Альберту Ивансу было шесть лет, когда мама, собравшись днем в гости к своей школьной подруге, миссис Лэнгкейбл, взяла его с собой. Миссис Лэнгкейбл овдовела и вела огородную ферму милях в десяти от Ридвилля. Она их ждала, и когда увидела, как автомобиль сворачивает с главной дороги, поспешила навстречу к воротам. Следом за ней шел высокий старик с загорелым морщинистым лицом.
Поздоровавшись с подругой, миссис Лэнгкейбл представила его:
- Кэти, хочу познакомить тебя с моим кузеном из Старого Света. Он здесь давно не бывал и приехал нас навестить.
Старик сказал:
- Я доктор Альберт Эрлих. Эмма, кажется, забыла назвать мое имя.
Его английский был безупречен, но говорил он с легким иностранным акцентом.
Миссис Иванс засмеялась:
- А теперь, позвольте мне, доктор Эрлих, представить вам этого человека - и она показала на стоявшего рядом мальчика. - Познакомьтесь, пожалуйста, с моим сыном. Он тоже Альберт.
Старик и мальчик посмотрели друг на друга и пожали руки. То, что они носили одинаковое имя, сразу подружило их и, пока женщины, смеясь, вспоминали прошлое, доктор показывал своему тезке ферму. Ближе к вечеру они пошли забрать яйца у несушек, а, вернувшись, уселись на ступеньках кухни и смотрели на опускавшееся за дубовую рощу солнце.
Миссис Лэнгкейбл и миссис Иванс всё еще разговаривали в доме, и Альберт ясно слышал их голоса.
- Моя мама тоже родилась в Старом Свете, - сказала миссис Лэнгкейбл. - Ты помнишь ее, Кэти? Как мы исподтишка подсмеивались над ее английским? Доктор Эрлих ее двоюродный брат, и она столько рассказывала о нем, когда была жива. Она гордилась им, и они переписывались. Я просила его перебраться сюда жить со мной из-за мамы.
Альберт с любопытством смотрел на старика, но понял, что тот даже не слышит слов миссис Лэнгкейбл. Мысли его были далеко, а глаза устремлены на садящееся солнце. Вдруг он заговорил:
- Ты когда-нибудь слышал историю о первом закате?
- Нет, сэр, - ответил Альберт. - Нет? сэр, никогда.
- Доктора Эрлиха, я думаю, хорошо знают в его стране, - предположила миссис Иванс. - Такой достойный мужчина. И какие манеры!
- Его во всём мире знают, - добавила миссис Лэнгкейбл. - Больше, чем ты можешь представить.
Доктор приподнял подбородок, задумчиво кивнул и начал свой рассказ:
- Случилось это давным-давно, задолго до того, как родился Христос, даже до того, как люди узнали о нашем Боге. Была некогда земля, похожая на нашу, только не круглая, как наш мир, а походила на мельничное колесо с двумя плоскими сторонами, и поэтому звалась Колёсия.
Нижняя часть колеса была погружена в океан, - продолжил старик, - а верхняя, конечно, обращена к небу. И как раз здесь, где мы сейчас, жили древние языческие боги. У Богов было много прекрасных мест, где они могли бы жить, но самым чудесным из всех было Солнце. Ранним утром, мой дорогой Альберт, солнечный дворец поднимался над восточным краем колеса так же, как над нашим миром сегодня, и начинал свой путь по небу. От него исходили весь свет и всё тепло, и жившие там люди, колесяне, это хорошо понимали. Поэтому когда они видели, что солнечный дворец появился опять, они вылезали из своих нор в скалах, поднимали глаза к небу и совершали свои лютые жертвоприношения.
Весь день у колесян было солнце, которое их грело и дарило им свет, но когда оно заканчивало свой путь по небу и достигало западного края колеса, оно уходило в неведомые страны, а Колёсия погружалось во тьму и холод, покуда солнце не возвратится.
Доктор Эрлих замолк на миг, улыбнулся и опустил глаза на своего тезку, который сидел на ступеньке под ним. Потом он нагнулся, будто хотел положить руку на мальчика, но, как бы вспомнив что-то, выпрямился и продолжил рассказ:
- Жизнь на Колёсии была ужасна. Люди там прозябали в холоде и убожестве на угрюмой и скалистой земле, и никогда не ели досыта. Ничего вокруг них не было, кроме океана, неба и больших соленых болот.
Можно подумать, Альберт, что общие невзгоды должны были бы сблизить колесян. Жаль, но этого не случилось, потому что они были злопамятны, жестоки друг к другу и вечно вздорили. Только это они и знали.
- А как выглядели колесяне, расскажите мне, доктор Эрлих?
Старый доктор задумался на минуту, сморщив губы.
- Они были толстые и неуклюжие, - начал он, - их спины не распрямлялись до конца, как у нас. У них были длинные руки, короткие кривые ноги, на голове росли грубые рыжие волосы, а рот был всегда полуоткрыт.
Так прошли века, и вот у колесян родился необычный мальчик. Тут и начинается наш рассказ. Сперва этот мальчик выглядел как и другие колесяне, но было в нем что-то отличавшее его от них. Видишь ли, Альберт, этот странный мальчик не верил в жестокость и кровопролитие, которые он видел каждый день, и говорил об этом, когда подрос настолько, что смог выражать свои мысли. Но когда он пытался рассуждать о вещах, в которые верил, такие как справедливость, доброта и милосердие, колесяне не могли понять, о чем он говорит, потому что никогда раньше не слыхали о таких вещах.
Если бы он немножко отличался от них, они, конечно, сразу же убили бы его и выбросили из памяти. Но они стали его бояться и думали, что он служит могучему демону. Поэтому они только изгнали его из племени камнями и дубинами и оставили умирать на болоте от холода и голода.
Альберт поднялся на ступеньку ближе к доктору и пристально посмотрел ему в глаза.
- Как звали этого мальчика? - спросил он.
- Его звали Сурд. Как ты думаешь, это подходящее имя для такого рассказа?
- Да, сэр.
Доктор Эрлих встал и подошел к полке с ковшом воды. Он медленно отпил, будто обдумывая дальнейшие слова, а его загорелое горло поднималось и опускалось с каждым глотком. В тишине Альберт услышал, что его мать и миссис Лэнгкейбл снова завели разговор.
- Да, Кэти, кузен Альберт выглядит сейчас совсем не плохо. Это потому, что он так много бывает на солнце и на воздухе. Но если бы ты увидела его, когда он приехал в первый раз, такой больной и бледный. Совсем исхудал: одна кожа да кости. Думаю, это от того, что он просидел в тюрьме так долго.
- Какой ужас! - потрясенно воскликнула она. - Его действительно посадили?
- Да, Кэти, - ответила миссис Лэнгкейбл. - Посадили. Его действительно посадили.
Кончив пить, доктор Эрлих обернулся к мальчику и заговорил, жестикулируя пустым ковшом.
- Не удивительно, что колесяне не знали, как поступить с Сурдом. И впрямь перед ними возникла загадка, потому что случилось великое: среди них родился первый человек. Не думаю, что даже Сурд понимал это, но если он действительно был первым человеком, как до сих пор полагают некоторые ученые то это был великий момент в истории человечества. Ты согласен, Альберт?
- Да, Сэр, - сказал Альберт и добавил: - Могу поспорить, что Сурд не умер, как они все думали.
Доктор Эрлих засмеялся и опустил руку на голову мальчика.
- Ты прав, Альберт. Не было такой беды. Сурду каким-то образом удалось выжить. Он вырос и стал человеком.
- А каким он был Сурд, расскажите доктор Эрлих?
- Ну, - медленно ответил доктор, - на первый взгляд он был таким же, как другие колесяне. Спина его не была совсем прямой, и ходил он, как и все они, на коротких кривых ногах. Как и у них, длинные рыжие волосы падали ему на плечи. Но его голубые глаза не были холодными и жестокими, как у них. Мне представляется, что если бы кто-то взялся назвать основное его отличие от других колесян, то было бы оно именно в этом.
Но, - сказал доктор Эрлих, - больше всего удивило бы колесян, если бы они могли это осознать, что Сурд совсем не держал на них обиды, хотя они обошлись с ним так дурно. Он лишь хотел, чтобы они поверили в его новые идеи, и лежал часами на камнях, раздумывая, как ему этого добиться. Ситуация в те дни казалась ему безнадежной, потому что, если бы он даже попытался приблизиться к кому-то из колесян, они либо бежали бы в ужасе, либо забросали бы его камнями. Положение казалось безвыходным. Ты согласен, Альберт? Но он не сдавался. И вот как-то раз он огляделся и увидел, как унылы и серы были небо и вся Колёсия, как мало в ней цвета, и он увидел, как осуществить свой замысел.
Слева спускался по тропинке сосед. Он остановился, увидев старика, и помахал ему рукой.
- Здорово, доктор Эрлих! Как дела у миссис Эммы?
Доктор помахал ему в ответ:
- Отлично. Лучше быть не может. Спасибо.
Когда сосед отошел, доктор Эрлих повернул голову и опять посмотрел на закат, который, казалось, с каждой минутой становился всё ярче.
- Это один из друзей моей кузины Эммы, - объяснил он, улыбнулся и насмешливо покачал головой. - Я уже виделся с ним раза три но понятия не имею, как его зовут, потому что Эмма, представляя людей, никогда не называет имени.
Он опять улыбнулся, сел рядом с мальчиком на верхней ступеньке и охватил рукой свое колено.
Но мальчика не интересовали эти подробности.
- Что же придумал Сурд? - спросил он.
Доктор Эрлих ответил:
- Ему, наверно, пришла в голову очень странная мысль, или колесяне могли бы подумать о ней, что она странная. Но мне она представилась самой чудесной из всего, что я слышал.
Мальчик пододвинулся к доктору на ступеньке, неотрывно глядя ему в глаза.
- Сурд хотел сделать очень простую вещь, в самом деле, как и все чудесные вещи, она была очень простой. А захотел он сделать вот что: раскрасить серое безрадостное небо в разные цвета.
Старик остановился, улыбнулся и погладил свою белую бороду. Он медленно наклонил голову, и взгляд его был отрешенный.
В доме опять заговорила миссис Иванс:
- Несчастный человек! Сколько бед на него свалилось! Надеюсь, Альберт не очень ему надоедает. Если бы я знала всё это раньше, я бы усадила его с нами.
- Да что ты! Ничуть не надоедает, - сказала миссис Лэнгкейбл. - Вот уже сегодня доктор проговорил с ним дольше, чем со всеми нами за три месяца.
- С минуты, когда у него появилась эта великая мысль, - продолжил доктор Эрлих, - Сурд не мог думать ни о чем другом, и прежде всего он выбрал лучшее место на небе для своей работы, там где солнечный дворец пересекал край колеса перед самой ночью. Там была высокая гора, а ее большой выступ нависал над океаном.
Тогда Сурд сделал себе несколько кистей и отложил их в сторону. Потом он стал искать краски для работы, но нашел только скучного цвета ягоды. Они не радовали глаз, но раз уж ничего лучшего всё равно не было, он собрал их и однажды утром принялся за работу. Было уже далеко за полдень, когда он добрался до верха горы и вышел на ее выступ. Всё получилось так, как ему представлялось: небо было так близко в этом месте, что протянув руку, он мог до него дотронуться.
Тогда Сурд разложил ягоды в ямки выступа сообразно их цвету. Потом он растолок их и залил ямки водой, опустил в эту смесь кисти и стал раскрашивать небо. Но краски тускнели и бледнели, едва он успевал их нанести. Работал он долго, не желая отказаться от своего дела, но израсходовав все краски, увидел, что показать ему нечего. Небо над ним закрылось и всё стерло.
Доктор прервал рассказ и посмотрел на мальчика рядом с ним. Альберт улыбнулся и подвинулся к нему еще ближе, а доктор неожиданно поднял руку и охватил ей мальчика. Так они посидели несколько минут, и доктор вернулся к рассказу.
- Когда краски Сурда изменили ему, он знал, что теперь сделает. Он опять залил ямки водой и вырвал свой длинный рыжий волос, бросил волос в одну из ямок, и вдруг вода в ней стала ярко-желтой. Тогда он опустил в нее кисти и снова стал красить небо. На этот раз краска держалась крепко. Желтый цвет растекался по небу длинными дрожащими линиями и становился лимонным по краям. Сурд сперва обрадовался тому, что ему удалось сделать, но тут же покачал головой, потому что не был вполне доволен своей работой. "Тут не хватает красного, - неодобрительно сказал он. - Нужно добавить немного красного".
Тогда Сурд разорвал свое тело камнем и добрался до сердца. Он немного подержал сердце в руках, а потом осторожно опустил во вторую ямку, и вода в ней обрела восхитительный насыщенный красный цвет, какого никто, дорогой мой Альберт, дотоле не видывал. Сурд коснулся красной краски своей кистью и раздался мягкий жужжащий звук. Тогда Сурд стал расписывать небо красным цветом, а краска и на этот раз держалась крепко. Потом он смешал красную краску с желтой так основательно, что они стали неразлучны.
Доктор Эрлих замолчал на минуту, откинулся на ступеньки и закрыл глаза. Альберт вновь услышал голос матери:
- Была ли у доктора Эрлиха семья в старой стране, Эмма?
- В этом самый ужас! - ответил миссис Лэнгкейбл. - Я велела себе: "Ни за что не расскажу Кэти эту часть истории, даже если она попросит!" Всё было так нелепо. Кузен Альберт и его семья в жизни никого не задели. - Она глубоко вздохнула. - Сейчас уже всё позади, но я не могу представить, как кузен Альберт всё это перенес, но сумел. Я бы на его месте сдалась или давно сошла с ума.
Старик открыл глаза, сел прямо и продолжил свой рассказ:
- И вот, Сурд стоял на скальном выступе и смотрел на свою работу. "Кто бы мог подумать, что все эти яркие цвета таились во мне, - спросил он в удивлении". Он поднял руки и запел, на что имел право больше всех живущих. Но вскоре он замолк и упрямо покачал головой. Картина всё еще не была совсем правильной, и он это знал. "Теперь ей не хватает голубизны, - сказал он. - Она будет совершенной, если придать ей немного синего цвета".
Он сел на выступе скалы и горько зарыдал, потому что прекрасно понимал, что если он сделает то, что непременно должен сделать, чтобы закат достиг совершенства, он сам никогда не сможет увидеть свою работу во всей ее красе. Перед смертью он будет лишен даже этой радости. Тогда он взглянул вверх и увидел солнечный дворец прямо над своей головой. Вскоре он пройдет через край колеса, земля вновь станет темной и холодной, и поэтому ему нужно спешить.
Тогда Сурд нашел в себе отвагу, в которой он нуждался. Он встал и подошел к третьей ямке и вынул над ней свои голубые глаза. Он опустил свои глаза в воду, взял кисти и стал раскрашивать небо цветом, который был голубее самого голубого сапфира, и вновь краска держалась крепко. Голубой цвет смешался с красным и желтым и породил никогда прежде невиданные глубокие и нежные тона. Цвет залил небо с севера до юга, сверху и донизу. Сурд красил быстро, и когда голубая краска закончилась, он упал в изнеможении, и его слепые глазницы ненасытно обратились к первому закату.
Голос старика стал еще мягче.
- Через какое-то время большие языческие боги посмотрели с неба вниз на землю, и были весьма расстроены тем, что кто-то исказил их владение, сделав его живым и сияющим всеми цветами радуги, таким, как ты видишь его сейчас, мой дорогой Альберт.
В один миг доктор Эрлих и мальчик повернули головы и посмотрели на закат перед собой. Он сверкал во всём великолепии, а западное небо расчертили длинные алые, золотые и пурпурные полосы. Казалось, лиловые и зеленые тона достигли высших пределов, и даже облака на востоке стали снизу жемчужными и розовыми.
Первым опустил глаза доктор. Он улыбнулся, коснулся головы мальчики и мягко сказал ему:
- Да, мой дорогой Альберт, когда боги посмотрели вниз и увидели, что натворил Сурд, возникало среди них большое смятение. Они пришли в ярость и вместе с тем в недоумение, но когда увидели Сурда, лежавшего на выступе скалы, они поняли, что случилось, и послали к нему гонца. Так Сурд оказался перед лицом великих языческих богов, если мы поверим всему, что рассказали его последователи в Колёсии своим внукам и правнукам.
Старый доктор распрямил ноги и вздохнул.
- Я представляю себе, - продолжил он, - каким ничтожным и беспомощным должен был казаться Сурд в таком обществе, но он, дорогой мой Альберт, нисколько не страшился их и не собирался стереть свой закат с неба, как бы они ни пугали. Он только отрицательно качал головой на их угрозы и отвечал: "Можете ли вы измыслить муку, какой я еще не испытал?"
Тогда он встал и заговорил:
- Может быть, когда люди в Колёсии поймут мой закат, они отвергнут ненависть, жестокость и несправедливость, как это сделал я. Может быть, они, наконец, поймут то, что я хотел им сказать, и поверят в милосердие, доброту и любовь, как верю в них я.
Поэтому когда боги увидели, что ничего не смогут с ним поделать, они убили его, думая, что избавившись от него, они избавятся и от закатов. Для верности они размололи его тело между двух жерновов и развеяли прах по ветру, чтобы он никогда не осквернил солнечный дворец. На этом и кончается наша история.
Доктор Эрлих усмехнулся ласково и пристыжено. Он достал трубку и набил ее, уплотняя табак тонкими потемневшими пальцами, подхватывая просыпавшиеся через край крошки и слегка пристукивая их. Когда он раскурил трубку, он улыбнулся, плотнее обнял мальчика и опять посмотрел на небо.
- Вот, дорогой Альберт, - сказал он, помолчав, - каковы голые факты, но рассказ вовсе не заканчивается на этом месте. Он из тех рассказов, которые только начинаются, когда все факты уже известны.
Доктор задумчиво сузил глаза.
- Да, рассказ, конечно, мог закончиться на этом месте, если бы языческие боги, вместо того, чтобы развеять прах Сурда, собрали его, запечатали в сосуде и где-то спрятали. Но это, как мы знаем, не пришло им в голову.
Доктор Эрлих затянулся с еле слышным всасывающим звуком.
- Да, - повторил он, - языческие боги совершили ошибку, когда развеяли прах Сурда, потому что прах его разнесли ветра, и часть его вновь осела на Колёсию. Часть осела и на нашей земле в те давние дни, но это были только крошечные пылинки... Видишь ли, Альберт, эти боги не понимали, что дух Сурда не уходит в небытие с его смертью. Его прах заключал в себе часть его духа, и с тех пор, как только такая пылинка коснется человека, в нем вспыхивает нечто подобное маленькому первому закату. Такие люди становятся истинными последователями Сурда. Они самые прекрасные люди земли, и подтверждают это своей жизнью или своим трудом. Каждый сообразно своему таланту передают послание Сурда о красоте, милосердии, и любви.
Старый доктор наклонился вперед и погрузил свое лицо в чашечку рук. Когда он снова заговорил, речь его была медленной, как если бы он впервые вкладывал в слова мысли, которые долго втайне обдумывал.
Иногда Бывает, - заговорил он опять, - что какой-то человек столь достоин доверия, или порошинка Сурда проникла в него так глубоко, что он становится велик, как сам Сурд. Эти великие люди не единственные последователи Сурда - они его дети, их предназначение отвратить мир от жестокости и ненависти и вернуть его обратно к спокойствию и достоинству.
Мальчик помолчал немного, обдумывая слова доктора, и спросил:
- Ты один из сыновей Сурда?
- Нет, - печально ответил старик. - Я не оказался среди избранных. Мне не была оказана эта высокая честь. Я лишь один из тех, кто поверил.
В эту минуту миссис Лэнгкейбл и миссис Иванс вышли на крыльцо. Миссис Иванс держала в руках шапочку и пальто своего сына: пора было возвращаться домой. Увидев их, доктор Эрлих встал со ступенек и сказал, что для удобства он выведет их машину из-за амбара, где он ее припарковал, проедет по дороге и оставит ее перед домом. Миссис Иванс посмотрела на его удаляющуюся фигуру и грустно покачала головой.
- Просто невозможно поверить в то, о чем ты мне сегодня рассказала. После этого можно совсем утратить веру и уступить отчаянию. Сама я не могу представить, как он вынес всё то, что ему пришлось. Я бы не смогла, я это знаю.
- Для меня в этом тоже какая-то тайна, - сказала миссис Лэнгкейбл. - Иногда мне кажется, что она находит утешение и надежду в том, о чем мы ничего не знаем.
Мальчишка вдруг оторвался от матери и побежал к амбару, куда пошел старик. Он был еще так мал, что борозды в его мозгу еще не сомкнулись, и глубокие первобытные части его существа не закрылись для сознания. В этот полдень он воспринял рассказ старика всем своим существом, а несообразности этой истории не вызвали в нем протеста. Неким образом она показалась ему даже более реальной, более осмысленной, чем десятки явлений, которые он каждый день признавал истинными, даже более достойными доверия, чем жестокости, о которых говорили его мать и миссис Лэнгкейбл.
Доктор Арнольд стоял у амбара, будто предвидя, что мальчик придет и поджидал его. Арнольд заговорил, едва переведя дыхание, неотрывно глядя в лицо доктора.
- Ветер всё еще разносит прах Сурда над миром?
- Да, - ответил старик. - Не сомневайся в этом.
- Откуда ты знаешь? Почему ты так уверен?
Доктор Эрлих сказал:
- Я думаю, что и ты уверишься в этом, когда я закончу историю и доскажу тебе то, что приберег напоследок. Вот как было дело, Альберт.
Перед тем, как умереть, Сурд рассказал то, во что боги тогда не поверили, но что оказалось правдой. Он сказал, что закат станет знаком вещей, в которые он верит, и останется на небе, пока красота, добросердечие и любовь сохранятся среди людей. А когда они в людях умрут, закат уйдет вместе с ними и погаснет на небе.
- Они, конечно, насмехались над Сурдом, когда он говорил всё это, - серьезно сказал мальчик. - Могу поспорить, они думали, что он хочет их одурачить.
- Да, согласился доктор Эрлих, - воображаю, что они так и думали, но не сомневайся, что Сурду было всё равно, насмехаются они над ним или нет, потому что он думал в эти минуты, как тяжка была жизнь в мире нетерпимости и жестокости, и как несчастлив он был. Он знал, что тем, кто пойдет за ним? тоже будет нелегко. Это в ту минуту заботило его больше всего, и поэтому он решил, что закат будет возвращаться каждый день, когда солнечный дворец будет проходить по краю пространства и засияет на западном небосклоне, и тогда дети в минуту слабости и беспомощности смогут взглянуть на него и поймут, что они не одиноки в этом мире.
Мальчик задумался на минуту, тщательно взвешивая следующий вопрос:
- Когда мы сидели с тобой на ступеньках, - начал он, - ты сказал, что иногда на человека попадает столько праха Сурда, что он сам начинает поступать, как Сурд, и ведет мир к тому, каким он должен быть в представлении Сурда.
Он прервался, постоял, насупив брови, и опять быстро заговорил.
- Доктор Эрлих, живет ли сейчас в мире кто-то из сыновей Сурда? Вы верите, что в эту минуту в мире есть такой человек?
Доктор Эрлих протер глаза как от большой усталости.
- Да, - сказал он. - Я в это верю. Я не знаю, дорогой Альберт, кто он и где он находится, но он здесь. Я чувствую сердцем, что он есть где-то в этом мире.
Доктор опустил руку, и она устало повисла.
- Да я в это верю. Если бы я не верил, у меня не хватило бы смелости жить.
Он неожиданно замолк, а его губы поднялись в странной усмешке.
- Ты находишь меня сентиментальным? Думаешь я малость не того? Тебе стыдно за меня?
Мальчик отрицательно покачал головой.
Доктор Эрлих прислонился к двери амбара и посмотрел вниз на тезку усталым взглядом.
- Странно, - сказал он, - но иногда человек может без стыда, во весь голос, закричать о свой ненависти и чувствовать себя при этом человеком разумным и сохранившим достоинство. Но если он осмелится сказать, что в нем есть духовное начало, он должен произнести это извиняясь и шепотом, а друзья его ощутят неловкость от такого спектакля.
Он беспомощно поднял руки и засмеялся мягко и заискивающе.
- Странная ситуация, но ты сам поймешь это, когда подрастешь.
Глаза его дрогнули и опустились к земле, где он разгребал ногой брошенную солому.
Когда он вновь поднял глаза, в них была мольба.
- Да, - сказал он мягко, - я верю, что где-то есть кто-то в этом мире, кто поведет нас обратно к покою и доброте. Я верю, потому что должен верить, но я не один из них.
Тогда мальчик протянул руки вперед и с закрытыми глазами двинулся к своему другу. Доктор Эрлих упал на колени и обнял мальчика. Несколько минут они прижимались друг к другу, не произнося ни слова.
Потом доктор проехал по аллее и оставил машину перед домом, где ждали миссис Лэнгкейбл и миссис Иванс. В этот момент возвращался, сделав свои дела, сосед, которого они видели. Он нес на плечах старый хомут, обернулся, когда миссис Лэнгкейбл помахала ему рукой, и он направился к ней.
Альберт и старый доктор посмотрели друг на друга, кивнули и понимающе улыбнулись, потому что им обоим пришла одна и та же мысль.
- Думаю, что я снова встречу его.
- Может быть, на этот раз она назовет его имя.
Доктор иронично пожал плечам и:
- Подожди! - прошептал он. - Я слишком хорошо знаю кузину Эмму. Вот увидишь.
Миссис Лэнгкейбл уж начала знакомить их. Сперва она обратилась к миссис Иванс:
- Хочу познакомить вас со своим соседом, - сказала она. - Он живет на Ридивиль Роад и выращивает самый лучший лук в графстве Перл.
Потом она обратилась к соседу:
- Я давно знакома с этой дамой. Мы вместе ходили в школу, когда были детьми. Сегодня она приехала со своим сыном, чтобы провести воскресенье со мной и моим кузеном из Старого Света.
Доктор Эрлих шепнул мальчику:
- Видишь, я был прав.
Он поднял плечи в насмешливом отчаянии, и опять иронично покачал головой:
- Сдаюсь. Я никогда в жизни не узнаю имени этого господина.
Мальчик сделал шаг вперед, обернулся и посмотрел на доктора через плечо. Он таинственно подмигнул и надул губы, будто хотел сказать: "Подождите! Посмотрите, как я выведаю его имя!"
Он подошел к соседу с протянутой рукой:
- Как дела, мистер Лук, - сказал он серьезно. - Рад видеть вас.
У фермера отвисла челюсть от удивления, и он отшатнулся так быстро, что чуть не уронил хомут с плеч.
- Послушай, сынок! - стал трепливо объяснять он. - "Лук" - это не мое имя. Лук - это овощ, который я выращиваю, чтобы заработать себе на жизнь. А зовут меня Барбер, как миссис Эмма только что сказала тебе.
Он опечаленно покачал головой и обратился к доктору Эрлиху:
- Малыши теперь такие начитанные. Мы их и не видели столько книг, когда были пацанами. Только они совсем не поумнели, правда, доктор?
Альберт и старый доктор расхохотались, охватив руками друг друга. Альберт Эрлих и миссис Лэнгкейбл у ворот провожали взглядами отъезжавшую по сельской дороге машину. Миссис Иванс вела медленно, избегая рытвин.
- Пока вы гуляли, Эмма рассказала мне всё о докторе Эрлихе. Ты еще маленький, и можешь этого не понять, но он один из самых знаменитых людей во всём мире. Запомни навсегда этот день, Альберт, и когда-нибудь ты сам расскажешь своему сынишке, что встретился с этим человеком.
Она зевнула, усталая от визита и мечтая поскорей оказаться у себя дома.
- Как чудно мы провели время в гостях, сегодня. Ты согласен?
- Да мама.
Краски неба бледнели, и скоро опять станет темно. По обочине дороги тянулись заросли ежевики и дикой бамии. Проснувшиеся полуночники с тонким писком рассекали воздух, как привидения. Всё было безмятежным и мирным, только стрекотали сверчки и сновали в зарослях какие-то мелкие зверушки.
Мальчик откинулся на сидении и следил за клубами рыжей пыли, поднимавшейся перед машиной и плывшей длинными полосами вдоль полей к закатному небу. Из ума его не выходила история, которую рассказал доктор Эрлих. Он ощутил, что испытывает к старому доктору странную привязанность, которой не испытывал никогда прежде. Не такую как любовь к матери или отцу, и даже не то чувство как к мистеру Вернону Бейкеру, который брал его покататься в повозке, но что-то совсем иное, гораздо глубже как некая на кого не обращенная страсть.
Думая обо всём этом, он вдруг распрямился, у него перехватило дыхание, а глаза расширились от удивления. Ему показалось, что в этот миг он наткнулся на что-то необычайно важное. Он вытянул ноги и посмотрел на них, потом с любопытством посмотрел на свои руки, будто никогда не видел их прежде. Вдруг он высунулся из машины и попытался схватить руками оседающую пыль. "Коснись меня, Сурд! - еле слышно произнес он. - Сделай меня одним из своих детей!" Взгляд его полузакрытых глаз был, как и у доктора Эрлиха, дальний и отстраненный, а губы его поднялись с особенным насмешливым выражением, которое он видел на лице старого доктора.
Мама, заметив, чем он занимается, быстро одернула его резким испуганным тоном:
- Отодвинься назад, Альберт! Ты поранишься! Веди себя осторожно!
Потом она облегченно засмеялась:
- Боже правый! Что за мальчишка! Вечно попадает в какие-то истории!
Мальчик откинулся на сидении, вытянув напряженные ноги, но взгляд его был далек, а мысли унеслись еще дальше. Никогда раньше он не думал о себе как о чем-то отдельном от отца и матери, не мыслил своего существования вне их, вне созданного ими защищенного круга, но теперь он ощутил, что существует и сам по себе. Он был отдельным человеком, он был собой, частью времени и пространства, как все другие люди. Живым звеном, соединявшим тех, кто жили до него, с теми, кто будет населять землю через многие годы после того, как он тоже умрет со всеми своими привязанностями и обязательствами, которые неизменно создает такое сродство. Он был всеми ими и при этом отдельным от других. Он был только собой, Альбертом Ивансом, со всеми решениями и суждениями, за которые будет отвечать только он один.
Он повернул голову и вновь взглянул на покрытые тенью поля, на красную дорожную пыль и на бледнеющий закат. Тогда он внезапно распрямил колени и чуть нагнулся вперед:
- Коснись меня! Коснись меня! - упрямо повторял он. - Коснись меня! Сделай меня одним из твоих детей!