остерегайся их. Когда люди видят одну неправду, неправда въедается им под кожу, гложет, как болезнь, - и весь мир представляется искаженным, как отражение в кривом зеркале. У тебя чистые глаза, девочка. Не позволь обману замутить их и проникнуть в твое сердце".
      Почти о том же говорила Миранда, и вообще бабушка и Миранда были в чем-то похожи - оттого, наверное, Герда и полюбила старую булочницу. И обе они правы. Ложь и притворство - вот главная болезнь Города. Кей и этот, второй, насквозь пропитаны притворством и ложью. Оттого так омерзительны их слова и прикосновения. Но разве больных следует карать за их болезнь? Нет. Их надо лечить.
      Герда рванулась и неожиданно обнаружила, что она на свободе. Жесткие руки уже не удерживали запястья и талию, отвратительный человек отступил - будто расслышал мысли девушки и не мог не признать их правоту. Герда обернулась.
      Не было у нее за спиной никакого рослого воина. Девчонка, тоненькая темноволосая девочка-подросток на полголовы ниже Герды, в бесформенных хлопчатобумажных штанах и черной майке со странной надписью "NT N FCKNG BRG!". Глаза девочки блестели - то ли от с трудом сдерживаемого веселья, то ли, почему-то подумалось Герде, от с трудом сдерживаемых слез. Так, глядя на циркового буффона, никогда не поймешь толком - то ли он плачет, то ли хохочет во всю глотку.
      - Как же мне вас жалко! - сказала Герда, и с каждым словом голос ее обретал все большую уверенность. - Мне жалко вас. Вы жестокие и злые, как дети, вы, как дети, играете в глупые игры, но больше всего вы, как дети, маленькие и жалкие. Вы сами не понимаете, что теряете, глядя на мир сквозь кривое стекло. Вам неизвестно сострадание, и вы ничего, ничегошеньки не знаете о любви. А ведь любовь - это самое главное. Любовь и свобода, но вам неизвестно даже, что значат эти слова. Вы умеете только прикидываться и кривляться, палить из игрушечных пистолетиков, вешать кошек по темным парадным, устраивать судилища над крысами. Но вы никогда - никогда, слышите? - не поймете, что в жизни есть намного больше. Жизнь удивительная, горькая и прекрасная вещь, а вам этого никогда не узнать, и поэтому мне очень жаль вас.
      Пухлые губы темноволосой девочки разъехались в улыбке, обнажив ровные белые зубы.
      - Всё? Выговорилась, красавица? - Обернувшись к Кею, она добавила: - Вот. Учись. Таким должно быть последнее слово. Чтобы публика заохала, мужчины прятали скупые слезы, а дамы падали в обморок. И все бы было великолепно, только за последним словом ведь обычно следует приговор, не так ли? Ну так послушай меня.
      Кей поморщился и сказал:
      - Может, хватит приговоров на сегодня?
      - Нет, не хватит, милый, - заявила Госпожа W. - Мы же дали девочке изложить, так сказать, ее точку зрения на протекающие в обществе процессы. А теперь пусть узнает жестокую правду. - Темноволосая развернулась и уставилась прямо на Герду, все еще кривя рот в неприятной улыбке. - Любовь, говоришь? Ты у нас, кажется, большой дока в этом деле? А кого любишь ты, позволь осведомиться?
      - Я люблю Иенса, - гордо и спокойно ответила Герда.
      - Иенса? Отлично. В таком случае, тебе небезынтересно будет узнать, что названный Иенс не далее как час назад изъявил желание быть моим верным рабом до гроба, а еще порывался целовать следы от моих туфель в луже бьярмского. Добавлю также, что если бы меня тянуло к пьяным и косноязычным уродам с дурным запахом изо рта, мы бы с твоим любезным Иенсом уже кувыркались в постельке.
      Гордость и уверенность Герды куда-то подевались, и все же она нашла в себе силы пробормотать:
      - Это неправда.
      - Правда, милая, и ты это отлично знаешь. Что еще? Мы тут, кажется, говорили о свободе?
      - Перестань, - угрюмо перебил Кей.
      - Нет, я скажу. Тебе, маленькая, кажется, что все твои Шаули, Миранды и Вигго - да, да, не делай такие большие глаза, мы с Вигго отлично знакомы, - так вот, все они, по-твоему, борются за свободу и за мир, наполненный любовью, то братской, то сестринской? Ничуть не бывало. Миранда - старая ведьма. Ее племя когда-то было у власти, еще до прихода Королевы, которая, скажу откровенно, тоже из их числа... так вот, она просто хочет вернуть статус кво. Что касается любезного старого Шауля, то ты небось и не догадываешься, каков был основной источник его дохода? А я тебя просвещу. Старичок приторговывал снадобьями для прерывания беременности. Сказать, сколько убитых детей на счету борца за любовь? Не хочешь? Ладно, так и быть, не скажу. А уж Вигго... С Вигго мы давние друзья. Этот только и мечтает, как сбросить одного из нас - причем ему не важно, меня, P или F - и сесть по правую руку оставшегося у кормушки. Ох, Вигго, Вигго не соображает, бедный, что играет с огнем, но он так забавен в своем неподдельном рвении. Кто там еще у вас остался? Вольные пииты и живописцы? Туб? Хочешь, я и про них расскажу?
      - Не надо, - тихо сказала Герда.
      Комариный зуд в ушах вернулся, словно и не девался никуда, словно преследовал девушку всю жизнь, служил неумолчным фоном, глухой издевкой над всем, во что она верила.
      - Не надо, я поняла. Я поняла.
      "Кривые зеркала. Девочка, не позволь им замутить твое зрение и заледенить сердце".
      - Конечно, - проговорила Герда.
      Тяжелая пистолетная рукоять - она так и не выпустила эту, да, кажется, "беретту" - из руки - тянула вниз. Хотелось лечь на пол и уже не вставать, но девушка переборола слабость.
      - Я все поняла. Да, вы видите мир так. А я - иначе. Мы никогда не сойдемся. Но не буду вас за это убивать. Я просто уйду. - Подняв глаза на Кея, она тихо спросила: - Ты позволишь мне уйти? Ты простишь меня за то, что я хотела в тебя выстрелить? Прости, пожалуйста, - теперь я поняла, что в этом ужасном месте ты и не мог стать другим. Прости и отпусти меня, и я вернусь в Долину.
      Ответом ей послужил звонкий издевательский смех.
      - В Доли-ину? - пропела темноволосая. - Кей, ты ведь не отпустишь девочку на верную смерть, правда? Смерть от жажды, говорят, довольно долгая и болезненная.
      Кей неохотно кивнул:
      - Тебе нечего делать в Долине, Клара. Ваш колодец давно пересох.
      - Почему?!
      Юноша, так похожий и непохожий на Джейкоба, совсем по-джейкобовски сцепил пальцы, положил на них подбородок и заговорил:
      - Уже в Долине я кое о чем начал догадываться, а здесь, в Городе, нашел список Речей Одинокого. Он был старшим, вернее, приемным сыном Пустынника и той женщины, которую Пустынник нашел в Долине. Да, в Книге Пустынника почти все вранье - к примеру, он не брал жену из кочевников. Придя в Долину, Пустынник нашел цветущий оазис и живущую там семью. Мужа убил, женщину сделал своей, а мальчика, их сына, пощадил, хотя так и не полюбил как родного. Реверент Фрол о многом нам не рассказывал, да и сам, возможно, не знал. Колодцы наполняются водой не от праведных дел и не после рождения детей. Колодцы полнятся кровью убитых врагов. Наследников мужского пола. Поэтому-то колодцев и семь, по числу сыновей Пустынника. Никто из них не дожил до старости, кроме Одинокого, который удалился в горы и поселился там в хижине, перестав общаться и с жителями Долины, и с внешним миром. И все же записки его добрались до Города.
      Кей немного помолчал, а затем продолжил:
      - Тетя Джан все рассчитала правильно. Я ведь был последним в роду О'Линнов. Если бы Бен убил меня, ваш колодец просуществовал бы еще какое-то время. Может быть, достаточное, чтобы объявить вендетту другому роду. А вот после того, как я ушел... Наверное, ты тоже вскоре ушла. Сколько у вас оставалось воды?
      Воды оставалось мало, совсем на донышке, грязной, мутной, тепловатой жижи, которую приходилось процеживать сквозь полотно. И Клара вспомнила - после смерти дядюшки Джейкоба вода в их колодце чуть ли не плеснула через край, но изобилия хватило ненадолго...
      - Поверь, я не вру, - тихо добавил Кей. - Если твои родные не покинули Долину, они уже мертвы, а в другую семью тебя не примут. Оставайся в Городе. Ты ведь и вправду хорошо рисуешь. Я куплю тебе мастерскую. А Иенса лучше брось, гнилой он человечек...
      Кей, или даже Джейкоб, не важно, говорил еще что-то, только Герда уже не слушала.
      Речной склон рушится не сразу. Его долго подмывает вода, точит ветер, но пока корни живых деревьев удерживают почву, склон остается незыблемым. А вот когда деревья умирают одно за другим и корни их становятся сухими и хрупкими...
      Герда не слушала, она смотрела на тяжелый пистолет, все еще зажатый в руке. Как его называла Госпожа? Ах да, "беретта". "Беретта" была неудобной, слишком сложной - какие-то кожухи, рычажки, хромированная сталь. Под ногами Герды валялась белая запачкавшаяся муфточка, а рядом с ней - маленький ржавый револьвер. Такой бесполезный, такой игрушечный... Герда разжала пальцы, и тяжелый пистолет-красавец грянулся об пол. Девушка быстро присела и схватила жалкий револьверчик. Взмолившись непонятно кому: "Только бы не вышло осечки!" - она прижала ствол под левую грудь, взвела курок и наконец-то надавила на спуск. Звук выстрела Герда еще услышала, но не услышала ни падения собственного тела, ни отдаленного взрыва, раскрасившего низкие тучи над Центральной площадью огненным цветком.

      ...Костерок горел у подножия песчаной дюны. У огня сидели двое - мальчишка в полосатом халате Караванщика и рыжеволосая девушка. Услышав шаги, девушка обернулась и со страхом посмотрела на пришедшего из темноты.
      - Что ты там видел? - шепнула она.
      Караванщик шевельнулся, но ничего не сказал. Кей остановился перед девушкой - скудное пламя совсем прилегло к земле, так что устроившихся у костра обдало холодком - и, глядя в ее глаза цвета морского льда, произнес:
      - Все будет хорошо, Клара. Поверь мне.
      Девушка улыбнулась.

      Интерлюдия
      LUX IN TENEBRIS

      Кап. Кап. Кап. Кап-кап.
      На самом деле, в подвале не раздается никаких звуков, даже жалкого голоса капели. Но узнику ненавистна тишина. Узник любит бряцанье военных маршей, клекот раззадоренных страусов, вопли боевых стервятников, стоны умирающих и торжествующие крики победителей. Он бывший военный. Во имя Аримана, он участвовал в последней из Подземных Войн, пусть и был лишь мальчишкой-кашеваром! Он видел... Он видел, как в тесных расселинах метались окруженные тролли, он помнит, как карабкались по скалам бьярмы, карабкались и срывались, опрокинутые копьями легионеров, как ущелья окутывались пороховым дымом, как рявкали пушки и как вторили им мушкетные залпы... Он видел многое. Теперь он не видел ничего и ничего не слышал. Темнота. Тишина. Даже брегет в его нагрудном кармане на второй день заключения остановился - кончился завод. И приходилось воображать капель, чтобы вонючий страх не полз струйками между лопаток. В подвале было холодно. К счастью, он еще мог чувствовать холод.
      Спустя какую-нибудь тысячу тысяч сердечных ударов и воображаемых капель вверху заскрипела дверь. Узник прищурился. За время сидения в погребе его глаза успели отвыкнуть от света. Неяркое сияние свечи почти ослепляло. В ее желтом ореоле обрисовались ступеньки лестницы и фигура спускавшегося человека. Человек в красной сутане и маске. Невысокий. Приземистый. Кажется, с брюшком. От него пахло бриолином и дешевой туалетной водой. Человек не был опасен. От опасных людей пахнет не так.
      Человек осторожно, тщательно выбирая, куда поставить ногу на скользких и сточенных временем ступеньках, спустился в подвал. У маски, скрывающей его лицо, не было ни рта, ни носа - лишь провалы глаз. На мгновение узнику вспомнился сверкающий шлем Золотого Полководца. Свет из прошлого разогнал тени, и сердце пропустило два удара - как и всякий раз, когда бывший военный вспоминал его... ее. Прошлое сверкнуло и угасло, оставив сырой погреб и приземистого тюремщика со свечой в руке. Тюремщик присел на корточки и, выпростав из рукава сутаны руку с короткими и толстыми пальцами, вытащил изо рта узника кляп. И снова что-то блеснуло во тьме, блеснуло примерещившимся золотом и кровожадным рубином. На среднем пальце правой руки краснорясого было кольцо. Массивный золотой перстень в форме петушьей головы, а на месте петушиного глаза - алый камень. "Надо запомнить, - подумал старый военный, - вот по этому перстеньку я тебя потом и узнаю". Узник облизнул губы и приготовился.
      - Вы меня хорошо слышите? - спросил тюремщик. Свечу он держал низко, и от того глазные отверстия маски казались глубокими, как две ведущие в бездну шахты, а длинный нос выдавался вперед подобием птичьего клюва.
      - Я вас слышу. Что вам от меня нужно? По какому праву?..
      Нет, с тюремщиками разговаривают не так.
      - Как вы посмели меня захватить? Я граф Роган фон Вольфенштауэр, глава полиции Города, ветеран трех военных кампаний. Вы соображаете, что с вами сделают, когда поймают?
      - Вя-вя-вя, - сказал человек с бесконечным презрением. - Бя-бя. Болтайте языком, пока можете.
      - Ты как разговариваешь с дворянином и офицером, мразь?!
      - Как хочу, так и разговариваю, - хмыкнул тюремщик. - Мог бы и вообще не разговаривать. Мог бы распороть тебе брюхо и накрутить на шампур твои кишки. Или на штык. Ты же так поступал, а, полковник? Ведь бывало? Накручивал на штык свежую, парящую требуху?
      - Я воевал...
      - Ага, воевал. Поэтому требуху мы в список включать не будем. Там и так всего хватает.
      - В какой еще список?
      - В список твоих грехов... мразь. В список искажений Первообраза, тех самых, из-за которых мы и поныне обитаем в инферно. В список злодеяний, заставляющих светлого ангела Ориэля рыдать о судьбах мира и отдаляющих час общего спасения...
      Узник откинул голову и расхохотался. Смех его не отразился от глухих стен подвала и быстро угас, будто задавленный наброшенным войлоком. Офицер снова взглянул на человека со свечой. Черные дыры маски смотрели равнодушно и терпеливо, как вечность смотрит на карабкающуюся по стеблю травы букашку.
      -Так ты из этих, - процедил Вольфенштауэр. - Из Василисков, Праведных-во-Гневе. Как же я не догадался. Мало вас Господин W на кол сажал, ох, мало.
      - Много, - бесстрастно возразил человек. - Очень много. Но это не важно. Когда-нибудь, и очень скоро, я встречусь с твоим Господином W и посмотрю ему в глаза - вот так же, как тебе сейчас. И представлю ему его собственный список.
      Говоря это, человек со свечой потянул маску вверх.
      Через некоторое время полковник Вольфенштауэр закричал. Никто не услышал его криков.

      Действие второе
      МАЛЕНЬКАЯ РАЗБОЙНИЦА

      Это праздник мертвого зверя
      под ножами сквозного света,
      бегемота на пепельных лапах
      и косули с бессмертником в горле.

      Без копья в восковой пустыне
      пляшет ряженый. И полмира -
      гладь песка. И другие полмира -
      ртутный блеск и слепое солнце.

      Федерико Гарсия Лорка, пер. Е. Кассировой

      Глава 6. Месть "Цветка"

      В предвечерней прохладе торговых рядов стихали голоса и редкие шаги. За батареями прозрачных бутылок с репейным и конопляным маслом горели лампадки, превращая прилавки в диковинные светильники. Снулые от скуки торговцы веерами гоняли мух с брусков вяленого мяса. От пахнущего сандалом ветерка, поднимаемого веерами, в тазиках и корытах шелестели сушеные акриды.
      - Вечерняя распродажа! Вечерняя распродажа! - заливался фистулой продавец масел, пытаясь заронить искру интереса в души тянущихся к выходу покупателей.
      - Сколько просите за фунт?
      - Берите сразу два, хозяюшка, отдам дешевле. Есть и особый продукт, для интересующихся... - Приподняв полу полосатого халата, он как бы невзначай поиграл связкой пергаментных пакетиков на поясе.
      - О... да... А почем отдаете? - Поздняя покупательница начала сдаваться на уговоры в предвкушении недорогого отрыва и беззаботного смеха.
      - Договоримся, договоримся, - хватая ее под локоток и увлекая за ширму, ворковал торговец. - А сначала проверим, хорош ли наш товар, умен ли наш купец...
      Чуть в стороне от самых последних прилавков сбились в стадце фермерские страусы, и гордо замерла холеная скотина Караванщиков. Один образчик верблюжьего племени, тонконогий и вислоухий, серый в крупное яблоко, флегматично пережевывал промасленную оберточную бумагу, когда под его ногами, скрежетнув, приоткрылась крышка канализационного люка.
      Верблюд от неожиданности сдал задом, взбрыкнул и плюнул в потенциального врага бумажной жвачкой. Подбитая метким плевком крышка ненадолго затихла, но затем с грохотом отползла в сторону. Из отверстия люка выскользнули двое в черных шелковых рубашках и камуфляжных штанах. Отыскав погонщика, они долго шептались с ним, переходя от уговоров к угрозам и от шелеста купюр к подзатыльникам, пока не добились своего.
      Вислоухого вернули к люку и выгрузили из его объемистых вьюков несколько мешков и одно недвижное тело, закатанное с ног до головы в коврик. Тело охнуло пару раз, пока его со всей почтительностью спускали в черный провал, но в сознание так и не вернулось.

      Два года тому назад Вигго отправился с Караванщиками в свой первый выезд - вербовать новых сторонников и собирать деньги для Сопротивления. Восседая на верблюде, он поначалу с интересом осматривался вокруг. Смотреть по большому счету было не на что. Одинаковые барханы, промельк ящериц, и переливающийся из пустого в порожнее, как в стеклянной колбе часов, бесконечный песок. Несколько раз проплыли вдалеке невысокие холмы. Такие насыпает пустыня над заброшенными селениями. Пройдет несколько лет, и от холмов не останется следа.
      Вскоре одно из поселений попалось рядом с караванной тропой - почти доверху занесенные остатки стен, пара высохших деревьев с горчичными стволами, отполированными ветром и песком. Все мертво и неподвижно, лишь запутавшийся в сетке ветвей механизм мерно покачивается на горячем ветру. Ни дать ни взять - уснувший вниз головой нетопырь. Летчик висел тут же на дереве, намертво пойманный ремнями. Привычные ко всякому Караванщики прошли бы мимо, не шевельнув пальцем, - суета людская их не касалась, но Вигго так не смог. Отстав от каравана, он вернулся и вытащил из ременной удавки обожженного солнцем молодого тролля, голого и худого. Тот еще дышал.
      - Как тебя зовут? - спросил Вигго, поднося к его губам флягу.
      - Ик... - глотнув воды, судорожно дернулся парень. - Ик...
      Перед внутренним взором Вигго услужливо всплыл пейзаж, не то действительно виденный им, не то приснившийся. Там на полотне царил солнечный весенний день, поблескивала рябь и плавно осыпались с неба редкие белые перышки.
      - Ик? - переспросил он. - Икар, что ли?
      - Ik... heet... Domkop...- простонал тролль и тут же вполне разборчиво заявил: - Дурья башка.
      - Не понял! - обиделся Вигго.
      - Да не ты, - успокоил его летчик. - Это меня так прозвали - Рэм Дурья Башка. А знаешь за что? За то, что я летаю.
      - Бывает, и верблюды летают... - задумчиво сказал вождь Сопротивления и почесал рукоятью ножа затылок. - А голышом почему?
      - Типа вес уменьшаю...
      Отсмеявшись, Вигго кое-как прикрыл Дурью Башку от палящих лучей своей рубашкой и весь день тащил его на перевернутом кверху лапами махолете, как на салазках, по пышущему жаром песку.
      Ориентиром служил указанный Рэмом высокий обрывистый холм, непонятно каким ветром перенесенный в пустыню. Тролль по дороге орал заливистые горные куплеты, после хихикал сам с собой и, наконец, умолк, притомившись. Обрыв постепенно приближался, хоть и не так быстро, как того хотелось Вигго. Вода заканчивалась, тени вытягивались, искажая перспективу, а несносный Рэм уже храпел в полный голос.
      Когда дотащились до цели, Вигго осознал всю бессмысленность пути. Над песками нависала неприступная стена. По краям ее в головокружительной вышине зеленели деревья, а там, куда можно было дотянуться рукой, свешивались, колыхаясь от жары, лишь редкие и тонкие корни. Выглядело это так, словно остров - обломок неведомой верхней земли - упал с небес и замер посреди пустыни. Вигго попытался обойти возвышенность справа и слева, но нигде не нашел ни единой зацепки, которая могла бы помочь подняться. Понадеявшись, что утро окажется мудренее, и почти пожалев об ушедшем караване, он забылся неспокойным сном рядом с махолетом.
      Разбудил его среди ночи маленький горбатый старичок. И, как бы это смешно ни звучало, силой заставил выпить из бурдюка горькое зелье, от которого мучительно сводило скулы. К слову сказать, силы у старца имелись, и немалые. Утром Вигго ощутил себя бодрее, да и Дурья Башка, над которым старикашка колдовал всю ночь, не был больше похож на кусок запеченного с корочкой мяса. В рассветных лучах обнаружилось, что со скал свисает прочная веревочная лестница, по которой старичок спустился с плато на бренную землю. Вверху, на утесах, пряталось родное селение Рэма.
      Никогда раньше не пил Вигго такой вкусной воды, как та, которой угощали его селяне.
      - Ангельские слезы, а не вода, - охотно объясняли они. - Недаром весь наш край называют Химмэльсфэльзен - Утесы, Упавшие с Небес. Старики говорят, что это обломки другой, верхней земли. Там, наверху, был рай, и нам перепал его зеленый осколок.
      Рэм, повидавший Химмэльсфэльзен с высоты, согласно кивал, слушая вместе с гостем байки родственников. Разбросанные по пустыне острова действительно походили на обломки некогда цветущего континента.
      Вигго прогостил у благодарных троллей до следующего попутного каравана, пожиная лавры спасителя Дурьей Башки. Местные кормили его на убой и подносили щедрые дары. Относительно подарков, правда, строго оговаривалось, что предназначены они лично вождю, но ни в коем случае не для возглавляемых им городских смутьянов и головорезов.
      - Мы ведь старые люди, - любил приговаривать дедушка Рэма. - А старым людям не нужны революции и перемены. Die Alte Frau* пребудет владычицей наших сердец до скончания времен.

      * Здесь: Старая Госпожа (тролльск.).

      Рэм, окрепший к отъезду Вигго, пообещал, что на следующий год обязательно прокатит его с ветерком по небу. И действительно, двинувшись в очередной чес по провинциям, вождь несколько раз замечал парящий над караваном махолет. Правда, снова оставить Караванщиков ради того, чтобы пересесть на неуклюжий аппарат, он не решался. Но со стороны оценил улучшения конструкции и то, что отчаянно жестикулирующий Рэм был хорошо одет и за год заметно раздался в плечах.
      Сюрприз поджидал Вигго на станции Караванщиков накануне нынешнего выезда. К его ужасу, Дурья Башка со своей летучей махиной был уже там. Так что отвертеться от полетов вождю не удалось, зато благодаря Рэму получилось облететь такие области, в которые он никогда бы не попал без помощи махолета. Более того, никогда бы и не узнал об их существовании.

      Но не все встречи оказались приятными.
      Между горами и побережьем лежали почти нетронутые людским присутствием леса. Среди них полосами тянулись выгоревшие черные пустоши. Жара подступала к этому краю.
      - Вигго, смотри! - четко артикулируя, проорал Рэм. - Поселки!
      Сверху отчетливо просматривались деревянные дома и квадраты кукурузных полей на вырубке. К приземлившемуся махолету из села вышли несколько пожилых мужчин в темной одежде. Один из них представился старостой. От внимательных глаз Вигго не укрылся перстень на протянутой для приветствия руке. Слишком уж не вязалось тонкое серебряное плетение с внешностью селянина.
      - Кто вы? - спросил староста. - И чего ищете здесь?
      Двое других стояли за его спиной, не шевелясь, даже лес вокруг настороженно молчал. Красноречивый Вигго попытался объяснить цели визита, но староста резко оборвал его:
      - Все несчастья от того, что люди забыли истинную веру. Возвращайтесь к истокам, заблудшие, а не пытайтесь повернуть реку вспять.
      Вождь в ответ разразился пространной лекцией о свободе, прогрессе и просвещенной анархии.
      - Хороший бунтарь - мертвый бунтарь! - не дослушав, отрезал староста, и змея на его перстне злобно подмигнула сапфировым глазком.
      Молча слушавшие его односельчане одновременно наклонились и подобрали по булыжнику. На этом месте конструктивный диалог оборвался, и эмиссарам пришлось уносить ноги не солоно хлебавши.
      В другом месте из всей деревни выбрела к ним одна только древняя старушонка - принесла воды в глиняном жбане. А когда путники напились и с благодарностью вернули посудину, бабка разбила ее о камень и ушла, так и не проронив ни слова.
      Мимо следующего поселка пролетели без остановки. Сели дальше, на открытом месте возле ручья, чтобы запастись водой. Там по заросшей диким чесноком поляне бродили жирные индюки, а стерегущий их мальчишка дрых под ореховым кустом. Вигго выгреб из-под сиденья пустые бурдюки и потащил их к воде. Аккуратный Рэм, насвистывая бодрый марш, принялся оттирать от пыли медяшки махолета.
      - Можно вашу машину потрогать? - раздался за его спиной звенящий детский голос.
      Рэм молча достал из кармана комбинезона вторую тряпку и протянул пацану.
      - Вы тролли? - настороженно спросил тот. И тут же охотно объяснил, что разговаривать с чужеземцами и с Караванщиками нельзя, а иначе всех-всех деревенских порежут лесные братья.
      - А с троллями, значит, можно разговаривать? - поинтересовался Рэм.
      - Про троллей никто ничего не говорил, -- беспечно ответил мальчишка.
      - Что это за братья такие? Они с вас дань собирают? - засыпал его вопросами вернувшийся от ручья Вигго. - Братья-разбойники?
      - Нет, монахи. У них монастырь во-он за тем холмом. Если с утра начинает звонить колокол, значит, ночью братья придут искать жертву. А когда найдут, повесят на воротах дома бумажку со считалкой.
      - С какой считалкой? - обалдело переспросил Вигго.
      - Штрик, штайн, грюне грас, - отчеканил мальчик. - Это же на вашем, на троллячьем. Ты должен знать...
      - Должен - не обязан, - парировал вождь. - И что дальше?
      - Ну, они вернутся через три дня и заберут того человека, если, конечно, он не убежит в леса. Но еще никто не убегал, только старый Харли успел повеситься со страху.
      Мальчик, вероятно, рассказал бы еще много интересного, но вдруг с тревогой прислушался и замахал руками:
      - Улетайте! Улетайте скорей! Сюда наши идут!
      Повторять дважды ему не пришлось. Рэм вскочил в свое кресло, а Вигго вытолкал машину на исходную. Мальчишка бросился отгонять в сторонку индюков, освобождая место для разбега.
      И действительно, не успел махолет подняться в воздух, как из леса цепью вышли человек десять крестьян с вилами наперевес. Ведущая отряд женщина в черном платке до самых глаз заметалась по поляне, не зная, прижимать ей к груди избежавшего опасности сына или сначала все-таки пересчитать индюков.
      Рэм из кабины дружески помахал пацану и взял курс на покрытую темным ельником гряду, за которой лежали знакомые и гостеприимные прибрежные области.
      - Что за считалка, Рэм? - прокричал Вигго. - Ты понял смысл?
      - Конечно! Веревка, камень, зеленая трава - виселица и могила. Это смертный приговор.
      - Да уж, как староста сказал, "хороший бунтарь - мертвый бунтарь". Похоже, любое инакомыслие здесь обращают в могильные камни, - буркнул себе под нос вождь, недовольно покачав косматой головой.
      Он снова окликнул тролля, но тот молча указал рукой на лес и приложил палец к губам. Медленно проплыла внизу верхушка уродливой звонарни. Среди ветвей мелькнула часть стены с изображением мрачного вида ящера в короне. Неподвижный колокол на башне молчал, отсвечивая в косых лучах зеленоватым металлом.
      - Саламандра мне в глотку, если я еще раз сунусь в эти леса, - пробормотал, оглядываясь на башенный шпиль, Вигго.
      Ему вдруг показалось, что махолет движется невыносимо медленно, как это бывает в самых страшных снах.

      Безнадежно далеко от заводских труб, кривых улиц и покрытых копотью крыш в знойном воздухе мелодично переливался свист. И в ответ ему над седой поверхностью солончака вспыхивали то тут, то там красные пушистые метелки. Это морские змеи, зарывшись в глину, выставили наружу кисточки хвостов, чтобы почувствовать приближение волны. Вот только вода не возвращалась сюда уже много месяцев. Вместо нее простенькая мелодия глиняной свистульки заставляла змеев вилять кончиками хвостов. Вот тогда и надо было хватать за красную кисточку и тянуть, тянуть на себя изо всех сил. Напуганный змей непременно отбросит хвост и будет неделя за неделей отращивать себе новый.
      Вигго лежал на спине, свободно раскинув руки и любуясь небом - не по-городскому синим, чистейшим, без единого облачка. Полуденное солнце не жгло, а ласково пригревало, свежий ветер едва касался лица. Мышцы приятно ныли, ночная усталость прошла, отмылась в жарко натопленной хуторской бане, оставив после себя ленивую ломоту во всем теле. В вышине кружила диковинная одинокая птица. Она то падала отвесно, то взмывала, свободно парила, выровняв крылья, и снова кренилась и падала. Поглядывая на ее маневры, Вигго испытывал удовольствие от того, что сам он находится внизу, на неподвижной теплой земле, а не крутит педали, вися на ремнях в кресле второго пилота. В течение этой поездки он вдоволь налетался, воплотив в реальность детскую мечту. Но даже прекрасное полезно в меру, и после недели полетов над горами, лесами и побережьями главу Сопротивления все сильнее тянуло домой - в Город.

      Прошедшей ночью они с Рэмом тащили махолет из болота. Никто не ждал их визита, не разводил при встрече посадочных огней, так что садиться пришлось в полной темноте, по памяти, и это в такой сезон, когда каждый день меняются очертания берега. Нетрудно было промазать мимо посадочной площадки и угодить в самую трясину. Шасси увязли, как тот коготок, и пропащая птичка медленно, но верно за час с небольшим погрузилась в болотную жижу по самое брюхо. Пришлось выбрасывать в жадно чавкавшую топь мешки с провиантом и инструментами - все то, что удалось выманить у прижимистых горцев на нужды Сопротивления. Только сумку с деньгами Вигго повесил себе на шею и сказал, что лучше утонет вместе с ней, чем своими руками выбросит на потеху болотным тритонам.
      - Жди здесь! - потеряв терпение, крикнул ему Рэм.
      Тролль выпрягся из постромок, с помощью которых они пытались удержать на плаву тонущий аппарат, и побрел наугад в окружавшую темень. Вигго ничего не оставалось, кроме как ждать, подперев плечом кабину махолета и обирая с себя пиявок. Рэму повезло - он сумел разглядеть огонек и выползти из болота на дорогу, ведущую к жилью. Далее все оказалось просто и одновременно чудесно. На его слабый стук выбежали хозяева, собрали соседей и кинулись спасать революционное добро.
      Правда, Вигго пришлось, стоя на шатком, облепленном глиной крыле, толкнуть перед народом внеплановую речь, пока слушатели подводили под махолет сосновые доски и ныряли в топь за мешками. Сам вождь не ожидал особого эффекта от своего ночного экспромта, однако зуд от укусов пиявок, зловоние трясины и пьянящая близость спасения одарили его таким красноречием, что под конец выступления хуторяне, побросав мешки, подхватили оратора на руки и, радостно горланя, вынесли к свету и домашнему теплу.
      "Эх, надо было взять в поездку Иенса, вытащить его из лаборатории, - пожалел про себя растроганный Вигго. - Полетал бы с нами, потолковал с людьми, зачитал им свои опусы о правах на воду. Глядишь, избавился бы на вольном воздухе от городской хандры и заикания".

      Солнце клонилось к вечеру, и пока взрослые занимались добыванием из нор лакомого змеиного мяса, шнырявшие повсюду детишки насобирали сухих водорослей для костра. Вот уже заплясали цветные языки пламени, пропитывая воздух йодом, а под углями пустили сок обмазанные соленой глиной хвосты. На землю брошены были покрывала, на которых разложили овощи и крестьянский хлеб, нарезанный толстыми ломтями. Из принесенных корзин выпирали залитые воском горлышки бутылей.
      Подготовкой пиршества руководила бойкая вдовушка с соседнего хутора. Она же опекала столичного гостя, подливая ему в стакан до краев и подкладывая в тарелку лучшие куски, пока Вигго окончательно не отмяк от коросты политических забот, пламенных речей и не уткнулся доверчиво во вдовушкины теплые колени.
      - Как на перине, - умащиваясь поудобнее, шепнул он.
      - Глупый, - проворковала, склонившись над ним, вдова. - Городской... Это ж разве перина? Пойдем, я тебя в настоящую постель уложу. Хочешь?
      Но насладиться заслуженным покоем эмиссару Сопротивления так и не дали собравшиеся со всей округи ходоки. Вытащив его из объятий соблазна, они паковали в суму обернутые расписками стопки монет, раскладывали по мешкам продукты и поднимали бесконечные тосты за борьбу до победного конца. Так что вдовушке ничего не досталось в награду за ее труды, кроме как расчесать на прощание гребнем буйные кудри упоенного в хлам Вигго и помочь мужчинам пристроить его поудобнее в верблюжий вьюк, чтобы не потерял по дороге бессильно болтающуюся кудлатую голову.
      Закричали погонщики, караван тронулся, и на него опустилась кромешная беззвездная ночь. По дороге Вигго снился бесконечный сон про то, как он падает, крутясь, в темный колодец, где нечем дышать и булькает глубоко на дне гнилая теплая вода. Он то терял сознание, то цеплялся руками за каменную кладку стен, пытаясь остановиться и принять вертикальное положение, но ничего не помогало.
      - Штрик, штайн... - повторял он в бреду, как заклинание. - Нет, не то... Крибле... крабле... как же там дальше?
      В очередной раз придя в себя и не чувствуя онемевших рук, Вигго извернулся, вскочил и тут же вписался лбом в какую-то мокрую трубу - бумс! Сверху на лицо и за шиворот посыпались мелкие чешуйки ржавчины.
      - Где я?!
      - Дома, командир, в канализации, - откликнулось сразу несколько голосов. - С благополучным прибытием!

      К полудню в мастерских Туба неожиданно потемнело, но внутреннее освещение никто включать не торопился. Надеялись, что притихший ветер одумается, сменит направление и отгонит тучи. Мальчишки-механики застилали вчерашней газетой круглый обеденный стол. Объявился к обеду и Вигго, пропадавший где-то последние дни. Стянув с себя за лямки тяжелый заплечный мешок, вождь водрузил его на лавку и развязал шнурок на горловине. В затхлом воздухе каменоломни пахнуло добротным крестьянским угощением.
      Обрадованный Туб хлопнул в ладоши, подзывая всех.
      - Ого-го, братва! Война войной, а обед по расписанию!
      - Гостинцы от деревенских, - пояснил Вигго, водружая в центр стола пузатую бутыль мутного стекла. - Дань в своем роде.
      Пошарив на дне опустевшего мешка, он извлек последний сверток, придвинул пустую тарелку и вытряхнул на нее скрученный в тугую спираль красноперый хвост. Остро запахло рыбой и дымком.
      - М-морской змей! - восхитился Иенс.
      - Морской-преморской, запеченный на углях. Сам ловил, между прочим. А ты ведь тоже из наших, док, из приморских?
      Иенс в ответ только жалобно хлюпнул простуженным носом и пожал плечами, так как понятия не имел, откуда его предки прибились в Город. Дедовские рассказы о славной истории рода он усердно пропускал мимо ушей, а якобы "фамильное" поместье на побережье старик отхватил по дешевке уже на его памяти. Сам себя Иенс привык считать коренным горожанином, морских змеев помнил по праздничным семейным застольям - на серебре, в укропных кружевах и прозрачных ломтиках лимона. Но не распинаться же здесь об этом, все равно никто не оценит.
      - Точно говорю, к бабке не ходи - приморский, с западного берега, - заверил его Вигго. - Да к тому же из благородных. Нос, глаза - порода! Так что, доведись нам при других обстоятельствах встретиться, называл бы я тебя господином и бегал, как собачка, за хозяйским стременем. Правда, Туб?
      - Может, и правда, - засомневался мастер. - На побережье я давно не бывал. Еще с тех времен, когда старая Миранда была девчонкой, лепила свистульки из морской глины и ловила креветок на тухлую овечью косточку.
      Тролль невольно зажмурился, вспоминая. Море отступало, оставляя после себя густеющие на жаре лужицы и зеленоватую соленую глину. Впадавшие в него ручейки пересыхали где-то выше, уходили в песок. Морские змеи зарывались поглубже и впадали в спячку в ожидании прилива. А крестьянам прятаться от жажды и голода было некуда. И в наступлении засухи поспешили обвинить ведьм - вызывательниц бурь. Сколько их тогда сожгли на белых от соли отмелях, никто не считал. Маленькой Миранде повезло: тролли спрятали ее у себя в подземелье, а затем с Караванщиками переправили в Город. Не место было юной ведьмочке среди степенных трудяг - кузнецов и алхимиков. Тролли растут медленно и старятся тоже веками. Безразлична им скоротечная красота земной девчонки. Но Туб до сих пор помнил, как трепал бриз светлые длинные волосы, раздувал пеструю юбку бегущей вдоль прибоя Миранды...
      А море откатывалось все дальше, люди переселялись вслед за береговой чертой, отстраивая новые поселки. На месте старых, среди солончаков, виднелись лишь брошенные мазанки да черные кострища, где сожгли очередную ведьму. В особо выдающихся случаях на шестах торчала пара-другая колес с выбеленными на солнце костями, с черепом, расклеванным чайками. Ящерицы шуршали среди руин в поисках высохших объедков, да иногда скользила в оконном проеме тень Пустынного Старьевщика. Чайки, ящерицы, Старьевщики - падальщики ничем не брезгуют...
      Эй, Туб! - окликнул мастера Вигго, протягивая полный до краев стакан и кусок сала, завернутый в лепешку. - Замечтался?
      Тролль кивнул и молча выпил.
      - За скорую победу! - провозгласил вождь, поднимая стакан. - Разорвем проклятую паутину, и будет нам счастье!
      - Н-не п-проще ли д-для начала п-пауков зад-давить? - спросил Иенс и осторожно отхлебнул пахнущую травами жидкость. - И па-паучиху...
      - Паучиху давить хочешь? - заржал в голос Вигго. - Герой! Мы с более простого начнем, с паутины. Да ты пей, это не суррогат какой-нибудь, а натуральный фермерский продукт.
      - Как-кой с-смысл ун-ничтожать с-сеть, если пауки с-сплетут новую? - не унимался Иенс, не обращая внимания на ехидные смешки за спиной. - Н-новый п-порядок вместо ст-тарого, чт-то это меняет?
      - Да ничего, - мрачно отозвался молчавший до этого Туб. - Задавишь одних, приползут другие. Нам, троллям, при любом режиме хреново, например. И при анархо-синдикате не станет легче от того, что верховного паука будут звать Вигго. Потому что он все равно должен ловить мух и жрать их. И кого-то, как ни верти, на роль мух непременно назначат.
      - Пойми, упрямый тролль! - взвился Вигго. - Мы сейчас преследуем общую цель. Достигнем ее и разойдемся каждый в свою сторону. Независимо друг от друга, а не сплетаясь хвостами, как крысиный король. Сопротивление -- это временный, вынужденный союз эгоистов. Никто никому не должен...
      - Да не по нраву мне ваше дешевое либертарианство так же, как и господское правление! Что так бардак, что эдак. Поневоле вспомнишь, какой образцовый порядок творился при Королеве.
      - Ну, знаешь ли... Объясни мне, тупому, если не трудно, почему все готовы верить в Аримана, в Истинного Бога, в Снежную Королеву, в кого угодно, но только не в самих себя?
      Вигго картинно развел руками и огляделся в поисках поддержки. Но вокруг вдумчиво работали челюстями Тубовы подмастерья в одинаковых кожаных комбинезонах. Ни блеска глаз, ни поднятых в согласии кулаков. Как будто не в тайные мастерские Сопротивления он попал, а в нутро великолепно отлаженной машины. Которую сам же только что подмазал салом из своего мешка.
      Примерно с таким же равнодушием встречали их с Рэмом и в горных селениях. Вежливо кивая, выслушивали зажигательные речи, разбирали листовки - на растопку, но раскошеливаться не торопились. Жертвовали в основном инструменты для мастерских: "Нашим передайте, пусть работают... Вот, собрали для мастеров... Чем богаты..." Отдавали посылки Рэму из рук в руки, с подозрением косясь на городского. По всему было видно, что если бы Вигго приехал к ним один, не получил бы и этого. Пришлось одолжить у Рэма запасную робу, сменить шелковый платок на кашне ручной крупной вязки и почти никогда не снимать летных очков - пристальных темных глаз Вигго тролли боялись пуще всего.
      Шумно выдохнув, глава инсургентов вернулся к копченому змею - а то ведь сметут, начальству и ломтика не оставят. "Дешевое либертарианство", саламандра его заешь!

      Иенс почти не ел и очень мало пил в ожидании условленного часа. Когда подмастерья под руководством Вигго по пятому разу хрипло завели "Мертвого анархиста", он незаметно выскользнул из-за стола и ушел заполнять гремучей ртутью детонаторы. Некоторое время до него доносился пьяный бубнеж, грохот валящихся со стола тарелок, и наконец прозвучал командирский ор вождя: "Морской закон, братва! Поел - посуду за борт!"
      - Пора, - сказал сам себе Иенс.
      Единственный трезвый шофер подвез его к де Вильегасу за картиной, а затем к особняку. Злой вечерний морозец прихватил покрывшую улицы слякоть тончайшей пленкой льда, и от этого экипажи сравнялись в изяществе с паромобилями, а пешеходы -- с упившимися в хлам матросами. Хрусткая грязь, разлетавшаяся во все стороны из-под колес, причудливо заляпала нижние этажи и окна зданий. Один только особняк Кея выделялся из общего ряда девственной чистотой. Тонкий рисунок ограды, деревья и кусты - все вокруг него покрывали белоснежные иголочки инея. Яркий свет, падая из высоких стрельчатых окон на улицу, расцвечивал холодную красоту бриллиантовыми блестками. И если некая последняя капля могла вывести и без того взвинченного Иенса из себя, то это была именно она, а вовсе не тупая неповоротливость стоящего в дверях швейцара и не брезгливо отвисшая при виде доктора губа Фроста, как могло бы показаться на первый взгляд.
      - Что вам так приспичило, Иенс? - выговаривал слуга Королевы, придя на помощь швейцару. - Неужели в рабочее время нельзя решать свои проблемы?
      - Эт-то не м-мои п-проблемы, - упрямился доктор, заикаясь от холода и злости сильнее обычного. - И я хочу р-разговаривать с г-господином К-кеем!
      - Хотеть будете у себя дома, - сверкнув глазами, отрезал Фрост. - А мы по пятницам не подаем.
      Но Иенс не расслышал последней фразы - он отсчитывал такты, полностью отдавшись доносящимся из окон звукам скрипки. При этом доктор с прикрытыми глазами и задранной кверху бороденкой выглядел столь надменным и заносчивым, что Фрост досадливо сплюнул, послушал, как трещит на морозе плевок, и пошел наверх докладывать Кею о нежданном визитере.
      Не прошло и получаса, как Иенс уже отогревался вином и танцем с очаровательной Госпожой W, а полученные за картину деньги и вовсе жгли ему карман. Колкие ледышки злости постепенно оттаивали и к концу вечера непременно растеклись бы теплой сиропной лужицей, если бы не чутье. Что-то происходило в особняке - едва уловимое движение воздуха, которое Иенс ощущал каждым нервом, как чувствует голодный хорь дыхание спящих под крышей амбара голубей. Двери зала оставались закрытыми, но струившийся под ними ток сквозняка доносил и шорох шагов по мрамору ступеней, и резкие уличные запахи, и смутно знакомые голоса. Иенс так проникся рваным ритмом невидимых ему закулисных событий, что то и дело путал фигуры танца и оттаптывал туфельки Госпоже, а в оправдание любезничал - льстиво и невпопад.
      - Ч-что они здесь по-подсыпают в вино? - шептал он в горячее розовое ушко, спотыкаясь в очередной раз на ровном месте. - Я те-теряю голову, су-сударыня... И эти ваши ландыши, они су... сума... сумас-сбродны...
      - Да вы просто пьяный нелепый лось, Иенс, - вполне, впрочем, миролюбиво сообщила ему Госпожа, ловко увертываясь от нагруженного сладостями официанта.
      Отчаянно путаясь в собственных ногах, док не успел повторить за партнершей маневр, и блюдо с пирожными, жалобно дребезжа, опрокинулось в обширное декольте бургомистровой жены.
      - Карау-ул! - тоненько взвыла та, тщетно отбиваясь веером от кинувшихся ей на помощь гусар.
      Вояки шевелили усами, напирали, оскальзываясь на миндальном креме, и наперебой рвались слизнуть побольше марципановых звездочек с шелков и сдобного бюста мадам бургомистерши. Мадам билась в крепких руках и желейно тряслась с перепугу, но вопила уже заметно реже. Реже и гортаннее.
      - Так...
      W намотала на руку длинный Иенсов шарф, чуть ли не волоком протащила доктора через всю залу к выходящему в сад окну и толкнула высокую створку.
      - Дышать глубже! - скомандовала девушка, чувствительно поддавая ученому коленкой под зад. - Раз-два, вдох-выдох!
      Снаружи мело. Иенс, втянув ноздрями едкий морозный воздух, отшатнулся, словно его ткнули носом в склянку с аммиаком. Змейка поземки тут же проскользнула мимо него в проем и заструилась по паркету к ногам танцующих. Какая-то дама испуганно пискнула, вокруг расхохотались.
      - Укуси меня амфисбена! - вглядываясь из-за Иенсова плеча в круговерть снежинок за дверью, удивилась Госпожа. - Вот это метель!
      Нотки досады, прозвучавшие в ее голосе, сыграли с доктором злую шутку. "Мы чувствуем одно и то же, - осенило Иенса. - Все эти шаги, и сквозняки, и буран на улице..." Сердце застучало жарче. Он обернулся, желая поделиться наитием, расправил плечи шире, но, пока мучительно подбирал слова, такие важные и простые, Госпожа успела потерять к нелепому поклоннику всякий интерес. Она лихо присвистнула, помахала рукой гусарам, привлекая внимание, и с обаятельнейшей улыбкой поинтересовалась у гостей:
      - А не поиграть ли нам в снежки?
      Желающие слетелись на призыв, как стая оголодавших галок. Передние потеряли равновесие на скользком от снега паркете, задние поднажали, и Иенс очутился в самом низу визжащей, брыкающейся кучи. Чья-то потная лысина с налету, как бильярдный шар, ударила ему в переносицу. Они кубарем вывалились в распахнутую стеклянную дверь и покатились в сад по туго завитой ракушке лестницы, сбивая по пути прозрачные вазоны с розами из чистейшего льда.

      Когда доктор разлепил заиндевевшие ресницы и открыл глаза, в саду уже никого не было. Он с трудом приподнялся и сел, облокотившись о стену недостроенной снежной крепости. Снегопад утих, в вышине ветер стаскивал к северу обрывки туч, воздух светлел. То, что Иенс поначалу принял за прикорнувшего на снегу Господина F, оказалось выдолбленной из глыбы льда скульптурой Чревоугодия. Неподалеку безмятежно развалилась Лень, а тощая Алчность, оскалившись, тянула пальцы к ее кошельку. Каждому из семи пороков нашлось подходящее местечко вдоль идущей по кромке катка аллеи. Док, пошатываясь, вскарабкался по витой лестнице наверх, подергал запертую дверь в зал и по-детски расплющил нос, прижимаясь к темному стеклу. "Нет, никто не хотел, чтобы я замерз насмерть, меня попросту забыли здесь. Как надоевшую собачонку". Он повернулся и, обойдя дом, понуро побрел к выходу. Вслед ему на гладко отполированном лбу Гордыни мигнула и зажглась одинокая звезда.
      Ученый задержался на минуту, едва ступив в круг света, лившегося на снег с верхнего этажа особняка, и задрал голову к освещенному окну. После всех унижений дня так сладостно заныло сердце от мысли о другом окне. О том единственном, за которым тепло и уют, за которым любят, страдают и беспокоятся, поджидая не кого-нибудь, а именно его. Иенс вздохнул, ощупал денежные пачки в кармане и решительно шагнул за ворота.
      К слову, за воротами на весенних городских улицах снег почти полностью успел растаять. Домой, к Герде, док летел по грязи и слякоти на крыльях раскаяния и, несомненно, вспорхнул бы прямиком на второй этаж, если бы не одно "но". Посреди лестницы, подсвеченной мертвенным светом газового рожка, сидели комичной парой смурной де Вильегас с набрякшим под глазом фингалом и заплаканный Йон. Узрев Иенса, красавчик жалобно запричитал и крепче прижал к себе наспех увязанный узелок с барахлом.
      - Наверх не ходи, muchacho*, - процедил сквозь зубы сеньор Гарсиа и выразительно пощупал пальцами разбитую губу. - Там погром.

      * Малыш (исп.).

      - Какой погром?! - взвыл Иенс. - Герда-а?!
      Он примерился половчее перепрыгнуть через оккупировавших ступени соседей, но следующая реплика де Вильегаса пригвоздила его к полу.
      - Сбежала от тебя красотулечка. - Гарсиа тщательно выдержал театральную паузу, наблюдая за судорогами на лице доктора, и с размаху вколотил последний гвоздь: - И угадай к кому? К Герцогу нашему Ледяному. - После чего он с самым заботливым выражением вытащил у Йона из узелка кривоватую свечу и протянул ее Иенсу: - Не веришь - сам убедись.

      Что именно, по мнению Гарсиа, должно было убедить его в Гердиной измене? Руки Иенса беспомощно тряслись, и свет, мигая, выхватывал из темноты то неоконченное вязание с одним рукавом, то полосатые обои со следами клопового ристалища, то чахлые плети гороха, намертво вцепившиеся в раму окна. Доктор сбросил на пол цветочный горшок и прилепил свечу к покрытому ржавыми разводами блюдцу. Блики света перестали метаться по комнате, и ехидный спрут не замедлил заговорщицки подмигнуть со стены белесым глазом.
      Точно! Как же он мог забыть? Картина с ненавистным моллюском скрывала за собой маленькую нишу с тайником. Когда-то Герда любила прятать там глупые записочки для своего "ученого мальчика" (каких только безобразных прозвищ не выдумывают порой влюбленные).
      - Ну-ка под-двинься, ж-жаба! - рявкнул на осьминога Иенс, засовывая руку за картину.
      На пол посыпались счета от квартирной хозяйки, свернутые в трубочку мелкие купюры, пустой тюбик из-под ультрамарина... О да, и небрежно сложенная записка!
      - "Нас ра-разлучили", - прочитал вслух Иенс, поднеся листок ближе к огню. - "Нас ра-разлучили с б-братом..." К-как трогательно! Уд-давиться...
      Черкнув на обороте Гердиной писульки пару слов для Вигго, он, не обращая внимания на бомжующих на лестнице художников, выбежал на улицу. Говоря точнее, разбрызгивая лужи и поминая всуе Королеву и всех ее родных, доктор, не разбирая дороги, понесся к старым каменоломням за Собачьим пустырем.
      Разбудить Туба стоило некоторых усилий, зато его не пришлось долго уговаривать.
      - Надо, так надо... Девочку, говоришь, увели? - бормотал спросонья мастер. - Выпил бы я сегодня меньше, непременно тебя отговорил. Да не ори! Вижу, вижу, что бесполезно. Все равно, со мной или без меня, а сделаешь по-своему...
      Депеша для вождя, надежно упрятанная в кепку курьера, бодрым скоком отправилась к адресату, а доктор в ожидании Туба наскоряк слепил себе трехэтажный бутерброд из оставшихся на столе куриных объедков и жадно впился в него зубами. Мальчишка-механик, некогда так удачно пародировавший акробатку Минни, приволок и бросил Иенсу на колени длиннополое черное пальто.
      - Слышь, док, когда мусор со свалки в машину грузили, случайно нашли. У нас в таком, ясно дело, никто не ходит, но мануфта душевная, ты пощупай - чистый верблюжий пух. И размерчик твой.
      Только теперь Иенс вспомнил об оставленном в особняке любимом клетчатом пальтеце. Вроде и весна уже, к чему лишние тряпки? Но, натянув на себя обновку, он сразу ощутил исходящее от ткани приятное тепло и благодарно кивнул подростку.

      В гулком нутре фонтана Туб закладывал динамитные шашки, что-то подкручивал, громыхал инструментами и ласково разговаривал с манометрами. Опустошенный Иенс сидел на медной болванке, ничего не замечая, и отвлеченно мыслил. По ногам тянуло теплом, пахло влажными опилками. "Эх, Герда, Герда... - рассуждал про себя док. - Лучшая девушка не может дать больше, чем у нее есть. Только в одном случае пословица не имеет смысла - в случае с Госпожой W. Редкого мальчишку, сколько бы ему ни было лет, не возбуждает Война. Ты выбрала себе соперницу не по зубам, моя милая девочка".
      - Эй, док! - потряс его за плечо управившийся с работой Туб.
      Иенс вздрогнул, увидев склонившееся к нему лицо мастера в затянутых металлической сеткой защитных очках. Мало того что Туб походил в них на чудовищное насекомое с ячеистыми глазами, он еще напомнил о некоторых событиях прошлого. Того самого, о котором нынешний доктор Иенс вспоминать любил не особо. Как не любил запах мокрой псины, лязг цепей и якобы приносящее удачу имя Магнус. Такие маски с ячеистыми наглазниками носили участники дуэлей Мензур.
      За свою жизнь потомок Сигурда Страшного не проиграл ни одной подземной дуэли, но победы не оставили в сердце и толики гордости. И все же не воспользоваться ли теперь своим законным правом и не свести ли счеты с обидчиком? Ведь умело составленное оскорбительное письмо не сможет оставить равнодушным даже обломок ледника. А уж победа над Кеем, какой бы ценой она ни далась, запомнится надолго. Иенс почесал неприметный под рыжей щетиной шрам на щеке и улыбнулся:
      - Спа-пасибо, Туб.

      По узкой лесенке они поднялись из недр фонтана на площадь. От металлической туши грузовика веяло теплом, побулькивала в котле остывающая вода. На широкой подножке, прислонясь плечом к нагретому боку машины, спал шофер, тонкая ниточка слюны тянулась от уголка приоткрытого рта. Иенс по-доброму позавидовал спокойствию спящего и не стал тормошить парнишку, пока Туб возился в кузове с установкой часового механизма. У самого Иенса все еще дрожали руки и что-то, ни на минуту не отпуская, колко болело в груди, мешая дышать. Потом они с Тубом притащили из фонтана запасные бачки с анилиновой краской, обложили их зарядами и присыпали сверху мусором. Дальнейшее было делом техники. Машину завели, согнав с нее сонного шофера, и подтолкнули в сторону "Механического цветка".
      - Бежим! - крикнул Иенс и со злорадным смешком добавил: - За оставшиеся пять минут надо успеть занять места в партере.
      Грузовик катился вперед, пока не уткнулся в обрамляющую фонтан изгородь. Первый взрыв разорвал надышанный кокон городской рассветной тишины. Лопнули стекла офисных зданий, с глухим выдохом осело несколько стен, а непробиваемый фасад военного ведомства украсился крапом и разводами кислотных цветов. "Механический цветок" подхватил эстафету, взревев раненым зверем. Он взмахнул одновременно всеми щупальцами, словно хотел улететь из Города, и действительно взлетел, но как-то неловко, невысоко и по частям. На площадь выплеснулся каскад крашеного кипятка и посыпались обломки, а в воздух с шипением взвились обжигающие облака пара.
      Иенс с Тубом наблюдали за действом из заранее присмотренного для этой цели чердачного окна. Туб молча глазел на гибель детища, почти ничем не выдавая отцовских чувств - разве что моргал в два раза чаще, чем это необходимо, так что Иенсу поневоле припомнилась детская сказка о стране подмигивающих мастеров.
      - Пойдем-ка по-посмотрим на результат в-вблизи, пока зе-зеваки не набежали, - прервал он неловкое молчание.

      В узкую улочку с площади вытекала горячая река, тащившая мусор и ошпаренные кошачьи трупики. Месть "Цветка" настигла чьих-то любимцев в разгар мартовских игрищ. Иенс с тоской оглядел разноцветную помойку и наподдал ногой вздувшейся пятнистой тушке с бантом на шее. Та вякнула посмертно и тут же шумно сдулась. Беглый осмотр площади и в особенности игривый камуфляж W-офиса повергли доктора в полное уныние.
      - Ж-жалкое зрелище. Так мы ничего не добьемся.
      Он застыл на обтекаемом водой камне посреди площади - правая рука за лацканом пальто, в глазах упрямство неудачливого полководца. "Вигго прав: динамит ничего не решает. Стадо, людская толпа - вот самая страшная и неуправляемая сила. Умелый провокатор с успехом заменит собой полный бочонок гремучей ртути".
      - Интересно, куда уходит вода? - заинтересовался между тем хозяйственный Туб, приглядываясь к водоворотам. - Боюсь, Крысословам сегодня тоже не поздоровилось.
      Мастер двинулся вдоль течения, заглядывая в мелкие воронки, всасывающие воду под брусчатку, но, расслышав эхо шагов Стальной Cтражи, проворно вернулся назад.
      - Не тормози, док! Уходим, - окликнул он витающего в раздумьях Иенса. - Сейчас такое начнется...
      - Ид-ду, иду... - отозвался тот, неохотно спускаясь со своего пьедестала в лужу.
      Они шмыгнули за угол, никем не замеченные, и растворились в утреннем тумане.

      КОНЕЦ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ОТРЫВКА

Комментарии: 16, последний от 31/12/2014.
Размещен: 31/08/2013, изменен: 20/02/2014. 365k. Статистика.
Роман: Фантастика, Фэнтези, Постмодернизм

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"

Зонис Юлия, Чернявская Екатерина : другие произведения.

Хозяин зеркал

Юлия Зонис, Екатерина Чернявская

ХОЗЯИН ЗЕРКАЛ