Однажды Чжуан-Чжоу приснилось, что он бабочка, бабочка, порхающая и порхающая, довольная собой и делающая все, что ей заблагорассудится. Он не знал, что он Чжуан Чжоу.
俄然覺，則蘧蘧然周也。不知周之夢為胡蝶與，胡蝶之夢為周與。周與胡蝶，則必有分矣。此之謂物化。
Внезапно он проснулся, и вот он, твердый и безошибочный Чжуан Чжоу. Но он не знал, был ли он Чжуан Чжоу, которому снилось, что он бабочка, или бабочка, которой снилось, что он Чжуан Чжоу. Между Чжуан-Чжоу и бабочкой должно быть какое-то различие! Это называется Трансформацией вещей.
- Чжуан цзы, глава 2
Как это водится, удар пришёлся на самый глухой, ночной час. Ядерный боеприпас был тактическим, но даже тактический проявляет свою адскую силу в полной мере. В июньской ночи полыхнуло белым во всё небо. Небо раскололось и гневно возопило от боли, раскидывая всё вокруг.
Полевой лагерь российской резервной группировки, готовящейся перейти старую границу и обрушиться на донецкие укрепрайоны ВСУ, прекратил своё существование. Раскалённая ударная волна понеслась, раскидывая в стороны плавящийся металл, бетон, пластик и остатки человеческих тел, которые сгорали на лету.
БТРы катились по земле, как кубики, разбрасывая горящие колёса. Танки, что стояли дальше от эпицентра, в несколько секунд оказались засыпаны землёй, тлеющими кусками досок, чёрной золой и горелым мясом. В подсвеченное пожаром ночное небо быстро поднимался короткий и толстый, сияющий инфернальным светом гриб, сопровождаемый частым треском боекомплекта, рвущегося в перегретых бронированных коробочках. Земля ещё не перестала дрожать, когда над горизонтом, чуть южнее, разлилось второе белое зарево и вскоре пришёл новый, рвущий нервы протяжный гул. Небо теперь пылало сразу всё, от края до края, сильно укоротив и без того короткую, летнюю ночь.
Капитан Егоров всей этой безумной красоты не видел. Мог бы и вообще не увидеть, поскольку в этот день уже должен был валяться на пляже, рядом с Ниной. Но с Ниной они поссорились совершенно неожиданно, из-за пустяка, чуть не с истерикой, после чего она схватилась за чемодан и рано утром уехала в свой Питер. Ехать в Сочи одному не захотелось.
Поэтому, на момент взрыва он сидел у себя в кабинете и смотрел на телефоне лекции по истории "Зимней войны". Экран смартфона внезапно просиял отражённым светом, а затем капитана швырнуло вместе со столом и креслом в оконный блок. Он бы, наверное, изрезался о стёкла, но модульная стена вместе с блоком удачно ушла вперёд, рассыпаясь на лету в куски. Пока Егоров летел, все эти долгие полторы секунды, он не терял сознания. Он видел, как скручивается и лопается от жара кожа на его руках. Видел, но не чувствовал, как вместе с лоскутами формы летят от него сгустки крови. Ощущал, как из лёгких мгновенно вышел весь воздух и рёбра обжали грудину, как Чужой, вцепившийся в добычу. Он бы, наверное, вовсе сгорел на лету, но сзади его прикрыло кресло, на котором Егоров стартовал наружу.
Потом из жаркой тьмы выскочило навстречу что-то душное, чёрное и он влип в него всем телом, запоздало ощутив, как огнём горит спина и задница. Только после этого сознание отключилось.
Он с трудом разлепил глаза, опухшие, не помещающиеся в глазницах. Малейшее движение вызывало крайне неприятное чувство -казалось, кожа по все спине сделалась толщиной в один микрон и дополнительно была облита азотной кислотой.
Июньское солнце, неожиданно сильно раскалившееся в этом году, заливало в распахнутое окно мегатонны пекла. Кое-как разлепившийся правый глаз увидел сетку линий на бежевом линолеуме под дерево. В поле зрения попала бутылка виски, в которой было на пару пальцев янтарной жидкости. Вторая бутылка, пустая, была опрокинута и лежала рядом со смятым пластиковым стаканчиком. Возле бутылки стоял матерчатый тапочек, родом из гостиничного номера. Капитан Пограничной службы России Егоров Александр Ильич выходил из отпускного, алкогольного сна так, как всплывает из затонувшей подводной лодки одинокий, последний матрос.
Пошевелил левой рукой, пошарил у стенки. Вторая половина кровати была пуста. Ну да, всё верно. С Ниной он поссорился ещё в Гуково, поссорился из-за пустяка, но вдребезги, так, что она собралась и поехала к матери, в Питер. А он, в одиночку, поехал в Сочи, куда собирались ехать вдвоём, в заранее забронированный номер.
Вместо Нины в кресле, рядом, в позе уничтоженного танка лежала туша Гаврюхи - бывшего сокурсника по училищу, которого мудрый папа вывел из цепких лап военной системы и пристроил генеральным директором в некий консалтинг. Чем он там занимается, кроме того, что играет в "Танки" и шатается по командировкам в Эмираты Саша так и не понял. Вследствии комфортной, ничем не обременённой жизни, Гаврюха к своим 35 годам распух, отрастил солидное брюхо и весомый второй подбородок, плавно переходящий в третий.
Лежал он почти удачно: как раз под тенью оборванной, висящей наискосок шторы. Тень милосердно укрывала его вздутые формы, а на солнце оставалось только его грушевидное лицо. Лицо потело и тонкие струйки едко пахнущей влаги прокладывали в жировых складках белесые дорожки. Лицо уже стало багрово красным и цветом резко контрастировало с руками, обширным животом и ногами, которые продолжали хранить нордическую, питерскую бледность, слегка укрытую тёмными островками кучерявой волосатости.
Саша с трудом приподнялся, хрустнул шеей и бросил взгляд себе за плечо. Он сам лежал в совершенно противоположной позиции: голова и плечи были в тени, но зато всё остальное медленно дожаривалось на сочинском солнце.
Спину пекло неимоверно. Первый удар солнечной радиации он принял именно этой частью тела, начав процедуру обжаривания ещё на пляже, вчера.
С некоторым усилием сел, инстинктивно отползая поглубже в тень. За окном верещала неугомонная детвора у бассейна. Музыка ритмично крякала над рядами столиков, ларьками и зонтиками. Гаврюха, несмотря на апоплексичный вид, сопел ровно и даже не храпел, как вчера. Солнце давно миновало зенит и сползало за горы.
Увиденный им сон, привидевшийся после утреннего виски, мешаного с дневной водкой и ночным коньяком, сперва отступил на шаг, прячась в вязком шлейфе алкогольных паров, но ненадолго. Почти сразу всё вернулось, начало проявлять себя, отпечатываясь прямо на обратной стороне лба жёстким видеорядом. Белая вспышка за спиной. Удар. Разваливающаяся стена перед ним. Полёт. Он вдруг понял, куда врезался после того, как его выбросило в горящем кресле прямо из кабинета. Рулоны дёрна с травой, которых завезли для облагораживания территории. Лежали метрах в сорока от здания КПП. Он прямо в них впечатался. Успел даже запомнить, как мгновенно истлевают травинки и дёрн покрывается серо-бурой коркой. Но как он мог видеть саму вспышку ? Он же сидел в кабинете, спиной к взрыву. Откуда эта чёткая картина катящихся по земле БТРов и танков, окутанных чёрными струями гари ? Он одновременно был и в кабинете, и высоко над ним, парящий, бесстрастно оглядывающий всю чудовищную картину. Он летел над адом, ощущая и горящую кожу и плавные движения воздушного потока, который нёс его высоко над собственным, скрюченным телом, валяющемся среди обломков и языков пламени.
- Простите ?
Саша, мучительно кривясь, повернулся. Оказалось, что в номере есть ещё один человек. Над ним, вопросительно склонясь, стоял мужчина лет 50. Гимнастического сложения, высокий, широкоплечий. Ровный загар. Снежно-белый халат. Такие же белейшие, ровные зубы. Уютные и солидные морщинки вокруг голубых глаз. Мужчину можно было бы прямо с вокзала отправлять в мастерские Арно Брекера, но в нём всё равно было что-то не арийское. Не было строгости и напора в лице. Оно было чересчур улыбчивым, с ямочками на щеках и легко вскинутыми бровями. Волосы были чуть длиннее, чем позволял устав SS и небрежные пряди с проседью мягко трепались при каждом движении головой.
Это был Алекс, с которым они с Гаврюхой познакомились ещё вчерашним вечером в душном ночном клубе. Они, даже не успев войти и выпить, сразу поссорились с агрессивной стаей армянских подростков. Саша уже примеривался, чтобы ухватить за ножку барный табурет и уповал на то, что табурет не привинчен намертво, но тут нарисовался этот Алекс со своей меланхоличной улыбкой и о чём-то заговорил с кавказцами, возможно даже на их языке. Ему, было, заклекотали навстречу наперебой, но вдруг разом замолчали и молча ушли. Что он им сказал, Саша не расслышал, но что-то явно убедительное и неожиданное. Гаврюха в это время наливался гневом и дурной кровью. Несмотря на свою не героическую внешность пузыря с ножками, от конфликта друг не то, что не уходил, но напротив, с видимым удовольствием нарывался. Давил криком, наезжал, вытаращив серые, мелкие глазки, брызгался слюной. Потом кидался, молотя руками как взбесившийся вертолёт и остановить его было довольно непросто. Зажигание, правда, у него было позднее. Для того, чтоб войти в боевой раж, требовалось не менее 5 минут, во время которых Гаврюха молча бычился на оппонента, сопел и потел, накапливая в мозжечке критическую массу агрессии.
Алекс оказался американцем, но представляющим интересы немецкого концерна по продажам каких-то юридических прав на другие юридические права или что-то вроде этого. Гаврюха-то как раз понял, о чём идёт речь и быстро с американцем перешёл на специальный бизнесовый язык, в котором каждое отдельное слово было понятно, но в совокупности все они представляли бессмысленную абракадабру. Саша быстро соскучился и пошёл знакомиться на танцпол, с раскованными девками. Получилось плохо. С теми, кого хотелось - никак не срасталось. С теми, с кем срасталось - не хотелось. Да и Нина... Как-бы она ему не жена, он ничего ей не обещал, но всё-таки. А с другой стороны, разругались же.
Он без особого энтузиазма попрыгал рядом с двумя перезрелыми барышнями, делавшими нарочито равнодушные лица. Потом Гаврюха с Алексом нашли его и насильно забрали с собой, чтобы ехать на такси к чёрту на рога, в какой-то особенный стейк-хаус. Долго ехали, потом пили в бревенчатом бунгало виски, ели кровавое мясо, орали и свистели в сторону топлесс-шоу, потом снова ехали по извилистой дороге, пели "битлов", голышом купались с неизвестно откуда взявшимися хиппи и хиппушками в ночном море.
С Гаврюхой всегда так было. Любой выход в свет превращался в праздник жизни раблезианского масштаба. Все хреновые мысли из головы стирались начисто, она становилась просторной, звенящей пустыней, в которой запускали салют и плясали, как хасиды на свадьбе.
Саша с трудом, медленно пошевелил в воздухе пальцами и аккуратно опустил голову, символизируя столь скупым движением безумную радость встречи. Он смутно помнил, что, вернувшись с ночного пляжа они все вместе пили дагестанский коньяк в номере, рассуждая о неизбежном крахе системы ФРС. Коньяк резко отдавал палёной сивухой и жёстко форматировал внутренности, отчего Саша лишь икал сочувственно сразу обоим собеседникам, не участвуя в разговоре непосредственно. Причём, Алекс настаивал на том, что система себя изжила и требует полномасштабной реформы, а Гаврюха, напротив, убеждал оппонента в том, что система переживёт всё, она самодостаточна и практична.
Алекс присел на плетёное кресло и протянул Саше бутылку холодной минералки. Гаврюха не пошевелился. Впрочем, тень от шторы постепенно сдвигалась ему к бровям и теперь солнце жарило только узкую полоску лба со слипшимися завитками русых волос.
Алекс заговорил о вчерашних впечатлениях, сообщил, что знает некий закрытый клуб в районе Красной поляны, где подают божественную баранину и вино, изготовленное на сталинских виноградниках ногами кавказских девственниц и что туда нужно непременно съездить. Саша высасывал из пластика минералку, вежливо кивал и прикладывал ледяную бутылку к виску. Потом они вместе будили Гаврюху и пытались ему втолковать, что водка стынет без них и нужно ехать в горы, за девственницами.
Ни в какие горы они, конечно, не поехали. Саша кое-как, выворачивая локти намазался пантенолом и рухнул под булькающий кондиционер в номере, Гаврюха вытряс в пухлую ладошку горсть таблеток от изжоги, спазмов и гипертонии и тщательно прожевал всё, запивая пивом. Алекс сердечно попрощался, но не ушёл, так как Гаврюха начал выяснять, где в городе можно найти продажной любви. Они сели изучать сайты с проститутками, а Саша вырубился.
Очнулся капитан Егоров от саднящей боли в спине и ногах. Прямо перед глазами у него были его же скрюченные пальцы, все в лохмотьях красной кожи. Пальцы вцепились в сухую землю и держались за неё крепко. Застонав от боли, которая вдруг проявила себя сразу во всех частях тела, он, пятясь задом, кое-как вылез из щели между рулонами дернины. Оказалось, что вместо практически нового камуфляжа на теле болтается почерневшая, бурая безрукавка невразумительные бермуды. Сзади, собственно, никакой формы не было. Там была вздувшаяся волдырями кожа, с прилипшими к ней чёрными лохмотьями. Стоять он мог, хотя и нетвёрдо. Но раз вообще смог встать, то, скорее всего, позвоночник цел. Шагнул. Одной ногой, второй. Ноги были голые. Зашнурованные берцы с носками с них удивительным образом сорвало. Ступни ощущали неровную землю. Значит, ноги тоже не переломаны. В рёбрах уверенности нет, но пока терпимо. Невыносимо саднила спина, задница и ноги. Что-то кололо в плечи. Скосил глаза. В кожу, проколов её насквозь, до мяса, впились капитанские звёздочки полевого погона, все восемь штук. Выковырял негнущимися пальцами, стряхнул на землю, оборвав остатки ткани с плеч. Из дырочек в коже вяло потекли струйки крови.
Было ощущение, что сперва били палками по всей спине, истончая кожу. А потом щедро облили азотной кислотой. Саша сделал шаг, сразу же чуть не упал: в ногу впился зазубренный кусок металла.
От здания КПП осталось не очень много. От лучевого удара сооружение вспыхнуло, но ударная волна всё это мгновенно слизала до уровня земли. Штатные огневые точки выщербило ядерным кариесом до состояния нечётких ямок. Бетонные колпаки просто исчезли. Забор из стальной сетки повалило, но местами он устоял, перекрутившись уродливыми волнами в разные стороны. Кое где на нём висели красно-чёрные тряпки. Некоторые дымились и неярко горели. Характерный запах пережаренного мяса позволял предположить, что это, скорее всего, остатки людей, порванных в клочья.
Ровной, красиво размеченной дорожки к пункту пропуска тоже не было. Вместо неё была яма, в которой лежал вырванный с мясом неизвестной чей дизель, причудливо изогнутые столбы, ощетинившиеся арматурой и кучи облицовочной вагонки. Странно, - подумал Егоров - всё в труху, человечина горит и дымит, а сайдинг только поломался, но даже не закоптился. Как так-то?
Он шёл по грудам мусора медленно и аккуратно, обходя уж очень дикие завалы. Земля была мокрая, ноги моментально покрылись комьями чёрной жижи. Явно уже прошёл дождь и теперь начинал накрапывать снова. Впереди тянулись, сливаясь с низкими тучами, уходящие вдаль чёрные дымы. Горизонта видно не было совсем. Из тлеющих пожарищ несло палёной резиной и металлом.
Удар "Томагавка" с ядерной боевой частью пришёлся ровно в центр полевого лагеря и просто стёр его с лица земли так, как стирают с кухонного стола крошки грязной, давно не мытой кухонной тряпкой. Эпицентр, судя по всему, был где-то в районе станции "Красная могила", где военные несколько дней подряд сгружали бесконечное тыловое имущество, расставляли броню, копали. Тот, кому пришло в голову дать такое название населённому пункту явно был почти пророк. Теперь, посреди станции зияла гладкая, плавная проплешины, стерильно чистая, без единого живого существа. А вокруг неё всё чадило и лениво догорало, образуя гигантский, красный ореол.
Город Краснопартизанск, скорее всего, прекратил своё существование и сгорел, вместе с жителями, собаками, огородами, со всей группировкой, тысячами солдат, офицеров и генералов. 200 килотонн не оставили им ни малейшего шанса. Гуково явно досталось меньше, так как к западу не видно ничего, кроме чёрного тумана, а на востоке бодро пылали разрозненные пожарища.
Такие же удары, видимо, пришлись по всем остальным резервам армии. Выжженная земля и чёрно-красные клочки покрывали обширное пространство земли вдоль бывшей украинской границы.
Линия фронта прочно встала под Изюмом и Балаклеей. В шатком равновесии болтался Херсон. На самом верху, как обычно, царила политическая шизофрения. Одной рукой торговались, предлагая эксклюзивные скидки, а второй тянули резервы, боеприпасы, проводили мобилизацию, всё ещё рассчитывая взять Харьков и Николаев. Ситуация могла обернуться и так, и эдак.
Чьё-то всевидящее око пересчитало все танки и боеприпасы, непрерывным потоком тянущиеся на восток, произвело расчёты и пришло к выводу, что дешевле прихлопнуть всё это добро одним, массированным ударом. Вероятность обрушения восточного фронта постоянно увеличивалась, выделяемые союзниками помощь могла и не дать нужного эффекта.
Поэтому, ранее подписанные договоры и обещания сочли несущественным препятствием, не стоящим бумаги, на которой их подписывали. Удар должен был раздавить всю русскую армию, как хрупкую бабочку, привести политическое руководство в состоянии ужаса и всем забыть даже думать о каком-либо сопротивлении.
Он оказался единственным выжившим на пункте пропуска. Это, само по себе было чудом, но радоваться причин не было. Судя по тошноте, он хапнул радиации, сильно обгорел и жить ему оставалось не очень много. Возможно, тем порванным в куски сослуживцам повезло больше. Они-то и не почувствовали, небось, ничего. Вот ты спишь. А вот твой сон мгновенно превращается в полёт по длинной трубе и никакой Шрёдингер не сможет определить, существует ли эта душа, или уже нет. А вот ему придётся умирать долго, мучительно и страшно.
Судя по серой пелене, проявляющей окружающее пространство в видимый спектр, наступил день и высоко над ядовитыми облаками сияет солнце. Сколько сейчас? Два, три часа дня ? Двенадцать?
Что делать дальше ? Голова со скрипом, шевеля потрясёнными нейронными связями, начинала думать. Тело подташнивало. Тело скрючивалось от боли. Ходить босиком по стеклу и рваному железу было уже невозможно - он несколько раз натыкался на острое, поэтому боялся, что плюс ко всем прочим травмам, порежет себе сухожилия и после этого сможет только ползать. Ползать будет тяжелее, чем ходить, потому что ноги, всё-таки, пострадали меньше обожжённых рук. Удалось найти большой кусок оплавленного по краям толстого полиэтилена. Затем попались две ноги, на одной из которых чудом удержался кроссовок. Второй был неподалёку, несколько порванный, но относительно целый. Остальной части тела не было, только две ноги в закопченных джинсах и огрызок позвоночника с белыми нитями нервов. Человек был гражданским, наверное, торопился и прибыл на пункт пропуска к самому открытию. Зачем ? Лучше бы выспался. Удивительно, что кроссовки удержались на ногах бывшего владельца даже не зашнурованными, а его собственные берцы сорвало так, будто их и не было. Извиваясь и корчась, Егоров натянул кроссовки, прикрылся полиэтиленом и побрёл в сторону Гуково, вдоль ряда опрокинутых и тлеющих фур. Где-то впереди были такие же, медленно идущие фигуры. Лес по краям дороги уже успел выгореть. Изломанные стволы тлели, кое-где по ним ещё бежали редкие языки пламени, но основной пожар прибило дождиком.
Ближе к городу людей становилось больше. Кого-то несли на одеяле, кто шёл сам. Крайние дома города выгорели начисто, но некоторые всё ещё пускали неяркие побеги огня. Кое-где ободрало крыши, выбило двери и окна, повалило заборы. Чем ближе к центру, тем меньше было разрушений и больше людей на улицах. Электричества в городе не было, магазины не открывались. Обращало на себя обилие людей в военной форме, бесцельно стоящих группами на улицах, некоторые с оружием, некоторые с рюкзаками и баулами, валяющимися на асфальте.
Саша доковылял до своей съёмной квартирки на втором этаже уютного, длинного дома под пыльной, розовой штукатуркой. В доме практически все стёкла были целы, за исключением торцовой части. Окна в его комнате устояли. Он поднялся по скрипучей лестнице, оставляя чёрные следы. Дверь в квартиру была приоткрыта. Нина вернулась ? Но нет. Дверь распахнулась пошире и оттуда, пятясь задом, полез на площадку хозяин, Сергей Палыч, выволакивая две тяжёлых брезентовых сумки. Сергей Палыч, бывший шахтёр и пламенный коммунист, постоянно агитировал своего "политически незрелого" квартиранта голосовать за Зюганова и народное счастье. Очень сокрушался, по поводу вежливых Сашиных отказов и приводил в пример, почему то, героизм четвёрки раздолбаев, которых унесло на барже в открытый океан, прямо в лапы наиболее вероятного противника.
Из квартиры он тащил Сашино имущество, практично посчитав, что пункт пропуска сгорел вместе со всеми, кто там был и, следовательно, мёртвому капитану Егорову всё это не понадобится. В квартире он был не один. Зинаида Филипповна, богомольная, сентиментальная старушка, которая жила этажом ниже и на все престольные праздники заносила офицеру пограничнику то пасхальный кулич, то холодец в железной миске. Она что-то непрерывно щебетала в сторону Палыча, цепко держа обеими руками банку маринованных огурцов, которую месяц назад накрутила хозяйственная Нина.
Зинаида Филипповна увидела его первой и банка из её рук выпала. Она хряпнула об пол и раскололась ровно посередине. Тщательно отобранные, художественно уложенные, маленькие огурчики раскатились по полу. Сергей Палыч обернулся и замер, наклонившись над сумками. Если Зинаида стояла столбом и мелко крестясь, читала еле слышно молитовку, то Палыч явно просчитывал ситуацию с точки зрения диалектического материализма.
- О, Саня... а мы тут для беженцев, это... комнату готовим. Сказали, что пограничники все сгорели, ничего не осталось. Вот... вещи твои хотел сохранить, родственникам там, Нине...
Егоров попытался со всем возможным сарказмом сказать спасибо, но горло и рот высохли полностью, поэтому удалось только курлыкнуть неразборчиво. Он прошаркал мимо шарахнувшегося к стенке Палыча, с хрустом давя крошечные тельца огурцов. Зинаида отступала перед ним в комнату, пятясь и приседая, как будто собиралась бухнуться на колени. Потом шустро метнулась в сторону и стянула с настенного зеркала серую, льняную скатерть, которую сама же накинула на него получасом раньше. В зеркале отразился типичный зомби, только-только выбравшийся из могилы. Неестественно красные, голые руки, покрытые пятнами сажи. Такое же, но чёрное лицо, на котором краснеют воспалённые глаза. Волос практически нет - они смешаны с грязью и плотно облегают череп. На макушке обширная, красная рана. Кожа там голая, вся в ожоговых пузырях. В лохмотьях на теле можно ещё угадать камуфляж, но с трудом.
Саша подошёл к раскрытому дивану и начал примериваться как-то опуститься на него. Зинаида Филипповна заполошно заметалась, схватила бельё с пола, что-то непрерывно тарахтя ему в уши, застелила, помогла опуститься сперва на колени, потом на живот. На спине лежать было невозможно. Со спины на чистую простынь сразу посыпался пепел, чёрная труха, куски земли. Он прохрипел снова неразборчивое, указал кулаком себе на рот, почти каркнул. Еле приподнял голову и долго пил из мятой, пластиковой бутылки, которую принёс с кухни Палыч. Струи воды стекали на шею, на диван, пачкали его бурым и чёрным. Голова жутко гудела изнутри, тело горело целиком, от макушки и до кончиков пальцев. Сознание улетало от него, милосердно предоставляя возможность забыться. Уже перед тем, как впасть в забытьё, вспомнил, как месяц назад, смеялся над Ниной, быстро сортирующей в двух тазах очередную партию только что купленных, свежайших огурцов:
- Ну кому ты столько их крутишь ? На случай ядерной войны ?
Сашу бил озноб. Всё-таки, он серьёзно сгорел, уснув в полдень под пылающим, как атомный взрыв, солнцем. Крутило живот. Он натянул одеяло на голову и медленно шевелясь, изменил позу. При каждом движении кожа словно лопалась и трещала. Слышен был бубнёж Гаврюхи. Потом упала тарелка, но не разбилась. Потом, судя по звуку, упала бутылка и тоже не разбилась. В бубнёж вклинился сильный, ровный голос Алекса. Они снова о чём-то спорили. Алекс, откинувшись в кресле, жестикулировал стаканом виски со льдом. Получалось это у него изящно, с долей театральщины, но непринуждённо. По-русски он говорил с легчайшим, еле заметным акцентом. Когда увлекался, то акцент и вовсе пропадал, поэтому Саша подозревал, что Алекс только прикидывается американцем, а на самом деле обыкновенный понторез из Москвы, а то и из Архангельска. Штатником притворяется из чувства тщательно скрываемой неполноценности, так как в определённых кругах быть русским - это зашквар и фу-фу-фу.
Саша, перебирая конечностями, боком, выполз из-под одеяла и пошёл умываться. Его воскрешение встретили восторженными криками и поднятыми стаканами. Пока он спал, друзья успели посетить дом греховных удовольствий и, похоже, кого-то там трахнули. Саша выслушивал комментарии участников и молча чистил зубы, клокоча горлом и сплёвывая. Перед глазами стояли его собственные ноги, но не такие, как сейчас, в белоснежных гостиничных шлёпанцах, а полностью чёрные от пепла и гари, обутые в чужие кроссовки на два размера больше, шаркающие по мокрому асфальту. Перед глазами проплывали обожжённые кузовы дальнобойных фур с вывернутыми дверями. Обугленные остовы людских тел. В воздухе, как бабочки, кружат крупные хлопья серо-чёрного пепла.
Саша вернулся в комнату, осторожно примостился на край дивана и отхлебнул из высокого стакана чистой воды. Пока он чистил зубы и морщась, пристраивал на себя халат, пока вышел из ванной, Гаврюха с кем-то чрезвычайно коротко переговорил по телефону, и быстро собравшись, хлопнул дверью, на ходу прощаясь и раздавая несуразные указания.
Алекс сидел в кресле, вытянув длинные, мускулистые ноги на половину длины комнаты и мило улыбался. Повисла пауза, разбавленная тарахтящей с улицы музыкой.
- Скажите, Саша... Не хотели бы вы всё изменить ?
- В каком смысле ?
- Ну, полностью изменить свою жизнь. Сделать её более фундаментальной, более предсказуемой, насыщенной. Ведь да ?
Саша промолчал. Внимательно посмотрел на Алекса. Тот не спешил никуда, а его лицо излучало уверенность, открытость и надёжность. Всё-таки он не притворяется. Настоящий американец, возможно даже истинный дикси, от хлопковых полей Конфедерации. И его не в мастерскую Арно Брекера, а прямо в кадр с Клинтом Иствудом и Рональдом Рейганом.
- А Гаврил где ?
- Отправился к своим новым подружкам. За ним, как раз, заехали и пригласили на секс-марафон со значительными скидками. Сейчас он на пути в сад земных наслаждений.
Он прекрасно помнил эту картину. Ему вообще нравился Босх. Алекс широко улыбнулся, а Саша подумал, что тот откуда-то знает про Босха. Алекс слегка наклонил голову, в знак согласия, по реакции Саши догадавшись про то, что он знает. Догадываться, собственно, было нечего, такая реакция и предполагалась, и даже рекомендовалась при проведении доверительной беседы. Об этом Саша не знал, но уловил, что упоминание Босха, которого он на самом деле любил, здесь какое-то искусственное.
Пауза начала провисать, но в этот момент Алекс снова заговорил.
- Вы умный, неординарный человек. Вы любите порядок и грамотную логистику, обязательность и компетентность. Но вот ваше начальство... оно ведь совсем не такое, согласитесь ?
Саша автоматически кивнул и тут же разозлился на себя. Зачем он согласился вот так, сразу ?
- А вам-то откуда знать, где я работаю и какое у меня начальство ?
- Ну, наш общий друг был слегка несдержан. - снова улыбка, слегка печальная и философская, - Но, это не так важно.
- А что важно ?
- Повторюсь. Это не комплимент - я немного разбираюсь в людях, поэтому очевидно, что вы умны, обладаете высоким потенциалом для личного роста, цените настоящее искусство, читаете хорошие книги, даже стихи. Нет причин убеждать вас или разубеждать. Вы сами очень хорошо оцениваете ситуацию и способны сделать выводы.
- И какие я должен сделать выводы ?
- О, вы ничего и никому не должны. Да и выводы вами уже сделаны. Ваш непосредственный начальник, полковник Гришаев - тупой алкоголик и взяточник. Главное, для него в жизни - достроить домик в Краснодарском крае. Последняя, прочитанная им книга - Хрестоматия по русской литературе, ещё в школе. Его заместитель, майор Трусов - соответствует своей фамилией. Он панически боится любого вышестоящего начальника и из-за этого до дрожи ненавидит любого, стоящего ниже его по положению. Его трусость доходит до паранойи, а паранойя вызывает агрессию, причиной которой страх. Помните скандал, в котором вас сделали крайним, в той истории с поимкой партии контрафакта ?
- Это тоже Гаврил рассказал ?
- Ну, что вы, я и сам умею наводить справки. Но и это не особенно важно. Вам давно уже понятно, что вся ваша служебная система не имеет никакого отношения ни к долгу, ни к чести, ни к совести. Вас окружают проходимцы, дураки и алкоголики с горячими руками, холодными сердцами и чистыми головами, без намёка на мозг. К слову, кроме всяких вполне простительных пороков, типа однообразных измен с блядями, пьянок и естественной для вашей службы коррупцией, есть случаи и поинтереснее. Вы, наверное, знаете о тех слухах, которые ходят у вас про отношения между вашим начальником штаба и особистом ?
Саша непроизвольно вскинулся. Алекс наклонился чуть вперёд, подхватил бутылку и облил лёд в стакане тонкой, золотистой струйкой.
- Да, Саша. Это не слухи. В цивилизованном обществе они могли бы просто зарегистрировать брак и никому не было бы и дела до этого, но не здесь. Здесь они вынуждены днём рассказывать юным сержантам о традиционных ценностях и духовных скрепах, а вечером, уж простите за каламбур, достают свои собственные скрепы, смазывают их и пользуют друг дружку. А та забавная история с прапорщиком, которого вызывали ночью учить устав в охотничий домик. Помните ? Но вы тогда сочли её выдуманной, а это правда. Вам разве не показалось странным, что суровый, с мужественной сединой мужчина, герой Карабаха и Таджикистана, с такой маниакальной настойчивостью выбирает среди гарнизона молодых парней определённого типа и просто не даёт им жизни ?
Саше стало тошно. В голове гудело, живот подозрительно булькал, будто вместо желудка там установили бетономешалку и она перекручивала песок, щебень и цемент. Вколоченный училищем престиж службы, корпоративная гордость, принадлежность к почётной иерархии, флёр тайны за последние 10 лет всё это красивое, блестящее, парадное изрядно залежалось по чужим, продавленным диванам на съёмных квартирах, истрепалось вместе с нервами, покрылось пылью в служебных кабинетах. Саша прекрасно знал, сколько, порой, говна, скрывается под большими, золотыми звёздами. Знал он и цену начальственных разносов и научился их стоически переносить. Знал степень надёжности товарищей, в большинстве случаев - нулевой, обратно пропорциональной горячим, пронзительно искренним тостам о боевом братстве и офицерской чести. Алексу не приходилось ничего выдумывать. Он просто несколькими штрихами дополнил ту очевидную картину, которая давно уже сложилась у капитана Егорова. Всё было правдой.
Он поднял на Алекса глаза, встретился со взглядом спокойных, голубых глаз. Алекс доверительно наклонился к нему всем корпусом, отставляя в сторону стакан.
- Разве вам не хочется быть действительно полезным своей стране ? Человечеству ? Разве не хочется жить в мире добрых и порядочных людей ? Получать приличное содержание, соответствующее вашим способностям? Наконец, просто нормально жить, в мирном, спокойном обществе, без ненависти, без страха - разве это плохо ? Ваша Нина боится заводить детей здесь и её можно понять. Но в ваших силах устроить всё так, чтобы этот страх ушёл. Не придётся выкупать в ипотеку тесную двушку - будет приличный дом и большой участок. Офицер вашего ранга должен жить, нормальной, полноценной жизнью под управлением профессионалов, а не мучиться под властью малограмотных и озлобленных дегенератов.
- Нет.
- Что - нет ? С чем конкретно вы не согласны ? - Алекс участливо нахмурился. Такое выражение лица бывает у сериальных героев, столкнувшихся с нежеланием маленького сына доесть вкусный блинчик на завтрак.
- Нет, Алекс. Вы, наверное, пользуетесь какими-то очень профессиональными пособиями и у вас большой опыт. Но вы меня совсем не знаете. Понимаете... это как две параллельные реальности, ваш мир и мой.
- А, вот в чём дело - Алекс добродушно рассмеялся, снова откидываясь в кресле, - боюсь, это принципиальная ошибка. Вас так учили, что есть два мира и что они совершенно разные. Мир грубой материи, правильно ? И мир высоких идей. Эта философия проверку временем не прошла и сейчас является неким заповедником для узких специалистов, изучающих позднеантичные концепции. У Маркса это выглядело несколько иначе, но принцип тот же - благородный пролетариат и шайка обирающих его кровососов. Начальство ваше выросло на всём этом. Впитало в себя. А когда это всё рухнуло, не придумали ничего лучшего, чем переименовать коммунизм в православие и скрепность. По скрепы вы и так знаете, не будем снова вспоминать. Но суть не в этом. На самом деле мир - это единое целое. В нём есть передовые анклавы, которые ушли далеко вперёд по пути эволюции, а есть все остальные, которые намертво присохли к палеолитической морали. Я, как-нибудь, в следующий раз расскажу вам об этом подробнее.
- Не будет никакого следующего раза. Я...
Алекс упруго поднялся и прижал руку к груди:
- Прошу, Александр. Давайте обойдёмся без этих пародий на шпионские детективы. Вы прекрасно понимаете кто я, а я, соответственно, хорошо осведомлён о том, кто вы. У меня не очень много времени, да и к разговору вы, как я вижу, не совсем готовы. Я всё понимаю, поэтому, мы к нему ещё вернёмся.
Алекс остановился у дверей, держась за ручку, обернулся.
- Просто на всякий случай. Не думаю, что вы на это пойдёте, но мне будет легче честно предупредить вас. Не вижу смысла, с вашей стороны обращаться к тому же особисту, - он улыбнулся и вздёрнул брови - он ведь может использовать вашу историю против вас. Понимаете ? Вы молодо выглядите, светлый волосы, небольшой рост. Ему это нравится. Вы, возможно, захотите обратиться к кому-то ещё и тут уже возникают различные комбинации. Проблема только в том, что во всех комбинациях вы всегда останетесь в проигрыше и под подозрением, а лично мне это вообще ничем не грозит. Просто так устроена ваша система. Если не удаётся решить проблему, то нужно продемонстрировать, как его... а, вот - "результат". Вас просто сделают виноватым вместо меня, вот и всё. Вы и будете "результатом" в этом случае.
Он бросил ручку и повернулся к нему всем корпусом.
- Мир меняется. Скоро изменится почти всё. Вы - свободный человек и вправе выбирать то, что вам ближе. Либо вы с нами, в мире свободных и умных людей. Либо вы в тёмных веках, где вас окружают людоеды и изгои, каждый из которых готов походя сожрать соседа. В этом мире вы сгниёте, всеми забытый, в вонючей, маленькой квартирке. Ну, а другом случае, вас ждёт полноценное будущее. Впрочем, продолжим разговор позже. Сейчас действительно очень спешу. Передавайте привет Гаврилу.
Дверь закрылась с мягким, цивилизованным щелчком. Прошелестели уверенные шаги по коридору.
Лицо у Саши горело. Он прошёл в ванную и умылся холодной водой. Посмотрел на себя в зеркало. Под глазами, на скулах, расплывались два алых пятна. Уши вообще были багровые. Было ощущение, что его только что изнасиловали, но так, что он даже понять не может, куда.
В разговоре вроде бы ничего такого сказано не было. Его никто не заставлял подписывать никаких бумаг. Не требовал выбрать себе оперативный псевдоним и прислать на шифрованную почту список совершенно секретных сведений. Однако, если что-то ходит, как слон, пердит, как слон, машет хоботом, как слон, то это и есть слон, пусть он даже розовый. Или голубой.
Гаврюха приехал поздно вечером, весь размякший, счастливый, с бутылкой особенного армянского коньяка в пузатенькой бутылке. Коньяк они решили употребить на балконе, почти в тишине. Спина мало-помалу отпускала. Пантенол, всё-таки, отличное средство. Кожа зудела ещё, но не болела, так, что в плетёном кресле уже можно было сидеть, особенно, если подложить подушки. Летняя, ночная тишина была довольно условной, но среди далёкого музыкального мявканья с набережной доносился одинокий, пронзительный саксофон. Он выпиливал из тёмно-синего воздуха нечто длинное, причудливое, с трелями и переливами. Гаврюха не выдержал и ушёл отсыпаться, а Саша ещё долго сидел под вечерним бризом, наблюдал, как серебряная нить саксофонного соло обвивает его голову и прямо в кресле и уснул, добив до дна пол-литра ароматной, с ореховой ноткой жидкости.
Егоров очнулся с трудом и только потому, что его уронили об землю. На самом деле, срочники с повязками санитаров, в нелепо торчащем из-под ремней зелёном пикселе, как могли аккуратно, поставили носилки с капитаном на кафельный пол, но для них и сухощавый капитан был тяжеловат, поэтому носилки выскользнули у них из рук и звучно грохнулись. Егоров попытался встать, но резкая боль сразу пронзила всё тело. Он застонал и тут же, от желудка поднялась омерзительная волна рвоты и его стошнило вниз, частично на пол, частично прямо на носилки. Солдатам крикнули из коридора, поэтому они снова подняли капитана, выкашливающего из себя жёлтую пену, и понесли куда- то дальше, где по краям стояли такие же загаженные носилки, кровати, капельницы, сновали люди, ярко светили длинные плафоны на потолке. Как и кто вытащил его из дома, Егоров вспомнить не мог. Была только полная муть, мельтешили люди и всё время было больно. Всплывали стоп-кадры то ли с моря, то ли из юности. Лоджия, кресло в белом чехле, он сам сидит в мягком гнезде из подушек и пьёт вкусный коньяк, ночные звёзды рассыпаются со звоном в летнем небе...
Капитана внесли в палату и, под командные матюки пожилой санитарки в дерматиновом фартуке, кое-как переложили в кровать. Егоров с удивлением заметил, что за то время, пока он пребывал в небытии, с него кто-то снял обрывки формы, обмыл и всего перебинтовал. Руки, во всяком случае, были закованы в плотный слой бинтов по самую шею и сильно чесались. Ноги он не видел, так как не смог достаточно высоко поднять шею, но чувствовал их, что не могло не радовать.
Госпиталь был наспех оборудован в районной городской больнице, за Батайском. Время в нём сливалось в один серый, бесконечный временной промежуток. Егорова кормили с ложечки безвкусной кашицей. Ставили капельницы, переворачивали, мазали резко пахнущей, жирной мазью. От утки он отказался категорически и, прилагая чудовищные усилия, на горшок гордо ходил сам. Ярким впечатлением были перевязки. Острая боль неожиданно обнажала в мозгу какой-то конкретный сектор и сознание Егорова начинало различать несущественные ранее детали.
Он не видел, как из палат каждое утро выносят скукоженные, накрытые нечистыми простынями, трупы, но вдруг обнаружил, что фартук у санитарки Марины покрыт причудливыми, рыжими пятнами.
Окна в перевязочной комнате заставлены мешками с песком, а на каждом мешке красивая, чёткая надпись иероглифами. Иероглифы изысканно складываются в приятный узор и когда их рассматриваешь, возникает фоном высокий голос исполнителя пекинской оперы.
В углу перевязочной громоздится чёрная гора одежды, издающая стойкий, трупный запах, но Саша не замечает ни её, ни запаха.
В коридоре постоянный шум - кричит человек, топают сапоги, шаркают тапки, гремит посуда, но шум сливается в один звук и перестаёт быть слышимым. А среди шума, по радио вальс Штрауса, который никто не слышит, а Саша слышит отчётливо, со всеми скрипичными всплесками, с шумным торжеством Венской весны.
В какой-то промежуток времени вдруг, в дверях палаты возник полковник Гришаев. Толстые щёки командира покрылись куцей щетиной и опали. Половина головы выбрита. На выбритой половине всё измазано йдом и из-под белого пластыря торчат нитки. Круглый, обширный животик пропал. На нём теперь висит бронежилет и даже, не вплотную.
- Егоров ! Егоров, ты где здесь ? Ты меня слышишь ?
Саша понял руку, свободную от капельницы и пошевелил пальцами.
- О, красава! Считай, капитан, ты как второй раз родился. Как выжил-то?! Это вообще фантастика. Почти в эпицентре был.
Саша хотел возразить, что если бы он оказался в эпицентре, то не смог бы остаться даже в виде тени, что эпицентр был далеко, километра три и только поэтому ему повезло выжить. Спорить, в целом, не хотелось.
- Давай, военный, выздоравливай. Доктор говорит, что организм у тебя борется. Подлечишься и возвращайся к нам. Мы тебя ждём.
- А что... у нас тут...- говорить было тяжело. От каждого звука саднило в горле.
- А у нас как в 41м, немцы прут на танках, бомбят.
- Немц... цы ?!
- А, ты не знаешь ничего? Ну да, интернет же вырубили. В общем, нас отработали ядерными зарядами, по всей армии. Ну, ты, как бы и сам видел. НАТО официально объявило о старте миротворческой операции, всем своим грёбаным экибастузом. Наши группировки на Украине в котлах, кто не успел отступить. Парням кирдык, скорее всего. Даже не знаю, выживет ли там кто-нибудь. Луганск в окружении, но держится, а в Донецке уличные бои. По Москве, Питеру ракетами отрабатывают, правда, без спецзарядов. Японцы высадили десант на Курилы и Сахалин. Мы им, правда, тоже насыпаем... Да там и без нас весело - беженцы веселятся. В Париже несколько муниципалитетов объявили себя частью Исламского халифата и там теперь полная жопа, с танками и артиллерией с обоих сторон.
Полковник почесал пластырь, сморщился.
- А дом мой сожгли. Баню почти достроил, беседку поставил, два этажа. Пришли местные, дверь подпёрли и зажгли. Тесть с тёщей, жена, дочка. Там решётки на окнах, так просто не выберешься... Недавно узнал только. Там все дома, где офицерские семьи так.
Гришаев рассеянно осмотрел потолок, потоптался в узком проходе.
- Меня вот тоже, видишь, на днях клюнуло в голову. Зашивали здесь, да я и заметил твою карточку. Мы ж думали, там все в пепел, а ты вон, выжил. Молодец, в общем, Егоров. Живучий, значит. Если там умудрился выжить, то и дальше не пропадёшь. Давай, в общем. Связь я тебе оставлю счаз, как вычухаешься, позвони. Мобильная сеть пока работает. Сразу соединения не будет, но ты набирай, я позже отвечу. Или Овечкин ответит, ну, по ситуации. Давай, в общем. 113й сводный отряд, 79 бригада, мы в Новочеке сейчас. Запомнишь ? Выпишут, давай к нам, а то из старого состава только я, да Овечкин. Смотри, вот тут я написал, не потеряй.
Полковник наклонился, подсунул под подушку вырванный из блокнота листок, ухватил Егорова своей коротенькой ладонью за плечо, слегка стиснул. Развернулся и вышел, цепляясь автоматом о дверной косяк.
В палате их было шестеро. Все с ожогами и лучевой болезнью. Палата, видимо, была, когда-то двухместной или вообще рассчитанной на одного пациента. Стены отделаны кафелем молочного цвета, потолок навесной, с мягко светящимися диодными лампами, своя душевая, хоть и не работающая. Сейчас в палату внесли столько кроватей, сколько удалось вместить, оставив минимальный проход между ними. Сам Егоров лежал в углу, рядом с безмолвным туловищем, лишённым всех конечностей, кроме головы. Из щелей в забинтованном лице, проступали багровые, цвета старой говядины, куски плоти. Тело не проявляло никаких признаков жизни, но явно было живым, так как его, периодически, увозили на процедуры, ставили капельницы и выносили утки. Из-за окна, также заваленного мешками с песком, слышна была далёкая канонада на севере. Иногда она затихала, но ненадолго. Ночью, когда серая муть в окне темнела, видны были далёкие всполохи.
Время не тянулось и вообще не шло никуда. Оно, словно бы размазалось тонким слоем по всему объёму палаты и застыло. Еда, процедуры, забытьё, боль, тошнота. Весь мир уместился в этой череде событий. И не то, чтобы Егорову становилось хуже, напротив, здоровье действительно улучшалось. На руках уже проступала новая, розовая кожа и ими можно было безболезненно шевелить. Сломанные рёбра срастались. Тошнота после каждого приёма еды уже не мучила. Слабость, конечно, давала себя знать, поэтому чаще всего Саша находился в полузабытьи и просто наблюдал за образами, непрерывно струящимися сквозь голову. Приходили картинки учебных стрельб, каких-то тренировок, бега по лесу, карты, снова стрельба. Он словно был куколкой, спрятанной в хрупком коконе, беззащитным, лишённым основных органов восприятия, зависимым от обстоятельств непреодолимой силы.
Дальнейший отпуск у Егорова не задался. Дурацкие сны, дурацкий разговор с американцем, стремительно кончающиеся деньги, всё это вгоняло в депрессию. Уехавшая к родителям Нина тоже периодически качала ситуацию. Она вернулась на свою старую работу и оттуда регулярно писала ему в телеграмме длиннейшие, то любовные, то обличающие посты. Даже мажористый Гаврюха начинал, временами, выбешивать. В конце-концов Саша поменял билеты на ближайший рейс, пояснив Гаврюхе, что срочно вызывают на службу. Гаврюха принял ранний отъезд друга без нытья, но сам решил остаться ещё на недельку, поскольку в это время в Питере "всё равно нечего делать".
Снова началась служба, потянулись дежурства, дни занятий и дни совещаний, короткие выходные, начальственная фанаберия, бесконечные талмуды отчётов и приказов. Под Донецком, вяло шли обстрелы. По оперативным сводкам хохол пытался накопить резервы и вроде бы ликвидировать проблему Донбасса ровно так, как хорваты ликвидировали Сербскую Краину. Из Кремля увещевали и угрожали "глубокой озабоченностью". Егоров попросился было, во временную оперативную группу, но начальство не отпустило, устроив дежурную истерику.
Пытаясь вырваться из медленно всасывающей его в бездну рутины, капитан умудрился пробить себе вызов на курсы военной психологии, прямо в столицу. Военная психология для дальнейшей карьеры давала довольно условные бонусы. Сами курсы проводились в Москве, что требовало дополнительных затрат из личного бюджета, так что Егоров оказался единственным, кто согласился на них с радостью.
Вёл занятия Андрей Викентьевич, сухой, как богомол, седой мужчина, который, судя по манере речи и выправке, запросто мог, в своё время, пить чай вместе с Дзержинским. Егорова он сразу как-то отметил и выделил. Обедать они ходили, как выяснилось, в одну и ту же столовую.
Прямо во время очередного совместного обеда, ему через обычный, московский номер позвонил Алекс. Предложил увидеться, "раз уж они оба в Москве". Предложил вечером, на Арбате. Саша молча положил аппарат не на стол, а рядом с собой, на стуле. Отодвинул тарелку с недоеденной котлетой.
Андрей Викентьевич глянул на него мельком. Положил вилку.
- Полагаю, это проблема ?
Саша кивнул.
- Учитывая реакцию, товарищ капитан, эта проблема вам кажется неразрешимой.
Саша снова кивнул.
- Учитывая мой опыт службы, вашу реакцию и психотип, у меня возникает впечатление, что некто крайне настойчиво предлагает вам своё радушие, горячий чай и сухую одежду. Но вам больше нравится сидеть в холодном болоте и думать, как всё-таки вырваться из окружения. Думаю, нужно поговорить. Будем считать, что у нас с вами индивидуальные занятия, а остальным я сейчас дам задание на самоподготовку.
Говорили они долго. Андрей Викентьевич был в теме и вопросы задавал деловые и точные. Оказалось, что большую часть жизни он был не доктором клинической психопатологии, а продавцом машин премиум-класса на Среднем Западе США. Попутно, развлекал себя сбором информации, подрывающей мощь оборонно-промышленного комплекса США. В конце 80х еле успел сбежать, бросив свою добропорядочную американскую семью, благополучно сданный в заботливые лапы ФБР очередным советским перебежчиком.
Результатом беседы стал визит к давнему другу Андрея Викентьевича. Друг сидел в офисе солидной фирмы, представился Владимиром Ильичом. Беседа с ним вышла более длительная и ещё более предметная, поскольку и фирма оказалась не фирмой, и Ильич не бизнесменом. Саше показали фото, даже не несколько, наугад, а сразу одно фото. Хорошо сложенный мужчина лет 50, загорелый, улыбающийся, голубоглазый.
- Этот ?
- Да, это он. Алекс.
- Ну, его мы хорошо знаем. Классический Джеймс Бонд. Все знают, что шпион, но ни у кого ручки не достают.
- А почему ж...
- Фигура неприкасаемая. Дипломатического статуса нет, но всё равно неприкасаемая.
Товарищи молча посмотрели вверх, потом налили и выпили не чокаясь. Андрей Викентьевич наливал себе канадский виски, а Друг - некую тёмную, остро пахнущую жидкость из длинной бутылки без этикеток. Егоров на предмет выпить застеснялся и ему разрешили сделать себе чай из пакетика.
Дальше было проще. Через два звонка на третий капитану Егорову организовали перевод в некую кадрированную воинскую часть Московского военного округа. Про Алекса велели забыть, как будто это был сон. Сказано было уверенно и основательно.
Алекс действительно больше не звонил и не пытался встретиться.
Из Москвы Саша отправился сразу в свою Ростовскую провинцию, на съёмную квартиру, быстро собрал вещи, заехал в часть, отдал отношение и толком ни с кем не прощаясь, убыл к новому месту службы. Нине отписал, что его переводят в другое место и позже он ей напишет оттуда.
Служба на новом месте была более энергозатратна, но отношения в коллективе были на порядок здоровее. Каждый день тренировки, стрельба, полоса препятствий, рукопашка. Пару раз заезжал Андрей Викентьевич с Другом, издалека махали Саше и не останавливаясь шли в штабной бункер. Сны, правда, периодически снились дурные, изматывающие. Он, как мог, пытался их забывать, но они приходили, особенно под утро, заставляя просыпаться ещё до подъема и глубоко дышать, вентилируя голову.
Рано утром, когда небо было ещё совсем тёмным, привычная уже, далёкая канонада вдруг стала намного громче и хаотичнее. В госпитале началась суета. На улице заурчали моторы, обильно пускающие в окна дизельные выхлопы. Мозг у капитана не хотел растормаживаться, поэтому он сперва лежал, привычно разглядывая потолок, потом сел на кровати, свесив ноги и молча наблюдал, как санитары, толкая тесно стоящие кровати, выносят того, кто лежал ближе всего в дверях. Они цеплялись за стены и орали друг на друга, бестолково суетились. Раненый пытался цепляться одной рукой за край, всё время поднимал забинтованную голову в попытках осмотреться, мычал глухо и однообразно. У него не было всей нижней челюсти и языка. В соседних палатах и коридоре были слышны крики, беготня, шум. Совсем рядом бахнуло так, что стеклопакет треснул наискосок, а освещение мигнуло и погасло. Санитары присели от неожиданности. Потом, чуть не опрокинув носилки, дёрнули их вперёд, кое-как поставили наискосок, перегородив коридор и бросились вон.
Сосед, с сильно обожжённым лицом, на котором выгорели глаза, чувствуя тревогу вскочил сам, натыкаясь на спинки и углы, с первого раза попал в проём и сразу смешался с толпой таких же, хромающих, стонущих, согнутых. Стоящие поперёк движения носилки кто-то перехватил, но не понёс, а просто задвинул под стенку. Заглянула медсестра Тоня, без халата, но с полным пакетом всевозможных флаконов и баночек, прижатым к груди. За спиной у неё висел рюкзак, тоже немалого объёма.
- Ты чего сидишь ? Бегом к машине, бегом, Егоров.
- Куда ? Зачем ?
- Да быстрей ты ! - Марина сделала движение к нему, в палату, но её кто-то толкнул, оттеснил и она, махнув рукой, побежала вместе со всеми. Минут через 15 всё стихло. Взревели на выезде со двора моторы "Уралов" и ушли в сторону шоссе. В наступившей тишине стали различимы негромкие стоны и невнятные жалобы из тех палат, где оставались лежачие и тяжёлые. Не останавливаясь, подвывал человек без челюсти, брошенный в коридоре.
С улицы, помимо громыхающей где-то далеко канонады, отчётливо стали слышны редкие автоматные очереди. Несколько раз хлопнули гранаты. Потом, совсем рядом заурчал двигатель и громко, болезненно отдавая в уши, забил тяжёлый пулемёт.
Егоров добрался до распахнутой двери, выглянул. Двери, почти все были открыты настежь. Кровати в коридоре почти все были пустыми, только дальше, ближе к лестнице, ещё лежали люди. Он ощущал невероятную апатию ко всему на свете. Нервы, как щупальцы, втянулись внутрь, движение в них замерло, ощущения притупились настолько, что весь мир представлялся помещённым за пределы толстой, упругой оболочки, плотно отделяющей Сашу от него.
На непривычно тихой, пустой лестнице послышались шаги. Мягкий, дробный топот по деревянным ступеням. Снизу поднимались люди, много. Вскоре они вышли на неяркий свет, просачивающийся из окон поверх мешков. Это были военные. Впереди шёл высокий, сухощавый мужчина. Длинное, загорелое лицо, прозрачные, ярко голубого цвета глаза. Плавная, несколько даже расслабленная походка человека, абсолютно свободного в своих поступках. Хорошо подогнанный бронежилет, каска снята и висит у пояса. Светлые, мягкие волосы с обильной проседью, явно длиннее, чем это положено по уставу. Через плечо короткий автомат. Было ощущение, что Саша его где-то видел, но где, вспомнить не мог. Определённо, они встречались и даже говорили о чём-то важном, но неприятном. Память выдавала только чрезвычайно смутные образы, без чётких привязок.
За ковбоем шли все небольшого роста, смуглые, невысокие, все в касках по самые глаза. У некоторых на груди были шевроны с сине-жёлто-красным флагом и рогатым гербом на жёлтой полоске. Молдаване. Некоторые держали автоматы, но у большинства в руках были молотки, а оружие болталось сзади.
Самые разные молотки. С жёлтыми рукоятками, с красными, с простыми, деревянными, с железными, из толстых труб или арматуры. Один из них, увидев Сашу, поспешно бросился вперёд, пытаясь прикрыть высокого своим неуклюжим тельцем, вздёрнул автомат, но тот, не останавливаясь, протянул руку и просто отодвинул бойца назад.
Улыбнулся, подошёл к капитану вплотную, встал, глядя на него сверху вниз. Лицо у американца (а это совершенно однозначно был американец) было фактурное: вокруг ярких глаз лучики морщинок, ямочки на щеках, крупная нижняя челюсть, жёсткие складки. Крепкие, уверенные, знающие себе цену мужчины. Высокий смотрел без надменности и угрозы. Открыто смотрел, без вызова, даже с некоторым любопытством. Не отрывая от него взгляда, сделал жест для всех остальных и те моментально рассосались по палатам.
Из-за того, что в коридоре сразу стало тесно, Саше не было видно, что происходит там, в начале. Слышались короткие, чавкающие удары, мычание, стоны. Военные негромко переговаривались между собой, сновали туда-сюда.
Двое, без особой агрессии, не глядя на него, отстранили Егорова от прохода и прошли в палату. У одного в руке был молоток на длинной, железной рукоятке. Второй качал на весу короткую, гранёную дубинку, сделанную из стального, танкового пальца. Они синхронно прошли в разные углы и, почти одновременно, ударили. Громко хрупнула кость. Солдат перехватил рукоятку двумя руками и с усилием выдернул. Тело на кровати задёргалось, утробно заурчало кишечником. Потянуло характерным запахом. Второй, с высокого замаха резко опустил дубинку на лицо Сашиного соседа. Хрустнуло, будто сломали деревянную линейку. Человек глухо застонал. Дубинка поднялась ещё раз и снова опустилась, на этот раз поперёк глазниц. Снова хрустнуло. Человек словно бы зевнул протяжно, пытаясь втянуть в себя воздух. Его ударили третий раз, на этот раз по лбу. Звук был глухой, как будто палкой по пню. Тот, что был с молотком, сказал второму, с дубинкой что-то укоризненное и указал на остальных. С ними закончили уже быстрее. Оба молдавана вышли, деловито переговариваясь. В пустой палате стало тихо и слышно было, как сквозь матрас просочилась жидкость, дробной струйкой закапала на линолеум, образовав тонкий ручеёк ярко-красного цвета, немедленно устремившийся к низкому порогу.
- Действительно, здание просело сильно на фасад - подумал Егоров, - правильно санитарки жаловались. Вон уклон какой.
Молдаван с молотком, насаженным на тонкую, но прочную рукоять из углепластика, запнулся о носилки, приткнутые к стене, наклонился, встретился взглядом с безгласным раненым. Выпрямился, коротко взмахнул своим инструментом. Звук был глухой, хрусткий. Человек на носилках содрогнулся, босая нога задрожала мелко. Молдаван сноровисто упёрся берцем ему в лоб и двумя руками, раскачивая рукоять, вытащил молоток из черепа. Посмотрел на американца, потом на Егорова, вопросительно ткнул в него пальцем. Высокий отрицательно помотал головой, что-то сказал, сопроводив слова жестом. Оба кивнули и, молдаван, мягко подхватив капитана за локоть, повел вниз, на выход.
На улице было оживлённо. У входа стоял бронеавтомобиль с длинной антенной, с тихо работающим двигателем. С другой стороны госпиталя, наискосок, посреди дороги, возвышался не то бронированный автобус, не то бронепоезд на колёсах. Длинный корпус, узкие бойницы, угловатые обводы, крупные пятна камуфляжа, восемь пар колёс, антенны. От этого мегалодона густо пахло разогретым железом. Из распахнутой дверцы бодро выпрыгивали разношёрстные и возбуждённые молодых людей в гражданском, с бело-сине-белыми повязками на рукавах. У некоторых были намотаны на шеи фанатские шарфы пёстрой расцветки, но Егоров к футболу был абсолютно равнодушен и чьи это были фанаты осталось неизвестным. На первый взгляд, оружия у них в руках не было, только у одного Саша заметил на поясном ремне широкий нож в пластиковых ножнах. Они всей гурьбой вошли в госпиталь, загремели по лестнице и коридорам, громко переговариваясь и матерясь.
Позади бронетрейлера стояла обыкновенная "маршрутка", даже с номером рейса. За рулём, сидел молодой парень, лет 18. На дверцах наперекосяк наклеена синяя полоска изоленты. За "маршруткой" вдоль дороги стояли в ряд самосвалы. Между самосвалами юрко шныряли оранжевого цвета пара мини-погрузчиков. Из домов частного сектора приземистые, корявые мужики выволакивали крючьями трупы, курили неторопливо, ожидая пока к ним подкатит погрузчик. На перекрёстке, метрах в тридцати, громоздилась уже довольно солидная куча тел, а ещё дальше, видимо, продолжалась зачистка: там визжали женщины, вразнобой бабахали одиночные выстрелы, играл однообразно мяукающий гангста-рэп в открытой кабине одного из грузовиков.
Егорова не сильно толкнули в открытый салон, где почти все кресла, кроме одного, были вырваны с корнем, а на пустом полу уже сидели несколько человек со связанными за спиной руками. Все были гражданские. Потом к ним в салон подсел солдат, устроившийся на единственном кресле. Он пристроил автомат на колени, крикнул на всех невнятным словом, и они тронулись. Ехали недолго.
Из машины их выводили уже не молдаване, а уже вполне аутентичные американцы. Латинос и негр. Здесь, в тени высоких тополей, был организован полевой лагерь. Несколько серых, огромных модульных палаток, спутниковые антенны, капониры с натянутыми сверху дымчатыми маскировочными сетками. Неподалёку от крайнего модуля была выкопана ровная, квадратная яма глубиной метра в два. Их всех отвели к ней и вежливо подталкивая прикладами заставили спуститься вниз по складной, алюминиевой лестнице. В яме, под стенками, уже сидело человек 5-6, но места было довольно, хватило всем. Рядом с этой ямой тарахтел маленький экскаватор, роющий ещё одну, точно такую же дыру в земле. Егоров очень устал, его мучила одышка. На лестнице он поскользнулся на последней ступеньке и почти упал, ободрав кожу на голени о крепления. Путешествие оказалось чересчур затратным. Он неловко привалился к земляной стенке, опустился, сел прямо на холодную, мокрую глину. Закрыл глаза.
Сашу подняли посреди ночи. Он уже научился мгновенно приходить в себя и включаться в ритм подразделения.
Они собрались в комнату планирования, причём все вместе, все группы сразу, поэтому примерно половина были ему незнакомы. Они просто никогда не пересекались, выполняя разные тренировочные задачи.
Когда командир встал и прочёл им приказ командующего, Саша сперва подумал, что сегодня не 23 февраля, а 1 апреля, просто с календарём что-то напутали. Бойцы переглядывались между собой, начиная ощущать адреналиновый всплеск и сдерживая пока улыбки.
- А теперь, слушай боевой приказ !
Они выслушали. Потом разошлись по группам и выслушали конкретные, поставленные только для них задачи. Экипировка. Проверка. Маршрут. Распределение целей. Отработка. Хронометраж. Отход. Точка эвакуации.
Аэродром был весь в движении. Юркие погрузчики целеустремлённо тащат к разверстым чревам транспортников зелёные ящики. Бежит длинная колонна десантников. В дальнем конце поля выруливают на дорожки, один за другим исходящие драконьим свистом СУшки. А над головой уже уходят в небо красные огоньки взлетающих МиГов.
В полёте молчали - в тесно набитом горами всякой всячины трюме самолёта говорить было невозможно, а орать не хотелось. С самолёта они пересели в вертолёт, который высадил их прямо на пустынном перекрёстке чёрной трассы, уходящей под покров высокого леса.
Тихими, призрачными тенями они ушли в этот лес, растворившись между чёрными, ледяными стволами.
В точке рандеву их ждала здоровенная, раздолбанная фура с грузинскими номерами. В её болтающемся кузове, с относительным комфортом они доехали до посёлка, щерящегося пустыми проёмами окон, с проваленными крышами, уже знакомого по спутниковым снимкам. Нашли нужный дом, проверили. Заняли позиции. Замерли. Теперь осталось самое сложное - ждать. Грузовик, изрыгнул облако копоти и виляя кузовом уехал по просёлку в сторону далёко мигающих, редких огоньков.
"Кадьяк" уже два раза менялся с "Каппелем". Низкое, февральское небо начало мерзко блекнуть и звёзды на нём будто протухли, а цели всё не было. Отогревшийся в относительном тепле бывшего колхозного коровника "Кадьяк" собрался было пробраться на свою позицию, но со стороны заброшенного посёлка стал тихо, деловито нарастать приглушённый басок хорошо работающего дизеля. Свет фар ползал то вверх, то вниз, то хаотично дёргался в разные стороны. Дорога была весьма условной, покрытой ямами, которые кое-как засыпали щебнем. Поверх всего этого великолепия мерзкой, бугристой массой запеклась снежно-ледяная корка. Скорость колонны, петляющей по полузаброшенным лесным просёлкам, была невелика, хотя водитель старался как мог, чтобы быстрее покинуть опасную зону.
Два HMMWV грязно-белого окраса впереди, за ним джип с голубым логотипом UNESCO, потом длинный кунг на базе МАЗа и замыкающий Hammer пафосного, матово-чёрного цвета, как московский мажор, затесавшийся в компанию райцентровской шпаны.
Тангента у горла отчётливо щёлкнула. Начало. Пошло.
Негромкий стрёкот, который едва различался за шумом моторов. Зашипело раз. Потом ещё раз. Бахнуло неожиданно громко, разбрызгивая во все стороны искры раскалённого металла и пластика. Первый HMMWV густо задымил и его повело вправо. Он перевалился через обочину и воткнулся в смёрзшийся снег. Стало заметно, что внутри него растекаются струи пламени, вылетая из разбитых задних стёкол. Задний джип слегка приподнялся, как бы на цыпочках и лопнул, выкидывая во все стороны дверцы и куски обшивки. Внутри него расцвёл сияющий белым волшебный цветок, в огне которого пассажиры сразу превратились в дёргающихся марионеток. Водитель второго HMMWV успел среагировать и вывернул влево, пытаясь набрать скорость, но в этот момент по кабине МАЗа часто застучали железные капли. Он рванул вперёд и небрежным движением отбросил джип ООН в сторону. Потом МАЗ вильнул в одну, в другую сторону и наконец, всей массой шарахнул второй HMMWV, в тот момент, когда его водитель попытался вырулить влево и набрать скорость. На ходу в машине открылся люк, оттуда успел высунуться некто, затянутый в чёрное, но тут же нырнул вниз, как бы прощально махнув рукой. По обоим HMMWV продолжало с трёх сторон настукивать барабанной, стальной дробью, но оттуда уже никто не пытался выбраться.
МАЗ продолжал переть прямо, выскочив за обочину, в снег, проворачивая в нём глубокие, грязные колеи. В борту открылись бойницы и оттуда шумно затрещали очереди, поливая окрестности как попало. Метрах в 50 от горящих машин он резко замер, слегка завалившись вбок на пробитых колёсах. Стрельба из него не прекращалась.
Егоров снова перекинул магазин, глянул на "Кадьяка". Тот, присев в низком проёме, прицеливался. Хлопнуло и зашипело. Ракета описала короткую дугу и вспыхнула нестерпимо белым в торце кунга. Из открытых бойниц коротко вылетело пламя, как будто зажглись газовые язычки на конфорке. Машину тряхнуло, она как-то вся опухла, подалась вперёд, потом ещё больше завалилась на сторону, обтекая пеленой удушливой гари.
"Пилот" и "Мороз", пока "Кадьяк" гасил МАЗ, уже возились у белого джипа. Там что-то негромко хлопнуло пару раз, потом сухо пролязгал несколько раз затвор.
Егоров вместе с "Кадьяком" и "Каппелем" побежал к МАЗу, прикрываясь рукой заглянул в овальное отверстие в задней двери. Она выгнулась горбом, сильно пахло плавящимся пластиком. Внутри пачками рвался боекомплект. Отверстие больше всего напоминало паровозную топку, в которой как следует раскочегарили солидную порцию угля. "Кадьяк" пригнувшись, стараясь не приближаться близко, оббежал кунг вокруг, заглянул в кабину. Переднее стекло вылетело к чертям, оставив от себя вывернутые наружу длинные осколки. Внутри уже занялись сиденья, и отдельные языки нетерпеливо лизали тело человека, одетого в обычную, рыжую дублёнку. Человек запрокинул голову назад. Рот был широко открыт и челюсти вывернулись под противоестественным углом. Руки вцепились в руль. Светлые волосы на голове вспыхивали прядь за прядью, оставляя на щеках чёрные подпалины.
Второй, в каске, бронежилете, разгрузке, почти вывалился из кабины, зацепившись за сиденье берцами и висел вниз головой, не касаясь земли. По шее обильно струилась кровь, набиралась в криво свисающую каску и оттуда, как из переполненной Чаши Гнева, лилась на снег. Лицо представляло из себя род живой маски, состоящей из сливающихся вместе ярко-красных ручейков.
- Ну, с документацией, видимо, не срослось - "Каппель" меланхолично наблюдал, как из кабины вылетает всевозможное барахло, выкинутое пытливым "Кадьяком". Приказопослушный майор настойчиво пытался отыскать хоть какие-то бумаги, о которых им талдычили на постановке задачи. Бумаги и жёсткие диски должны были ехать в кунге, под охраной, в сейфе. Но сейчас там был свой собственный ад и проверить сохранность бумаг было проблемно. Они отбежали от МАЗа к группе.
От опрокинутого джипа "Джабба" тащил почти волоком длинную фигуру со связанными руками. Долговязые ноги взбрыкивали, но противоборствовать "Джаббе" у него не получалось.
Ранение получил "Куба". Неприятное, гадкое ранение. Когда он полез проверить ООНовскую машину, в него выстрелили в упор. Пассажир сзади застрял между сдвинувшимися от удара сиденьями и лихорадочно пытался выбраться. Он сумел достать пистолет и прострелил бы "Кубе" голову, но попал только в руку, которую тот вскинул, рефлекторно защищаясь от летящего навстречу пламени выстрела. Кисть руки оказалась раздроблена, сама пуля застряла между лучевых костей. Следующие выстрелы, возможно, попали бы в цель, но подскочивший с другой стороны, "Нищий" удачно пнул пассажира, выбил пистолет и едва не вырвав тому ноги, выволок из джипа. Тот и после этого огрызался, но "Нищий" с командиром его спеленали хомутами и поволокли в коровник.
Предварительные результаты операции: все машины конвоя уничтожены; документация, которая, предположительно, перевозилась в грузовике, с высокой степенью вероятности уничтожена; потери - один раненый. Со стороны противника один пленный. Задание не выполнено.
Командир вздохнул, обводя их взглядом:
- Деревянные солдаты Урфин Джуса... Души автоматные. Зачем вы сожгли этот шушпанцер ?! Ну зачем ?
- Он же стрелять начал...
- Ну зачем было сразу эту дуру запускать ?
"Кадьяк" виновато потупился. Он с самого начала хотел посмотреть, как эта новая "дура" сработает и теперь просто наслаждался тихой радостью от полученного результата.
- Ладно. У нас есть примерно полчаса на отход. Шуму мы навели такого, что сейчас вся Нацгвардия сюда явится.
- У вас нет получаса - голос у пленного был слегка сдавлен, но говорил он уверенно, - мы обогнали основную колонну минут на 10-15. Они уже должны появиться. Бой они не могли не слышать. Вы попытаетесь уйти в лес, но ещё минут через 20-30 поднимут вертолёты, а затем мобильные группы перекроют путь к границе. Вам просто не уйти.
Голос был с лёгким акцентом, удивительно знакомый. Саша шагнул, наклонился, опустил мешающую смотреть балаклаву. Пленный посмотрел на него снизу вверх и ослепительно улыбнулся окровавленными губами.
- Привет, капитан! Или вы успели вырасти ? Может быть, уже майор ?
Командир вскинул брови:
- В смысле ? Ты его знаешь, что ли ?
Алекс, а это был он, снисходительно улыбнулся и откинулся к стене.
- Конечно. Мы отдыхали вместе в Сочи, в прошлом году.
С ногой у него была беда, лодыжка либо сломана, либо сильно вывихнута, поэтому Алекс кривился.
Командир поманил Сашу пальцем, они отошли в дальний конец и вопросительно вскинул брови.
- Это Алекс, американец. Сотрудник ЦРУ. Пытался меня вербовать. Сергей Викентьевич в курсе, я ему докладывал.
- Точно ?
- Всегда можно спросить. Но Алекс, скорее всего, не знает. Думаю, сейчас будет играть на этом.
- А, играть, значит. Ну, хорошо. Значит, давай так. Сейчас я тебя арестовываю. Да не дёргайся, мы будем играть. Не знаю пока, что из этого выйдет, но раз он хочет сыграть, давай играть в его игру, пока он ещё чего-нибудь не придумал. Понял ? Всё, играем.
Командир демонстративно отобрал у него автомат, вытащил нож, пистолет, вынул из разгрузки магазины.
- "Кадьяк" ! Свяжи его и охраняй. Мне такие сюрпризы не нравятся. Дёрнется - обнуляй. Приготовиться к отходу. "Куба", ты как ? Идти сможешь ?
"Куба", уже обколотый обезболивающим и перевязанный, изобразил кивок. Лицо у него было белое. Дышал он часто и коротко.
"Кадьяк" посмотрел на командира, что-то уловил в его лице, кивнул и несильно затянул пластиковый хомут у Саши на запястьях, после чего усадил его возле Алекса. Тот повернул к нему лицо:
- Зря вы не пришли тогда на Арбат. Я там нашёл чудесную французскую булочную. Прекрасная выпечка. Могло бы получиться намного лучше, чем сейчас.
- Всё идёт так, как должно.
- Фатализм... фатализм - это психологическое убежище для русской интеллигенции. Вы сейчас на адреналине, кажется, что ещё пару дней и ваши штурмовики полезут на купол Верховной Рады с победным флагом. Но это ошибка. Вся эта война - ошибка вашего руководства. Не будет никаких рассекающих ударов, не будет лёгкой прогулки, как в Крыму. Вас встретят глухой обороной. Ваши колонны будут жечь, ваши самолёты будут сбивать. Не вы будете брать пленных, это вас будут брать в плен, тысячами. Никто не арестует Зеленского, а ваше новоявленное правительство просто не доедет до Киева - там его никто не ждёт. Ваш спецназ, который вошёл в Киев, в Харьков, в Чернигов - прямо сейчас перемалывают в фарш. Никакие местные агенты их не встретили и даже не собирались. Вас обманули. Это конец. Война проиграна. Но вот лично у вас шанс всё ещё есть.
- Интересно. И что мне нужно сделать ?
- Отлично. Я знаю, что вы разумный человек. Всё просто. Я вам сейчас...
- Э, ну-ка заткнулись оба ! - Кадьяк некстати проявил бдительность и что именно он должен сделать, Саша не услышал.
Алексу залепили рот скотчем, затем тем же скотчем обмотали ноги, стянули локти, превратив его в ровную, длинную колбаску. Дополнительно к свёртку привязали по бокам две верёвки. Кряжистый "Кадьяк", по своим ТТХ действительно схожий с медведем этой породы, подвесил Алекса за спину и они покинули коровник. Уже почти совсем рассвело и далеко на севере, за горизонтом, стала слышно нарастающую канонаду.
Бронированный МАЗ и вся остальная железная рухлядь разгорелась как следует, обильно посылая в небеса плотные клубы дыма. "Нищий" задержался, выставляя по пути отхода мины, но вскоре догнал их.
Ровным, быстрым шагом добрались до опушки, нашли искомую просеку, которая оказалась вовсе не такой широкой, как описывалось. Даже напротив - она была узкая, заросшая кустарником и щедро устланная буреломом. Идти было тяжело. Они явно не успевали к расчётному времени.
Когда вышли к опоре ЛЭП, обозначенной на карте, в стороне послышался характерный вертолётный посвист. Машин было много, больше десятка. Рассредоточились, замаскировались, прикинувшись кучками подтаявшего снега. Вскоре, низко над лесом, над прогалиной, выскочили подстригая небо винтами серые, поджарые силуэты. Они шли на юг. Алекс повернул шею и проводил их взглядом скорее философским, чем грустным. Это были боевые вертолёты, но совсем не те. На корпусах, в утреннем свете, ясно проступали красные звёзды.
В той стороне, куда они ушли, послышались звуки частных взрывов. Понятно было, что авиация прикрыла их отход и та самая, основная колонна, обещанная Алексом, уже горит на подъезде к посёлку, а выжившие ползают по обочинам, прижимаясь к деревьям. А вертолёты, которые должны были вылететь и размазать их группу по снегу, уже час, как догорают на аэродроме.
Накатила усталость. Беспокоиться и следить за окрестностями у "арестованного" надобности не было, поэтому Саша закрыл глаза и погрузился в короткий сон.
Ему снова снился Алекс. Только не связанный, похожий на соевую сосиску, а вполне расслабленный, вальяжный, с широкими, уверенными движениями. Он сидел за столом, в раскладном кресле и покачивал широким стаканом, в котором стучали по стенкам кубики льда, плавающие в полупрозрачной жидкости.
Первую часть Саша не уловил, поскольку в голове шумело и очень хотелось заснуть. Потом сознание как-то уцепилось за слова и со скрипом стало их переваривать.
... бессмысленно. Совершенно нелепая идея, даже предполагать, что Россия в одиночку сможет на равных противостоять всей Атлантической цивилизации. Вы умный человек, Саша. История ваших поисковых запросов говорит о том, что вас интересует не только сайты ХХХ, но и другие вещи, более характерные для цивилизованных, культурных людей, чем для среднего, русского мужчины. Скажу вам прямо - вы вполне можете занять достойный пост в новой администрации и сделать очень многое для своей, полностью обновлённой страны. Вы не склоны к коррупции, ваш ум рационален, не перегружен религиозной пропагандой. Поверьте, таких людей, на самом деле, немного, даже в том, новом правительстве, которое сейчас грузится в автобусы и готово выезжать в Кремль.
Саша удивлённо вскинул брови.
- А, вы ещё не в курсе... конечно, мы же отключили вам интернет. Ваш, так называемый президент неожиданно умер. Старый человек, сердце. Правительство разбежалось. Министерство обороны, де факто, возглавило остатки того, что пока называется Россией. Они ведут переговоры, но особой необходимости в них нет. Сейчас не подписывают капитуляций - это очень архаично, тёмные века.
- Сейчас молотками добивают ? Как в палеолите ?
- Это тоже, своего рода, архаика, но на службе прогресса. Принцип нашей цивилизации достаточно прост - если что-то работает, мы это используем. Молотки - работают. Поэтому мы это используем. Это своего рода, культурный сигнал для тех, кто понимает в чём дело. Я случайно знаю автора идеи, это человек с большим чувством юмора и огромной эрудицией. Вы сами, я надеюсь, поняли эту аллитерацию и мне не нужно объяснять. Правильно ? Ну и отлично. Потому, что 90% населения не смогут понять смысл и изящество идеи, но обязательно отреагируют именно так, как задумано.
- А остальные 10% ?
Алекс отхлебнул из стакана и откинулся, рассматривая Сашу, как только что открытую ископаемую окаменелость.
- А из числа остальных 10% появляется новый вид. Новый человек. Это эволюция. Естественно, не все эти 10%, а только некоторые. Это число составляет только фундамент для выделения немногих избранных.
- И я что ? Тоже, по вашим критериям, отношусь к новому виду ?
Алекс широко улыбнулся.
- Для этого вам придётся много работать над собой, Саша. Разницу между нами невозможно преодолеть за столь короткий срок. При условии хорошей работы, качественного питания, при постоянном повышении интеллектуального уровня вы достигнете определённых результатов, но вряд ли мы сравняемся - слишком разные исходные данные. Я вырос в совершенно иных условиях, воспитывался совершенно по-другому. За мной несколько поколений обеспеченных, хорошо образованных предков. Я знаю их вплоть до того момента, как они стали фигурировать в исторических хрониках, ещё в Европе. А вы... уж простите, но вы даже своего прадедушку не знаете. Он, кстати, был интересный человек, с короткой и трагичной судьбой. Я потом вам, как-нибудь расскажу.
Но вы не расстраивайтесь. Шансы у вас конечно же есть и это очень хорошее предложение, которое делают далеко не всем подряд. Я не заставляю давать ответ прямо сейчас. Времени у нас хватает. Сейчас вас отведут в медицинский блок, где вы получите всё лечение, необходимое по протоколу. Потом поговорим снова. Я же обещал, что этот разговор будет продолжен.
Пискнул вызов на рации. Алекс поднёс микрофон к губам, сказал неразборчиво. Быстро, как будто ждал за стенкой, появился вошёл высокий, плотный, чернобородый мужчина.
- Игорь, отведите нашего гостя в блок 18. Ему там назначат лечение, а вы будете его сопровождающим. Смею надеяться, что он станет вашим коллегой.
Саша поднял глаза на Алекса, потом перевёл на Игоря. Высокий, загорелый. Прямой, греческий нос, чёрные волосы, слегка вьющиеся. Одет в тактическую, дорогую униформу без знаков различия. На шее болтается пропуск с фото и штрих-кодом. В глазах явно читаемое превосходство уверенного и хорошо устроенного человека. Что-то балканское в чертах лица: такая характерная спесь, соединённая с мелочной хитростью, помноженная на жадность. Золотое шитьё поверх гнилого сукна, ржавая сабля в ножнах, покрытых сусальной позолотой. То ли румын, то ли болгарин. Впрочем, какая теперь разница.
Блок 18 оказался недалеко, буквально за поворотом. Там Егорову сделали две инъекции в плечо и бедро, сняли почерневшие от грязи бинты, прилепили вместо них широкие пластыри. Боль сразу стала отступать. Потом отвели в другой блок, по внутреннему, светлому коридору. Там мягко работал кондиционер, стояли две раскладные кровати. У входа сидел щуплый азиат в полной амуниции, держа автомат на груди. Игорь что-то дружелюбно болтал, помогая улечься в постель, но Саша его плохо слышал. Видимо, начали действовать лекарства. Он уснул мгновенно. Тело успокаивалось, отходило, словно размякало в тёплой ванной. Не сдавался только мозг. Там саднила незаживающая рана. Она зудела и всё время показывала одну и ту же картинку: кучу наваленных друг на друга мягких ещё, не окоченевших тел, которые сгребал с серого асфальта юркий погрузчик. Из самого низа кучи, высовывались две длинные женские ноги. Обе ноги были босые, неестественно белые, ровные. Неподвижные.