Аннотация: Если умирает мать, ее ребенку остается жить от силы несколько минут.
Тяжелое, прерывающееся дыхание. Грудь вздымается и опадает, со свистом нагнетая знойный воздух через пересохшее хрипящее горло в легкие, словно в кузнечные мехи. Вздрагивающие ноздри ловят запахи трав, цветов, листьев и хвои. Черные глаза, не отрываясь, смотрят в окно: там в синеве неба купаются юркие стрижи и ленивыми улитками ползут облака.
Чувствуя скорую кончину, умирающая в последний раз попыталась встать, но тело, изнуренное болезнью, отказывалось служить. Содрогнувшись в неимоверном усилии, больная расслабилась, наконец, обретя покой. Агония исказила губы жуткой предсмертной усмешкой.
Четверо мужчин стояли поодаль, молча наблюдая за исходом. Помочь они все равно ничем не могли.
- Вот и все, отдала Богу душу моя Изюминка. Чудесная была кобыла. - Печально вздохнул пожилой мужчина.
- Все. - Развел я руками. - Что в наших силах, мы сделали. Остальное уже не нам было решать.
- Ага, только жаль, что жеребенок помрет тоже. - Снова вздохнул пожилой. - Ну да Бог с ним.
- Жеребенок?
- А на брюхо глянь. Она завтра-послезавтра родить должна была. И вот скопытилась, эх-х.
- Точно? - Прищурился я.
- Родить? Ну да, точно.
Завтра? Нахмурившись, я глянул в небо, прикидывая в уме опыт, время и дело. Оставался один, пусть безумный, но шанс. И отшагнул в сторону, обращая на себя внимание друзей.
- Слушайте. Я могу попробовать помочь, но работать надо быстро. Вы должны немедленно принести все, что я попрошу. Водка или самогон...
- Справлять поминки? - Перебил низенький тощий мужичок, чья наглость и самоуверенность нередко переходили все границы.
- Заткнись, Степан! - Рявкнул дед Арсений, хозяин почившей Изюминки. Его изъеденное оспинами лицо побагровело. - Илья всегда по делу ведет, так что заткнись и вали за водкой. Живо!
- Ебланы. - Буркнул Степан, убегая.
- Как мы его поныне терпим? - Проворчал Арсений, опираясь на посох.
- Нож, большой и очень острый. - Продолжил перечислять я. - Спички или зажигалку. Веревку. Бабский платок на голову. Брезент или любое крепкое покрывало.
- Спички на, вот. - Дед подал мне коробок. - Веревка есть в конюшне. Брезент?.. Кирилл, сынок, принеси. И ножи тоже.
Парень умчался. Морщинистая ладонь старика легла на мое плечо:
- Объяснишь задумку?
Я покачал головой:
- Арсений, тебе лучше уйти и ждать дома. И не смотреть. Изюминка была слишком дорога для тебя.
- Удачи. Что ж еще? - Дед пожал плечо.
Принесся запыхавшийся Кирилл с куском брезента и громадным мясницким тесаком.
- Пошли. - Махнул я рукой. Оставив Арсения, мы бросились в конюшню.
- Веревка где?!
- Тама. - Махнул Кирилл рукой в сторону стены. Схватив висящий на гвозде моток, я подбежал к бездыханной Изюминке.
- Помогай перевернуть.
Кирилл бросил брезент, вдвоем мы уложили лошадь на спину и, широко растянув ее задние ноги, привязали веревками к перегородкам.
- Так, водка и платок?
- Платок спер у жены. - Парень достал вещь из кармана. - А водку, поди, Степан зажмотил.
- Чуть что, так сразу я "жмот"! - Раздалось возмущенное от двери. - Бля, что за прон вы тут развели?
Подскочив к Степану, Кирилл выхватил из его рук бутылку и передал мне. Свинтив пробку, я вылил половину бутылки на живот и промежность кобылы, а остальное на нож и руки.
- Теперь уйдите. - Вздохнул, повязывая платок на голову.
- А если... - Кирилл запнулся, не зная, чем конкретно он сможет помочь в случае "а если".
- Нет. Вон!
Опустившись на колени, я по плечо ввел руку в остывающее лоно Изюминки, пытаясь нащупать плод. Глубоко. Придется резать наобум. Отхаркнул липкий ком, и короткими взмахами тесака начал вспарывать тело от паха вверх.
Кровь текла сначала ручьем, затем хлынула дурманящим потоком. Молоко из рассеченного вымени смешалось с кровью. Меня дико трясло, я взмок и вынужден прерваться - руки не слушались, спина ныла от напряжения. Отложив нож, я сидел, чувствуя, как запах смерти пробуждает в сердце древний звериный инстинкт. Подобный степному пожару, он охватил тело, опаляя разум. Закрыв глаза, я оскалился, тихо рыча. Ощупью коснувшись плоти, измазал пальцы и медленно облизал, позволяя звериной натуре насладиться запахом и вкусом крови. Затем обратился к ней:
"От моих действий зависит жизнь другого существа. Успокойся".
Жизнь тоже многое значила для зверя. Яркая вспышка напоследок согрела меня и угасла. Где мгновением раньше бушевал пожар, теперь царила зима. С необозримого простора веяло холодным безразличием ко всему... Кровь, смрад - все это не имело значения. Я должен достигнуть поставленной цели.
Снова взял нож, но рукоять скользила в окровавленных пальцах. Тогда я обложил рукоять сухой травой. Резал поверхностно, опасаясь слишком глубоко вонзить лезвие. Порез, еще один, еще. Натянутая плоть расползалась, выворачивая края. После очередного взмаха ножом живот лопнул и в лицо ударило зловоние от вывалившихся внутренностей.
"Хорошо, что не жрал с утра". - Подумал, чувствуя, как скрутило желудок. Стиснув зубы, отодвинул кишки в сторону и увидел большой темный мешок, в котором угадывались очертания жеребенка со сложенными ногами. Обхватив его, я напрягся, вырвал наполненный водой вонючий скользкий плод из тела матери и положил на пол.
Схватив тесак, вскрыл мешок у головы жеребенка, выпуская околоплодную жидкость. Сердце мое колотилось как бешеное. Успел ли? Он не дышал. Освободив голову, поднял жеребенка на руках и потряс, держа вниз головой. Изо рта хлынула вода. Уложив животное, я припал к его губам в страстном поцелуе, отчаянно желая вдохнуть жизнь в юное тельце. Мощный выдох, вдох, и новый выдох. Без антибиотиков, стимуляторов, иной медицинской помощи - надеяться оставалось лишь на чудо.
Слабое неуверенное движение? Или самообман? Полупрозрачная плоть, облепившая новорожденного, тянулась как резиновая, лезвие ножа вязло в ней. Все же, раскромсав пленку, освободил детеныша и, коснувшись ладонью груди, уловил тихий пульс. Сняв платок, замотал им голову жеребенка, оставив открытым нос. На дне бутылки еще была водка - облил пуповину, поджег.
Новорожденный пошевелился активнее. Все-таки жив. Я затоптал огонь и устало сел на пол. Прошло едва ли пять минут, но чувствовал себя измотанным, радоваться победе не было сил. Одежда, пропитанная всевозможными телесными жидкостями, липла к телу. Ради чьей жизни боролся, кого удержал в этом мире? Откинув хвостик, глянул под ним. Кобылка.
Изюминка была статной лошадью гнедой масти. Ее девочка оказалась светло-рыжей, с незначительным темным оттенком на плечах и боках. Хотя, возможно, еще не высохла шерсть. Пусть и с трудом, в жизни кобылки взошла заря. Скорее всего, болезнь матери ослабила и дочь, но у нее есть шанс жить.
Отдохнув, я отпер дверь конюшни, и тут же вскочил Кирилл, сидевший на лавке у входа. Завидев меня, скривился в отвращении:
- Вид как у зомбака. Ну, что там?
Решив позлорадствовать, я плотоядно оскалился, прежде чем ответить.
- Порядок. Жить и бегать будет. Найди, у кого еще есть кормящая лошадь.
- Искать не нужно. Через пару дворов, у соседа принесла.
- Вот туда и нашу.
Переложив кобылку на брезент, мы вдвоем понесли ее к соседу, распугивая кур и гусей. Лицезрев меня-вурдалака, дежурные по улице бабки начали вразнобой причитать, ругаться, жестикулируя и крестясь.
- Вы куда претесь, господи Иисусе? - Всплеснула руками девушка, остановив нас у калитки.