Аннотация: Это фрагмент романа "Монолог (Диалоги)"
ЖЕРТВЫ И ПАЛАЧИ
Фрагмент романа "Монолог (Диалоги)
....Отметить день рождения одного из призывников приходит несколько таких же мальчишек, которым вот-вот предстоит получить повестки на войну. Не злых, не добрых, не отличников, не двоечников, самых обыкновенных ребят. В окно стучится Коля-Коля, деревенский дурачок, к тому же без одной ноги. Мальчишки зовут его в дом, наливают самогон и просят сказать тост.
-Ну, Коля, не стесняйся, здесь все свои. Мы сами не мастаки говорить.
-Выпьем за то, чтобы нашей победой кончилась скоро война.
-Хорошо сказал, Коля.... Пьем!... А сам бы ты пошел воевать, если б призвали?
-Безногих не берут, а то пошел.
-Никуда не берут?
-Пытался записаться. Иди, говорят, не мешай работать.
-Ты и пошел?
-Что делать?
-Выпивать. Пей.
-Спасибо, братцы.
-Закусывай, а то охмелеешь. Тут на всех хватит.
-Спасибо.
-Скинь ватник, жарко.
-И вправду тепло. Лето.
-Зачем в ватнике ходишь?
-Стыдно в одной рваной рубахе.
-Смешной, в рваных портках не стыдно, а в рубахе стыдно.
-На портки пока не заработал.
-У Меланьи муж погиб. Она тебе мужнины даст.
-Он худой был, его не налезут на меня.
-Тогда у Дарьи возьми. Ейный сын погиб, неделю назад как похоронку получила.
-У Дарьи? Витька что ли? Ой, беда!
-Загрустили. Аль повестки уже получили? Погуляем еще, кутнем. И девок успеем пощупать.
-Успеете, хлопцы. Чтоб такие добрые молодцы, да не успели... все успеете.
-Робеем мы, Коля. Я, например, их страшно боюсь. Признавайсь, кто не боится? Видишь, молчат. Трухлявый мы народ. А ты сам как?
-Что я?
-Девок щупал? Говори, как на духу. Не выдадим. Что молчишь? Тебе сколько лет?
-Говорили, четвертак уже стукнуло.
-Кто говорил-то?
-Бабка Ефросинья.
-А ногу где потерял?
-Под машину угодил.
-Чудной, у нас машин-то с роду не было.
-Одна нашлась.
-Остряк! Пьем, парни. Чтобы живыми остались, когда призовут... И ты Коля...
-Спасибо. За такое грех не пить...
-Так как насчет девок?
-Они жалостивые - не обижают.
-Значит, спал с ними?
-Как не спать? Брали - спал.
-Без разбору?
-Спасибо, брали. Голод...
-Как они, девки-то?
-Девки как девки. Кто добрее, кто жаднее. Но без куска хлеба не оставляли.
-Видать, ты настоящий боец!
-Я - не боец. Дурак, Коля-Коля.
-Ничего, на безрыбье и рак рыба. Без ноги, конечно, стоймя неудобно, но можно и лежа. Ты ж привык без ноги?
- Куда денешься, привык.
-Пей, пей. И рассказывай. Нам, молокососам, интересно, все охота узнать.
-А чего тут узнавать?
-Не скажи. Ты опытный мужик, а мы еще девок ни разу не щупали.
-И я не щупал.
- Что же ты нам мозги пудрил? Нехорошо, Коля, детей разыгрывать. Нам скоро идти на войну, а ты насмехаешься над нами. Кто говорил, что спал с девками?
-Я.
-Как же их не щупал? Не хотелось что ли?... Не мнись, тут все свои.
-Стыдно об этом говорить, ребятушки.
-Советские люди не должны скрывать правду друг от друга. Мы же, как на духу, признались тебе, что до сих пор не щупали девок, думаешь, такое легко сказать? Но нельзя врать друзьям, будущим бойцам Красной Армии. И ты не ври.
-Ладно. Спрашивайте, раз надо.
-Давно бы так. Сколько у тебя было девок за всю твою длинную жизнь? Таких, с которыми спал?
-Много, не считал.
-Что говорил, когда лежал с ними?
-Я с ними не лежал. Спал на полу.
-Тьфу ты! Опять за свое. Кто клялся, что будет говорить правду?
-Не вру я, хлопцы.
-Такой здоровый мужик и ни разу не пробовал девок?
-Нельзя мне.
- Почему?
-Безногий я, дурак.
- Тут много ума не надо, и без ноги можно обойтись. Совсем другое нужно. Аль не понимаешь, что?
-Понимаю.
-Что ж тогда теряешься?
-Они ж меня только жалеют. Не любят.
-Никто из них к тебе не приставал?
-Люди - они. Не приставали, жалели.
-А кто их пожалеет, когда всех мужиков заберут? Старики не в счет, им бабы уже не нужны. Тебе такое боевое задание от нас - по-настоящему спать с нашими бабами. Что ты молчишь?
-Не знаю я.
-Может, тебе не хочется? Надо, Коля, надо! Мы малолетки еще, но тоже берем на себя повышенное соцобязательство, пока не ушли на фронт, переспать с ними.
-Думаете, им это надо?
-Еще как! Может, они тебя и в дом к себе зовут - надеются, а ты тюфяк - тюфяком. Честно скажи, ни одна к тебе не лезла?
-Как сказать?
-Темнишь, а мы тебе верим. Лезла или не лезла? Имен можешь не называть.
-Один раз - одна.
-А ты?
-Гладил ее, жалел.
-Щупал хотя бы?
-Гладил. Лицо, голову, руки.
-И все? Не раздевались?
-Нельзя мне. Не мог я.
-Не мог? Так сразу бы и сказал. Умора - да и только с тобой.
-Ведь я человек, не тварь мерзкая.
-Что ты нам заливаешь? Хлопцы, дурак умнее нас. Морочит нам головы, а мы верим. Коля, идет война - не на жизнь, а на смерть. Обман - все равно, что предательство. Предателей ставят к стенке - без разговоров.
- Какой я предатель, ребятушки? Если обидел чем, извините. Не хотел, ей-богу. Я пойду, ладно? Спасибо за все, за вино, хлеб-соль...
-Коля, помолчи... А ты, малец, зачем тут? Во, шустряк. Эвакуированный пацан, проснулся. Хочешь пи-пи?... Нет? Поешь с нами, садись. Дайте малому квасцу. Хватит, а то он сразу с копыт... Вкусно? Посмотри на дядю. Его Колей зовут. Сейчас мы дружно попросим показать нам его один фокус-покус.
-С удовольствием, хлопцы, да не умею я. Может, лучше спою вам.
-Петь не надо. Покажи фокус. Разденься.
-Зачем?
-Все сразу так тебе и скажи. Разденься догола, увидим, в чем состоит фокус-покус.
-Не надо это. Выпили мы лишнее, вы ж еще до меня пили. Это не надо. Да еще при ребенке.
-Надо, Коля, надо.
-Вы ж хорошие ребята, добрые, честные, не фашисты проклятые.
-Говори да не заговаривайся! Не посмотрим, что дурак, накостыляем за оскорбления. Живо снимай портки, малец скучает - хочет увидеть фокус.
-Вот ты и снимай портки, если охота. И показывай всем свой фокус.
-Дурак ты, Коля, и уши у тебя холодные. Но если хочешь, и мы покажем Пете свои фокусы. Но начнешь ты как самый старший из нас. Отдаем тебе первенство.
-Нечего мне вам показывать, нечего!
-Покажи нечего - это тоже фокус.
-Пожалейте, ребятки. Что я тебе сделал? И мальчика постесняйтесь.
-Парни, он над нами просто издевается. Налетай, мы узнаем, что он там от всех скрывает... Держите крепче, мужик сильный, даром что дурак. Рубаху потом, ботинки, портки. Не порвите, осторожно. Мне его не во что одеть. Не плачь, Коля, мы ж тебя не убиваем. Держите мальчишку, убежит. Для кого мы стараемся? ... Коля, не упирайся, нас много. Щекотки не боишься?... Боится, сразу стал смирным... Теперь сымем рубаху, а то фокуса не видать.
-Увидели, гады? Фашисты. Хуже фашистов. Можете теперь убить меня.
-Мальчики, у кого такой фокус? Салаги. Теперь можем спокойно идти на войну, Коля нас выручит, бабы могут быть спокойны. Нечего было нам заливать, что не можешь баб... Молчу, при ребенке выражаться нельзя. Чего ты ревешь, Петенька? Коля, напугал ребенка, теперь поправляй положение. Держи свой костыль, на плечо и шагом марш вокруг стола. Пара кругов - и свободен... Смотри-ка, и Петька пошел за ним. Не зря мы старались...
Ты это ты.
Я проснулся от шума в соседней комнате, вошел в нее в разгар гульбы. Глаза заспанные, волосы всклокочены, от горшка три вершка. Увидев пьяное сборище, испугался и ринулся бежать. Но взрослые дяди тепло приняли меня, по-дружески стали хлопать меня по спине, посадили за стол. А когда дали "кваску" и я его выпил, стал с любопытством ждать дальнейшего хода событий. Сосед справа обнял меня и спросил, услышал ли я, что мне покажут фокус-покус. Это забытое слово не сразу нашло свое место в закоулках моей памяти, но все же война не успела вычеркнуть его. Удивленно смотрел я на безногого дядю, вызывающего только жалость, не понимая, какой такой фокус он может показать, если разденется. К тому же он вовсе не хотел раздеваться, сердился, почти плакал. Но я не понимал, почему ему жалко показать фокус, если его просят, даже злился на него. И лишь тогда, когда вся орава взрослых двуногих набросилась на сжавшегося в комок одноногого, начал жалеть его самого. У всех нападавших были такие зверские лица, что стало ясно, тут не до шуток. Когда Коля забился в угол, плача от бессилия и унижения, я испугался. В мое сознание напрямую вошла война. То, что тут не было немцев - только одни наши, вселило в меня еще больший страх. Мне показалось, что сейчас на моих глазах они раздерут Колю на куски, - напрасно он отбивается, ничто ему не поможет, их много, а он один. Лучше бы их не злил, не бесил, тогда они оставят его в покое. Ну, подумаешь, разденут они тебя, уступи пьяницам, пусть потешатся дураки твоим фокусом, хотя я понятия не имел, что он из себя представляет. Но Коля яростно сражался с озверевшей толпой, смазал одному по роже так, что тот отлетел в сторону, другому вывернул руку, и он взвыл от боли. Все, подумал я, теперь они его убьют. Я бросился бежать, но тут же был схвачен за шиворот двуногим, не принимавшим участия в драке и наблюдавшим ее со стороны. Он крепко держал меня своими лапами, а когда чуть не упустил, сунул мою голову между своих ног, стиснув их так, что я едва не задохнулся. Между тем раздевали, щипали и били человека, а затем хозяин дома стал щекотать его, после чего Коля прекратил сопротивление и был раздет гогочущими парнями. Двуногие твари не давали ему упасть, подпирая со всех сторон. Они ржали, закатываясь от хохота, хватаясь за животы и тыча пальцами куда-то вниз, где видели, как я решил, фокус, ради чего затеяли всю эту жуткую бойню. Я же ничего, кроме обрубка ноги, страшной и жуткой культи не видел. Мне стало страшно, я попытался вырваться, но закричал от боли - так сильно сдавил меня своими ляжками мой мучитель. И вдруг я увидел занесенный над Колиной головой его костыль - вот он, конец! Я закрыл глаза и в ужасе замер. Но открыл их и увидел, что костыль прошел мимо Колиной головы и медленно опустился на то, что, как я понял, наконец, по их дружному визгу, должно было изображать фокус. По болезненно белому, совершенно гладкому и безжизненному животу вверх было устремлено нечто огромное, похожее на опрокинутое кроной вниз дерево красно - бурого цвета, а потом под дружелюбный вой стало заваливаться вниз - словно его срубили, и повисло, конвульсивно вздрагивая и сокращаясь в размерах. Может быть, это и есть фокус-покус? Двуногие уже расслабились, их лица не выглядели по-зверски, кто-то даже подошел к Коле и потрепал его по голове. Фокус никого уже не интересовал. Коле отдали костыль. Но хозяин велел ему идти вперед, с костылем на плече. Коля рыдал, на него было невозможно смотреть. Колени, которые держали меня, разжались, я получил свободу, догнал Колю и пошел рядом с ним. Моя детская душа откликнулась желанием как-то поддержать калеку, я пытался помочь ему закончить два адских круга вокруг стола, за которым сидела пьяная братва безусых мальчишек, которые уже перестали обращать внимание на Колю, допивали самогон и собирались расходиться по домам. Представление фактически закончилось, но Коля с костылем на плече, опираясь о край стола и меня, под хмурым взглядом хозяина дома понуро дошагивал последний круг. Дошагав, он погладил меня по голове, поблагодарил и назвал бедным ребенком. Хозяин подошел к нам, похлопал Колю по плечу, не обижайся мол, мы просто шутили, никто зла на тебя не держат, все тебя любят.
Ты - Коля
-Я - одноногий дурак, в рубищах и в ватнике, несмотря на жару и духоту. Вижу с улицы в окне свет, стол с огромной бутылью самогона, хлебом, картошкой и лица ребят, которых хорошо знаю, так как они выросли при мне. Я постучал в окно, они приглашают меня в дом, чему я не удивлен, так как все в нашей деревне хорошо относятся ко мне. Мне приятно на душе от их улыбок, дружеских приветствий и рукопожатий. Я очень голоден, но еще больше хочу выпить - тем более в таком хорошем коллективе, особенно после того, как узнаю, что у хозяин дома отмечает свой день рождения. Я смотрю на их хорошие лица, и вдруг до меня доходит, что вскоре все они, совсем еще дети, мальчишки, пойдут на войну и могут погибнуть, как сын Дарьи, муж Меланьи, что, может быть, они собрались вместе и пьют в последний раз. Мне их жалко до слез. Они не понимают, отчего я плачу, просят сказать тост. А я думаю о том, что идет кровопролитная война, мы отступаем, их могут убить. Поднимаю стакан за то, чтобы война скорее кончилась нашей победой. Меня спрашивают, хочу ли я бить фрицев, но меня не берут, что я и говорю ребятам. Они наливают мне еще, уговаривают закусывать, чтобы не опьянел, предлагают снять ватник. Может быть, они правы, стоит заглянуть к Дарье - ее Витька был со мной одного роста. Смотришь, отдаст мне его брюки - мои совсем прохудились, заплата на заплате. Мало того, что я дурак, так еще и негодяй! Как только мне не стыдно? О чем я думаю, когда он убит. Слава богу, не проговорился вслух... И вправду, есть еще у ребят время на все, пусть только поторопятся. Молоды только больно, совсем пацаны. Ничего, лучше раньше, чем никогда. Совсем не слушаю их, а хозяин дома о чем-то спрашивает меня и злится. Может, показалось, наливает ведь... О чем это он? С кем мне еще спать? К тому иду, кто пустит. Вроде неглупые хлопцы, чего не понять? Какой же я боец? Пороха не нюхал. Или они шутят?... Не щупал я никого, потому что дурак одноногий. Если бы щупал, сказал им. До чего любопытные мальчишки! Все-таки нельзя об этом вслух, стыдно. Пусть война, все равно. Щупайте на здоровье, коли охота и есть кого, но зачем трепать языком? И мне давно охота, но не могу - не имею права.
Вам, мальчишкам, легко сознаться, вы еще мальчишки, а мне, старику, каково? Но врать негоже - особенно им, будущим бойцам Красной Армии. Сказать? Но что было-то? Неправильно поймут, засмеют. И стыдно... Разыгрывают они меня, дурака. Не может быть такого боевого задания... Пропал! Неужели Марья проболталась? Наплела чего? Пропала моя бедная головушка, не выпутаться теперь. Беда! Только нечего мне вам, ребятушки, сказать. Понимаю, дети, любопытные, боятся женщин, хотят казаться смелыми... Но не могу сказать им, как проснулся от ее жарких поцелуев, жадных рук, как стыдился себя, своей сильной охоты, жалости к ней, пока не вдове... Мужика ее знал, добрый был, есть еще, пока живой. Но не в чем мне себя винить. И она, хоть не сразу, но поняла...Распалилась, разожгла, но поняла, оставила меня, дурака, в покое - перестала раздевать, легла тихо и заплакала то ли с горя, то ли с тоски, а, может быть, от радости, что не тронул я ее, мужнину жену, а только гладил ее лицо, волосы, руки, груди - она просила и я не удержался...были мы, как дети, мальчик и девочка, не стыдно. Лежали в одежде, обнявшись, прижавшись... Правда, Мария за что-то рассердилась на меня, обозвала дураком, но я не обиделся, и впрямь дурак. Как такое им, мальчишкам, рассказать? Не поймут. Зря вы злитесь, я не предатель, друг ваш... Не нужно мне было все это вспоминать, разжег себя - Марья девка ладная, крепко сбитая, настоящая баба... Было мне с ней хорошо, чего греха таить, а могло ведь быть еще лучше, если б не был я таким совестливым дураком. Не я, так другой найдется - это как два пальца... Что он говорит? Глаза злющие, рот перекошен. Надо уходить, они выпили, не привыкли, я, видно, пришелся им не ко двору. Спасибо, ребята, за вино, хлеб- соль... Дите-то откуда взялось? Зачем ему самогон? Нельзя!... Фокусы? Какие такие фокусы- покусы? Никогда их сроду не показывал, да и видел всего раз. Что придумали? Может, это? Я ж не баба. Что не видели? Шуткуют, но нехорошо как-то. Как волки. В любой момент могут наброситься на меня, ждут команды хозяина. Что они хотят? С ума можно сойти. Сошел уже давно, дурак ведь. Раз не понимаю, чего они от меня добиваются, дурак. Тут же не баня, чтобы портки скидывать. И при дите. Какое тут развлечение? Испугают ребенка. И зачем им мучить меня? Что я всем им плохого сделал? Не фашисты ведь. Пусть сами раздеваются, если им охота, показывают друг другу свои фокусы. Нет, требуют, чтобы сначала я. Стыд-то какой! Надо было соврать им, что щупал девок. Но вдруг кто-нибудь из них знает такое, чего я не знаю? Мне еще хуже будет. Все равно поздно уже. Все, конец! Не пьют, не едят, глядят на меня и ждут, когда я сдамся и устрою им фокус-покус. Жрут глазенками, будто я баба... Налетели! Вот тебе, сволочь, получи! А ты не вой, сам пристал. Я тебя не трогал... Против щекотки я ничего не могу... Мальчишку схватили, вывернут ему голову. Задушат его, собаки! Если я сдамся, может, отпустят? Как Христа распяли. Глазеют, ржут, тычут пальцами в меня собаки, псы... Как назло не все у меня в порядке, ничего не могу с собой поделать. Предал я сам себя, вот они и надрывают животы. Звери! Зря сопротивлялся, добились они того, чего хотели. Разделся бы сам, посмеялись вместе и ничего... А теперь люто ненавидят меня. Неужели решили убить? За что?! Только напугали, костылем двинули меня по фокусу - проверяли, дураки! Пойду, раз ты требуешь, мне все равно. Плачу - это нельзя, им только в радость...Стыдно стало? Не смотрят в мою сторону. И ребенка отпустили... Не надо, мальчик, я сам. Спасибо, только ты здесь человек. Остальные - твари. Жаль мне тебя, Петя, только жить начал, а уже столкнулся с мерзостью людской... Расходятся по домам, гаденыши... Все, кончились мои мученья. Бог все видит... И все же жаль этих ребят. Кто из них вернется живым с войны ?!
Ты - хозяин дома
Мне сегодня исполнилось семнадцать лет. Я самый старший из ребят, им будет семнадцать через несколько месяцев. Мы - самые обыкновенные парни. Ничего особенного. Лишь на фронте будет ясно, кто мы на самом деле. Трусы или герои. Фашистов надо бить - всех до единого, и не жалеть себя. Смогу ли я? Обязан. Ребята тоже не подведут. У Сереги отца убили в первые дни войны. Серега не струсит. Мой батя в тылу, у него броня - делает танки. А меня с матерью еще до войны отправили к бабке в деревню. Здесь и остался...Много выпили, но еще держимся на катушках. Что это за рожа в окне? Коля - Коля! Заходи, выпей за мое здоровье. Говорят, дураки приносят счастье. Может, благодаря ему выживу. Глупости. Но пусть войдет, чем он хуже других? Жаль мужика - без ноги и дурак. Но здоров, ручищи сильные, огромные, плечи широкие, грудь великанская. Но стесняется. Нальем ему штрафную, пусть скажет тост. Дельно сказал, хотя дурак. Но когда она кончится, проклятая, когда наши каждый день отступают. Фрицы уже под Москвой. Но что с дурака взять? Дурак есть дурак. Тебе, безногому дурачку, хочется на войну. И ведь я бы пошел, только позови. Время сейчас такое - все хотят бить гадов. И я! Ненавижу сволочей, напавших на нашу страну и уже оттяпавших почти всю Европу... Надо выпить, а то в горле пересохло. Коля - молоток, пьет самогон, словно чай, закусывая рукавом. Здоров мужик! Совсем еще не старый. Юморной, в рваной рубахе ему стыдно сидеть за столом, а в насквозь просвечивающих портках, выдающих его происхождение, хоть бы что. Сколько в деревне мужиков погибло, никто не догадается ему штаны подарить. А что? Жизнь продолжается... Пей, братва, веселись, пока живы. Тут пока мир, бомбы не падают, снаряды не рвутся. Девки все еще хороши, хотя харчей мало. Интересно, что может об этом предмете поведать Коля-Коля? Были у него бабы или нет? Надо спросить, развлечь гостей, а то они совсем приуныли, пригорюнились, носы повесили, им-то нечего сказать про бабец - никто, видать, не успел их пощупать как следует. А ты, братец Коля?!... Во, заливает, придуривается боец безногий, так я ему и поверил. Чтобы наши одинокие, оставшиеся без мужиков, бабы брали его в свои избы и не пробовали с ним переспать, в такое трудно поверить. Ну и что - без ноги же только. Дурак - так еще лучше, не станет выпендриваться. Небось такой здоровый мужик имеет что предложить нашим бабам... Мелюзга слушает его, разинув рот, верит на слово. У меня хоть Ленка была, пусть не совсем, но все же. Если бы не боялась расстаться со своей девственностью, давно бы у нас все было в ажуре. По-своему ее можно понять, мужики сейчас на вес золота, кто на ней женится после войны, если она не целка? И я бы на ее месте держался за трусики. Не раз бывал близок к успеху, но так ничего и не добился. Все, что хотите, но только не это. Так и уйду на фронт, не хлебавши... Разве что Марья даст - она кому хочешь дает, блядь! Но с ней противно...Тогда на сеновале совсем раздел Ленку, миловались, целовались - но дудки, Марья Ивановна, не дала, схватила меня за яйца, чуть не оторвала...Дурочка, всех нас поубивают, перекалечат, кто тебя раздевать-то будет, целовать кругом... Разве что Коля-Коля. А что? Он может всю деревню по очереди... Темнит здесь, чего-то боится. Мы с ним по-доброму гутарим, а он над нами, малолетками, издевается, дурак и нас за дураков держит. Парни меня засмеют - дурак обвел вокруг пальца. Мне плевать, щупал ты их или они тебя, но теперь из принципа любой ценой дознаюсь от него правды. Скажешь, дурачок, - выведу я тебя на чистую воду, поделишься с мальчиками опытом. Им знать это очень интересно... Они уже надо мной смеются. Не дурак их рассмешил, а я. Ваньку тут валяет перед всеми... И этот еще сюда притащился, детеныш эвакуированный, подселеныш... Пропадать так с музыкой - и младенца развлечем. Он мне поможет. Хлебнет "кваску", окончательно проснется и... Что делать? Снять портки и бегать. А что? Нам, умникам, это не к лицу, а дураку все позволено. Кто его осудит? Нас развлечет и сам получит удовольствие, когда все станут им восхищаться. Заодно расскажет, как спал с нашими бабами - на полу или на печке. И малыш увидит маленький фокус-покус. Скорее большой, каких сроду не видывал... Ну, дурачок, потешь честной народ... Не желает, стыдно, видите ли, ему. Чего стыдно, здесь одни мужики. Надо было вежливо его попросить, у меня получилось грубовато - в форме приказа. Задел честь дурака. Смешно, какая может быть у дурака честь?... Рассердился, допек я его. Зря с ним связался. Но теперь отступать некуда. Позади Москва... Тьфу! Пьяный придурок! Причем тут Москва? Но теперь, в самом деле, все пути у меня назад отрезаны, надо идти напролом. Придется тебе, Коля, снять портки, иначе придется тебе помочь, хотя не хотелось бы марать руки... Давай, милый, самому будет лучше, покажешь фокус-покус братцам- кроликам, а потом кончим ломать комедию... Придется применить силу, иначе даже Петька перестанет уважать дядю... А это, Коля, не надо... Обзываться фашистами тебе никто не позволит. Мы пойдем кровь проливать, а ты будешь наших баб ебать! Все, налетай!... Дурак ты, Коля, твоя песенка спета. Молодцы - хлопцы, не подкачали, даже мальчишку схватили, чтоб не сбежал. Ничего с ним не сделается, лишь бы от страха в штаны не наложил. Но с кого можно брать пример, так с дурака! Силен мужик, всех троих раскидал, как котят, и как только это у него получается? Одной рукой вцепился в стол, чтоб удержаться на одной ноге, а другой расправляется с нами. Кто бы мог подумать, боится щекотки. Вмиг пальцы разжал, чуть не упал. Пацаны удержали и тут же содрали с него портки. Придется, Коля, расстаться тебе и с рубахой - больно она длинная. Стыдлив, как девушка, уперся. Может тебя еще где-нибудь пощекотать? Ничего себе фокус! Куда мне до него, хотя я не жалуюсь... Всем нам расти и расти, если фрицы не отправят нас в лучший мир. Рты разинули, не ожидали такого зрелища. Один Петька не петрит - морда перекошена от страха, наверное, думает, что здесь убивают. Это уж слишком - пьяный кретин занес костыль над головой дурака, ненароком так можно и покалечить. Ему бы самому костылем по яйцам. Всю песню испортил, болван. Теперь нечего смотреть на Колю - глаза бы мои на него не смотрели. Гогочет пьянь, над ними бы так кто поиздевался. И я мудак, зачем заставил дурака два раза обходить стол с костылем на плече? И этот с ним на пару, хоть смейся, хоть плачь... Над кем смеетесь? Над собой смеетесь! Гоголь - классик, помнится, проходили его еще до войны. Пора, братва, и честь знать. Сами догадались. Расходятся. До чего мы все докатились. Звери! Срамота!
Ты - один из гостей.
Я в этом гнусном безобразии предпочел не участвовать. Только схватил мальчонку, чтобы он не сбежал. Никто его не звал, но раз пришел - нечего удирать с поля боя. Ему и дураку воевать не придется. Я вовсе не жестокий человек, само так вышло, что зажал голову мальчишки между ног. Впрочем, на войне как на войне. Не мог я перед всеми ребятами выглядеть слюнтяем или трусом. Коля сам виноват. Он с детства такой дурак, а потом еще и ногу потерял, так что ему не до девок. Здоровый, но это ничего не говорит. Зря они к нему прицепились. Молокососы сгорали от любопытства, слюни распустили, ждали новых открытий - хотя бы на словах, хотя бы от дурака.
Стыдно сказать, через три месяца мне исполнится семнадцать, а я целовался всего один раз. И все. Девчонки на меня, рябого и страшного, не смотрят. А старых баб я сам не хочу. У меня на них не стоит. Одна зазывала меня к себе, не пошел - противно. Наш-то с Ленкой во всю крутит любовь, но не раскалывается, не хочет делиться с нами. К дураку пристал, сам дурак. Нет, чтобы самому рассказать - это интереснее будет. Напились мы до чертиков, растопырили уши и слушаем Колино вранье. Дождались! По команде сорвались и набросились на безногого, вцепились в него, как собаки. Жалко дурака, но сам виноват, только раздразнил мальчишек. Я и сам не без интереса наблюдал за всей этой кутерьмой. Колю не раздевал - до этого не опустился. А что Петьку держал - так это и в его интересах, кто б другой мог сделать ему хуже - еще и его за компанию раздели и заставили бы маршировать с дураком. Когда увидел голого Колю, чуть мальчишку не придушил - так был удивлен, такой величины я себе даже не представлял. Кто-то до того перепил, что довел дурака до его состояния... А может быть, дурак сам возбудился... Ясно одно, дурак без нас справится, если только захочет и бабы попросят. Сам он постесняется, может, и не врал нам... Все бы ничего, но... не нужно мне было отпускать Петьку, надо было уволочь его оттуда. А он пошел рядом с Колей - беспомощным, в слезах, с поникшим членом, к которому все сразу утратили интерес. Очухались, словно на них вылили ушат холодной воды. Увидели не голого орангутанга, а человека - калеку. Стало всем стыдно за себя. Больше всех виноват пригласивший нас хозяин, даром что городской, испорченный. Он ведь в деревню приезжал только летом - на каникулы. И сразу захомутал самую красивую нашу девку. Дура Ленка, что связалась с ним. Он все равно на ней не женится, даже если вернется с войны. А я бы женился - хоть завтра... Это он довел всех нас до скотского состояния, вытащил наружу наши зверские инстинкты. Я тоже хорош, ни за что ни про что схватил ребенка... Ничего, по сравнению с войной все это ерунда. Уже завтра вся эта история покажется нам мальчишеством, дурачеством. Мы себя оправдаем хотя бы тем, что скоро пойдем на фронт. А Петьке, если он запомнит, может потом аукнуться...
Ты - другой гость
Я смотрю и наблюдаю за тем, как он тут икру мечет, пытаясь расколоть дурака. А они слушают, затаив дыхание. Я бы мог им такое рассказать... Детский сад! Как бы они разинули рты, если б услышали историю, случившуюся со мной неделю назад. Желторотики, ничего хорошего во всем этом нет. Ничего! Уж я-то знаю на собственном опыте. Никакой любви нет и быть не может. Он пререкается с дураком, мудак, а я до сих пор не могу очухаться от "любви"...
Все разошлись после работы по домам, а я - на свое любимое место, на речку. Минут двадцать поплавал, вся усталость прошла - как не бывало ее, вышел на берег, а одежды своей не вижу. Что за чертовщина! Хорошо помню, куда ее положил. Скачу на одной ноге, вытряхивая воду из ушей, и прямо выскакиваю на Марию, вышедшую из кустов, - хохочет. Я онемел и застыл на месте. Наглая баба - ничего не стыдится. Слышал о ней разное - еще до войны. Любила побаловаться, погрешить... Ухмыляется и ждет, что я буду делать. Я, обалдевший, ладонями прикрылся, стою, как вкопанный, ни с места. Марья нахально уставилась на меня и говорит, будто только что пришла искупаться, расстелила тряпку, улеглась на нее, а рядом увидела чьи-то трусы. Вот и хозяин их нашелся. Взяла трусы и машет ими перед моим носом. Не отдает. Так и стоим друг против друга. Мои руки заняты, не драться же с ней. На мои брюки она наступила - как бы нечаянно. Начинаю дрожать - то ли от холода, то ли еще от чего. Она же добродушно протягивает мне свое полотенце и хихикает, напрасно прячу от нее свою маленькую игрушку, она с такими не играет, - я ей в сынишки гожусь, могу не стесняться. Повернулся к ней спиной. Тогда она шлепнула меня по заду, обняла, как ребенка, и стала обтирать до пояса. Я не шевелился, не сопротивлялся, рук не отрывал. Она, не покушаясь на мою честь, сзади подтолкнула меня к своей тряпке, я лег на нее животом вниз, а она начала гладить меня, говорит - надо тебе, малыш, согреться. Я перестал дрожать, высвободил руки и попросил передать мне мои трусы. Она, словно не слыша меня, села рядом, разделась догола и спросила, не сбегу ли я, не дождавшись того, как она вернется, искупавшись. Я ответил, вам то что - не все равно? А сам наблюдаю за ней и чувствую, как эта крупная тридцатилетняя баба потягивается, в чем мать ее родила, и нахально смотрит на меня, отчего я начинаю возбуждаться. Не так уж она хороша собой, но не каждый день увидишь такое. Всего у нее, несмотря на войну, осталось в избытке - грудей, живота, плеч...
-Сдается, сынок, с тобой можно интересно поболтать.
-Поболтать? - Я был обескуражен.
-А что еще, по-твоему? Мне твоя игрушка не нужна.
-Так ведь ты в маленькие не играешь, хватает больших.
-Ты-то откуда знаешь, чего мне хватает и не хватает? Запомни, малыш, маленький часто бывает удаленьким. Говорят, у нашего дурака - больше не бывает, а толку от него никакого. Если хочешь, можешь проверить свой в деле.
-Зачем я тебе?
-Узнаешь позже, если не сбежишь к маме, пока я купаюсь...
Она присела, ее рука нырнула под тряпку, одним концом которой я укрылся, пальцами пробежалась по моему телу, на мгновение задержавшись на "игрушке", одобрительно хмыкнула и побежала к воде. Пробыла в речке недолго - минуту - две, вышла из нее, отряхиваясь и отфыркиваясь, как лошадь. Всего в ней было так много, что мои отнюдь не романтические представления о женской красоте тут же окончательно растаяли. Мария никогда не была для меня эталоном привлекательности, я всегда проходил равнодушно мимо нее. Однако сейчас у меня не оставалось выбора. Она повязала меня одним тем, что застала меня голым. Ожидание призывной повестки, желание изведать новое ощущение - пусть хотя бы с этой женщиной, мальчишеское тщеславие - мои сверстники еще только женихаются, - все это сыграло свою роль в том, что я не сбежал. А если еще проще, мне казалось неловким испариться тогда, когда она рядом и видит мое бегство. Вышло бы так, что я просто струсил, испугался женщины. Она могла осмеять меня перед всей деревней, рассказав любые подробности - и то, чего не было. Скорее всего, не будь я таким дохлым и щуплым, не стал бы ее дожидаться. Но я остался и не без волнения ждал своей дальнейшей участи...
Марья подошла ко мне, ласково, насколько могла, взглянула на меня и попросила вытереть ее полотенцем. Пришлось мне встать. Она оценивающе посмотрела на меня, видимо, я ее разочаровал, по-бабьи вздохнула - мол, что с тебя возьмешь, - и подставила свою могучую спину. Я, не спеша, вытер ее волосы, руки, плечи, спину и в нерешительности остановился. Она глухо произнесла, чтобы сынок не робел, и я покорно продолжил свой труд, принявшись за вытирание ее гигантских ягодиц, после чего Марья повернулась ко мне лицом и я начал все сначала. Как только прикоснулся к ее груди, она своими шершавыми ладонями обвила мне плечи, сжала в объятьях мое худое тело и стала лихорадочно ощупывать его сзади, плотно прижавшись ко мне спереди. Несмотря на ее внушительную мощь, она была пониже меня ростом - только руки очень длинные. Одна из них скользнула между моих ног, и все мое мужское естество целиком уместилось в ее огромной ладони. Она хмыкнула, шлепнула другой рукой по моему заду и опрокинула на себя. В таком виде, в каком она меня нашла, я ее устроить не мог, она занялась моей подготовкой, задав мне небольшую трепку. Баба была тертая и ушлая, привела меня в товарный вид. Мне самому делать не пришлось ничего. Как только Марья нашла меня готовым, она не стала церемониться и просто втолкнула все, что у меня было в наличии, в себя, придерживая мой тощий, костлявый зад, чтобы я ненароком из нее не вывалился, вздохнула и начала работать, раскачивая свою тушу вместе со мной. Моя игрушка исчезла в ее бездонном нутре, я ничего не чувствовал. У меня было одно единственное ощущение, будто весь я, со всеми своими потрохами, с головы до пяток, проглочен ею. Я испытывал сильное разочарование и неудовлетворенность собой. Поэтому скорее, чем надо, оказался в плачевном состоянии. Однако Мария из своих тисков не выпускала меня. И только полностью убедившись в том, что от салаги нет никакого толка, отлипла. Но стоило мне потянуться за трусами, ласково обняла меня, окрестив любимым котеночком и всячески ублажая "любовника, подобного которому у меня еще никогда не было". Она была нежна, покорна, вытворяла со мной разные трюки и добилась своего. Я сам ее захотел. Она перестала казаться мне великаншей, ее крупные формы перестали раздражать, напротив, вызвали острое желание, а ее податливость и мягкость наполнили мое существо уверенностью в себе и мужской гордостью. Я не догадался, что Марья просто сменила тактику. На сей раз я все от начала до конца делал сам - и странное дело - чувствовал себя неплохо. Я становился мужчиной - пусть не так, как мечтал. Когда силы покинули меня, я в знак благодарности начал целоваться ( впервые!). Ей это очень нравилось - она хихикала, пыталась восстановить мой прежний пыл, чтобы вновь заняться любовью, но все ее старания успеха не имели. Она шлепнула меня по заду, дав сигнал к отбою. Мы оба пошли в воду, она оторвалась вперед, предложив мне последовать за ней. Но я помахал ей рукой, вышел на берег, оделся и ушел. Марья даже не смотрела в мою сторону. Я перестал ее интересовать. Я понял и оценил роль, которую исполнил...
Мои воспоминания подошли к концу, когда я услышал требование к дураку. Чтобы тот разделся догола. Шутка мне не показалась остроумной, но я не стал встревать. Оба - придурок и дурак - были не на высоте. Не нашли себе другого развлечения, чем заставить дурака остаться без порток. И тут я вспомнил о том, что Мария говорила об игрушке дурака. Любопытство разобрало меня, и я поддержал приятелей, принял участие в этой грязной истории. А хлесткий удар, полученный мной от Коли, лишь разозлил меня... Коля продемонстрировал всю свою мощь, отмеченную Марией, она права, вот кто должен был ублажать ее у речки, а не я - жалкий хлюпик, всего ей на один зубок. Непонятно, какого рожна я понадобился Марье, когда есть такой гигант. Или он отказался? Вот оно что. А я не посмел... Не за это ли я на него взъелся? Неужели позавидовал калеке? Изрядно наклюкался, если схватил его . Все устали смотреть на голого дурака, хотя он и в обычном виде давал всем сто очков вперед. А ведь я мог спасти его, если бы рассказал им свою историю. Только чем, мне гордиться, скорее, - стыдиться. Развеселить мог - но не было у меня охоты валять перед ними Ваньку. У пьяных чертей хватило бы ума меня самого раздеть и взглянуть на то, что нашла такого во мне Марья.