В зале царил сырой полумрак, разбавляемый неровным светом чадящих факелов. От серых каменных стен веяло холодом и плесневелым духом, и человек, сидящий на высоком кресле плотнее запахнул чёрный шерстяной плащ. Его породистое бесстрастное лицо было перечерчено глубокими морщинами, возле уголков губ пролегли две жесткие линии, а серые глаза полузакрыты - и всё равно неприятная уверенность, что взгляд цепко отмечает каждое движение, не отпускала, заставляя слова, как застывшую смолу, вязнуть на зубах.
- Они прибудут с минуты на минуту, господин мой, - совершив над собой усилие, произнёс Эрих фон Гуттенберг, архиепископ Кельнский.
Имя высокого гостя не дозволялось произносить вслух даже робким шёпотом, а оправдания в случае неповиновения высшим руководством не принимались. Насколько сам архиепископ разбирался в ситуации, за вольное поведение можно было схлопотать не только отлучение, но и обвинение в ведовстве, что пахло куда хуже: палёным. А гость, как назло, не проявлял ни малейшего нетерпения вот уже целый час, заставляя его нервно перебирать гранатовые чётки, и вынуждая на своей шкуре почувствовать всю прелесть ожидания подвоха.
- Превосходно, - ответил тот сухим, похожим на треск костра голосом.
В течение всего этого времени старик удостаивал архиепископа только односложными ответами, сейчас же на его лице проступило подобие улыбки - холодной, но без намёка на злорадство. Радости там, впрочем, не было ни на грош.
Тяжёлая, окованная железными полосами дверь распахнулась. Архиепископ непроизвольно прянул назад, споткнулся о подол бархатной мантии и едва не рухнул на пол. Восстановил равновесие, пошатнувшийся дух и дыхание, после чего возблагодарил Господа.
В залу вошли четверо окольчуженных воинов, несущие забранную частой решёткой клетку. Вместе с ними в залу проник приглушённый уличный шум, едкий запах гари, крики и вопли - здание городского суда находилось недалеко от главной площади, где этот день, как и неисчислимое множество предыдущих, ещё одной искрой сливался с пламенем "Ада на берегах Рейна, Майна и Мозеля", как окрестили происходящее излишне эмоциональные и поэтичные свидетели. Вспомнив это сравнение, Эрих фон Гуттенберг не удержался и повторно возвёл глаза к низкому потолку за неимением неба. "Господи, пошли нам терпения...и да окупятся труды наши". И тут же опасливо покосился на старика, но тот, как оказалось, нашёл себе другой предмет для наблюдений. Он встал с кресла и подошёл к клетке.
То, что находилось внутри, видимо, не доставляло большого удовольствия воинам, так как они, опустив свою ношу на середине залы, почтительно преклонили колена и ретировались, недальновидно хлопнув дверью. Архиепископ Кельнский возмущённо нахмурился, и уже собирался поделиться своим негодованием с гостем, милостиво позабыв его нелюбезную словесную скупость. В конце концов, как гостеприимный хозяин и смиренный слуга Божий, он должен проявлять...
- Вы свободны, - бросил старик, не поворачивая головы.
- Что, п-простите? - пролепетал архиепископ, борясь с желанием немедленно последовать приказу, звучащему во властном голосе. Но желание желанием, а всё-таки он не какой-то там крестьянин...
Мужчина медленно повернулся, и Эрих фон Гуттенберг крупно пожалел, что малодушно пошёл на уступки своему самолюбию. В таких условиях тешить его всё равно что переходить пропасть по верёвочному канату, просмоленному и подпаленному с обеих сторон. "Смирение - святая добродетель". Да при таких обстоятельствах недолго и канонизации дождаться! Если бы ещё и прижизненной...
- Как прикажете, господин мой...
Только после того, как была плотно прикрыта дверь подвальной лестницы, архиепископ Кельнский облегченно вытер пот со лба.
Кардинал Морте снял со стены факел и поднёс его к решётке. Из глубины клетки раздалось злобное рычание.
- Здравствуй, Вольфганг, - безо всякого выражения, просто констатируя факт, произнёс кардинал, - Вот мы и встретились.
Рычание перешло в хриплый лай, оборвавшийся, как только старик напоказ запустил руку в складки плаща.
- Может, примешь подобающий облик? Или тебе больше по нраву собачье существование?
Клетка сотряслась от мощного броска, потом ещё одного, но это не произвело на кардинала никакого впечатления. Он со скучающим видом повернулся к решетке спиной, и тут раздался тоскливый, протяжный, долгий вой. Никто не мог его уличить, и кардинал позволил себе тень торжествующей улыбки.
- Наверное, неприятно оборачиваться, верно? - почти сочувствующе поинтересовался он, вновь склонившись над клеткой. Там, согнувшись на коленях, как в судороге, упершись напряженными руками в пол, сидел мужчина. Тёмные волосы нечесаными патлами свисали ниже пояса.
- Свет...убери...- хриплый, гортанный тембр, всё ещё напоминающий звериный рык. По залу пронёсся стремительный поток холодного воздуха, факельные огни возмущённо затрепыхались из стороны в сторону.
- Я уже увидел то, что хотел, - кивнул кардинал и поставил факел на место.
- Как ты до этого докатился, Вольф? Что ты хотел доказать? Кому?
Мужчина поднял голову. Ни один мускул не дрогнул на мертвенно бледном, бесстрастном лице, но его взгляд заставил кардинала Морте сжать губы до едва заметной нити.
- Ты знаешь, что...творится...сейчас за этими стенами.
Это не был вопрос. И посему ответа не требовалось, но тем не менее старик сказал:
- Суд Божий. Ибо Слово Божие заповедует нам: "Ворожеи не оставь в живых".
- Там гибнут люди. Простые люди. Мои друзья.
Голос приобретал низкие, глубокие тона, задержки между словами сглаживались, словно мужчина вспоминал родной язык.
- Волчьи друзья, - усмехнулся кардинал.
- Да, - тоже растянув губы в странной, больше напоминающей оскал улыбке, согласился он, - Я волк. А ты - убийца. Невиновных.
- Не хочешь ли сравнить, сколько убитых на твоём счету? - насмешливо поинтересовался кардинал, - Вряд ли их число окажется многим меньше - ты добросовестно защищаешь свою веру. И я защищаю то, во что верю.
- Пыточные застенки и костры... - на лице Вольфганга чётко обозначились скулы, в наступившей тишине скрежетнули зубы, - Я познакомил бы тебя с ними поближе, чтобы ты узнал, насколько истинна твоя вера.
- Воистину, она более чем реальна, зверь. Но я здесь не за этим. Мне следовало бы немедленно предать тебя огню. Когда мы встретимся при иных обстоятельствах, я так и сделаю. Но тебя пожелал видеть Понтифик, и ты отправишься со мной в Ватикан.
- Урбану понадобился цепной пес? - жестко усмехнулся мужчина, - Он посадит волка охранять свой двор, чтобы ни одна собака породы Габсбургов не посмела сунуть носа? Или он хочет устроить в Риме охоту на ведьм с собачей травлей?
- Я буду молиться, чтобы твои слова стали пророческими. Но, к сожалению, Папа решил, что христиане слишком увлеклись этим развлечением, и намерен приостановить деятельность как австрийских выскочек, так и Инквизиторов, - кардинал Морте с сожалением покачал головой, - Считаю, что никакие жертвы не будут слишком велики, чтобы избавить человечество от вашего отродья. Даже если на сотню придётся всего одна настоящая ведьма.
- Я не намерен служить Церкви, - спокойно произнёс Вольфганг, отбрасывая волосы с плеч и выпрямляя спину, - Это всё - не мне рассыпаться в объяснениях перед фанатиком. Можешь начинать - твоя мечта близка к осуществлению.
- Ты не представляешь, Вольф, как мне этого хочется...- вздохнул старик, - Но...
Мужчина дёрнулся в сторону - но поздно. Длинный тонкий шип упал в углу, оставив на предплечье еле заметную царапину.
- Pastor es gregis... - опустив руку, произнёс кардинал.
- Будь ты...проклят... - тело мужчины свело жестокой судорогой, после чего оно безвольно обмякло.
- In Te Potestas.
"...Пастырь стада...Власть в Твоих руках...".
Испания, Реаль Монастерио де Сан-Лоренсо дель Эскориал, королевский дворец, 1749 год.
Дворец всегда поражал Коранта своей двойственностью - какое разудалое великолепие, какая высушенная жесткость линий. Нет, ни итальянские палаццо, ни французские замки не шли ни в какое сравнение с этим аскетом от архитектуры. Насыщенная багрянцем ковровая дорожка была похожа на кровь, пролившуюся за сорок шесть лет войн и запёкшуюся за три года засухи... Мужчина потряс головой, прогоняя наваждение. Мимо прошелестели придворные дамы - смуглые, весёлые, полные праздника и дополняющие его собой, - но в том конце бальной залы жертвы для своих утех не нашли, и возвращаясь, задержались возле мужчины.
- Граф! - со смешком воскликнула одна, - Вы обещали научить нас танцу! Тех, кто не выполняет обещаний, испанское солнце высушивает до костей!
Девушки сорвали с плеч изящные шелковые накидки и, набросив их на Коранта, как ошейники, поволокли на середину залы, стараясь прижаться к нему покрепче.
- Эээхрррр...- попытался возразить граф, но чей-то шарф (по ощущениям принадлежащий не иначе как воспитаннице Гильдии Наёмных Убийц, только они так умело обращаются с разными удавками), шаловливым узлом стянулся вокруг его шеи, не давая сделать шаг в сторону. Мимо проносились запыхавшиеся в танце пары, блеск драгоценностей слепил глаза, как снег под солнцем, музыка звучала в ушах всё громче, Корант подумал, что сейчас лишится чувств, пошатнулся, и...рассердился.
- Синьорины! - нахватав воздуха, сколько смог, рявкнул он, - Я вас сейчас укушу!
- Ооо! - видимо, этим гарпиям пришлась по вкусу шутка красавца-графа, которого всё никак не удавалось вывести из состояния бесстрастия, что их самих выводило из себя, - Да вы вампир!... Как же так - прямо здесь?...Это неудобно...Король заметит... Что скажет двор?!...
Эти остроумные замечания, перемежающиеся всплесками безудержного смеха, и насмешливые взгляды знати, приглашённой Фердинандом Шестым по случаю празднования его Дня Рождения, окончательно вывели Коранта из себя. Он наугад схватил одну из придворных дам, причём не особенно заботясь, насколько сильно будет смят бальный наряд и изящная причёска, и, наклонив к смуглой шее лицо, улыбнулся. Дама пришла в тихую панику, остальные же - в дикую зависть, так как слегка удлинившиеся и немного заострившиеся клыки были видны только с одного ракурса, а вот рассыпавшиеся по широким плечам густые иссиня-чёрные пряди и страстные тёмные глаза - со всех остальных. Шарф немного распустил мёртвую петлю, Корант сдал полуобморочную даму на руки какому-то виконту, и направился к открытому, выложенному зелёным с красными прожилками мрамором пруду.
Но не успел он миновать, привычно поклонившись, королевский трон, как по обе стороны от мрачного Фердинанда возникло двое невзрачных на первый взгляд гостя в чёрных плащах. Они спокойно, без спешки, подошли к Коранту.
- Граф Ринтора, - вкрадчиво, вполголоса произнёс левый, - Вы обвиняетесь в государственной измене. Прошу проследовать за нами.
- Это ложь, - так же спокойно ответил Корант. Уж ему-то и в самом деле нечего было волноваться - стольких монархов пережил, что и этого как-нибудь перетерпит. Так он решил давно, самостоятельно, и потому обвинять его в чём-то подобном...
- Верно, - легко согласился правый. Это безапелляционное заявление заставило графа сделать то, из-за чего выбивалась из сил вся женская половина королевского двора: удивлённо поднять брови.
- Но сейчас нас слышите только вы...
- ...и поэтому вы не станете возражать против поездки в Рим...
- ...потому как в случае вашего отказа...
- ...мы с сожалением будем вынуждены...
- ...вас убить, - окончание фразы они произнесли дуэтом, изобразив на лице такие приветливые улыбки, что король обеспокоено заёрзал на троне - не в сговоре ли посланцы с его предполагаемым убийцей? В эпоху лёгких вин и лёгких ядов всё так зыбко...
- А удастся, господа? - насмешливо, но без ехидства поинтересовался граф. Ему и в самом деле было интересно.
- Удастся, граф, - слаженно кивнули они, - Мы прекрасно осведомлены, что серебряные болты, равно как и освященная вода вам не повредят, и, если уж на то пошло, нам ещё не известно, каким способом вас можно убить наверняка, - левый многозначительно дёрнул бровью, - Но зато мы можем ограничить вашу силу ровно настолько, чтобы успеть доставить во Дворец Инквизиции, а там вас не жалуют, вам это прекрасно известно... - теперь нервным тиком страдала бровь правого.
- Ограничить мою силу? - Корант снисходительно улыбнулся и попытался вежливо вывернуть локти из цепкой хватки с обеих сторон, - Каким же образом?
- Мы наслышаны о вашей реакции, - посланники Рима переглянулись, и Корант почувствовал, как в оба бока что-то кольнуло, - Но в этом случае будет достаточно лёгкой царапины. К тому же, нам придётся ликвидировать ваши поместья...все ваши поместья...со всеми их обитателями.
Граф сдавленно зарычал и опустил руки, едва не распахнув крылья от ярости.
- Чего от меня хотят?
- О! - снова ослепительная улыбка, - Всего лишь помощи, pastor es gregis!
- Ах, вот как! - Корант зло ухмыльнулся, с тоской мечтая о просторном, тёмном гробу, желательно подальше и поглубже, - O felix Roma - O Roma nobilis!
- Аминь.
"...Проклятье!!!"
Великобретания, Лондон, 2010 год.
- Стоять! Ты, мелкий...
Айзелин, не удержавшись, потратил две секунды своего драгоценного времени, оглянулся и сложил кулак в характерный жест. Прохожие за его спиной возмущённо кривились, не говоря уж о двоих отъевшихся болванах в форме полицейских, которые принялись с утроенными усилиями этих прохожих распихивать. Нет, им его нипочём не догнать...тот, который повыше, но зато и пожирнее, видимо, додумался до этого самостоятельно, и уже что-то хрипел в рацию. Словно откликнувшись на его призывы, из конца улицы вывернула бригада из трёх человек, и целеустремлённо направилась к парню. На того как раз засмотрелась хихикающая девичья стайка, да он и сам был не прочь завести новые знакомства, но...
- За что, люди?...- возопил несчастный беглец, распугав не только вышеупомянутую стайку, но и куда менее пугливую банду уличных голубей, профессионально побирающихся на тротуаре.
И правда, ну что он сделал? Всего-то хлеб...кому его жалко? Что он исправит? Кому он навредил? Парень растравил себя настолько, что уже готов был швырнуть краденой сдобой под ноги преследователям, однако вовремя опомнился. Хлеб хлебом, но два кошелька, мобильный, билеты в театр (тьфу, принял их за купюры, и что теперь - пойти, что ли?...), часы и складной нож (идеально сбалансированный и заточенный, потому что свой - мало ли на кого можно в трущобах нарваться) - это не хотелось ни выкидывать, ни обнаруживать вообще. Поэтому Айз глубоко вдохнул, со свистом выдохнул и бросился на проезжую часть. Даже если автомобили хотели приостановиться и пропустить его, они не смогли - их водители только глубже надавили на газ, как быки, всем стадом рванувшие на красную тряпку. Давно известно, что за рулём человек превращается в неконтролируемое чудовище - так ведь и Айзелин тоже не церемонился, с кошачьей ловкостью перепрыгивая с капота на крышу, с крыши на багажник, отскакивая от асфальта как резиновый мячик. Грациозно приземлившись на другую сторону дороги, он не удержался и обернулся: патрули слились в одно тёмное пятно, и даже квадратные рожи у них были удивительно похожи, а девушки махали ему руками и посылали воздушные поцелуи. Парень раскланялся, и неспешно рванул в направлении жилых районов.
Пробежав несколько кварталов, потом пару людных улиц, он оказался в узком проулке. Впрочем, даже не в проулке, а в проёме между двумя домами, где и развернуться было довольно проблематично, не то что разминуться, а если подпрыгнуть, то непременно заденешь головой оконный отлив дома по одной или другой стороне. У целеустремлённо спешащего на Айзелина незнакомца явно не было намерения кого-нибудь пропускать. Повернув голову, парень обнаружил, что идущий следом до неприятного напоминает идущего навстречу - одеждой, тёмными очками, походкой, и даже блеснувшими в руках дулами.
На ответный жест он и не надеялся, но непоколебимость его новых знакомых все-таки превзошла ожидания - на то, чтобы без единого звука упереть в него сразу оба дула, нужна по меньшей мере уверенность, что наказание за преступлением не последует. Напрасная, кстати. Парень никому не гарантировал, что преступление вообще состоится.
Айз таки подпрыгнул, уцепился за водосточную трубу и взвился наверх. Слава Богу (или какая там сейчас популярная религия), что дома невысокие, какие-то три эта...Оба выстрела прогремели так слаженно, что Айзелин принял два за один. И поразили похожие цели - в глаза сыпанула кирпичная крошка, а труба, лишившись двух верхних крюков-держателей, под тяжестью парня выгнулась радугой-дугой. Куртка немедленно закрыла обозрение, но одёргивать её, для чего нужно было оторвать руки от полюбившегося водостока, парень не торопился. Судя по крепким ругательствам, он всё же лишился всего своего (и не только) имущества, и мог радоваться лишь тому, что каждый нечестно добытый предмет бил в цель. В конце концов подвешенное состояние Айзелину надоело, и он, извернувшись, умудрился сбросить куртку на землю. Как раз в подходящий момент, чтобы убедиться, что стрелять будут снова не в него, а земля не так уж и далеко. Парень изо всех сил оттолкнулся от трубы, надеясь оказаться позади какого-нибудь из мужчин, и, приземлившись точно по заданному курсу, заломил ему руку, из которой (судя по железной хватке) скорее от удивления вывалился пистолет. Появившийся из рукава нож немедленно нашёл аорту, и глаза Айза опасно сверкнули.
- А ну-ка, пушку на землю! Живо! Или я его...
По спине медленно, как на казнь, поползли ледяные мурашки. Однако несмотря на это она очень чутко ощутила упершееся в спину остриё.
- Давай, - со смешком разрешили сзади, - Всегда пожалуйста. Только тогда и сам умрёшь. А вот если ты согласишься с нами поговорить...
- С вами - это с кем? - напряжённо поинтересовался парень, не спеша оборачиваться.
- С Папой Римским, - смешок перешёл в откровенный смех, но только Айзелин хотел оценить шутку, как его по-простому, без хитростей стукнули чем-то тяжёлым по голове.
Элегантный мужчина в белом костюме, возвращая катану в ножны, вышел к остановившемуся напротив проулка белому кадилаку, не оборачиваясь на подчинённых, пыхтящих следом под тяжестью парня.
- С ним уж точно не соскучишься... - пробормотал он про себя, после чего покосился на облачное небо, - Pastor es gregis...ну и шуточки у Тебя бывают!...