Миссис Керби, когда умерла ее маленькая племянница, сразу же пошла в дом своего брата на Мэдисон-стрит и занялась делами. Она взяла на себя все хлопоты, даже выбрала сатиновый гробик, и стояла сейчас, принимая венки и соболезнования от пришедших посочувствовать горю.
- Как печально, - повторяла она. - Даже сейчас я не могу в это поверить. Всего неделю назад она была такой же здоровой и крепкой, как мы с вами. Она заболела через два дня поле ее седьмого дня рождения.
Еще один звонок. Она отвернулась от пришедших, отворила переднюю дверь и только теперь заметила Рибу, маленькую дочку своей стряпухи. Риба стояла у забора с удивлением, написанным на ее исцарапанном черном личике. В прошлое воскресенье мама заплела ее короткие косички с лентами. Ленточки ослабели, и взлохмаченные косички теперь торчали из черепа как черные стебельки конопли. На ней было полинялое ситцевое платьице, из которого выросла умершая девочка. Но платьице было ей мало: из-под него выглядывали голые ноги и полоска тоненьких бедер.
Миссис Керби открыла рот, будто собираясь обратиться к девочке, но ничего не сказала. Она лишь взяла у мальчишки-разносчика венок, вошла в гостиную, где стоял гроб, опустила венок и, вернувшись в холл, увидела вновь пришедших. Они тут же вошли в гостиную и остановились у белого гробика. Пришли они слишком рано и, пошептавшись, сели у стены и стали ждать начала службы.
Миссис Керби опять вышла на крыльцо и остановилась у садовой лианы.
- Риба, - сказала она. - Нельзя просто так стоять здесь и пялиться на людей. Пойди, поиграй во дворе.
- Йаа-а, - ответила Риба. - Йаа-а!
Она с сожалением отошла от забора, оглянувшись через плечо. В этот момент повозка флориста вновь обогнула угол, и мальчишка-разносчик пошел по дорожке с еще одним венком - на этот раз от школьников, с которыми училась девочка. Фигурный венок был чуть ли не выше самой Рибы. Он изображал ворота из влажного мха, распахнутые наружу, за которыми виднелись цветы, а на пруте над ними покачивался, распустив крылья, белый голубь.
- Риба, - попросила миссис Керби, - разве ты не слышишь, что я к тебе говорю? Иди на кухню и посиди там со своей мамой.
Риба умоляюще посмотрела на нее.
- Йаа-а, - покорно согласилась она. - Йаа-а.
Но она была не в силах оторваться от забора, медленно повернула шею и черную продолговатую голову, следя за цветочными подношениями, и горько вздохнула, когда дверь в дом закрыла это великолепие. Миссис Керби, казалось, вновь хотела что-то сказать, но промолчала. Она пошла на кухню, где повариха Кора склонилась над раковиной и скребла горшки.
- Скажите вашей девочке, чтобы она отошла забора. Она там стоит и пялится на каждого вошедшего. Я сказала ей, чтобы она там не торчала, но она меня не слушает.
Кора подняла голову и утерла губы рукавом.
- Моя Риба бестолковая, - сказала она со вздохом. - Вы это сами знаете. Вы знаете, что она глупенькая.
Она тяжело отвернулась, достала с полки над деревянным шкафчиком толстый прут, вышла во двор и стала за кустами, прикрывшими ее.
- А ну, отойди от забора, - яростно прошептала она. - Марш отсюда, пока я еще одну косичку у тебя на голове не завязала!
- Йаа-а, - покорно ответила Риба.
Она опасливо попятилась широким полукругом, держась подальше от матери, но когда кипарисы и цветистые кусты оказались между ними, убежала, раскорячив ноги.
- Если опять поймаю тебя у забора, я тебя!..
Она пошла за дочкой, но Риба уже вбежала в кухню, схватила тряпку и стала отмывать оставшиеся в раковине горшки.
Покончив с посудой, она вышла на заднее крыльцо и остановилась у лесенки, вспоминая небывалые события этого дня. Она уселась на перевернутое помойное ведро и стала черными пальчиками перебирать свои косички. Потом, забыв о гневе мамы, вскочила, опять вышла во двор и, не приближаясь на этот раз к воротам, уселась на качели, свисавшие с ветки платана. Качели и дерево были частично скрыты полукругом саженцев мирта и платана, и в этом месте она не бросалась миссис Керби в глаза. Ухватившись за две веревки качелей, она стала раскачиваться взад и вперед, мотая головой в такт поскрипывавшим веревкам, а ее черная ножка оставляла борозду в пыли.
В просветы между кустами она видела улицу. Теперь на похороны шло много людей. Отвернувшись вбок и вытянув шею, она могла разглядеть, как они проходят на цыпочках по гравийной дорожке. Наконец, в воротах показался священник, и вскоре должна была начаться панихида. Высокий и торжественный священник был в черном одеянии. Его глаза, суровые, но не взыскующие, оглядели собравшихся, и он чуть наклонил голову, как бы прощая сразу всех.
Риба сильно раскачалась. Ее головка взлетала выше ветки, на которой висели качели, а черные, разбросанные в стороны ноги, касались верхушки миртов. Взлетев поверх кустов, она увидела, что места припозднившимся уже не осталось, и они толпились на крыльце. За воротами на тротуаре, прислонясь спинами к штакетнику, ждали школьники.
Она яростно раскачивалась и смеялась в странном возбуждении, которого сама не могла понять. Потом она вдруг затихла, резко, как только могла, остановила качели, тормозя ногой в пыли, и в страхе переводила глаза с миссис Керби на свою мать.
- Ничего нельзя расслышать изнутри, кроме скрипа качелей. Из окна кажется, будто ураган обрушился на эти кусты.
- Слезай с качелей, - крикнула Кора. - Оставь их, говорю тебе!
- Йаа-а, - покорно согласилась Риба.
Она взяла миску и стала лущить горох, вновь задумавшись о похоронах. Она впервые видела похороны у белых и не могла вообразить, что они могут быть так торжественны. Очень многое было ей непонятно, и, пока ее мама ходила из кладовки на кухню и обратно, старалась своим медленным умом разобраться в этих загадочных событиях. Умершая девочка была неделю назад таким же ребенком, как все другие, но смерть придала ей небывалую важность. Люди, едва ли прежде слышавшие о ней, теперь толпились в доме ради чести на нее взглянуть. Они, не таясь, рыдали по ней и слали ей цветы. Ради нее они оделись в черное.
В эту минуту на кухню вошла миссис Керби и спросила Кору, не хочет ли она в последний раз взглянуть на девочку. Кора заплакала и стала юбкой утирать слезы. Она закатала рукава, надела чистый передник и пошла за миссис Керби в гостиную, но остановилась на пороге и предостерегла:
- Риба, сиди здесь на стуле, пока я не вернусь. Не смей двигаться, или я завяжу еще один узел у тебя на голове. Ты меня знаешь!
Пару минут она сидела тихо, пытаясь не думать ни о чем, кроме гороха в кастрюле, но когда заиграла скрипка, а кто-то запел печальный и утешающий церковный гимн белых, она не могла больше усидеть. Она опустила кастрюльку и, качая своей длинной головкой из стороны в сторону, поправила растрепавшиеся косички. Потом она встала и прошла в заднюю дверь. "Йаа-а, - умоляюще сказала она вслед матери, - йаа-а".
Обогнув угол дома, она увидела, что уже подъехали катафалк и повозки для людей, отправлявшихся на кладбище. Катафалк был запряжен белыми лошадьми, и теперь они стояли, качая гривами и покусывая одна другу в шею. Риба быстро подметила это, опустилась на руки и колени и осторожно поползла вдоль окружавших дом кустов. Когда она добралась до окна гостиной, она вытянула тонкую шею и стала всматриваться в окно.
Она сразу увидела гроб посреди комнаты. Белый и красивый роб с серебряными ручками был весь усыпан цветами, а по сторонам свисали белые ленты. От изумления у нее перехватило дыхание, и она смотрела на это, полуоткрыв рот.
Рядом с гробом стоял священник и утешал скорбящих. Потом он обернулся и обратился к родителям умершей девочки:
- Пути Господни неисповедимы, и смертным не дано их понять. Мы можем лишь стойко переносить наши утраты, а мать и отец должны утешить себя пониманием, что их дитя не умерло в полном смысле этого слова, а ожидает их на небесах.
Риба вздохнула, сдвинулась, вытянула вперед шею и увидела свою мать у дальней стены. Плечи Коры вздрагивали от рыданий. Время от времени она подносила передник к глазам, из которых текли слезы. Риба быстро присела на корточки и закрыла лицо руками. "Йаа-а, -протянула она, - йаа-а".
Служба, наконец, завершилась, и люди понесли гроб вниз по ступенькам, опустили его на ожидающий катафалк и покрыли со всех сторон цветами. Когда все уселись на повозки и катафалк тронулся, Риба не могла больше прятаться. Она опять подошла к забору и открыто глядела на происходящее, шаркая по пыли ногами. Теперь повозки двинулись, а когда они отъехали от дома, тихо ожидавшие школьники пристроились к процессии и торжественно пошли за ней.
Когда последняя повозка скрылась за углом, Риба ощутила, что ее голову дернули назад, и услышала голос мамы:
- Ну, вот ты где! Теперь, мисс, я с тобой разделаюсь!
Она толкала дочку перед собой, пока они не дошли до старого каретника. Риба упала и зарылась лицом в пыль.
- Не бей меня, мама! - умоляла она. - Я больше не буду! Мамочка, не бей меня, пожалуйста!
Но Кора опускала прут на ее покорно опущенную голову и плечи.
- Теперь ты будешь меня слушать! Теперь ты будешь делать, что я тебе говорю!
Окончив трепку, Кора пошла обратно в дом, но вдруг остановилась на тропе.
- Скоро они вернутся с кладбища и все будут голодные, а мне нужно приготовить обед.
Она горько вздохнула и подняла в стороны руки.
- Почему ты так ведешь себя, Риба? Почему ты заставляешь меня так обращаться с тобой? - спросила она. - Я ведь совсем не злая женщина. Все знают, что я совсем не злая.
- Йаа-а, - ответила Риба.
- Иди, умой голову и принеси мне дров.
- Йаа-а, мама, - послушно ответила Риба.
Она подождала, пока мать не уйдет на кухню, а потом встала, прислонившись к двери. Она расстегнула пуговицы на платье и, поворачивая голову, рассматривала синяки на спине, потрогала пальцами ссадины на голове и снова заплакала:
"Йаа-а,- произнесла она. - Йаа-а".
Она опять опустилась на землю, а ее руки с переплетенными пальцами стиснули тонкие черные коленки. Она покачивалась взад и вперед, повторяя всё тот же, исходивший из глубины, бессмысленный звук: "Йаа-а! Йаа-а! Йаа-а! Йаа-а!"
Через минуту она поднялась и стала носить дрова маме, а когда ящик для дров наполнился, вышла на боковой двор и остановилась у ворот. Темнело, и кусты мирта и платана у дома отбрасывали тени. На гравийной дорожке валялись осыпавшиеся с венков цветы. Риба подобрала цветы, стала украшать ими свои тугие короткие косички. Казалось, что и у нее на голове расцвел белый венок.
Потом она села на качели и, раскачиваясь взад и вперед, вновь задумалась о похоронах белой девочки. Сперва ей казалось, что не может быть более прекрасных похорон, но мелкие подробности, которые она запомнила, теперь несколько разуверили ее. Покачиваясь и проволакивая по пыли ногами, она говорила себе:
"Когда у меня будут мои похороны, у меня тоже будут ленты. На моих похоронах все лошади будут белые, и в ту ночь люди будут пускать в небо ракеты".
Она остановила качели и тихо сидела на них.
С ней произошло что-то важное, она сидела без движения, вцепившись руками в веревки качелей.
"Так ведь и у меня тоже могут быть похороны, если мне захочется, - подумала она с удивлением. - И никто не помешает мне иметь похороны, как у других, если я захочу".
Она медленно покачивалась взад-вперед, обдумывая эту мысль, а пальцы ее ног почти касались кустов. Ей показалось в эту минуту, что она сама, безо всякой помощи, открыла факт огромной важности, который должен был быть, но не был, известен каждому. Она широко открыла глаза, откинула назад продолговатую голову и растянула рот, издав нелепый исходящий из нутра звук. Ее открытие казалось таким простым, так легко исполнимым, что ее удивило, почему все вокруг не думали об этом.
"Да что тут такого особенного в похоронах, - сказала она презрительно. - Если я только захочу, у меня тоже будут похороны, и у всех могут быть похороны, если они захотят".
Она стала раскачиваться быстрей, и ноги ее взлетали над верхушками миртов. Потом она вспомнила слова, которые произнес священник сегодня днем, стоя у белого детского гробика. Казалось нелепым, что кому-то хотелось и дальше жить в таком беспощадном мире, когда можно было так легко получить не только вечное блаженство на небесах, но и роскошные похороны в придачу. Она остановила качели и встала, сняла с качелей деревянное сидение и аккуратно приставила его к стволу дерева.
Минуту она помедлила, а потом, решившись, забралась на платан, как проворная обезьянка, которой не терпелось завершить свой план, прежде чем ее мама или миссис Керби не обнаружат, что она задумала, и не остановят ее. Она села верхом на ветку, к которой были привязаны качели, и развязала узлы веревки. Потом она обмотала веревку вокруг ствола, оставив нужную ей длину, всё время смеясь от удовольствия и качая головой в предвкушении своего триумфа.
Кора вышла на крыльцо и позвала:
- Риба? Риба, где ты? Я хочу, чтобы ты сходила для меня на мясной базар.
Но Риба прижалась всем тельцем к дереву. Она затаила дыхание, пока мама продолжала ее звать, вновь представив себе все торжественные подробности предстоящих похорон. Прежде всего, будут белые лошади и духовой оркестр. Оркестр будет всё время играть, медленно и печально, а гордые лошади, словно сознавая важность предстоящего события, станут бить копытами по земле и качать своими белыми шелковистыми гривами. Миссис Керби в черном шелковом платье будет прикладывать кружевной платочек к глазам. У входной двери она будет принимать причудливые венки и рассказывать в подробностях о смерти Рибы мэру города, священнику баптистской церкви и нескончаемой череде пришедших проститься с ней простых людей.
"Теперь это маленькая Риба, - скажет миссис Керби. - Да, сэр, маленькая Риба, и все мы так потрясены, что не знаем, что и сказать. - И она вновь заплачет. - Не успевают закончиться одни похороны в этом доме, как начинаются другие. Что за несчастье!"
"Йаа-а!" - произнесла она, словно отвечая на этот вопрос.
"Риба была милым ребенком, и никто ничего дурного о ней не скажет. Поверьте мне, всем ее будет не хватать. Это факт!"
Кора позвала с крыльца:
- Риба, куда ты подевалась? Отвечай мне, а то тебе будет хуже!
Она немного постояла на лестнице, словно обдумывая свои слова, потом пошла к каретнику, что-то сердито бормоча себе под нос.
Когда она удалилась настолько, что слова не долетели бы до нее, Риба произнесла тихим мягким голосом:
- Йаа-а, йаа-а! - я тебя слышу!
Она вытянула шею и осмотрела ствол дерева со всех сторон, а, когда ее мать зашла в каретник, наклонилась и подхватила болтавшуюся веревку. Потом она оседлала сук дерева и осторожно потихоньку двинулась вперед. Посередине сука она остановилась, огляделась, подняла веревку и обмотала ее вокруг шеи, крепко завязав узел сбоку. "Йаа а, йаа-а-а-а, йаа-а-а-а-а..." - произнесла она, бесконечно растягивая слово.
Кора вышла из каретника и остановилась у клумбы с каннами.
- Я знаю, что ты где-то прячешься, - сказала она. - Я уверена в том, что ты слышишь каждое мое слово, как в том, что я здесь стою.
Она вернулась на крыльцо, глотнула из кувшина и вылила остаток воды на землю.
Но Риба всё это время сидела спокойно, охватив ветку платана черными коленями, медленно оглядываясь вокруг и слушая голос матери. В этот миг она совершенно ясно увидела, как Кора рыдает над ее гробом точно так же, как она рыдала над гробом белой девочки. "Риба! Риба, - вернись к нам!" - без конца повторяла она, а ее лицо исказила мука горя. "Не покидай нас в горе, милая крошка-Риба! Не бросай же нас, радость моя!"
Тогда Риба откинула голову назад и издала мягким голосом свой бессмысленный, исходящий их нутра звук: "Йаа-а, йаа-а", потом резко подняла руки и качнулась вперед. Она разжала колени и радостно упала, а петля рванула ее вверх и стала размахивать ее головой. Риба вздернула свои тоненькие ручки и попыталась ухватиться за ствол над головой, но не смогла. Она судорожно дернулась, издав пронзительный сдавленный крик, а веревка завертелась по кругу.
Кора сказала:
- Я слышу тебя, мисс. Слышу, что ты смеешься и вытворяешь глупости, чтобы рассердить меня, - и раздраженно передернула плечами.
- Ладно, сиди там, где ты спряталась. Всё равно ты скоро проголодаешься, и я тебя поймаю!
Она зашла внутрь дома и загрохотала крышкой печки, подбрасывая дрова.
Через несколько минут она вернулась на крыльцо и осмотрелась.
- Ты всё равно от меня не спрячешься, негодница! Если бы у тебя была капля ума, ты бы давно это поняла.
Она взглянула на кусты мирта, отделявшие от дома качели, и немного повысила голос, как бы обращаясь к смятому узлу на конце еще качавшейся веревки, и сказала:
- Когда я сварю суп, я пойду тебя искать, а когда я пойду тебя искать, я тебя найду, а когда я тебя найду, я тебе всыплю так, что ты запомнишь на всю жизнь!