Сегодня у черни излюбленный праздник.
Соборная площадь полна горожан.
Зеваки галдят в предвкушении казни.
Солдаты кричат и встают по местам.

Толпа свирепеет, свистит и хохочет,
Клянет обреченных на пытки и страх.
Преддверие смерти ей нервы щекочет,
Жестокий азарт разжигает в глазах.

Живой коридор сквозь орду разъяренных.
Несчастных ведут под надзором солдат.
Процессия падших,- союз непрощенных,
Колонна бредущих дорогою в Ад.

Народ встрепенулся, и взвилась потеха,
Блеснуло железо в руках палачей.
Земля содрогнулась от стонов и смеха,
От жуткого лязга оков и цепей.

Потом, как ни странно, толпа замолчала,
Попадали камни на землю из рук,
Но был не конец,- было только начало.
Поднялись монахи, все стихло вокруг.

Вся площадь застыла в немом изумленье,
Смиренно и трепетно глядя на то,
Как рыжую ведьму ведут на сожженье
К сухому столбу, обойдя эшафот.

Туда подносили сухие поленья,
Седой инквизитор читал нараспев,
Что только огонь принесет избавленье
Сошедшим с пути и поддавшимся тьме.

Но люди молчали, не в силах поверить,-
Девчонка, от силы шестнадцати лет,
Святой инквизицией признана ведьмой,
Коварной колдуньей, отринувшей свет.

Глаза голубые, лицо безупречно.
Взгляд честный, испуганный, очень простой,
А волосы шелком струятся на плечи,
Спадают сияющей рыжей волной.

Но ржавый ошейник печалит картину
И рваное платье, и слезы в глазах,
Клеймо на щеке и цепей паутина,
Вселившие в душу немыслимый страх.

Девчонка старалась в цепях извернуться,
Чтоб сбросить ошейник, мешавший дышать.
Рвалась и рыдала, пытаясь проснуться,
Покончить с кошмаром, очнуться, сбежать.

Но казнь продолжалась, а сон не кончался.
Судья-инквизитор читал приговор.
При виде колдуньи бледнел и сбивался,
Крестился и прятал растерянный взор.

"Казнить нечестивую, сжечь! Уничтожить!
Избавить людей от исчадия зла.
А коль невиновна - Господь ей поможет,
А коль не поможет - гореть ей дотла!"

И пламя зажглось, поднимаясь несмело,
Стирая следы ее девичьих слез,
Окутав огнем ее нежное тело,
Сливаясь с огнем ее рыжих волос.

Сгорела дотла - ни креста, ни могилы,
Обмана и боли напившись сполна.
Погибла, - ей было шестнадцать от силы.
Исчезла, сбежала, очнулась от сна...

Хватило народу и зрелищ и хлеба,
Жестокость забылась, как чья-то слеза.
Но, глядя в осеннее чистое небо,
Все видят ее голубые глаза...