ВЗГЛЯД

 

Иван Ицхаков сидел за
столиком на два лица в глубине кафе. Перед ним медленно поднимались вверх, в
полумрак подпотолочья,  души кофейных зёрен;
ему было нестерпимо скучно. Мысли Ицхакова были подобны пару: вяло вились,
оседали где-то в участке элементарной логики, охладившись, капали вниз и на
время исчезали. Он пытался думать о предстоящей встрече, но это обдумывание,
натужно сдвинувшись с места, тут же буксовало на сцене рукопожатия. Кисть,
которая неизбежно станет на несколько секунд продолжением его собственной,
представлялась Ицхакову влажной и холодной. Почему-то непременно холодной, как
рыба или пачка  замороженных сосисок. Он
почти чувствовал чужие пальцы, льнущие к ладони, вялые и податливые, они
превращались в надутую резиновую перчатку, а затем в пучок то ли черемши, то ли
карандашей-полицветов. Это уже было слишком, Ицхаков тряс головой, и всё шло по
новой.  

 Он пришёл слишком рано и теперь злился на
себя: его ведь предупреждали, что это человек крайне непунктуальный и опоздание
меньше, чем на полчаса, с его стороны можно считать дурным тоном. Было выпито
уже три чашки кофе, действительно, впрочем, хорошего, очередь была за ещё одной.
Ицхаков подозвал человека. Появилась мысль съесть чего-нибудь, а может, и
выпить, но она была тут же отвергнута как вопиюще нетактичная: нужно было
дождаться.

Принесли ещё кофе.
Ицхаков обратил внимание на открывшийся на долю секунды и тут же исчезнувший
под рукавом официанта фрагмент татуировки и хотел было заговорить об этом, но
лицо потенциального собеседника не выражало особого дружелюбия, и заготовленный
уже вопрос был смыт глотком кофе. Он задумался над тем, что именно в облике
официанта заставило его передумать, но ответа не нашёл. Вспомнилось утро: жутко
болела голова, и он, кажется, был несколько груб с Лизой. Она и в самом деле
чем-то ввела его в раздражение, но чем конкретно - этого он не помнил. Была
сонной - ну, это и понятно. Рассеянной - одно вытекает из другого. Ничего
заслуживающего беспокойства. Дала ему разные носки. Господи! Ицхаков замер и
осторожно осмотрелся. Края брюк были подняты благодаря сидячей позе достаточно
высоко, чтобы можно было заметить. А он ещё необдуманно сел вполоборота и одну
ногу вынес практически на самый проход, на всеобщее обозрение. Официант
наверняка видел и смотрел, кажется, насмешливо. Ицхаков медленно и как можно
менее принуждённо повернулся к столику и скрыл свои носки от враждебных
взглядов. Немного подуспокоившись, он сделал ещё глоток и вздохнул. А мог ведь
задержаться и переодеть, пара минут погоды бы не сделали. Всё равно же опоздал.


Открылись с лёгким
шорохом входные двери. Ицхаков машинально обернулся: к стойке продефилировали
широкий мужчина в чём-то дорогом и молодая блондинка - фантазия в голливудском
духе, шикарная, как "Феррари". Она
как раз и была одета во всё красное. Дама с некоторой долей весёлого лукавства
окинула взглядом зал кафе, чуть задержавшись на Ицхакове, имевшем всё
отличительные признаки делового человека, у которого всё только начинается. Он
приготовился разомлеть от этого взгляда, в другой раз так бы и было, но сейчас
вся эта краснота и блеск воскресили в его сознании лишь кардинала Ришелье да
огнетушитель, которым ему когда-то пробил голову нетрезвый сокурсник.   Интерес его к вошедшей паре угас, не успев
появиться. Это вызвало у Ицхакова досаду: ему хотелось чем-то увлечь внимание.
Скука давила скулы, как нечто слишком кислое, попавшее на язык.           

Он осмотрелся. Посетителей
было не много. Через столик от Ицхакова какой-то очкобородый человек, похожий
на литературного критика, с великим старанием что-то выводил в блокноте
карандашом. Судя по выражению его сладострастного лица, это был, по меньшей
мере, латинский афоризм, хотя, допустил Ицхаков, это мог быть и набросок с
дамы-огнетушителя. Ещё дальше двое молодых людей недружелюбного телосложения
коротали время за пивом в кружках, напоминающих Бастилию. Лбы обоих, казалось,
готовы были сорваться и разбиться вдребезги о волевые квадратные подбородки.
Это придавало их головам сходства с боксёрскими перчатками. Слева от них, ближе
к выходу, особа средних лет с отблеском высоких дум на гипсовом лбу листала
толстый журнал (как показалось Ицхакову, "Знамя"); перед ней стояла рюмка,
графин водки и вазочка с двумя апельсинами. У Ицхакова создалось впечатление,
что если с ней сейчас заговорить, она или с размаху ударит журналом по лицу,
или вскочит и убежит. Или сначала ударит, а потом убежит. За столиком возле
самой стойки беседовали две девушки-студентки. Одна из них с необычайным
увлечением что-то говорила, вторая внимала с терпеливым безразличием. Они пили
чай с лимоном и сдобными булочками.

Кофе закончился. Ицхаков
стал искать глазами официанта и заметил, что литературовед странно моргает
из-под очков. По-видимому, эта мимика была обращена именно к нему. Ицхаков
вопросительно приподнял брови. Над бородкой зазмеилась сообщническая усмешка, и
критик продемонстрировал изображение 
женщины в полный рост, хитро посматривая то на Ицхакова, то на вновь
пришедшую пару, занявшую столик, соседний с говорливыми студентками. Худшие
подозрения Ицхакова оправдались: графитовый эквивалент дамы-огнетушителя был
начисто лишён своих кровавых одежд, видимо не отвечавших представлениям автора
о художественной правде, зато наделён бюстом непропорциональных, по сравнению с
оригиналом, размеров. Ицхаков слегка улыбнулся, чувствуя злость, зашевелившуюся
в гортани. Угораздило же его оказаться единственным, с кем мог этот седеющий
эротоман поделиться своими маленькими радостями! К тому же вся  ситуация была ему до омерзения знакома, как
литературный штамп, как неистребимая бородавка на пальце.

-       
Ещё кофе? - услышал Ицхаков и поднял голову. Перед ним стоял
официант и смотрел выжидающе. То есть должен был, по идее, смотреть выжидающе,
но в глазах его не было ничего. Ицхаков увидел только отражавшиеся в них белые
прямоугольники салфеток. Ему стало не по себе. Утром, вспомнил он, у Лизы был
похожий взгляд. Это его и разозлило.

-       
Вы хорошо себя чувствуете?

-       
Да, да. Спасибо. Мне, пожалуйста, чай с лимоном.

-       
Булочки?

-       
Да. Если можно, две. 

Официант удалился.
Ицхаков сидел в каком-то ступоре. Мысли на этот раз, как шарики ртути, хаотично
катались по внутренней поверхности черепа. Он даже слышал их металлическое
шуршание.  В полном рассеянии глаза
Ицхакова  метались по залу кафе не в
состоянии ни на чём    задержаться. С
окружающим миром что-то начинало происходить. Изображение вдруг лишалось
перспективы, становилось плоским, затем снова возвращалась трехмерность, но
как-то отрывисто; предметы как бы пульсировали, то обретая чрезмерную
выпуклость, то полностью теряя объём. Ицхаков наблюдал за тем, как каждая
видимая им точка пространства становится равноудалённой от него, как они
распределяются по изогнутой плоскости на манер панорамы.      Внезапно
навели резкость: всё на миг приобрело удивительную чёткость и -  тут же смазалось, растеклось, линии и
краски, тела, движения, даже звуки. Ицхаков был заворожен происходящим. Не было
ни страха, ни желания стряхнуть наваждение. Он стал взглядом, а это было ужасно
весело. 

Поэтому, когда предметы
стали обретать привычную форму и распределяться во всех трёх измерениях, он, не
желая так быстро отпускать новое необычное состояние, попытался снова привести
мир в движение. Но вместо этого в движение пришёл он сам. Он устремился вперёд,
проскользнув между пальцев официанта, ставившего перед ним чай, штопором
закрутился вокруг дрожащего карандаша "критика", пронёсся под  лбами-утёсами молодых бандитов, нависшими
над опустелыми бастилиями пивных кружек, сделал вираж над апельсинами
Интеллектуалки, чуть замешкался, зацепившись за взгляд голубоглазой студентки,
вырисовал смелую  восьмёрку вокруг бюста
Дамы в Красном и на мгновение застыл. Прямо перед ним, за столиком у стены,
сидел человек лет двадцати семи в сером костюме и при галстуке. На столике
стояла чашка с чаем и тарелка с двумя свежими булочками. Левая рука человека
лежала на папке с какими-то бумагами, пальцы правой руки теребили визитную
карточку; взгляд его был пуст. Нет: у него вообще не было взгляда. 

Ицхаков нацелился прямо
на черноту его расширенного зрачка и сделал рывок. 

Открывшаяся бездна
привела его в дикий восторг. Он стал падать. Черная, зияющая бесконечность
стремительно приближалась. Ицхаков понял, что она готова растворить его в себе
и стал рваться наверх, разрывая опутавший его удушающий ужас. И всё
закончилось. Мрак потерял свою пугающую глубину, стал просто темнотой, через
которую пробивалось красноватое свечение. Ицхаков сидел с закрытыми глазами.

-       
Прошу прощения, - послышалось сверху. - Вы - Ицхаков Иван
Александрович?

-       
Да.

-       
Добрый день. Моя фамилия Латунин. Извините, вы, наверно, давно
ждёте.

-       
Нет, совсем нет. Буквально несколько минут. 

Ицхаков привстал и с
улыбкой пожал протянутую руку. 

 

Февраль 00