Цанг :
другие произведения.
Не забудьте выключить телевизор. Часть 2
Самиздат:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
|
Техвопросы
]
Ссылки:
Оставить комментарий
© Copyright
Цанг
(
tsang@yandex.ru
)
Размещен: 29/10/2003, изменен: 30/10/2003. 112k.
Статистика.
Повесть
:
Фэнтези
Ваша оценка:
не читать
очень плохо
плохо
посредственно
терпимо
не читал
нормально
хорошая книга
отличная книга
великолепно
шедевр
Часть 2
НЕ СТАРЕЮТ ДУШОЙ ВЕТЕРАНЫ
23.IV.1986. 22:05 м.в.
Гвардейское предместье покоилось во влажной холодной
тьме, будто затонувшая подлодка. Русинский осторожно
пробирался вдоль единственной улицы, лишь по
собачьему лаю догадываясь, что где-то рядом есть
жизнь.
Час назад, оставив попутный трактор с рыцарем полей,
Русинский понял, что жилище Деда ему придется искать
интуитивно или наощупь -- в общем, положась
на судьбу. Время для экспериментов с Фортуной было
самое неудачное: холод пронизывал до костей, а дом
словно под землю провалился. Русинский и раньше
испытывал большие сомнения в том, что для успешного
расследования ему нужен пенсионер со странностями, и
в этот одинокий час он рыскал вдоль глухих заборов
держась только на топливе злости. Дом номер двадцать
один, сороковой от точки пересечения центрального
бездорожья с местным -- эти координаты заставили его
ходить от одной развалюхи к другой, многократно
пересекая улицу, но не встретил ни одного
обозначения. Он насчитал уже как минимум три
сороковых дома, и все они оказались руинами,
населенными ветром. Все же события последних
шестидесяти часов настраивали на серьезный
лад, а других зацепок не было, и Русинский твердо
намерился идти до последнего предела -- не до
конца улицы, которую он прочесал уже трижды, но до
последней капли терпения.
Улица выливалась в Дважды Краснознаменное Ордена
Кутузова кладбище. Там протяжно выли псы и кто-то орал
песни о родине. В черном холоде поблескивали островки
пористого снега. Русинский обнаружил, что вновь его
вынесло на окраину. Сжав кулаки, он решил пройти по
улице еще раз и, дождавшись рассвета в одной из
пустующих изб, продолжить поиски утром.
Пройдя сотню метров, он остановился как вкопанный. Он
мог поклясться, что этого дома здесь не было еще
несколько минут назад. И тем не менее, крепкий дом с
резным узором на ставнях (ему почудились замысловатые
комбинации со звездой Давида), с большой белой
цифрой 21 и горящим в окнах светом, немного
выступавший в прямую как могила улицу, возвышался
перед ним.
Справа от массивных ворот обнаружилась дверь.
Русинский постучал в нее кулаком. Где-то взвилась,
затявкала шавка, разом поддержанная другими. Во дворе
по-прежнему царила тишина. Ни звука. Русинский отошел
на полшага и всадил ногу в дверь. Шавки
замерли -- и взорвались испуганным лаем, руководимые уже не
чувством долга, а вполне личным мотивом, поскольку цепь мешала им убежать. Вдруг
Русинский заметил крохотную кнопку звонка и, мысленно
измываясь над самим собой, придавил ее пальцем.
Через мгновение дверь открылась. Возникло грубое и
волевое, словно из камня вырубленное лицо, оживленное
горящими выпуклыми глазами. На минуту лицо впилось
взглядом в Русинского, пристрастно изучая его и
словно к чему-то принюхиваясь. Русинский
сдержанно произнес:
-- Вам привет от Неисчислимого.
-- Ты знаком с Богом? -- хрипло спросило лицо.
-- Я знаком с математикой.
-- Проходи. Эйн-Соф Ковалевский, твою мать...
Громыхнул замок, и Русинский проник во двор.
Обстановка в избе была казарменная: стол, тумбочка,
две табуретки, с истеричной аккуратностью
заправленная кровать и древний, но весьма породистый
шкаф. В единственной комнате дома распространялся
запах импортного табака, перебиваемый амбре явно
самогонного происхождения.
Примостившись на широком разлапистом табурете, через
полчаса Русинский окончательно убедился, что Дед не
обращает на него никакого внимания. Дед сидел за
столом и ловко прошивал подошву офицерского сапога.
Экипировка его вполне гарморнировала с домашним
антуражем: линялая афганка, штаны с генеральским
лампасом и синие военные носки. Кашлянув, Русинский
поднялся, вынул из карманов пальто предусмотрительно
купленную водку в количестве двух поллитровок, и без
лишнего пафоса выставил на стол. Дед не отвлекся,
и лишь когда Русинский вновь оседлал свой табурет,
Дед прохрипел:
-- Слоняра*. Еще один. Как вы достали...
--
* Слоняра, слон -- то же что и дух, новобранец (арм. арго).
--
Наконец Дед окончил работу, натянул сапоги, притопнул
ногами и с достоинством и даже некоторой
брезгливостью присел за водконоситель. Бутылку он
откупорил зубами, затем сгреб из шкафа и выставил
пару граненых стаканов.
Первую стопку они выпили молча. Ни один не коснулся
квашенной капусты, горою возвышавшейся между ними.
Так же точно прошла и вторая. Лишь после третьей Дед
зачерпнул щепоть и благостно отправил в кратер своего
рта. Русинский воздержался.
Алкоголь немного расслабил Русинского. В окружающих
предметах он увидел печать торопливости, словно при
переезде с места на место. На тумбочке, среди вороха
непонятных анкет и пятирублевок, лежал загранпаспорт.
"А дедушка намылился в Израиль", подумал Русинский.
Намылился ли он на самом деле, его не волновало,
потому что нужно было начинать разговор, а если Дед
продолжит кочевряжиться, то можно послать его с
чистым сердцем, а там, глядишь, появится какая-нибудь
зацепка. Эта мысль не содержала веского
основания, но Русинский почувствовал себя лучше и
задумчиво изрек:
-- Понимаю Моисея. Этот Исход... Великая идея. Она
вселяет надежду. Брошу все к черту и махну в Штаты.
Отдыхать от родины.
-- И как долго? -- поинтересовался Дед.
-- Что долго?
-- Отдыхать будешь как долго?
-- До смерти.
-- Отдыхай в таком случае здесь. Смерти нет.
Русинский заерзал.
-- Я тоже что-то слышал об этом. Но в данном случае я
о другом. Они, на Западе, думают только о себе, а мы
вечно спасаем все человечество, но это всегда
кончается одним и тем же: водкой и тюрьмой. Я,
конечно, тоже не ангел, но мне этого не надо. Не хочу
пропадать.
Дед нахмурился, вынул из нагрудного кармана пачку
английского табака и, сворачивая сигарету, сказал:
-- Я часто вспоминаю о Борисе. Он мой брат был.
Разбился в автокатастрофе. Автобус. Я так думаю: у
этого автобуса был свой маршрут, а значит, и свое
назначение. Выходит, он, автобус, должен был
разбиться именно в тот день и час, и по своим
причинам. Но это что значит? Главное -- то, что
назначение Бориса и назначение автобуса совпали.
Возможно, у них изначально была одна приписка, а
автобус -- это носитель назначения Бориса, и все это
из одного разряда. Я понятно говорю тебе? Мы
неслучайно родились там, где родились, и такими,
какими родились. Я в следующей жизни могу быть
чистопородным немцем, или зулусом, и что тогда?..
Надо принять это все, но не быть рабами. Служить --
не значит быть рабом. Это и есть настоящая жизнь:
быть здесь -- и быть повсюду и нигде, одновременно.
-- Это трудно понять, -- констатировал Русинский.
-- Это вообще невозможно понять. Но это ничего не
значит, то, что этого не понять. Все мои
родственники, они хотят уехать. Дуроломы. Никуда не
надо бежать. Куда бежать? Везде они найдут только
самих себя. Уходить надо в себя настоящего, другого
пути нет. Раз уж целиться, так в Солнце.
-- Интересная мысль, -- согласился Русинский.
-- Еще не то услышишь, -- пообещал Дед. -- Я тебе про
Бориса не все рассказал. В семидесятые это было:
захотел он уехать в Америку. Хочу свободы, говорит, а
совков презираю. Типа, не могу тут жить. Ну что.
Закрутилась карусель. ОВИР, КГБ, партийные товарищи,
жена не выдержала, ушла и дочку забрала, ее отец
инфаркт получил, какие-то проблемы еще, но, в общем,
уехал. А через десять лет письмо передал, из
Тель-Авива. Пишет: ненавижу америкосов, у них там
коммунизм. Сытый, с голыми сиськами, а в остальном
то же самое, только хуже, потому что в Малкутске я
могу с людьми поговорить, а в Йорке этом новом не
могу. Тупые все и фальшивые, дурики вокруг, негры
оборзели, а Израиль -- вообще дыра, и сраться с
арабами я не хочу. Ну, чем это кончилось, ты уже себе
слышал.
-- Это в высшей степени поучительно, -- со всей
возможной вежливостью заметил Русинский. -- Но при
чем тут я?
-- А ты чем лучше? На хрен мне твой Израиль. Блин,
приходил тут один. В прошлый четверг. Тоже великий
воин. Сидел вот тут, про теологию рассказывал.
Моисей, Америка, Россия. А нынче -- все! Твари из
него всю дурь вынули, а ничего не осталось. Потом
разрезали его труп на части и отправили по почте: в
синагогу, церковь и мечеть. Я бы еще индусам
отправил, а то он какие-то ксерокопии цитировал.
Веды-кеды, боголичность.
-- Вы атеист? -- холодно спросил Русинский.
-- Ты пойми, юноша бледный, -- сказал Дед. -- Главное
-- чтобы твоя воля и воля Бога совпадали. А для этого
не надо амбиций. Cвоеволия не надо, понял? Вот ты собрался Тварь победить. А у Твари нет к тебе ничего личного. Она и помогает, и мешает. Это
зеркало. Ее нельзя подкупить или надавить на жалость,
а проклинать нету смысла, вред один. С кем воевать?
Просто выкинь ее из головы.
-- Я не понимаю вас.
-- Поэтому я здесь, а ты -- передо мной. Иди, ищи
свою Тварь. Гвура безбинная.
Дед сплюнул.
-- Понятно, -- сказал Русинский. -- Не скрою: очень
хочется набить вам морду. Но за что я вас, евреев, не
люблю, за то и уважаю. К тому ж вы старый человек.
Ветеран. Однако тут неувязочка есть одна. Ладно,
допустим, я облажаюсь. Не убью Тварь. Но неужели вы
надеетесь догнить в этой дыре, если Тварь овладеет
миром?
Не сказав ни слова, Дед докурил сигарету и поднялся
из-за стола. Препоясался ремнем, подцепил к нему
солдатскую флягу и молча вышел за дверь. Из гаража
выкатил старый ИЖ с коляской и не без труда завел
двигатель. Заперев ворота, пасмурно взглянул на
Русинского, который с интересом наблюдал за
эволюциями Деда. Издеваясь над собой и над своей
непутевой жизнью, Русинский забрался в коляску и