теплый свет солнца... запахи трав... мельканье бабочек...
все старые страхи, от смешных до докучных и сумрачных...
и... глаза, которыми смотришь ты, такой еще маленький, спешащий, как никто, все вокруг разгадать и всякого выручить...
которыми смотришь ты, дерзкая, как никто, и такая красивая, так жаждущая постижения высшего и ласк любви...
которыми смотришь ты, такой, как никто, разумный и немногословный, бесстрастно усмиряющий любую зарвавшуюся мразь...
у всех у вас одни и те же глаза...
вас вижу всегда по одному, никогда вдвоем, всегда недолго...
вы все - продолжение моего влечения к одному и тому же...
... после очередного перемешивания в недрах земли
не без помощи червяков и бактерий я снова...
всего лишь узнаю...
ЛЮБОВНАЯ ТОСКА
Как! хочу по утрам на службу торопиться, бежать,
Как! хочу в Римо-Лондоно-Каиро-Сингапурах глазеть на всякие на...
Как! хочу отлипнуть от одурью тоскливой истомившего дивана.
Но всего, что не есть приближенье к тебе, и хотеть не хочу... Как!!!
Ellen
Какие-то необходимые тебе когда-то мужья, дела, дети, что-то благополучащее еще.
И эта твоя последняя с отчаяньем венчанья свадьба - Ой!
Но это все из того, что прошло. Теперь же, когда, неотрывно наблюдая твою, непохожую ни на чью, внезапную дерзость поступков, речей, иду за тобой, натыкаясь на никогда не вспоминаемых после людей, ты, оборачиваясь, отыскиваешь мои глаза.
Что? странно разглядывать меня зеркалом своего одиночества?
Мне странно тоже: в тебе ничего, что в других не найду. Поэтизировать лишенный прелести юности облик мне смысла нет. Палки светлых волос, овал лица бледноватый и теряющий четкость, суженные насмешкой глаза и рот - Ох! этот едва заметно кривящийся рот.
Но... что мне делать, когда твои, совершенно непонятного цвета глаза, вдруг открывшись и засияв, тебя, непревзойденно дерзкую, обращают в одну трепещущую жаждой нежности невыносимейшую красоту...
Что делать? что думать? что говорить? как мне дышать?..
Тебе бросить все - мне ничто. Тебе разрешается все. Мною - все!
Все чувственные речи, взгляды, ласки, что-то еще из того - на это мне, статься может, плевать. Но мне... но мне необходимо, чтоб вечно где-то, пусть уже без меня в этой непрекращающейся где-то вечности, светилась... твоя красота.
Мое безумие - ты! Ты! единственная, лишающая покоя среди всех лишь озадачивающих вокруг: каких-то пленяющих кого-то женщин и покоряющих кого-то мужчин, тех и других не различимых мною вполне на всевозможных стадиях ситуационных и возрастных изменений.
Да что нам они?
Их нет никого! Мы одни!.. О, Элен...
Амстердам
* * *
Ах, эта романтическая непременная любовь,
С поражающей одинаковостью объяснений и ласк,
С нуднейшими после разборками -
Кто кому, когда, как, чего ...
С метанием зачастую друг в друга предметов, увесистых.
В идолопоклонничестве и то того нет.
Идол вызывают единственно - поклонение, без разборок,
В безрассудстве его обожании критики нет.
Но ты, мой мальчик, в сандаликах, маечке, шортиках, на диком морском берегу изумленно-завороженно разглядывающий и мокрые камушки, и за дымкой кораблик вдали, и волны, разбивающиеся перед тобою вдребезги, как ты, такой еще маленький, разбиваешь все тривиальности идолопоклонничества и любви.
Именно ты, со страстным вниманием всем смотрящий в глаза,
Ты, горящий желаньем скорее-скорее все разглядеть, разгадать,
Трепещущий отвагой прийти на выручку всякому,
Готовый все, что имеешь, по первой просьбе любому отдать,
Ты - видение безупречнейшей чистоты,
Ты и есть ее невозможное совершенство.
После такого видения любить увязших в житейских корыстях - этих? тех? вон тех? иль поклоняться всемогущим, витающим на небесах - во-он там?
Мальчик мой! мое божество! - ни-ко-гда!
К САПФО
О, любящая роскошь, та,
Что блеск позолот - солнц сиянье!
В дни своих празднеств античных
Снизойди - явись нам.
Рукою вольной останови
Машины резвые и механизмы гремящие,
Сделай так, чтоб компьютеры, телевизоры
Разом потухли все.
Задумчив станет деловитый недавний,
Кто корыстью был поглощен, ее отринет,
Кто не любил никогда вскоре -
Полюбит безумно.
Обрати наши взоры к лёту небес над затишьем земным,
Нашепчи нам свои сафовы любви, двадцать шесть веков
Лишь ею, О! Сапфо, хранимых!
памяти Т.Ч.
В безлюдье, безмолвствующем отзвуками авангарда до нестерпимого бесприюта,
В каменеющих серой землистостью глыбах, от которых ни заснуть, ни проснуться,
В их блеклых лишайниковых росписях с пучками иссохшихся трав,
В оставленном давними поездами холоде ветра, пронизывающего мазутной влагой,
Между руинами увядшего великолепия и изржавевших в мусоре покореженных остовов - просвет... без света...
К ощущенью ТЕБЯ, записанному единственностью ТВОЕЙ всепостигающей трепетности в память недвижно, непрерывно ускользающего сумрака -
Последнего уже пути прикосновения к... ТЕБЕ...
* * *
Средь года сумрака вдруг:
За окном сиянье утреннего солнца и щебетание птиц - неугомонное,
За лобовым стеклом летящей машины в розовизне заката белейшей чистоты небесное окно - непередаваемое,
За растворившеюся в полночь дверью - ты, молча приподнимающая нежно-иронической улыбкой уголки губ, с внезапностью своего появления - почти уже видение. Непредсказуемое.