Аннотация: часть 1 Метаморфоз... опубликована ранее.
МЕТАМОРФОЗЫ И ДРУГИЕ...
КОНЦЕРТ ДЛЯ СУПРУГОВ, ЛЮБОВНИКОВ, ИХ ДЕТЕЙ, КОТА И АВТОРА
С ОРКЕСТРОМ СЛОВ
Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
ОЧЕРЕДНЫЕ МЕТАМОРФОЗЫ
МЕТАМОРФОЗЫ - 3
5. Концерт Љ 3 для Анатолия с оркестром
Я так и не прочел в подлиннике и, видимо, уже никогда в этой своей жизни не прочту великого Гераклита, из которого запомнил два изречения: " Все течет, все изменяется" и " Нельзя войти в одну и ту же реку дважды". К великому сожалению, практика не всегда подтверждает эти постулаты, во всяком (на самом деле, не во всяком - не всегда) случае, в нашей стране. Хотя время постоянно идет вперед, крыши, к примеру, продолжают течь, как раньше, и ничего в данной и многих других ситуациях не меняется. А то, что мы постоянно наступаем на одни и те же грабли, стало уже общим нашим достоянием.
Казалось, моя жизнь не выпадает из приведенных тезисов Гераклита, в ней со временем постоянно происходят изменения, и, если я иногда вхожу в неприятности, то они отличаются одна от другой никак не меньше, чем две капли речной воды. По сравнению с вечными мировыми проблемами - сущая мелочь.
Я благополучно вышел из больницы здоровым, не без удовольствия лежал на спине, занял многострадальную Машей должность начальника отдела с нагрузкой - замом Кашкиным, и - более того - встретился со своим будущим спонсором. И это, несмотря на то, какую характеристику дала ему Маша еще до развода, после одной из наших многочисленных ссор. Как о безукоризненном кандидате в мужья, отвергнутом ею из романтических представлений необходимости выхода замуж только по страстной любви. И вот "гримаса истории" - он снова появляется на авансцене как благодетель - богач - красавец - мужчина в одном лице, жаждущий дать деньги на публикацию романа мужа прежней избранницы, отвергнувшей его чистую и бескорыстную любовь.
На удивление, он оказался душкой, вел себя со мной как подлинный демократ, с одной стороны, и центрист, с другой. Обещал вложить деньги в мой многообещающий роман, минуя банкрот-журнал, который, увы, уже не в состоянии спасти никакие финансовые потоки (ручейки). Он взялся опубликовать роман в курируемом им издательстве, в котором владел контрольным пакетом акций.
Я не стал дожидаться рождения Машиного ребенка, почему-то не спешившего появляться на свет. Хотя врачи заверяли будущую мать, что она непременно родит. Скоро. И не просто родит, а здорового ребенка, и при этом сама ничуть не пострадает, даже наоборот. Я женился совершенно официально, получив бумагу, чтобы раз и навсегда покончить с наследием прошлого и обеспечить жене максимальный покой,
Если бы в советские времена кто-нибудь обещал так долго меня ждать, лишь бы я занял должность начальника сверхсекретного когда-то отдела в секретном институте, я бы принес тому свои соболезнования, настойчиво рекомендуя обратиться за помощью к психиатру: может быть, не столь еще безнадежны его дела, и он вернется к здоровой жизни без помощи дурдома.
Если бы нашелся в мире хотя бы один здравомыслящий человек, согласившийся только взглянуть - не то что прочесть, - рукопись моего романа, я бы счел себя Счастливцевым в стране Несчастливцевых.
Если бы страдающий бессонницей человек обратился ко мне с просьбой дать ему какое-нибудь чтиво как снотворное, а я рискнул проверить в этом качестве свой роман, - и он подействовал на горемыку благотворно, - я бы счел, что не зря потратил на него столько времени и сил.
Но как мог Геннадий (давно нужно представить вам, господа, этого великого человека), нашедший на самом деле, без всяких шуток, принятых в высшем обществе, в самых элитарных сливках страны, достойным публикации мое произведение, известный бизнесмен, пошедший на коммерческий риск, убедивший компаньонов в его отсутствии, не стать моим лучшим другом? Как ему не открыть все мыслимые и немыслимые двери нашего дома, сердец и чего еще я не знаю (не кошельки же ему предлагать), исключая разве что интим с моей женой?
Ну, а если паче чаяния, роман опубликуют, на что я мало надеялся, или точнее сказать, не надеялся вовсе, то стал бы не столько счастлив, сколько... премного огорчен, будучи уверен в полной его несостоятельности, в отсутствии у него читателя (и наши времена тут совершенно ).
А если - это просто невероятно! - мой роман найдет читательский отклик даже при злобной критике (собака лает - ветер носит), я просто-напросто сойду с ума - что ж, по мне давно психушка плачет!
Если бы кто-то сказал мне всего лишь год тому назад, что я самозабвенно, без потери памяти, влюблюсь в собственную жену, да еще не смогу минуты спокойно прожить, чтобы не вспоминать ее черты, - не в дни сомнений и тягостной разлуки, а в рабочие часы, загруженные совсем другими делами, я бы расхохотался тому в лицо.
Если бы нашелся чудак, предсказавший превращение по выходе из палаты Љ6 своего парня в доску, кем все меня считали на работе, в серьезного, основательного мужчину, требующего с себя и с подчиненных пунктуальной дисциплины, добросовестного отношения к труду, я бы не плюнул ему в глаза лишь потому - на то он и чудак, чтобы чудить.
Почему, справедливо спросите вы меня, заключительная часть моего повествования началась со строк, находящихся в полном противоречии с последующим текстом? Всему своему время, милостивые господа, всему свое время. Чтобы долго не мучить вас неизвестностью, скажу лишь одно: никогда нельзя радоваться чему бы то ни было просто так, каждый свой шаг следует соизмерять без потери сознания и доверять собственным чувствам с чувством меры, извините за банальность.
Никаких ударов судьбы или чего-то в этом роде ни по голове, ни по другим частям моего бренного тела не было, скажу заранее, чтобы вы не волновались за меня. Я был настолько занят работой, которой оказалось, как это ни странно, невпроворот, что переполненный счастьем от всех благотворных перемен в своей жизни не сразу обратил внимание на несоответствие между плановыми и фактическими сроками созревания плодов, в которые превратились Машины ягодки, вырастающие, как цветы запоздалые, на моей грядке. Если ягоды в виде работы и романа вызревали в плоды с пугающей быстротой, то ягодка из моего семени что-то не торопилась дать ожидаемый плод. По моим последним наблюдениям, когда я, наконец, пробудился от счастливого сна и тяжелого каждодневного труда на службе, прошло слишком много времени с момента зачатия нашего ребенка, чтобы, не сомневаясь, не заметить изменений во внешности моей обожаемой жены. Но они ни с какой стороны не ощущались. Маша была по-прежнему красива, стройна и весела. Никаких, решительно никаких перемен в ее облике и настроении с тех пор, как мы обрели себя вновь как муж и жена, - совет нам да любовь. Никто из наших знакомых не подозревал, что Маша вот-вот должна разродиться (тут я несколько поторопился относительно вот-вот, времени оставалось предостаточно). Кое-кто из моих приятелей напрашивался отметить новый медовый месяц и новое мое назначение. Не желая подвергать опасности не столько свое здоровье, сколько Машино и ее ребенка (памятуя о моем холостяцком окружении), я отшучивался и обещал как-нибудь отметить эти события в кругу друзей.
В то же время я не имел основательных причин для беспокойства, т.к. всегда слыл профаном в области медицины, как в целом, так и в акушерстве - в частности. Но, хорошо известно, мании базируются не на причинах - для своего возникновения им достаточно подозрений. А они, помните, появились у меня, чуть ли не сразу - еще в 6 палате. Кашкин в отцы Машиного младенца все же не тянул. Все-таки каждая женщина желает иметь ребенка не как бы как и не как бы от кого. Если она родит без любви и не от желанного мужчины, то, во всяком случае, не исходя от противного.
Если кто из моих знакомцев (незнакомцев я не знал - на то они и незнакомцы - о них и говорить бесполезно, хотя вычеркнуть их из претендентов на отцовский трон я не мог) больше всех заслуживал права попасть под подозрение, то именно Геннадий, мой возможный спонсор, не ставший моим другом лишь из-за отсутствия у нас свободного времени для полного запанибратства.
Пока мы с Машей были в разводе, она вполне могла согрешить с кем-то. И не мне кричать во все горло, мол, Земфира не верна, Земфира не верна! Коль скоро я много раньше, будучи женат на Маше, изменял ей. Но у меня плохо умещалось в голове, как Маша пошла на любовную связь, не приняв никаких мер техники безопасности, к которым прибегала со мной из-за моего крайне негативного отношения к несвоевременному деторождению. Очевидно, чужое отцовство, чье бы оно ни было, должно было стать мне карой небесной за все мои прежние грехи, включая нежелание иметь своего ребенка. Теперь он будет моим, но не собственно моим, а чужим. Но я ни при каких обстоятельствах не собирался отказываться ни от Маши, коль скоро она решила избрать меня отцом ребенка (видимо, другие папаши еще меньше годились на эту роль), ни от ребенка, в котором не окажется и грана моих генов. Скорее всего, тут были замешаны гены Гены - приятеля Маши со студенческой скамьи. Он добивался ее благосклонности в юные годы, хотя не испытывал недостатка в женщинах, будучи видным парнем на деревне (не понимаю, для чего Маше понадобилось просвещать меня; наверное, тут сказалось желание "преступника" хотя бы разок взглянуть на место преступления - бессознательное влечение к смерти, не иначе). Впоследствии он стал человеком с большой буквы в нашем отечестве и Отечестве Лужкова. Еще раньше, когда заимел капитал и умело распорядился им так, что нарастил его - да еще как! - встретил бедную Машу. И продемонстрировал ей во всей широте своей души и тела, какие блага может отстегнуть от своих щедрот, даже если она взамен ничего не просила. Какая женщина устоит против такого соблазна, господа? Вы встречали женщину, ради мужа которой без всяких ее затрат, благодетель готов выложить кругленькую сумму? И не забудьте, муж ведет себя, как последняя сволочь, - отвергает любую помощь жены. Шляется по бабам, а она терпит все, чтобы сохранить его. Но он провоцирует ее на окончательный и бесповоротный разрыв - на развод. И вот она свободна от всяких обязательств. Геннадий звонит ей на работу, не дозвонившись до дома, чтобы узнать, куда пропал ее благоверный, которому сделано лестное предложение.
- Может быть, я обидел кого-то, тогда готов принести свои извинения, нет, слава Богу, а то я уж, черт знает, что стал думать о себе... Как, уже развелась? Извини, я не хотел вмешиваться в твою личную жизнь - не имею такой привычки... Что ты говоришь? И у меня сегодня свободный вечер. Может быть, встретимся, поговорим на более приятные темы, чем развод... Что? Жена меня оставила? Нет - не совсем и не насовсем. Пока только на сегодняшний вечер, ради своих благотворительных дел. Так я за тобой заеду, давай адрес, через час я у тебя, и сразу поедем куда-нибудь. Есть одно тихое местечко, где хорошо кормят. И не мозолишь глаза - в моем положении это излишне, надоело все время быть на виду... Благодарю, значит, в семь, жди...
Примерно таков был ход моих мыслей. Мерседес, красивый видный мужчина, можно сказать, друг детства. Замечательный ресторан, о котором Маша никогда не слышала, обслуживание, вина, еда экстра - класса. Приятная беседа - ни звука о всяких делах, проблемах. Ностальгические воспоминания.
- А помнишь? Ведь я был в тебя тогда влюблен, не знала? А если б знала, что тогда? С тем же успехом? Почему все женщины думают лишь о том, что мужчины добиваются от них одной близости? Ты так не думаешь, и никогда не думала? Зря, если мужчина влюблен, никакой фальши в отношениях любящих людей не должно быть. Вспомни "Мужчину и женщину" Лелюша... Не благодари, это я признателен тебе за чудесный вечер. Позволь подержать твои розы, пока надеваешь шляпку. Она очень идет к твоему лицу, выглядишь сейчас еще лучше, чем тогда, когда я был безнадежно в тебя влюблен. Не терплю банальностей, но мне кажется, я так и не сумел избавиться от наваждения той любви. Нет, нет, не говори, тут нет ничего общего с простым желанием, я далек от мысли соблазнить тебя, хотя, признаюсь, не могу скрыть своей страсти. И это не одно воспоминание, не одно. Кажется, мы приехали, твой дом? Спасибо, Машенька, за прекрасный подарок - этот вечер с тобой Я тебя поцелую на прощание - в щечку? Он ничего не видит, не волнуйся... Ты не пригласишь меня к себе? Еще не так поздно, правда? Ты не одна? Старый дурак, как это я не подумал! О тебе никто не станет волноваться, если мы еще немного побудем вместе? Некому? Прекрасно... Нет, нет, не прекрасно, ты не расслышала, просто я сказочно рад нашей встрече и заговариваюсь, как мальчишка в день первого свидания... Куда мы едем? Я не хотел навязываться, чуточку солгал тебе, я сегодня один, и не только сегодня, жена с детьми в Париже - у близняшек каникулы, пусть немного развеются... Что ты сказала? Единожды солгав... Ты права, я не должен был тебя обманывать, извини... Поделом мне... Ты не сердишься, на конфетку... Не любишь? Что-то я волнуюсь и пошло острю, как в "Сильве", помнишь? Я ужасно старомоден, откуда только? - люблю оперетты и старые песни, наверное, унаследовал эти склонности с молоком матери, да и отец мой был большим любителем ... Ты тоже? Чему ты смеешься? Я вовсе не это имел в виду, мой отец всегда - почти - был верен матери... Здоровый консерватизм, наверное, поэтому империя так долго просуществовала, а ты как считаешь?.. Вот мы и дома. Зайдем, попьем кофейку с коньяком - французским, никогда не пила такого, я думаю. Что мы недавно пили? То же французский, но такого, как у меня, у них нет... Решайся, милая... Никогда еще не пил такой аромат из женских уст... Опять говорю пошлости, очень волнуюсь. Какой я ловелас? Оставь. Самый обыкновенный человек... Ничто человеческое, смеешься? Тут, ничего не поделаешь. И прочее, и прочее.
(Нет ничего проще и горше, чем строить подобного рода догадки, когда ревность застит глаза.) Очевидно, Маша скрыла от любовника, что носит его ребенка, иначе бы он не чувствовал себя со мной столь свободно. Впрочем, мне ничего неизвестно о мире, в котором они живут. Если бы такие люди, как он, не умели скрывать свои мысли и чувства, наверняка не стали б элитой...
Я спрашивал себя, отчего так спокойно воспринимаю ближайшее будущее, которое так или иначе, рано или поздно свершится и обретет вполне зримые человеческие черты, совсем не похожие на меня. Видимо, во мне произошли необратимые перемены. Конечно, можно попробовать внести ясность в вопрос, кто на самом деле станет биологическим отцом Машиного ребенка, поговорить с женой начистоту, откровенно, без всяких проволочек, спокойно, без битья посуды и самой Маши. Нужно войти в их положение - ее и ребенка. Но, как это ни странно, данная проблема не настолько волновала меня, чтобы рисковать возникновением масштабного осложнения отношений между нами, финал которых нетрудно предугадать. Посудите сами, господа, ведь при странном стечении обстоятельств, когда природа загадывает загадки, на которые человечество не дает ответы до сих пор, отцом ребенка мог оказаться я сам. Вполне резонно, у Маши появились бы все основания возненавидеть меня и положить конец нашей любви, своей любви ко мне, определенно, если б я прямо поставил перед ней вопрос, кто в действительности станет папой (уж, лучше бы римским). У меня хватило ума понять тот непреложный факт, что Машина любовь ко мне не выдержит испытания любви к своему ребенку, которого я принимаю за чужого мне самому. Кроме того, хотя мои поздние подозрения намного превосходили более ранние, все же последние были решительно отвергнуты Машей - как абсолютно несостоятельные - и отринуты мною самим за отсутствием прямых улик. В конце концов, малозаметная беременность жены не давала мне оснований в правовом поле на предъявление обвинений такого характера; как за клевету я мог быть лишен очень многих привилегий, которыми все еще пользовался, хотя и не столь безгранично, как раньше. Мои бездоказательные претензии ничего позитивного никому из нас не давали, так как я в любом случае, кто бы ни был папой ребенка, собирался принять последнего (конечно, не папу) как своего. Разумеется, отцовское ярмо несколько легче нести, если сознаешь, а главное, чувствуешь, благоприобретенным тобой самим. Отцовские инстинкты, разбуженные Машей в больнице, Машина любовь делали это ярмо не таким безусловным. Я сам собирался, если помните, осуществить первую серьезную попытку стать отцом - в виде устной декларации о намерениях. Полюбил своего ребенка еще тогда, когда речь о нем не заходила. И сейчас я любил Машиного, но еще больше - собственного ребенка, поэтому поставить знак равенства между собой - отцом своего ребенка - и собой - отцом ребенка чужого - все еще не мог. И смогу ли вообще, большой вопрос...
Моя любовь к жене, как это часто бывает в конкретной действительности, хотя и омрачалась Машиным возможным обманом, не перешла в ненависть, напротив, она усилилась, пусть и приобрела болезненный характер. Это чувство сумело сохранить в себе эпикурейское начало, основанное на влечении к жизни, включающем в себя два главных элемента: сексуальное влечение и самосохранение. Даже на бессознательном уровне я никак не проявлял противоположного влечения - к смерти. Оно могло найти выражение в агрессии по отношению к Маше и коллегам по работе, особенно к тем из них, кто зависел от меня. Я переживал последний катаклизм, но был исключительно корректен со всеми, включая жену и Микса. Довольно остро воспринимая надвигающуюся опасность появления на свет младенца, зачатого Геннадием (скорее всего), я понимал - пока отец все еще недоказуем, ломать копья и тем более стулья, все же преждевременно.
Вы, должно быть, удивлены последней метаморфозой, происшедшей со мной, переходом моего экспансивного состояния в - меланхолическое. Да, все перемены сделали свое дело. К тому же я с некоторым запозданием в свои тридцать пять лет превратился, наконец, из куколки в бабочку, другими словами, из мальчика в мужчину. Хотя в биологическом смысле стал им в юношеском возрасте, а мужем - "несколько" позже. Хорошо все это или плохо, простите, господа, все же не вам судить, а мне. А я (тут перемены пока обошли меня стороной), как раньше не судил себя строго, так и теперь. Тем более, если кого и следовало ставить к позорному столбу, так, согласитесь, меньше всего меня. И вообще наступать снова на те же грабли я рекомендую лишь тем из вас, кто добровольно рвется к ним по нашей доброй российской традиции.
Тем, кто осуждает меня за отступничество от своих прежних идеалов, подслащу горькую пилюлю. Я решил отказаться от любых объяснений как на тему, кто отец ребенка, так и от всяких контактов с Геннадием. Мой роман не нуждался в подпорках. Он вполне мог обойтись без крыши в лице Геннадия. Независимо от того, имело ли его меценатство характер, близкий тому, что я видел по телевизору.
Одна замужняя женщина Машиных лет по имени Наташа спрашивала, стоит ли ей, горячо любящей своего мужа, в свою очередь, не чающего в ней души, изменить ему за пятьсот тысяч баксов с одним крупным бизнесменом, предложившим эту кругленькую сумму за одну ночь любви. Почти у всех дам, бурно обсуждавших проблему, трахаться или не трахаться за такие сумасшедшие деньги, потекли слюнки. Некоторые особы тут же предложили себя взамен просившей совета, как ей поступить с мужем и бизнесменом. Может быть, ради мужа, его светлого будущего, стоит, закрыв глаза в буквальном и переносном смысле слова, удовлетворить похоть или прихоть, - как ему или телезрителям больше нравится, - богача? Ни ей, ни мужу от этой формальной связи не станет ни холодно, ни жарко. Ведь они оба ничего не потеряют, даже если мужу придется присутствовать на встрече Наташи с бизнесменом в качестве зрителя или партнера в роли, угодной спонсору. После того, как выработалась почти единая точка зрения, одобряющая стоимостью 5ОО тысяч долларов США праздник любви между Наташей и бизнесменом, завязалась острейшая дискуссия между всеми, кто не мог без живого интереса и содрогания оставить только при Наташе ее переживания, быть ей или не быть, быть или только казаться. Миловидная, интеллигентная девушка лет восемнадцати сказала, что с таким беспрецедентно щедрым человеком лично она хоть сейчас, не заходя домой, пойдет на все и куда угодно. Поэтому от всей души желает Наташе не упустить такой грандиозный шанс в их с мужем жизни. Другая девушка, чуть постарше предыдущей, посоветовала Наташе проявить спокойствие и выдержку, не терять головы и взять с богача деньги вперед. И никаких авансов - со своей стороны. С его? Никак не меньше половины, чтобы на все сто не надул впоследствии. Это раньше мы, дурочки, верили мужским обещаниям, теперь, дудки, деньги вперед. Обычная, принятая в деловом мире, предоплата. Ее поддержал красавец-мужчина, напомнивший о всеобщем, не имеющем аналогов в мире, обмане, в котором едва ли не первую скрипку играет само государство. (Ведущий ток-шоу взглянул на оратора с недоумением.) Если Наташа не получит деньги до, после не получит никогда, по себе знает, его не раз и не два надували партнеры. (Аплодисменты в зале!) Наташа ничего не приобретет, кроме возможной болезни, но потеряет - хотя бы того же мужа. Тот не простит ее, когда пронюхает - благодаря этой передаче, как глупо она себя подставила, не взяв деньги вперед, пусть аванс. Тут же выступила пожилая матрона, когда-то играющая девчонок в кино. Она осудила тех, кто плохо думает о людях. Как тот мужчина (кивок в сторону красавца). Если девушка выскажет или просто выкажет хотя бы одним жестом свое недоверие деловому человеку, он вправе отказаться от всякого сотрудничества с ней. За такие деньги уж как-нибудь найдет себе другую - и более молодую, и более красивую, и более порядочную, без всяких нагрузок в виде мужей и детей, только осложняющих ведение серьезных дел. И еще сказала бывшая девчонка - пусть ее не перебивают и не вырывают микрофон из рук,- какие Наташа может дать гарантии визави, что не сбежит вместе с мужем и деньгами на Запад, не выполнив условий договора? (Я прошу вас, милочка, знаем мы цену обещаниям женщин, влюбленных в своих недоделанных мужей). Применивший силу, чтобы овладеть микрофоном, седовласый джентльмен, возмущенно воскликнул, да за такие деньги, дамочки, отдаться мало, но не успел обосновать свою точку зрения. Он лишь успел предложить бизнесмену (в соответствии с рыночным законом соответствия спроса и предложения) снизить Наташину ставку или запросить у нее дополнительные услуги. Но какая-то уродливая тетка прервала его, безапелляционно заявив, что Наташа сама обязана приплатить бизнесмену, отдавшему ей предпочтение перед другими. Она, к примеру, согласна, если он смотрит передачу, на 5О тысяч рублей, да, да рублей, а не паршивых американских долларов, за которые легко покупаются далеко не все россиянки (тут наступила пауза, затем последовали жидкие хлопки). Сидящий рядом мужчина не менее приятной наружности выступил почти с политическим заявлением. Лично я не понимаю всей этой меркантильности, что за валюту, что за рубли, невзирая на продажу России Березовским, Гусинским и Ходорковским. Добро бы они принадлежали к титульной нации, так ведь нет же! Я совершенно бескорыстно готов предоставить всего себя без остатка такому щедрому человеку, если, разумеется, он одной со мной крови и полная противоположность большинству так называемых новых русских - жлобов и жмотов. Кто-то с галерки, не дождавшись своего часа (передача подходила к концу), крикнул пискливым женским голосом последнему оратору, что с него нечего взять, кроме цепей на шее в виде жены, детей и антисемитизма. Тут же получил от оппонента мгновенный ответ: как раз он, в отличие от нее, имеет, и, в доказательство, показал зрителям, находящимся до того мгновения в полном неведении, о чем идет речь, согнутую в локте вытянутую вперед руку. Публика встретила "наш ответ Чемберлену" дружным одобрительным смехом. Шоумен взглянул на часы. К сожалению, время неуклонно приближается к концу. Отдав три минуты времени рекламе презервативов, прокладок, памперсов и пива, он поблагодарил Наташу и аудиторию за откровенный обмен мнениями по животрепещему (так и сказал) вопросу и подвел итоги. В таком сложном деле Наташа должна положиться только на себя и своего любимого мужа. Надеюсь, этот обмен мнениями поможет колеблющимся супругам выработать единую точку зрения. Главное - не деньги, а любовь и согласие между мужем и женой. Конечно, случай неординарный, встречается далеко не каждый день. И потому, если Наташиному мужу интересна моя точка зрения, то я бы на его месте в любом варианте поддержал супругу. Еще хочу дать вам совет: в случае принятия положительного решения, в интересах дела и обеих договаривающих сторон, следует оговорить безусловную закрытость сделки. Так как, хотя никому не должно быть до нее дела, разжигать чужие страсти, например, зависть и другие родственные чувства, в высшей степени аморально. Он поблагодарил Наташу, выступавших и остальных присутствующих в зале, а также телезрителей за внимание к своему телешоу и простился со всеми... Все же я далек от проведения параллелей между телевизионной троицей (Наташей, ее мужем и потенциальным любовником) и нашей - (Машей, мною и Геннадием - вероятным любовником и отцом Машиного ребенка). Но шоу вызвало у меня некоторые нехорошие мысли...
Мои лучшие намерения соблюсти спокойствие в виду рождения неведомо чьего младенца разбились о жестокую жизненную реальность. Я столкнулся с неизбежными Машиными вопросами, что собственно со мной происходит в последнее время. Я бы на ее месте, разумеется, воздержался от них и не провоцировал мужа. Но, видимо, женская природа, независимо от того, кто виноват, ждет от мужчин определенности, понимаемой ими как признание себя полными кретинами, исповедующимися перед ними во всех своих грехах, даже если они абсолютно чисты. У меня хватало выдержки отвечать Маше односложно, не затрагивая ее больного самолюбия и не забывая о том незавидном положении, в котором она пребывает, не важно от кого.
Наблюдатели отмечают, на женщин, ждущих детей не на улице и не из школы, действуют некоторые физиологические, физические, моральные и духовные нагрузки, облегчение которых они возлагают на своих мужей - виновников (часто невольных), если не всех своих бед, то радостей (это называется, делиться поровну). По известным вам причинам я не оказал Маше сознательной поддержки в ее ратном подвиге, но что до остального, всячески старался оградить ее от сколько-нибудь тяжелой и неприятной работы дома. Носил из магазина продукты, мыл посуду, подметал пол, выбивал ковер, пылесосил, делал любую работу. Старался не допускать ее волнений от разговоров на темы, смущающие рвущийся наружу мой дух, держа его взаперти.
Мне приходилось осваивать новую должность в трудное время, когда пришел срочный госзаказ. Ошалевший от перемен Кашкин не столько помогал мне, сколько вставлял палки в колеса, хотя сам того, возможно, не сознавал. Это не способствовало моему ежеминутному нахождению возле Маши и душещипательным беседам вечером и ночью, когда мы оставались наедине. Давала себя знать дикая усталость, не позволявшая мне тем более желать от Маши того, что она могла от меня ждать, несмотря на энный месяц ее беременности. Несвойственное моему былому темпераменту индифферентное поведение, ограничивающееся легкими поцелуями в лоб и щеки, сбивало ее с толку. Я очень осторожно касался разговоров на тему любви и ребенка, что, видимо, пугало мою жену и - в силу ее ментальности и положения - раздражало, как ни старалась она это скрыть. Сам я держался молодцом, удивляясь собственной выдержке и силе воли. Маша, знавшая меня достаточно хорошо, своевременно не осознала - своими новациями я обязан и ей, выхолостившей из меня не только затянувшиеся не по возрасту и положению холостяцкие привычки, но и другие недостатки, ставшие не только моей, но и ее второй натурой. Она решила, я разлюбил ее, или еще хуже, я, хотя и полный болван, все же догадался, что и кто к чему. С работы я возвращался поздно, во время обеда-ужина спрашивал про ее здоровье, состояние, занятия в течение дня, чем помочь. На все это - я даже не сразу заметил - получал маловразумительные ответы, в которых слышалось одно желание отделаться от моих вопросов, а однажды она не сдержалась.
- Ты никому ничего не должен.
Такие ответы не ставили меня в тупик и не вызывали ожидаемой ею реакции. Она старалась скрыть разочарование от моего ледяного спокойствия, поцелуев в лоб, чтения газет или тупого сидения перед телевизором, вещавшего о давно известном или легко предсказуемом, полудремотного состояния перед вставанием с дивана, потягивания, вздохов, что безумно устал, извинений за молчание и страшную усталость, из-за которой испытываю одно желание - скорее свалиться в койку. (Здесь Маша с недоумением смотрела на меня, словно хотела спросить, что я имею в виду, но молчала и ждала ответа на свой немой вопрос, а у меня не раскрывался рот, чтобы сказать, больше всего, несмотря на усталость и навязчивые мысли о чужом ребенке, я все равно хочу тебя.) И я направлялся на свой заранее расстеленный Машей диван - мое индивидуальное небрачное ложе, на котором, во всяком случае, я ненароком во сне не ударю Машиного ребенка по причине его отсутствия вместе с матерью. Разговор о койке, как понимаете, был чисто иносказательным, но Маша каждый раз застывала с беззвучным упреком в глазах...
Утро, о котором пойдет речь сейчас, началось с того, что я не стал будить проснувшуюся жену, лежащую неподалеку от меня на нашей двуспальной кровати. В костюме прародителя я носился по комнате в поисках трусов. Мне казалось, они упали со стула, куда я бросил их вечером перед сном, подняты Машей и положены неведомо куда. Хорошо известно, если вы встали не с той ноги или что-то сразу у вас не заладилось, весь день пойдет насмарку. Я начал злиться на себя, на Машу, на ее ребенка, на работу, на все на свете. В комнате стоял полумрак, шторы - задернуты, я их не раздвигал и свет не зажигал, чтобы не разбудить своих близких (жену и ребенка), которые, я не сомневался, наблюдали за ненормальным голым типом, уже не раз ощупавшим и осмотревшим, насколько это позволяли его несовершенные органы осязания и зрения, все мыслимые и немыслимые места в комнате, где априори могли находиться его трусы. Меня настолько огорчили все неприятности, снежным комом обрушившиеся в этом году, что простая мысль - плюнуть на исчезнувшие трусы и взять из тумбочки другие - не пришла в голову. Конечно, я не заподозрил Машу и тем более ее ребенка в издевательстве кого-то из них надо мной, игре поутру в прятки, в непонимании - идет время, я трачу свои нервы на пустяки, останусь без завтрака, иначе просто ничего не успею и опоздаю на работу, хотя только-только добился того, чтобы мои подчиненные стали, наконец, вовремя приходить в институт, не испытывая особого удовольствия от отмены, чуть ли не последней имеющейся у них льготы. Потерянные вещи любят, чтобы их искали, и потому никогда не находятся сразу, нужно переждать некоторое время - они сами найдутся. Поэтому я направился мыться и бриться в ванную. А затем невозмутимый, абсолютно спокойный вернулся в комнату, полный уверенности - трусы ждут, не дождутся своего хозяина или, на худой конец, подброшены мне женой с ребенком или хотя бы сжалившейся надо мной судьбой. Ничего подобного! Мне показалось, прошла целая вечность, пора уже выбрать одно из двух зол: либо разбудить Машу - пойти ей на поклон, либо обойтись без трусов. Я выбрал последний вариант, и злой, как сторожевая собака, стал надевать брюки на голое тело, но попал обеими ногами в одну штанину и громко чертыхнулся, - даже мертвый обязан проснуться - не то что беременная. Я стал вытаскивать правую ногу из левой штанины, но она застряла в ней и не желала вылезать, не помогло и ругательство. Уже находясь в свободном падении, в последний момент, каким-то чудом я схватился за стул, на котором совершенно безмятежно паслись под моей рубашкой и теперь свалились на пол те самые трусы, из-за которых я возненавидел всю вселенную. И когда с разъяренным видом вылез из брюк, изменивших мне вместе с трусами, схватив последние, как змею, я услышал приглушенный хохот жены. Я понимал, учитывая смехотворность ситуации, в которой оказался по собственной вине, в ее положении уместно и не такое, но моя злость не только не стихла, а усилилась, так как увидел себя со стороны. И вместо того, чтобы посмеяться над собой, как это обычно удавалось в куда более унизительных для моей персоны жизненных ситуациях, я, скрежеща зубами, едва слышно, задал сакраментальный вопрос, что это еще за смех. Маша совершенно открыто смеялась мне в лицо - это уже переходило все границы. Да она просто издевалась: совершенно очевидно, пока я мылся и брился, она подкинула трусы туда, куда я, кажется, их и положил, во всяком случае, где тысячу раз искал, нет, такие шутки нужно пресекать в корне! С трусами в руке, размахивая ими, словно флагом и одновременно как вещественным доказательством ее преступления, я решительно направился к Маше и неожиданно для себя осознал - буквально через маленький шажок упрусь в жену, насмешливо наблюдавшую за тем, как дальше будут развиваться события. И понял, в сущности, ничего обидного для меня не произошло, но инерция злости и обиды, накопленная за последнее время, была чрезмерна.
- Может быть, ты скажешь мне, что тут смешного!
Маша, давясь от смеха, не могла произнести ни слова, она рукой показывала мне на себя и на меня, давая понять, мы оба смешны, над кем еще должны смеяться, как не над собой. Это окончательно дошло до меня лишь тогда, когда я тихо, почти про себя, выругался, но Маша услышала мою брань и явно смутилась, как если б попала впросак своим зашедшим слишком далеко неудачным розыгрышем. Мне бы извиниться перед женой, но я уже завелся, вспомнил, что должен сказать Кашкину по поводу сделанного им мне накануне предложения поставить себя на его место, и данного мною обещания как следует подумать над этим, и дать четкий ответ утром на следующий день, т.е. сегодня. Предстоял неприятный разговор. Я уже забыл об эпизоде с трусами, и в упор не видел ничего и никого, кроме Кашкина, с ненавистью смотрящего на меня и извиняющегося передо мной за свою провокацию... Настолько я вошел в роль Кашкина. Но пришел в себя и подумал, наверное, обидел жену. Все это длилось доли секунды. И когда подошел к ней на расстояние, меньше вытянутой ею из-под одеяла руки, я успел заметить в ее глазах слезы, от которых, как обычно, даже сильнее, почувствовал себя последней скотиной. И только тогда окончательно понял, чего бы это мне ни стоило, ни стоит, ни будет стоить в будущем, именно сейчас наступил тот самый пресловутый момент истины, который решит все между нами: я должен обнять ее, прижать к себе и сказать, что люблю ее, как никогда еще ни любил. Такая вот метаморфоза! Но... Но вместо всего этого я вслух обозвал себя сволочью, сухо извинившись перед Машей.
- Если обидел тебя, то не нарочно, не хотел обидеть, ты не виновата в том, что я, слепой идиот, не нашел свои трусы на том месте, куда положил их вечером; вместо того чтобы носиться, как угорелый, сверкая яйцами, по всей квартире, мог догадаться взять другие трусы, так нет же, бегаю по комнате, бужу жену и от злости на себя не понимаю, как смешон и омерзителен.
Маша взирала на меня не столько с пониманием, сколько с состраданием, и даже в своем интересном положении ей хватило ума и такта войти в мое - неинтересное, чтобы улыбнуться так, как умеет одна единственная женщина в мире. Почти обнаженная, как никогда, желанная, она подошла ко мне, дала вытереть ей глаза, поцеловала меня в губы, прижимаясь к моему вожделенному телу, и одним этим, в один миг исчерпала более чем дурацкий инцидент. Я взглянул на часы, а Маша смеялась.
- Ты бы только посмотрел на себя сейчас, до того я тебя люблю.
Я не увидел никакой связи между сказанными ею словами, но почувствовал, как еще большее тепло, уже жар, растекается по всему моему телу в знак благодарности и ответной любви, которая никогда не прекращалась и лишь замерла в ожидании, когда она, наконец, будет правильно понята. Я уже ни о чем другом не думал, тем более что Маша потянула меня к себе, стягивая с меня майку. Не в силах сопротивляться желанию, я жалко лепетал о тщетности наладить летящую в тартарары трудовую и производственную дисциплину в отделе, в то же самое время ощущая свое и Машино горячее дыхание и проваливаясь в нирвану...
Когда я отдыхал от трудов своих тяжких и сладостных - от праздника, который, к великому сожалению, не всегда со мной, то понял: " И было утро" - уже было, а не еще, - наступал день, а мне нужно хоть как-то утрясти с начальством свой вынужденный прогул на работу. Я позвонил шефу, извинился перед ним за свое отсутствие на работе по причине неважного самочувствия и попросил отгул до следующего дня. Директор онемел на том конце провода, что это еще за старорежимные отгулы (многочисленные переработки считались с недавних пор нормой, меня и взяли потому как, по относительной молодости, понимал, в какое прекрасное время мы живем), но, видимо, от безвыходности ситуации, когда качать права бесполезно, коль скоро я поставил институт перед свершившимся фактом, а, возможно, мои жизненные токи дошли до адресата, получил сухой ответ.
- Что ж отдыхайте, Анатолий Семенович, придете завтра, тогда и объяснитесь подробнее, сейчас я занят более серьезным делом.
Дурак, он не понимал, нет на свете более серьезного дела, чем любить и заниматься любовью с любимой женщиной! И счастливый оттого, что наступает день и будет вечер, целые день и вечер в полном нашем распоряжении, - это вам не выходные для всех дни и вечера, - я решил, завершая в прекрасном настроении первый свой отдых, не говорить Кашкину ничего плохого. В конце концов, кому отчасти я обязан своей должностью? Пусть же и ему от меня что-нибудь отколется...
И когда я снова отдыхал от следующих своих трудов, Маша сказала, как все у нас здорово вышло, и все ведь благодаря трусам, которые... и рассмеялась грудным голосом. Я вспомнил, чему на самом деле мы обязаны, и строгим голосом, в котором легко угадывалась вся несерьезность моих намерений, потребовал от Маши объяснений. Она приняла правила игры и заплетающимся голосом провинившейся девочки признала свою вину.
- Обещаю никогда не прятать от мужчин их трусы и подглядывать за теми из них, кто, то ли неспособен, то ли не желает приструнить некоторые свои члены. Сделаю для себя далеко идущие выводы, выполню любые - исходящие от них - пионерские поручения...
После этого я простил девочку, хотя пришлось слегка отшлепать ее по попке. Получив наказание, Маша отметила, как это я великолепно придумал спрятать свои трусы. Я решил, она заговаривается или шутит, желая продолжить невинную игру, но она настаивала на своем мнении - никогда не знаешь, что через минуту заявит вам женщина, особенно беременная. Уверенная в своей правоте, Маша даже разозлилась, почему я не принимаю ее всерьез.
-Ты знал, я не сплю, все видел, и создавал у меня иллюзию поиска трусов. Твое приподнятое настроение по контрасту с разыгрываемым гневом выдало тебя с головой, не оставляя никаких сомнений, чего ты действительно хочешь. Единственно смущало отношение к работе, с которым никак не вязалось все твое поведение.
Далее между нами состоялся короткий диалог, суть которого свелась к деталям, которые, на Машин взгляд, соответствовали лучшим мировым образцам.
- Хотя мое мнение на этот счет носит в известной степени умозрительный характер, поскольку я не знала других мужчин, оно все же подтверждается прежним опытом близости с тобой и тем, что ты уже дважды - а еще далеко не вечер - привел весьма убедительные аргументы в свою пользу. Если этот твой голод прошел, если худо-бедно его удовлетворила, встанем и утолим другой голод - ведь мы с вечера росинки во рту не держали.
Я так подробно остановился на некоторых моментах того утра лишь для того, чтобы вы поняли, господа, насколько неоднозначно складывалась моя жизнь. Независимо от того, разыгрывала меня Маша или нет, мужское вожделение сыграло со мной ту самую шутку, которая привела меня, в конечном счете, в Машину кровать, не взирая на работу и самое добросовестное к ней отношение. Видимо, желание моего тела не нашло иного пути для преодоления сопротивления духа. На протяжении всего того дня я постоянно убеждался в нашей взаимной любви и не мог понять, как Маша могла обмануть меня с ребенком. Банальный эпизод с трусами мы обсуждали так серьезно, словно в нем заключалась вся квинтэссенция наших отношений. Мы снова и снова возвращались к нему. Если (по-моему) Маша разыгрывала меня, то лишь затем, чтобы снять возникшее между нами напряжение и побудить меня придти к ней, лечь в ее постель и заняться некогда любимым делом. Если же (по Маше) я не нашел ничего более умного, как разгуливать перед ней обнаженным, соблазнять под предлогом поисков трусов, все это понадобилось мне для того, чтобы дать Маше понять, чего я хочу, и получить от нее ответный сигнал. Так мы рассуждали, выдвигая разные интерпретации самого глупого эпизода в нашей жизни...
Вам, господа, вся эта история может показаться всего лишь глупой любовной прелюдией низкого пошиба, когда в качестве приманки - пусть неумышленно - используются предметы (как в данном случае), не вызывающие у женского большинства особенного восхищения - ведь они видели такое, что вам, господа, и не снилось, поэтому лучше не рисковать. И если доверимся Машиным словам обо мне как единственном, а потому несравненном мужчине, тогда придется абстрагироваться от Геннадия. А что до самой любви, то все эти вещи имеют к ней косвенное отношение и ровным счетом ничего не доказывают, хотя и не опровергают. Но они, несомненно, характеризуют наш низкий духовный и интеллектуальный уровень, какую бы должность на работе мы ни занимали.
Женщины любят ушами, а не глазами, тогда как мы, мужчины, предпочитаем глазеть, а не вслушиваться. Уже только поэтому следует сдерживать свои порывы попадаться им на глаза в любом виде и как можно больше говорить приятные их ушам слова. Тогда успех обеспечен, будь мы кривые, лысые, старые, больные, хотя при других равных условиях они все же предпочтут бедным и больным здоровых и богатых. Заканчивая данное лирическое отступление на тему "Мужчина и женщина", я выскажу еще два соображения. Мало того, что женщины не любят глазами, они предпочитают говорить о нас за глаза одно, а нам - в глаза - другое. Почти все мужчины с самого юного возраста пялят глаза и наслаждаются видами обнаженных красоток в разного рода журналах и фильмах, тогда как женщины совершенно равнодушны к изображениям голых мужчин, потому магнатам, вкладывающим огромные деньги во все это, ничего другого не остается, как оставить обнаженных мужчин в покое, позволяя им сниматься разве что со спины или до пояса, не переплачивая им. Так как, в противном случае, число женщин-читательниц и зрительниц скорее снизится, чем увеличится, а мужчин - прибавится немного. Рассматривая проблему шире, мужчине вообще следует быть скромнее - не на виду. И тогда он будет выглядеть в глазах женщин выше, стройнее и умнее...
Что до меня, я не считал себя ни героем, ни подлецом - ни нашего, ни прошлого времени. Назначение меня начальником отдела в сверхсекретном, несмотря на сближение с Западом и вынужденное согласие иметь на своих границах некогда враждебные страны НАТО, институте, можно считать следствием... отрыжки старого режима. Любой человек, хорошо знавший свое дело и имеющий за душой сравнительно чистую анкету, может занять высокую должность, но лишь при отсутствии своих или блатных креатур. Единственное отличие от прежнего времени заключается в партийности, которая раньше была необходима, в крайнем случае, желательна, тогда как сейчас скорее вредна, так как, куда ни посмотри, кругом у власти, что вверху, что внизу одни коммунисты, с возмущением бросившие на свалку свои партийные билеты и сохранившие их в голове. А мне просто повезло, так иногда бывает. Меня уже знали по работе на низовом уровне - я успел отметиться как передовик-рационализатор. Кроме того, Кашкин не сумел преодолеть уровень своей некомпетентности, лучшие спецы подались, куда глаза глядят и уши слышат. А моя не вполне арийская национальность и внешность по контрасту с доперестроечной эпохой даже вошла в моду и пошла в гору, многие одной с моей половинкой крови стали олигархами, некоторые из них - к моему стыду, так как все мы в равной мере отвечаем за все, что происходит на нашей старушке - планете Земля... И главное, своей карьерой я, прежде всего, обязан Маше, которая, сколько я ни сопротивлялся, добилась своего - сделала меня начальником - грозой подчиненных, вольготно живших при Кашкине, которого презирали и одновременно жалели, получив меня. Они попали из огня да в полымя: ожидаемое ими улучшение жизни были за горами, за долами, а небольшие сдвиги в лучшую сторону не связывались со мной, так как не я принес с собой госзаказ, давший им работу, не я выплатил зарплату за предыдущие два года, разумеется, без учета бешеной инфляции. А тот, кто остался и помнил меня по недавнему прошлому, справедливо не простил мне то, что я выцарапал часть заработанных раньше денег еще при увольнении. Хотя инфляция настигла и меня, все же не настолько разрушительно, отвратительно и противно.
Как видите, господа, в результате я ничего не потерял - только выиграл, а победителей, как известно, судят, да еще как! Моим подчиненным решительно не повезло с их начальником. Если б они знали, чем я занимался в рабочее время пусть с женой, они бы разорвали меня на части, некоторые из которых не нашли даже собаки-ищейки.
Наверное, я всем пришелся не ко двору - подчиненным, так как стал их боссом без всякого на то права, приятелям - из-за метаморфозы, происшедшей не столько с моими принципами (мы никогда не ставили их выше земных радостей), сколько с беспринципностью (изменой этим радостям, а, следовательно, и им самим; особенно они не могли понять, как я, хотя бы на период временной жены нетрудоспособности, не стал коллаборационистом и прежним своим в доску парнем, что было бы вполне естественно, исходя из того положения, в котором мы с женой оказались). Только Маша продолжала бескорыстно любить меня, разделяя мои трудности, не забывая о носимом в чреве ребенке.
Известно, множество мелких пакостей хуже одной крупной. Примерно через неделю после того, как мы достигли почти полного взаимопонимания, я, не желая ухудшения отношений с женой, неохотно дал Маше обещание позвонить Геннадию, чтобы в соответствии с прежней нашей с ним договоренностью узнать, куда и когда принести первый экземпляр рукописи законченного романа. Но поскольку я уже твердо решил поставить жирную точку на романе со своим романом, мое обещание, видимо, прозвучало недостаточно убедительно. И вновь я услышал ненавистный вопрос жены.
- Что случилось? - Ничего, ровным счетом ничего. - Ты передумал? - С чего ты взяла? - Только, пожалуйста, скажи правду.... Почему передумал, могу я это знать? - Я не передумал, еще думаю. - Дело во мне, да? Во мне одной? - Маша, оставим этот ненужный разговор, дело только во мне. Просто я считаю свой роман недостойным публикации. - Недостойным кого? Меня? Или себя? - Читателя! - Ясно, ты опять взялся за старое, я так и знала. Зачем же мы все время морочим Геннадию голову, в конце концов, никто не принуждал тебя тащиться к нему в свое время и договариваться с ним. - Не волнуйся, Маша, я обязательно позвоню. Сегодня же, с работы. И все объясню. - Что, что ты ему объяснишь? Мне стыдно, так стыдно, что у меня такой муж! - Какой такой? Полный кретин, да? - Ты не хочешь ребенка, да? Где же был раньше? Мне уже поздно что-либо предпринимать... - О чем говоришь, Маша? Я люблю этого ребенка не меньше тебя. -Если бы любил, не говорил "этого". - А разве у тебя есть другой? - Другого - пока нет, если я что-нибудь смыслю во всех этих родильных делах. - Какого еще другого? - Ну, другого. - Нет, ты скажи, какого такого другого! Не молчи, как истукан. Думаешь, я полная дура, и ничего не понимаю? - Если понимаешь, чего еще хочешь от меня? - Сам прекрасно понимаешь, чего. - Ничего я не понимаю. - Мы с тобой, Толя, как малые дети. - Зря мы затеяли этот разговор. - Ты уверен? - Да! - И так будет продолжаться вечно? Как долго? - Так... - Что значит, так? - Так как... -Объясни членораздельно. Как так? - Не так и не как. Никак! - Мы должны раз и навсегда объясниться. - Мне нечего тебе сказать, Маша. - Так вот и нечего? - Абсолютно! - Ты уверен? - Да.- Ты просто самый обыкновенный трус. - Возможно. - Хочешь знать, чего ты боишься? - Я уже давно ничего не боюсь. - Пусть так - не боишься. О чем предпочитаешь умалчивать, молчать, набрав в рот воды. - Мы уже целый час только и делаем, как чешем языками. - Жду, когда тебе надоест вся эта пустопорожняя болтовня. Извини, Маша, я устал. - Тогда я скажу тебе, отчего ты так устал. Меньше всего от работы... - Лучше не стоит. - Еще как стоит. - Не стоит! - Стоит, Толя.- Ну, как тебе будет угодно, я тебя за язык не тянул. Как хочешь. - А ты? - Я не хочу. - Хочешь, но боишься. - Опять двадцать пять. - Хорошо, раз ты такой трус, я сама... - Что же ты молчишь? - Может быть, ты, мужчина, наберешься храбрости. Я ж не слепая, вижу очень часто - ты сам не свой. - В свое время, может быть. - И когда оно наступит? Ты не желаешь волновать меня из-за ребенка? - Отчасти... - Понятно. Ждешь, когда я скажу тебе горькую для тебя правду... - Жаль, если она таковая только для меня. - Для меня ничуть не меньше. - Утешает. - Сказать тебе настоящую правду? - Ты всегда говорила правду. - Неправда. Не всегда, ты знаешь. - Знаю. - Что ж тогда? - Когда? - Не притворяйся дурачком. - А если я всамделишней дурачок. - Нет такого слова, дурачок. - Нет и не надо. - Ты умный, талантливый и самый любимый мой человек, знаешь? - Знаю. - Что ты ржешь? - От удовольствия. И смешно. - А мне не до смеха, знаешь. Догадываешься, почему? - Понятия не имею. - Еще как имеешь. - Все, Маша, мне осточертела эта игра в поддавки. Я иду подышать свежим воздухом. - Подожди. Я скажу тебе то, что ты сам обязан мне сказать, но боялся. Сказать?! Сказать?! Сказать?! - Ты так меня достала, что можешь, наконец, освободиться от давящего на тебя груза. - Только не на меня! На одного тебя! - Пусть так. - Так вот, мой любимый муженек, ты, ты, ты - отец нашего ребенка. Удивлен? - Я и не сомневался, тоже открыла мне Америку. У меня никогда ни до тебя, ни после ... что я говорю, ненормальная, прости меня, грешную, чур, меня, чур... У меня никого никогда, кроме тебя, не было... - Я умоляю, Маша, ты только не плачь. - Ты мне веришь? - Почему мне тебе не верить, дурочка? - Почему, почему, потому что кончается на "у". - Не почему, почему, а потому, потому... - Мне все равно почему. Все дело в том, что ты внушил себе, будто я была близка с Геннадием и умышленно забеременела от него. Скажешь, не так? - Как скажешь, Маша. - Я все уже тебе сказала, мне нечего больше сказать. - Я давно это понял. - Ты меня пугаешь. Что ты собственно понял? - Только одно - я тебя люблю не меньше, чем раньше, чем до того, как ты неумышленно забеременела. - Наверное, у меня мозги набекрень, я ничего не понимаю. Я вполне сознательно пошла на то, чтобы у нас с тобой был ребенок. Мне уже немало лет, Толя, я не могла больше ждать, ты всеми правдами и неправдами не желал иметь детей. Что ж?! Если ты не можешь простить мне моего обмана, нам лучше расстаться. Мне от тебя ничего больше не надо, я хотела от тебя ребенка - я его рожу, надеюсь, без всяких осложнений, врачи меня в том заверили, тьфу-тьфу... - Теперь уже у меня мозги набекрень. От кого у тебя будет ребенок, от меня или все же от Геннадия, кто отец, скажи внятно? - Как это? Ты, конечно, кто ж еще? Это, как ты любишь говорить, ежу ясно. Я более чем внятно и громко сказала, ни до, ни после... Что ты ко мне привязался? Это твой ребенок, твой, только твой, Толя! - Я уже люблю своего сына. - Какого сына? - Разве я не говорила тебе, у нас будет дочь. - Почему именно дочь? - Врачи сказали. - Да? - Ты ужасно разочарован? Они могли и ошибиться, но ты должен быть готов... - Всегда готов! - Я так рада тому, что ты смеешься. Кто мне еще нужен? Ты и ребенок, больше ничего. - Я не случайно назван первым? - Глупыш! Муж - это муж. Ребенок - это ребенок. Разве мы можем отдать предпочтение одному из наших двух глаз, ушей, рук, ног? - А если муж сам ребенок? - Это ты - то? - Разве не ребенок? - Посмотрела я на тебя тогда, на ребенка, как ты себя вел. Нет, нашему ребенку до тебя далеко... Что тебя так развеселило, дурачок? - Не все же мне огорчаться, я рад тебе, себе, нашему ребенку, жизни - разве этого мало, чтобы не веселиться? - Неужели ты, в самом деле, мог подумать, что я допущу до себя другого мужчину, кроме тебя? Тебе не стыдно? - Стыдно. Я сам себя должен был бы винить... - Прощаешь меня за тот вечер, когда дал жизнь нашему ребенку? - Что с тебя возьмешь? Правильно сделала, раз я не мычал и не телился. Теперь мне ничего не остается, как телиться. - Ты мне поможешь? - Буду мычать изо всех сил! - Я так тебя люблю, так люблю...
Вам может показаться это странным, но после выяснения насущного для меня вопроса отцовства, я начал замечать определенные изменения в конфигурации своей любимой жены, особенно в части ее живота. Такая вот конфигурация!
Сказать, что после этого все проблемы закончились, было бы преждевременным. Из месяца в месяц, по мере приближения дня рождения моего первенца - сына (я был в нем уверен до последней секунды), Маша все больше и больше нервничала, раздражалась по всяким пустякам, капризничала и стала совершенно нетерпимой к моим недостаткам, все еще имеющим место быть, хотя я постоянно находился на пути их исправления, и прогресс, на мой взгляд, был виден всем, кроме моей жены, невооруженным предубеждениями взглядом. Маша настолько сильно была занята своими мыслями о ребенке, что замечала во мне одни негативные черты, как я ни старался избавиться от них не столько методом их окончательной ликвидации (мой оптимизм так далеко не простирался, чтобы даже думать об этом всерьез), сколько путем их сокрытия от Машиного взгляда и слуха. Но ее обостренная чувствительность и женская интуиция оказались на такой высоте, на какой в самые лучшие времена не оказывалась моя чувственность. Каждую мою задержку на работе (во всю шло выполнение сверхсрочного заказа, и я находился в институте допоздна) Маша переживала значительно острее, чем я - ее задержки, по непонятным причинам происходившие иногда в прошлые времена при всех Машиных мерах предосторожности. Она напоминала мне мои шалости (надо же, какая память у беременных женщин, нам бы такую хотя бы иногда!), на которые сейчас, когда до умопомрачения любил свою жену и сына, смотрел почти теми же глазами, как жена... Мне приходилось многое терпеть, и я терпел изо всех сил, оставаясь примерным мужем и отцом нашего сына.
До самой последней секунды (мне удалось присутствовать при родах), я не сомневался в сыне (моя уверенность в нем простиралась несравненно больше, чем - у других отцов - в своих подрастающих и уже взрослых чадах). У меня имелись на то основания. Очень долго никто не мог понять, какого пола Микс, в конце концов, все мои приятели и знакомые стали подтрунивать надо мной, не разбирающимся в кошачьих мелочах, но я не реагировал на их оскорбительные замечания, настолько не сомневался в мужском происхождении своего котенка, и он это вскоре доказал неверующим Фомам так, что они проспорили мне всем скопом бутылку армянского коньяка. Теперь сами понимаете, в таком, куда более важном для себя деле, мои сомнения выглядели бы, по меньшей мере, кощунством. Почему я должен верить каким-то врачам? Если никто не рассмотрел половые признаки котенка, воочию бывшего перед нашими глазами, то врачам сам Бог велел ошибиться: ведь им не дано увидеть моего сына так, как нам - Микса. Сколько раз приходится сталкиваться с самыми видными специалистами, которые подстраховывают себя (на всякий пожарный случай) заявлениями подобного рода, и мы еще больше радуемся, когда их предсказания не сбываются. Никаких претензий им не предъявляем, напротив, поднимаемся над ними в собственных глазах... Так и в нашем случае, тебя заверяют в дочери, а рождается сын, ты бросаешься на шею гинеколога, будь он даже мужчина, прежде чем на шею своей жены, словно не она, а он поспособствовал рождению сына. Я знал, у меня будет сын, и увижу его первым, едва его извлекут из материнского чрева, что все же не мешало мне сильно волноваться при рождении ребенка. И не только потому, что ждал сына. Но когда все страхи за жизнь Маши и ребенка с появлением его на наших глазах исчезли, в первое, во что уперся мой взгляд, было, сами понимаете, что. Даже тогда, когда я сам начал осознавать собственный пол и вглядывался в него другими - не прежними - глазами, более заинтересованно, скажем, чтобы дальше не развивать эту тему, я с таким волнением и пристрастием ни пожирал глазами себя, как своего ребенка. Моя уверенность, мой парень меня не подведет, была настолько всеобъемлюща, что я увидел то, чего, к сожалению, не оказалось, и я разгневался, когда акушерка воскликнула: "Дочь!" так, словно это было первое в мире появление женской человеческой особи, словно не было никакой Евы и многочисленных ее потомков.
Увы, только тот не ошибается, кто ничего не делает. А я только и делал, что ошибался. Ничего не поделаешь, у меня родилась дочь, и все потому, что я заблаговременно не был поставлен Машей в известность перед фактом извержения своего семени ... Да, тот редкий случай, когда, к сожалению, врачи не ошиблись...
Но, увидев счастливое лицо жены, чье здоровье оказалось вне опасности, и я обрадовался дочери, которой, по крайней мере, будет сложнее унаследовать мои пороки. Простая мысль о том, что женщины тоже бывают беспутными, и мои гены могут запросто трансформироваться в женском обличье, лишь несколько изменив свои функции, в мою голову, охваченную очередной метаморфозой сменой пола ребенка, не посетила. В самом деле, стоит нам понять, действительность - есть не что иное, как действительность, от нее можно деться разве что в иной мир, быть может, даже самый лучший, но нам туда пока не надо, как принимаешь реальность и находишь в ней самые привлекательные черты. Да, и как тут, кстати, не вспомнить изречение главы послевоенного правительства Финляндии, сказанное им в оные времена, что не зависящая от нас действительность не изменится, сколько бы мы ни капризничали. А ведь тогда, возможно, речь шла также о важном деле - передаче СССР лакомых территорий в результате поражения финнов во второй мировой войне. Я же остался на своей территории, на которую претендовала теперь еще моя дочь, что меня ничуть не огорчало. И как ни вспомнить недавнее прошлое, когда в зверином оскале империализма некоторые вполне демократические деятели, даже романтики, нашли определенный привкус настоящей жизни и бросились в нее, очертя свои головушки. Мне же предстояло всего лишь увидеть детское личико, правда, не слишком привлекательное не только на первый взгляд. Но в скором будущем оно должно превратиться в обаятельное и прекрасное девичье лицо...
Я знаю несколько молодых (о старых говорить не приходится) отцов, у которых пачками рождаются одни сыновья, сколько они ни бьются, ни разбиваются в лепешки, когда наступает время великого зачина дочерей, о которых им остается только мечтать, как о коммунизме во времена застоя. Мне известен не из литературы - из жизни - случай, когда совсем еще юного папу, с отличием окончившего школу, едва не постиг удар, когда он узнал о том, что от него будет не просто ребенок (это он мог хоть как-то пережить), а сын. Известие о рождении сынишки добило парня, отправило его в нокаут, от которого он не оправился, сколько его ни убеждали, сын намного лучше дочери, и его признание не угрожает отличнику ничем плохим, напротив, наследник станет бизнесменом уже тогда, когда ему самому исполнится сорок - совсем никакой возраст для мужчины в самом своем соку... Видите, какие игрушки дарит нам судьба, так что не судите, да не судимы будете, да и нет, не говорите, пока не перекреститесь, как наши вожди, бывшие комсомольские и коммунистические секретари обкомов и райкомов, даже самого ЦК...
Если бы кто-нибудь еще месяц тому назад сказал мне, что я буду отплясывать в связи с рождением дочери лезгинку, хотя в моей крови есть и русская, и еврейская, и даже татаро-монгольская кровь, но нет и миллилитра грузинской, я бы просто порвал с ним всякие отношения. Когда Маша пришла в себя настолько, чтобы принять гостей, все мы немало приняли по такому замечательному поводу, как рождение нашей девчонки, которая уже начала показывать свои зубки при их полном еще отсутствии. Так я не радовался даже тогда, когда, покусанный и поцарапанный Миксом, вынужден был обратиться к хирургу, и тот не взял с меня ни копейки за операцию под местным наркозом.
Пора закругляться - я уже давно надоел вам до смерти, упаси вас от нее Бог. Мне осталось только одно отступление от моего сюжета. Возможно, вас, как и меня, коробят иностранные слова, красующиеся на всем, что попади, - даже на мелких лавчонках и киосках. Почти все они носят немыслимые имена. Я до сих пор поражаюсь фантазии двоечников, откопавших где-то такие названия. К чему все это? Почему ваш верный слуга, так осуждающий наших доморощенных космополитов, сам не называет вещи своими именами: те же превращения, полные, совершенные перемены, назвал греческим словом (иностранным, - не нашим русским, хотя и близким по нашей православной вере) "метаморфозы"?
В моем сознании, в несовершенстве которого могли убедиться даже те, кто заглянул в "Метаморфозы-1" и дальше пошел спать, кто в полном одиночестве, кто с женой, кто с любовницей, а кто и с любовником, и тотчас заснул, не выполнив свой гражданский долг, так вот, в этом сознании метаморфозы - не просто совершенные (с двумя точками над буквой "е") перемены, а неожиданные перемены, даже нежданные и лишь со временем, часто по необходимости и не без помощи других лиц принимаемые нами почти как долгожданные. Такая вот, господа, метаморфоза! Ведь у этого греческого слова есть и другой смысл, имеющий ко мне самое непосредственное отношение. Дальше цитирую по словарю иностранных слов, изданному в прежние времена, но как ни странно, не утратившему в нашем случае и в новейшей истории своего значения: "Метаморфоза (гр. metamorphosis) - биол. переход одной стадии или формы послезародышевого развития некоторых животных в другую, выражающийся нередко в резком изменении строения развивающегося животного (напр., превращение головастика в лягушку, личинки насекомого - в куколку, куколки - во взрослое насекомое); у растений - изменение органов в связи с изменением их функций (напр., корня в корнеплод, побега - в луковицу и т.д.)". Так я и сам, пусть не совсем в буквальном смысле, превратился из побега в луковицу, не с насекомым же мне себя сравнивать, как бы ни был я самокритичен. Чтобы мой рассказ не показался вам повествованием с хорошим концом ("хэппи энд"), скажу в заключение, что еще до рождения моей дочурки позвонил Геннадию, поблагодарил за его сказочное предложение опубликовать мой роман, извинился за свое непостоянство и... отказался от публикации, так как роман не закончен и к тому же слаб, что не позволяет мне ставить бизнес моего хорошего друга под удар. И хотя Геннадий поморщился на своем конце провода (я это почувствовал), он принял мои слова и пообещал не забывать нас с Машей и нашего ребенка, которого ждал с нетерпением, и посетить всех нас, как только ему это позволят. Я не воспринял его слова превратно, т. к. уже давно не сомневался ни в Маше, ни в себе, ни в Маринке, чьим именем пожелала назвать нашу дочь Маша...
Что еще? Все герои, включая вас, господа, кроме Микса, моего кота, вымышлены - можете убедиться в том, спросив Микса, предварительно созвонившись с ним и принеся хороший кусок сырой индейки или говядины, лучше всего вырезки последней. Я никакой ответственности ни за что и ни за кого, включая самого себя, равно как и за роман, который закончил с грехом пополам и который никому не доверю прочесть из сострадания к людям, не несу. К тому же, как это ни смешно, они недостойны моего романа.
Простите меня, господа, за невольные длинноты данного, доверенного вам, письма (писатель - прежде всего стиль, и тут я ничего не могу поделать с собой как с человеком - гражданином). Я полюбил вас, и сказать вам слова прощания не решаюсь. Быть может, мы еще встретимся. Я не могу просто так поставить на себе и на вас точку. Даже в том случае, если все мы - виртуальная реальность. Включая меня самого, а такое предположение особенно плохо укладывается в моей больной голове...
ДРУГИЕ МЕТАМОРФОЗЫ - 3
6. Концерт Љ 3 для Марии с оркестром слов
С божьей и моей помощью Толя вышел из больницы целым и невредимым. Так что все разговоры относительно нашей жуткой и дорогой медицины абсолютно несостоятельны. Правда, на всякий пожарный случай еще до того, как Толе пришлось лечь в больницу, я навела кое-какие справки. Его направили в относительно приличную для нашего времени клинику, перевели в лучшую палату, назначили наиболее квалифицированного врача, с которым я оговорила сумму гонорара за труды - всего-то 2ОО баксов. Другое дело, скорее всего, его бы лечили ничуть не лучше и не хуже в другой палате. Может быть, в другой - бесплатной - не все пациенты оказались бы такими полными придурками, как в Толиной, шестой. Хотя бы потому, что лечились бесплатно. Но если у вас есть деньги, все же не экономьте на здоровье - своем и своих близких. Если вас угробят за деньги, вы не скажете себе, что не сделали все возможное и невозможное. А если их у вас нет, займите. А вообще-то наша медицина вполне бесплатна, мы сами сделали ее платной. Просто врачи вынуждены считаться с нами, и не отказывают нам в благодеянии. Тем более что государство прекрасно знает свой народ, и уже потому недоплачивает персоналу.
Конечно, мой благоверный думал, его лечили бесплатно. Это помогло ему умеренно критиковать уход, или его отсутствие, а также лечение. Врача я предупредила - Толя не посвящен в нашу врачебную тайну - тайну Гиппократа. Но, так или иначе, все больные из шестой палаты вышли из нее на своих двоих и до сих пор живы, хотя некоторые из них время от времени обращаются к врачу, посещая того по личной договоренности за совершенно смешную плату - чуть больше трех баксов. Толя до сих пор (а прошел почти год) не нуждался в визите к врачу. Он, как ребенок, не только не умеет зарабатывать деньги, но и не научился их давать. Кошмарные издержки социализма трудно выкорчевать из нашего брата. К счастью, я принадлежу совсем к другой категории людей. Забавно, никто из Толиных однопалатннтков ни одним словечком не обмолвился об оплате лечения, хотя мне это было ясно, как день...
Толя на следующий день после выхода из больницы, имея на руках бюллетень, плюнул на него и вышел на работу. Его принял директор, они пришли к полному согласию, и Толя приступил к работе в новой должности. Начал с предупреждения своей шайки-лейки: все должны трудиться не на страх, а на совесть, приходить во время и думать на работе только о работе. Такие новации большинству его подчиненных по вкусу не пришлись, но деваться им было некуда, и они вынужденно согласились с новой метлой, которая, как правило, всегда метет по-новому, ничего не меняя по существу. Но они не на того нарвались. Мой муж явился исключением из общего правила. Даже знавшие его раньше были поражены тем, как он вошел в раж и не желал из него выходить. В благосостоянии работников мало что менялось, но они имели работу и строгого начальника, скупого на похвалы и щедрого на критику. Впрочем, он никогда не опускался до ругани и вел себя со всеми исключительно корректно и безукоризненно. Так что придраться к нему могло только начальство, которое на то и начальство, чтобы не баловать добрым отношением своих назначенцев. На то и щука, чтобы карась не дремал...
Первое время я не могла нарадоваться поведению мужа. Хотя он всегда приходил с работы очень поздно и усталым, как черт, все же умудрялся сохранять свои силы для дома, для семьи. Толя спешил наверстать упущенное и уже только поэтому, казалось, был неистощим, к тому же понимал, скоро ему придется поститься - приходилось помнить о малютке и вести себя в определенных рамках. Он во всем старался услужить мне, помочь по хозяйству и постоянно справлялся о моем здоровье, выражая крайнее беспокойство по поводу того, что я, находясь в декретном отпуске, продолжаю по мере сил и возможностей вести свои незаконченные дела. Даже начала новые. Но, с учетом пополнения нашей семьи, работала большей частью дома, взяв партнершу для беготни по домам клиентов. Толя, выйдя из больницы, сразу же оформил со мной брак, и был настолько мил и любезен, что внял не только моему, но собственному рассудку. Он встретился с Геннадием на предмет принципиальной возможности публикации своего романа в его издательстве. Первая встреча мужа и любовника прошла в теплой и дружеской атмосфере, ничуть не уступая встречам лидеров России и США. И если она не закончилась подписанием договора, то лишь по чистому недоразумению: Толя не захватил с собой роман. Я не слишком сильно давила на мужа. Прежде он хотел выяснить для себя некоторые детали. Моим мужчинам нашлось и так, помимо романа, о чем поговорить. Толя выглядел достойно и чувствовал себя свободно и раскованно. Более того, Геннадий понравился ему. Стороны пришли к согласию - оговорили своего рода декларацию о намерениях. Так как издательство не располагало рукописью, то не могло вынести окончательный приговор автору, быть ему или не быть. Извечный гамлетовский вопрос повис в воздухе до следующего свидания моих мальчиков.
Геннадий несколько раз звонил мне, спрашивал, когда Толя соблаговолит принести рукопись, но тот был вечно занят, извинялся и откладывал встречу, словно она нужна была не ему, а другому. Думаю, уже тогда в моем супруге зародились прежние сомнения. Кроме того, он испытывал естественный страх за возможный провал своего любимого детища. Я предлагала ему собственноручно передать роман в издательство, но он отнесся к моей идее отрицательно, заявил, сделает это самостоятельно - как только, так сразу... В конце концов, за пару часов до возвращения с работы Толи Геннадий пришел к нам и дождался его. К тому времени он женился на своей американке и на днях отбывал в Штаты на месяц, а то и больше. Нанес мне прощальный визит под предлогом целесообразности оказания легкого нажима на издателя, собственноручной передачи ему романа.
Женитьба Геннадия на красивой и молодой американке не создавала никаких проблем между нами, во всяком случае, так мне казалось. Я ошиблась. Геннадий, едва появился в нашем доме, полез целоваться и объясняться в любви. Такое его поведение мне не понравилось, я напомнила ему, мы оба женаты, наш статус с того времени, когда я однажды отдалась ему, изменился, и мы не вправе возвращаться назад, в прошлое. Геннадий ничуть не смутился.
- Хоть завтра разорву отношения с Мэри, которую никогда не любил, не люблю и не полюблю, так как всегда, еще со студенческих лет, любил только тебя. Если бы у нас не было той памятной встречи, которую трудно забыть, я б не обольщался. Не понимаю, почему ты вернулась к Толе, у которого тьма разных достоинств, но отсутствует самое главное - любовь к тебе, во всяком случае, соизмеримая с моим чувством. Более того, я люблю твоего будущего ребенка, независимо от того, кто его отец.
Я пыталась объяснить ему, Толя любит меня ничуть не меньше его. А главное, он - моя первая любовь. Геннадий выразил сомнения в Толином отцовстве. Ведь он был близок со мной буквально через считанные дни после близости с Толей. Мое утверждение, мне лучше знать, от кого рожу, не возымело на бизнесмена никакого действия, он остался при своем мнении. И подтвердил свое намерение в любой день развестись со своей американкой, чтобы жениться на мне... Ужасно, но я не слишком сильно сопротивлялась натиску Геннадия, оставляя некоторый зазор в наших с ним отношениях в расчете на будущее. Как оно для меня еще обернется, трудно предугадать. Он был мне далеко не безразличен. А рефлексивный Толя, как вы знаете, в любой момент мог выкинуть любой фортель... Разумеется, я произнесла все нужные слова относительно глубокой любви к мужу, за которого боролась до конца и добилась, чего хотела.
Я ругала себя последними словами, отбрыкиваясь от Геннадия всеми правдами и неправдами, но в глубине души чувствовала, наши с мужем отношения как-то слегка провисают, особенно тогда, когда я вижу любовника. Но я не хотела рисковать. До настоящего на ту пору времени Толя вполне устраивал меня. Все-таки я его любила, а Геннадий вызывал симпатии - главным образом как сильный и деловой мужчина, чью любовь я снискала в молодости и не утратила даже теперь. Толя видел в нем соперника, хотя скрывал это от меня. Не исключено, моя беременность и недавние переживания сыграли не последнюю роль в моих тогдашних ощущениях. К тому же моя работа, как бы я ни дорожила ею, не вполне отвечала моему характеру, хотя она не исключала определенной доли авантюризма. Я ведь и Толю полюбила за его непредсказуемость и мальчишество. И сама, если помните, имела ту же склонность, но проявить ее я так и не смогла. А тут представлялся прекрасный случай. И не с обыкновенным человеком, а с Геннадием, добившимся в жизни почти всего, чего хотел самый авторитетный мужчина нашей страны. Он являл собой полную противоположность мужу, оставшемуся со своим менталитетом в прежнем времени. И хотя мне удалось достичь некоторых результатов в перемещении Толи в новые времена, он все же оказался не слишком способен стать настоящим гражданином новой страны, желающей встать вровень с европейскими государствами. И то, как он тянет корову за хвост с тем же романом, свидетельствовало - ничего путного из моего мужа не выйдет, он никогда не впишется в предстоящий вскоре новый век. С Геннадием моя жизнь могла получиться намного ярче и интереснее. Но отношения между мужчиной и женщиной складываются вопреки всякой логике. Я любила мужа, каким бы он ни был. А Геннадию была благодарна уже за одно то, что он любил меня, в трудную для меня минуту оказался со мной и помог... принять правильное решение - бороться за Толю, любимого мужчину и отца моего ребенка, если только я не ошиблась в своих расчетах, которые очень часто на примере нашей страны опровергаются самой жизнью. Вам, милые дамы, не нужно говорить, бывают разные непредвиденные обстоятельства и задержки... И Геннадий - бывалый мужчина - кое-что соображал, когда оспаривал в свою пользу Толино отцовство, коль скоро как деловой человек обладал хорошей памятью.
Одним словом, те несколько часов, проведенных с Геннадием наедине, до Толиного возвращения с работы, были для нас обоих нелегкими. Каждый знал только свою правду, и никакого согласия мы не достигли. Толя наверняка заметил некоторую напряженность между нами, но не подавал вида. За ужином он очень мило беседовал с Геннадием. Он не зря прослыл не последним бизнесменом нашей страны, скрывать свои чувства, мысли и намерения - одна из главных особенностей деловых людей. И я ничем не выдала себя, поддерживая разговор между двумя мужчинами ровно настолько, чтобы не мешать их беседе. В результате ее Толя так и не отдал Геннадию свой роман, сославшись на необходимость его доработки и завершения. Обещал - к возвращению Геннадия из Америки постарается закончить работу и с благодарностью воспользуется любезностью мецената, к которому испытывает огромное уважение и признательность. Мужчины распили по этому поводу бутылку вина (не без моего символического участия). Говорилось и о ребенке. Причем тост в его честь произнес именно Геннадий - с милой и дружеской улыбкой, в которой только иезуит мог заподозрить скрытый смысл. Толя не был иезуитом, откликнулся на тост с охотой и поцеловал меня в щечку. Я раскраснелась, но лишь чуть-чуть, как и полагается жене в подобной ситуации. Когда Геннадий попрощался с нами и ушел, Толя сказал о нем несколько хороших слов, я подтвердила их своим поддакиванием. Установилась минутная тишина. Я ее нарушила.
- Это, конечно, твое дело, но, по моему мнению, ты напрасно не передал через Геннадия экземпляр романа в издательство. - Зачем? - Хотя бы затем, чтобы выяснить их мнение. - Оно мне известно. - То есть? - Если по каким-то причинам Геннадий взялся за дело, значит, роману дадут ход, независимо от его достоинств и недостатков. Думаю, это простая формальность... - Но какой резон Геннадию тащить тебя на аркане? - Этот вопрос адресуй себе. - На что ты намекаешь, дорогой? - Я не намекаю. Я лишь отвечаю на твой вопрос. - Ты удивительный человек, Толя. Мне казалось, мы давно покончили с подозрениями. Геннадий - мой старый друг, только и всего. Он откликнулся на мое предложение и получил хороший отзыв в журнале на сотню страниц, которую в свое время я отдала редактору. Эту историю мы уже пережили, как мне казалось. - Верно. Пережили и не будем к ней снова возвращаться. - Скажи прямо, ты поставил крест на своем романе? - Там видно будет. Сейчас мне не до него. Пусть полежит. Столько лет лежал, есть не просил, и не попросит впредь. - Но зачем мы морочим голову Геннадию? Он - деловой человек. У него каждая минута наперечет. И если он пришел к тебе, то не для того, чтобы обмениваться с тобой простыми любезностями. - Прежде он, надеюсь, обменялся ими с тобой. Или, как истукан, сидел молча и дожидался меня? Пришел к нам с одной целью - взять рукопись? - У нас было о чем поговорить и без тебя. - Вот видишь. Думаю, он не в обиде на меня. Мой роман - хороший предлог для встречи с тобой. Ведь и бизнесмены иногда нуждаются в кратковременном отдыхе. Не переживай за него, милая. - Что ты городишь, Толя? Геннадий любит свою жену, и меньше всего нуждается в другой женщине, тем более такой, как я... И вообще мне, мало сказать, неприятен этот разговор. Просто смешно, когда ты подозреваешь меня, чуть ли не в измене...- Знаешь, я сегодня дьявольски устал. Ни в чем я тебя не подозреваю, дорогая. Но ты сама не веришь в свои слова. Я знаю по себе, что такое любовь. Геннадий, надо думать, то же кое-что в ней смыслит, коль скоро был влюблен в тебя еще в молодости. И уже только потому знает тебе цену. - Вздор! Он улетает, и просто пришел попрощаться. А заодно - дать ход твоему роману. Я ничего предосудительного в том не вижу... - Все это пустой разговор, Маша. Нам не стоит его продолжать. Я сегодня слишком устал, чтобы обсуждать твои отношения с Геннадием. Бог вам судья, не я. Если не возражаешь, лягу сегодня пораньше, чем обычно. И вино подействовало. Не следовало мне сегодня напиваться ... - Да, дорогой. Я тебе сейчас же постелю. - Спасибо, милая, я сам. На это у меня еще сил хватит...
И он совершенно бесстрастно поцеловал меня в щечку и, не глядя мне в глаза, отправился спать. Я не могла не придать всему этому значения, и очень расстроилась. И не напрасно.
Наши отношения с того вечера стали весьма прохладными. Я связывала это с визитом Геннадия. Во всяком случае, мне не следовало после него переть на мужа, как танк. Нельзя будить спящего медведя в его берлоге после посещения ее другим медведем. Внешне Толя оставался хорошим мужем: интересовался моими делами, помогал по дому, был всегда любезен и добропорядочен, никогда не срывался. Но под предлогом усталости и боязни повредить нашему ребенку перестал приходить ко мне в гости, по-дурацки отворачивался, когда раздевался перед сном - сохранил привычку спать обнаженным. Перед этим целовал меня в лоб или в щечку, чем собственно и ограничивалась наша физическая близость. В конце концов, в один прекрасный вечер я не выдержала.
- Что с тобой с недавних пор случилось? - Ничего, милая. Каким я был, таким я и остался. -Казак, какой? Забыла, извини. - Не такой лихой, как прежде, верно. Извини, устаю безбожно, и потом... Хотя ты по-прежнему прекрасно выглядишь - так, словно находишься как максимум на втором месяце, - все же нам нужно поостеречься... Согласна? - Видимо, моя беременность протекает иначе, чем ты представляешь. Но у врачей она не вызывает никаких вопросов. - Я рад не меньше тебя и врачей, если наш ребенок развивается нормально и родится в срок. - Именно в срок - не раньше. - Не позже? - Ребенок родится своевременно, ясно?! - Ясно. Наш сын родится во время, я буду тому только рад. - Я не раз говорила, скорее всего, у нас будет дочь. - Не верь врачам, ты родишь сына. - А если дочь, что тогда? Дочь, так дочь. Она будет напоминать мне - через много лет - тебя, молодую. -Ты, все еще хотя бы немного любишь меня? - Я много тебя люблю. Как прежде. - Чем же тогда объяснить твое нынешнее охлаждение? Тебя отпугивает моя беременность? Я стала страшной? Что с тобой происходит? - Ничего, я ж тебе сказал. - В последнее время ты избегаешь меня, не приходишь ночью... - Я очень хочу тебя, даже сильнее, чем прежде, поверь мне. Но боюсь, наша близость плохо отразится на ребенке. - А просто полежать со мной рядом - уже никак? - Как-нибудь в другой раз, сейчас я в таком состоянии, что едва ли смогу быстро уснуть. А у меня завтра, уже сегодня, очень тяжелый день. - Ты не хочешь рассказать мне, что с тобой? - Обычная рутинная работа, ничего интересного. Если не возражаешь, попробуем заснуть. - Хорошо, Толя. Спокойной ночи, дорогой. - Спокойной ночи, любимая...
В таком духе он вел себя и дальше, я уже не звала его к себе... Все, к счастью, изменилось к лучшему чисто случайно. Толя, как обычно, лег спать. Микс обычно укладывался рядом с Толей, но в последние дни - со мной. И это, несмотря на его любовь к мужу. А тут, в эту ночь, он лег на стул, на котором лежали Толины трусы, и, видимо, уронил их. Ночью я встала, зажгла свет над своей кроватью, увидела, они валяются на полу. И положила их под Толину рубашку. Утром проснулась от Толиных шагов. Он носился по комнате в костюме Адама в поисках трусов. Я и забыть забыла о своей причастности к этим трусам. Кроме того, мне показалось очень забавным наблюдать за мужем, который в том же самом виде, что вызвал восторг его соседа по больничной палате, с выражением злости и отчаяния что-то искал и не мог найти. Впрочем, у меня хватило ума, чтобы понять, какой предмет он ищет. Но совершенно забыла о том, что сама их положила на стул. Хотела ему помочь, но не знала, как он к этому отнесется. Тем более, он явно не желал меня будить, хотя догадывался - я не сплю и, может быть, именно потому и не находил трусов, лежавших на том же стуле, на который он положил их вечером. Должна вам признаться, давно вид обнаженного мужа - сам по себе - так сильно не возбуждал меня. Как правило, я не смотрела на него тогда, когда он снимал с себя одежду, чтобы заняться со мной любовью. Но в это утро я, много дней лишенная радостей любви и отягощенная своей беременностью, страхами за все сразу - и за ребенка, и за Толю, - получала почти садистическое удовольствие от переживаний мужа, какой бы характер они ни имели. Человек уж так устроен, он непременно должен найти утрату немедленно, особенно тогда, когда ей просто некуда пропасть. Толя помнил, куда их положил - на сидение стула. А на нем теперь лежала рубашка, которую он повесил на спинку. Мог бы и сам догадаться в "перемену мест слагаемых". Но когда мужчина зол на весь мир, ему все не почем. Мой муж, как впоследствии выяснилось, почти не сомневался, это я затеяла с ним игру в кошки-мышки, желая тем самым обратить его внимание на себя, коль скоро он меня игнорирует. А раз так, ему нечего скрывать свое желание. Если угодно, он доставит мне удовольствие! И доставил. Конечно, я не такая дура, чтобы принять его желание только на свой счет. Воздержание, на которое муж обрек себя добровольно, не могло не сказаться на всем его облике. И вообще утром он всегда находился на взводе, я где-то прочла, а многие из вас знают по личным наблюдениям, подобное состояние характерно для всех мужчин. И все равно - приятно видеть его таким. От Толиных шагов, беготни и тихого рычания проснулся Микс. Он стал носиться за Толей, не взяв в толк, почему хозяин вместо того, чтобы кормить его, бегает по комнате, словно буйно помешанный. В конце концов, Миксу надоело полное пренебрежение Толей своих кровных интересов. Он вцепился ему в ногу, обхватив лапами и расцарапав ее до крови. Все это произошло в тот самый момент, когда Толя понял, у него уже нет времени искать эти проклятые трусы, и чтобы не опоздать на работу, стал надевать брюки, успев залезть лишь одной ногой в штанину, т.к. в другую - вцепился Микс. Толя взвыл от боли и с криками проклятий стал гоняться за котом в таком неудобном для бега положении. По дороге (закон жанра) он задел злополучный стул. Тот вместе с трусами свалился на пол. Тут уж я не удержалась от смеха. (Вспомнила, кто невольно положил начало этому представлению.) Толя увидел трусы, а в моем смехе - прямую издевку над собой. Над чем смеетесь, над собой смеетесь. Я тут же заткнулась. А он уже забыл о коте, забившемся под моей кроватью, и с перекошенным от досады и боли лицом схватил трусы и, подняв их, как знамя, направился в мою сторону. Я от ужаса, сейчас он выместит все свое зло на мне, отвернулась как раз в тот момент, когда его не менее разъяренный пенис (что странным образом вязалось с нынешним обликом его хозяина) оказался почти над самым моим носом. (Тут я не совсем, кстати, вспомнила остроту: "Лучше бы думал головой, чем головкой".) А он все еще вопрошал, что тут смешного, продолжая размахивать трусами над моей головой. И мне стало элементарно жалко и его, и себя, и ребенка. Я отвернулась к стене и тихо разрыдалась от всей этой нелепицы, вида мужа, застывшего в дурацкой позе и не знающего, что ему делать со мной, с собой, с котом, с трусами. И тогда я - неожиданно для самой себя - встала, можно сказать, вскочила (если такое можно представить с беременной женщиной) с кровати и, не давая Толе времени опомниться, обняла его со всей силой, на которую только способна. Тогда и он прижался ко мне, не зная, куда девать свои жадные руки, которые мало-помалу сами нашли себе применение, ощупывая мое тело и страстно, и бережно, и нежно, от чего у нас обоих перехватило дыхание. Мы застыли в этом объятии, забыв обо всем на свете. Есть такое банальное выражение: "Осушил мои слезы". Но прежде Толя вызвал целый их водопад, только это были какие угодно слезы, но никак не горькие...
Толя не пошел на работу, в три короба наврал директору что-то насчет своего нездоровья и взял отгул... И мы занялись любовью...
Когда мой муж брал отгул - уже у меня, - нуждаясь в передышках, мы использовали паузы для обсуждения эпизода с трусами. По Толиной версии, я имела к ней самое прямое отношение. Якобы, я специально спрятала трусы так, чтобы он их не нашел. (Смешно, правда?) Цель - вызволить его из той прострации, в которой он находился в последние дни. Однако причину своего состояния он не назвал. По моей версии, он сам загнал себя в угол, потому стал в одном лице и режиссером, и исполнителем главной роли в той незатейливой пьесе, которой всего лишь подыграли и я, и наш ребенок, и Микс. Толя, нехотя, признал возможность существования подобной версии - поскольку мы любим друг друга, просто обязаны были найти выход из создавшейся ситуации.
- Нам не стоит искать виновных, иначе мы опять поссоримся. А это не тот случай, к сожалению, о котором говорят, милые ссорятся - только тешатся.
Такие слова мне не очень пришлись по душе, но я промолчала, не желая разрушить тот хрупкий мир и наше приподнятое настроение - безотносительно потенции мужа, к тому времени достаточно измотанного. Однако мы еще не выяснили до конца свои отношения. И не только потому, что Толины паузы затягивались во времени, так как мы не вылезали из постели почти весь день...
Их выяснение состоялось несколько позже. Геннадий неожиданно быстро вернулся из Америки - один, без жены. Оказалось, они не нашли общего языка и развелись без финансовых и прочих претензий друг к другу. Сказать, чтобы я обрадовалась их разводу, ничего не сказать. Он меня огорчил. Теперь мне следовало ждать новых притязаний Геннадия. И хотя не сомневалась, Геннадий не опустится до такой подлости, чтобы рассказать Толе о моей скоротечной с ним связи, все же не скидывала со счетов любую случайность. На что способна любовь и ревность, многие из нас знают не понаслышке.
Буквально через несколько дней после возвращения из Штатов он попросил о встрече в любом месте. Я решила самым деликатным образом поставить все точки над и. Мы встретились в доме Геннадия. Я предупредила, чтобы он ни на что не рассчитывал. Его дом показался мне местом, наиболее защищенным от посторонних глаз. За мной заехал днем его шофер. Геннадий ждал меня и выглядел очень взволнованным. Признаюсь, мне это польстило. Я и не думала, что такой деловой человек, как Геннадий, способен на подобные эмоции. С американкой, если ему верить, у него почти сразу не сложились отношения во всем, кроме постели, чего недостаточно для совместной жизни.
- Жена не захотела жить в России, не понимала моей привязанности к России, Питеру, друзьям и родным, русскому языку и пр. Мы разошлись мирно, я окончательно понял: люблю только одну женщину - тебя. Еще в студенческие годы впервые влюбился, и с тех самых пор не в состоянии разлюбить. Уже тогда готов был связать себя с тобой узами брака, хотя женитьба могла помешать карьере. И если бы не твоя холодность, я пошел бы на все, не желая потерять тебя. Я вел себя, как последний идеалист, когда позволил тебе вернуться к мужу, недооценил его как соперника. Надеялся, мне удастся убедить тебя: лучшего мужа и отца нашему ребенку ты не найдешь, а Толю сбросил со счетов - вы развелись, и не случайно. Даже в том случае, если на самом деле продолжала любить мужа. Я не настолько плохо знаю женщин, чтобы так сильно в них ошибаться. Наш, к сожалению, короткий роман все же давал мне основания утвердиться в своем мнении... Моя попытка помочь Толе с публикацией романа никоим образом не связана с нашими личными отношениями. Хотя, если б он был для тебя чужим человеком, уговаривать его не стал. - Я очень высоко ценю твою дружбу и доброе ко мне отношение. Но я - Толина жена. То, что однажды в моей жизни был другой мужчина, больше никогда не повторится. Так как всегда любила и поныне люблю мужа. Хотя Толя, пожалуй, слишком горяч и экспансивен, а мне больше импонируют мужчины, умеющие контролировать свои чувства.
Геннадий обвинил меня в лицемерии, напомнив о наших бурных страстях в тот вечер, который мы провели в его доме. Я поняла - завралась. Для мужчин секс важнее всего на свете, и едва ли кому-то из них может понравиться сдержанность в постели. Знал бы Геннадий, чего стоила она моему Толе?! Видел бы он, что мы с ним вытворяли на третьем году нашей совместной жизни и на четвертом месяце моей беременности?! Тогда бы у него отпали всякие вопросы о возможности моего разрыва с мужем. Но я не желала травмировать любовника, ставшего им по воле случая. Я извинилась - он неверно истолковал мои слова. Меньше всего я имела в виду любовные дела. Но поскольку никто не знает, за что мы любим далеко не самых лучших и достойных, то объяснять свое отношение к мужу не берусь, знаю только одно, пока он будет со мной, я от него никуда не уйду. И тут же заметила в глазах Геннадия нехороший огонек. Он его погасил, а я выразила надежду: во имя наших отношений, как в прошлом, так и в будущем, не говоря о настоящем, он не станет рисковать ими. Не скажет Толе о нашей близости. Геннадий даже обиделся на меня, как это я могу сомневаться в его порядочности. Речь о ребенке он не заводил, чему я была только рада. Мы расстались, договорившись остаться друзьями. Он снова пообещал дать зеленый свет Толиному роману, как только Толя сочтет нужным передать его в издательство.
Существуют нити, связывающие всех нас в один тесный клубок. Видимо, каждый из нас излучает токи, достигающие других людей, которым мы не безразличны. Наученная горьким опытом, я уже не настаивала на передаче Толей романа в издательство. Он сам заговорил о нем, когда узнал о возвращении Геннадия из Америки.
- Прошло слишком мало времени, я ничего не успел сделать и потому не стану спешить.
Я промолчала.
- Маша, ты слышала, что я произнес. -Я не глухая, но не смею вмешиваться в вопрос, который вызывает столь ревностное у тебя отношение.
Слово "ревностное" вызвало в моем муже негодование совсем другого свойства. Хотя для начала он вовлек меня в ненужную дискуссию о своем романе. По его словам, получалось так, что в душе я продолжаю настаивать на публикации романа (когда он ни к черту не годится), лишь бы потакать неизвестно кому или чему. Я попробовала уточнить, что он собственно имеет в виду. Он, однако, свернул на прежнюю тропу и вынудил меня заявить ему то, что я хотела сказать, но боялась. Ты сам толком не знаешь, чего хочешь. И не принимаешь решение, обвиняя во всем кого угодно, только не себя самого. И потому я в последний раз, чтобы навсегда покончить с этой набившей оскомину темой, спрашиваю, намерен ли ты отдать роман, или нам следует перестать вводить в заблуждение людей, проявляющих к нему недостойное твоей персоны внимание.- Хорошо, Маша, раз так настаиваешь, позвоню Геннадию и утрясу с ним все недоразумения, принесу свои извинения за то, что мы столько времени крутим ему яйца.
Я живо представила, как все это может выглядеть буквально, и расхохоталась. Толя уставился на меня так, как только он один умел.
- Чего мол, дура, ржешь?
Я прямо в лоб сказала ему, что было у меня на уме. Лучше бы я не говорила, а жевала. Как в той идиотской рекламе. Он все это связал с моими сугубо личными отношениями с Геннадием, которого продолжал подозревать в интимной связи со мной и отцовстве. Но сколько я ни пыталась вытрясти из него это признание, он закусил удила, молчал и злился. Тогда я напрямую сказала ему, что он жалкий трус и боится прямо сказать, в чем меня подозревает. Если так боится, я скажу сама. И замолчала в страхе, сейчас скажу такое, от чего вся моя жизнь пойдет кувырком. Он и сам до смерти перепугался, побледнел, но решил идти до конца. Только не сам - за мой счет. Вот что я ненавидела в нем больше всего. Уж лучше бы он был мужчиной в жизни, чем в постели. (В конце концов, мавр сделал свое дело.) Он не желал признаться в том, чего боится, хотя мы оба хорошо знали это. Он ждал моего покаяния, как многие романтики начала постсоветской эры в нашей стране ожидали нечто похожего от коммунистов, которые не только не покаялись в своих прежних грехах, но и прославляли многие из них в своих речах и публикациях в СМИ. А что я могла заявить? Что сомневаюсь в отце своего будущего ребенка, хотя наверняка отец - он? И в сердцах сказала Толе, чтобы он, наконец, перестал трястись от страха, я никогда не знала другого мужчину, кроме него, труса и бабника. Хотя стоило изменить и посмотреть, как бы это пришлось ему по душе. Ребенок, увы, будет его, и ничей другой. А Геннадий, которого он подозревает во всех мыслимых и немыслимых грехах, по сравнению с ним святой и никакого отношения ни ко мне, ни к нашему ребенку не имел и не имеет. И тут я разревелась, не выдержав всей своей лжи и напряжения. Толя и обрадовался, и растерялся одновременно. Начал утешать меня и приговаривать, он любит нашего сына, и никогда не сомневался в своем отцовстве. Он - развратный и грязный тип, которого я незнамо за что полюбила. Я только и нашла одно, чтобы ему возразить на все это. И родится у нас не сын, а дочь, сколько можно твердить одно и то же. И хотя он до последней секунды, как маньяк, остался верен своей идее - фикс, в тот момент не стал мне перечить, лишь бы я перестала изводить себя и его ненужными нашему ребенку слезами. Если моя дочь когда-нибудь станет психопаткой, то отчасти, если не во многом, благодаря этой сцене. Ее отец даже не понял, какой ценой добился моих не стопроцентно правдивых признаний. И все ради своего спокойствия. Геннадий давал ему сто очков вперед, соглашаясь ради меня на любого ребенка. Вот и разберись, кто на самом деле из них двоих меня по-настоящему любил! Одно, несомненно, сама я любила не самого лучшего из них. Любовь зла... Дальше можно не продолжать?
Казалось бы, после того, как я успокоила мужа, и он стал паинькой, я и сама могла успокоиться. Но почему-то моя вынужденная ложь все время давала о себе знать. Я стала придираться к мужу по пустякам, капризничать, нервничать. Он считал это проявлением беременности и терпел любые мои выходки. Продолжал верить в сына, и ради него готов был простить мне все что угодно. Он настоял на своем присутствии при родах. Каким-то чудом (откуда только взялась у него такая прыть?) добился его и, когда я удачно разродилась, заорал благим матом: "Сын!", тогда как все, кроме него, увидели то, что было в действительности, - дочь. Он еще долго отказывался верить чужим глазам. Но, как это нередко случалось с ним раньше, принял неизбежное и смирился с жестокой реальностью. Обожает нашу дочь, отнюдь не красавицу. Одно хорошо, его сперматозоиды оказались такими же верткими и настырными, как он сам, в нужное время и в нужном месте, что вообще-то для него нехарактерно. Иначе бы все мы имели то еще еврейское счастье! А что? В моей дочери течет эта самая кровь, выдающая ее происхождение со всеми Толиными потрохами. (Вылитая его мать!) Даже Геннадий, придя к нам усомниться в подлинности Толиного отцовства, признал его. Мне остается только одно. Ждать, когда ты поймешь, какого мужа в моем лице могла приобрести, и на кого его променяла. На шута горохового, который боится опубликовать свой несчастный роман из страха выглядеть в глазах людей тем, кем он являлся, является и будет являться до конца дней своих. (Я простила любовнику его горячность, даже втайне оценила ее. То, что ничто человеческое не чуждо моему бизнесмену, только радовало. И тем более - его желание жениться на мне - уже не такой молодой и красивой, какой я была когда-то. Когда Геннадий впервые предложил мне стать его женой, я могла дать свое согласие, но в нашем супружеском дуэте главная скрипка принадлежала б ему, а я еще не доросла до того, чтобы вне постели играть женскую роль, и потому воздержалась от брака с ним ...)
МЕТАМОРФОЗЫ - 4
7. Концерт Љ 4 для Анатолия с оркестром слов
К сожалению, сценарий нашей жизни пишется не нами. Мы - всего лишь маленькие песчинки в мироздании, о котором имеем только самое общее представление. Казалось, моя жизнь после рождения дочери начала налаживаться, несмотря на то, что спать нам приходилось урывками, лишь тогда, когда нашу маленькую квартирку не оглашали вопли уставшего от рева младенца. С этим приходилось, приходится и придется сталкиваться подавляющему большинству молодых родителей, даже если сами они уже не первой молодости. Как мы. Но далеко не у всех есть такие настоящие друзья, как у нас. Я наивно полагал, после выяснения, кто есть кто, Геннадий оставит нас в покое. Но не тут-то было. Не проходило недели, чтобы он не навещал наше скромное жилище и не задаривал Маринку подарками - игрушками, ползунками и пр. Приходил он, как правило, тогда, когда я находился на работе. Маша не скрывала его визитов, да и как можно объяснить все то, что появлялось у дочери так часто. Нужно сказать, с уходом Маши в декретный отпуск наш бюджет претерпел существенные изменения, и отнюдь не в лучшую сторону. Институт вновь, не прошло и года после моего назначения начальником отдела, постиг очередной кризис. Крупный китайский заказ аннулировали, так как наши старые вертолеты, исчерпавшие ресурс безопасности, стали взрываться и падать один за другим во всех частях мира. И китайцы сочли лучшим заплатить неустойку и передать заказ другой стране, не замеченной в подобных катастрофах. Коль скоро наша страна имела бюджет меньше бюджета одного американского штата, то российские военные не могли покупать новое вооружение. Им было вообще не до жиру, летчики испытывали дефицит буквально во всем, даже в керосине, и их летное время было сокращено до минимума. Вольготно чувствовали себя одни олигархи и бандиты. Геннадий - один из них. Он не вызывал у меня восторга, как бы Маша к нему ни относилась. Она его обожала. Он такой добрый, отзывчивый, чуткий, умный. Его бизнес процветал, хотя он никогда не хвастался своими делами... Маша не замечала моего отношения к воротилам российского бизнеса, справедливо считая его главным производным всей нашей жизни, в которой она продолжала занимать свою нишу, хотя и в скромных пределах. Я не обсуждал с ней ни политические, ни экономические аспекты положения страны, так как бедный богатого не разумеет (хотя Машино богатство, и раньше весьма относительное, теперь стало нищенским). Маша собиралась отдать Маринку в ясли и выйти на работу. И не ради одних денег. Мне возразить ей было нечем. Если мужчина не умеет зарабатывать, он должен помалкивать, когда его жена идет работать, и за неделю получит столько, сколько он не получает за несколько месяцев. Маша и раньше не попрекала меня моими смехотворными заработками, а теперь, после ее многолетних усилий, увенчавшихся кажущимся успехом и почти не изменивших моего экономического статуса, не считала приносимые мной домой деньги самым главным мерилом оценки деловых качеств мужа. Чего она ждала от меня в таких условиях? Видимо, верила в процветание страны в недалеком будущем, коль скоро до сих пор мало сталкивалась с нищетой. По ее убеждению, во всех наших бедах виноваты сами люди, которые неинициативны, ленивы и без царя в голове. Правительства, президенты тут ни при чем.
- А то, что воруют, так ведь, милый, а когда же у нас не воровали?
Главное - найти объяснение своей истории в истории собственной страны, и тогда любая коррупция выглядит, чуть ли не привлекательной...
Никакой метаморфозы в том, что наша экономика продолжала лежать, и падать ниже ей было уже некуда, я не видел. Равно как и в том, что Геннадий продолжал занимать свою нишу в Машиной жизни, хотя это обстоятельство стало для меня некоторой неожиданностью. И откуда только берется время у деловых людей портить кровь другим людям?! До определенной поры я считал выше своего достоинства оспаривать право Маши на продолжение дружбы с Геннадием, поначалу не дававшим мне повода отвергать его настойчивые притязания на мою жену. Не только на жену. И на дочку. Не понимаю, для чего Маша сказала мне как-то о готовности Геннадия жениться на ней, невзирая на ребенка. ( Между нами произошла пустячная ссора, в которой я выглядел не лучшим образом. Маша сравнила меня с Геннадием.) При внимательном рассмотрении обнаружил некоторое сходство Маринки с чертами Геннадия, хотя многие идентифицировали ребенка с моей матерью. Становилось понятно его желание увести от меня жену и ребенка. Сначала я считал все это своего рода галлюцинацией (в переводе с латыни, бредом) - мало ли что может показаться человеку, воспринимающему как реальные несуществующие объекты. То есть, конечно, моя дочь существовала, но находимые мной совпадения, скорее всего, были от лукавого. Я не мог донести свое, скажем так, сомнение до Маши. Сказать что-либо подобное Геннадию я тем более не мог, так как тем самым давал ему грозное оружие против себя. Ведь не зря же он похаживал к нам все это время. В альтруизм новых русских верилось с трудом, как бы прекрасны и благодушны они ни были. Мне оставалось одно - молчать в тряпочку и держать свои сомнения при себе; с надеждой вглядываясь в личико дочери в поисках истины, находить опровержение своему страшному подозрению. Но, как это часто бывает, если что-то втемяшится в голову, то добра не жди. Чем больше я смотрел на ребенка, тем больше убеждался - без Геннадия тут дело не обошлось. В конце концов, я решил выяснить все до конца. И в один прекрасный день, когда узнал о состоявшемся два часа перед тем визите Геннадия, прямо в лоб спросил Машу, как поживает Маринин отец. Маша спросила, что снова со мной стряслось. Вот это выдержка, подумал я и уже перестал играть с женой в кошки-мышки, высказался по полной программе, все же памятуя о том положении, в котором все еще не полагается беспокоить кормящую мать.
- Говорить о сходстве Марины с Геннадием просто смешно, это полная нелепица. Для этого я должна была с ним, по меньшей мере, переспать. Но и тогда, сам понимаешь, никто б не дал гарантий в том, что он является отцом. Сколько можно твердить одно и то же: Марина похожа на бабушку, твою мать (эти слова Маша произнесла как ругательство), черты лица которой мало напоминают славянские - мои и Геннадия. Кто дал тебе право подозревать меня во всех смертных грехах?
Данный грех никак нельзя отнести к смертным, поскольку он дает начало новой жизни, и смертью мало для кого заканчивается. Я не желал устраивать сцен, и потому не стал развивать эту тему. Но Маша посчитала себя униженной и оскорбленной. На ее взгляд, я должен был понести наказание - сколько можно подозревать ее в недостойном поведении?
- Если ты настаиваешь на своем злостном вымысле, скатертью дорожка, никто тебя здесь не держит.
Дело было вечером, делать было нечего. Я еще раз посмотрел на заливающегося в плаче ребенка и вышел подышать свежим воздухом на улицу. Когда я вернулся через пару часов, мои женщины спали, на столе лежала записка, где было сказано, что я могу съесть перед сном. Мой не постеленный диван свидетельствовал: я прощен и допущен до святая святых. От еды я не отказался, но ложиться в одну постель с человеком, который, видимо, наставил мне рога или, что еще хуже, ставит их и поныне, счел для себя - в эту ночь - немыслимым. (Я все же сомневался в своих подозрениях насчет жены, к тому же вспомнил Павлова - не главу правительства при Горбачеве, а ученого, утверждавшего, не существует ни одного стопроцентно психически нормального человека. А я при всем желании не мог считать себя исключением из общего правила.) Я постелил себе на диване. Утром жена приготовила мне завтрак и, как ни в чем не бывало, занялась ребенком. Она решила не обострять обстановку, доверившись своей интуиции. И оказалась права. Я поостыл, принял для себя единственно приемлемое решение. Было или не было, не доводить же дело до экспертизы. Либо брать ноги в руки и бежать из общего дома без оглядки, либо остаться в нем со всеми вытекающими отсюда последствиями. Что ни говори, моя любовь к Маше за ночь не испарилась. И ребенка я полюбил еще тогда, когда он находился в материнской утробе. Не зря говорят, утро вечера мудренее. Не то чтобы я успокоился, но камень с души свалился, и нужда держать его дальше за пазухой почти прошла. Он валялся неприкаянный на полу, если так можно сказать о неодушевленном предмете, и мы обходили его стороной, на всякий случай, не выбрасывая на помойку.
Имейте в виду, господа, мне ничего не было известно об отношениях между Машей и Геннадием. И в самом деле, мои подозрения зиждились на песке. После принятия мужественного решения остаться дома и не рвать с семьей, не увеличивать и без того большой процент матерей-одиночек, мне и самому уже стало казаться, что если Марина на кого-то похожа, то больше всего на мою мать. И только потом на Машу, меня и только чуточку на Геннадия. Все зависит от точки зрения и от освещения. При дневном свете девочка совсем не походила на Геннадия. Только при искусственном свете... Больше мы с Машей этой болезненной темы не касались, что ровным счетом никому из нас ничего не доказывало. Каждый остался при своем мнении - сомнении. У нее все же было преимущество, она знала больше меня. Так или иначе, уже в следующую ночь я занял свое привычное место у стены на нашей двуспальной кровати, что являлось знаком если не примирения, то смирения. А в качестве признания моих заслуг еще через ночь я получил супружеские права в полном объеме, позволившие мне не только забыться, но и заснуть после всех моих трудов, считая самые последние...
Вы, господа, недоумеваете, наверное, до какой же степени я, мужчина, опустился, если позволил так наплевать себе в душу. Но вся загвоздка тут в том, кто именно наплевал в мою душу. Ведь это (скорее всего!) мог быть я сам.
Геннадий подлил масла в огонь моих подозрений. Очевидно, он был не менее наблюдателен. И нашел в ребенке нечто, порадовавшее его. Разумеется, все, не вписывавшееся в его концепцию собственного отцовства, в расчет не принималось. Будучи человеком прагматичным и целеустремленным, он, видимо, первым делом поговорил с Машей. Но она отмела все его притязания. Конечно, как я считал, она не могла сказать ему, вас рядом со мной в ту памятную ночь не лежало, но все ее расчеты и сама действительность опровергали доводы бизнесмена. Иначе бы он не решился поговорить со мной, напирая при этом на мое мужское достоинство. К счастью для меня, Маша поняла, Геннадий ни перед чем и ни перед кем не остановится, чтобы добиться ее расположения. Но прежде он решил расправиться с соперником - с мужем, со мной. Накануне нашего с ним разговора, о котором он, деловой человек, поставил меня в известность заранее (как это водится в деловых кругах), я предупредил Машу о нашей с ним встрече. Она оказалась перед легко разрешимой дилеммой, когда выбора у нее не оставалось. Тогда она рассказала мне, что после решения развестись со мной не устояла против близости с Геннадием, который нашел к ней нужный подход, пользуясь ее положением, близким к полураспаду. Разве можно осудить женщину, желающую в состоянии смятения и нервного срыва хоть как-то придти в себя, обрести душевный покой? Не следует забывать, она ушла от меня после того, как сознательно зачала моего ребенка. Это усугубляло ее состояние. И то, что она забыла о всякой осторожности с Геннадием, ничуть не опровергает кризисного периода в ее жизни, в котором она оказалась. Да, раньше она не рассказала мне про близость с приятелем, хотя я всячески подталкивал ее к признанию. Но у нее была весьма уважительная причина скрывать этот грустный эпизод. Она слишком любила меня, чтобы рисковать нашими отношениями, которые только-только начали улучшаться. И потом Маша просто боялась своим откровением негативно повлиять на меня, больного, так как все свои усилия направляла только в одну сторону - как можно скорое вытащить меня из больницы здоровым и невредимым телом, душой и умом. Знаю по себе, если начинаешь врать, идешь до конца...
Разговор между мной и Геннадием состоялся в машине бизнесмена. Он с присущей ему деловитостью, без всяческих недомолвок сразу взял быка за рога. Но он встретился не с быком и не субъектом с рогами. Я не обладал ни бычьим упрямством, чтобы оспаривать факты, ни рогами, которыми он меня наделил, т. к. решение о нашем с Машей разводе состоялось значительно раньше, когда мы оба были де-факто свободны и могли распоряжаться своей жизнью независимо друг от друга. Что я и сказал бизнесмену, едва он попытался огорошить меня своим сообщением. Но не зря он преуспевал в бизнесе, к более трудному для себя варианту оказался готов, хотя надеялся на прежнюю договоренность с Машей о сохранении их общей тайны. Так что он поступил не вполне по-джентельменски, учитывая приверженность соблюдать в самом лучшем виде общепринятые в элитарных кругах манеры поведения. Но, как в делах, пахнущих большими деньгами, так и в любви не до хороших манер. Поэтому трудно осуждать наших правителей, политическую и экономическую элиту. Достаточно вспомнить тех, с кем начинал борьбу за царство Ельцин и с кем он остался в конце, назначив себе приемника. Так что меня ничуть не удивило предательство Геннадием интересов Маши, которое сам он считал проявлением доброй воли и любви к ней.
- Я забочусь только о Маше и нашем ребенке. Лично против вас, Толя, я ничего не имею, отдаю должное как человеку бескорыстному и честному, но, посудите сами, вы не обеспечите достойную жизнь жене и ребенку даже в том случае, если он ваш. Разве не видите, ребенок совсем не похож на вас? Он, как две капли воды, похож на меня.
(Я с трудом вставил слова, что эти капли не из слишком чистого источника.) Это не остановило Геннадия, лишенного эмоциональных предрассудков. (Если речь заходила о чистоте подобного свойства, наша элита вполне без нее обходилась. Порядочность только вредила делу, мешала бизнесу. Иначе бы пришлось ложиться на рельсы; давая невыполненные обещания, сказать правду о завтрашнем дефолте, во всяком случае, не утверждать на всю страну, будто никакой девальвации рубля не будет. Что касается рас (негров, китайцев и пр.) и наций (евреев, лиц так называемой кавказской национальности и др.), то ими занимались чернорабочие власть имущих - РНЕ, скинхеды и органы правопорядка. В качестве козла отпущения в капиталистической России избрали кавказцев, сменивших евреев в России социалистической. Что позволило некоторым особо выдающимся евреям занять весьма достойное место при разделе пирога...)
Геннадий отдал должное своей заботе о Маше и ребенке, затем постарался убедить меня: свойственная мне гордость и принципиальность, с коими он столкнулся при попытке помочь с публикацией романа, позволит понять мотивы его поведения. Я, правда, не совсем понял, при чем тут гордость и принципиальность, но не стал вдаваться в дискуссию. Я лишь предупредил Геннадия о том, что не намерен отказываться от жены и ребенка, все разговоры на эту тему абсолютно бесплодны. И потому попросил его впредь не приходить к нам, коль скоро он не может отказаться от планов разрушить мою семью. Геннадий настаивал на том, что был неверно понят. Он просто счел своим долгом снабдить меня полной информацией. Если мы с Машей останемся при своем мнении, он умывает (правильнее сказать, умоет, но такого слова, кажется, нет в русском языке) руки и не станет мешать нашему счастью. После чего мы почти по-дружески обменялись теми самыми руками рукопожатием. Я попросил его высадить меня у ближайшей станции метро, хотя он предлагал довезти до дома. Но я понял, он не из тех, кто покинет поле битвы побежденным. Как человека, любившего мою жену с молодых лет, я невольно уважал его. И потом мне, как это ни было противно сознавать, льстила любовь такого видного человека к моей жене, еще больше поднимая планку нашей с ней любви. Что бы я ни говорил об олигархах и элите, они - далеко не последние люди; одно то, что им удалось в одночасье стать властителями меньше всего наших дум, а больше - лакомых кусков собственности, заслуживало признания и уважения, даже если это вызывало чувство омерзения и негодования. Мне, человеку нерешительному и ленивому, трудно завидовать им (завидуешь тем, кто одного с тобой менталитета), но не признавать в них сильных, умных и ловких хищников - значит считать себя тупым и недалеким человеком...
Геннадий после разговора со мной только изредка звонил Маше, у нас, если верить ей, не появлялся. Маша однозначно расценила разговор Геннадия со мной, как прямое предательство. Мы выдержали первое серьезное испытание, не поддались на провокацию. Так продолжалось несколько месяцев. Пока нашего ребенка на Машиных глазах не похитили прямо из коляски и не укатили на старом москвиче неизвестно куда. Как обычно, доблестная милиция никаких следов кражи не обнаружила. Мы метались по всем инстанциям, но безрезультатно. Наша трагедия была далеко не единственной в своем роде и вызвала резонанс в обществе лишь в первый день. Резонанс в виде короткого сообщения по местному телевидению. А дальше - тишина. Ее нарушил всеведущий Геннадий, не замедливший вмешаться в ход событий. Он связался с мафиозными кругами, те вышли на более мелкую сошку. Выяснилось, мы должны дать выкуп за ребенка - 1О тысяч долларов США. По словам Геннадия, детские деньги. Он пообещал дать их нам безвозмездно. Маша, конечно, оценила его помощь. Ребенка доставили к нам живым и невредимым. Милиция закрыла дело, хотя я настаивал - бандиты должны сидеть в тюрьме. Милицейскому начальнику нашлось, что мне возразить.
- Тогда в тюрьму придется посадить пол России. Благодарите небо - у вас нашелся защитник, отделались легким испугом, когда в стране такое творится. И вообще сами виноваты, плохо следите за своими детьми. А милиция должна расхлебывать ваше разгильдяйство, получая за свою опасную для жизни самоотверженную, не жравши - не сравши, работу копейки, на которые не прожить даже бомжам. И то, правда, куда ни глянь, все - нищие. В самой богатой ресурсами стране.
Мы с Машей оказались, в мало сказать, незавидной ситуации. Хуже всего пришлось мне. Я, мужчина, оказался несостоятельным в защите своего ребенка. Не будь доброго дяди, все могло кончиться для нас плачевно. Только был ли этот дядя добрым? Этот вопрос встал передо мной ребром, как только речь зашла о деньгах. Но свои подозрения я высказал Маше только тогда, когда Маринка оказалась дома. Маша решительно, как клевету, отвергла мое заявление, мы поссорились.
- Ты - неблагодарное чудовище, подозрительный маньяк, а сам палец о палец не ударил для того, чтобы вызволить своего ребенка из неволи.
Каково мне было это слышать?! Но я остался при своем мнении. Хотя я верю в детерминированную случайность (здесь не место входить в подробности, что сие означает), в данном конкретном случае ответ напрашивался сам собой. Обычно принято говорить по любому поводу, и с этим трудно не согласиться: ищите женщину. Я бы к этому добавил еще одно слово: ищите женщину да обрящете. Тут без нее не обошлось. Хотя в моем случае искать нужно было мужчину. Геннадию не составило труда найти исполнителя, любой бомж согласится за сотню-другую баксов выкрасть маленького ребенка из коляски, стоит только его матери отвернуться, скажем, за носовым платком. Конечно, Маша стоит значительно дороже, бизнесмен нашел более приличного головореза для исполнения гнусного замысла. Лучший способ проявления благородства и щедрости - трудно придумать. В глазах Маши Геннадий стал настоящим героем, добрым ангелом. Он доказал ей, если и можно на кого рассчитывать в трудную минуту, так только на него и меньше всего на мужа, который мало, сам ничего не может, так еще и возводит напраслину на хороших людей. Я должен был валяться в ногах у спасителя (пусть с маленькой буквы), и до конца дней своих оставаться рабом всех его желаний. Разумеется, Маша дала мне достойную отповедь. Теперь я должна, как следует, задуматься над тем, кто в действительности отец Марины. И хотя тут же поспешно добавила, отцом не по крови, а по сути, я лишний раз усмотрел здесь возможность чужого отцовства. Стоило, в который уже раз взглянуть в лицо ребенка, чтобы в очередной раз засомневаться. Что я не замедлил выказать Маше, уж, коль скоро она сама не считает иначе. Слово за слово, не вам, господа, рассказывать, как это бывает между самыми любящими супругами. Никто так не ссорится и с такой помпой не разводится, как любящие люди, так как им есть что терять. Любовь и здоровье - поистине бесценные сокровища, ими-то мы как раз и разбрасываемся больше всего на свете, так как уверены в их вечности. А, снявши волосы, по голове не плачут не только одни лысые. Не плачут и безголовые. Плачь, не плачь, впрочем, но жену и ребенка не вернешь, если своими руками на блюдечке с золотой каемочкой преподносишь конкуренту, у которого за его широкими плечами есть кое-что такое, чего у тебя не будет ... даже в другом, более удачном сне...
Да, это сон, только сон, господа. К нашему с вами счастью. И как же могло быть иначе?! Не все сны в руку, но некоторые, как этот, настораживают и заставляют держать ухо востро. Маша утверждает, в своем самом страшном сне я жутко ругался и не давал себя разбудить, чуть было не набросился на нее с кулаками и не задушил в своих объятьях. Что ж еще могло присниться современному Отелло, которое рассвирепело и, чуть было, не съело Дездемонну?! Мне не раз снились жуткие сны, но никогда я не знал такого сладкого пробуждения. Моя Земфира мне не изменила, осталась со мной и вознаградила меня любовью, не снившейся в самых прекрасных моих снах. Ибо не все же видеть страшные сны. Жизнь прекрасна и удивительна, господа, даже тогда, когда действительность и некоторые ваши сны утверждают обратное. Будьте счастливы не меньше меня. Не всем суждено любить и быть любимым. Но почему бы в таком случае не включить игру воображения? В таком случае берите, господа, пример с меня. Я не раз и не два знал сомнения, быть может, не напрасно, но нашел в себе силы их преодолеть...
ДРУГИЕ МЕТАМОРФОЗЫ - 4
8. Концерт Љ 4 для Марии с оркестром слов
Мой муж, какой никакой писатель, зафиксировал на бумаге свой не то чтобы вещий, но вполне правдоподобный сон, в некоторых деталях повторивший факты, имевшие место в действительности. Толя во всех подробностях пересказал мне его после того, как я с огромным трудом вырвала мужа из объятий сна, а себя - из цепких супружеских объятий, грозивших мне расставанием с жизнью. Впечатление, под которым Толя находился, было далеко не первым (это вам не "Первое впечатление " Монэ), так как много раньше и не без оснований - то и другое, к сожалению,- подозревал меня в связи с Геннадием, имевшей неприятные для меня последствия. Муж так и не сумел освободиться от своего наваждения. Теперь, когда Толя в своем сне реконструировал несостоявшееся до той поры мое признание, я приняла решение, которое могло поставить на карту наш брак. При всем доверии, питаемом к любовнику, поручиться за него при упорном желании отбить у меня мужа и ребенка я не могла. Толя не простит мне мое укрывательство. Я не знала, как мне быть. И все же решила разорвать замкнутый круг. Сказать Толе все, как есть. Во имя той самой любви, наконец, о которой мой муж отозвался в своем опусе столь иронично. Я понимала, писатель не должен становиться объектом своего писания до такой степени, чтобы читатель полностью идентифицировал автора с персонажем, но концовка его рассказа - сна - расстроила меня. Я бы на его месте не стала показывать этот рассказ хотя бы потому, что в нем есть заключительный пассаж, ставящий под сомнение его любовь ко мне. Цитирую: "Не всем суждено любить и быть любимым. Но почему бы таком случае ни включить игру воображения? Берите пример с меня. Я не раз и не два знал сомнения..."... Как вам это нравится? Уж, не оговорка ли это, по его Фрейду?
А я? По-своему любила и Геннадия, хотя мое чувство к нему, как мне казалось, все же не шло в сравнение с чувством к мужу. Несмотря на то, что Толя не всегда и не во всем устраивал меня, я любила мужа. Хотя как любовник, не при нем и не для него сказано, он уступал Геннадию. Но я принимала во внимание, муж есть муж, а любовник - любовник, а так же те обстоятельства, при которых я стала любовницей Геннадия. Что бы я сказала, будь Геннадий моим мужем, регулярно делящим со мной постель?!
В своих мыслях - особенно после мелких стычек с мужем - я часто думала о том, каким бы мог стать мой брак с Геннадием. С житейской точки зрения - предпочтительнее брака с Толей, постоянно нарывавшегося на подводные течения и рифы, если мне будет позволено такое сравнение, вполне корректное, учитывая взрывной характер мужа и мое нежелание мириться с его недостатками. Все дело заключалось в характере моей любви к Толе. Он был мой первый мужчина, муж и, что немаловажно, отец Марины, нашей дочери. И нужно иметь в виду, любовь, как вера, не подлежит объяснению. Никакие разумные доводы здесь не действуют. И хотя я до сих пор убеждена, именно Геннадий стал бы мне идеальным мужем, за ним буду чувствовать себя, как у Христа за пазухой, мне всегда станет не хватать Толи с его необузданным норовом и юношеским романтизмом. Что ни говори, эти качества привиты мне с детства моими мальчишками, как бы далеко я от них ни ушла. Довольно того - стала прагматиком и реалистом, вписалась в нашу не слишком красивую жизнь. Абсолютно честный бизнес и ведение дел у нас - мираж.
В конце концов, я решилась рассказать Толе о своей прошлой единственной связи с Геннадием. Ложь могла выплыть на поверхность, и тогда б мне мало не показалось. Терять мужа, вновь обретенного огромным трудом, никак не входило в мои планы. Толин сон - предупреждение, внятно давший понять, муж не так прост, как иногда казалось. Он не в меру впечатлителен и болтлив, наивен и эмоционален, но Бог не обидел его разумом, да и книжек разных он начитался в свое время предостаточно. Он - достаточно неплохой психолог, а я при всей своей практической сметке врать не умею - особенно близким людям; не со всем еще, видать, распрощалась с детства. К тому же Геннадий никак не успокаивался и преследовал меня. Он не сомневался в достижении им своей цели. Я знала людей его мира, из одного самолюбия он не оставит меня в покое. Тем более что внушил себе любовь ко мне, более того, кажется, на самом деле любит, и давно. Мне следовало опасаться его, но именно риск манил и мешал устраниться от всех его посягательств. У него хватало ума, чтобы не тащить меня в постель, когда навещал нас с Маринкой. Понимал, при таком поведении он потеряет возможность всякого общения со мной. И не рассказывал Толе о нашей с ним связи, скорее всего, именно по этой банальной причине, хотя я верила в его порядочность. Равным образом трудно упрекнуть большинство вершителей наших судеб из верхних эшелонов власти в политической, экономической и прочей корректности. (Шутка в Толином стиле.)
Сама я находилась в состоянии нервного возбуждения, вызванного досадой на себя, так как, видимо, своим поведением провоцировала Геннадия на все его происки. Мужчины не хуже женщин чувствуют, есть ли у них шанс добиться любовного расположения, - особенно тогда, когда в прошлом партнеров связывали интимные отношения. Мой любовник убедился в моем благосклонном отношении к нему, когда я не захотела и не смогла скрыть от него свое довольство им и как человеком, и как мужчиной. Толя в свое время разбудил во мне женщину, я поняла прелесть близости именно с мужчиной, но мой любовный опыт ограничивался близостью с одним единственным мужчиной - до Геннадия я не имела возможности сравнить мужа с другими представителями его пола. Мой любовник был исключительно привлекателен внешне, поразительно одарен физически - настоящий Гермес Праксителя, которого я воочию видела в музее Олимпии. Удивительное сходство: почти античный торс, под два метра рост, шелковистая кожа, курчавые волосы, бесстрастное лицо, даже ямочка на подбородке. Внешность Геннадия сыграла не последнюю роль в том, что я уступила ему. Раньше я не представляла себе, насколько он хорош. Я бы могла до бесконечности любоваться всем им - от ступней ног до головы, что явилось для меня полным откровением, так как раньше не находила ничего прекрасного в мужском теле, считая мужские античные статуи идеализацией. А когда увидела своего любовника во всей его красе, стесняться которой у него не было нужды, - он вообще вел себя совершенно естественно - была поражена, как он привлекателен и мужествен одновременно. Мне приходилось слышать, у многих крупных мужчин непропорционально маленькие гениталии, бросающиеся в глаза большинству их женщин. Геннадий лишен и этого недостатка, хотя, в отличие от некоторых женщин, я отнеслась бы к нему легко, т.к. в моей иерархии мужских ценностей эта занимала едва ли не самое последнее место (мне уже приходилось говорить вам, милые дамы, что, на мой взгляд, в эстетическом отношении мужские органы выглядят крайне непривлекательно).
Если помнить о месте, занимаемом Геннадием в современной российской элите, как бы Толя к ней ни относился, беспристрастным быть по отношению к нему он не мог. Нежелание воспользоваться протекцией Геннадия, когда речь зашла о публикации романа, не в последнюю очередь объяснялось их различным социальным положением.
Я испытывала сложные чувства, когда стояла перед необходимостью выбора решения, как должно поступать с Геннадием. Он не давал мне никаких поводов рвать с ним как с другом, принявшим участие во мне, пусть оно носило далеко не альтруистический характер. А главное, я сама не желала терять его, что-то во мне не позволяло дать ему всерьез понять - я никогда не оставлю мужа. Хотя говорила ему это, когда он пытался убедить меня в более счастливой жизни с ним. Если б я более отчетливо и резко сказала ему о своей любви к мужу, возможно, он даже оставил меня в покое. Хотя проигрывать он не умел. Его притязания на меня усилились, когда он отмел для себя похожесть Маринки на Толю. (Семитские черты в лице дочери он объяснял наличием в своей дальней родне евреев, Толина мать им в расчет не принималась, равно как и мои искренние заверения в отсутствии моих сомнений в Толином отцовстве.) Если бы я думала о Геннадии, когда зачала ребенка от Толи, не очень-то удивилась б тому, что мой ребенок некоторыми черточками похож и на Геннадия. Но разве нам дано знать, как это бывает? Может быть, то яркое впечатление, которое произвел на меня любовник, отразилось на только-только завязывающемся плоде? Но это уже полнейший абсурд!
Толин сон или фантазия, если он ее специально придумал, отталкиваясь от своих переживаний, побудили рассказать мужу про близость с Геннадием. Главная трудность этого разговора виделась мне в объяснении моего поведения, связанного с зачатием ребенка от мужа почти с одновременным решением с ним развестись и достаточно быстрой изменой ему - все еще формально моему мужу. Этот нонсенс (даже без измены) мало соответствовал складу моего характера и вызвал в свое время Толино недоверие. Учитывая его ревность, нетрудно предположить реакцию на мое " сенсационное" сообщение.
- Я долго думала, милый, говорить тебе или продолжать скрывать то, в чем давно собиралась сознаться. Все решил твой сон. Мы должны доверять друг другу, если хотим жить в мире и согласии, чтобы впредь ничто не омрачало наши отношения. Сон не случаен, и дело тут не в твоем пресловутом Фрейде... - Понятно, ты переспала с Геннадием либо раньше, чем пришла ко мне в тот злополучный вечер, либо чуть позже. Любая женщина на твоем месте поступила бы точно так же. Но одного не понимаю, почему ты осталась со мной, а не с Геннадием? - Потому что люблю только тебя, Маринка - твоя дочь, - кому еще, как не мне, это знать. Прошел месяц с того времени, как мы расстались. Именно тогда состоялась моя встреча с Геннадием, узнавшим от редактора о моем уходе от тебя... Лишь однажды позволила себе связь с Геннадием, так как находилась тогда в полном отчаянии, отупении, безнадежности. Я разрушила наш с тобой брак - в то самое время, когда забеременела от тебя... И поплатилась ... - Ты раструбила по всему свету, что сбежала от мужа и разводишься с ним...
(Не понимаю, что тогда на меня нашло.)
- В конце концов, это был твой роман, и сам должен был решать, как с ним поступать... Но, видимо, мне так тяжело дался приход к тебе... - За ребенком! Решила поставить меня перед свершившимся фактом. Даже утром не сказала мне, что не предохранялась, а завела со мной разговор о работе, романе. Казалось бы, первая тема заслуживала большего интереса для нас обоих, тебе не кажется? - Я просто не решилась. Мы провели такую прекрасную ночь. Ты бы свел мое поведение к тому, что я самым бессовестным образом надула тебя. - А разве это было иначе? - Я обманула тебя, и не могла в тот же день признаться в своем обмане, надеясь развеять его в другой день. - Развеять?! Не смеши меня, дорогая. Ты хоть понимаешь, что говоришь? Как можно развеять такой обман?! - Ведь я не была уверена в том, что так вот сразу с первого захода, хотя, он помнится, был не один, забеременею... - Только, пожалуйста, давай без пошлости... - Прости, Толя, но я не вижу ничего плохого в том, что у нас с тобой было... - Даже в оральном сексе, на который пошла впервые - в порядке компенсации за свой обман? - Не нужно оскорблять меня. Тогда, может быть, объяснишь, чем он был вызван? - Благодарностью тебе и любовью. - И куда они делись потом? Только не подумай, что я намекаю на желание повторять аналогичный секс. -Вполне уместный вопрос. Мне трудно ответить на него. И все же я постараюсь... - Не утруждай себя, я тебя пощажу. - Нет, я отвечу. Тот вечер был особенным в моей жизни... Если б мы не завели ребенка тогда, быть может, его не было бы у нас никогда... - Из-за моего упрямства? -Скажем так, из-за твоего желания отложить это дело до лучших времен. - Когда я встану на ноги? - Ты сам смеешься. Они могли наступить тогда, когда Маринка родит нам внука. - А пока она его не родила... - А пока не нахожу ничего хорошего в оральном сексе, хотя попробовала его, желая доставить тебе максимальное удовольствие. - Может быть, был земной мотивчик? Хотела завести меня, чтобы забеременеть наверняка? - Больше всего в знак благодарности и раскаяния. - Раскаяния? Поскольку еще раньше переспала с Геннадием? - Дурачок, сколько можно говорить, никто, кроме тебя, не имеет к нашему ребенку никакого отношения. Почему раскаяния, хочешь знать? Думаешь, мой обман дался мне легко? Я пошла на него с полного отчаяния. С такого же, как на связь со своим любовником... Не лови меня на словах. Я очень волнуюсь. Если не веришь мне, поступай, как знаешь. - Зато ты знаешь, как поступишь. Геннадий ждет - не дождется, когда я выйду за порог твоего дома. - Он такой же мой, как и твой. - Нет, Маша, он твой! И если я уйду отсюда, то моей ноги здесь не будет... - Надеюсь, мы не дойдем до этого. Или ты думаешь, я затеяла весь этот тяжелый для меня разговор с единственной целью разрушить наш брак? -Надеюсь, нет... Вопрос, Маша, не в том, будем ли мы вместе. - Я достойна твоего осуждения. Но меньше всего из-за Геннадия. Только за обман. - За который? - Прежде всего, за - тот, который связан с зачатием нашего ребенка без твоего предварительного согласия. - Ну, этот обман в прошлом, он уже за давностью срока прощен. - Тем лучше. Тогда за тот, что я лишь сейчас призналась тебе в своей единственной связи с Геннадием. - И чем было вызвано такое запоздалое признание? Если это не слишком неприятный для тебя вопрос, ответь. - Очень неприятный. И ты вправе мне его задать. - Можешь не отвечать. В конце концов, я в свое время вообще не удосуживался рассказывать тебе о своих изменах. - Я тебе не изменяла. - Все же формально ты оставалась моей женой, мы еще не были разведены. И ты надеялась забеременеть от меня, а не от Геннадия, если мы примем твою версию. - Повторяю, я тебе не изменяла. Да, я поступила непродуманно, даже дурно, когда обманула тебя, когда морочила голову с работой и романом, когда не выдержала любви, стыда, что первой пришла к тебе - ты ведь пальцем не пошевельнул, чтобы вернуть меня, так как не любил меня... - Я всегда тебя любил, это неправда. - Не любил, иначе б давно согласился на ребенка, не изменял, не игнорировал меня... Не будем об этом, я не хочу унижаться... - Лучший способ обороны - нападение. По Ильичу. - Я могу ответить тебе... - Не нужно! Я знаю все твои ответы. - Ты боролся за свою свободу, я слишком сильно давила на тебя, ты не выдержал и сбежал к своим проституткам... Ты переживал нелегкие времена на работе. Ты написал свои тысячи страниц романа, которые до сих пор не дают тебе покоя, как бы ни изображал себя беспристрастным наблюдателем. Я хорошо знаю по себе, что значит незавершенная работа, на которую положены огромный труд, время, а, главное, нервы и страсть... Ты можешь сколько угодно притворяться передо мной и обманывать самого себя, будто для тебя неважно, что ждет твой роман - читательский успех, полный провал или ничто. И не говори, будто выбранное тобой ничто - это твой выбор... - Мне казалось, мы говорили совсем про другое. - Прости, я увлеклась. На это у нас наложено табу. - У нас в свое время любили образно выражаться. Так вот, образно выражаясь, у меня нет своего тотема, мой роман не является объектом ни религиозного, ни какого-нибудь другого почитания, я написал его тогда, когда знал, он не может быть напечатан вообще, независимо от его достоинств и недостатков, а сейчас он просто устарел и даже для меня представляет чисто умозрительный интерес как часть моей дурацкой истории... - Хорошо, Толя, пусть так... Хотя твой роман ничуть не устарел, просто он не достаточно интересен ...О чем мы говорили? И за что я на тебя нападаю? Ты давно исправился, стал хорошим мужем и отцом, кажется, любишь меня, чего еще мне от тебя надо... Надо... Я хочу, чтобы ты поверил мне ... - Я стараюсь. И в самом деле, почему я не должен тебе верить? Ведь это у меня нет запасного аэродрома, куда бы я мог приземлиться. У тебя он есть. Геннадий хоть завтра женится на тебе с любым ребенком... - Кажется, я начинаю тебя ненавидеть. Это твой ребенок, сукин ты сын! Еще одно слово, и я возненавижу тебя, вся моя любовь к тебе испарится в один миг. Мне никто не нужен. Я сама воспитаю своего ребенка. Когда я пришла к тебе домой и в больницу, мало рассчитывала на признание тобой своего ребенка, настолько он противоречил всей твоей природе. Но теперь, когда я рожу ребенка, вполне могу обойтись без такого мужа и отца ребенка, как ты. Я достаточно заработаю, чтобы прокормиться вдвоем, никакой помощи от тебя нам не надо. Можешь катиться отсюда к той самой матери, от которой когда-то пришел ко мне. Впрочем, она-то как раз не заслуживает таких слов, прощу прощения... Она не заслуживает, это точно... Чему ты смеешься, паразит? Я действительно могу послать тебя куда подальше, так ты меня достал, прости за нелитературное слово. - Ничего, моя литература допускает и не такие выражения. Поскольку с настоящей литературой ничего общего никогда не имела. И тебе это известно лучше меня. Ведь известно же?! Коль скоро - в кои-то веки - у нас завязался задушевный разговор, что ты на самом деле думаешь о моем романе? - Была - не была. Раз так нуждаешься в правде-матке. Твой роман, кажется, настоящее дерьмо. На мой непросвещенный взгляд, конечно. - Что ж тогда так упорно настаивала на его публикации? Рисковала нашими отношениями, мы развелись даже... - Тебе это не понять, дорогой. Я хотела этой самой публикацией вытащить тебя из твоей клетки, взбудоражить, заставить понять, нельзя разбрасываться по пустякам, нужно сосредоточиться на одном деле, и все свои силы отдать ему. Если бы ты был бездарен, я б не стала меньше любить тебя - такой вот парадокс, - но позволила дальше играть в свои игрушки, не пытаясь подняться над собой. - Доцент был тупой. Я не понимаю, чего ты добивалась. Моего провала? И для этого прибегла к помощи любовника? Он не отказал в ней, надеясь, - и не просчитался, мерзавец, - ты окажешься у его ног. И как тебе показался этот красавец? Очень хорош?! - Сначала я отвечу на первый вопрос, более существенный. Я была бы только рада, если б ошиблась. Твой успех - самый малый - меня бы порадовал. Я не настолько сильна в литературе, чтобы достоверно судить о ней. Мое мнение слишком субъективно, я хотела, чтобы его опровергли... - А твой любовник? Он удосужился прочесть хотя бы десяток - другой страниц? - Геннадий не считал вкладываемые в роман деньги абсолютно пропащими. - Неслыханный цинизм! - Ты хотел знать правду, я тебе ее сказала. -Охотно верю. -Ты - удивительный тип, Толя. И невероятно наивен. Неужели думаешь, я стою таких денег, чтобы ради траханья со мной рисковать ими и своим реноме? Для тебя твоя репутация ничего не значит? Так почему же ты допускаешь мысль, другие, чей авторитет значительно превышает твой, позволят себе наплевать на него ради самой очаровательной телки, извини за грубость, которой я никогда не была и тем более не являюсь сейчас? - На мой непросвещенный взгляд, ты самая очаровательная телка на свете, и чем дальше - тем лучше ею становишься. И так, к сожалению, считаю не я один. Ты нравишься ему, коль скоро он до сих пор преследует нашу семью в надежде ее уничтожить. - Очень сильно сказано, Толя. Если он и предпринимает некоторые действия в этом направлении, то далеко не любыми средствами и силами. - Натиску и напору предпочел методичные и сдержанные действия по развалу нашей семьи. Тебе не кажется, следует, наконец, отказаться от всяких контактов с этим человеком? - Я не привыкла, Толя, разбрасываться друзьями. И при этом меньше всего исхожу из меркантильных интересов. - Но ты хотя бы понимаешь, что дружба с ним негативно влияет на наши отношения? Или я должен с этим переспать? - Ты ничего не должен. Верить мне или не верить, это твое личное дело. - По-твоему, мне безразлично все то, что было между вами, что он не оставляет надежды забрать тебя у меня? Или тебе нравится вся эта дешевая возня вокруг? Или, скажи прямо, Геннадий - великолепный мужик, и ты - при случае - готова вновь оказаться в его постели? - Толя, ты задал мне столько вопросов, что я забыла все, кроме последнего. Поэтому отвечу на него. Откровенно и честно. Он - великолепный мужик, ты не ошибся. Этого достаточно? - Ты провоцируешь меня на то, чтобы я на самом деле ушел отсюда к той самой матери. Или я ошибаюсь? - Мне казалось, я достаточно сказала о своей любви к тебе, чтобы комментировать твое впечатление. Извини, но я не желаю лгать, будто Геннадий - импотент или не обладает, как ты, некоторыми мужскими добродетелями. - Что-то я не понял, обладаем мы ими или нет? -Успокойся, обладаете. - Я бы предпочел, чтобы он ими не обладал. - Жаль, но утешить тебя не могу. - Я не иду с ним ни в какое сравнение? - Идешь, кое в чем даже выигрываешь. - А в чем проигрываю? - В росте, в телосложении... - Догадываюсь... И как он выглядит в натуре? - Раньше я как-то не замечала в тебе черты мазохиста. - А я в тебе - садиста. - Не я, Толя, начала этот ненужный разговор о ваших мужских достоинствах. - Не думаю, что он посвятил тебя еще в одно свое немалое мужское достижение. - Не понимаю, о чем это ты? - Я не привык сплетничать, но, может быть, то, что узнал недавно, поможет тебе пересмотреть свое благостное отношение к моему сопернику. - Он никогда не был твоим соперником... И что принесла сорока на хвосте? Какую гадость она тебе поведала? - Источник самый достоверный - мой сослуживец. - Не иначе как Геннадий увел у него из-под носа жену, совратил ее и за дальнейшей ненадобностью вернул адресату? - Угадала, да не совсем. - Пожалуйста, не томи меня дальше. - При очередной встрече со своим другом ненароком спроси у него, как он относится к Владимиру Колесову. - Кто это? - Возможно, Геннадий близко знает его и пожелает дать тебе разъяснения о своих с ним отношениях. - Боже, до чего же ты опустился в своей ревности, Толя! Твой сослуживец - отец этого Владимира? - Так точно, миледи. - Его сыну исполнилось восемнадцать лет? - Ему целых двадцать. - И что же тебя волнует? Отца еще можно понять, а тебя я не понимаю. - Ты меня разыгрываешь? Твой любовник балуется с мужчинами наравне с женщинами, и тебе это все равно? - В общем, да. Мне нет никакого дела до личной жизни моего приятеля, если он занимается любовью с совершеннолетними. Кстати, ты уверен в достоверности информации, с которой тебя ознакомил твой источник? И как он узнал о том, что ты знаком с Геннадием? - Ты задала мне всего два вопроса, но я запамятовал первый. Поэтому отвечу на второй. Он советовался со мной, как вызволить парня из рук одного крупного бизнесмена, пытавшегося его совратить. Я спросил фамилию и имя совратителя. - И какой совет ты дал, чтобы Геннадий прекратил посягать на мальчика? И с чего вы взяли, что Геннадий за ним охотится? - С того самого. Геннадий предложил студенту, получающему ничтожно мизерную стипендию, хорошие деньги, если тот согласится разделить с ним постель. - И ты поверил во всю эту чушь? Я тебе удивляюсь. Чтобы Геннадий стал рисковать своим именем ради сопливого юнца, растрезвонившего повсюду о столь интимном деле, никогда в это не поверю. - Странные речи я от тебя слышу, однако. Тебя, похоже, совсем не смущает сама суть дела. - Если нет дела, нет и сути. У нас демократия, Толя. Действует презумпция невиновности, но и про нее можно в данном случае говорить только в том случае, если некто А. соблазнил некоего или некую Б, не достигших совершеннолетия. Или, если этот тип изнасиловал их в любом возрасте. В нашем случае студент шантажирует Геннадия, пытаясь путем скандала тряхнуть его мошну. - Какую мошну кто кому хочет тряхнуть - для меня не вопрос. Ты не знаешь детали. А они таковы. Студент - не просто отличник, он - один из победителей межвузовского всероссийского математического конкурса. Для участия в международном конкурс нужны деньги, которые Геннадий ему предложил, поведя в ресторан и предварительно там его напоив. - Чистый бред! И я не понимаю парня. Нашел, кому доложиться, - родному отцу. Либо парнишка шантажист, либо спятил. И отец его ничем не лучше. И ты туда же, лишь бы скомпрометировать моего приятеля. - Парнишка - не от мира сего... - Совсем, как ты. - Он еще не был близок с женщиной. - Может, у него другие наклонности? Отцу, конечно, это невдомек, но сейчас молодые люди иначе смотрят на все эти вещи, чем в наше время. Крошка сын пришел к отцу, и спросила кроха, это очень хорошо или очень плохо - заработать на поездку и пожить припеваючи. - Ты шутишь? - Нет, нисколько. Предположим, юноша предпочитает девушкам мужчин, но не знает, как выразить свое желание, поскольку впервые в жизни столкнулся напрямую с проблемой, все еще неприемлемой для общества, в котором мы живем. Идем дальше. Волей случая он сталкивается с покровителем, который к тому же нравится ему как партнер. Он не говорит ему о своем чувстве, но покровитель по всем признакам догадывается о нем, и предлагает ему любовную связь, подкрепленную энной суммой, в которой молодой человек нуждается для участия в международном конкурсе. Но юноша испытывает сомнения и приходит к отцу, чтобы разрешить их. Отец, разумеется, еще раньше догадывался о сексуальной ориентации сына, и смирился с ней как с неизбежным следствием его природы. Не исключено, он дал добро на сделку, а потом, чего-то испугавшись, дал задний ход. И решил посоветоваться с тобой как с человеком другого поколения, не испытывающего таких предубеждений. А затем и подключить тебя, коль скоро ты можешь повлиять на исход дела. Все это, повторяю, одни предположения. Скорее всего, тут, мягко говоря, сплошной вымысел. Но твоя роль мне вообще непонятна. - Я отказался от роли арбитра... Посоветовал поговорить с сыном и объяснить ему, что любовь с кем бы то ни было за деньги, да еще в самом начале жизни может поломать ее навсегда... - Это уже теплее. А то я думала, ты в своем рвении поссорить меня с Геннадием вмешаешься не в свое дело. Уж, пусть они сами разбираются в нем, если оно на самом деле имеет почву под ногами, а не больная фантазия или, еще хуже, провокация со стороны недругов Геннадия, которых у него немало. - Ты не допускаешь мысли о Геннадии - не жертве наговора, а богатом ловеласе, соблазняющем неопытного мальчишку, даже если тот имеет склонность к однополой любви? В двадцатилетнем возрасте, мой дорогой, необходимо отвечать за себя, и самому принимать решения, а не искать поддержки у отца, заранее зная о том, что не встретит у него понимания... И как собирается действовать папаша? - Чего не знаю, того не знаю. Я не спрашивал. Но думаю, он не допустит совращения сына, если уже не опоздал. - Как давно состоялся ваш разговор? - Позавчера. Можешь предупредить приятеля, чтобы он не нарывался на скандал и оставил парня в покое. - Ты все еще продолжаешь исходить из виновности Геннадия, а это не так, я абсолютно уверена. Я, как ты, умываю руки. Не наше это с тобой собачье дело. Разберутся в нем как-нибудь без нас. - Похоже, я тебя ни в чем не убедил. Жаль. Ты так благодушно относишься к Геннадию, его чары производят на тебя такое благостное впечатление, что ничто не сможет снять шоры с твоих глаз. Влюбилась в атлетически сложенного бизнесмена, коль скоро позволила ему расслабиться с собой на полную катушку. И сама, наверное, не меньше расслабилась... - Я не припомню, чтобы когда-нибудь входила в детали твоих расслаблений. Хотя мы были женаты и не помышляли о разводе. Думаю, твои дамы позволяли и тебе, и себе любую благодать, если этим словом можно назвать ваши развратные действия. - Чего никак нельзя сказать о вашей с Геннадием духовной близости. Все прочее - обязательная нагрузка. Ладно, оставим этот бесплодный разговор. Единственно, если ты пожелаешь снова сойтись с ним, то предварительно предупреди меня хотя бы накануне. Тогда у нас отпадет необходимость в подобных разговорах. Я понял, ты не намерена менять свои отношения с Геннадием. Что ж, у нас демократия. Воля твоя...
Каждый из нас остался при своем мнении. Я могла войти в положение мужа, понять его, но не желала терять человека, не сделавшего мне ничего дурного. То обстоятельство, что Геннадий мог поддерживать близкие отношения с мужчинами, меня не задело. Тем более что я не собиралась вступать с ним в любовную связь. Если наши нынешние дружеские отношения его не устроят, пусть сам решает, как поступать. Так я считала. Конечно, моя позиция в этом вопросе небезупречна. Толя держался, в целом, мужественно, не бил посуду. Я лишний раз убедилась - он любит меня. После этого разговора с мужем я проанализировала свои непростые отношения с Геннадием, которые желала сохранить, невзирая на возникающие из-за них проблемы с Толей, которым я дорожила, но не настолько, чтобы жертвовать своими интересами. Толя однажды довел нас до развода и мог снова его допустить. И тогда, почему не выйти замуж за Геннадия, если он к тому времени будет свободен? Меня мало смущала привязанность Геннадия к однополой любви, если таковая имела место на самом деле. Настолько я была уверена в себе. Та страсть, которую он питал ко мне и проявил в полной мере в тот вечер, внушала мне мысль, я отобью у него всякое иное желание, как к мужчинам, так и к другим женщинам. Я никогда не испытывала комплекса собственной неполноценности. И даже тогда, когда рисковала, как это не однажды бывало с Толей, выигрывала. Моя работа с клиентами доказала мне, в принципиально важных вопросах недопустима игра с людьми в поддавки, и в личной жизни это условие не менее важно, так как близкие люди имеют обыкновение садиться вам на шею, если вы им это позволите. Стоит только один раз уступить в главном, как вы начнете шаг за шагом уступать во всем. Другое дело, мелочи. Тут можно позволить партнеру взять верх над собой, чтобы у него не создавалось ощущение подавленности, и не пропадало желание поддерживать с вами те отношения, в которых вы заинтересованы. То, что я позволяла Толе шляться по бабам, возвращалась к нему тогда, когда он сам не предпринимал никаких шагов, позволяло мне всегда играть на опережение и побеждать. Как итог, у моего мужа не возникало желания рвать наши отношения. Конечно, их скрепляла, в первую очередь, наша взаимная любовь друг к другу, но она вечна только в романах и нуждается в постоянной подпитке, суть которой как раз и состоит в умении владеть собой и партнером в той мере, о которой я говорю. Это только, на первый взгляд, одно умозаключение. На самом деле, оно несет огромную эмоциональную нагрузку. Вот почему я задумалась над тем, не слишком ли сильно натянула струну своих отношений с мужем, когда открыла ему глаза на связь с Геннадием и отказалась порвать с ним, несмотря на Толину просьбу - приказ. Его последние слова успокаивали, но он - человек настроения. Что произойдет в его психике через несколько дней, предугадать никто не мог - ни он сам, ни я.
Что до Геннадия, то я не такая дура, чтобы не понимать, насколько сложна дружба между мужчиной и женщиной, если их тянет друг к другу. Ей может придти конец. Но я не стану его инициировать. Исключала ли я, сохраняя супружеские отношения с Толей, эпизодическую любовь с Геннадием? Да, если Толя будет любить меня и нашу дочь, как сейчас и не потребует от меня взамен отказа от себя, своих взглядов на жизнь и людей. Риск?! Разумеется, но я уже говорила, в принципиальных вопросах важно настоять на своем. Такова моя природа, я не намерена менять ее. Может быть, другой человек, более сильный и мужественный, чем мой муж, заставил бы меня вести себя с ним совершенно иначе. С каждым человеком складываются свои отношения, но это не значит, что нужно сдаваться без боя, позволять другому брать над тобой верх, садиться тебе на голову. Кто-то всегда должен быть главным. И не обязательно это мужчина. Мужчины, как это ни странно, считают самым главным, каковы они в постели, в зависимости от этого ждут подчинения женщины или ее превосходства над ними. Но это обстоятельство при всем его значении является второстепенным. Сила характера, умение владеть собой, отсутствие комплексов и рефлексии по разным поводам, даже серьезным, социальное положение - вот что позволяет, по - моему, быть матриархату или патриархату в семье...
МЕТАМОРФОЗЫ - 5
9. Концерт Љ 5 для Анатолия с оркестром слов
Лучше бы я не рассказывал Маше о своем сне. Далеко не всегда следует поведывать свои исповедальные сны даже самым близким людям, так как они могут доставить им не слишком большое удовольствие, ставят их порой в положение хуже губернаторского, если иметь в виду питерского, который с помощью самых грязных выборных технологий расправился в свое время с предыдущим мэром, а позже попал под гусеницы федерального танка, выкашивающего одного за другим его замов так, что первый из них умер ненасильственной смертью, а это само по себе редкость на нашей родине.
Мне не слишком приятно вспоминать и тем более рассказывать о том, как Маша, в конце концов, призналась мне в своей связи с Геннадием, происшедшей, если ей верить, через месяц после ухода от меня, почти накануне бракоразводного процесса. Вместо того чтобы испытать, по меньшей мере, неловкость от своего вынужденного признания, Маша бессознательно избрала тактику оправдания своего поведения с Геннадием не только в прошлом, но в настоящем и в будущем. У меня впервые за то время, что мы снова зажили вместе, возникло и с каждым днем стало укрепляться убеждение в очередной трансформации Машиной любви ко мне. Часто с убытием любви у одной из сторон, у другой она прибывает, поддерживая прежнее суммарное равновесие. По принципу, чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей. (От перемены мест слагаемых сумма не меняется.) Но после странного и неприятного разговора с Машей я стал замечать ухудшение отношения к ней, с горьким удовлетворением отметив в себе угасание прежней страсти. Мне не хотелось показывать жене, что ее решение, во что бы то ни стало, сохранить свои дружеские отношения с бизнесменом уязвило меня. Едва ли не больше, чем прозвучавшее вызовом в мой адрес - невыгодное для меня физиологическое сравнение с Геннадием. Я не привык проигрывать во мнениях женщин, мне небезразличных. Если им приходилось иметь совершеннее любовников, нежели я, они никогда не говорили мне о них. Маша не могла не понимать всю абсурдность продолжения встреч с бывшим любовником, свидетельствующих о явном пренебрежении моих интересов и самолюбия. Видимо, связь с Геннадием привела к качественной метаморфозе ее любви ко мне, хотя, возможно, она в полной мере сама это еще не осознала, так как заявляла мне о том, что любила и продолжает любить только одного меня, доказательство чему ее жизнь со мной, а не с Геннадием. Однако я не желал доказывать свою любовь Маше подобным же образом и тем более искать ей замену у других женщин. А такая возможность у меня как раз была. С некоторых пор на меня положила глаз одна молодая девушка из другого отдела, делающая реверансы в мою сторону и явно не возражающая встретиться со мной вне институтских стен. Она хороша собой и могла составить для меня вполне определенный интерес, когда я испытывал явный дискомфорт в отношениях с женой. Я не хотел вступать с ней или с другой женщиной в интрижку только потому, что оказался в нынешнем положении. Это бы поставило меня перед собой в еще более унизительное положение, мелкая месть никоим образом не давала мне облегчения. Кроме того, я прекрасно понимал, на какой риск пошел бы в отношениях с женой. Может быть, именно этого она и добивалась, хотя едва ли стремилась избавиться от меня, - во всяком случае, сознательно.
О Машиной реакции на мой сон следует сказать подробнее. Она не только признала факт своей связи с Геннадием, которая, по ее словам, была единственной в своем роде, но и сказала мне о том, что приятель в очередной раз предложил на ней жениться. Тут концы с концами мало сходились, поскольку жених в то время состоял в браке. Его развод с американкой - второй женой - произошел позднее, именно после него он получил полную свободу и мог позволить себе сделать Маше серьезное предложение. (Впрочем, у меня устарелые представления о морали.) Прижатая к стенке, Маша вынуждена была согласиться - Геннадий до сих пор не оставляет попыток склонить ее к разводу со мной и браку с ним, но - оговорилась она - с самыми чистыми намерениями и средствами. Мне ли не знать, что это за намерения, средства и приемы. Он располагает всеми необходимыми ресурсами, чтобы добиться своей цели. Ее поведение лишь разжигает Геннадия, женитьба на Маше встает у него в один ряд с крупными коммерческими схватками с мощными конкурентами. Он добивался согласия моей жены, чему содействовала бы крупная ссора между мной и Машей, а также серьезное расхождение и непонимание общих интересов, что собственно и произошло. Маша явно колебалась, так как ее природа не допускает попадания в зависимость от других людей. Она предпочитает навязывать свою волю, что, собственно, с нами и случилось (в некотором роде, я - подкаблучник, хотя время от времени сопротивляюсь). Я превратился совсем в другого человека, изменив свою сущность. С общечеловеческой точки зрения, возможно, я стал лучше и цельнее, больше соответствуя духу времени. Но утратил самого себя, превратился из легкого, даже в чем-то легкомысленного человека в тяжелого и подозрительного, чем во многом обязан своей жене, любви к ней. И вот теперь я увидел, игра, если этим словом можно назвать мое чувство к Маше, не стоит свеч, высокопарно выражаясь, зажженных в свое время на алтаре.
Мне на работе показали желтый журнальчик, в котором со всеми подробностями рассказывалось о попытке соблазна Геннадием двадцатилетнего парня, нуждающегося в деньгах для участия в международном математическом конкурсе за рубежом. Якобы Геннадий влюбился в студента, повел его в ресторан, напоил и попытался путем подкупа склонить его к сожительству, о чем тот рассказал журналисту. Очевидно, вся эта история была наспех состряпана, для пущей убедительности называлась фамилия студента. Я использовал эту сплетню, когда выдал ее Маше в виде исповеди одного из сотрудников моего института, о чем позднее пожалел, так как тем самым унизил самого себя. Маша, разумеется, сочла мой рассказ полным бредом. Но любопытно, она не исключила возможности гомосексуальной ориентации своего любовника - с кем не бывает? Лишь не допустила мысли, что такой деловой человек свяжется с каким-то неизвестным и непроверенным студентом, рискуя своим имиджем. Вот уж поистине законы джунглей, как говаривали в советские времена.
Видимо, Маша серьезно, используя жаргонное выражение, запала на Геннадия, коль скоро упорно и настойчиво настаивала на том, что не изменит дружбе с Геннадием, - даже вопреки нашим с ней общим интересам. Я смутно помню ее аргументацию, да и была ли она приведена вообще? Он, по ее словам, ничего плохого ей не сделал, чтобы беспричинно рвать с ним. Действительно, если мыслить строго логически, она права. Он спас ее от хандры, когда стал любовником, ублажил душу и тело, любил, чуть ли не отроком. И сохранил свое чувство по сию пору, предложил Маше руку, сердце и огромные капиталы, признал чужого ребенка, не выдал Машу со всеми потрохами мужу, чтобы ускорить в нужном для себя направлении развязку. Красив, умен, богат, деятелен, перспективен - при желании может стать депутатом Думы - среди заединщиков пользуется большой популярностью и располагает нужными деньгами для попадания в первую палату парламента страны. Любой здравомыслящий человек любого пола - мужского, женского и среднего - с необыкновенной легкостью разрешил бы Машины сомнения, но она не решается сделать окончательный выбор между мужем и любовником. Видимо, в чем-то я превосхожу Геннадия. Оно коренится не вне, а внутри моей жены, привязывая ее ко мне неразумными путами прежней привязанности. Может быть, тут также сказывается нежелание бросать на половине пути проделанную работу надо мной - своего рода трудом Пигмалиона над Галатеей - статуей прекрасной девушки, оживленной Афродиты. Когда-то она полюбила, вышла замуж, почти целиком перелепила, добилась не мытьем, так катаньем от меня ребенка. Осталось вывести меня на дорогу жизни: она верит в мои мозги, и ищет им лучшее применение. Маша еще не отчаялась, готовя своего не слишком боевого коня к будущей переправе. Вот и не хочет менять на ней коней - мужей. Путь наименьшего сопротивления мало привлекателен для таких деятельных, в определенной степени авантюрных, но вполне рассудительных натур. Кто знает, как повернется к моей жене Фортуна через пять - десять лет, когда она перешагнет свой нынешний и без того немалый возраст? Останется ли она столь же обаятельной и привлекательной для такого мужа, как Геннадий, когда и в прошлые времена он легко находил для себя самых молоденьких и хорошеньких девушек? Соль земли русской, не надумает ли он со временем сменить очередную жену, ее самое, на молодуху? Никаких гарантий ей никто дать не мог, разве только Господь Бог, но у него и без нее немало забот.
Конечно, я сам нарвался на ответ, каким она нашла любовника в постели. Каков вопрос - таков ответ. Но он больно задел мое самолюбие. Мне впервые дали понять, есть мужчины в русских селениях лучше меня. Им не нужно входить и без того в горящие избы своих женщин, чтобы испепелять их своей страстью. Достаточно их физической одаренности и места в нынешней людской иерархии. Унизительно не то, что любовник статью превосходит меня, а что я не скрыл от Маши свою зависть ему в этом. Хороший урок для будущего. Мне его не доставало. Если женщины вас не бросали, значит, они были не те. А я возомнил о себе невесть что. Вот и получил по морде. Но главный мой недостаток - я по-прежнему зарабатываю сущие гроши, особенно на фоне нынешней российской действительности, когда молодые и наглые львы делают целые состояния за несколько дней. Во всем остальном я почти идеальный муж. Не пью, не курю, не изменяю жене, люблю своего ребенка, помогаю по дому... Другими словами, вполне приличный семьянин. Но и это может являться причиной моей несостоятельности как мужчины?!
Так или иначе, но с тех пор я заметно охладел к жене. И скорее делал из этого секрет, чем не делал. Мне не хотелось, чтобы Маша заподозрила меня в мстительности или в бешеной ревности. К тому же я почти не испытывал их. После нашей долгой и продолжительной, как болезнь, беседы моя былая страстность умерла, и угас интерес к жене как к человеку. Возможно, решимость Маши игнорировать мои законные интересы стали последней каплей, напомнившей остаткам моей гордости, что в одночасье от нее не останется даже руин. Можно все что угодно говорить о слабости моего характера и воли, но в данном случае они принесли мне пользу. Видимо, такова природа некоторых людей, не будучи борцами, они достаточно легко уступают дорогу сильным и властным. Это своего рода самосохранение. Моя умная Маша - на самом деле умная, без всякой иронии, - возможно, учла эту особенность моего характера и подготовила нужную ей почву для нашего развода. Но я не желал инициировать его, допуская другую интерпретацию ее поведения. Что ни говори, трудно исключить великое множество иных вариантов. Главное, во мне выработалось, само собой, без усилий с моей стороны, своего рода антитело против ее тела, как бы это глупо ни звучало. Передо мной встала задача - постараться, как можно деликатнее, уклониться от прямой демонстрации нынешнего моего состояния. Чтобы у Маши не сложилось мнение, будто я обижен ее поведением. Моя гордость не допускала такого оборота дела. Никакое лицедейство меня не устраивало. Я хотел максимально естественно спустить на тормоза наши отношения, и подвести свою жену к разводу и устройству ее счастья так, как она его, если не мыслит, то подсознательно чувствует. Устраивать трагедию из несостоявшейся любви никто из нас не должен. В мире куда больше несчастий. Я ощущал себя флегматиком, и был рад своему новому состоянию...
После многотрудной беседы над нами витала ее тень. Мы довольно рано для нас легли спать. Как всегда я разделся и не отвернулся к стенке, хотя именно этого хотел больше всего. Более того, я обнял жену, как обычно. Она, в свою очередь, прижалась ко мне. Сказать, что желание обошло меня стороной, ничего не сказать, но оно позволяло мне достаточно легко обойтись без близости. Это оказалось вполне уместным, учитывая нашу привычку вступать в половые сношения не чаще трех - четырех раз в неделю. (Слова "половые сношения", которыми я никогда бы не назвал то, чем мы занимались в постели раньше, сейчас вполне подходило под определение того, во что надлежало нам входить и выходить, извините за грубость.)
Пресловутый человеческий фактор оказывает большое влияние на наше поведение не только днем, но и ночью. Все же мы - высшие животные - даже с учетом истребления друг друга в войнах и убийств, ставших чуть ли не нормой жизни, особенно в крупных городах... (Ни один вид других животных не уничтожает себе подобных.) Так вот, благодаря этому фактору людям удается бороться с похотью. Мне всегда нелегко давалась борьба между духом и плотью. Женщины знают наши слабости не хуже нас самих, и используют их тогда, когда считают нужным, чтобы решить некоторые проблемы, которые не удалось разрешить раньше. На эту наживку попадает немало мужчин, и я - не исключение. Но, видимо, на этот раз мой дух был оскорблен так основательно, что телу не удалось сломить его. Он выдюжил и не поддался жалким уловкам жены, почувствовавшей дискомфорт, несмотря на мои старания вести себя, как обычно (в конце концов, и раньше мы далеко не всегда напрашивались на любовь друг друга, что ни у кого из нас не вызывало особенных нареканий). Не знаю, что именно побудило Машу (скорее всего, чувство вины) уже утром, за час до звонка будильника, проснуться. И без каких-либо подстрекательств со своей стороны понять - у меня достаточно пороха в пороховницах, она может сохранить его сухим, не дав ему совсем засохнуть, как гласила одна реклама по другому поводу. Короче, Маша застала меня врасплох, когда я спал и наблюдал самые лучшие сны, по своему содержанию отнюдь не эротического свойства, что вовсе не означало полного отсутствия моего присутствия, надеюсь, дальнейшие пояснения, о чем речь, не требуются. Делать вид, что я сплю, когда моя жена не ослепла и слегка (обычные нежности) способствует тому, что от меня ждет, было нелепо и противоречило новой моей "доктрине", суть которой вам известна. Да, я ни в коем случае не должен был вести себя, как униженные и оскорбленные. Потому не стал изображать из себя неприступную крепость, приступив без всяких проволочек к вполне ожидаемым Машей действиям. Не знаю, что тут сказалось в первую очередь: строптивость моего доброго духа или нетерпение неблагородной плоти, только я разрядился слишком быстро. Маша не придала этому особого значения, так как, хотя и не часто, в нашей практике случались подобные весьма печальные прецеденты, да что я вам рассказываю, сами помните. Я принес свои извинения, которые были приняты, не искушая судьбу попыткой реабилитации. Смущения при этом не испытал, посчитав лишним расстраиваться из-за такого пустяка. И чем хуже, тем лучше... Мой гордый дух парил в облаках, одержав верх над жалким телом, павшим так низко именно тогда, когда это первому - не второму - было нужно...
Надо отдать должное Маше. Она осталась верна своим принципам, ни на йоту не изменив сво
его решения сохранить отношения с бизнесменом на прежнем уровне. Во всяком случае, мое неудовлетворительное поведение утром не оказало на нее никакого влияния. А оно, между тем, имело продолжение. Я ничего не предпринимал для того, чтобы неубедительно выглядеть в постели, но и не старался избегать подобного состояния. Пожалуй, впервые в жизни я так мало задумывался об интересах своей партнерши, хотя ничуть не форсировал пересечение финишной ленточки. Конечно, Маша не испытывала в этой связи приятных чувств, но еще больше ее огорчило мое почти безучастное отношение к ребенку. Я сам не понял, как такое произошло. Странным образом свое отношение к жене я распространил на Маринку, менее всего виновную в охлаждении привязанности между родителями. Меня самого раздражала холодность к девочке, которую я совсем недавно обожал, и надеялся, в самом скором времени данное положение изменится в лучшую сторону. Но ошибся, меня к ней не тянуло. Что тут сказалось? Маринка была для меня продолжением Маши, вне связи с ней ребенок не мыслился. Кроме того, вновь всколыхнулись подозрения, которые выявил описанный мной сон. Машино нежелание рвать с Геннадием их лишь подпитывало. Желание Геннадия удочерить Маринку после женитьбы на Маше могло оказаться далеко не случайным. Машин уход за мной в больнице и согласие стать женой после рождения дочери могли объясняться любовью ко мне и отсутствием уверенности в отце ребенка. Чужая душа - потемки, говорит русская пословица, трудно с ней не согласиться. Но еще большие потемки - наша собственная душа, которую терзают сомнения и подозрения, основанные на любых химерах и самых причудливых фантазиях. Мнительность, порожденная фантомами, как раковая опухоль, дала метастазы повсюду, и довела меня, в конечном счете, до равнодушного отношения к ребенку. Становилось ясным, если в течение ближайших дней ситуация в нашем доме не изменится, мне ничего другого не останется, как рвать из него когти, а не ждать у моря погоды, когда Маше самой заблагорассудится указать мне, где Бог, где порог.
К тому же на моих глазах стала рушиться выстроенная мной поведенческая система: мне явно не удавалось вести себя с Машей так, словно ничего не случилось. Расчет на усиление охлаждения не оправдался. Моя былая страсть к ней отнюдь не исчезла, но трансформировалась в эгоистическую потребность обладания женой чуть ли ни ежедневно, не слишком утруждая себя действовать во благо и ей. Мое поведение уже мало устраивало дух, явно переоценивший свои первые успехи на поприще искоренения недостатков той телесной оболочки, в которую он был заключен. Он чувствовал себя в тюрьме...
Если бы Маша хоть как-то сопротивлялась моим проискам, так нет же, она играла со мной в поддавки, чтобы лишний раз убедиться в непреложной истинности избранного пути: стоило какое-то время пострадать ради великой цели. Так мнилось мне отсутствие Машиного противодействия моей грубой чувственности, не желавшей знать никаких преград и приличий. По моему представлению, Маша тем самым демонстрировала мне как мужу свою холодность, так как уступала, не проявляя никакой активности со своей стороны, что, впрочем, было излишним при моем игнорировании интересов жены. После скорого завершения того, что по праву можно было б назвать случкой, если б кто-то заставлял меня совершать половой акт с женой для получения приплода, я довольно быстро засыпал, не интересуясь состоянием жены. Она спала урывками, так как постоянно вставала к ребенку. А я, раньше подменявший жену, теперь позволял ей самой нести крест, избранный против моей воли. Я стал противен и омерзителен сам себе. Этому нужно было положить конец. И поскольку Маша молча сносила мое поведение и ждала от меня того, чего я наверняка не знал, мне пришлось собрать в себе последние остатки мужества и заявить жене, что нам лучше какое-то время пожить порознь. Сказал, на короткое время вернусь к матери, дам нам обоим возможность разобраться в своих чувствах и мыслях. Она вправе избрать любую линию поведения, вплоть до развода, я нуждаюсь в передышке от всего того, что пришлось испытать за последние годы перемен в мире, стране и своей собственной жизни. Она сама видит, я с каждым днем все больше и больше деградирую, в чем виню одного себя. Возможно, одиночество позволит мне остановиться и оглянуться, как в читанном в древние времена романе Жуховицкого. Такой вот юмор...
Маша не уговаривала меня остаться дома, приняла мои доводы. И, разумеется, не дала никаких обещаний что-либо изменить в своих отношениях с Геннадием, на что я, впрочем, и не рассчитывал. О Маринке речь вообще не заходила. Так, словно ее не существовало. Я обещал позванивать и справляться о делах жены. Эти слова прозвучали насквозь фальшиво. Нам обоим было ясно, исходя из прошлого опыта, я появлюсь в этом доме лишь затем, чтобы забрать свои вещи. Конечно, можно было вывести их одним разом, но никто из нас не спешил столь круто рвать отношения друг с другом, оставляя открытой маленькую щелочку в двери дома, который я покинул. Навсегда ли?.. Зарок в этом я дать себе не мог. В день своего с Миксом ухода из нашего дома я ни о чем другом не помышлял, как об обретении покоя, в котором нуждался больше всего...
Когда-то я вычитал у американского писателя Шервуда Андерсена, что потребность в чужой любви сильнее потребности любить (возможно, я ошибаюсь, все обстоит наоборот, иначе трудно объяснить прежнее мое состояние, в период прочтения, состоящее как раз в сильном желании полюбить, а не оказаться любимым). Но в нынешнем своем положении я больше нуждался в Машиной любви, чем в своей к ней или кому бы то ни было. И утрата моей любви к ней была скорее кажущейся, чем действительной. Я находился под прессингом униженности тем разговором, от которого, как я ни старался, оправиться не смог. Сколько я ни убеждал себя в том, что у меня с женой мало общего, мы - разные люди, девица с работы и моложе, и интереснее Маши, во всяком случае, с нею обрету необходимое чувство равновесия и покоя, забуду Машу, если не навсегда, то хотя бы на время, ничто не помогало. Мне не хватало именно Маши, никто не мог ее заменить. Но еще меньше я хотел возвращаться назад. И не только потому, что такой возврат выглядел бы полным поражением и позором для меня. Главным образом, по причине острого нежелания превратиться в раба своих и чужих желаний. Больше потребности в Машиной любви я испытывал желание вернуть того себя, которого потерял с женой. Если я ничего не ждал от внешней среды, включая коренное изменение условий на работе, так как прекрасно понимал, в какой стране мы живем, кто нами правит, голосуя за Жириновских, Шандыбиных и прочих, то все еще питал надежду измениться внутренне, выдавливая по капле из себя раба. Мы - не рабы, рабы - не мы, как писалось в букварях страны рабов...
Одиночеству вдвоем я предпочел собственное. Я ничуть не сомневался - рано или поздно (скорее, рано) Маша свяжется со мной относительно развода, который понадобится ей для оформления брака с Геннадием, использующим мой уход с супружеской сцены самым наилучшим для себя образом. Во всяком случае, у меня не было никаких сомнений, Маша станет жить с бизнесменом, что делало невозможным наши будущие отношения. Чего я собственно ждал?! Я понимал, что не оставил Маше никаких других вариантов, раз толкал жену к Геннадию. И должен пенять только на себя. Но не пенял. И поступил правильно. Машина коса нашла на мой камень. Он оказался маленьким камушком, но затупил косу так, что потребовался мастер для ее заточки. И он появился. Геннадий охотно взялся за дело. Но...
Не прошло и года (на самом деле - месяца), как Маша попросила меня о встрече, прошедшей в теплой и дружеской атмосфере и ликвидировавшей все разногласия между нами. Я не знаю и не желаю знать, что именно произошло между ними, только Маша попросила меня вернуться к ней и к нашему ребенку, обещая впредь забыть о существовании бизнесмена. Такой вот "хэппи энд"! Вы, господа, ожидали чего угодно, только не его? Я и сам ждал совсем иного для себя исхода. Но разве евреи, пошедшие по своей доброй воле за Моисеем из Египта, рассчитывали на то, что он сорок лет будет водить их по пустыне? Или четыреста? Чем мы хуже их? Я со своей женой собирался шагать по ней никак не меньше времени... Увы, я ошибся. Но об этом как-нибудь в другой раз....
ДРУГИЕ МЕТАМОРФОЗЫ - 5
1О. Концерт Љ 5 для Марии с оркестром слов
У нас, в России, такая семейная традиция: если мужчина - добытчик и опора (что бывает реже всего), то тогда, в порядке компенсации за свои труды, он - беспробудный пьяница и бабник. Либо, как правило, женщина берет на себя все основные функции в доме и вьет из своего инертного мужа веревки, а тот лишь для вида сопротивляется, но в целом роль веревки устраивает его больше, чем обязанности рабочей скотины... Конечно, бывают приятные исключения. В нашей семье, как мне казалось, мы склонялись ко второму варианту. Но я слишком перекрутила веревку. Толя не выдержал и сбежал. И правильно сделал. Это я поняла почти сразу, как только он забрал с собой Микса и покинул наш дом. Признаюсь, я этого не ожидала, надеялась, его на столь решительный поступок не хватит. Не ожидала я и того, что он будет мне так нужен: чисто физически, одно его присутствие. Но, снявши волосы, по голове не плачут. И первое время я старалась держаться, словно ничего особенного не произошло. У меня было достаточно дел, ребенок отнимал массу времени и сил. Свободного времени оставалось с гулькин нос, а когда оно выдавалось, я читала и смотрела телевизионные передачи - одна другой хуже. Развлекали меня двое - моя подруга Таня и бывший любовник - Геннадий.
Таня с ходу осудила мое легкомысленное поведение, выявившееся в том, что я не оставила мужу зазора для сносного выхода из тупика, в который умышленно его загнала. Она одобрила Толино поведение, и порадовалась за меня, мой муж - не половица, о которую, походя, можно вытирать ноги. И приказным тоном, не свойственным ей в прежние времена, посоветовала, как можно скорее, вернуть мужа, принеся ему извинения и заранее выразив признательность и благодарность, если он их примет и сможет по-прежнему любить своего демона в юбке. (Муж бежал вместе с котом, долго отказывавшимся понять, куда его тащат, и сопротивлялся изо всех сил; и только тогда, когда до него дошло, с кем может остаться, смирился и позволил хозяину уложить себя в корзину.) Я даже не успела изложить Тане суть дела, как она, чуть ли не с кулаками, набросилась на меня. Я ее не узнавала. Мы встречались не так часто, как нам хотелось. Обменивались телефонными разговорами. Она, если помните, вышла замуж без любви, и потому с белой завистью отзывалось о моем браке, особенно после того, как мне удалось обмануть своего горячо любимого мужа и родить дочь. Последнее обстоятельство мало ее смущало. По ее мнению, с этим серьезным Толиным недостатком - нежеланием иметь ребенка - я справилась, - нашла правильный способ его преодоления, но во всем остальном вела себя с мужем, как последний диктатор, не давала ему продыха, повсюду и всегда шпыняла его. Уж, не влюбилась ли она сама в моего мужа? Геннадия она никогда не видела, знала о нем с моих слов. И всегда советовала забыть о его существовании, если я до сих пор люблю Толю - мужа и отца нашего ребенка. Этот довод мне самой не давал покоя, хотя были и контраргументы, главный из которых - почти полная индифферентность мужа к Маринке в последние дни его пребывания в семье. Таню это не удивило.
- А чего ты хотела? Мало того, принесла ему девчонку в подоле - пусть и от него, - так еще, законченная дура, призналась в связи с Геннадием, и тем самым могла понести от любовника. Что? Не могла, так как... Это мне известно, ты отдалась Геннадию через месяц или две недели (завралась, не можешь запомнить, кому что говорила), зная о беременности от мужа, а почему он должен тебе верить, если ты до сих пор вертишь хвостом и не желаешь порвать со своими амурами. Только не рассказывай мне байки, будто у тебя и в мыслях нет ничего подобного, и Геннадий - просто твой друг, каких поискать мало на целом свете...
Если я возьмусь передавать все ее слова, мне не хватит часа времени. Никогда не думала, что моя подруга станет такой болтушкой. Но отказать ей в житейской мудрости трудно. Все же взгляд со стороны кое-что проясняет, особенно тогда, когда сама задумываешься над своим поведением. А у меня, лежавшего на двуспальной постели и обнимавшего подушку, на которой не так давно покоилась голова моего спящего мужа, нашлось время оценить семейную обстановку. Больше всего я нуждалась в одном его присутствии, меньше - в нашей физической близости. Конечно, я перегнула палку, нельзя чрезмерно унижать человеческое достоинство; и как только я не заметила, что перешла все мыслимые границы... Таня была абсолютно права, хотя высказалась несколько сбивчиво и пространно.
- Может быть, как любовник твой бизнесмен замечателен, тебе, дорогая, лучше знать, каков он в постели, но с женщиной с твоим характером, извини, далеко не каждый мужчина может ужиться, не забудь, в быту люди проявляются несколько иначе, чем тогда, когда они, полные страсти, впервые ложатся друг с другом в постель.
Разумеется, она напомнила мне о моем возрасте, близком бальзаковскому, о Маринке - чужом для Геннадия ребенке, происхождении любовника и его принадлежности к сливкам нашего общества, что не обещает мне ничего хорошего в будущем, о том, что к тому же он слишком хорош собой, чтобы гарантировать мне верность до гроба и пр. Возразить ей трудно, особенно самой себе. Но я держалась, пока Геннадий не помог мне решить эту незадачу.
Он появился у меня, чуть ли не на второй день после исчезновения Толи. Удивительный нюх на жареное у наших новых русских! Я вспомнила, как он стал моим любовником, застигнув меня врасплох. На этот раз я нечто подобного ожидала и подготовилась к его визиту. Разумеется, я не стала рассказывать ему о своих разногласиях с Толей и его решении временно пожить без меня, но Геннадия трудно было обмануть.
- В доме что-то не пахнет мужским полурусским духом. - Он выветрился после уборки в квартире. - Главное, чтобы не надолго. - Появится, куда ему деваться? - А мой дух - не в счет? - Если сам его не замечаешь, то я и подавно. - Я к нему так привык, что не слышу. - Не то, что Толин? - Бизнес научил меня держать нос по ветру, и чуять конкурента на расстоянии. - По-моему, мы неоднократно говорили, мой муж вне конкуренции. - Жаль. Я все еще не теряю надежды на перемены. Толя недостоин такой женщины, как ты. - Только ты один меня достоин? - В обозримом настоящем и будущем никого, кроме себя, извини за похвальбу, не вижу. - До сих пор не могу понять, что ты во мне нашел. - Уже давно, как знаешь, нашел и не хочу терять. Есть две вещи на свете, которые нельзя купить за деньги. Это любовь и здоровье. Я люблю тебя, и буду бороться за свою любовь до конца, пока сохраняется самая малая толика надежды, что ты разлюбишь Толю, извини за каламбур, и полюбишь меня. Если бы мы не были вместе, я б такой надежды не испытывал... - Я много раз говорила тебе, что оказалась в твоей постели в виду кризиса, в котором находилась из-за разрыва с мужем. - Что не мешало нам любить друг друга так, как не доводилось в жизни. - Маленькая подмена понятий. Нет, нет, только, пожалуйста, не думай, будто я занималась с тобой любовью чисто механически. Ты - отличный любовник, но мне этого недостаточно. Такая женщина, как я, нуждается в полной любви. Я - однолюбка по натуре, у меня был и останется единственный мужчина - со всеми своими достоинствами и недостатками. -Маша, будешь сейчас смеяться, но и я - однолюб. - Будучи дважды женат, ни на гран не испытывал чувства? - На несколько гран, не больше. Оба мои брака совершались не на небесах, это точно. На земле. Хотя, если честно, я не преследовал в них деловых интересов. Я никогда не путал бизнес с личной жизнью, хочешь - верь, хочешь - не верь. - Верю. - Так вот, если бы я любил своих жен, никогда бы не стал разводиться с ними. Мы расставались мирно. Как бы ни относиться к заключению брачных контрактов, есть в них одно неприятное свойство - они заведомо страхуют супругов от нелюбви друг к другу, неважно, в начале брака или в его конце. И обе стороны, вступая в брак, как правило, преследуют, прежде всего, свои материальные интересы, заранее предвидя то, что он может стать браком. - Такая вот игра слов, понимаю. Но если ты все предвидел, зачем вообще женился без любви? - Ты, моя единственная и неповторимая любовь, извини за очередную банальность, была счастлива в своем браке, как мне донесла разведка. А когда ушла от мужа, и у меня появился шанс, не пожелала снова встретиться со мной, чтобы закрепить наши только - только начавшиеся близкие отношения. А я не сумел убедить тебя в том, что мы можем стать хорошими мужем и женой. - Мы оба были несвободны. - Вздор! Ты разводилась, а я был в шаге от развода с женой. И говорил тебе, что немедленно подам на развод. - И более того, удочеришь моего ребенка. Я это оценила. - Я и сегодня готов удочерить Марину. Для меня совершенно не важно, чья она дочь... - Не зли меня, она - Толина дочь! - Хорошо, хорошо. Я же сказал, мне это все равно. Я люблю твоего ребенка, как и тебя. И у нас, если пожелаешь, будут еще дети... - Гена, ты слишком увлекся. Я не намерена выходить за тебя замуж. У меня уже есть муж. - И все же я не теряю надежды. Иначе бы давно оставил тебя в покое, перестал преследовать тебя. - Я никогда по своей доброй воле не оставлю мужа, чтобы ...оставить тебя. Великий русский язык! - Я никогда не покину Россию. Прежде всего, из-за языка. Каждый раз, когда надолго уезжаю за границу по делам, через несколько дней начинаю тосковать по нашему языку и по Питеру. Моя жизнь в Штатах могла сложиться иначе, если б я мог привыкнуть к чужому для меня языку, на котором оказалось тяжело не только думать, но и говорить, хотя мой американский, почти без акцента, признан отличным. Даже в первые дни, находясь в постели со своей американской женой, знавшей толк в любви, я замечал, она раздражает меня, когда разговаривает со мной на чужом языке. Это с самого начала отдаляло нас друг от друга... - Мне очень жаль, твоя личная жизнь не сложилась так же удачно, как бизнес. Я охотно отдал бы добрую его половину за счастье жить с тобой и твоим ребенком. Мы были бы счастливы в нашем браке и родили не одного ребенка, много детей. Мне нужен наследник, которому бы я мог в будущем передать свое дело, любимый наследник от любимой жены... - Гена, это невозможно. -Ты сама не уверена... - Ошибаешься. Я склоняюсь к мысли, что мы должны разорвать порочный треугольник, возникший когда-то, коль скоро мы не можем остаться друзьями (есть такая дурацкая формулировка). - И все же позволь мне хотя бы быть для тебя тем, кто я есть. Или твой муж требует от тебя порвать со мной? Он начал догадываться - нас связывает нечто большее, чем дружба? - Нас, Геннадий, не связывает и не связывало ничто такое, чего я должна стыдиться. Но это меньше всего любовь! - Я ничего обидного для тебя не сказал, извини. И не нужно тысячу раз напоминать мне, что ты нисколько не любишь меня. Я давно уже понял, ты любишь Толю, он любит тебя, вы - отличная семья, а я путаюсь у вас под ногами. Если это так, скажи прямо, катись, Гена, подальше, сгинь с моих глаз! - Зачем же так?! Я не думала, что ты такой большой ребенок... -У меня нет никаких шансов? -Ты сам себя загоняешь в угол. - Я понял...
Очень тяжелый разговор. Для нас обоих. Не впервые на эту тему, но впервые такой трудный. Если бы Толя не ушел от меня, не знаю, как бы я повела себя дальше. Нужно отдать Геннадию должное, он изо всех сил старался не сорваться. А я, со своей стороны, и боялась, и хотела, чтобы дистанция, которую он держал между нами, сократилась. И если с Толей я вела себя, как заправская садистка, с Геннадием чувствовала себя мазохисткой, в то же самое время уверенной в сохранении верности мужу, иначе моему браку с ним придет конец. Он это прекрасно понимал и не предпринимал решительных действий, так как сомневался в успехе своих усилий и опасался разрыва между нами. Он не желал рисковать, а я позволяла ему надеяться. Мой муж был абсолютно прав, давая время на выбор между ним и Геннадием, когда отошел в сторону. Насколько он сам рисковал, я не знала, так как у меня не было полного убеждения в его любви ко мне. Я считала, не может быть никаких преград этому чувству - даже если оно унижено. В противном случае, такая любовь - фантом. Толя не раз давал мне возможность испытывать сомнения относительно его чувств. То, что он никогда не возвращался ко мне и ждал, когда я вернусь сама, не позволяло мне надеяться на изменение в нем этой склонности. Я приписывала ее инфантилизму, трудной уступчивости, но когда анализировала свои неоднозначные действия по его перевоспитанию - а как иначе можно еще назвать их, это еще мягко сказано, когда ломаешь весь годами сложившийся уклад человека, - то пусть с трудом, начинала понимать своего мужа. Как бы сама поступила, если б меня ломали через колено? Эти Толины слова, однажды с горечью и гневом сказанные мне, я не забыла. И в то же время действовала так, как считала нужным. Возможно, мое поведение обусловлено наличием Геннадия? Ведь я не давала ему окончательной отставки не из альтруистических соображений. Он притягивал меня физически, был сильным, мужественным и, мало сказать, обеспеченным человеком, любил меня. С ним моя жизнь, во всяком случае, на первых порах, сложится интересней и содержательней, чем с Толей. Я позволю себе роскошь родить еще ребенка - и не одного, - тогда как с Толей нельзя даже мечтать об этом. Он никогда не заикался о втором ребенке, и мы не обеспечим себе и нашим детям достойную жизнь. Хорошо, у меня хватило накопленных средств, чтобы заплатить немалые деньги за трехкомнатную квартиру, в которую вот-вот мы должны вселиться. Все тщательно, до мелочей, мною продумано. Нашу однокомнатную квартиру - в центре города - выгодно продам или сдам в аренду под офис (и было кому, не зря я работала в агентстве недвижимости), потому новая квартира мне по силам. Но не больше того. Мое будущее, с ребенком и мало зарабатывающим мужем, выглядело не слишком перспективным. И это мягко сказано. Геннадий был достаточно умен, чтобы не затрагивать эту тему в таком ракурсе, он говорил лишь о той роскошной жизни, которая ждет меня и детей с ним. Если б я сама могла точно сформулировать для себя, чего хочу, то, скорее всего, сделала для себя окончательный выбор. Толя закусил удила, Геннадий выжидал, пока чье-нибудь терпение иссякнет - мое или Толино. Он явно рассчитывал на конечный результат в свою пользу. В этом его убеждала моя позиция - ни нашим, ни вашим. Он полагал, преимущества на его стороне. Я поступала с ними, как иногда - со своими клиентами, когда те колебались, идя на обмен квартирами, - давала время подумать, не торопила, чувствуя, они на крючке...
Возможно, я бы еще долго позволяла себе подобное ожидание, чья возьмет, если бы не чувство физического отсутствия Толи, которое с каждым днем все больше и больше угнетало меня. Мне не хватало его голоса, тела, лежащего в обнимку со мной так, как мы оба привыкли, когда его нога подпирала меня сзади, вплотную протиснувшись между моих ног, и так мы спали, пока кто-нибудь из нас не просыпался и осторожно не освобождался от такого объятья. Я думала о нем, когда кормила Маринку, стирала ее пеленки, убирала квартиру, злясь на него и еще больше на себя за то, что наша совместная жизнь складывается иначе, чем я хотела. Масла в огонь подливали обе наши матери, которые взялись, каждая по-своему, давить на меня, пытаясь выяснить причину Толиного побега и вернуть его домой. Не могла же я сказать им, что причиной тому стал мой бывший любовник, только того и ждавший того, чтобы муж дал деру и освободил ему долго им ожидаемую, если не сочинял, вакансию. Моя свекровь относилась ко мне слишком хорошо и не желала терять такую замечательную невестку. Она звонила мне ежедневно, докладывая, ее несчастный сын не ест, не пьет, все вечера торчит дома, никуда не ходит, осунулся, бледный, не смотрит телевизор, постоянно огрызается, что бы она ни спросила, и все время что-то печатает на машинке, доставшейся ему от отца, царство ему небесное. Что он там пишет, одному Богу известно, так как все свои писульки прячет под ключ. Только одной бумаге он поверяет свои чувства и мысли, которые скрывает от всех. А что это за чувства, я должна знать лучше, чем кто-нибудь другой. В такой манере свекровь доносила мне о его безответной любви, никого не порицая за то, что заставило его единственного и неповторимого мерзавца бросить жену и грудного ребенка на полный произвол их судьбы. И отсиживаться в подполье, как большевики перед Октябрьским переворотом, чтобы в один прекрасный день залпом Авроры нарушить мир и покой всей страны. Мои интеллигентные родители избрали выжидательную тактику: я сама пойму, какое сокровище могу потерять, и приползу к нему на коленях, взывая к его милосердию и прощению, только бы он вернулся к своему ребенку, о котором не желает ничего знать. Ну что вы скажете! Не от кого мне было ждать помощи. Даже лучшая подруга взяла сторону мужа. О его матери и говорить нечего, хотя она всячески демонстрировала мне и внучке свои добрые чувства. Лучше бы она внушила обожаемому ею сыночку хоть как-то проявить свои родительские чувства. Мои родители, заняв позицию сторонних наблюдателей, тем самым фактически отказали мне в своей моральной поддержке. Они ни звука не издали в знак осуждения зятя, показавшего всем нам кузькину мать, почище той, которую .... сами знаете. Одним словом, я оказалась в изоляции, без всякого видимого сочувствия. К тому же под давлением, которое постоянно оказывал на меня Геннадий. К счастью, он был слишком обременен делами, чтобы занимать мой досуг каждый божий день.
Так могло продолжаться вечно. Помог случай. Примерно через десять дней после Толиного побега в нашу дверь позвонили. Через глазок я узрела молодого мужчину, настойчиво просящего меня принять его на предмет беседы с ним на общую для нас тему. Я огрызнулась, у нас с ним нет ничего общего. Он ответил, есть. Геннадий. Я вспомнила слова Толи о наличии у Геннадия гомосексуальных наклонностей и задумалась, открывать незнакомцу или нет. Тот для убедительности, сказал, будто в моих интересах знать некоторые детали интимной жизни моего приятеля, с которым проситель состоит в любовной связи. Тогда я велела молодому человеку спуститься вниз, встать под моими окнами, чтобы я могла его видеть, и пообещала выйти на улицу и там объясниться с ним. Хотя, по правде говоря, я не испытывала никакого желания погружаться в чужую жизнь. Молодой человек оказался писаным красавцем женоподобной внешности. Он, как выяснилось, выследил Геннадия, когда тот в последний раз был у меня. Уж, как он прокрался вслед за ним, я спрашивать не стала. Верить ему или не верить, передо мной вопрос не стоял. Я просто решила выслушать парня. Он мне не угрожал, только слезно просил оставить Геннадия для него, так как безумно в него влюблен и боится, тот бросит его так же, как до него не раз бросал других ребят. В доказательство своих близких с Геннадием отношений он вытащил из кармана куртки пачку фотографий, на которых запечатлел спящего Геннадия не в самом презентабельном виде. Я рта раскрыть не успела, чтобы юноша немедленно убрал фотографии, как он нервно сунул одну из них мне под нос. Не узнать на ней Геннадия - нельзя. Парень сказал, сделал эти фотографии буквально на днях и только затем, чтобы убедить меня в правдивости своих слов. Он ни в коем случае не собирается шантажировать своего друга, спасшего его от огромного долга и грозившего ему в случае неуплаты утраты самой жизни, и, если я на том настаиваю, на моих глазах порвет фотки (его слова). И как бы дальше ни сложились отношения между ними, он хочет максимально продлить их, но мои встречи с Геннадием могут охладить любовный пыл моего приятеля. Я не захотела вдаваться в подробности, сказала парню, что с его любовником у меня чисто дружеские отношения, и ему нечего меня опасаться. Молодой человек чуть ли не со слезами на глазах суетливо спрятал фотографии в карман, поблагодарил за свидание и оставил меня на скамейке в некоторых раздумьях. Умышленно или случайно молодой человек приятной наружности оставил на память ту самую фотографию, она лежала на скамье после того, как он ушел восвояси, успокоенный и благодарный. Уж, не был ли он тот самый студент, о котором рассказывал Толя? Нет, пожалуй, херувимчик с серьгами в ушах и почти женской укладкой волос мало смахивает на победителя математического конкурса. После этой встречи я засомневалась в мощи своих чар, способных навсегда затмить и отвратить от Геннадия таких симпатичных мальчишечек, глаза бы мои на них никогда не глядели. Да, я могла вляпаться в историю. И в какую! А еще считала себя до сих пор умной и деловой женщиной. Нет, теперь уже точно, решила я, нужно без всяких обиняков заявить Геннадию, в сложившейся между нами троими - мной, Толей и им - ситуацией, у него не остается иного выхода, как оставить нас в покое и подыскать себе другую жену. Естественно, говорить о его амурах я не собиралась, и только в том случае, если он станет преследовать меня, намекнуть ему, из осведомленных источников мне стали известны некоторые факты, делающие сомнительным продолжение наших отношений.
Когда Геннадий навестил меня с очередным дружеским визитом, я напрямик сообщила ему, окончательно и бесповоротно приняла решение расстаться с ним ради мира и покоя в своей семье. Геннадий снова начал уговаривать меня подумать над его предложением руки и сердца, не портить себе жизнь с человеком без будущего и перспектив в реальном мире. Он заявил, моя жизнь с Толей может распасться, я сама хорошо это вижу, но цепляюсь за свой брак из чувства одного противоречия. Слово за слово, мне никак не удавалось убедить его в том, что мы можем остаться только добрыми товарищами, какими были раньше. Более того, хотя бы временно он не должен навещать меня, так как его визиты создают серьезные помехи моим отношениям с мужем. Он был непреклонен. Мне известно, ты живешь одна с ребенком, что является лишним доказательством моей правоты. Разводись с ним и выходи за меня. А мне известно кое-что, делающее смешным и нелепым развод с мужем и выход замуж за тебя. Это задело бывшего любовника за живое, и он потребовал разъяснений, которые я долго отказывалась давать под предлогом нежелания ставить нас обоих в глупое положение. Такие мои слова еще больше раззадорили Геннадия, он попросил выложить все карты на стол. И тогда я вытащила из письменного стола фотографию и предъявила ему ее как вещдок, вызвавший у него вместо смущения или хотя бы недоумения громкий смех. Он признал себя на фото и попросил сообщить, кто его мне подбросил. Я рассказала о встрече с его молодым любовником. Надо отдать должное моему воздыхателю, он, не сходя с места, сочинил историю, в которой фигурировала его любовница и ее родной брат, которые не ранее, чем два дня тому назад, гостили в его доме, задержались допоздна и остались ночевать, естественно, брат - в отдельной комнате. Геннадий, согласно его легенде, как-то выручил братца своей любовницы из передряги, ссудив деньгами в возмещение солидного денежного долга, и тот после этого стал навязываться ему в друзья. У него и раньше возникали подозрения в том, что дружок - голубой, но это ему было безразлично, и он никак не реагировал на сексуальную ориентацию постороннего человека. В последнее время отношения между любовниками заметно охладились, что, видимо, не устроило молодого человека, заинтересованного в близких отношениях между сестрой и Геннадием, так как извлекал из них немалую пользу для себя. Любовница уже давно заподозрила Геннадия в том, что он влюблен в другую и может в любой день бросить ее и, очевидно, поделилась своими сомнениями с братом. Он решил создать Геннадию в моих глазах паблисити, делающее невозможным наши с ним отношения. Очевидно, он вошел в сговор с сестрой, ночью пробрался в его комнату и сфотографировал спящего Геннадия в том самом виде. Что ж, этот инцидент будет ему наукой, придется замять его хорошими деньгами, к такому выводу пришел мой приятель. На все это я только пожала плечами, никак не комментируя рассказ Геннадия, памятуя о том, что слышала от мужа о его сексуальных домогательствах в адрес студента-математика. Судя по моему виду, Геннадий понял, я ему не поверила, и очень расстроился. Он сказал, лжесвидетельство будет опровергнуто самим лжецом, - уж, он постарается. Я ответила Геннадию, что не испытываю никакого интереса к его личной жизни и не вижу для себя разницы между тем или той, с кем он в настоящее время делит постель, равно как и раньше не задумывалась над этим. И еще раз попросила своего бывшего любовника оставить меня в покое и не усложнять и без того непростую мою жизнь. Геннадий сделал вид, что смирился с неизбежным. Мы обещали друг другу остаться друзьями. Так закончилась тогда эпопея моих отношений с Геннадием.
Теперь мне предстояло убедить мужа в том, что я целиком и полностью признала свои ошибки, раскаялась и желаю быть им прощенной. Долго уговаривать Толю не пришлось, он принял мои извинения и вместе с Миксом вернулся домой. Его возвращение мы недурно отметили в своем узком кругу, выдворив кота из комнаты после того, как дали тому приличный кусок мяса в порядке компенсации за его удаление. Он понял нас правильно и даже не рвался к нам до тех пор, пока мы сами ни пустили его к себе...
Я ничуть не сомневаюсь, в будущем нас ждет немало всяких коллизий. Но как говорит моя мама, лишь бы не было войны. Так, словно Чечня уже столько лет не воюет с Россией. Мы давно не замечаем того, чего не хотим видеть, если оно не затрагивает нас самих. Это ужасно, но что с нами поделать, если мы такими уродились...
ЕЩЕ ОДНИ МЕТАМОРФОЗЫ.
11. Концерт Љ 1 для Микса с оркестром слов (в авторском переводе)
Вам, дамы и господа, покажется странным, что я не только царапаюсь и кусаюсь, но еще и говорю. Тогда как мы, коты и кошки, вовсе не лишены второй сигнальной системы (ошибался уважаемый физиолог Павлов). Более того, в нашей среде не было того вавилонского столпотворения, которое привело у вас, людей, к смешению языков. Мы, независимо от стран проживания, находим между собой общий язык хотя бы потому, что говорим на одном - кошачьем языке, хотя и мы иногда, согласно известной поговорке, будучи милыми, когда ругаемся, только тешимся. И кошачьей породе ничто человеческое не чуждо, коль скоро нам приходится жить и уживаться в одном коллективе с людьми.
А теперь по существу. Меня отняли от матери еще тогда, когда мне не исполнилось полных два месяца. Вы можете представить себе, чтобы вас в таком нежном возрасте забрал к себе пусть самый добрый и ласковый зверь? Представить можете, но не более того. Человеческие представления, как правило, имеют мало общего с воплощением их в действительности. Тот же Толя бесцеремонно отнял меня у матери для собственной забавы и даже не спросил у нее, как она к этому относится. А он считал себя гуманистом, утверждал во всеуслышанье, что любит животных. Конечно, я не вправе роптать на собственную судьбу. Могло сложиться и так, окажись мой хозяин хуже, чем есть, меня бы просто выкинули на свалку - на самую обычную свалку, отнюдь не истории.
Дальше - больше. Этот мой болван, извините за слишком мягкое выражение, лишил меня минимальных прав личности. Ими он как человек, причисляющий себя к людям с демократическими убеждениями, должен был озаботиться не только в отношении себя. Я имею в виду самые элементарные права, существующие при самых жестоких режимах, даже диктаторских, в человеческом обществе. В противном случае, народные массы смели бы их на следующий день после прихода к власти. Вы все еще не догадываетесь, о чем я говорю? И кто из нас после этого умнее, люди или животные? Не буду долго вас томить, дамы и господа, есть два священных права, две священные коровы, иносказательно говоря, на которые вы никогда ни при каких общественных формациях - ни первобытном, ни рабовладельческом, ни феодальном, ни капиталистическом, ни так называемом социалистическом, ни воображаемом коммунистическом - не должны покушаться. Это - право заниматься любовью, пусть ограниченное некоторыми условностями, и право выходить на улицу, пусть без того, чтобы устраивать какие-либо демонстрации. Так вот, в отношении "братьев наших меньших" некоторые люди самых демократических убеждений, якобы в интересах этих пресловутых братьев, лишают их указанных прав.
Мой Толя, самых лучших правил человеческого сообщества, едва привез меня к себе домой, лишил меня не только матери (о папаше я не имею четкого представления, как все люди и животные), но и свободы передвижения вне его квартиры, и общения с другими представителями моего вида. Особенно по женской линии, которая очень скоро, как выяснила моя природа, представила для меня главный насущный интерес наряду с теми, которые худо-бедно мой хозяин удовлетворял, иначе бы я просто погиб, спустя несколько суток нахождения в его раю.
Как я понял из разговоров между Толей и его матерью, он стоял перед сложной дилеммой, каким из наиболее гуманных способов лишить меня моих кошачьих прав. Естественно, в моих интересах. Как истинный гуманист, он не поинтересовался моим мнением, как облагодетельствовать меня. По его мнению, самый простой и потому лучший метод был - ничего со мной не делать. Но при этом никогда не подпускать ни меня к кошкам, ни кошек ко мне. Даже тогда, когда другие люди будут просить предоставить меня на время для улучшения породы их кошек. Я бы согласился, на безрыбье и рак рыба (не правда ли, глупейшее выражение, только люди на него способны). И не выпускать меня на улицу, чтобы не заразиться какой-нибудь болезнью (то-то они сами заражаются друг от друга, входя в соприкосновение с себе подобными).
Так устроен этот скорбный мир, все плохое быстро забывается. Коль скоро нам суждено жить с людьми, остается одно - не жаловаться на свою судьбу, выживать. Не знаю, не знаю, что лучше на самом деле. Если б Толя кастрировал меня, этот комплекс (комплекс кастрации) остался у меня на всю оставшуюся жизнь, но был бы загнан в подсознание. Он привил мне другой комплекс - комплекс неудовлетворенного желания.
Презирая Толю за его поступок (или отсутствие всякого поступка, что одно и то же), все же постараюсь оставаться объективным. Из двух зол он выбрал меньшее, сохранив надежду когда-нибудь, хотя бы однажды, испытать радость, лишения которой сами люди боятся больше всего на свете. Любопытно было бы, хотя б одним глазком, взглянуть на моего хозяина, если б его обрекли на такое меньшее зло. Сколько его баб довелось мне увидеть на своем коротком веку, не перечесть. Сколько их было до меня, сколько будет после, скольких я не видел... А еще говорят о нас - животных. Да, мы вам, господа, в подметки не годимся, даже если вы выпустите нас на свободу и уважите наше право на самоопределение и самовыражение.
Женитьба Толи имела для меня свои плюсы. Хотя бы потому, что вкус и калорийность моего питания значительно улучшились благодаря жене хозяина, которая, в отличие от Толи, хорошо знала, что такое друзья народа и как они борются с социал-демократами. Сама она не боролась ни с кем. Просто зарабатывала хорошие деньги на своей работе, не мешая демократам бороться с коммунистами, не поделившими между собой то, что осталось после свержения и теми, и другими прежней страны, где они все или почти все состояли в одной и той же коммунистической партии. Надо отдать должное моим хозяевам. Они разделяли демократические убеждения (что это за взгляды, вы уже видели), но сами были далеки от всех партий и движений, понимая их сущность. Они были далеки и от народа, но народ не предоставлял им такой возможности, т. к. постоянно давал им знать о себе на работе, в общественном транспорте и даже в их любимой Филармонии. (Тут я разделяю мнение большинства населения, что от всей этой музыки все кошки дохнут.)
Несколько слов о моем хозяине, поскольку он стал им не только номинально. При всей своей безалаберности и легкомысленном поведении во всем энное время он посвящал своему любимцу, которым совершенно искренне меня считал и считает. Удивительное лицемерие, скажу я вам. Только людям свойственно в равной мере сочетать в себе одновременно правду и ложь. Могу привести простейший пример из жизни Толи, что был у меня на глазах. Он любил Машу и одновременно изменял ей. Мы на такое не способны. Наша кошачья любовь проста, как правда. Любить, так любить. Тужить, так тужить. Жаль, мой Толя не понимает таких простых вещей. Он и любит, и тужит в одно и то же время. Мазохист какой-то. И что это за удовольствие, лично я не понимаю. Может быть, потому, что вижу кошек только из окна и могу кусать только своих хозяев. Они настолько далеки от любого народа, что не понимают, каково ему живется на нашей планете. Это я абстрагируюсь от себя. Люди очень любят говорить о себе глубокомысленно. Когда я наблюдаю за ними, получаю немало удовольствия, хотя оно не может мне заменить того, чего я лишен сызмальства. Простите меня, что я все о бабах, о бабах... У людей - мужчин женщин, хоть отбавляй, однако, ни о чем другом в своем кругу они не говорят. И даже тогда, когда пытаются умничать и философствовать, все, в конце концов, сводится у них к одному - к бабам. Быть может, это позволит вам отнестись ко мне со снисхождением. Не дай вам ... оказаться на моем месте, все ваши мысли поневоле будут заняты одним...
Кажется, я собирался рассказать о своем хозяине. Невольно заражаешься от него самого. Знаете, с кем поведешься, от того наберешься. Даже его жена, железная леди в некотором роде, спутавшись с Толей, заразилась от него пустословием. Характерный человеческий порок. Вот уж верно, лучше жевать, чем говорить. Зря ругают рекламу! Если есть что жевать, можно и помолчать. Мне в этом отношении повезло. Чего - чего, а жевать мне дают вволю. Правда, когда Толя развелся с Машей, мой рацион значительно оскудел. Он как-то самокритично заметил про себя, я беден, как церковная крыса. Хотя я иной раз, когда Толя уходил из дома на весь день, оставляя меня без пищи, был бы рад любой крысе, хотя понятия не имею, что с ней делать, такое дурацкое воспитание дал мне мой хозяин. Нет, нет, не подумайте о нем плохо, он совсем не так ужасен, как можете подумать о нем из моих слов. У вас, господа, есть такое выражение: " Что взять с дурака?" Теперь вы понимаете меня? Что с него взять, если взять у него нечего? Теперь понятнее? Вы знаете, что такое перенесение, перенос, трансфер? Нет? Это, по любимому Толей Фрейду, перенос пациентом на психоаналитика чувств, испытываемых им к другим людям. Образно говоря, перенесите свои чувства, испытываемые к предмету своей злости, на бедного Толю, с которого нечего взять получившему дурное воспитание в черте городской оседлости такому коту, как я. Если снова ничего не поняли, тогда мне нечего больше вам сказать.
Мой Толя, между тем, - совсем неплохой парень, скажу я вам. Не без недостатков, иначе б он не был человеком. Он взял меня, конечно, не из сострадания к моей кошачьей судьбе, предопределенной свыше. Не то, чтобы он сходил с ума или страдал от безделья без моего общества, но выбрал из маминого помета (мерзкое слово, такое только люди могли придумать!), случившегося за неполных два месяца до того, как он посетил не только с дружественным визитом одну даму, прямо скажем, не из самого высшего общества. Не самую худшую из него, на мой непросвещенный, как сами понимаете, взгляд, ограниченный присутствием на моей территории только тех, кого желали видеть мои хозяева или кто хотел видеть их, даже, несмотря на их нежелание их видеть. (Простите за трехкратное повторение одного и того же словечка, все же я кот, и в университетах не учился - ни бесплатно, ни за деньги.) Тем более простите меня за длинноты, свойственные всем необразованным существам, будь они хоть кто, дворяне, плебеи или просто кошки... Мой кот, простите, Толя, был, в общем-то, милейшим существом, никому, кроме меня - и то не по злому умыслу, - вреда не сделавшим за всю свою сознательную со мной жизнь. Он взял меня из милости, за что я до гроба буду косвенно ему признателен. Он хотел отблагодарить хозяйку за те блага, что она предоставила в полное его распоряжение, сохранив их при себе в полной неприкосновенности с точки зрения других, чье мнение я целиком разделяю. И в самом деле, здесь совсем не тот случай, когда, если что-то убавится в одном месте, прибавится в другом. Это приятное исключение из правил. Но Толя был благороден и пожелал разнообразить свое не слишком радостное существование, хотя мне трудно понять, чего собственно ему без меня не хватало, когда какая - никакая еда, женщины и крыша над головой у него были, что на прощание без фанфар прихватил меня. Я ему понравился изначально, задолго до того, как он вышвырнул меня из спальни, в которой уединился с моей первой хозяйкой, исключив мою персону из числа свидетелей своих забав. Эту манеру он взял на вооружение и впоследствии, когда я стал прекрасно понимать, что это за забавы. Толя отметил мою редкую породу среди абсолютно беспородных братьев и сестер, которые в одном и том же выводке отличались друг от друга только разными полосами в разных местах. Я же имел темно-коричневый окрас и длинную шерсть, в которую Толя запустил свои лапы, едва увидел меня на пороге хозяйкиного дома. Я тут же куснул его своими маленькими зубками, произведя на него такое неизгладимое впечатление, что он выразил свой полный восторг и выказал первое свое желание, предвосхищая второе, о котором, в отличие от первого, хозяйка догадывалась. А именно - забрать меня к себе, если она не возражает. Она только о том и мечтала, чтобы избавиться от всех котят, которых моя мамаша поставляла ей несколько раз в году в неограниченном количестве, используя на полную катушку дарованные ей элементарные свободы. Нужно признать, благородство доставляло Толиной любовнице немало хлопот, так как она никогда, если ей верить, не топила моих братьев и сестер (чудовищный геноцид!). И далеко не все любовники в качестве платы или благодарности за ее щедроты забирали маминых отпрысков. Иначе бы никаких проблем с маминым приплодом хозяйка не испытывала. Толя был одним из немногих джентльменов, проявивших благородство таким не совсем обычным способом. Видимо, он обладал и другими достоинствами, если женщины любили его за так, как это принято в нашем, кошачьем, мире. Именно другими - мне не раз приходилось слышать не такие уж лестные отзывы о Толе как любовнике, которые "расточала" моя первая хозяйка в разговорах с подружками, что не могли нахвалиться на своих мужчин. А если это ложь, и он был незаурядным котом, то, как понять полное его пренебрежение к моим нуждам? Тут только и остается, что развести лапами. Впрочем, за что мы любим и ненавидим людей, нам неизвестно. И людям - то же. Толя сам был ребенком, взрослым ребенком. Он любил играть со мной даже тогда, когда возвращался без задних ног от усталости то ли с работы, то ли с гулянки. Он валился на свой диван, приглашал меня к себе, и я снимал с него все стрессы. А он доставлял мне такое блаженство, какого я не знал до него и которое не знаю при нем сейчас, т. к. вырос и уже мечтаю о другом блаженстве, лишеном по недомыслию хозяина. Простите меня за неоднократные повторения одного и того же пройденного вами материала, но так уж устроена кошачья жизнь, что не последнее место в ней занимает любовь. И не обязательно та, о которой я прожужжал, как шмель, вам уши. Я ждал возвращения хозяина у двери целый день и не роптал на свою судьбу, так как сполна вознаграждался Толей, возвращающимся домой трезвым или слегка навеселе, в зависимости от того, откуда он приходил. И когда он только открывал дверь, я бросался в едином порыве ему на грудь, обхватывал его шею передними лапами и облизывал ему лицо так, как ни одна его женщина не была на это способна. И мы так любили друг друга, что я забывал о существовании другой любви, любви земной. Он целовал меня, гладил, ласкал, протягивал свой кулак, чтобы я мог вдоволь накусаться. А иногда, когда у него случались деньги, приносил кусок мяса и наслаждался тем, как я съедал его, урча от удовольствия. Эту манеру он перенял от меня, когда ему самому доставался хороший кусок мяса. Думаю, его любовь к Маше во многом носит чисто меркантильный характер. Нужно только видеть, что делается с ним, когда он слышит запах Машиного жаркого! И как он несется на кухню, предчувствуя то удовольствие, которое его ждет во время обеда и после. Утверждение, будто аппетит приходит во время еды, в корне неверно. Он приходит задолго до еды и разжигается перед ней. Мешая Маше готовить мясо, Толя лапал ее повсюду и раскалял свои ожидания. Я же больше жареного люблю сырое мясо, и не понимаю извращенного Толиного вкуса.
Толя и поныне остается ребенком. Я с колокольни своего нынешнего возраста, когда мне пошел шестой год от роду, могу с полным основанием сказать, он дитя, каким я знал его в младенчестве. Толя по-прежнему играет со мною в прежние игры и обижается на меня, когда я кусаю и царапаю его до крови. Как он сам не понимает, мне меньше всего нужен его кулак?! И как маленькая собачка до старости щенок, Толя все тот же ребенок, хотя обзавелся первой сединой и крошечной лысиной - свидетельством то ли сильных его переживаний, то ли бесчисленных похождений. Он мало изменился по отношению ко мне, что не может меня не радовать. Но я отказываюсь понимать, как он до сих пор не может вылезти из детских одежек. Маша постоянно корит его за это, и она права. Взять хотя бы его упорство, достойное лучшего применения, в нежелании опубликовать свой роман. Ведь издание его романа могло существенно повысить благосостояние нашей семьи, хотя лично мне грех жаловаться на него, пока Толя и Маша в очередной раз не надумали развестись. Надеюсь, их ребенок, от которого я никакой радости не испытываю, так как не нуждаюсь в конкурентах, все же окажется тем связующим, кроме постели, звеном, которое не позволит им играть... моей судьбой...
Сами понимаете, поначалу я отнесся к Маше с известным предубеждением. Она отняла у меня Толю, если не полностью, то частично. Особенно бесило то, как беспардонно они выкидывали меня в коридор, когда ложились спать. Это их таинство любви выводило меня из себя больше всего. Не иначе, как оно было вызвано Толиным комплексом вины за все то, чего он лишил меня. Даже Маша понимала, нельзя мучить животное, и не корила меня, когда ей приходилось замывать места, где я оставлял свои метки. Что бы ни говорили люди относительно пользы воздержания, к нам это не имеет никакого отношения. Думаю, они просто лицемерят, так как сами живут в грехе, хорошо ведая, что творят. По мне, так никакой это не грех. Грех, когда об этом много говорят и не пускают своих меньших братьев к себе на одеяло. Меня не снедало любопытство. Меня раздражало то, что они забывали обо всем на свете и становились жестокими по отношению ко мне. Чего тогда стоили все их слова о любви? Какой я им к черту Миксик, Миксюшеька, Мика, Микусик?! Тьфу, на них, если все это были пустые слова. Никакими кусками мяса и рыбы нельзя возместить нечеловеческое (?) обращение со мной, когда они настолько забывали обо мне, что не открывали дверь в комнату даже после своих игрищ. За своими праздными трудами просто-напросто игнорировали меня. И только тогда, когда я буквально лбом, иногда до крови, бился в закрытую дверь, мешая им заснуть, они, чуть ли не с проклятьями, впускали меня. И я униженно ложился в их ногах, благодарный за одно то, что допущен в их общество. Сам не понимаю, почему так низко опускался. Может быть, потому, что любил их, негодяев. К сожалению, большинство людей отличаются толстокожестью. Не избежал ее и мой хозяин. Вечером люди хуже животных, о которых они отзываются крайне уничижительно. А сами? В первую очередь, звереют мужчины. Мне стыдно за свою принадлежность к ним. Хотя, если хорошенько подумать, чем лучше их подруги?! Одни других стоят. Одним словом, люди. Это вам не благородные животные, к коим я имею честь принадлежать.
Трудно быть объективным, когда сталкиваешься с людской неблагодарностью. И невольно мстишь даже самым любимым людям, когда они предоставляют для этого редкую возможность, иначе бы мщение не имело такого смысла. Однажды Толя вернулся с работы в хорошем настроении, что случалось не часто. В институте в кои-то веки выдали зарплату - даже мне, коту, на смех. Но мой хозяин был и тому рад, хотя вкалывал с утра до вечера. По случаю, он купил бутылку вина, вкусную еду (не забыл и про меня), и мои хозяева устроили маленькое торжество, как всегда закончившееся в койке. Они настолько увлеклись друг другом, что забыли о моем существовании. Хотя по старой привычке, чисто машинально, хозяин и выставил меня за дверь, но спешил и лишь прикрыл за мной дверь. Разумеется, грех было б не воспользоваться моментом. Я тихо прокрался в комнату. Лучше бы остался за дверью. Видеть хозяев оказалось выше моих сил. На такое, как я себе представляю, кошки не способны. Я оставил бы их без внимания, в конце концов, какое мое собачье дело, если бы Толя не отшвырнул меня, улегшегося на одеяле и не мешавшего им заниматься своим делом, ногой. Удар был внезапным и сильным, я отлетел, больно ушибся и не сдержался. Улучил нужный момент, когда Толе было ни до чего, зубами впился ему в зад, да так, что меня трудно было от него оттащить. И некому. К счастью для меня, в доме оказалось достаточно йода, чтобы остановить кровотечение. Толин зад представлял собой живописное зрелище, смахивающее на картины экспрессионистов и абстракционистов одновременно. Думаю, если б это "полотно" выставили на выставке авангардистов, оно могло бы получить высшую награду. К сожалению, мое художество и мастерство Маши остались незамеченными широкой публикой. Но прежде, чем Маша нашла йод, Толя с дикими воплями пытался достать меня из-под кровати, гонялся за мной по всей квартире, и, так и не поймав, выдохся, как собака. Скуля от боли и обиды, вняв мольбе Маши, улегся, наконец, на кровать и отдал свой зад на поругание, как он считал, когда Маша трудилась над ним, создавая наш с ней редчайший шедевр. Толя не был злопамятным, хотя довольно долго не мог садиться, а когда забывался, вскрикивал от боли. Люди прощают своих животных, считают их несмышлеными, что им только на лапу.
Нечто подобное повторилось позже, когда после затянувшейся тихой, а потому особенно опасной ссоры хозяев, исчезли Толины трусы, благодаря чему Толя не пошел на работу, они помирились, и целый день не вылезали из постели. Перед тем, однако, Толя носился по комнате, как ненормальный. Я проснулся, ничего не понял спросонок и решил, что перед завтраком он надумал поиграть со мной. И стал бегать вслед за ним, но Толе, оказывается, было не до игры, он грубо пнул меня ногой, что, естественно, вызвало мое противодействие - согласно известному закону физики, действие равно противодействию и наоборот, если я не путаю. К счастью, Маша отвлекла Толю - он занялся более насущным делом, - установлением близкого контакта с женой, затянувшегося до позднего вечера с перерывами на обед. Все разговоры относительно несостоятельности Толи как любовника - сплошной вымысел. Я тому свидетель. На меня не обращали внимания в течение целого дня. Лишь тогда, когда я сильно проголодался и не смог больше молчать, мое тихое, жалобное мяуканье услышали и вспомнили не столько обо мне, сколько о себе, не держащих даже маковой росинки во рту со вчерашнего вечера. Заодно и мне кое-что перепало с барского стола. Ну, как после всего этого ни любить моих сердечных хозяев!
Возможно, иногда хороший мир хуже плохой ссоры, так как он не создает нужной почвы для испытания чувств. Я сужу об этом, руководствуясь исключительно своими наблюдениями над хозяевами. Их страсти еще до рожденья дочери как-то утихли и зачастую сводились к механической любви...
Мы - коллектив, но каждый из нас одинок. Стена непонимания между нами возникла, вопреки желанию каждого из нас. Хоть умри, я хочу есть в интервале пяти-шести утра, тогда как моим хозяевам именно в это время снятся самые приятные сны. Они ставят будильник на пол восьмого. Я ничего не могу поделать с собой и цепляюсь к ним на два часа раньше, чем им того хотелось или вообще не хотелось. Пробуждение для них смерти подобно, как для Ленина - защита или оборона, не помню точно. Даже лучший друг и соратник Лукича не согласился с ним, когда подписали с немцами похабный Брестский мир. Но если Ленин простил Троцкого, Толя - прощать меня не желает. Правда, Толе это дается тяжелей, тем более что повторяется каждодневно. Вы бы только слышали те ругательства, которыми он постоянно осыпает меня перед тем, как встать с кровати. А еще считает себя интеллигентным человеком! Ему, видите ли, нужно поспать в течение суток хотя бы шесть часов. А кто ему мешает? Спи хоть восемь часов. Ложись в десять вечера, в шесть утра будешь свеженький, как огурчик, снятый только что с грядки. Так нет, он желает заниматься любовью - чуть ли не каждодневно. Теряет время, предназначенное для сна, растрачивает понапрасну последние силы. К тому же он у нас, не пойми что, ни жаворонок, ни сова: ложится позже часа ночи, как сова, хотя та вообще не спит по ночам, а вставать приходится почти в шесть утра. Из-за хозяев распорядок дня и ночи нарушен и у меня. Я из-за них засыпаю еще позже, а они, мгновенно отрубаются, закончив свои дела. Я же еще долго переживаю свою горькую судьбину. Что ж это получается, люди? Что дозволено далеко не одному Юпитеру, то не дозволено коту, и добро бы всем моим сородичам, а то именно мне, что особенно обидно и противно. Приходится мне отсыпаться днем, благо хозяева работают, а я могу бить баклуши (что это за хреновина, сами люди, придумавшие ее, не знают). Битью баклуш я предпочитаю здоровый и полезный сон, хочется хотя бы днем забыться и заснуть от всех несправедливостей, выпавших на мою долю. Только, пожалуйста, не подумайте, будто я специально, из одной вредности бужу Толю рано утром, когда он блаженствует последние минуты своей утренней жизни. Хотя у меня есть все основания напомнить ему про его злодейство, я руководствуюсь более земным мотивом. В шесть утра, как штык (еще одно дурацкое выражение пришло на ум, почему только именно дурацкие и приходят?), жуткий жор нападает на меня и преследует до тех пор, пока Толя не вскочит, как ужаленный, с постели. Поднять его - большой труд. Но без труда, как говорится, не вытащишь и рыбку из пруда, особенно тогда, когда тебя не то, что до пруда, даже на кухню выпускают так, словно делают великое одолжение. И вообще даже самой поганой рыбкой балуют меня раз в год по обещанию, исходя из тех же благородных соображений - ради моей же пользы. Кто сказал, что рыба вредна котам? Все те же люди - человеки. Их фантазия не знает пределов... Как лучше всего поднять Толю с постели показала практика - критерий истины то ли по Марксу, то ли по Ленину. Я постиг ее методом тыка. Самым верным и испытанным путем - не столько нытьем и нападением на хозяев, сколько залезанием на шкаф. Однажды совершенно без злого умысла, не добившись от Толи просыпания, я с горя залез на шкаф и с печали и острого желания, коль скоро меня не кормят, пометил там. И что характерно, хозяин тут же встал и начал гоняться за мною с метлой. Догнать - не догнал, но сон, как рукой сняло. И он тут же меня покормил, чтобы добрать сна в спокойной обстановке, без помех с моей стороны, так как после еды у меня, как правило, у самого возникает желание немного соснуть. Правда, Толя сразу почему-то заснуть не может. Что ему мешает, трудно сказать. Возможно, в нем просыпается то, что худо-бедно отдохнуло ночью, во время неполного сна. Я сужу это по тому, как он пристает к сонной Маше, всячески отбрыкивающейся от него. В конце концов, в полусне она говорит ему, лишь бы отстал, чтобы он скорее начал и закончил то, что ей вовсе не нужно, по крайней мере, в данный момент. Толю такой вариант устраивает по двум причинам. Во-первых, ему, как никак, нужно вот-вот идти на работу, и распылять время и силы на неслужебные цели он хочет меньше всего. Во-вторых, он привык считаться с запросами жены, особенно, если они сочетаются с его интересами. Так что стороны быстро приходят к консенсусу и, не теряя времени даром, отдают дань утренней любви, напоминающей случку собак, которую мне не раз приходилось наблюдать из окна. С грустью приходится констатировать, люди в иные моменты ничем не отличаются от этих противных животных. Более того, последние, как бы они ни относились к акту любви, совершают его бодрствуя. Тогда как Маша зачастую, принимая вызов мужа, пребывает в полусонном состоянии, а то и вовсе продолжает видеть старые сны. Об их содержании ей и самой не всегда известно. Не исключено, во сне она убеждает Геннадия, будто ребенок не от него, хотя никакой уверенности в том у нее нет, о чем можно судить по разговору между бывшими любовниками через неделю после возвращения Маши из роддома, когда Геннадий навестил Машу и внимательно рассматривал младенца. Словно на его личике можно было вообще что-нибудь увидеть, кто, хотя бы одним боком - папаша ребенка. Меня неприятно поразила измена Маши Толе с Геннадием. А как иначе расценить то, что меня не пустили в гостиную, якобы из-за нелюбви гостя к кошкам (Толя находился на работе)... Сколько я ни мяукал хозяину, когда он вернулся домой, что вытворяет его жена, он остался в приятном неведении, так как до сих пор не постиг кошачий язык. Есть надежда, теперь он прочтет мою исповедь, заслуживающую Нобелевской премии по литературе, так как еще никому не удавалось перевести на человеческий язык кошачьи произведения. Но еще не факт, что Толя найдет время прочесть мой опус Љ 1, который может затеряться в ворохе литературных поделок, чтобы не сказать, подделок, к коей злонамеренные критики отнесут и мое творение. Скорее всего, Толя, мой нежный, ласковый ...человек никогда не узнает того, что, может быть, ему и не стоит знать никогда, исходя из собственных интересов...