Аннотация: Это самый "церковный" рассказ из всего моего творчества. Идею вынашивал два года. История, которой я не знаю, но которая должна была быть.
Старичок с бородкой
В одно из последних тёплых воскресений сентября в Свято-Николаевском храме уже шла исповедь. Одни прихожане вышли на воздух и теперь сидели под деревьями на лавках, щурясь на яркое, белёсое солнце и кутаясь в лёгкие кофты и платки от прохладного дуновения внезапного осеннего ветерка; другие жители посёлка под городом К. остались в храме. То были исповедники, которые, опустив головы и присмирев, терпеливо и боязливо ждали своей очереди к священнику; старушки, которые будто бы на правах завсегдатаев, будучи туги на ухо, громко шептались о житейских делах, сидя на лавках вдоль стен, увешанных большими образами в деревянных киотах; наконец, люди, которые не позволяли себе ни на минуту расслабиться и пытались прогнать кружившийся в голове ворох мыслей, уцепиться за ускользающий смысл Последования ко Святому Причащению, читаемого одной из певчих. В этой малой горстке людей стояла матушка Надежда.
Она не часто ходила в храм. Она была матерью двух сыновей, старшему из которых исполнилось четыре, а младшему - два, и её смущал интерес, проявляемый к ней, как к жене священника. Надежда чувствовала себя первой леди в этом маленьком уютном царстве, и это ощущение уводило её от молитвы, рассеивало внимание и выталкивало на поверхность, тогда как сердце жаждало свободы от физического мира, полёта молитвы и тихой радости сбывающихся чаяний. Но в этот раз ещё в субботу она твёрдо знала, что должна пойти на службу, ощущала внутри медленно вращающийся буравчик волнения и нежные, едва слышные нотки звонкой радости, которыми всегда сопровождались приготовления к воскресному дню.
Отец Николай был высок и строен, продолговатое лицо с прямым носом и карими, глубоко посаженными глазами окаймлялось короткой тёмной бородкой. Можно сказать, что образ его напоминал известный образ Спасителя. Весь его вид и движения выдавали человека страстного, живого, умного, с сердцем, которое способно любить и ненавидеть одинаково полно и до конца. Его проповеди были открыты, чисты, несли в себе много огня и подлинной веры, были далеки от книжных мудростей, наверное, потому что он был в светском смысле счастливчиком: у него был врождённый талант считать обстоятельства жизни и ежедневный поток событий недремлющим учителем, всё происходящее принимал на свой счёт и клал в копилку веры, ни на секунду не сомневаясь, что каждый атом этого мира движется в нужном и верно заданном Богом направлении. Но было в нём и другое, что замечали и особенно ценили люди: полнота любви, которую он излучал, но которая была любовью не по наитию, не потому лишь, что был добреньким от природы, как бывают добры и честны многие интеллигенты, образованные люди и просто слабаки, не способные жить с другими на равных и вынужденные для самозащиты быть ласковыми и обходительными. Нет, его любовь к людям была сознательным выбором сердца, тяжёлым выбором страстной натуры, любовью вымученной, с надрывом и потому особенно ценной и дорогой. Отец Николай любил Бога всеобъемлюще и легко, с радостным удивлением безграничности Божьей любви, которую встречал - вот оно, счастье! - на каждом шагу. И как же тяжела была любовь к людям! Как трудно ему было любить многих из тех, кто приходил в его храм, а между тем, он не только любил их всех, но и непрестанно мучил себя и терзал за равнодушие, лицемерие, за то, как мало их любит и как мало заботится о них. Но, пожалуй, больше всего прихожане уважали и любили священника за детски трепетное отношение ко всем Таинствам, они чувствовали и видели, что Евхаристия является центром всей его жизни. Впрочем, в минуты умиления он и сам сводил весь жизненный путь свой к служению Таинствам и благодарил Бога за великое счастье и ужасную дерзость с его стороны - возможность преподносить людям Тело и Кровь Христа.
Отец Николай долго и обстоятельно беседовал с каждым исповедником, потом медленно выпрямлялся и накрывал голову исповедника епитрахилью, и в простых этих движениях ощущалась какая-то усталость, словно грехи человека невидимой тяжестью ложились на его плечи. Лицо было сосредоточенным, глаза почти закрытыми, когда он читал разрешительную молитву, крестил человека большим, как бы основательным крестом, убирал епитрахиль и указывал на Евангелие и крест. Пока человек, крестясь, целовал предложенные Евангелие и крест, отец Николай бросал мимолётный взгляд на жену, и на мгновения в глазах вспыхивали огоньки, которые преображали его лицо: оно становилось ветхозаветным, таинственным, непреходящим, как бы вобравшим в себя черты всех мужчин от начала мира.
Жёлтыми каплями дрожало пламя свечей, алели лампады у образов. Тоненький голубоглазый мальчик-служка время от времени выглядывал из левых дьяконских врат, оценивая количество людей, ожидающих исповедь. К аналою-проскинитарию тихо подходили девушки и женщины и прикладывали детей к иконе. Через открытые двери храма доносились всё более громкие голоса ребятни: некоторые родители приносили детей непосредственно к Причастию.
Всё было как обычно, но в одну из минут ослабления молитвы, в которых так нуждается наш ленивый ум, Надежда разглядывала исповедников, ища среди них знакомые лица. И вдруг она едва не вскрикнула. Кровь ударила в голову, судорогой перехватило горло, слёзы выступили на глазах. Надежда узнала его. Так вот чей взгляд она ощущала на себе всю службу! Вне сомнений, это был он!
До этого мгновения молитва эхом носилась в голове, но теперь всё разрушилось. Она потеряла себя. Словно убитая птица, камнем рухнула в пучину бушующего моря. Ощущая, как пылает лицо, как слабеют ноги, Надежда буквально выбежала из храма. Золотое полотнище солнечного света хлестало по глазам, где-то далеко скользили силуэты, будто из глубокого колодца доносились голоса. Без сил она упала на скамью. Как в ознобе дрожала под горячими лучами искрящегося солнца. К ней обратились с вопросами, пытаясь узнать, что случилось и нельзя ли чем помочь, но Надежда не могла говорить. Слишком силён был ужас, воскресший из глубины сердца.
Да, это он. Тот самый.
Тогда солнце не искрилось. Оно безжалостным жёлтым диском висело в светло-голубом бездонном небе и заливало землю жаром. Горизонт расплывался в мареве. Раскалённый асфальт был залит далёкими дрожащими несуществующими серебряными озёрами. Серая от пыли листва застыла и не шелохнётся.
Надя на даче была одна. Родители укатили обратно в город по срочному рабочему вызову. Час назад она проводила их, даже помахала ручкой вслед, а потом вернулась в домик и упала на диван. Нет, она не наслаждалась свободным одиночеством, хотя по привычке предвкушала это наслаждение. Вместо него в сердце притаилась грусть. Странное дело, только вчера они с Колькой виделись, обнимались до хруста косточек, целовались, пока её подбородок не покраснел от его редкой, но колючей бородки, потом она закружилась в водовороте сборов и подготовки к отъезду, а теперь, когда настал час тишины, она вдруг ощутила пустоту и сразу угадала её причину. Она, девчонка, которая ещё вчера была свободна, как ветер, скучала по мужчине. Только подумать!
Коля учился в семинарии. Они познакомились на крестинах, как это обычно бывает, случайно. Посмотрели друг на друга и сразу почувствовали притяжение, ощутили перебежавшую между ними искру. Тогда что-то ёкнуло в её девичьем сердце, и она затрепетала. В голове пронеслась сумасшедшая мысль: "умру, если не подойдёт и не заговорит". Он подошёл и заговорил, потому что знал - так надо, потому что она - та самая.
Николай не был настойчив, не рубил с плеча, не требовал ответа, хотя чувствовал, как земля уходит из-под ног при мысли, что Надя может отказать. Выбрав сердцем путь священника, он соблюдал чистоту. Ни с одной девушкой он не был близок, но, правда, ни одна и не захватывала его так, как Надя. Она поработила его совершенно. После первых встреч и вроде бы бестолковых бесед он начал мучиться тем, чем мучилась княжна Марья в "Войне и мире". В груди бушевал ураган. Бывали вечера и ночи, когда Коля буквально плакал, прося у Бога прежнего полёта молитвы. Недели две прожил он, как в аду, сам себя ненавидя, считая себя недостойным смотреть на небо, мечтая превратился в пыль, которая почла бы за великую честь коснутся подошвы сандалий Христа. А потом буря в душе стихла. Любовь к Наде укрепилась, срослась с ним. Он носил эту любовь в себе, но теперь она не обжигала, не пленяла, не сводила с ума. Бурный поток превратился в широкую полноводную реку, и Николай начал ощущать красоту жизни, Божью любовь ко всей твари, видел вокруг только свет, в котором утопал сотворённый мир, и над всем этим теплом, блеском и нескончаемой радостью парило необыкновенное существо по имени Надя.
А Надя понимала, что скоро Николай задаст ей самый главный в жизни вопрос: хочет ли она стать его женой. Надя до жути боялась этого вопроса, потому что страшно было навсегда порывать с юностью, с детством, перерезать пуповину, связывающую с родителями. Она чувствовала себя стоящей на пристани: перед ней огромный корабль, который унесёт её в неведомые края, а позади, за спиной, родной дом, целый континент мечтаний, фантазий, впечатлений, обрывков дорогих воспоминаний. В общем, она была из тех девушек, которые не жаждут выйти замуж, не мечтают о белом платье с фатой, огибающей экватор, о многоярусном торте с фигурками мужчины и женщины наверху и прочей ерунде. Она жила настоящим, видела, как её старшая сестра иногда приходит с синяками, и мотала себе на ус.
Вот поэтому её удивляло с каждым днём растущее желание быть рядом с Колей. Она ощущала себя беспомощной в минуты тоски по нём, представляла себя крохотной планеткой, попавшей в зону притяжения огромной звезды. Она всегда считала себя умной, думала, что уж кто-кто, а она никогда не попадёт в липкую паутину, и вдруг, не успев оглянуться, она обнаружила себя завёрнутой в нежный кокон любви и при первой возможности готова отдаться этому прекраснейшему на свете паучку по имени Коля.
Надя вскочила с дивана и побежала в дальнюю комнатку, в которой всегда спала во время приездов на дачу. Ей вдруг захотелось полистать Библию, подаренную Николаем, подержать в руках маленький томик Нового Завета в дорогом кожаном переплёте. Надя достала книгу с полки, оглядела и в сотый раз прочла на форзаце написанное плотно сжатыми, слегка наклоненными буквами посвящение: "Моей Наде от её Николая". И чуть ниже "Да любите друг друга...". Она вернулась в зал, уселась в уголке дивана и принялась читать вечные строки.
Ей казалось удивительным и странным, что каждый раз одни и те же слова имеют разный смысл. Фразы Евангелия как алмазы с миллионами граней, и рассмотреть все эти грани не хватит человеческой жизни. После встречи с Николаем Надя стала глубже понимать Библию, потому что беседовала с ним о вопросах веры, но тёмных пятен ещё было больше, чем светлых, и голове роем жужжали вопросы, готовые ужалить её начинающее верить сердце. Семья Нади сторонилась веры, а родители считали, что любой интеллигент может позволить себе хотя бы праздникам ёрничанье над служителями Церкви. Только деликатность и обходительность Коли не давали случаться стычкам. С родительском стороны шпаги всегда были наготове, но семинарист тщательно прятал за спиной меч богословского образования. Николай тратил много духовных сил, пытаясь полюбить родителей Нади, и ростки этой любви уже проглядывали.
Надя не заметила, как пролетел час. Она вся взмокла от жары, схватила со стола общую тетрадь и начала ею обмахиваться. Она бродила по комнате, погружённой в полумрак из-за зашторенных окон. В голове кружились обрывки фраз, удивительных, поэтичных и почти непонятных.
И вдруг она услышала за окном быстрые шаги. Кто-то протопал по бетонной дорожке и взлетел на крыльцо. Надя застыла на месте, и в тот же миг её сердце оборвалось.
Грохнули двери. Надя почему-то шагнула назад, к дивану. Через секунду в дверном проёме показался едва знакомый соседский парень примерно одного с ней возраста. Он был выше её на голову, но худ и костляв. Из одежды на нём были только семейные трусы, которые он тут же сбросил вниз, под ноги.
Надя давно всё поняла. Прежде чем сосед шагнул в комнату, она прочла в его глазах всё задуманное. Это были глаза одержимого, большие, чёрные, бездонные; глаза - болотная трясина, в которой увязаешь навсегда и спасения нет. Прежде она никогда не видела таких страшных глаз, такого пустого взгляда получеловека-полумертвеца.
Парень бросился на неё, но Надя его опередила. Нет, она осталась стоять у дивана, не шелохнувшись, только и сделала, что плотно зажмурила глаза. Весь евангельский настрой, весь церковный дух и благолепие, которые она когда-либо ощущала и видела, - всё это в одно мгновение восстало в сердце, поднялось вихрем, овладело ею до предела. Кто-то чужой внутри её взмолился невесть откуда прилетевшими или где-то подобранными краешком памяти словами: "Отче Николае! Спаси мя!"
Стальной хваткой вцепились ледяные руки в Надины запястья. Она невольно открыла глаза и увидела перед собой нечеловеческое лицо парня, почти чёрное, будто осыпанное пеплом. Угли бездонных глаз по-прежнему горели неистовым пламенем преисподней, но взгляд был направлен мимо неё, в угол комнаты, туда, где стояло кресло.
Прошла секунда, похожая на вечность, и тьма вдруг исчезла с лица парня, глаза просветлели и наполнились ужасом. Он оттолкнул Надю так, что она упала на диван, а сам, круто развернувшись, неловко подбирая трусы и пытаясь тут же их надеть, мельтеша белым задом, выскочил из комнаты. Он заревел, как раненный зверь, и теряя крупные слёзы, с этим рёвом исчез.
Надя закрыла лицо руками и в голос зарыдала. Тело содрогалось как в конвульсиях. С ней случилась первая в жизни истерика.
Потом, когда Надя пришла в себя от пережитого ужаса, когда сердце перемололо те страшные секунды в остывающие угли воспоминаний, ей стало казаться всё предельно простым: жизнь её и жизнь Николая - это одно целое полотно бытия, неделимая крупица мироздания, тот самый атом, который представляли себе древние философы. Явленное чудо выжгло из неё сомнения и лукавства, превратив глину девичьей любви в твёрдый кирпич, разбить который под силу только удару единственного на свете топора - смерти. Николай, её возлюбленный, её чудесный, милый семинарист спас её от бесчестия. Это он, всё он.
Надя скрыла случившееся от родителей, но рассказал всё до мельчайших подробностей Коле, потому что знала: он должен знать.
- Теперь я верю в нашего Бога, - прошептала Надя. Её голова лежала у Коли на груди, он гладил её по волосам.
- А раньше?
- И раньше, наверное, верила, но теперь... - Надя запнулась, подыскивая слова, - теперь я чувствую кожей Его присутствие.
- Значит, ты чувствуешь то же, что и я.
Надя сразу после этого случая согласилась быть женой Николая, взяла на себя крест матушки...
Она очнулась от воспоминаний, вновь с болью пережив минувшее. С удивлением обнаружила, что сидит на лавке у храма и держит стакан с холодной водой, которой поили её суетливые старушки.
- Очнулась, голубушка, - ворковали они. - Что ж приключилось? Побледнели, затряслись, выбежали и на лавку. Мы уж скорую вызывать хотели.
- Скорую не надо, - улыбнулась Надежда, щурясь на солнышко. - Всё уже хорошо.
- Посидите ещё, не смейте ходить.
- Да, я посижу...
Сердце, трепетавшее в груди, успокаивалось, мысли замедляли бег, но страх вновь увидеть этого человека не проходил. Она боялась смотреть на дверь храма. Неужели их новая встреча неминуема?
Да, она оказалась таковой. К Наде подсела давняя знакомая и до такой степени отвлекла её внимание на житейские мелочи и хлопоты с детьми, волнующие каждую женщину, что Надя не заметила, как он подошёл.
Надя повернула голову, увидев тень на земле, и вздрогнула, когда подняла глаза. Он стоял совсем другим человеком, не только возмужавшим, широколицым и по-мужски окрепшим, но и внутренне спокойным и мирным. Смотрел стыдливо, скромно, извиняясь, и даже со страхом.
- Не бойтесь, - тихо-тихо сказал он и осторожно улыбнулся. - Вы узнали меня ещё там, верно? И испугались? Я тоже испугался.
Знакомая упорхнула. Надя сидела, чуть запрокинув голову, глядя на парня снизу вверх, а он стоял, заложив руки за спину, не смея сесть.
- Вы простите меня, если это возможно. Простите. Не сейчас, когда-нибудь. Это не просто, я понимаю...
- Я простила, - сказала Надя и даже сама удивилась звонкости собственного голоса.
В его светлых, серо-голубых глазах (теперь они были такими) заискрилось нечто светлое и радостное.
- Когда?
- Только что. Но вы должны уйти.
- Понимаю, - склонил он голову и уже повернулся, чтобы уйти.
Но Надя вдруг вскочила.
- Постойте. Скажите, ради Бога, кого вы увидели там, в углу, в кресле?
Парень улыбнулся, глаза засияли теплом.
- Там был старичок с бородкой, седой такой весь. Смотрел на меня сурово так, пальцем грозил. Я потом узнал, что это был Николай Чудотворец. Теперь я часто хожу в церковь и каждый раз трепещу, глядя на его образ.
- Николай, - прошептала Надя, кивнула парню и почти побежала в храм.