Утренний кофе был, скорее, ритуальной процедурой, нежели физиологической потребностью. Долгое жужжание кофемолки. Усиливающийся аромат из-под вращающихся лезвий. Стук ложки, тихий шорох сыпящегося помола. Журчание льющейся воды. Медленное, медитативное вспухание густой пены. Крохотные струйки пара, вырывающиеся из пузырьков. Крошечная, белая чашечка, арктической белизны. Под лезвием ножа хрустит твёрдый, янтарного цвета сыр с острым запахом.
Первый глоток густого, почти чёрного цвета кофе, в полной тишине. И так день за днём, утро за утром. Солнце золотит штору, пускает искры по медленно летящей пыли. Запах кофе наполняет комнату.
Собираясь, он намолол кофе. Поскольку кофе должен был особенно бодрить, добавил в него побольше перца. Вместо пяти чёрных, пахучих и твёрдых горошин, вкатил в кофемолку целых десять, а то и двенадцать. Слегка задумался. Потом, всё-таки, сыпанул на зёрна белое пятнышко ванилина из жёлтой пачки. На одну заправку, два зёрнышка иранского кардамона. Смолол всё в самый мелкий, какой только возможно, порошок. Сам порошок аккуратно пересыпал в прозрачный пакет. Завернул несколько раз, заклеил скотчем. Положил упругий свёрток в ещё один пакет, завязал. Даже через два слоя целлофана густо пахло кофе.
Пакет пристроил между запасными штанами и футболками, почти в самом низу. Всё равно использовать его можно будет только после прибытия на место.
Квартира дышала тишиной. За спиной, сквозь жёлтые шторы, пробивалось солнце. Завтра день в пути. Ростов-на-Дону. Затем граница. После этого война. Что такое война?
Это штыковая атака линейного батальона под Шевардино. Качается блестящая линия штыков, цветные плюмажи, золотые эполеты, цветное сукно мундиров.
Танковая атака: несущиеся вперёд бурые, стремительные туши. На чисто вымытой броне бравая пехота, на ходу поливающая всё вокруг горячим свинцом из ППШ. Развивается знамя, пробитое осколками и, в первом взятом городе, в пропахшие порохом руки летят букеты цветов.
Распускающиеся цветы тяжких взрывов, мириады низко летящих самолётов, бронированные экскадры, пенящиеся волны под острыми форштевнями, суровый адмирал, грозно взирающий в серый горизонт.
Мчат вперёд кирасиры в сверкающих шлемах, жёсткая щётка плюмажа гудит по ветру, острый блеск широких палашей, команда "марш, марш!!!"
Автобус шёл вечером. Утром устроить церемонию питья кофе не удалось, поскольку всё, что было, он смолол вчера и упаковал в рюкзак. Был соблазн выпить стаканчик эспрессо из кофейного автомата на автовокзале, но сдержался. Лучше потерпеть и не мучить организм жёсткой, перекипячённой жидкостью.
Он размышлял на тему соответствий полдороги. Столь же пёстрые картинки приходили и в полудрёме. Спать нормально в пыльном, трясущемся автобусе не удавалось.
Ростовский вокзал встречал пассажиров запахом пережаренных шашлыков, дымом чёрного и чебуречного масла. Над всем этим доминировал креазотный дух колёсных пар, нагретого асфальта и дизельных выхлопов.
Он вызвал такси, ведомое ушлым армянином, которое довезло его до пансионатов Левого берега.
Всего через неделю, сбросив необмятую ещё разгрузку и автомат в жирную от росы траву, он увлечённо орудовал лопатой в чёрной земле. Грунт был плотный, но не окаменелый. Копать было легко. Когда-то здесь уже были чьи-то позиции, и лопата, зачёрпывая жирную, чёрную землю, то и дело тыкалась в старый, более плотный откос. Вывернутая из холодных, маслянистых комьев противогазная банка и половинка стального шлема сомнений не оставила. Давным-давно здесь держали последнюю оборону неизвестные солдаты вермахта.
Вечером им помог экскаватор, вырывший большую, квадратную яму под блиндаж.
В пустом пространстве неровной, кубической формы, наскоро постелили деревянные щиты, бросили поверх них спальники и и сбились в тесную кучу. Верх перекрыли кривыми, свежеспиленными брёвнами, мешками и землёй. Несмотря на июнь, донбасские ночи были сырыми и прохладными.
Рано утром то, что вражеские блоггеры поименовали "спецназом ГРУ" начало выбегать на двор. Там вышло солнышко и потеплело. Первый день войны радовал свежей, июньской листвой, мелкими облаками, плотно устилающими светлое небо, теплом, ещё не жарким, приятным. Бойцы грелись, обсев кустистый бугор, в середине которого кучей бурой глины кое-как была присыпана верхушка блиндажа.
Он вылез из него волоча за собой насквозь сырой спальник. Развесил на колючих ветках шиповника, под неярким, пока, солнцем. Вернулся за железной кружкой и заветным пакетом.
Отошёл чуть в сторону, аккуратно срезал дернину, углубил ямку широким ножом. На дно поставил гнутую пластинку из стандартного пайка, положил на площадку таблетку сухого спирта и поджёг.
Блестящая, новая кружка празднично сияла, поставленная на тонкие распорки. Сизый огонёк неярко вылизывал ей днище, оставляя на боках узкие полоски копоти.
Он педантично отклеил язычок скотча с пакета. Зачерпнул ножом коричневую, отчётливо отдающую перцем массу. Ссыпал в прозрачную, пронизанную утренним солнцем воду, размешал.
Над травой поплыл аромат, постепенно, сантиметр за сантиметром вытесняющий запах оружейного металла, непередаваемый аромат трёхдневных, солдатских носков и волглой ткани.
Кофе в кружке стал медленно, попыхивая тонкими всплесками пара, подниматься, пуская от краёв густую, тёмно-оранжевую пену. Он аккуратно помешал его концом ножа. Подождал, пока пена, как лава, неудержимо поползёт вверх по стенкам кружки. Шайба сухого спирта к этому моменту уже почти отгорела и чадила химическим дымом. Впрочем, даже эта резиновая вонь не могла перебить мятущийся дух свежеизготовленного кофе. Дух царил над окопами, распространяясь между кривыми кустищами и запылёнными листьями, между распростёртыми на них спальниками и сваленными в кучу пустыми ящиками от ПТУРов. Дух накатывал на поросшую мелкой, свежей травой пашню и терялся меж вывороченными кусками земной плоти, без остатка впитываясь в неё. До близкой "зелёнки" он уже не доходил, растратив силу ещё на границе вспаханного поля и вытоптанной травы.
Он подождал, пока пена начнёт оседать и снял кружку с горелки, переставив прямо в поникшую траву. Достал из кармана заранее приготовленную шоколадку из пайка и пакетик с таким же, пайковым повидлом. Солнечный свет обгладывали набежавшие с запада, мелкие тучки, но оно всё-таки светило. Первый глоток лёг ровно, наполняя рот терпким, перечным ожогом и обволакивающим вкусом кофе. Он дополнил его обломком шоколада и снова отхлебнул, чувствуя губами остроту горячего, металлического края кружки.
Война оказалась не страшной. Несколько скучноватой, но не страшной. Говорят, что на войне не испытывают страха только идиоты, но страх... это слишком сильная эмоция. Война была бесконечными перемещениями, на громыхающих "Уралах", на разваливающихся "буханках", на мягких сиденьях "Тойот", пешком, ползком, бегом. Война набивала рот и нос пылью, прилипала к подошвам плотными, рыжими плюхами. Война кормила обитателей своего мира жирной, дешёвой тушёнкой, поила коричневой бурдой из брошенных в кипяток чайных пакетиков. Война сыпала в железные кружки растворимый нагар из пережжённой резины, по ошибке, названной "кофе". Война повисала на плечах тяжестью бронежилета и неумолимо пропитывала всё, от трусов до куртки едким, вонючим потом. Свист пуль, разрывы, зазубрины осколков, кровь, оторванные конечности и запах разлагающихся тел занимали в её пространстве самую малую, незначительную часть. Использованных "кофейных" стиков и чайных пакетиков в ней было гораздо больше. Аромат настоящего кофе не стал чем-то исключительным. Он органически влился в эту симфонию, как в симфонию огромного оркестра вливается тонкий звук какого-нибудь треугольника, который и прозвучит-то, может быть, всего раз за весь концерт.
Цветок разрыва, внезапно грохнувший метрах в тридцати, не напугал и даже не удивил. Просто он выглядел противоестесственно, странно, будто в голубом небе открыли дверь и вылили вниз ведро помоев. В траншею горохом посыпались бойцы. Второй взрыв уже не был неожиданным - короткий свист и громкий бах. Работал 120мм миномёт.
Третий взрыв пришёлся прямо под корни высокого, одинокого тополя и поднял в воздух целую тучу стерни, мелких щепок и пыли, которые долго оседали с едва слышным шуршанием.
Между взрывами, подхватив кружку он, стараясь не терять достоинства, спустился в траншею. Согнувшись, влез в блиндаж, прикрывая плечами кофе от падающей сверху трухи. Половина, естественно, расплескалась, как положено в таких случаях, на штанину. Был бы в руках бутерброд, так он бы обязательно выпал из рук тушёнкой вниз.
Устроился на пустом ящике, мельком удивившись его сырости. Остатки быстро остывающего кофе со взболтанной гущей влил в себя одним, раскатистым глотком. Подержал во рту пару секунд и проглотил.
Сверху ещё раз бахнуло, поближе к блиндажу. Сухая земля просыпалась струйками сквозь кривой и неровный ряд брёвен, прямо в волосы. Кто-то на эмоциях выдал несколько бессвязных матов в пространство. Потом всё затихло. Народ, выждав паузу снимал стресс нервным смехом и поговорками, постепенно вылезая наверх, к солнышку и воздуху.
Вскоре в земляной яме не осталось никого. Из пустой кружки доносился лёгкий запах кофейных зёрен и перца. Земля вокруг медленно оседала, то шурша чёрным песком, то роняя со стен серые камешки. Сохли мелкие коренья, издавая очень тонкий, незаметный шорох.
Впереди был ещё один день жизни.
Жизнь оставалось столь же прекрасной, удивительной и непредсказуемой, что и раньше. Запах кофе плавно оседал на земляные стенки блиндажа, вплетая свой тонкий звук в мелодию, гремящую под куполом всего обитаемого мира.