В февральский морозный день 1942 года, рядовой красноармеец Дурашкин И.И. забрался в свой окоп, открыл тайник и достал из него взрывное устройство. Некоторое время держал его на ладони левой руки, ещё раз осмотрел внимательно произведение своего мастерства, примериваясь к нему и представляя, как оно рванёт в нужный момент и оторвёт ему кисть. Самодельная бомба для него являлась неким шедевром собственного производства.
Иван сумел поместить необходимое количество взрывчатки нужной силы в немецком бумажном патроне, обрезав его настолько, что тот входил удобно в руку. Он сжал его пальцами, отчего остался торчать только небольшой стерженек, который от легкого удара, приведет в действие капсюль.
До начала боя оставалось несколько минут.
Боец привычно осмотрел винтовку, хотя знал, что при любом исходе своего смертельного эксперимента, больше из нее ни разу не выстрелит в сторону врага.
Навалившись на холодную стенку окопа, солдат впал в странное полудремное состояние. В голове всплыли эпизоды жизни, предшествующие этому, последнему для него бою на страшной войне.
Воспоминания начинались с того времени, когда областной отдел образования предложил ему ехать на работу в таежный край, в Ольховку, учительствовать в школе.
Дурашкин приехал к месту назначения в конце лета и узнал, что местной школе не требуется учитель химии, здесь химию вообще не кому было изучать. Так Иван на какое-то время превратился в учителя ботаники. Надо отдать должное, он быстро справился с не сложной наукой о растениях и через месяц вполне сносно учил детишек отличать в цветке тычинки от пестиков, деревья от кустарников.
В школе Дурашкин проработал совсем недолго.
В начале зимы с прииска по добыче золота, в школу пришел старший подрывник в сопровождении сотрудника НКВД. Через два часа беседы с представителем власти, Иван согласился перейти на службу в спецкоманду рудника, которая проводила взрывные работы.
Взрывчатые вещества, это совсем не цветочки да ягодки ботанической науки, но Дурашкин не посмел спорить с властью. Пришедшим было известно, что он прекрасно знал химию. Иван же был убеждён, что без особого труда сможет освоить новое дело.
Спустя три недели, Дурашкин изучил наизусть все положенные инструкции, прослушал и записал лекции своих новых коллег, по взрывному искусству и приступил к опасной работе.
На прииске, к нему, прилепилась кличка "Химик" Первым его так назвал начальник охраны, когда брал подписку на запреты, связанные со спецификой опасной профессии и узнал что он учитель химии.
На руднике работали отряды заключенных, которых приводили под усиленным конвоем из лагеря, расположенного на окраине Артемовска, бывшей Ольховки, поэтому прииск строго охранялся и всех вольнонаёмных инструктировали и брали с них различные подписки по соблюдению правил поведения.
Спустя месяц, Химик начал работать в мастерской по производству взрывчатки.
Началась настоящая химия.
Ежедневно в мастерскую приносили несколько килограммов взрывчатого вещества толуола, и они вдвоем с напарником, проводили химические реакции, воздействуя строго отмеренными порциями азотной и серной кислоты на толуол, потом собирали образующийся после этого, чешуйчатый тротил, сушили его и размалывали на специальной мельнице в порошок. Тротил прессовали, создавали из него самые различные взрывные устройства.
Только следующим летом, Иван закончил обучение, и освоил ремесло по изготовлению взрывных пакетов, шашек и бомбочек. Он оказался хорошим учеником, и скоро превзошел своих учителей в этом искусстве.
Дурашкин научился изготавливать любой заряд, как по весу, так и по форме. Делал шашки в виде кубиков, палочек, колбасок, придавал им форму блинов и гирлянд, опускал в самые узенькие скважины, пробитые и пробуренные вручную и бурмашинами, просто засыпал естественные полости породы порошком, устанавливал детонаторы, и направленно подрывал золотоносную породу, облегчая труд по её выемки. С помощью его зарядов, в шахте устраивались или наоборот разбирались завалы, такие же строго направленные взрывы, он проводил и на открытых золотоносных жилах. К началу войны, Дурашкин стал самым лучшим мастером взрывного дела на руднике, и уже с успехом обучал тайнам ремесла, своих коллег.
Когда объявили мобилизацию резервистов на фронт, Иван надеялся, что его как ценного работника оставят на производстве. Однако начальство решило иначе, Химик оказался первым в списке, подлежащих призыву рабочих рудника. На мобилизационном пункте, вопреки первоначальному перечню, его вызвали последним. Пожилой военный, выглядел так устало, что казалось, сейчас рухнет головой на стол и заснет среди бумаг. Он бесцветным голосом спрашивал у Ивана стандартные данные, записывал их автоматически. Когда прозвучал вопрос о профессии, Иван, сам не зная почему, четко отрапортовал.
- Школьный учитель ботаники.
- Ботаника, ботаника, - повторил военкоматовский командир, прочитал что-то в бумагах, в столбцах слов и цифр. - Тридцать лет. Учитель ботаники. Записываем. Стрелковая часть, номер, звание - рядовой красноармеец. -
Только оказавшись на фронте, под градом пуль и осколков, Дурашкин похвали себя, за тот рапорт о своей второй школьной профессии.
Через месяц, пройдя прифронтовую подготовку и формирование, его часть оказалась на передовой. Химику повезло, полк располагался на том участке фронта, где противник не предпринимал попыток наступления, основные силы фашистов, были связаны страшными событиями под Москвой. Эта временная оперативная обстановка на фронтах, спасла Дурашкина от неминуемой смерти.
И без наступления, каждый день, в части гибли люди, гремели бои местного значения, отчего Иван день и ночь думал об одном, как спасти свою жизнь. Химик, трезво оценивая своё положение, понимал, гибель не за горами и если ничего не предпринять, то, как и тысячи других, он останется навсегда в этой, пропитанной кровью и взрывчаткой, земле. Произошло, еще одно событие, повергнувшее Ивана в шок. Он убил фашиста. Дурашкин, даже не мог назвать свою жертву этим малопонятным для него словом, не называл его никак, и не говорил никому, что совершил убийство.
Все произошло одновременно страшно и буднично, не в бою, не во время атаки. Накануне, по всему фронту выпал снег. Немецкий солдат - молодой парнишка, беспечно выскочил из окопа, чтобы набрать свежего снега в котелок. Иван, почти не целясь, выстрелил. Солдат взмахнул руками, как подраненная птица, и упал на белое снежное покрывало, армейский котелок отлетел в сторону и, как и его поверженный хозяин остался чернеть на сверкающем снегу. Противник попытался под прикрытием огня забрать убитого, но не удачно. Труп фашиста пролежал на виду у Ивана до самой ночи.
С того самого зимнего утра, мысль о страшном убийстве, никогда не покидала его. Дурашкин не смог уговорить себя, что это не его пуля повергла немца, что он поступил правильно, что смерть врага необходимо списать на войну и что если бы не он убил, то в свою очередь его мог бы подстрелить белобрысый немец.
Теперь всегда, когда кто-нибудь из бойцов хвастался, что убил-таки фашистского гада, у Ивана сжималось сердце и в глазах стоял образ подстреленного им немецкого паренька. Об убитом он думал не как о захватчике, а как о солдате вынужденном подчиниться прихотям гитлеровских генералов и постоянно сопоставлял свою судьбу с участью пристреленного противника.
В самый разгар Московского сражения, в первой роте их батальона выявили самострела. Его тут же на глазах красноармейцев расстреляли особисты. Иван видел испуганные глаза обычного русского паренька, придерживающего простреленную руку и тихо твердившего, что он не желает умирать от пули своих же товарищей.
После страшной казни, Дурашкин стал придумывать способ получить ранение руки или ноги, при котором хирурги и следователи не смогли бы заподозрить его в намеренном членовредительстве.
С того дня сидя в ледяном окопе или когда полз от одной траншеи к другой, грелся у железной печурки в землянке, или ел со льдом пополам кашу, всегда думал об одном, как себя избавить от войны, а значит от неминуемой смерти.
Даже находясь в обороне, полк нес невероятные потери, от которых в траншеях и окопах, с каждым днем становилось все просторней, и это обстоятельство, подхлестывало пытливый ум бывшего учителя ботаники, искусного подрывника, красноармейца Дурашкина Ивана, тринадцатого года рождения, искать выход из смертельной ситуации.
Перебрав все варианты, Дурашкин все чаще и чаще останавливался на одном, самом страшном выборе. Ему надо взорвать себя, но взорвать так, чтобы остаться живым, и в то же время, навсегда забыть дорогу на фронт. Наконец, Иван, в силу специфики своих знаний, твердо решил, что надо готовить небольшое взрывное устройство направленного действия. Ему даже полегчало от своего, казалось бы, жуткого решения, и теперь все мысли Химика, были заняты тем, как раздобыть взрывчатку. Он ее нашел.
Целую неделю, всячески маскируясь, Иван выкапывал вдавленный в грунт снаряд, выкинутый танкистами по случаю осечки. Разобрав снаряд, тайно перенес нужное количество тротила в окоп, надежно зарыв все остальное. Капсюль подобрал в расположении саперов, куда ходил в группе сопровождения. Саперы браковали различные взрыватели, детонаторы, капсюля, складывали их в ящик для отправки в тыл. Дурашкин прихватил незаметно один и исправил его в два счета.
В течение следующей недели, прогремело несколько боев, Химик страшно удивлялся, и радовался тому, что судьба оставляет его живым, приближая к страшному событию. Неуязвимость в перестрелках стала для него особым знаком и к следующему бою, Иван изготовил взрывное устройство. Химик сделал его из бумажной, трофейной гильзы и втихомолку радовался тому, что во время призыва не выдал командирам своей настоящей профессии взрывника.
Иван решил взорвать заряд в левой руке, рассчитал взрывную силу так, что оторвать должно только кисть. Чтобы наверняка спастись от осколков и частей собственной руки, он наметил спрятаться за камнем, который виднелся как раз на середине пути к вражеской линии окопов. Во время последней разведки боем, их батальон доходил до этого камня, немцы тоже всегда доползали до него, и поворачивали назад, это был не просто камень, это был особый ориентир, за который ни одна из противоборствующих сторон, пока не осмеливалась заходить.
Решающий бой неумолимо приближался.
Страшный ход мыслей Дурашкина, нарушил командир взвода. Лейтенант бежал по окопам, низко пригнувшись, перепрыгивая через залёгших бойцов, и громко предупреждал о предстоящей атаке и все знали, что бой будет длиться до тех пор, пока батальон не выбьет врага из его траншей.
Через минуту, загремел бой, послышались команды, взлетели сигнальные ракеты. Дурашкин не стрелял в сторону противника, не высовываясь из окопа, пальнул из винтовки в небо, потом перевалился через насыпь и побежал, ничего не видя кроме заветного камня, со страхом осознавая, что атака уже началась.
Под свист пуль и осколков от мин и снарядов, падая и снова поднимаясь, волоча за собой винтовку, Иван достиг укрытия целым и невредимым. В голове мелькнуло, что ему опять невероятно повезло, что смерть вновь прошла стороной, приближая его к преступлению.
Повалившись за камень, Дурашкин ударил по нему взрывателем, заводя руку так, чтобы пострадала только она.
Вместе с взрывом, оторвавшим Химику кисть, из него на секунды вырвало сознание. Дурашкин в какой-то момент увидел со стороны свое безрукое тело, валяющееся за валуном и, даже успел подумать, что можно бы не возвращаться в него в такое, теперь с изуродованной конечностью. Но тут же вспомнил о том, что надо срочно перетянуть култышку, остановить кровь и от этой невероятной мысли мгновенно очнулся, ощущая страшную боль в несуществующей ладони.
Иван, едва удерживая сознание, перетянул руку выдернутым из штанов поясом, в это время, задевая его ногами, за камень свалился окровавленный боец, он посмотрел на Дурашкина расширенным от ужаса глазом, и попросил что-то, наверное, помощи. Но было поздно, сознание снова покинуло членовредителя.
Когда пришли к камню санитары, Ивану было неизвестно, он очнулся по дороге в медсанбат, но до конца операции не подал вида, что находится в сознании.
На другой день, когда в палату вошел дивизионный хирург, Иван узнал его только по голосу, так как ни одного раза не открыл глаза в операционной, и сейчас вспомнил все, о чем говорили врачи, удаляя остатки оторванной взрывом кисти.
- Первый раз встречаю такой характер ранения. - Удивился главный хирург, обрабатывая культю Ивана. - Кисть оторвало точно по суставу, выше кость цела. Повезло бойцу, пилить не надо. Чем его так?
- Да, интересное ранение, - заговорил второй. - Не миной, это точно.
- Санитар руку не принес? - Спросил главный.
- Докладывал, что раненый этот, Дурашкин, сам себе жгут сумел наложить. Считай, спас себя боец, видно быстро в сознание пришел. Редкий случай. Их там, двух рядом нашли.
- А где второй? Жив? - Снова спросил главный.
- Второй погиб. Множественные ранения осколками, хотя и не смертельные. Умер от потери крови. Наверно их одним снарядом накрыло?
С волнением вспоминая разговор врачей, Иван услышал, как медсестра спросила у хирурга, что делать с ним, культяпым.
- В тыл его отправляйте. Отвоевался рядовой. Слава Богу, другая рука цела, будет, чем за бабу держаться. - Не засмеялся врач после этих слов, а горестно вздохнул.
- "Пронесло". - Успел подумать Иван, а в палату уже зашел лейтенант Цапин из особого отдела. Он весело поздоровался с ранеными, и направился прямиком к кровати Дурашкина. У того заныло в середке живота, в том месте где говорят у человека сходятся все жилы. Он с трудом поднялся на ватные ноги, и ждал, не глядя на офицера, однако, заметив разрешающий жест, опустился на твердую как железо пастель. Помня разговор врачей, он твердил себе, что никто не может догадаться о таком ужасном способе членовредительства, который он испытал на себе.
Его уверенность оправдалась. Цапин не задал ни одного вопроса о ранении, его вообще не интересовало, почему у бойца, так аккуратно оторвало руку, не повредив никаких других частей тела. Особист спросил о том умершем воине, с которым они вместе прятались за камнем. От этого вопроса, Ивана с новой силой охватил озноб страха, он даже почувствовал, неизвестно каким чутьем, как шевелятся пальцы не существующей ладони.
- Он же умер. Выдохнул раненый.
- А ты откуда знаешь? - Спросил хитро Цапин.
- Врач говорил. - Вспомнил Иван. - Я когда очнулся, то увидел, что он истекает кровью. Помочь не мог, у самого сознание постоянно уплывало. Наверное, санитары его первым эвакуировали с поля боя?
- Не жилец, говоришь? - Усмехнулся лейтенант. - Ты что не разглядел, он же не наш? - От такого сообщения, Иван чуть не лишился сознания. Он не мог себе представить, что угроза разоблачения его проступка, может смениться на другую, не менее опасную.
- Если бы я понял, что он фашист, я бы его одной рукой задавил. - Дурашкин, даже воспрял духом удивившись сквозь страх, что думает о себе как об одноруком. Он опять вспомнил бой, взрыв шашки в руке, все шло как по маслу, если можно применить это выражение к его случаю, и теперь в ход событий неожиданно вмешался тот странный смертельно раненый боец, невесть откуда взявшийся за заветным камнем? - "Это, хуже самострела". - Подумал Химик.
Цапин, тронул его за плечо и успокоил.
- Не фашист он. При нем красноармейскую книжку нашли. Не из нашего полка боец, и как оказался на поле боя, неизвестно. Скорей всего из разведки возвращался. Ты можешь что-нибудь сказать о нём? -
Ивана снова дернул страх, сводя в судорогах мышцы.
- Ничего не знаю товарищ командир? Я очнулся, а он лежит рядом, на меня одним глазом смотрит, из второго у него кровь хлещет. Помочь не мог, у самого руку только что оторвало. Кажется, санитары его первым унесли, а потом за мной пришли? Я точно не помню.
- Да дела. - Сказал Цапин. - Говоришь, все время был без памяти, то есть без сознания? - Неизвестно, о ком спросил офицер.
- Не знаю. - Вновь ответил Иван.- Он только раз попросил помочь, а я того. Сознание отъехало. Мертвый говорите боец? - Спросил Иван.
- Убит.. Убит. От потери крови скончался. Лучше бы он живым остался. - Раздосадовано сказал офицер. - Ну, ладно, отдыхай. Я еще приду к тебе, если что выясню. Глядишь, завтра тебя в тыл отправят, теперь уж насовсем, а то может ещё и полежишь здесь в медсанбате. -
Лейтенант кивнул на Дурашкинскую культю, покачал болезненно головой и ушел. Последние слова лейтенанта Цапина, разлили в напряженной, истерзанной болью и страхом душе Ивана тепло, и тихую радость победы. Он, чутьем опытного взрывника, осознал, что угроза миновала, что никто не догадывается о его страшном преступлении против самого себя и воинской присяги. Он подумал о том, что молодой особист не вычитал ничего опасного в его личном деле. Не связал ранение с профессией, и если быстро установят, кем был тот раненый, и что он не фашист и не предатель, Ивана оставят в покое.
С такими, согревающими душу мыслями, Химик переехал в тыловой госпиталь, а потом, домой в Ольховку.
Дурашкин твердо решил, снова идти работать в школу учителем ботаники. Он больше не хотел думать о химии, о своей кличке, о взрывчатых веществах, и о том молоденьком офицере из особого отдела дивизии.
Однако события, которые вскоре обрушились на Дурашкина, заставили его поверить в предназначение, простить себя за трусость и предательство. Он даже сравнил свою жизнь с бурной химической реакцией, в результате которой появилось нечто новое, давшее ему силу. Эта сила не улетучивается, как инертный газ, а остается в осадке, образуя страшное взрывчатое вещество, с помощью которого, он оторвал себе руку.
Ольховка, встретила инвалида радостным солнышком, запахом тайги, смехом крепких, молодых женщин, повсюду встречающихся, на подступах к руднику.
Иван в тот же день сходил в школу. Директор обрадовался ему, отдал ключи от комнаты в школьном бараке, вписал его в штат учебного заведения, и с этого же дня назначил небольшую зарплату школьного учителя. Казалось, живи да радуйся, набирайся сил, готовься к учебному сезону? Ан нет. Спустя несколько дней, произошла встреча, всколыхнувшая страшные переживания, которые испытал красноармеец Дурашкин на фронте, когда задумал и осуществил собственное членовредительство.
Вскоре по приезду, раздобыв спиртного, Иван пошел в гости к своей подружке Фени Гелёвой. Оказалось, что она давно ушла с рудника, и теперь шьет спецодежду, в пошивочной мастерской золотопродснаба.
Девушка рассказала о том, что его закадычный друг ее брат Василий не призван на фронт, а лежит дома больной и скоро умрет от какой-то неизвестной болезни.
Это известие привело Ивана в страшное смятение. Он, который сумел выжить в ужасающей мясорубке войны, избавил себя от неминуемой гибели в снегах Северного фронта, узнает, что его друг Васька Гелёв не убит, не ранен, а просто умирает в своем тесном доме на окраине Ольховки, от неизвестной жуткой болезни.
Он, вспомнил, как часто думал о том, что мог бы помочь корешу избежать фронта и жили бы они тогда тихо в Ольховке, пусть безрукие, но живые и здоровые.
Иван два дня не решался пойти навестить Гелёва, а когда пришел, то был сражен увиденным. Невероятные перемены в облики друга, повергли его в злое состояние, которое он уже испытал на фронте, когда придумал, как себя покалечить.
Ему стало понятно, что последняя искра жизни, в любой миг может покинуть желтое, иссохшее тело Василия, которому не хватало сил, даже произносить слова.
Дурашкин сидел в ногах больного и лихорадочно соображал, каким путем может если не помочь, то хотя бы облегчить приближение самого страшного события в жизни любого человека. Смерти. Неожиданно для Дурашкина, Васька, стал тихо прощаться с ним, как будто навсегда. Это подействовало на Ивана, как действует детонатор на взрывчатое вещество. Он вскочил на ноги, выгнал из избы всех присутствующих и когда они остались один на один, пересиливая страх и сомнения не за себя а за больного, предложил другу.
- Я тебе помогу. - Зашептал Иван. - Я же химик, да еще и ботаник. Не забыл? Как я понимаю, умирать ты собрался? -
Больной кивнул в ответ, едва заметно, даже не реагируя на слова о скорой смерти.
- Видишь, я лишился руки, но живой. Не исчислимое количество осталось там, - Иван ткнул культяпой рукой в сторону запада, - и еще больше поглотит эта страшная война. Но ты здесь, тебя твой рок отвёл от фронта не для того чтобы подохнуть от вонючей болезни. Он оградил тебя от вражеской пули, а это значит, не планировал тебя убить, выходит по-всему, есть путь избавиться от смерти. - Дурашкин уже перешел на крик. - Давай, выбьем твою смерть, ее же самым страшным способом! Мы убьем смерть, которая изготовилась убить тебя, ядом! -
Химик, еще не понимал, как и почему, пришла ему в голову эта мысль, вылечить своего друга, избавить его от смерти, смертельным же способом? Наверное, к такому решению его подвел страшный взрыв в руке, который избавил его самого от неминуемой гибели. Он только сейчас осознал, что в жизни не происходит ничего просто так, и что за всем стоит могучая сила, которой нет дела до закона и морали придуманной каким-то жалким человеком и эта сила говорит ему. - "Дай другу яд, который оградит его от смерти". -
Он, конечно, ничего не рассказал больному о том страшном зимнем бое, да и не надо было этого делать, ему самому и той Силе было важно, чтобы друг сам пришел к решению, согласился на невероятный поступок с уверенностью, что так и произойдет на самом деле и сила яда справится с болезнью.
- Думай! - Сказал Иван на прощанье. Выбежал из избы, страшась услышать от умирающего не тот ответ и того, что сам может в последний момент изменить свое решение. Он хорошо помнил мучительные сомнения перед тем последним смертельным боем.
- "Я же химик! - Кричал мысленно Дурашкин. - Мне яд найти ничего не стоит. Смастерить, раз плюнуть"! -
Он даже не думал о том, что не знает многих, самых простых химических формул, и что ему неизвестно хоть какое-нибудь ядовитое вещество, он даже не представлял, как оно может выглядеть. Более того, Ивану было неизвестно, согласиться или нет Василий, принять дозу, пока не имеющегося у него яда, а воспаленный ум, уже начал работу по поиску будущего смертельного вещества.
Иван каким-то окольным путем двигался по Ольховке к своему бараку, когда неожиданно на негу из подворотни выскочил лохматый пес и тявкнул беззлобно, вильнув хвостом. В тот же миг Иван вспомнил нечто важное в его ситуации. От волнения, у него затряслись колени. Опустившись на корточки, он погладил дворнягу, заглядывая ему в умные глаза.
- Спасибо тебе собачище. - Только и сумел он сказать добродушному псу. Воспоминания уже нахлынули, запрыгали в его голове.
Однажды, еще до войны, в мастерскую взрывотехников, из лагеря заключенных приходил начальник собачьего питомника и на бутылку спирта выменял у них пакетик сурьмы. Дурашкин вспомнил, порошок хранился в сером и очень плотном ящике, на боках которого была изображена волчья голова с открытой, клыкастой пастью и надписью "ЯД". Ему даже сделалось жарко от воспоминаний, заныла култышка, в ушах раздался грозный собачий лай лагерных овчарок.
- Яд. Сурьма! - Он давно знает этот металл, работал с ним, соединяя с красным фосфором. Изготавливал из соединения запалы, и даже спички мастерил, для того же дружка Васьки Гелёва.
Вот откуда пришла к нему уверенность, что он найдет нужное вещество для излечения своего товарища. Он сделал правильно в тот раз, спросил собачника, что он собирается делать с " Хищным металлом". Да, точно, он тогда так и спросил старого собаковода.
О хищных же свойствах сурьмы, Иван узнал от лаборанта Шлингера.
Поволжский немец Шлингер, был сослан в Ольховку перед самой войной.
- Я не забыл, что сурьма "хищница". - Вслух обрадовался сам себе Химик.
Он вспомнил, как каждый раз приходя за металлом, лаборант говорил взрывникам.
- Где золото, там и сурьма. Это товарищи такой металл, который способен пожирать любого своего собрата по таблице великого Менделеева. Эх ты Химик. - Смеялся немец над Иваном. - Подучиться бы тебе, тогда бы точно знал, что сурьма не только спички и запалы. -
Он уходил, довольный своей речью и все повторялось, когда лаборанту нужен был очередной пакетик с голубовато-белыми кристаллами ядовитого вещества.
Знакомых, на прииски осталось не много. Те, кто еще здесь работал, были в курсе его возвращения. Начальник взрывной бригады, не попавший на фронт по возрасту, встретил Ивана с ухмылкой, и как будто о чем-то, догадываясь, спросил.
- Что ж ты, ястре тебя, подрывник, не мог руку уберечь от заряда? Вишь как отдербанило, ровненько? -
Иван покраснел от волнения, но не испугался. Старик не мог знать, что такое передовая фронта, самострел, членовредительство. Его зубоскальство происходило от досады по поводу того, что он, Иван остался живым, когда как уже многие его товарищи и сослуживцы сгинули навеки в горниле страшной войны.
Никому ничего, не рассказывая о болезни своего друга, Иван взял тайком из волчьего ящика пакет с сурьмой и ушел вон, подальше от взрывчатки. Ноги сами понесли его к собачьему питомнику.
Кинолог собачатника, оказался совсем не тем к кому он шел. Дурашкин спросил о нем у знакомого вожатого.
Присели. Мужик закурил, не предлагая Ивану табак, так как знал, что взрывники не курят.
- Убили его на фронте. Похоронка еще весной пришла. Вроде бы с собаками мины искал на передовой и подорвался вместе с псом. - Сказал знакомый. Помолчали, думая каждый о своем.
- Собака у друга заболела, заговорил Иван. - Хотел спросить, как полечить. Я помню, он приходил к нам на рудник, сурьму брал, чтобы лекарство сделать. Ты не знаешь, как полечить собаку? -
- Помню такое событие. Тогда в питомнике болезнь сердечная среди овчарок ходила. Я забыл, как называется хвороба. Он яд, как ты говоришь, сурьму, принес с прииска и настаивал ее на водке. Поили собак настойкой и сухой давали с кусочками мяса. -
Он посмотрел равнодушно на Химика. - Доза за один раз не больше спичечной головки. Неделю, таким путем отпаивали овчарок. Тогда, как я помню, только две собаки подохли. Разбирательства было. Думали, псы отравились его лекарством, но он вскрыл сердце мертвого кабеля при всех, а там все жилы червями забиты. Закупорка сердечных сосудов с правой стороны произошла. Поверили ему. Собаки могли все пасть, от этой страшной болезни. - Заключил собачник.
- Значит яд не причем? - Спросил Иван, не дожидаясь ответа, продолжил. - Ты не знаешь, как приготовить лекарство?
- Точно не знаю. Ты сходи к старшему собаководу, может, даст настойку или лекарство новое, американское привезли недавно в питомник. Таблетку бросишь в пасть собаки и все. Ни за что не выплюнет, она в глотке от слюны пыхнет и готово, псу остаётся только проглотить. -
Дурашкин слушал вожатого, а в глазах у него стояла картина. Его измученный болезнью друг глотает разлетающиеся в пыль таблетки. Облик Гелёва, запечатленный тогда во время встречи, в воспалённом воображении Ивана принял еще более трагический вид, сильнее очертились не узнаваемые формы лица друга. Скинув наваждение, Иван дрожащей рукой, потрогал пакетик с ядом и уверенность в том, что это не отрава, а лекарство, с новой силой овладело безруким Химиком.
Подошел кинолог питомника, Иван попросил у него американских таблеток и как сквозь вату слышал ответ собаковода что, дескать, там, в мастерской у взрывников, полно сурьмы и если еще не поздно, то собака обязательно выздоровеет. Предположил, что собака, наверное, ценная, охотничья, если хозяин так печется о ней в такое не простое время?
Кинолог не дал таблеток, сославшись на то, что за это можно схлопотать месяцев шесть зоны, засмеялся, уточняя, что она (зона) рядом.
- Водкой настоянной на сурьме очень трудно поить собак. - Сказал он. - Но если постараешься, поможешь приятелю, я думаю, справитесь, вольете порцию псу в глотку. - Он отлил от бутылки граммов двести, и отдал Ивану пузырек. Больше, ничем не могу помочь. Война. -
Спустя три дня Иван пришел к другу. Лицо больного за это время вообще превратилось в сплошной синяк. Было понятно, что Василию не хватало кислорода, он дышал часто и глубоко, стараясь нагнать воздух в легкие, к которым почти не поступала кровь из пораженного сердца. Вернее из правой его половины.
- Принес яд? - Спросил Гелёв.
Иван кивнул в знак согласия и выставил на табурет стакан, налил в него из принесенной бутылки, насыпал в маленькую стопку голубоватой сурьмы. Ядовитого вещества получилось с десяток спичечных головок.
- Я прощаться не буду. - Сказал Химик, чувствуя, как им овладела знакомая решительность, такая же, что посетила его на фронте в момент готовности нажать на взрыватель.
- Проглотишь яд, запьешь водкой. Не трусь! - Химик сжал здоровой рукой обрубок, как бы придавая силы своим словам. -
- Хорошо, что про водку догадался. - Ответил Васька. На лице его появилось нечто похожее на усмешку. - Если умру, так все веселей будет в рай добираться. - Он махнул другу, призывая Ивана выйти из комнаты.
- Придешь потом. Буду мертвым, жену позовешь и сестру Феню. Они знают, что делать дальше. Все договорено. Иди. -
Иван вышел из избы, и сел на скамейку рядом с калиткой. В ушах у Химика стоял глухой шум, как после взрыва. Болела культя, а мысль, как заевшая пластинка прокручивала одно и то же: про смерть Василия, про яд, который совсем не яд, про похороны, о которых заикнулся товарищ, и опять про яд.
Он несколько раз порывался идти в дом, но поворачивал от калитки назад и не решился окончательно, пока не пришла жена Василия. Поравнявшись с ним, женщина ахнула, догадавшись по лицу Ивана, что тот принес яд.
- Ты что несешь! - Рявкнул на бабу Иван. Потом смягчился и тихо добавил. - Принес. Только не знаю, принял или нет? Жду вот.
- Что ты ждешь Ваня? - Обреченно спросила женщина. - Принес и ждешь. -
Женщина не знала, что еще спросить. Они молча остались сидеть не находя сил не тот ни другой, сделать первым шаг в страшную неизвестность и до самого прихода Фени, не проронили больше не слова.
Выслушав их, девка вытаращила глаза, пытаясь скрыть страх и первой, кинулась к двери.
Василий лежал на спине. Одеяло было сброшено и все его тощее тело, ходило ходуном. Очевидно, от худобы каждый вдох и выдох двигал кости больного, обтянутые желтой как воск кожей. На табурете, стоял пустой стакан и перевернутая кверху донышком стопка. Вошедшие во мрак избы приглядывались к этой картине в волнении и страхе затаив дыхание. Потом Феня ойкнула и тихо спросила.
- Что это? -
Все перевели глаза вниз. На полу, у самой кровати лежала куча не понятно чего. Казалось, что эта масса живая и шевелит многими щупальцами стараясь спрятаться под табурет.
- Откуда взялась здесь эта гадость? -
Жена Гелёва шагнула к больному, поскользнулась. Ее едва удержал Иван.
Вскоре стало понятно, что желтоватая куча целиком состоит из червей. Некоторые глисты еще двигались убитые не до конца смертельной для них дозой Дурашкинского яда. Среди этой страшной и мерзкой картины гибели паразитов, одно радовало Ивана, его друг Василий был жив, он спал крепким сном.
Васька проснулся через сутки. Первое, что он произнес, это просьбу дать ему что-нибудь поесть. Женщин не было дома. У кровати больного сидел его друг химик-взрывник Дурашкин Иван. Он подал товарищу еду и смотрел, как тот жадно хлебает варево, а сам думал о химии, о том, что хоть он будет учить детей тому, как различать растения, но обязательно втолкует им, что и здесь без неё, без химии никуда. Еще он думал о взрыве, оторвавшем ему в бою руку, об убитом немецком пареньке, что навсегда вмерз в подмосковную землю, о спасенном Василии, и о том, что надо идти в лес, собирать гербарий местных трав для школьных занятий.