Если б Витя даже сразу сказал мне о любви к другой женщине и измене мне с нею, совсем молодой, к тому же дочерью единственного своего друга, я бы все равно продолжала любить мужа и желала сохранить его. Какие же страсти кипели в нем, если он зашел в отношениях с Леной так далеко?!
Я вовсе не считала, что Витя соблазнил ее. Скорее всего, он, как мог, сопротивлялся своему чувству, боролся с ним. Но не устоял. И в этом думаю, виновата Лена, влюбившаяся в мужа, несмотря на огромную разницу в их летах.
Они познакомились, когда ей было девять лет. Он как взрослый мужчина не имел ничего общего с ровесниками Лены и сразу заинтересовал ее. Как стал возможен в ней переход от детской привязанности в девичью, а затем и взрослую любовь? Тем более что Витя никогда не отличался особой привлекательностью. Не обладал спортивной фигурой, высоким ростом, даже ума среднего, обо всем судил поверхностно. Видимо, ему удалось заразить девчонку своим жизнерадостным темпераментом, веселостью, беззаботно-радостным настроением, чаще всего находящимся в полном противоречии с обстоятельствами, складывающимися в его далеко не безоблачной жизни.
Я не любила мрачных, угрюмых людей, особенно мужчин, но неоправданный оптимизм, излучаемый ими даже тогда, когда все валится у них из рук и в делах наступает крах, мало у кого вызовет особую приязнь. А дети отличаются от взрослых, в первую очередь, тем, что не знают жизни, родители оберегают их от проблем и трудностей. И потому им больше по нраву, когда все вокруг не знает уныния, проникнуто весельем и легкомыслием. По словам матери, Лена была шаловливым и беззаботным ребенком, ей не могла не понравиться смешливость Вити, забавляющего ее каждый раз новыми шутками и анекдотами. Специально для нее он написал небольшую самиздатскую книжку собственных сочинений, включающих несколько юмористических рассказов, в которых Лена фигурировала как одно из главных действующих лиц. Она в них одерживала верх над оппонентами, пытавшимися ставить ей палки в колеса.
С первого дня знакомства с ним Лена стала звать мужа Витей. Проигнорировала замечание матери, спросила дядю, можно ли называть его по имени, получила на то добро и пользовалась им. Она играла с ним так, словно он ей ровня. Витя ловко подыгрывал ребенку, напуская на себя мнимую серьезность. Ей доставляло удовольствие разгадывать его розыгрыши и не больно щипать в знак того, что ему не удалось ее провести. Он, в сущности, сам большой ребенок, шалун, баловник (балующийся) и баловень (тот, кого балуют) в одном лице. И Лена, озорница, становясь старше, оставалась озорной. Озорство у обоих было в крови, иногда оно переходило в хулиганство. С родителями она откровенно скучала, их серьезность и основательность не отвечали ее нраву. Она пыталась одно время подражать им, серьезничала, но так долго продержаться не могла. В глазах ребенка Витя представал балагуром и весельчаком - полной противоположностью отцу, вечно озабоченному и занятому скучными делами. У родителей Лены оставалось слишком мало времени для того, чтобы развлекаться самим и развлекать дочку, хотя они не жалели денег на то, чтобы она имела все, что желает. И главной ее игрушкой, живой и самой веселой, стал Витя. Когда он появлялся в доме друга (нечасто - из-за постоянной занятости родителей), Лена мертвой хваткой вцеплялась в Витю. Он и сам с удовольствием отдавался общению с девочкой, чему родители радовались не меньше ее. Тем самым дружеские отношения между Витей и ними, а впоследствии и нашими семьями только крепли, и ничто, казалось, не могло их омрачить.
Чем старше становилась Лена, тем сильнее привязывалась к Вите, что как-то дало отцу повод даже приревновать ее к нему. При всей любви к родителям она явно предпочитала им редкого гостя, шутившего по этому поводу, что Лена видит родителей все же немного чаще, чем их друзей, и потому уделяет последним в дни посещений так много времени. Если бы?! Меня она почти не замечала, игнорировала. Но я не таила обиды на ребенка, радуясь за Витю, отдыхающего всей душой в обществе друзей. В этом качестве он появился у них задолго до знакомства и женитьбы на мне. И почти сразу же, как только понял, что я у него, если не навсегда, то надолго, представил им меня. Родители Лены стали главными гостями на нашей свадьбе, хорошо приняли меня в свое общество и замечательно относились ко мне. Увы, до поры, до времени. Пока наша дружба не подверглась страшному испытанию...
Виктор женился в тридцать, к тому времени он знал Лену уже шесть лет... Она отличалась живым умом, хотела знать все и обо всем, частенько ставила своего взрослого друга в тупик, из которого он обещал выбраться, и с блеском - после тщательной подготовки - выбирался. Родители не всегда могли ответить на многие ее вопросы, некоторые ответы они заимствовали из Энциклопедии, но девочку больше устраивали те, что давал Витя, старавшийся оживить, расцветить их таким образом, чтобы вызвать у нее больший интерес и заострить внимание на каких-то новых деталях. И где только он выискивал их?
У нас своих детей не было. Мы женились всего лишь три года назад. Я любила мужа, и все прощала ему. Старалась не замечать недостатки. К сожалению, он не платил мне тем же. В первый год супружества Витя и меня заражал своим весельем. Казалось, ему удастся преодолеть все барьеры, стоявшие перед ним, будь то в работе, будь то в сочинительстве, которое вначале импонировало мне, хотя его рассказы и повести я находила еще менее серьезными, чем его самого. Его юмор казался мне неглубоким, легковесным, вызывающим не улыбку, а утробный смех - такой, какой приходится слышать в различных эстрадных аудиториях и на телевидении от набивших оскомину скетчей. То, что они встречали отклик у друзей Вити и у Лены, я объясняла доброжелательностью первых и детским возрастом и привязанностью к нему второй. Влюбленная в Витю с девяти лет, поумневшая и посерьезневшая с годами, она уже не могла объективно судить о нем и его творчестве. А он, считая себя не лишенным таланта писателем, получал удовлетворение от благоприятного климата в доме друзей. Не понимал того, что очень давно изданный маленький сборник его детских рассказов - чистая случайность. Его вещи, как взрослые, так и детские не проникнуты значительными идеями и чувствами. Ему претило навязывание своих рассказов кому бы то ни было. Он слишком любил покой, чтобы нарушать его пробиванием стен. Конечно, я могла помочь ему пробить брешь хотя бы в одной из них, но он отказывался от моей поддержки, считал ее зазорной. Видимо, наивно полагал, будто настоящий талант (а у него он отсутствовал) должен пробиваться сам. Его оптимизм не знал себе равных, оказывая ему медвежью услугу, тем более что сам он не прилагал труда, не желал тратить время и силы для того, чтобы публиковаться. Если Витю иногда и печатали, то исключительно редко. Он оставался неизвестным, что его не сильно волновало. И все же... Можно не сомневаться, восторженное отношение Лены к Витиным писаниям, неизменно положительное и некритичное, наряду с ее детской влюбленностью придавало ему дополнительную уверенность в себе.
Любой другой человек, достигший возраста Иисуса Христа, на его месте испытывал б дискомфорт оттого, что не смог реализоваться, и впал бы в уныние и тоску. Разве можно всерьез полагаться на мнение нескольких читателей, составляющих твой самый близкий круг, и уже потому неспособных говорить правду в глаза? Но Витя с завидным упорством не падал духом, оставаясь довольным собой. Он считал себя достаточно одаренным писателем и мог неопределенно долго ждать признания.
Я никогда не оспаривала его талант и надежды на лучшее будущее, но не хотела лицемерить и не разделяла оптимизм мужа похвалами и заклинаниями. Так, когда он в азарте и головокружении от только что написанного, с блеском в глазах и восторгом в голосе читал мне свое очередное произведение, ожидая моего восхищения, я лишь старалась скрыть разочарование и отделывалась мало значащими словами типа "неплохо, недурно, стоит попытаться послать куда-нибудь" и т.д. К счастью, Витя принимал такие слова буквально, не улавливая моего настоящего отношения к его вещам...
Обычно по прошествии достаточно короткого времени сами авторы начинают понимать, что их творения не столь уж безупречны, как им недавно казалось, а то и вовсе бездарны и не имеют никакого шанса на успех у читателя. Витя имел счастливую особенность по-прежнему радоваться своим вещам. Если я чаще всего хранила молчание по их поводу, он был исполнен перед ними благоговения.
Когда я с запозданием заметила, что муж теряет интерес к моей персоне как к таковой и особенно как к женщине, я не сразу связала такой афронт со своим объективным отношением к его литературе. Возможно, у Вити все же хватило ума и проницательности почувствовать несоответствие наших реакций на качество его произведений. Он никогда не выказывал своего взгляда на мой реализм, который, сколько я ни старалась, все же не могла скрыть. Он вообще не желал замечать любой неблагожелательный отклик на собственные произведения. Если и замечал, то игнорировал, оставляя меня в полном неведении.
Людям недалекого ума свойственно отказывать другим - даже самым близким людям - в качествах, которые они приписывают себе, выделяя и подчеркивая собственную индивидуальность. А Витя, что ни говори, большим умом не отличался...
Я до сих пор не знаю, за что я любила его. Любила страстно и нежно, что одновременно не мешало видеть недостатки мужа. (Но разве я сама - образец для подражания?) Все же его веселый и беспечный нрав являлся в большей степени достоинством. Радость, исходящая от него, вовлекала в свое русло всех, кто находился рядом с ним. Даже тех, кто скептически настроен к происходящему вокруг них и вообще в стране и мире. Он никогда ни на что не жаловался не потому, что не знал жалости, сочувствия к другим людям, а потому, что подавлял жалость к себе, гнал от себя всякую печаль и сожаление. Говорил: " Себя следует жалеть меньше всего. И других людей лучше не жалеть, а жаловать - уважать. И себя, и тебя - самого близкого мне человека - я хочу не жалеть, а жаловать". Так, играя словами, отшучивался, когда я удивлялась стойкости супруга, которая в моих глазах иногда выглядела позерством...
Мне казалось, что Витя любил меня никак не меньше, чем я - его. Мы понимали друг друга, и в постели нам было хорошо. Он относился к тем мужчинам, которых условно можно назвать стыдливо - разнузданными. Вначале своих интимных отношений они исключительно стыдливы, что, возможно, объясняется стремлением преодолеть нарциссизм, заложенный в их природе. А позднее они "расслабляются на полную катушку", ничем не стесняя себя, - особенно тогда, когда их партнерши сами не знают удержи в сексе и находят такое поведение своих любовников достойным себя. " В тихом омуте черти водятся"...
Бог не дал нам детей, быть может, потому, что Витя не очень-то хотел их иметь, во всяком случае, сам никогда не заговаривал на эту тему. Когда же я затронула ее, сказал, что не возражает, если я рожу ему парня. Мы ничего не делали для того, чтобы он не родился. В равной степени не делали больше того, что делается обычно, чтобы он появился на свет. Тайно от мужа я проверилась на этот предмет. Со мной все оказалось в норме. Посоветовали привести мужа. Но я слишком сильно любила его, чтобы огорчать. Очевидно, проблема - в нем. Возможно, он знал о ней. Скорее всего. И не хотел знать - в ком и в чем дело. Таков уж он был...
Если б не его привязанность к чужому ребенку - дочери друга, я бы решила, что он не настолько любит детей, хотя пишет о них и для них, чтобы иметь собственных. В силу своего характера он, возможно, не желал обременять ими свою жизнь. Лишние хлопоты и заботы, затруднения ему не нужны.
Мой муж был доверчив, умел дружить и ценил дружбу. Тем неожиданней для всех - меня и друзей - оказался его роман с Леной. Возможно, в силу своего понимания человеческих взаимоотношений, искренности чувств как наивысшей ценности, он наивно - эгоистически пренебрег тем, как подействует на жену и друга адюльтер с Леной. Витя, скорее всего, удивился бы тому, что его отнюдь не платонические, не мечтательно - созерцательные отношения с совсем юной девушкой, девочкой, я или ее отец вправе отнести к адюльтеру (измене) и тем более к предательству. Он предпочел бы свой роман назвать проще - супружеской неверностью, но и эти слова счел малосодержательными. Чего они стоят в сравнении с любовью?!
Наши отношения с Витей задолго до измены мне мало напоминали супружеские. Люди склонны не столько к обману других, сколько к самообману. Они не исключают того, что прошедшая любовь может еще вернуться, и потому следует скрывать от партнера свое истинное отношение к нему. Однажды зашла речь об одной супружеской паре, находящейся в ситуации, аналогичной нашей. Витя, балагуря, заметил с самой серьезной миной на лице, что те люди поступили правильно, когда разбежались в разные стороны, как только одна сторона дала понять другой о смене супружеского настроения, сославшись на физическое или психическое нездоровье. Причиной тому могли послужить либо усталость, либо неприятности на работе, либо головная боль, либо спазмы в животе, либо временная потеря трудоспособности (так он, шутя, называл периоды спада половой активности). Мое дело - считать это правдой или шуткой в его стиле. В каждой правде есть доля шутки, и в каждой шутке есть доля правды. Последняя часто преобладает.
Повод "к смене супружеского настроения" самого Вити - сделанное мною замечание на слова мужа о том, как его в свое время уволили с завода. Он мог уйти не по собственному желанию, а по сокращению штатов, и тогда завод скорее бы выплатил ему зарплату, начисленную за полгода и не выплаченную. К тому же так легче оформить пособие по безработице, что ему и сказали в соответствующей службе, даже посоветовали изменить формулировку в трудовой книжке, обратившись в отдел кадров завода. Витя не захотел, как сказал мне, унижаться, и ничего не стал менять и предпринимать. (Зарплату он получил спустя год, когда инфляция съела большую ее часть.) Я спокойно оспорила суждение мужа, сказала, что он пошел по линии наименьшего сопротивления. (Зная Витю, мне следовало воздержаться от своей реплики, дело прошлое, да и будь оно в настоящем времени, он все равно поступил бы по-своему, не усложняя собственную жизнь " хождением по мукам".)
На это Витя с раздражением ответил, что в таком случае еще меньшего согласия заслуживает выбранный им, в отличие от друга, путь в торговле. Я не стала обсуждать эту тему, почувствовав тревогу. Но муж властным, в несвойственной ему манере, голосом потребовал высказаться по полной программе, чтобы исключить всякие недомолвки между нами. Тон Вити меня возмутил, и я сорвалась. Я сказала, что работа его друга, быть может, и мало престижна, даже в какой-то мере противна, но она дает их семье средства для жизни - не только существования. И уж если по специальности найти работу не удалось и заниматься торговлей, то, во всяком случае, за деньги. А если торговля вызывает аллергию, то почему Витю угораздило торговать шапками (пришедшее на ум броское название магазина обязывало?), а не продуктами питания, на которые всегда есть спрос?
После обмена репликами мы поссорились, поэтому последовавшее за ним поведение мужа показалось мне вполне естественным: он "показал мне спину". На следующий день мы помирились, назвали себя дураками. Что это нам взбрело в голову вспоминать прошлое, надо жить настоящим, а оно не такое плохое, нам всего хватает, лишь бы жили дружно и мирно... Казалось, наши отношения вернулись в прежнее русло. Я старалась не давать повода мужу для их ухудшения.
Если бы супружеская любовь зависела только от поведения супругов, их движений друг к другу? ( муж называл их встречными движениями, вспоминая встречные планы советских времен, когда передовики производства брали на себя повышенные обязательства.) Увы, любовь проходит так же внезапно, как приходит. Приходная ее часть, как и расходная, к сожалению, не адекватна бухгалтерским операциям (я работала бухгалтером, имела дело с дебетом и кредитом, с бухгалтерскими счетами, в которые помещались разные операции).
Я не знала и не понимала тогда, что случилось с нами. Не знала, что Витя обратил свое пристальное внимание - совсем не так, как прежде - на Лену, уже не нимфетку. Чем именно он заинтересовал почти восемнадцатилетнюю Лену, красивую, статную, умную, трудно сказать. Видимо, сработала определенная инерция детской влюбленности, не нашедшей отклика у любимого ею мужчины раньше. Эта влюбленность засела в ее подсознании, как заноза. Она никого, кроме него, не любила. Ей нужен только он. Человек, которого она знала хорошо, но не как мужчину. А в ней, очевидно, достаточно рано проснулось женское естество, которое рвалось ему навстречу, не находя взаимности. Не удивлюсь, если еще ребенком она призналась ему в любви и была отвергнута. И чем тщательнее и деликатнее Витя уходил от признания Лены - девочки, тем, думаю, болезненнее оказывалась ее боль. Впрочем, это одни мои предположения, основанные на том, что последний год Витя избегал встреч с друзьями, а когда мы приходили к ним, - общества Лены. Его веселость выглядела натужной, натянутой. И сама Лена держалась с ним на дистанции, уже не смеялась, как раньше. В ее смехе отсутствовала прежняя радость и беззаботность. Однажды Ленина мать сказала мне, что, судя по их поведению, между Виктором и Леной пробежала кошка, но она не слишком опечалена этим. Пора дочери взрослеть, не всю же жизнь играть в куклы, а Виктор всегда был у нее большим пупсом и, рано или поздно, эта игра должна закончиться. Я еще подыграла ей, Виктор остался прежним, а Лена выросла, поумнела и ей, должно быть, надоели примитивные шутки и розыгрыши. Взрослые не замечают - их дети становятся старше...
Как же мы оказались наивны тогда, видя в натянутости отношений между ними всего лишь перемену, вызванную взрослением девочки. То, что он, в конце концов, откликнулся на ее чувство, быть может, уже несколько замороженное временем, между тем, объясняется просто.
Это только, на первый взгляд, кажется, будто легкомысленные, поверхностные люди не способны на глубокие чувства. Потребность в них, так или иначе, проявляется. Взрослея, они начинают осознавать, что любовь или хотя бы ее подобие сильнее и важнее чувств, будораживших их раньше, когда они с легкостью знакомились, встречались и расставались с прежними женщинами или мужчинами. Сколько угодно можно говорить, будто не бывает одинаковых женщин, но, если мужчина имеет короткие связи, то они вызваны именно тем, что их подруги слишком похожи одна на другую, даже тогда, когда по-разному, более или менее изощренно, занимаются с ним любовью.
Витя, надо отдать ему должное, все же был не так прост, чтобы довольствоваться только легковесными отношениями с людьми и тем более - с женщинами. Он нуждался в понимании, в том, чтобы его интересы кто-то разделял, независимо от того, нравятся или не нравятся результаты его трудов. Если ему верить, я - первая женщина, которую он полюбил, я давала ему то, что не дала до меня ему ни одна другая. Мы редко когда обсуждали эту тонкую материю, он чаще отшучивался, не умея или не желая вдаваться в детали, усложнять, объясняя словами - этими весьма приблизительными, зачастую неверными символами мыслей - то, что связывало нас, приводило не только и не столько в экстаз, сколько в более продолжительную во времени близость наших существ. Того, что называют душами. Духовное единство между людьми, особенно между мужчиной и женщиной, когда их отношения в значительной степени усложняются сексом, невозможно без желания понять друг друга, жить одной жизнью. В нашем с Витей супружестве такого единства мы достигли в первый год брака. Оно далось мне нелегко, так как Витя не желал усложнять нашу совместную жизнь. Принадлежа к сильному полу, он ошибочно считал, что принизит себя, даст слабину, если опустится до сантиментов. Женщина в понимании большинства мужчин должна находить в своих супругах или любовниках опору, что выглядит особенно малоубедительным тогда, когда последние по тем или иным причинам такой опорой не являются, в частности, по причине их недостаточной материальной обеспеченности.
Я любила мужа. И потому принимала его таким, каким он был. Любовь, которую я к нему питала, скрашивала все его недостатки. Мне казалось, что и он любит меня. Видимо, я ошибалась, принимая его сладострастие за глубину чувства. И я - сластолюбива, потому легко поддалась самообману. Думаю, когда Витя говорил о своей любви ко мне - и не только в интимные минуты и часы нашего общения, - он обманывал, прежде всего себя.
Я не знаю, что погубило его любовь ко мне, если она действительно когда-нибудь существовала. Очевидно, он, не замечая того, все больше и больше привязывался к Лене, которая из миленькой девчушки постепенно превращалась в девушку, не только не отвергающую его как мужчину, но и своей шаловливостью, перешедшей в кокетство, притягивающую, заманивающую в свои сети. Ему явно льстило то, что он нравится девушке - молоденькой, хорошенькой, умненькой, в меру наивной и в то же время испорченной временем, книгами, фильмами - и не исключено - неосознанно самим Виктором. Он сам, возможно, не замечал (не хотел замечать!), что вскружил ей голову, лишил здравого суждения о себе. Ее родители радовались тому, что их друг получает огромное удовлетворение от общения с их ребенком. Они умели любить и обожать свое дитя, но игры с ним давались с трудом, да и временем на это не располагали. А Виктор настолько легко и непосредственно развлекал Лену, пользовался ее доверием и привязанностью, что не внушал никакого беспокойства. Им, наверное, казалось (может, и не казалось вовсе), что их друг, желающий, но не имеющий возможности иметь собственного ребенка, вынужден довольствоваться чужим - не совсем и чужим, ребенком друзей. Такая подмена - им вполне по нраву. Увы, они допустили непоправимую ошибку. Слепцы, не заметившие, что их девочка незаметно стала нимфеткой - не без влияния их друга - Виктора. Не исключено, что Лена страдала недугом нимфомании, обусловленным каким-то расстройством. Чем иначе объяснить столь раннее половое влечение совсем юной девицы к взрослому мужчине?
Впервые я всерьез задумалась над их отношениями лишь тогда, когда мы встретились однажды у друзей Вити в присутствии Лены. Раньше она от таких посиделок уклонялась, видимо из-за серьезной ссоры с моим мужем. Я не исключаю того, что много раньше она навязывалась Вите, и тот не сумел или не захотел отказаться от ее детской привязанности. Хотя бы потому, что ему льстило внимание красивой и умненькой девочки, почти единственного читателя и почитателя его таланта. Между ними такая огромная разница в возрасте, что ни о какой близости, конечно, речь идти не могла. Но Лена, возможно, питала надежду, что в неотдаленном времени добьется от Вити большего внимания, а то и любви. Девочке, ставшей шестнадцатилетней, а затем и семнадцатилетней, видимо, мнилось, что она уже вполне созрела для любви взрослого мужчины, а не сопливых мальчишек, пытавшихся вскружить ей голову. Одному, впрочем, кажется, это удалось, если недвусмысленный намек на их с парнем любовный опыт, уступающий нашему - взрослых, действительно имел место, а не выдумка с целью подразнить Витю и пощекотать ему нервы. Она просила нас поделиться с ней таким опытом. И вообще вела себя вызывающе, провоцировала ссору между мной и мужем. Родители не могли ее унять, она уже давно вышла из-под их влияния. А влияния Вити лишилась после его женитьбы на мне. Он и стал главной мишенью ее нападок, на которые отвечал вполне миролюбиво, хотя в ее же духе. Видимо, их словесная дуэль доставляла ему даже удовольствие, он поглядывал на хорошенькую девушку с любопытством, пытаясь разгадать, что кроется за ее "приколами". Уже тогда, видимо, в нем проснулось влечение мужчины-самца, которому льстило, чуть ли не предложение Лены себя в качестве любовницы. И это на наших глазах - моих и родителей. Неслыханная наглость! При нас они открыто договорились о том, что при следующей нашей встрече (хорошо еще не наедине), Виктор принесет свои новые рассказы, а через несколько месяцев по случаю празднования восемнадцатилетнего юбилея подарит их ей.
Я никогда не устраивала мужу сцен ревности. Это просто глупо, и обычно приводит к прямо противоположному результату. Я и не стала комментировать поведение Лены, когда мы ушли от его друзей. Но Витя сам затеял ненужный разговор, то ли желая оправдаться передо мной, то ли проверяя, какое впечатление произвели на меня нападки его ученицы. Тогда я не скрыла своего отношения к вызовам, прозвучавшим с ее стороны. Я сказала, что не привыкла служить предметом насмешек, от кого бы они ни исходили - и тем более от психически не совсем нормальной девчонки, в которой к тому же взыграли гормоны. Выплескивать их на наши головы - по меньшей мере, дурно. Витя попытался взять Лену под защиту, оправдывая ее тем, что не подлежит оправданию только, на первый взгляд. Она, видите ли, слишком долго пользовалась его вниманием, привыкла к нему, но утратила и, как всякая женщина, а она все-таки, никуда не денешься, женщина - как это ни смешно, - ревнует его к другой женщине. Потому не следует на нее - все еще дитя - обижаться...
Многие мужчины умеют пускать пыль в глаза, но Виктор к ним явно не принадлежал. Возможно, поэтому пользовался доверием женщин, с которыми встречался до меня. Он предсказуем, что не столько недостаток, сколько достоинство. Недостаток лишь потому, что большинство женщин не желает знать, какое будущее ждет их с таким человеком, а оно, как правило, ничего хорошего им не сулит. Но достоинство с лихвой перекрывает этот недостаток, поскольку любящим женщинам очень важна искренность чувств их мужчин. Эти мужчины, как правило, не лгут, по крайней мере, лгать не умеют. Хотя... хотя, быть может, они тем самым заранее страхуются от сцен ревности и скандалов. Вот и Виктор в тот же вечер продемонстрировал мне подлинное свое лицо, заявив, что устал и хочет спать. Он действительно устал от бесконечных нападок, "приколов", намеков Лены и угрызений совести, вызванных не случайным характером этих придирок. Он действительно хотел спать, так как еще до ухода в гости чувствовал себя неважно. Но ему не следовало отворачиваться к стенке, игнорируя меня. (Обычно в таких случаях он заключал меня в объятья, и мы засыпали в них...)
Когда мы познакомились, то достаточно быстро стали любовниками, со временем у нас сложились такие отношения, что через год поженились. Почти три года мы состояли в браке, не ссорясь по существу, понимая друг друга и разделяя общие интересы. Да, он любил меня не так, как я его, позднее даже несколько охладел ко мне. Конечно, я не испытывала восторга от того, что нужна ему не так, как прежде, но такова природа любви - она не всегда пылает ярким пламенем. И если б не Лена, никакие особенные потрясения нас бы не ждали...
Следующая встреча с друзьями состоялась далеко не сразу, чему я только радовалась. Решила, что муж не столь уж увлекся Леной или понял, какую угрозу представляет для всех нас такое увлечение. И потому, как мне казалось, не форсировал новую встречу. Все свободные вечера и выходные писал новый рассказ, не подпуская меня близко к компьютеру - он вообще не любил, когда кто-нибудь совал нос в "полуфабрикаты", как он называл свои незавершенные или неотредактированные произведения. Я разделяла такую позицию мужа и не приставала к нему. Ждала, когда он сам созреет для читателя в моем лице. Когда созрел, заявил, что потерпел полное фиаско, ничего из задуманного не получилось, и новый рассказ не заслуживает труда и времени для чтения. Я не настаивала, хотя расстроилась, подозревая Витю в написании чего-то сугубо личного. Видимо, я не сумела скрыть свое настроение, так как он безмолвно усадил меня перед компьютером - мол, если хочешь, читай эту белиберду. И верно, ничего путного у Вити не вышло. Я не стала его расстраивать - комментировать. Много позже нашла в компьютере под отдельным файлом тот рассказ, который он писал все эти дни, рассказ о любви мальчика к взрослой женщине, скрыв его от меня и подменив другим, очевидно, написанным раньше. Ложь во спасение - нас обоих. Он еще не знал тогда, во что выльются его отношения с Леной...
Став любовниками (когда, не знаю), они держали в тайне свои интимные отношения. Но когда поняли, что их связь в любой момент может раскрыться, когда им стало трудно скрывать и скрываться, Лена сказала родителям правду - пусть не всю. И то лишь после того, как оба провели полночи вдвоем и вернулись домой, чуть ли не утром. Она не стала добивать родителей признанием в близости с Виктором, в которой я, зная мужа, во всяком случае, мало сомневалась. (Что я знаю, так это резкое охлаждение к себе мужа, его задержки на работе, нарочитое невнимание к Лене даже в те редкие дни, когда мы встречались с друзьями в их доме.)
Его не хватило на то, чтобы первым сказать мне об измене. Дождался, когда любовница сразит, как обухом по голове, родителей, оповестив их о своем намерении выйти за него замуж. Пришлось выслушать жалкий лепет Виктора о том, что он сам, того не желая, втрескался в Лену (я никогда прежде не слышала от него подобных вульгаризмов) и ничего не может с собой поделать. Что и она, на их беду (?), по уши втюрилась (очередной "перл") в него, потому он просит извинить его за возможные (?) страдания, причиненные мне. Видимо, я не смогла скрыть от Виктора свои эмоции. Он тут же стал говорить, что еще не уверен, готов ли связать свою дальнейшую судьбу с юной особой, понимая нелепость их брака... Я прервала мужа. Не могла дальше слышать непристойности. Чувствовала себя так, словно на меня вылили ведро с нечистотами, желала немедленно выйти из бесстыдной ситуации и унижения, в которые он погружал меня с каждым новым словом. Он не умел притворяться, изворачиваться, хитрить, и не настолько был туп, чтобы не понимать, как больно ранит меня, мою любовь и женское самолюбие. И уже по одной этой причине его объяснение - даже в собственных глазах - выглядело насквозь фальшивым и противоестественным. Фраза: "боялся поднять глаза" в данном случае вполне подошла бы. Он боялся. Быть может, впервые в жизни испытывал настоящий стыд за себя. Впрочем, что я знала о нем? Он неохотно и скупо рассказывал о своем детдомовском прошлом, и даже о жизни с матерью и отчимом говорил мало, видимо, несладко жилось ему с ними.
Конечно, я хорошо сознавала, что его страсть ко мне уже давно угасла, что он время от времени скорее исполняет супружескую обязанность, чем занимается со мной любовью. (Говорить о самой любви уже не приходилось.) Но я все еще питала слабую надежду - он не полюбит другую женщину. Ведь любовь - редчайший дар, пусть редчайшая болезнь. Я могла смириться с его редкими изменами, лишь бы он остался со мной. В конце концов, разве ему мало моей любви, моей страсти, моей привязанности, моей заботы о нем? Ведь он никогда не был неблагодарной скотиной. И полным дураком. Должен понять - и, думаю, понимал - что оставляет меня ни с чем, одну. Ведь по его вине у нас нет детей. Я щадила его. А теперь обвинение только навредит мне - я окончательно погублю себя, дам ему повод для самозащиты (ах, ты какая!), притуплю чувство вины и раскаяния, на которые он так неуклюже сподобился. У меня кашей полна голова, я не слушала его больше - разговаривала с собой, понимала, слово "сподобился" тут не подходит, его нужно (кому это нужно?!) заменить другим. Я пыталась найти замену, но она не появлялась в моем разгоряченном мозгу. Мне стало даже смешно, какая я все же редкая дура. Погубила свою молодость на этого жалкого человека, который не находит, как ни ищет (писатель?!), вразумительных слов для объяснения своего поведения. (Его нельзя понять - а, значит, и объяснить нельзя. Хотя чего уж там - все проще пареной репы, все настолько банально, я попала в миллионный поток лжи, предательства. Чего я от него хочу, если он признался в измене, впрочем, он в ней не признался, напротив, кажется, что-то блеял относительно того, что верен мне до сих пор - до каких?! Он не приспособлен самой сутью своей - жизнерадостного весельчака, умеющего только одно - радоваться жизни, той жизни, на какую себя настроил, - сопротивлению той жизни, которая ему не по нутру, другими словами, нежизни. Нет, старушка, сказала я себе, словно абстрагировавшись от себя, ты просто спятила. Разве не поняла еще два года назад, что нелюбима им, что он влачит с тобой существование только потому, что не встретил никого лучше тебя (какой бы он сам ни был)?...) Я прервала ход своих мыслей и тихо сказала ему, постылому (дурацкое слово): "Тебя мало убить. Уходи! Оставь меня одну".
Я пыталась убедить себя, что с его уходом от меня (но куда он денется, куда уйдет? - некуда же!) я ничего не потеряю, так как он, в сущности, пустое место, пустомеля, ни богу свечка, ни черту кочерга, баловень (добро бы судьбы!) и в постели последнее время невесть что - отбывает повинность, не вызывая у меня и подобия того, что раньше. Я всеми силами своей души старалась настроиться против мужа (еще мужа), но он никак не становился постылым. Вызывал жалость (что за дикость, за что мне его жалеть?!), а не отвращение. Я испытывала еще большую потребность в нем, хотя бы - в его присутствии. Была готова делить его с кем угодно, даже с Леной, если б только он согласился на это - она бы согласилась, прежде всего. Но ведь он, кажется, просит у меня развода. И в то же время - что еще не готов разводиться со мной. Значит, не чувствует уверенности в любви к этой девице. Или боится, что она через какое-то время поймет, за какое ничтожество вышла замуж. Не настолько же он самоуверен, не полный идиот, если любит ее, чтобы не испытывать сомнений. Ведь между ними пропасть в целых пятнадцать лет. Не так много? Да, если б он был материально обеспеченным человеком, способным предоставить своей любимой сносное существование. Она еще учится, родители помогать не станут, а она привыкла жить на широкую ногу. Он это знает. И пусть жил сегодняшним днем, как большинство наших людей, но не задумываться над самым близким будущим новой своей семьи не мог. Что он из себя представляет? Кому он будет нужен, какой есть? Страсть, влюбленность Лены, многие годы не разделяемая им, пройдет, серые будни не оставят от нее и следа. Он - без царя в голове, без денег, без квартиры, почти бомж. Как проживет без чужой опеки над собой, без внимания, любви, прощения ему всех его недостатков? Даже мне, любящей мужа, порядком надоели его анекдоты, шуточки, прибаутки, пустое веселье, полная беззаботность, отрешенность от действительной жизни. Нельзя же быть вечным гостем на Земле, рано или поздно таких людей настоящие хозяева жизни выгонят в зашей (уже выгнали!). Нет, я ошибаюсь. У Вити другая правда. Он совсем иного мнения о себе. Я слишком сильно оберегала его покой все эти годы, не говорила ему того, что думаю о нем. И думала ли так раньше? Не думала, не хотела задумываться, так как мне с ним любо, хорошо. С таким, какой он есть. И, кто знает, любила бы я его - другого?
Я сидела и обливалась слезами. Моя душа осиротела, а тело опустело. Мне никто, кроме Вити, не нужен. Меньше всего я нуждалась в это время в его друзьях. Но именно мать Лены позвонила и сказала, что мы - пострадавшие - должны срочно встретиться и найти выход из создавшегося положения, пока еще, быть может, не поздно. Я устало ответила, что не желаю из него выпутываться. Что будет, то будет. Во мне заговорила гордость. Она сдавливала горло, я боялась разрыдаться. Ленина мать настаивала на встрече, словно можно что-то исправить. Она горячо доказывала мне, что мы поруганы и не должны молчать, пускать все на самотек.
И тут меня осенила дикая мысль. Что, если всем нам встретиться - всем пятерым? Не станем выяснять отношения (они ясны, как день), а спокойно, по-деловому, обсудим наши дела... После чего последовал примерно такой диалог между нами.
-Ты не в своем уме! Какие еще дела? Им втемяшилось в голову пожениться. Тебе это известно? Пожениться! Твоему бездельнику и недоумку захотелось осквернить мою едва достигшую совершеннолетия дочь, если он еще раньше уже не совратил Лену. Втерся в наше доверие, можно представить, что он с ней делал, что говорил? Они женятся, тебя это не смущает?
- А что мы в состоянии предпринять? Виктор поставил меня перед фактом...
- В каком смысле? Они уже живут вместе, спят друг с другом? Он это тебе сказал?
- Он просил у меня развода. С меня и того довольно.
-Значит, ты капитулировала, сдалась на милость судьбы? Отказываешься бороться за мужа? Или ты уже не любишь его?
- Ему не моя любовь нужна. Ленина. Похоже, что она полюбила Витю еще раньше, чем он - ее. Посмотрим, что из их затеи выйдет (Я сама не верила в то, что говорю).
-То есть ты даешь своему развратному мужу развод?
- Пусть возьмет, раз хочет. Я подавать на развод не собираюсь.
-Он подаст, не сомневайся. Они уже сговорились друг с другом. Когда ей исполнится восемнадцать лет, никто не сможет ее остановить.
- Пустыми заклинаниями и громкими речами их не остановишь.
-У тебя, верно, крыша поехала еще больше, чем у нас. Разве не ты только что предложила встретиться всем нам и обсудить создавшееся положение?
-Я. Если тебе удастся уговорить свою дочь выйти на ковер. Я бы на их месте послала нас куда подальше. Зачем им, все решившим, раздеваться перед нами? (Тут я представила это в буквальном смысле слова и прониклась к себе отвращением.)
-Ты с ума сошла! Такое и в мыслях допускать нельзя. Даже как сравнение. Или у тебя, что на языке, то и на уме?
- Если тебя волнует только одно это, тогда...
- То, что мы, родители, проглядели дочь, нас не извиняет. Но мы с утра до вечера работаем, не видим ее. А ты-то как не заметила исчезновений мужа?
- А он никуда не исчезал. Приходил вовремя и не давал мне никаких поводов сомневаться в себе.
- Я всегда чувствовала, когда мой муж мне не то что изменяет, а только думает о другой женщине. А ты? У вас не было никаких проблем, понимаешь, что я имею в виду?
- Других женщин у моего мужа при мне не было, если ты это желаешь знать. Я уверена, что до сих пор он не изменял мне.
- Лена утверждает - они еще не близки друг с другом. Не знаю, радоваться или огорчаться данному обстоятельству... Ты удивлена? Да, да. В своих мечтах она воображает больше, чем получит. Или твой муж способен на такие подвиги, что окончательно покорит ее?
- Твой способен? Тогда и мой...
- Я, моя дорогая, люблю своего не до потери сознания. И он - меня так же. Что позволяет нам жить в мире и согласии. Проехали эту скользкую тему. Что ты думаешь о Лене и твоем муже, только откровенно?
- Мой муж - всего-навсего мужчина. А твоя дочь - извини, настоящая нимфоманка. Видимо, она уже достаточно давно положила на него глаз.
-Давно у тебя сложилось такое мнение? Где ж ты была раньше?
-Я не присутствовала при их забавах. Это вы потворствовали их игрищам. Так что все упреки обратите в собственный адрес.
- Все, дорогая. Перестанем обмениваться "любезностями". И мы, и ты, извини за ненормативную лексику, просрали наших любимцев, и в равной степени в том повинны. Согласна? Надеюсь, ты не выгнала мужа из своего дома?
- Почти выгнала. Но, думаю, поскольку ему некуда пока уйти, вернется. Когда увижу его, что передать?
- Постарайся убедить своего муженька в необходимости встречи для обсуждения на трезвую голову нашей общей проблемы. Можешь сказать ему, что мы не хотим, чтобы наша дочь скиталась по углам, ела, черт знает что. Не для того мы, ее родители, вкалываем от восхода до заката, чтобы она жила впроголодь. Он должен задуматься о судьбе своей любимой. Кто знает, может быть, нам удастся найти приемлемый для всех выход из тупика. Одним словом, запудри влюбленному самцу мозги, это не так трудно. Нам сложнее вразумить свою дочь - она чертовски умна и упряма одновременно. Если удастся внести раскол в их ряды - а это возможно лишь том случае, если Виктор проявит малейшую нерешительность хотя бы на словах, - тогда мы выбьем у Лены ее главный козырь - его любовь к ней. Ведь она наивно полагает, что с милым жизнь в шалаше. А он - несмотря на свое легкомыслие - не может не задумываться, что и шалаш ему не по средствам. Даже в том случае, если сперма ударила в его голову так сильно, что он потерял разум.
- Не знаю, что и куда им обоим ударило. Но он говорил о разводе.
-Настаивал на нем?
- Ты ж его знаешь. Уверенности в его голосе не было.
- Тогда не все еще потеряно. Я беру на себя роль главного обвинителя. Скажу ему, что никто их у себя не приютит, и не станет содержать за свой счет. На его зарплату им не прожить - чтобы снять комнату, придется заплатить половину зарплаты. Посмотрим, что он на это скажет?
- Он не успеет и рта раскрыть, как твоя дочь встанет и произнесет гневную речь: они проживут без чьей-либо помощи.
- А я спрошу у Виктора, что он, взрослый мужчина, взявший на себя ответственность за женитьбу на студентке, еще не вступившей во взрослую жизнь, думает по данному поводу.
- Он промолчит.
- Для начала и этого довольно. Если он проявит малейшую нерешительность, нам удастся вбить клин в их отношения. Лена потеряет веру в него.
- Ты явно недооцениваешь ум своей дочери. Она понимает, какие цели мы преследуем, и легко догадается, куда мы клоним.
- Лена любит родителей. Не желает терять - и нас самих, и нашу поддержку - любую. Особенно материальную. Она учится, Университет нужен ей никак не меньше, чем замужество. Да, она влюблена и упряма, как дьявол. Но не глупа. И нуждается в компромиссе. Если только мы уговорим ее встретиться с нами, значит, есть шанс убедить их не спешить. И твой Виктор должен понимать...
-Против их любви никакие разумные доводы не подействуют...
- Какая, к черту, любовь?! Он запудрил девчонке голову, вызвал интерес к сексу, воспользовался ее неопытностью.
-Как бы то ни было, боюсь, мы бессильны противостоять их чувству.
- Особенно в том случае, если они спят друг с другом? Или, по-твоему, это уже не имеет значения?
- Не думаю, что Виктор так далеко зашел. Все же у него есть совесть.
- Ты так старомодна? Или только потому, что моя дочь все еще девственница (предположим такое), он, исходя из моральных соображений, не посягнет на ее целомудрие? Он, моя дорогая, как все мужики, обыкновенный кобель. Хотя достигает своих целей тихой сапой...
- Я не желаю это обсуждать. Так мы можем далеко зайти.
- Хорошо. Ты права. Все еще любишь своего прохвоста?
- Это, извини, мое дело. Поговори с дочерью, если она пойдет на встречу, то и Виктору некуда будет деваться. Без ее согласия он не придет.
-Извини меня за несдержанность. Пойми правильно...
- На твоем месте я бы не такое наговорила. Кому из нас хуже, вопрос. Можешь не извиняться. Позвони, когда получишь ответ дочери...
Матери Лены удалось сломить сопротивление дочери. Наша встреча состоялась. Протекала она не так бурно, как сумбурно. Мой муж предпочел уйти в кусты, отмолчаться. Ленин отец сдерживал свой гнев и только сверкал очами. Видимо, они с женой договорились о своих ролях. Очевидно, ему было уготовано выступить позже. Взять заключительное слово в качестве обвиняющей стороны...
Мы пили чай, и ни до чего договориться не могли. Лена, как я и ожидала, не давала рта раскрыть Вите (впрочем, он и не пытался). Она сразу отказала родителям в праве вмешательства в свою жизнь. Заявила, что они с мужем проживут как-нибудь, заранее понимая, на что идут. Я посмотрела в сторону Виктора. Он даже не кивнул в знак согласия с любовницей. (Если она не стала таковой раньше, то поспешила достичь поставленной перед собой цели накануне нашей встречи. Виктор, видимо, нашел место, где они провели ночь, по всему видно бурную, так как он - хотя прошло достаточно много времени после нее, - выглядел утомленным и вялым...)
Внезапно его взгляд остекленел, и он упал со стула. Можно сказать, замертво, но дышал. Вызвали врача. Он спросил у меня, были ли у мужа какие-нибудь серьезные сердечно-сосудистые заболевания. Я ответила, что на своей памяти ничего подобного не наблюдала. Тогда Лена вспомнила об угрозе отца убить Виктора, если тот посмеет стать ее любовником или мужем. Она заподозрила возможность отравления. Дальнейшая проверка показала, что в организме мужа нашли следы сильного снотворного, которое могло стать своего рода катализатором сильного сердечного приступа. Я в этом ничего не понимаю, но версия умышленного отравления Вити ее родителями могла, на мой взгляд, иметь место. Родители прекрасно понимали - особенно после ночи, проведенной Виктором и Леной, - любовники от своего намерения не отступятся. И потому заранее припасли нечто такое, чтобы подсыпать или подлить в чай Вити, если ничем иным не удастся их остановить. Лена сама напомнила об угрозе отца убить Витю...
Не обошлось без взаимных подозрений и обвинений. Я поддержала Лену, а ее мать - в свою очередь - не преминула вспомнить о моих угрозах в адрес мужа. Я не стала отпираться и подтвердила сказанные мною сгоряча слова Вите о том, что его мало убить, когда узнала о предательстве, возможно, еще не свершившемся, но неотвратимом. Только не помню, чтобы в своем разговоре с матерью Лены, говорила ей это. Но как она узнала и повторила слово в слово мои слова?
У каждого из нас был мотив для убийства Вити. Даже у Лены, которая могла разочароваться в любовнике по понятным причинам. Я меньше всего тут имею в виду его мужскую несостоятельность в постели, хотя и ее отрицать не смею. Скорее всего, весь тот период, когда их отношения привели к мысли о браке, Лена день ото дня получала косвенные основания - пусть неосознанно - полагать, что совершает ошибку, уступая своему чувству. Когда Витя понял, что влюбился в нее, и начал с ней встречаться - тайно от всех нас, - она не устояла против его - не домогательств, нет, - против осуществления давнишней мечты, которую лелеяла с детства. Но позднее реальность вошла в противоречие с фантазией. Ее чувства и ощущения стали контрастировать с прежним представлением о любви. Однако она решила идти до конца, наперекор всему. Возможно, не встреть такого яростного сопротивления со стороны родителей, она бы не стала форсировать отношения с Витей. Вполне бы устроила - на какое-то время - близость, которая, в конечном счете, привела к пониманию, чего стоит их любовь.
У меня есть своя версия отравления - пусть случайного - мужа. Лена могла сознательно вывести любовника из игры, в которую мы их втянули. Чтобы он ничего не испортил, был при нашей общей встрече бессловесным, безропотным и не помешал ей противостоять "врагу". Но она явно перемудрила, дав ему слишком большую дозу лекарства, которое, как оказалось, в таких дозах представляет угрозу для жизни....
У всех у нас были основания для отравления. И у меня - не в последнюю очередь. Но я к нему не причастна. Быть может, никто его не отравлял. Он сам принял это лекарство, чтобы выйти из того тупика, в который себя загнал. И переусердствовал. Врачи боролись за жизнь моего мужа. И я молила Бога, чтобы он остался жив. Даже в том случае, если уйдет от меня. Я любила его, чтобы желать ему смерти...