(новелла-фьюжнъ, специально для Алексея Балабанова)
И пожатие бережной тёплой руки,
Как поцелуй солёного ветра в ночи ...
Стас Бельский.
1.
Рин-рину хронически не везло. Казалось, злой рок везде расставляет для него свои сети. Вот и сейчас он стоял, широко раскрывши рот, и смотрел, как злая нищенка изрыгала самую гнусную ругань, какая только существует в словаре русских людей, с остервенением топтала булку вкуснейшего белого хлеба своими рваными, грязными башмаками. Пять секунд назад Рин-рин проходил мимо этой нищенки, протягивавшей руку за милостынею, и всунул все, что у него было - эту булку белого хлеба. Но нищенка почему-то озверела и, крикнув своим хриплым голосом: "Идиот!", с размаху бросила себе эту булку под ноги и теперь плясала на ней, трясясь от дикой злобы:
- Каждый ... долбаный ... ублюдок будет мне тут булки раздавать ...
"Ну вот, опять я вляпался", подумал Рин-рин, "у старушки-то белая горячка, ей бы на водку, а я тут со своим хлебом". Его адская проницательность неумолимо пробуждалась, хотя в данном случае никакой проницательности и не нужно было - чтобы увидеть нутро и ужаснуться. Рин-рин попытался незаметно выскользнуть из собиравшейся народной гущи. Он уже вылез из толпы и хотел было нырнуть в людской поток, как его схватила за рубашку другая бабушка, в платочке и в длинной, по самые щиколотки юбке. Она назойливо проскрыпела:
- Что ж ты, ирод, бедную братию обижаешь?! Вот ужо Господь пустит тебя по миру ...
Рин-рин зажмурил глаза и хотел вырваться, но бабуля вцепилась в него железной хваткой. Он раскрыл глаза и ясно увидел дно глубокого колодца:
- Че... четыре убиенных младенца, - проговорил он неосознанно, и бабуля оторопела и ослабила хватку. Она дико уставилась на Рин-рина и пролепетала:
- Кинула нерожденного на помойку, Катерина, чтоб хахаль твой был доволен. Как бишь его звали ... Вольдемар ...
Рин-рин ринулся прочь, силясь забыть о кошмаре увиденного, но не так просто было убаюкать безжалостное око внутри него, которое уже настроилось на поток людей и начало их сканировать.
"Боже", пролепетал Рин-рин, "не надо! не надо! не надо! Я не хочу этого слушать!" - он стукнулся в давешнюю абортницу, а потом быстро пошел по кромке улицы, стараясь успокоить злосчастную опухоль, которая вибрируя посылала ему все новые откровения тихим вкрадчивым голосом: "... а вон тот милый господин с портфелем устроил у себя на даче порностудию и неплохо зарабатывает в свободное от работы время ..." Рин-рин в изнеможении остановился и разлепил веки. Милый господин как раз приближался к нему, душевно улыбаясь.
- Извините, - сказал господин, - огоньку не найдется, - и приставил к губам сигарету ...
- Почем нынче опиум для народа, Иван Октябринович, - выпалил Рин-рин против своей воли.
Господин встрепенулся и почему-то испугался:
- Вы меня знаете?!
- Вашу дачу ... очень хорошо знаю ... живу по соседству, - ответил Рин-рин в полутрансе и, отодвинув Ивана Октябриновича, ринулся дальше.
Он смертельно ненавидел такие вот моменты в своей жизни, когда внутренний телескоп пробуждался и начинал сканировать людей. Это был кошмар, потому что мир вокруг него превращался в зловонную канаву, кишащую разнообразнейшими гадами. Рин-рин научился распознавать приближение таких моментов. Обычно он (телескоп) высовывался в результате сильных эмоций негативного характера...
Впервые это случилось с ним в десятилетнем возрасте, когда десятиклассник Сосна, главный урод в школе, сгреб его своими огромными пальцами-щупальцами и придавил к забору. Сосна регулярно издевался над малышами, отбирал у них деньги и бутерброды, и никто не мог с ним сладить, потому что его отец был большим человеком и много помогал школе.
- Деньги, недомерок, - приказал Сосна, - а то душу вытрясу.
Рин-рин страшно испугался, а потом откуда-то сверху к нему в гулкий и холодный живот спрыгнул некто маленький и дерзкий, и этот некто ответил Сосне голосом Рин-рина:
- Гена, ты же вчера еще вытащил у папаши из кошелька сто пятьдесят рублей, когда тот развлекался с девками.
- Чего, - оторопел Гена.
- А еще у тебя антинародные книги в диване запрятаны. Да за это тебя в колонию сошлют, хоть ты и несовершеннолетний.
- Да ты че, пацан, - промямлил Гена, - че ты несешь?!
- А еще у тебя резиновый фаллос под подушкой спрятан ...
Тут Гена показал спину ... и впредь обходил Рин-рина десятой дорогой.
А человечек как вселился, так и остался жить в Рин-рине. И знал Рин-рин, что стоит ему испугаться или как-нибудь еще возбудиться, как человечек выскакивал из-за кулис и доставал телескопчик.
Однажды Рин-рин даже побеседовал с ним. Он лежал в утренней полудреме и человечек сам с ним заговорил.
- Думаю, в школу сегодня ходить не следует, - произнес он каким-то необычным волнообразным голосом.
- Почему? - беззвучно откликнулся Рин-рин.
- Потому что тетя Клава тронулась рассудком после того, как ее сын вчера загнал телевизор на толкучке, и подсыпала мышьяка в гречневую кашу.
- Откуда же у нее мышьяк?
- У Натальи Дмухайловны сперла из лаборатории.
- Ааа ...
- Трое детей погибнет. Десять получит тяжелейшее отравление ...
- Что! - закричал Рин-рин и пулей вылетел из-под одеяла.
- Тетя Клава, не делайте этого! Вас же в тюрьму посадят!
- Что ты, милый, - изумилась тетя Клава, вытирая руки об фартук.
- Не надо мышьяк сыпать!
- Какой еще мышьяк?! - всегдашняя сияющая улыбка на ее лице угасла, - малыш, иди-ка погуляй, а мне еще компот приготовить ...
- Скажите, Клавдия Павловна, а ваш сын вчера телевизор продавал?
- Какой сын?! у меня дочь! и она телевизоры не продает!
Тетя Клава наклонилась к Рин-рину и пощупала ему лоб.
- Да ты весь горишь!
Но Рин-рин уже не слышал ее, потому что раздался щелчок, и действительность, его окружавшую, выключили ... Очнулся он в школьном медпункте, весь мокрый от пота, дрожащий в ознобе. Врачиха несказанно обрадовалась и пояснила, что он упал в обморок, а они все здесь не знают, что с ним, и что скорую уже вызвали ... Доктора (с очками и дипломами) тоже не поняли, что произошло с мальчиком, но с неделю продержали в больнице, запихивая в него лекарства и больничную кашу. За это время в его классе действительно произошло ЧП: толстяк Тесленко раздавал всем заграничные конфекты с ликером, а те оказались несвежие, и у многих случился безудержный понос, - прямо на уроке математики, и бедная Людмила Виановна была близка к истерике, потому что в туалет она привыкла выпускать строго по одному человеку, а тут еще объяснение нового материала ... - одним словом, содержимое детских кишечников оказалось под партами, и был в школе скандал, потому что конфекты были с "приколом", и ни сам Тесленко, ни его отец, который привез их из очень деловой поездки в Америку, ничего не знали об этом, а англичанка Дивина Соломоновна им с упаковки и перевела, что данный продукт предназначается для розыгрышей, и пришлось Тесленке старшему за радикальный клиннинг кабинета математики платить техничкам по пятьдесят рубликов, и кабинет математики долго еще выветривали и заграничными тесленковскими шампунями шампунили. И понял Рин-рин, что Масяня (как окрестил он своего квартиранта) является не только его чудесным оком, но и большим шутником. Впрочем, Рин-рин о многом передумал в больнице. Ему открылось кое-что важное. В тот день, когда случилась "трагедия" с прикольными конфетками, два его товарища, хорошенько отмывшись перед этим от последствий, зашли в больницу проведать Рин-рина, и все ему рассказали.
- А ведь я знал, что кто-то отравится в школе. Мне видение было, - сказал Рин-рин, вдоволь нахохотавшись.
- Тебе б в полиции работать, - сказала Аня и вручила больному апельсин.
- Да нет, - отозвался рассудительный Юрка Шнурков, - в полицию легко-то войти, зато трудно из нее выйти. Вот мой старший брат пошел в полицию, а потом захотел обратно, так ему полковник сказал, что они ему такую характеристику напишут, что его даже на кладбище мертвым не возьмут.
Рин-рин проглотил апельсинку и вдруг сказал ни к селу ни к городу:
- А что твой брат еще живой?
- Что, - затрубил Юрка, - ты че белены объелся?! Да он живее тебя.
... А на следующий день Юрка открыл дверь больничной палаты и как мумия подошел к кровати Рин-рина, а тот сам как мумия, приподнялся и уставился на друга.
- Колька повесился ... Я домой пришел, а его на носилках выносят.
- Откуда ты знаешь ... тебе сказали?
- Не хотели говорить. Я подслушал.
Рин-рину было уже двенадцать, когда это произошло. В тот день, после Юрки пришел доктор со снимками рентгена и указал ему на непонятное новообразование, похожее на опухоль, в районе грудных позвонков, и поинтересовался, ощущает ли он ее, и вообще, нет ли у него необычных ощущений. Но мальчик, наученный опытом, тайны своей не выдал. Умница Евгений Адольфович, понимавший, что человек вообще многого о себе не знает, порешил ничего не трогать и не резать. Рин-рин задумчиво посмотрел на увядшую сирень, стоящую в трехлитровой банке. Опавшие цветочки лежали, как мухи без лапок, на подоконнике. "Хорошо, когда тишина", подумал он и сочинил первое в своей жизни стихотворение:
Увядший запах сирени замер.
Снежинка больше не растает
На моих поседевших висках.
Теперь же он торопился на работу. Путь лежал через оживленную площадь, исполненную бурной жизни. Его телескоп задремал, и Рин-рин старался идти осторожно и ни на кого не глядеть, чтобы он ненароком не встрепенулся снова. Работа была для Рин-рина островом и убежищем, где он мог отдохнуть от людей, потому что людей на его работе, строго говоря, и не было. Он подошел к невзрачному зданию и открыл дверь. Тишина и прохладный покой сразу же обволокли его. Все звенящее и отвратительное осталось позади ...
Рин-рин работал на скорой и заканчивал медицинский институт, когда понял, что работать он может только здесь. Однажды они везли красивую женщину. На нее было жалко смотреть. У нее был приступ какой-то утонченной боли; пульс часто бился и она поминутно постанывала. "Господи, за что мне это", всхлипнула она - и Рин-рин себя прозевал. Его телескопчик открылся и он увидел. Она носила в себе зародыш раковой опухоли, и все было безнадежно, потому что целых десять лет она изящно и продуманно мучила своего вспыльчивого первого мужа, желая изогнуть его в колечко, а тот сопротивлялся, кричал и подымал на нее руку, а она для себя открыла, какое это экстатическое удовольствие, быть жертвой насилия, упиваться этим чувством, вампирить и мужа и свекровь, кровь и золотистую субстанцию жизни выдавливать из них по капельке, доводить мужа до сумасшествия, выглядя при этом невинной овечкой; бросила его, раньше времени поседевшего, помешанного; оседлала другого парня, наивного и доверчивого, трудолюбивого до чертиков, но и его озадачила ... и теперь вся эта собранная в ней чужая, украденная у других, захваченная и выманенная энергия объявила ей войну и бушевала в отдельно взятом кусочке тела, размножаясь и наливаясь мускулами. "Если она сама себя не вылечит, то какой смысл в нашей работе?". Рин-рин понял, что хирургия, которой он хотел посвятить жизнь, его доконает, и он поменял специализацию, и теперь как будто обрел покой.
Но ... покой нам только снится, как в песне поется. Здесь, в этой холодной кладовой, принимая скорбный груз и выписывая квитанции, он с некоторых пор начал улавливать тот звенящий гул присутствия жизни, который здесь, в этом предбаннике потустороннего мира, слышался ересью. Потому что сюда привозили скорлупы, окоченевшие остатки жизни, дабы запротоколировать этот самый факт окоченелости и предать остатки земле. Рин-рину стало чудиться, что он слышит в этом безвозвратном безмолвии чьи-то пульсирующие мысли, и это вопиющее противоречие невольно вызывало леденящее предчувствие, как если бы человек, идущий в полнейшей темноте, вдруг начал осознавать, что на его пути находятся невидимые бездонные ямы ... "Ведь если здесь есть те, кто еще не ушел ...", озадаченно рассуждал Рин-рин, "если они по какой-то причине не могут уйти окончательно ... если они вдруг еще дышат ... допустим, мне это не мерещится, тогда что? что мне следует делать? кто они, эти неприкаянные? почему они не уходят?"
Рин-рин не боялся "холодных кукол преисподней", как сказал поет, но что следует делать, если он вдруг возьмет и обнаружит какое-то подобие какой-то жизни; мысль, струящуюся по замершим проводкам мозга; или что душа, вдруг спохватившаяся, с тоской и беззвучным плачем вернулась в свое покинутое обиталище, каким-то образом обойдя таможню и охрану, хочет исправить что-то и бьется, изо всех сил стучится в закрытые навсегда двери. Рин-рин стал прислушиваться к себе. Особенно по ночам эти немые, но для него вполне отчетливые звуки беспокоили его все сильнее. Почему он все это слышит?! Там, за стеной должны лежать равнодушные ко всему куклы ... и никаких звуков быть не должно!!! Почему я прислушиваюсь? Какое мне дело до того, что чья-то невещественная субстанция не желает вселяться в сверчка и стучится в закрытые двери. Поезд ушел. Ничего уже не поправишь. Прочь от меня! Брысь!
Однако гул в голове Рин-рина не утихал. Иногда он становился таким сильным, что Рин-рин задыхался. Игнорировать этот гул он уже не мог. Казалось, что те, кто производил этот гул, нащупали верную дорожку ... отыскали того, кто может их услышать ... Ему вдруг явственно почудилось, что где-то что-то скрыпнуло.
Это было невыносимо.
Рин-рин посмотрел на часы. Было за полночь. Он встал со стула. В распахнутом настежь окне пункта регистрации, где он дежурил по ночам, шелестела листва. Телефон молчал. Глухо молчали серые стены. Нигде никого не было. Одинокая муха жужжала в абажуре настольной лампы. Ключ от двери анатомического театра попахивал спиртом. Сама же дверь была обита жестью, покрашена в белое, и на фоне серых стен она гляделась саваном, одним на всех обитателей склепа. Ключ лег в свое ложе и провернулся. Плита двери зловеще застонала и отошла. Стерильный холод могилы распространился по его коже мелким бисером, слегка отодвинул назад. Конечно, Рин-рин не боялся покойников, но великое таинство смерти всегда заставляет цепенеть и безмолвствовать. Рин-рин вошел в склеп, освещенный лишь яркой спокойной луной ... Он старался не смотреть на темные всхолмия покрывал - он прислушивался к своему внутреннему гулу ... Странно, что все это зрелище не казалось отмеченным печатью горя, хотя эти безвременно ушедшие когда-то были молоды и красивы, были чьими-то отцами и матерями или сыновьями и дочерьми, кто-то плакал о них, убивался; не чувствовал Рин-рин и страха при виде застывших бледных конечностей, по недосмотру не закрытых клеенкой; - Рин-рин направился в середину комнаты, глядя поверх тел, словно пытаясь разглядеть что-то в воздухе, может быть какую-то вибрацию или прозрачно-призрачный силуэт. Он понимал, что сотворяет что-то очень странное, что нормальный человек делать не должен, но Рин-рин и не был вполне нормальным человеком, и еще он хотел во всем этом разобраться ... он оглянулся, все было спокойно ... ему вдруг подумалось, что он оказался в центре некоего сверхъестественного эксперимента, и объект исследования - он сам. И экспериментатор тоже он. Человек, решивший, что он обладает феноменальным чутьем на тонкие свойства материи, улавливает потоки нейронного излучения, читает души. Однако, всюду было тихо. Тогда он встал в ногах одного из тел и положил свою пульсирующую живую ладонь на одеревеневшую конечность. Общая растерянность передалась и ему ... из-за решетки просторного вестибюля выскочила позеленевшая от ужаса девица ... потом где-то сбоку раздался шепот: "... да точно он. Язык вывалился как котлета. Просто ужас ..." - в вестибюль побежали, потом наехали люди в погонах и люди в халатах. Все бегали, но Рин-рина никто не замечал. Он ощутил в себе чью-то густеющую мысль, подобную перепуганной крысе в лукошке: "Куда же он дел эту отчетность? Если каждый долбаный ублюдок будет вешаться от моих распеканий, то мы ..." - и из него вышла дама с желтыми волосами, которая повернула на него жесткое лицо в маленьких квадратных очках, посмотрела сквозь него и позвала Розу Андреевну. Здесь Рин-рин снова очутился в мрачном чистилище и внимательно посмотрел на самоубийцу.
- Что же я должен передать твоей начальнице? Ты разве записки не оставил? - обратился он к покойнику.
Рин-рин присел в ногах самоубийцы и потер гудящую переносицу.
- Вот все вы так! Живете живете, а потом оставляете после себя недоработочки. Стыдно, граждане покойники. Кто же за вас теперь все это сделает?! - обратился он ко всей аудитории. Вдруг ему почудилось, что совсем рядом, под клеенкой стукнуло сердце. А может показалось? Внутреннее ощущение, добытое телескопчиком. "Не может этого быть!" - ужаснулся Рин-рин. "Живого человека разве похоронят?". Его обуял испуг. Испуг перед непонятным и сверхъестественным. Но любопытство превозмогло испуг, и Рин-рин приблизился к соседней клеенке. Под ней определенно пульсировала жизнь, и Рин-рин сдернул клеенку с головы. На него в ужасе глядели моргающие глаза на искореженной гримасе лица. Рин-рин отпрянул и плюхнулся на самоубийцу. Раскрытый покойник скорехонько задернулся. Рин-рин снова одернул полог, но покойник задернулся опять. Рин-рину показалось, что запахло мошенничеством - он начал свирепеть. В гневе сбросил полог на пол и рявкнул:
- Вставай сволочь! Убью гада!
- Не убивайте меня!
- Кто вы такой?!
- Я - Низовский.
- Какой еще Низовский?!
- Экстрасенс Низовский. Мы с вами одной крови. Я их прочитываю. Я понимаю их.
- Зачем вам все это?!
Низовский пришел в себя и сел на лежаке.
- Как же? Они столько всего хотят мне рассказать ...
- Так. И что дальше? Что вы делаете с этой информацией?
- А что я могу сделать? Иногда это очень важная информация. Вот этот, например, на котором вы сидите ... Василий Петрович, забыл отчетность у Розы Андреевны в спальне, так сказать на радостях, а потом Баррикада Константиновна узнала, что у них адюльтер и проутюжила его, а у него дома ни копейки да больная жена, так он, бедняжка и удавился на пояске Розы этой Андреевны из крокодильей кожи. Баррикада-то хотела его в себя вогнать, но вы бы видели ее рожу. Зверь! Такая тетка любого в могилу вгонит. Людоедка, - прошептал Низовский.
- Это он вам все рассказал?
- Ну конечно.
- И что дальше?
- Выруливать их надо.
- А вам что за резон?
- Ну как же?! Моя репутация ...
- Постойте, вы - тот самый Низовский, что в газетах пишут. Ага, вспомнил, вы себя учеником бабы Ванги называете.
- Называю, - почему-то обиделся Низовский.
- А как вы здесь очутились?
- Ну ... это моя маленькая тайна. Позвольте мне об этом умолчать.
- Пойдемте, гражданин Низовский чайку попьем.
Рин-рин жестом предложил Низовскому идти первым, и тот поплелся к выходу разминая отекшие члены.
Все было непонятно для Рин-рина, однако расспрашивать незваного гостя он постеснялся. Попробовал было настроиться на его волну, но тот учуял вторжение и сблокировал. Рин-рин подумал опять, не мошенник ли ... но Низовский, хоть и корчил из себя простака, быстро перехватил эту мысль.
- Вы думаете, нам, экстрасенсам, легко! Думаете, мы все мошенники?! А что же делать, когда приходят и как распоследние долбаные ублюдки ... ну такое просят им рассказать! но платят, сволочи, - сетовал Низовский, уплетая четвертый пряник.
- Ну и часто вы вот так вот ночуете?
- О! это самое увлекательное в моей работе. Эти озябшие души! они бродят возле своих тел, шепчут, но ... порой ну прям как живые ну такую ерундень несут, что хоть плачь. А я пишу письма родственникам, те приходят, плачут, благодарят ...
- Деньги дают?
- Ну и что же, - опять обиделся Низовский. У него было слегка обезьянье лицо и басовитый с хрипотцой голос. - Дают. А иногда и по башке пытаются дать. Вот однажды прибежал ко мне один с бородой ... поп, как будто. Как раскричится, что ты, жидовская морда, лезешь в душу усопшей! Кто тебя просил?! ... Еле выпроводил ...
- Денег он вам конечно же не дал?
- Какое там.
- А с бабой Вангой как вышло?
- Ездил к ней на поклон лично.
- Ну и как?
- Дала добро. Сказала, чтоб голову берег от напастей ...
Рин-рин подружился с Низовским и теперь пускал его в склеп беспрепятственно, ведь экстрасенсы - люди деликатные, их надо беречь, помогать им. А вот вышеупомянутая Баррикада Константиновна так не считала. Едва только она уразумела, зачем Низовский к ней пришел, стальными прутьями пальцев сейчас же сдавила его глотку и вытрясла все, до мельчайших подробностей, включая домашний адрес, фамилию с именем и семейное положение.
- А когда она спросила, почему я не женат, - продолжал пересказывать Низовский этот эпизод Рин-рину, - я чуть было совсем дуба не дал. Какое, спрашивается, твое дело, почему я не женат?!
- Ну знаешь ... она, как ты говоришь, бизнес-леди современного типа, - умеет извлекать полезную информацию отовсюду ...
- Ну какое имеет это отношение к Басаврюку Василию Петровичу и его долбаной отчетности, скажи мне, какое?!
- А и в самом деле, Сильвестр, чего ты не женат?
Сильвестр Низовский уныло посмотрел в пустую пепельницу и стал закуривать. Жадно затянулся и сделал неопределенный жест рукой, сопровождаемый шлейфом дыма:
- ... Понимаешь ... даже неудобно как-то объяснять ... но тебе как другу скажу. Я как представлю ее на троне ...
- Каком еще троне?
- Это я унитаз так называю ... ну и она, моя драгоценная половина на нем, так сказать, справляет естественные потребности, а я значит указательным пальцем у нее работаю, так у меня все опускается, понимаешь, все ...
- Так ты не представляй себя указательным пальцем.
- Но ведь я же экстрасенс! Я сыздетства себя тренировал входить в образы, поэтому и мысли могу читать и все такое ... и такой вот побочный эффект получается! Обидно!
- А ты бы, Сильвестр, хотел ангела во плоти заполучить? Женщина - она тоже человек.
- Да что ты бренчишь по струнам! Легко тебе говорить. Получил свои способности даром, а теперь лечишь меня. Я может себя в жертву искусству принес.
Впрочем, замогильные голоса у Рин-рина прекратились, - видимо, Низовский перемагнитил все на себя. Рин-рин облегченно вздохнул и продолжил заниматься йогой. Городок, в котором они жили, назывался Плюйгород. Небольшой и ни чем не примечательный на карте Псурматии населенный пункт. Одно из достоинств - родом отсюда был полковник Падлюйский, который правил Псурматией более сорока лет. Но самое главное - Ежегодный Плевательский Турнир - проходил здесь вот уже третье столетие. Гости съезжались сюда со всего мира, и Плюйгород бурлил. Отрадно было видеть здесь разнообразие национальных костюмов, строгие смокинги и фраки. Лучшими плевунами в длину были, конечно же, бедуины. А вот в элитном конкурсе "Попади в мензурку" побеждали почти всегда аристократы из Ганглии. Даже наследный ганглийский принц Шмарль не преминул однажды заехать сюда. До сих пор еще плюйгородцы показывают (редким уже) приезжим драгоценный музейный экспонат - кирпич, через который перецепилось его высочество, увлеченное разговором со своей четвертой супругой. Принц поломал себе палец, и это ударило по мировым биржам. Низовский был юношей, когда это произошло. Он стоял на крыше жилого дома, держа в руках трактат известного чернокнижника Станиславского "О воплощении и развоплощении", и видел, как Шмарль поднял указательный палец вверх, что-то объясняя своей расфуфыренной спутнице, и Низовский решил попробовать воплотиться в указательный палец Шмарля. Но Шмарль, как известно, споткнулся о кирпич, и поломал именно этот палец. С тех пор Низовский на указательных пальцах и зациклился, но Рин-рину этой истории не рассказал. Однако, было еще одно состязание в рамках Ежегодного Плевательского Турнира, в котором псурматийцы всегда держали пальму первенства, - конкурс "Сбей человечка". Нужно было не только попасть в мишень, но и сбить ее, вы понимаете?! Сам полковник Падлюйский, даже будучи в ранге Генерального Народного Служителя, не гнушался приезжать на свою малую родину, чтобы своим мощным плевком сбить символическую Преграду Открытию Турнира. Рин-рин почти не застал тех легендарных времен; он пошел в первый класс, когда дряхлый полковник Падлюйский в последний раз приехал на торжества открытия Турнира Плевков.
- Я присутствовал, когда он пытался плюнуть в Преграду, - рассказывал Низовский, - он уже совсем ослаб. Его держали под руки, беднягу, уговаривали не плевать, а он все же плюнул, прямо всего себя обсопливил ... бросились его вытирать, Преграду свалили, Турнир открыли, а Падлюйский через месяц после этого Богу душу и отдал. Но как он плевался в молодые годы. Теперь уже все не то ...
Да. Все стало не тем после Либералюции. Все как-то смешалось в Псурматии, и теперь, после трехсот лет процветания национальный спорт пришел в упадок. Люди плевались теперь только со злости.
2.
- Уезжать надо отсюда, Рин, - сказал однажды Низовский. - Пути прогресса обходят Плюйгород стороной. Смотри, даже китайцы здесь еще ни разу не показались, хотя заправляют в Псурматии вот уже третий месяц.
- ...
- Я - экстрасенс раскрученный (это было правдой). В Кажанберге (столица Псурматии) после оккупации маньяк объявился. Меня приглашают его вычислить и поймать. Еду, причем насовсем. И тебе советую здесь не задерживаться.
В Кажанберге действительно появился маньяк. Со всеми повадками пресловутого Джека Потрошителя, то есть убивал он исключительно женщин, причем одиноких, и китайцы были обеспокоены, потому что женщинами Псурматии они дорожили больше всего. Через неделю Низовский отъехал. На вокзале они крепко обнялись, и Рин-рин вдруг понял, что означал для этот обшарпанный поезд, в котором уезжал его приятель. Низовский словно увозил с собой остатки старой Псурматии, старого Плюйгорода, который уже никогда не будет прежним. Стало грустно. Рин-рин поплелся домой.
А через три месяца его уволили, всячески извинившись. Морг переподчинялся недавно образованному министерству Утилизации Телесных Отходов, и теперь здесь заправляли специальные сотрудники из китайцев. Рин-рин хотел было начать бродяжничать, уже наметил свой ежедневный маршрут, но о нем позаботился Низовский, который где надо в Кажанберге наябедничал - и Рин-рина как народного оккультного умельца пригласили в старинный университетский город Бомжуйск помочь обезвредить банду накалывателей.
На вокзале Рин-рина встречал сам комендант бомжуйского гарнизона генерал Ван Дао Лунь. День еще не успел вступить в свои права, и по улицам разъезжали неповоротливые мыльницы на колесах, собирающие мусор.
- Скоро, очень скоро, - проговорил китайский генерал на прекрасном псурматийском, - вы об этих колымагах будете вспоминать. Утилизация мусора станет коммерчески выгодной. Удивляюсь, почему вы до сих пор еще не додумались до этого.
- А у вас в Китае чисто?
- Ведь ваши мусорные свалки - это залежи полезных ископаемых. Ездишь вот так по Псуматии и на каждом шагу удивляешься ... удивляешься.
Они сели в желтый кадиллак и Рин-рин попытался заглянуть в мысли узкоглазого генерала. Зря он это сделал, потому что генерал все время думал о каком-то дерьмометре, а не о социальном положении в городе. Накалыватели его как будто не интересовали. "Ну и работенку мне подсунул Низовский, будь он не ладен. Кстати, а чем эта самая Баррикада Константиновна заведовала ... заготовкой вепрятины? или может быть Лицеем для одаренных богатых детей? Эх, Низовский"
- А дело вот в чем. В то время, как мы пытаемся спасти вас от деградации ... очистить вас от всякого рода дерьма, извините за выражение, находятся нахальные придурки, которые нам препятствуют. Речь идет о накалывателях. Мэтр Низовский характеризовал вас как хорошего оккультного специалиста. Мы предоставим вам квартиру ... так что Ринат Ринатович отдыхайте с дороги и приступайте к работе. Нельзя сказать, что мы вас очень торопим, но и откладывать не желательно. Каждый день мы теряем по нескольку солдат.
Рин-рин вышел на уютную площадь, отороченную столетними вязами и бросил взор на каменного сидельца п. Падлюйского. Это была одна из канонических ипостасей покойного диктатора - "Вождь думает о счастье Псурматии": гранитный полковник сидел опершись на гранитную саблю, прямой, как фараон, скрестивши гранитные ноги в гранитных сапогах, с гранитными шпорами, на гранитной трехногой табуретке, а его гранитная фуражка лежала на правом гранитном колене; Либералюция не отменяла Падлюйского; он ей попросту не мешал; "а что сделают теперь китайцы?" - подумал Рин-рин и закурил трубку. Мимо него пронесся вихрь беспорядочных мыслей, а затем женщина с заплаканными глазами, которой этот вихрь послужил своеобразным шлейфом, пробежала рядом с ним. Рин-рин бросился ее догонять, догнал, схватил за пальтишко, чтобы спросить, но женщина зло и обреченно бросила ему через плечо:
- Я не сплю с китайским оккупантом! - вырвала руку и побежала дальше, и Рин-рин понял, что ее старшему сыну грозит опасность, потому что он принимает непосредственное участие в движении инсургентов, натягивает китайцев на колья, а женщина эта совсем одинока, и лучше ее не трогать.
Инсургенты были совсем рядом. В этом парке они и охотились на цветочных китайцев чаще всего. Очень скоро Рин-рин разгадал тайну накалывателей. Бомжуйские юноши школьного и студенческого возраста, вооружившись опытом гвидольянского мага Адальберта Станиславского, симулировали скучающих девушек и отлавливали таким образом китайских солдат, а потом с помощью хитроумного механического приспособления насаживали их на кол. "Очень остроумно", подумал Рин-рин, когда один из этих ряженых инсургентов увлек его за собой к скамеечке, "они принимают мою татарскую харю за китайскую. Эх, сопливые мальчишки". Рин-рин искренне изумлялся неопытности этих мальчишек, не умеющих отличить его, Рин-рина, от китайца, потому что у него, Рин-рина, даже букета в руках не было, а была книжица с жестяными корочками, которую он ловко подсунул под себя, когда назойливая девица повалила его на скамеечку. Девица плюхнулась ему на колени, попрыгала на них, а потом вдруг вылупила на него глаза и отскочила. Рин-рин весело засмеялся.
- Великий маг и волшебник Адальберт Станиславский.
- Как это?! Разве вы еще живы?
- Жив и я искренне удивлен, что ты принял меня за китайца. Впрочем, сюда меня привела судьба.
- ...
- Я пришел предупредить вас об опасности.
- ...
- Выслушай меня спокойно и не перебивай. Ты наверно знаешь, кто такой Сильвестр Низовский? Любимый ученик бабы Ванги из Болгарии и лучший в Псурматии экстрасенс. Он тайно прибыл в Бомжуйск и очень скоро он вас всех вычислит.
- Вот гнида!
- Я искренне сочувствую вашей героической деятельности, но шансов у вас отныне нет никаких. Возвращайтесь-ка вы в свой лагерь и придумайте что-нибудь получше.
- Я убью Низовского.
- Конечно убьешь, если сможешь отыскать его. Но боюсь, раньше в тебя вставят чип послушания в башку, и тогда ты как миленький все-все расскажешь им о своих товарищах и ... завалишь святое дело. Так и передай командантэ Покозаченку.
Икар Желизко озадаченно хмыкнул, потом вбил острый каблук в мягкую землю и рассеянно прочертил им длинную черту, словно ограждая себя от козней экстрасенса Низовского, и Рин-рин, который знал толк в символике таких вот жестов, вдруг осознал, что эта черта отделила его поколение от поколения этих юнцов, что для них он уже не ровесник, не старший братец, а взрослый дяденька, принадлежащий к миру умудренных опытом. Да, юность была там, за этой чертой, а ему остается копить морщины на челе и предостерегать. Стало грустно. И Рин-рину, и юному инсургенту, и первый, даже не прибегая к своему телескопчику понял, что убедил последнего ...
А генералу Луню Рин-рин сказал, что банду накалывателей он аннигилировал, а в скором времени аннигилирует и весь инсургентский табор, - надо подождать немного. Действительно, таинственные и жестокие расправы над китайцами прекратились на сей раз Рин-рину повезло.
А жизнь продолжалась. И Рин-рину везло в ней. Его назначили консультантом китайских властей и выделили комнатушку где-то на чердачке дворца Чехардинских, где размещалась и комендатура города. Время от времени его вызывали на допросы, и он сидел за ширмочкой, протоколируя все, что ему удалось вычитать из головы допрашиваемого. А в остальное время он любовался Чехардинским парком, его столетними дубами и грациозными беседками. И думал о судьбе Псурматии. А телескопчик его в это время безнадзорно шнырял по просторным анфиладам дворца и вынюхивал, где что плохо лежит. Так узнал Рин-рин, что генерал Лунь - тайный последователь запрещенной и гонимой цигунической секты Фалунь Дафа, и это его чрезвычайно заинтересовало, потому что феномен популярности этой секты был для него необъясним, а так хотелось объяснить, потому что Рин-рин хотел писать диссертацию на эту тему, и он хотел обратиться за разъяснениями к самому генералу, но тут же понял, что это не самая удачная идея, которая пришла ему в голову, и он решил опытно включиться в постижение Фалунь Дафа, и вскоре понял, что все это очень напоминает учение французского мага Месмера о животном магнетизме, таким образом, Рин-рин стал намагничивать энергию космоса и земли на тросы своих меридианов, и это ему чрезвычайно понравилось. И даже имел счастье поучаствовать в областных цигунических состязаниях, и даже взял какой-то приз в номинации неприкасательных перемещений, а когда начались состязания по левитации, он купил себе семечек, и познакомился с Альбиной Огюстовной Желизко. На этот раз, при более благоприятных обстоятельствах, нежели в парке Падлюйского, когда она с заплаканными глазами бежала прочь. Они разговорились, и Рин-рин поделился своими соображениями по Фалунь Дафа и диссертации. Альбина Желизко откликнулась и обещала помочь. Так и подружились. А потом это темное дело с поджогом игровых автоматов в развлекательном квартале, и хотя Рин-рин сразу вычислил виновника, но ему было жалко выдавать властям старенького проктолога Игнатия Благовестова, решившего в одиночку бороться с желтой чумой, и Рин-рин взял бутылочку коньяка и зашел к пенсионеру Благовестову в гости и устрашил его экстрасенсом Низовским, а потом написал рапорт в совершенно цигуническом духе о перетекании скрытой, но очень мощной протестной энергии молодежи в стихию огня, о самовозгорании этого огня, и о мерах по смягчению этой энергии, и китайские власти как будто ему поверили. А потом ...
3.
А потом было открытие памятника профессору Лурье на месте разрушенной ипостаси полковника Падлюйского, и Рин-рин с грустью смотрел на детвору смешанного происхождения и думал о своем холостяцком житии, и понимал, что одиночество вгрызлось в него и стало его натурой, его комфортом, и вдруг он увидел заплаканные глаза Альбины - они были прекрасны, эти глаза. Ему не нужно было объяснять - он все понял. У них рождалась крепкая дружба, и оба они нуждались в этой дружбе, потому что Альбина, чье тело завоевал деликатнейший генерал Лунь, нуждалась еще и в душевной близости, равно как и Рин-рин, и деликатнейший генерал Лунь не возражал, тем более, что Альбина подарила ему двух наследников, двух очаровательных китайцев Петра и Павла, и он, мудрейший генерал Лунь понимал, что завоевать душу псурматийской женщины ему не под силу. А потом доблестное китайское войско увязло в Чюрбании, и неженатого генерала Луня призвали в ряды действующей армии вместе с сыновьями Петром и Павлом ... И Альбина осталась одна-одинешенька. И Рин-рин снова оказался рядом. И однажды случилась ночью полная луна, когда всем одиноким душам особенно одиноко, и так хочется любви, и они сплелись, а вскоре Рин-рин получил дочку, такую прекрасную, что он и описать не мог. И его душа, и его плоть, намагниченная энергией земли и неба, звенели от счастья, и хотелось до боли в сердце, чтобы все вокруг радовались, и улыбались, и были счастливы. И тут эта девочка ...
Рин-рин замер от страха, когда впервые увидел ее. Естественно, он сразу же прочел ее судьбу. Родилась Леночка красавицей, и все ею восхищались, и все сюсюкались с нею, и вся ее жизнь, как и положено красивым детям, была усыпана розами, и никто не заикался о терниях, которые ждут ее впереди, потому что красота гипнотизирует всех; видимо, какой-то подпункт закона о Сохранении Энергии напомнил о себе, видимо, на чужую зависть и скрытую ненависть не очень обращали внимание родители Леночки, потому что в двенадцать лет, когда нежнейший бутон расцвел, распространяя вокруг себя сладчайший аромат надежд на прекрасную и роскошную младость, совершенно случайно ошпарили ее кипятком, и половина ее прекраснейшего тела превратилась в уродливое месиво. Девочка продолжала существовать, и существование это было бы подобно могильному мраку, если бы не затаенная радость дурнушек и старых дев, которые слетелись на пиршество, словно голодные вороны. Сколько сочувствия проявили они, сколько крокодиловых слез пролили они над поверженной богиней, и это было во сто крат мучительней, чем бездна одиночества, - "мама, я не хочу их видеть", всхлипывала Леночка, но мама как будто не замечала мучений дочери и сладко скорбела вместе с тайнодовольными плакальщицами. И Леночка не выдержала ... но ее вовремя вытащили из петли, и теперь этот юный монстрик приходил в парк профессора Лурье с книжечкой, и садился в самый дальний уголок, и даже китайцы, которым было дело до всякой женщины, способной на деторождение, с ужасом обходили его стороной, и это смирение, которое с возрастом переходит у женщины в тупую кротость, тоже уловил Рин-рин, когда впервые увидел этого уродца. Уродцу было уже шестнадцать лет, и Рин-рин, наделенный свойством видеть подноготную, вдруг восхитился ее красотой, сопряженной с покорностью судьбе. Он замер в раздумьях, он еще сомневался, не нарушит ли он некоего закона, который ниспослал этой принцессе столь тяжкое испытание. "Но ведь не может она страдать всю свою жизнь", подумал Рин-рин. И вдруг он вспомнил о своей крохотной дочери, и эти два факта, поставленные рядом, заставили его содрогнуться, и он уже не колебался, хотя знал, что то солнце, которое он призовет в целители, потребует помощи его собственной витальности, до самого последнего предела, имя которому Жизнь.
Мама Леночки повела себя странно. Рин-рин увидел ее насквозь. Не то, чтобы она не верила - ее пугала сама возможность перемен. Эта жертвенность, эта упоение печалью, этот оргазм страданий и душевных мук - все это улетучится, как только Леночка вернет себе прежний облик. Возвращение к суете цветов и восхищенного щебета было не под силу слабой матери. Она не выдержит этого бремени и умрет. "Итак, теперь мне все ясно", рассуждал Рин-рин, "два человека умрут: Один от истощения, другой - от полноты ощущений. Могу ли я пойти на этот шаг?" Но вязы шелестели уютной листвой, и небо безмятежно молчало, и профессор Лурье оцепенело глядел вдаль. Спросить больше было не у кого. "Хотя ...", подумал Рин-рин, "схожу-ка я ко жрецам. За одно и проверю на вшивость престарелого епископа Диониса".
В храме царил полумрак. Стройные свечи, как сосенки, стояли на позолоченных дисках, и суровые изможденные лица угодников словно из вечности проступали в этот тускло освещенный мирок. Владыка предупредительно кашлянул за спиной Рин-рина. Это был крепкий и высокий старик. Рин-рин спросил:
- Скажите, владыка, способна ли жалость погубить мою бессмертную душу?
Владыка взглянул на мерцающие свечи, потом - на тусклые лики, и сказал:
- С жалости началась любовь Божия к человеку ... отсюда вывод: жалость пробудит твою бессмертную душу ото сна.
Рин-рин лечил Леночку тайно. Его собственная жизнь была дорога Альбине Желизко, а уродством Леночки дорожила мама Леночки, впрочем, не признавшись в этом ни себе, ни Рин-рину. Сама Леночка доверилась от безысходности. Рин-рин хорошо знал действие животного магнетизма. Солнечные вибрации, растворенные в человеческой жалости, окутывали искореженные нагромождения клеток, заставляя их вспомнить о былой гармонии и красоте. Удивительный эликсир, составленный из нежнейших и живительнейших компонентов Вселенной, выливался на оскверненный алтарь красоты, воскрешал его, вновь воспроизводя матушку-природу, и пелена уродства постепенно растворялась. Пару недель прошло, прежде чем поврежденная кожа сшелушилась и отошла, а за это время ... сколько молний пролетело над головой бедной золушки! Мамаша и плакальщицы всполошились не на шутку. Еще бы не всполошиться, когда у тебя на глазах запыленное зеркало протирается незримой рукой, и былой блеск проступает, и в это зеркало смотрится богиня ослепительной красоты, и твоим глазам больно от зависти ... И когда уже осталось совсем немного, когда осталось нанести лишь последний мазок мастера, их выследили, и эти крылья мастера, простертые над воскресающей принцессой, исказились в ханжеских зрачках в крылья Диавола, готового похитить невинную девушку, и чья-то опьяненная яростным страхом рука занесла над головой мастера молоток, - и все кончилось.
Рин-рин очнулся, когда небо уже почернело печалью, многоочито оплакивая последние мгновения мастера, и капли ночного дождя покрыли лицо его, как слезы, как последняя дань скорбящего божества, и ему показалось, что он слышит небо, шепот неба и скорбь неба, и он пробормотал:
- Не такова ли жизнь, о небеса? Не я ли готовился к смерти? О чем же теперь скорбеть? Надеюсь, эта девочка извлечет уроки из своих мытарств и будет счастлива.
К нему прикатило его первое стихотворение:
Увядший запах сирени замер.
Снежинка больше не растает
На моих поседевших висках.
Его жена утверждала, что у нее целый сборник его стихов, но они до сих пор нигде не опубликованы. Тела не нашли, хотя искали очень настырно. Вся тайная полиция подключилась к поискам, ведь для них господин Рин был выдающимся мастером, и Леночка плакала от негодования, и Альбина Огюстовна заламывала руки, а маленькая ее дочка шмыгала носиком, не понимая, чему это мама так огорчается, и плакальщицы каялись и грустили. Наконец и мэтр Низовский приехал из Кажанберга, но и он не смог раскрыть тайну исчезновения своего друга, а прочитавши некролог о загадочной смерти великого китайского Учителя мастера Рина, он лишь хмыкнул и сказал самому себе: "Каких только чудес не бывает в Псурматии".
P.S.
А Масяня пошел жить к Леночке в передник. Он то и рассказал ей всю жизнь бывшего привратника мертвых, ясновидца и ее, Леночки, спасителя.
