Аннотация: Сложно искать верную дорогу, когда путь преграждают родственные связи...
Тьма без единого проблеска света. Пять шагов вдоль одной стены, восемь вдоль другой. Тишина - как в склепе.
Катирри фыркнул - звук увяз во мраке, заглох, расплылся кляксой на невидимой стене. Еще бы не как в склепе, когда это место и называется Склепом Ожидания! При дворе такое сравнение сочли бы редкостно неуклюжей шуткой. Все приходившие здесь на ум сравнения были, по меркам дворцовых весельчаков, неуклюжими. Банальными.
Зато никому из записных шутников не доводилось - и никогда не доведется! - не то что ступить в Склеп, а даже ко входу близко подойти. Это место - только для наследника престола и только один раз в жизни.
Под пальцами проскользили неровности каменной кладки, лакированное дерево столика и, наконец, мягкая шерсть покрывала. Давным-давно кто-то из наставников рассказывал, что в Нижнем Мире, на Тверди, есть страны, где преступников на долгие годы помещают в подземелья без единого источника света. Им предоставляют скудную пищу и жесткое ложе. Наставник говорил, что немногие из этих заключенных доживают до выхода на свободу, и Катирри спросил: почему же преступников просто не казнят сразу? Зачем тратить на них еду и тем более зачем держать их в столь редких и священных местах, как подземелья?
Наставник растерялся. Катирри и сейчас помнил его водянистые глаза за прорезями кожаной маски, его пальцы, суетливо перебиравшие кисти пояса... Наставника спас братец Ней. "Вы позабыли, дитя Небес, что на Тверди подземелья не редки и не священны", - сказал он, появившись, как всегда, из ниоткуда: сначала голос, и только потом - фигура в черном и тусклый блеск золотой маски. Одежда королевского мага вечно пахла чем-то незнакомым и ужасно интересным, рукава развевались на ветру, даже если не было никакого ветра, на левой руке он носил перчатку, а на правой - волшебные перстни, и все боялись Нея, кроме отца и братьев с сестрами. Наставник тоже боялся: он склонился, как перед королем, хотя Нею таких почестей оказывать было нельзя. "Некоторые в Нижнем Мире так понимают справедливость, дитя Небес, - добавил Ней. - Они думают - пребывание в темноте и неудобстве столь мучительно, что заставит человека раскаиваться в своих деяниях. Такова цель тамошнего правосудия. Люди в таких условиях гибнут, но это не более чем побочный эффект."
У Катирри зачесался под маской нос, и он быстро спросил, чтобы отвлечься: "А какова цель правосудия Небес?" Наставник испугался еще больше и быстро ответил, что о правосудии они будут говорить, когда Катирри будет столько лет, сколько сейчас его брату Антеране. Катирри посчитал на пальцах - получилось через пять лет. А Ней рассмеялся (у него это получалось похоже на кашель) и сказал, что цель правосудия Небес - воздать виновному мерой, равной его деянию. Чтобы впредь было неповадно. Потом он добавил, что ущербны оба варианта, но идельного никто еще не придумал. Катирри не понял и хотел переспросить, но Ней уже удалялся, таинственно блестя на солнце черными шелками.
Про ущербность обоих вариантов Катирри понял сам - гораздо позже.
Сколько же всякой ерунды вспоминается, когда ты заключен во мраке и тишине, подумал он, осторожно садясь на кровать и откидываясь на подушки. Склеп Ожидания - не тюрьма, и ложе тут ничуть не хуже, чем во дворце. И этому, вероятно, стоит порадоваться.
С той минуты, как за ним закрылась дверь Склепа, прошло... четыре приема пищи. То есть, наверное, полтора дня. Полтора из семи, отведенных для очищения сердца. Семь дней, в течение которых он не должен соблюдать правила, быть вежливым, дерзким или покорным, не должен лгать - разве что самому себе. Даже лицо скрывать не должен.
Хотя кожа, освобожденная от краски... недоумевает, кажется.
Маски вышли из моды, когда Катирри было лет шесть. Один геройский поступок способен низвергнуть традицию. Гонец, возвращавшийся издалека со срочным донесением, потерял по дороге маску. Не смея предстать перед королем с открытым лицом, он у самых дворцовых ворот зачерпнул придорожной грязи и вымазался ею. Двор ахнул, и на следующий день половина аристократов ходила в цветных разводах вместо масок... Долгое время потом этот гонец был начальником курьерской службы.
Вспомнилось: близнецы тогда явились на завтрак тоже без масок, в раскраске. Антерана оттаскал Тамайрика за уши, а Тамелойзу отшлепал и велел немедленно умыться и выйти к столу, как подобает королевским детям. Отец появился позже обычного и ничего не заметил, но вечером Тамелойза нажаловалась: мол, старший рукоприкладствует. Выяснив, в чем дело, отец долго смеялся, отвесил Антеране подзатыльник, а близнецам сказал, что брат был прав. Хоть драться и не следовало.
Но уже к концу месяца из всех придворных маску носил только Ней, и отец тоже сдался, и вышло, что правы были близнецы, а Антерана - все-таки неправ.
Помнила ли Тамелойза о давней обиде четверть века спустя, выпуская в спину Антеране стрелу с наконечником-"серпом"? Гонец, поведавший об этом, клялся, что стрела перерубила позвоночник и вышла наружу полностью, и кровью залило всех стоявших рядом, и в первые две-три минуты никто не пришел в себя настолько, чтобы приказать схватить стрелка. А три упущенных минуты значат очень много в таком деле. У Тамайрика всегда были самые лучшие, быстрые и выносливые, летуны на Островах. И когда приближенные Антераны схватились ловить убийцу, близнецов и след простыл: поди поищи две темные точки в весеннем небе, среди пышных облаков!
Может ли так быть, что близнецы обратились против старшего из-за детской ссоры?..
Перед глазами плыли яркие образы. Среди напутствий, полученных Катирри перед спуском в Склеп, было и такое: не пытаться думать о нужных вещах, не пытаться медитировать и сосредотачиваться. В тишине и мраке мысли сами хлынут потоком, унесут пену суетного и очистят сердце для принятия важнейших решений. Для Правды Короля.
Мысли, и точно, текли себе, переливаясь одна в другую. Катирри лежал и грезил с открытыми глазами: то отец вставал перед ним, еще в расцвете сил, широкоплечий, веселый, держа на сгибе локтя сестрицу Ауниве - младшую, обожаемую, балованную сверх меры. То близнецы проносились на рыжих летунах, рослые, красивые, похожие до одури; Тамелойза заплетала волосы по-мужски, и никто не смел упрекать ее в нарушении традиций - слишком уж метко стреляла. То Антерана, еще подросток, склонялся над картами, отмечая флажками продвижение войск. Флажки сделаны были в виде фигурок пехотинцев, всадников и небесных наездников со знаменами, Катирри очень нравились эти фигурки, и в неразумном детстве он постоянно пытался их у брата стянуть. Антерана шипел, ругался и нет-нет да награждал Катирри оплеухой - не помогало. Фигурки были чересчур привлекательны. Как-то Антерана бранил Катирри при Нее, а дня через три в детской обнаружился еще один набор фигурок, только другого цвета. На этом мучения Антераны закончились.
Катирри смотрел во тьму и видел мать, какой он ее запомнил из далеких времен, когда ей разрешалось еще не скрывать лица при маленьком сыне. Образ был смутный - он помнил мамину улыбку и длинные медно-блестящие локоны, с которыми так здорово было играть. А больше - ничего. Хотя нет, еще запах ее духов - такие же потом Ней составлял для Тамелойзы, но ей этот аромат не шел совершенно, и Катирри выпросил у нее флакончик и зарыл в своей одежде. Но все равно вещи отчего-то мамой не пахли.
На смену видению мамы пришел приблудный братец Скимеллен. Катирри усмехнулся воспоминанию: когда Скимеллен впервые постучался в ворота, стража приняла его за Тамайрика и только подивилась, отчего это он один, без сестры. Из истории рождения Скимеллена один предприимчивый и хорошо осведомленный бард сделал позже балладу - благоразумно заменив имена. Романтично настроенные девицы Островов хором рыдали, да и до сих пор рыдают над повестью о том, как красавица, до безумия влюбленная в короля, умолила королеву - свою сестру-двойняшку - на одну ночь уступить ей место на супружеском ложе. А десять лет спустя, когда не было уже в живых ни королевы, ни ее сестры, во дворец явился мальчик, похожий как две капли воды на королевских детей. Король был добр и разумен: он принял отпрыска в семью и не делал различия между ним и детьми, рожденными в браке.
Когда по Островам разнеслась эта баллада, Ауниве спросила, отчего же не поют об истории рождения Нея. И почему, собственно, Ней не называется "дитя Небес", не ест за одним столом с семьей и все такое - ведь всем известно, что он сын короля!
"Так получилось", - сказал Антерана.
"Глупые предрассудки", - отрезала Тамелойза и прикусила язык, покосившись на отца.
Отец ничего не ответил. Он погладил Ауниве по голове и ушел.
"Это потому, что маму Нея папа любил больше, чем нашу маму", - ляпнул Тамайрик, и Катирри кинулся на него с кулаками. Антерана подставил ему подножку, а Скимеллен поймал за шиворот.
"Мы не будем об этом разговаривать и тем более драться из-за этого", - приказал Антерана, и его даже послушались.
Ауниве смотрела на старших громадными перепуганными глазами. Катирри знал, что она пойдет и расспросит самого Нея. Еще он откуда-то знал, что делать этого не стоит, но отговаривать сестру не стал. Он тоже хотел понять. И очень хотел, чтобы Тамайрик оказался дураком и вруном.
Ауниве спросила. Ней ответил. Тамайрик оказался дураком, но не вруном. Лучше бы и в самом деле они послушались Антерану и не стали об этом говорить...
На этом месте Катирри уснул. Ему мерещились потоки крови, хохочущая Тамелойза с луком и пустой отцовский трон в траурном убранстве.
Даже во сне он помнил, что прошло уже полтора дня, а он так и не начал думать о том, о чем положено размышлять в Склепе Ожидания.
Разбудил его тихий скрежет камня - это закрывалось окошко, через которое в помещение подавали еду. Катирри знал, что слугам запрещено разговаривать с тем, кто находится в Склепе, а скорее всего слуги были попросту немы. Но он все равно крикнул "Спасибо!".
Благодарить тех, кто делает тебе добро, пусть и по долгу службы, учил отец. Мало заплатить за работу, говорил он. Деньги - мерило работы, а благодарность - ценности того, кто выполняет работу. Человек должен чувствовать, что он нужен, лично он, а не кто угодно на его месте. Иначе он может обидеться, начать работать скверно и даже предать. Люди нуждаются во внимании, в проявлениях доверия и расположения.
Это было первой отцовской Правдой: "проявляй внимание к тем, кто тебе служит".
Второй было - "раб тоже человек".
Когда отец всходил на престол, Катирри еще не родился. Но он знал из уроков истории и из скупых рассказов Нея: из-за требования считать рабов людьми наравне со слугами отца едва не убили. Переворот не состоялся только лишь потому, что королевскую династию выкосила эпидемия, и отец оставался единственным подлинным наследником. Часть аристократии не сочла возможным прервать линию Небесной крови и встала на защиту молодого короля. Заговорщики не добились успеха, некоторые были казнены, кое-кто успел бежать в Нижний Мир.
Иногда Катирри задумывался: каково внизу обитателям Островов? Тем, кто лишен возможности вернуться в небо? Катирри лишь однажды был там, на Тверди земной. Его летун стоял рядом, готовый по первому зову подставить спину; его ждали дома, и все равно - он смотрел на Острова, проплывающие в вышине, и невидимая когтистая рука стискивала сердце. Такие прекрасные, похожие на облака из розового и золотистого камня, такие недосягаемые, такие невозможные Острова... Если даже ему было так плохо внизу, как знать - не умирают ли от тоски те, для кого Острова закрыты навсегда?
А те, кого берут в рабство с Тверди, они не так же тоскуют, глядя на нее с розовых обрывов?
Плакала ли о потерянной родине мать Нея, рабыня, взятая в бою? При дворе шептались - якобы она была царевной свой страны, колдуньей и вещей сновидицей, она приворожила к себе отца, научила колдовству и своего сына. Болтали (если отец не слышал), что она в конце концов обернулась вороной и улетела с Островов домой. Катирри сначала верил в ворону, а уже взрослым додумался: если бы колдунья и впрямь такое умела - вряд ли провела бы в плену почти пятнадцать лет. И бесследное ее исчезновение уж скорее свидетельствует о том, что кто-то наконец нашел способ извести ее. Старались-то многие, а теперь вот на Островах считают, будто Нею нипочем любой яд, как и его матери когда-то, да и железом не вдруг его прикончишь.
Отец отравителей ненавидел и приказывал казнить их тем самым ядом, какой они избирали для своих жертв. Казнить публично. И чтобы придворные смотрели.
Многим становилось дурно.
Катирри вспомнил те казни, при которых присутствовал сам, и тут же снова перед глазами встала картинка, слишком яркая, чтобы быть настоящей: стрела, выходящая из груди Антераны, фонтан крови, рыжие летуны, уносящие прочь рыжих всадников.
Почему, спросил он себя, я все время возвращаюсь к этой сцене, почему не вспоминаю всю историю? Как в гробовой тишине вышел из зала Антерана - только каблуки лязгали, - когда объявили последнюю волю отца и Катирри был назван наследником. Как потный от ужаса гонец вручал письмо: "Братишка, мы с тобой оба знаем, что тебе недостает многого, чтобы быть настоящим королем. Отрекись." Как с пальцев влетевшего Нея сорвалась яркая искра, и руку Катирри обожгло, а письмо выпало и съежилось в зеленом пламени: "Бумага отравлена, дитя Небес..." Яд был уничтожен огнем, а опаленные пальцы долго болели. Тамайрик и Тамелойза исчезли той же ночью, и Катирри рассадил кулак о стену, когда пришла весть, что близнецы присоединились к войскам Антераны. Двор нервно шептался, начались отъезды в дальние поместья. И тогда Ней на глазах у всех преклонил перед Катирри колени, как перед королем, уже взошедшим на трон, и следом за ним - Скимеллен и Ауниве.
А ведь Катирри уступил бы старшему. Если бы не попытка отравить.
А так - была война, война тянулась весь год, отведенный Островам для подготовки наследника к принятию престола. Можно было нарушить закон и короноваться раньше, в истории такое бывало, и некоторые аристократы открыто советовали Катирри сесть на трон, не сходя в Склеп.
Даже Скимеллен советовал.
Но если Антерана желает сам сесть на трон, что ему помешает свергнуть короля, спросил себя Катирри - и отказался. Он хотел следовать воле отца. Хотел сделать все правильно.
Хотя что могло быть правильного в войне... Горели поселки, гибли люди, пропадали посевы. Рот Катирри наполнялся горечью, едва он представлял себе, во что превратились Острова из-за того, что он не уступил трон брату. Разве можно быть настоящим королем, допустив подобное?!
А может, Антерана именно на это и рассчитывал? Зная, как часто Катирри предпочитает выигрышу непричинение вреда другим... Что же до яда, то обидно получить отравленное письмо от брата, но, очевидно, иначе Антерана поступить не мог. Нельзя оставлять в живых человека, у которого прав на престол больше, чем у тебя, даже если бы он и отрекся.
И вообще... а был ли яд? Ней сказал - бумага отравлена, но это никак не проверить, письмо-то сгорело. А если королевский маг вздумал сам решать, кто из братьев займет трон, если он солгал про яд, отрезая Катирри путь к отступлению...
Никак не проверить.
Катирри обхватил ладонями голову, нажал на виски кончиками пальцев. Думать надо не о том.
Наследник трона спускается в Склеп Ожидания для того, чтобы, проведя семь суток в одиночестве, тишине и мраке, извлечь из глубин души свою Правду. Ту истину, в соответствии с которой он будет править.
До того наследник целый год вникает во все дела Островов. Он говорит с людьми и читает летописи, выслушивает советников и путешествует по городам и весям. Он смотрит и слушает, а Правда зреет внутри него, чтобы в Склепе Ожидания обрести форму.
А Катирри весь этот год воевал.
И сейчас в Склепе он думает не о грядущем своем правлении, не о том, в какие слова облечь то, о чем болит его душа, - он думает о семье, которой так привык верить и которой теперь верить не может.
Фигурки с флажками за спиной двигались по карте Островов. Синие - Антераны, желтые - Катирри. Летуны рычали, ловили зубами стрелы. Полыхала сторожевая башня над обрывом, и падал вниз, на далекую Твердь, нелепо дергающийся человечек - небесный наездник не удержался в седле... Показалось, что у падающего - длинные рыжие косы, и сердце трепыхнулось у горла: Тамайрик?! Катирри пришпорил летуна, заранее зная, что не успеет, не догонит. Мимо неслись густые клубы облаков. Облака пахли почему-то свежим хлебом.
Он проснулся от голода, вспомнил, что так и не поел, когда в прошлый раз приносили еду, и понял, что окончательно утратил счет времени.
Оправиться, умыться, нащупать поднос и выяснить ощупью и по запаху, чем его кормят, - отвлекло от безрадостных мыслей и тревожных сновидений. Зато теперь Катирри мерещилось, будто в Склепе есть кто-то еще. Он убеждал себя, что этого не может быть, здесь негде спрятаться так, чтобы не было слышно ни шороха, ни дыхания. И нет никаких взглядов в спину: в кромешной темноте взглядов не существует. Но тело отказывалось верить, тело вздрагивало под этим самым взглядом.
Катирри улегся на кровать, забросил руки за голову и сказал вслух:
- Если здесь кто-то и есть, то пусть это будет моя Правда.
Голос прозвучал глухо и дико. Никто, разумеется, не отозвался.
Еще мелкими они с близнецами залезли в дымоходную систему. Летом печи не топились, и по дымоходам можно было проползти едва ли не в любое место дворца. Тамайрик добыл где-то схему, и троица добралась до комнат слуг. Было ужасно весело говорить "Ууу!" и слушать, как люди испуганно спрашивают друг у друга, что это было и не послышалось ли им. Веселье закончилось, когда какая-то нервная служанка, услыхав потусторонние голоса, забилась в истерике, а Тамайрик, пытаясь развернуться и удрать, застрял в дымоходе.
Королевских детей извлекли, разобрав часть стены, и вместо наказания несколько часов отмывали. Отец приказал переделать дымоходы, чтобы кому-то менее безобидному не пришло в голову вот так шастать по всему дворцу.
Когда двумя годами позже Ауниве залезла на крышу, испугалась спускаться, и Антерана поднимался за нею на летуне, близнецы шутили, что дворец на сей раз легко отделался: крыши-то не больно переделаешь.
Катирри вздохнул. Он не мог думать ни о чем другом. Надо было - о стране, а получалось - только о братьях и сестрах.
Может ли быть такая Правда Короля, которая касается только его родственников? Скорее всего, нет.
В тишине послышался кашель. Или смех.
- Ней?.. - позвал Катирри. Он совсем не удивился. Если мать Нея умела становиться вороной, почему бы самому королевскому магу не уметь ходить сквозь стены.
- Тяжело, дитя Небес? - спросила тьма.
- Ней, скажи, письмо правда было отравлено?
Тьма помолчала. Кашлянула.
- Вряд ли стоит отвечать, - сообщила она. - Тебе не станет проще ни от "да", ни от "нет".
- Хорошо. Я смогу быть настоящим королем?
- Я волшебник, дитя Небес, а не предсказатель.
- Почему Антерана не согласился с волей отца?
Что-то зашебуршало. Скрипнул столик, как если бы на него облокотились.
- Антерана всю жизнь прожил с мыслью, что престол унаследует он. Трудно отказываться от смысла жизни.
- Я... мог бы не допустить войны?
- Да. Уничтожив Антерану сразу.
Катирри сжал кулаки.
- Я должен был так поступить?
- Никто не смеет указывать наследнику, что он должен или не должен.
- Скажи мне, как старший брат. Мне надо было убить Антерану? Ты бы на моем месте - убил?
- Только не называй меня так на людях... И я никак не мог бы быть на твоем месте.
- Ней, зачем ты пришел?
- А разве я пришел? - удивилась тьма. - Ты тут кого-нибудь видишь?
Ощущение чужого присутствия исчезло бесследно. Катирри выдохнул сквозь стиснутые зубы. Он совсем не был уверен, на самом ли деле его навестил Ней, или это уже начались игры воображения.
Отцу нужно было назначить наследником самого Нея. Сын рабыни - да, но за время своего правления отец вколотил в головы большинства придворных, что рабы все-таки тоже люди. И к тому же Нея так боятся... никто не рискнул бы выступить против.
Но это не настоящий король - которого боятся до судорог. Короля должны уважать. Еще лучше - любить. Тогда будет хорошо и правильно.
Катирри усмехнулся. Его - любили. И простые люди, и аристократы, и родня. Может, поэтому отец выбрал именно его? А много ли осталось от той любви за год войны?
Как мог отец не предвидеть обиду Антераны? Не преступил ли он собственную Правду, не обделил ли вниманием сына?
А может, просто слишком доверял.
Выходит, что собственным детям тоже надо доверять с оглядкой. И братьям...
Думать об этом было больно, не думать - не получалось, и Катирри провалился в трясину обрывочных видений - вперемешку из счастливого прошлого и из грозного настоящего.
К тому времени, как отодвинулась часть стены, в дверном проеме забрезжил еле видный свет и незнакомый голос пригласил Катирри выйти, тот находился в плену воображаемого давно и прочно. Катирри беседовал с отцом и с Антераной, со своей мамой, матерями Скимеллена и Нея, с былыми наставниками, с придворными. Он разговаривал со стенами Склепа и с камнями искалеченных войной городов. Он задавал вопросы Островам и получал ответы.
Когда он все-таки выбрался из Склепа и открыл глаза, его взгляд был почти безумным.
Катирри смотрел на мир, озаренный единственной свечой под бумажным колпаком, и все было для него ново: узор трещинок на штукатурке, лохматый ворс ковра, короткие, но густые ресницы Скимеллена, красный атлас его накидки, рябинки мелких старых ожогов на руке Нея - той, что без перчатки... Ней подал маску - белую, безликую, и Катирри покорно надел ее.
- Где Ауниве? - спросил он, чтобы только произнести что-нибудь.
- Командует подготовкой к церемонии, - отозвался Скимеллен, он вглядывался в глаза брата и хотел, но не смел спросить что-то вроде "ну как ты?", или "ты нашел свою Правду?", или "ты готов?". Чувства Скимеллена всегда легко читались, а теперь Катирри казалось, что он и мысли способен прочесть.
Ней молчал, пламя свечи в его руке совсем не трепетало, как будто он был золотой статуей, задрапированной в черное.
Братья, подумал Катирри, и слово навалилось на него, грозя похоронить под своей тяжестью. Братья и сестры...
Скимеллен держал наготове ритуальную мантию - вышитая карта Островов, герб королевской династии, цветной шелк по белому бархату. Тяжелая.
- Тебе пора, - донеслось из-под маски Нея.
И они пошли гуськом по проходу, уходящему вверх, к свету, - сначала Катирри, наследник; следом Скимеллен, советник и телохранитель; и Ней, королевский маг.
Братья.
Было предрассветное время, когда солнце еще только облизывает верхушки золотых утесов, и те горят в небе, раня взор. Вдалеке парили летуны - небесные наездники охраняли место церемонии. Толпа придворных напоминала лебединую стаю: белые одежды с крошечными цветными пятнами родовых гербов, шорохи и сдержанный клекот голосов. Дорожка белого камня и на другом ее конце - трон, покрытый белой тканью.
Новое правление начинается с чистого листа.
Скимеллен набросил мантию на плечи Катирри и приотстал, поравнявшись с Неем. Теперь братья шли за наследником плечо к плечу, один черный, другой алый - и единственный из всех, кто сейчас имел право носить оружие.
У трона, тоже в алом платье, ждала Ауниве, держа подушечку с короной под белым платком.
Катирри ступал по дорожке мягко, с пятки на носок, полуприкрыв глаза. В голове царила пустота и глухая тишина, как в Склепе. Он шел к трону без Правды. Он не знал, что сказать. Не знал, кому верить. Он не знал ничего.
Толпа дружно ахнула, и Катирри вскинул голову.
Рыжий летун неистово бил крыльями в воздухе, пытаясь опуститься на дорожку плавно. Прямо над лебяжьей стаей придворных кружили небесные наездники, натянув луки, и три десятка стрел выцеливали двоих, прыгающих из седла вниз - алые одежды, рыжие косы, белая краска на лицах. Разведенные в стороны руки: "мы безоружны!".
Катирри сделал еще шаг и застыл перед близнецами.
Тишина зазвенела готовой порваться струной.
- С миром или с войной? - послышалось из-за левого плеча, и Катирри чуть не рассмеялся от облегчения, потому что сам он не понимал, что говорить.
- С покорностью, - ответил Тамайрик, и близнецы разом опустились на колени, склонили головы - косы легли на белый камень медными змеями.
Струна в душе Катирри лопнула.
- Мне не нужна покорность братьев и сестер, - медленно сказал он. Взгляды, направленные на него, ощущались как уколы учебных клинков: неопасно, но болезненно. - От тех, кто одной со мной крови, я хочу другого. Скажите мне, вы оба: Антерана - почему?..
Они поняли его правильно. Тамелойза подняла голову и хмуро улыбнулась.
- Антерана мог быть лучшим королем, - сказала она. - Поэтому мы ушли. Но в своем желании быть королем он впал в одержимость и перестал отличать должное от недолжного. Поэтому мы убили его.
- Ты вправе, - добавил Тамайрик, - судить нас. Ища правильный выход, мы дважды предали и вдобавок стали братоубийцами.
- Мы хотели как лучше. И мы поняли, что не знаем, как - лучше.
- Отец выбрал тебя - может быть, ты знаешь, как.
- Ты - наш король. Мы в твоей власти.
Медные змеи дремали на холодных камнях, вершины утесов объял золотой огонь, все цвета стали яркими, как в самом начале времен, и Катирри позвал:
- Ней! - а потом: - Скимеллен!
Два из своих перстней надел Ней на пальцы близнецам, подчиняя их тела своей воле. Лучше стражи, проще тюрьмы - они были свободны, но только до тех пор, пока Ней не прикажет им двигаться так, как он пожелает.
Скимеллен взял под уздцы рыжего летуна, отвел в сторону - толпа расступилась, повинуясь его кивку.
И снова путь перед Катирри был свободен, и до трона ему оставалось пять шагов.
Когда он поднялся на ступени, поднялся и ветер.
Когда он взял из рук Ауниве корону, край солнца показался над горизонтом.
- Правосудие Небес, - сказал Катирри, - требует воздавать мерой, равной деянию. Таким образом, я сам должен был бы стать братоубийцей. Я не желаю этого.
Толпа, казалось, не дышала.
- Правосудию Тверди нужно, чтобы тот, кто преступил закон, раскаялся. Но разве мы можем читать в чужих сердцах и быть уверены в раскаянии? Нет.
Все вокруг тонуло в яростном солнечном сиянии, и Катирри закрыл глаза.
- Король лишь тогда хорош, когда его любит его народ. Но можно ли получать любовь и ничего не отдать взамен? Все, кто поступали так, закончили свои дни в отчаянии и одиночестве.
Катирри набрал в грудь воздуха, словно для того, чтобы выкрикнуть последние слова. А произнес их - почти шепотом.
- Все, что я буду делать как король, я сделаю с любовью. Такова моя Правда и таково будет мое правосудие. Да удержат меня Небеса от ошибок на этом пути.
Когда он открыл глаза, свет больше не ранил их.
...- Как вы думаете: смогу я быть хорошим королем? - спросил он за ужином.
Переглянулись и заулыбались близнецы, кивнула Ауниве, подмигнул Скимеллен.
- Ней?..
- Ты же знаешь, длань Небес: я волшебник, а не предсказатель, - отозвался королевский маг. И то ли закашлялся, то ли рассмеялся.