Быков Юрий Анатольевич : другие произведения.

Княжна

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Княжна
  С той поры прошло много лет. Казалось - все вдалеке, в давности. Но неожиданно эта даль дотянулась, толкнувшись в самое сердце.
  Несколько месяцев назад, осенью, я остановился у витрины киоска. Мельком взглянув на обложки журналов, поднял глаза на листы настенных календарей.
  Впрочем, нет: начать нужно с другого.
  С того летнего дня, когда я, молодой лейтенант, приехал в Павлищево - военный городок возле сельца с тем же названием.
  Городок понравился сразу - тишью и, какой-то притертостью друг к другу домов, оград, дорожек. Выделялась только новая пятиэтажка - дом офицерских семей. Туда меня и поселили.
  Из штаба отправился я на склад, получил постельные принадќлежности, кровать с панцирной сеткой. Начальник склада, пожилой старшина (я удивился: всех старшин давно уже переаттестовали в прапорщиков) выделил мне в помощь сержанта и двух солдат.
  Сержант Вано был дембель, шел он чуть приотстав, ничего не нес, иногда громко вздыхал:
  - Ну и жара...
  Вдруг Вано оживился:
  - Ах, какая девушка. Глядите, товарищ лейтенант.
  Девушка шла навстречу вдоль зеленого заборчика.
  Стройная, в очень короткой юбке.
  "Черт возьми, что вытворяет. Ну, я-то, положим, ладно (лукавил, конечно), я только что из Москвы, а солдатам каково?"
  "Хотя нет, - догадался я, - это же городок, здесь жены офи-церов, обслуживающий персонал. Нормальная жизнь. Просто красивая девушка - вот мы и встали".
  Теперь я и лицо ее разглядел. Какая-то добродушная усмешка плыла по губам, а глаза как бы говорили: ну что с вами поделаешь, доблестные воины, какие вы все одинаковые!
  Я спохватился, толкнул сержанта - пошли!
  А девушка все смотрела вслед, пока мы не повернули за угол.
  - Ах, какая красавица! - не унимался Вано. - Царица Тамара!
  - Ее Тамарой зовут?
  - Зачем? Она Нина.
   - Чья-то жена?
   - Дочка! Дочь старшины! Вы ей понравились, товарищ лейтенант. Точно!
  Я усмехнулся. Дело в том, что тогда я был рыж. Не так, ко-нечно, как в детстве, но достаточно, чтобы привлекать к себе внимание, которое само по себе вовсе ничего не значило.
  Нина работала в библиотеке, размещавшейся в одной из комнат клуба, рядом с тем классом, где я обычно занимался с солдатами. Мы часто сталкивались, были уже знакомы, и порой казалось, что Вано прав: я часто замечал, как останавливались на мне ее глаза. Что и говорить - влюбился я в нее достаточно скоро. Хотя признаюсь: поначалу мое чувство больше вмещало плотского, чем возвышенного. Но что поделать - я был совсем мальчишка, да к тому же рыжий (говорят, от беса).
  В тот день я проводил занятия по Уставам, а она, разложив часть библиотечного каталога на последнем столе, что-то перепи-сывала в тетрадь.
  - Сегодня тема: "Воинские звания".
   В училище мне случайно попалась книжка, из которой я
  узнал, например, что "прапорщик" - первое офицерское звание в русской армии, а в кавалерии - "корнет", что "мичман" флота соотќветствовал чину армейского поручика, т.е. старшего лейтенанта, что полковник носил чистый погон с двумя просветами, а подполковник с тремя большими звездами - как полковник теперь.
  Все с интересом слушали. Нина, отложив тетрадь, тоже внимаќтельно смотрела на меня.
   - Высшим воинским званием является "генералиссимус", - торжественно заключил я. - Какие есть вопросы?
   - Рядовой Костиков. А были, кроме Сталина, еще генералис-симусы?
   - В России их было четверо: Шеин, Меньшиков, Антон - Ульрих Брауншвейгский и Суворов.
  Настроение мое упало, потому что я уже догадался о следующем вопросе.
   - А этот Антон - кто?
   В книжке говорилось о нем единственной фразой: отец малолетнего императора Иоанна VI. Добавить к этому я ничего не мог.
   Вдруг Нина подняла руку:
   Разрешите, товарищ лейтенант?
   - Пожалуйста.
   - Антон-Ульрих Брауншвейгский - отец малолетнего императора Иоанна VI.
   Все удивленно повернулись к Нине.
   Первым опомнился Костиков.
   - Что-то я о таком царе не слышал. Петра Первого знаю, ну, Екатерину,Ивана Грозного... Это не он случайно?
   - Не он. Грозный был Иваном Четвертым. Так вот, про Петра Первого вы слышали, а о брате его Иоанне Алексеевиче, конечно, нет. Они поначалу вместе царствовали, потом Иоанн умер. Внучку его звали Анна Леопольдовна, она и была женой Антона-Ульриха Брауншвейгского, немецкого принца.
   Нина говорила легко, спокойно, но в лице ее стала появляться какая-то напряженность.
   - Их первенец, Иоанн, через два месяца после рождения стал
  российским императором и был им в течение года. Правила за него мать, Анна Леопольдовна.
   - А что было потом?
   - Престол перешел к Елизавете, дочери Петра Первого, а Анну
  Леопольдовну с мужем и детьми сослали в Холмогоры. Кроме Иоанна, которого заточили в крепость, у нее было четверо детей: Петр, Алексей, Екатерина и Елизавета, очень на нее похожая.
   - А что дальше?
   - Анна Леопольдовна скончалась при родах Алексея, а остальные прожили в Холмогорах больше тридцати лет.
   - Ясно вам теперь, кто такой Антон Брауншвейгский? - справился я, наконец, с изумлением. - Спасибо, Нина Петровна, за интересную справку. Соболев! Выводи взвод на построение!
   Когда мы остались одни, я не удержался, спросил:
   - Нина, откуда вы все это знаете?
  Она пожала плечами:
  - Зачем вам?
  - Вы бы меня подтянули что ли. По истории.
  Она рассмеялась.
  - Вас совсем не история интересует. Вы встречаться со мной
  хотите?
   Екнуло сердце, я умолк.
   - Хочу, - признался, наконец.
  Она посмотрела на меня мягко, с улыбкой:
   - Какой вы...
   - Рыжий? Я в детстве еще хуже был.
   - Почему хуже? Лучше! Рыжие от Солнца!
   - Говорят, от беса.
   - Да? И это возможно. Вон у вас глаз какой... шалый.
   - Ничего не могу с собой поделать.
   Я выразительно обвел ее взглядом - тонкую, ладную, загорелую.
   - Так согласны вы со мной встречаться?
   - Согласна. За околицей.
   - Отшучиваетесь...
   - Ну не в городке же у всех на виду, - рассмеялась она.
   Я не верил собственному счастью, которое просто свалилось с небес.
   Нина была удивительна. Чем ближе узнавал я ее, тем больше в этом убеждался.
   Она родилась в Палищево. Отец ее после войны заканчивал здесь службу, женился и остался в части сверхсрочником. Жили они в селе, в собственном доме. После школы, в отличие от многих, Нина никуда не поехала, стала работать в библиотеке. Общаясь с ней, легко можно было подумать, что она из Москвы или Ленинграда или другого большого города. Конечно, она много читала, была умница, но угадывалось в ней еще одно, особенное - какая-то благородная стать. Этому оставалось только удивляться, зная ее родителей. Однако было в ней и нечто странное.
   В одну из встреч "за околицей", решив, что достаточно уж сказано об Истории, звездах и прочем, в теплый, пахнувший цветами вечер, я, дал себе полную волю. Она не сдерживала моих смелеющих рук, но и никак не отзывалась мне, будто осталось лишь тело, а самой ее нет.
   - Нина, что с тобой?
  Я заглянул ей в глаза. Они были где-то далеко, в звездном небе,
  широко открытые, тихие. И только теперь, вздрогнув ресницами, приземлились на моем лице. Нина протянула мне руки за плечи.
  - Не сейчас. Ладно? Не сейчас.
  Мы встречались каждый свободный вечер - "за околицей", чтоб никто не знал. В этой потаенности ощущалась особая прелесть, когда мы сталкивались где-нибудь днем: она проходила мимо, одними глазами улыбаясь мне, а я горделиво ею любовался, поглядывая вслед. Хотя, конечно, оба мы понимали: надолго в городке ничего не утаить.
   И, в самом деле, прошло совсем немного времени, а меня уже поздравляли со всех сторон: ну, ты даешь, лейтенант! Шустрый парень!
  По большому счету, похлопывания да подмигивания мало меня беспокоили, боялся я только того, что найдется "доброхот"- старо-жил и поведает мне о каком-нибудь взводном, моем предшественнике. Подобное я вполне допускал (Нине был 21 год), но только рассудком. В общем, мы уже особенно не таились, хотя и не выставлялись напоказ.
  С ее отцом у нас сложились странные отношения. По службе мы общались редко, и всегда он ограничивался только делом, несмотря на то, что я пытался его разговорить. Правда, старшина вообще был молчун. Когда же я появлялся у него дома, он звал Нину и, не перемолвившись со мною и словом, уходил.
  В тот субботний вечер встретила меня Нинина мать, Вера Николаевна, не старая еще женщина, приветливая, добрая, мне она очень нравилась.
   - Нездоровится Ниночке. Идите, Коля, посидите с ней.
  Она лежала, укрывшись пледом, и, отложив книгу, смотрела в окно.
   Я взглянул на обложку: И.Ильф и Е.Петров "Золотой теленок".
  - Ну вот, с такой книгой и скучаешь.
   Я прочел первую попавшуюся на глаза строчку:
  "Бога нет, - сказал Остап, вызывая ксендзов на диспут".
  - Нет, есть, - продолжила Нина и захлопнула книгу, едва я ус-пел закончить цитату: "возразил ксендз Алоизий Морошек".
  Она помолчала.
  - Расскажи что-нибудь. Ты завтра не служишь?
  - Нет.
  - Приходи утром, пораньше. Ну, рассказывай.
   Нина закрыла глаза, и вскоре я понял: она спит.
  На следующий день Нина была посветлевшая, улыбчивая.
  - Проводишь меня в Михалево?
  - Конечно. А зачем нам туда?
  - В церковь.
  Я пошутил:
  - На экскурсию или венчаться?
  - Венчаться, - не в тон серьезно ответила Нина и, сразу смягчившись, добавила: мне туда очень нужно.
   До Михалева с полчаса езды на автобусе. Озадаченный, я промолќчал весь путь.
   Нина тоже молчала, иногда улыбчиво взглядывая на меня.
   В церкви почти никого не было. Несколько старушек вскоре ушли, и мы остались вдвоем - под высоким куполом, между прохладных стен, в аромате и свете горящих свечей.
   Я переходил от иконы к иконе, а Нина все стояла у одной из них, всматриваясь в нее и время от времени крестясь. Когда мы вышли, она вдруг сказала:
   - Ну, вот и все, Ванечка.
  Я опешил:
  - Нина, тебе что-то померещилось...
  И с горечью понял:
  - У тебя Иван до меня был?
  Она посмотрела с удивлением:
  - Иван? Но у меня никого никогда не было!
   Нина торопливо пошла в сторону леса, мыском подступавшего к церкви. Что-то произошло с ней, я чувствовал это по тому, как разблестелись ее глаза, как покраснели, сквозь загар, щеки.
   Войдя в лесок, она сбросила блузку, обхватила меня за шею и, сразу отяжелев, потянула к земле.
  - Никого, кроме тебя не любила...
  Звуки голоса тихо возникали и таяли, и молчание было как сладкая дрема.
  - Ты же сержантом служил, разве не помнишь?
  Я слушал, забыв себя.
  - А Алексей Ильич мне только нравился.
  - Кто это? - отозвался я из какой-то дальней дали.
  - Бибиков, генерал. Он в меня влюбился, когда к отцу при-езжал.
  Я чувствую на лице ее дыханье, я растворяюсь в нем, плыву, свободно, легко, словно воздух, и кто-то нашептывает мне печальную историю о принцессе, жившей в заточении, о ее любви к одному из стражников, о несчастных ее близких.
  Колдовство сошло внезапно. Нина толкала меня в плечо:
  - Коля, пора, милый. Пора!
  Я в недоумении: что это было? И где - в яви? Во сне? Я пытливо смотрю на Нину, но она лишь спокойно улыбается мне и, запрокинув руки, выгнувшись красивой грудью, закалывает волосы на затылке.
  "Да какая разница! Все равно!" - вдруг вспыхивает во мне. Ясно помню ее безмятежное лицо, эту позу - извечное воплощение женственности, и свой порыв, причудливо запечатлевшийся шероховатостью ее подмышек, прохладой кожи у сосков.
  Счастье, как известно, подобно здоровью: оно есть, если его не замечаешь. Так и я безотчетно прожил ту пору, ощущая лишь вокруг и внутри себя неуходящий свет. Она любила меня как-то пленительно мягко, ненавязчиво. Лишь потом я узнал, что бывает от любви и приторно, и горько.
  Лето кончилось, стоял необычно холодный сентябрь. Теперь на наши посиделки "за околицей" Нина надевала пальто и укутывалась в шаль.
  - Да, - отмечал я с солдатской прямотой, - теперь до тебя не доберешься.
  - Я мерзлячка. Да и грех тебе жаловаться. К речушке нашей
   пойдем?
   Листья рано облетели, лес тянулся хмурой стеной, редко зеленея елями, небо - в облаках без просвета.
   - Скорей бы уж стемнело, - сказала Нина, - не так бы мрачно было.
  Она слегка поежилась; прислонившись ко мне, закрыла глаза.
  - Какой в этом году сентябрь... Будто конец осени. Однажды
  такой осенью я умру.
   - А как же я?
   - А ты останешься и будешь еще долго жить.
   - Ну тебя, Нинка. Сочиняешь неизвестно что.
   - Осень... Меня эти хмурь и неподвижность гнетут. В них кажется предвестье беды. Хотя никакой беды не случится. Ветры, поземка, снег. И так долго-долго. А умрет он в мае.
   Я удивленно повернулся к ней:
   - Кто умрет?
   - Принц Антон.
  Теперь глаза ее были открыты, и стояла в них никогда не
  виданная мною боль, стояла покачиваясь, как темная вода реки. Изумленный, я подобрался, притих.
   - Учителей нам в Холмогорах не полагалось. Полагалась лишь
  стража, да две девушки, помогавшие нам с Катей. Время от времени императрица посылала корсеты, только никто не знал, как их носить. А учились читать по церковным книгам - отец нас учил. Он обычный был, с пороками, слабостями. Господи, какая нелепость: генералиссимус!
   Я вдруг понял, мне не грезилось тогда, в лесу - это Нина говорила со мной!
   - А брат твой - император Иоанн?
   - Да. Его заключили в крепость до моего рождения.
   - А Катя, Катя кто?
   - Сестра. Еще со мной братья жили, Петр и Алексей.
  Мне открылось вдруг: она - (слово выплыло откуда-то само,
  не моим мозгом рожденное) сумасшедшая! (но удивительно, я не вздрогнул, не ужаснулся).
   - Однажды в Холмогорах появился Бибиков. С поручением
  императрицы. Уговаривал отца оставить нас и уезжать к своей сестре, датской королеве.
   - И что ж?
   - Он отказался. Так и умер в Холмогорах.
  Нина сидела неподвижно, глядя на воду.
   - Ты помнишь, как он ходил к коменданту? Просил, чтоб нас не
   разлучали.
   - Нет, милая, я все забыл.
   - Ты потом женился, стал офицером.
  Я обнял ее, сердце вот-вот разорвется:
  - Тебе не повезло со мной?
  - Я тебя люблю. Что ж тут поделаешь.
  - Но мы же вместе! И все теперь по-другому, мы оба другие!
  Слышишь, Лиза?! - я взял ее за плечи. - Тебя ведь так зовут?
   Она закрыла глаза и долго молчала. Потом вдруг сказала:
   - Поздно уже. Дома заждались.
  Я возвращался в городок. Безлюдно, темно.
  "Бедная, бедная моя! Что же делать? И можно ли ее вылечить?"
  Я заглядывал в низкое черное небо, а сердце то стягивалось
  холодком, то ныло протяжной, как зов, болью: древний инстинкт взывал к тому Всесильному, который был в моем сознании только мифом. Но именно тогда впервые я подумал о Нем с Верой и отчаянной Надеждой, будто решалось, жить мне или умереть.
   Болезненное состояние наступало у Нины неожиданно и длилось недолго, словно рассудок вплывал в короткую тень. Невольно стал я задумываться над ее холмогорской историей. Судьбы этих принцев и княжон, от рождения вычеркнутых из жизни, поражали. Так и ушли они в небытие - безбрачные, бездетные, почти никому неведомые. Да и что могли оставить они? Лишь огромную муку души? Как если б она бесследно не исчезла, а растворилось в мире, словно дыханье, чтобы потом вместиться в чью-то другую душу. Но это невозможно: все уходит вместе с человеком. Тогда откуда у Нины эта боль? И, может, она совсем не больна?
   Я как-то сразу повзрослел, во мне открылось другое зрение. Оттого, наверно и понял: не надо ничего менять, жить нужно тем, что есть.
  До декабря держалось ненастье, но холодная эта осень вспоминается с отрадой. Гудят балконные перила, скрипят раскаченные ветром качели во дворе, бьется дождь о подоконник, а на кухне пахнет мятой и клубникой, мы пьем чай с вареньем, которое Нина принесла из дома. Никогда потом не бывало мне так уютно.
  Декабрь наступил морозный и солнечный.
  Незадолго до Нового года я ездил в командировку, в Округ.
  Нина пришла почти сразу, как только я вернулся. Видно, она торопилась ко мне, была взволнована - часто дышала, а глаза то и дело вздрагивали тревогой.
  - Нина, что случилось?
  - Вернулся. - Она уткнулась в меня лицом, вздохнула. - Лукин сказал, что ты приехал.
  - Ты в штаб ходила?
  - Ходила. Я туда уже неделю хожу.
  - Пришлось задержаться... Так разволновалась, будто я на войну ездил.
  Она откинула голову, внимательно посмотрела на меня:
  - Не по себе мне. Как только ты уехал, не по себе стало. Страшно...
   - Ну, что ты? Что? - прислонился я к ее прохладной щеке. - Я и сам весь извелся.
  Губы у нее пахли морозцем и еще таким знакомым, родным теплом.
  - Погоди, милый, - зашептала она. - Я к тебе только на минутку. Мне домой надо: я ведь болею. Врач сказал никуда не выходить.
  - А что у тебя?
  - Потом. Ты приходи вечером. Придешь?
  Как сейчас вижу бревенчатый дом с высоким крыльцом, дорожку от калитки мимо заснеженного куста жасмина, комнату, подсвеченную лампой, и маленькую ее ладонь на моей руке.
  - Тебя знобит?
  - Теперь мне лучше.
  - Простыла? - спросил я и осекся.
  - Врач говорит "нервы"... Скажи, ты тоже считаешь, что я... не в себе?
  - Не говори так. Вообще не надо об этом.
  - Но это есть, есть во мне, - она сжала мою руку, - и я знаю, что я - она, Лиза!
  - Хорошо. Успокойся. Мне все равно, кто ты.
  - Все равно?!
  - Пойми, мне хорошо с тобой. Просто хорошо. Вот и все. Все, милая!.. Руки у тебя совсем ледышки.
  Она гладила свободной рукой мою склоненную голову и шептала:
  - Ладно, пусть. Только больше не уезжай. Я умру без тебя.
  Ах, этот милый женский шепот! И все-то там преувеличено, и все-то там вперехлест, но как мягко стелется он по душе!
  Когда я уходил, она, обняв меня, долго не отпускала, так что я стал различать толчки ее сердца, частые, неспокойные.
  - Все будет хорошо, не волнуйся.
  - Да, конечно. Коля, если тебе мой отец что-нибудь начнет говорить, не обижайся на него. Они с мамой меня очень любят. А понять... - этого и тебе, кажется, не дано.
  - Зачем ты снова...
  - Ну, хорошо, - перебила она. Завтра обязательно приходи.
  Ее отец ждал меня на крыльце.
  - Закурим, лейтенант? Что-то задержались вы в командировке.
  - Да. Так получилось.
  Он облокотился на перила.
   - А моя Нина все глаза проглядела, тебя ожидая. Поначалу вроде бы ничего, а потом...заговариваться стала. Или ты про болезнь ее не знаешь?
  - Знаю.
  - А знаешь, что года три как у нее все прошло. Мы с матерью уж
  думали насовсем. С детства мается. И мы с нею вместе.
   Он затянулся папиросой.
   - Ну, вот что: ты оставь ее в покое. И доктор тоже так считает.
   - Какой доктор?
   - Из Округа. Велел в больницу везти. А пока - чтоб никаких
  провоцирующих факторов. Ясно тебе? Ты ведь и есть этот фактор.
   Невольно я содрогнулся: да ее просто погубят!
   - Петр Николаевич, - я старался говорить спокойно, - Петр Николаевич, вы сделаете Нине только хуже. Ей нельзя в больницу. И разлучаться нам нельзя.
   - По-твоему, пусть болеет?
   - А от чего вы ее лечить собираетесь? От себя самой? Разве вы не видите - она не такая, как мы, она особенная, необыкновенная. Вы это болезнью называете? И что тогда делать? Душу, разум другие вложить? Думаете, смогут доктора?
   - Раз берутся, значит вылечат. Не тебе, лейтенант, с медициной
  спорить.
  Он сделался мне ненавистен - сразу, вдруг.
  - В данном случае, - отшвырнул я окурок, - плевать мне на вашу
  медицину! Не поедет она никуда!
   - Тихо, лейтенант! Здесь я командую!
   - Командуй. Своей женой. А я своей буду.
   - Это Нина тебе жена?
   - Нина.
  Старшина опешил. Но, помолчав, недоверчиво усмехнулся:
  - Что ж вы и в ЗАГСе были?
  - В церкви.
  - А... Ну, ну...
  И снова усмехнулся:
  - В церкви...
   - Какая разница - где, да что. Жена она мне! Понимаешь, старшина?
  Он покачал головой.
  - Это сейчас ты так говоришь. А насколько тебя хватит?
  Он выпрямился, стряхнул снег с рукава.
  - Нет уж. Мой крест, мне и нести.
   - Петр Николаевич! Никуда вы Нину не повезете! И завтра я приду опять!
   Он молча вошел в дом.
  * * *
  
   Ранним утром полк подняли по тревоге: приказ о срочной передислокации. Только потом стало известно, что путь наш - в Афганистан.
   Активных боевых действий еще не велось, но все-таки там была
  война. В Союз вернулся через год, после ранения. Лечили, направили в Академию. В общем, все как у многих.
  Нина ответила на письма один раз, когда я еще находился в Афганистане. Впрочем, она не знала, где я: мой адрес был нем и безлик. Нина писала, что ее совсем вылечили, чувствует себя пре-красно, недавно вышла замуж, он - врач, замечательный человек. И желала мне большого счастья. Холодное, гадкое письмо. Показалось даже, что писала его не она. Однако почерк был ее. И в последних строчках тоже - была она, прежняя:
  "Коленька, тебе плохо? Прости! Что же делать? Ты вспоминай обо мне. Хоть раз в году. 20 октября - мой день".
  На последнем курсе Академии, выписывая отпускные документы, вдруг решил: поеду в Павлищево.
  В Нинином доме жили новые хозяева. Его продал им мужчина лет 55-ти - куда-то срочно уезжал. И также немного узнал я в бывшей моей части: прапорщик Н* уволился с действительной военной службы три года назад, и, где он теперь, никому неизвестно.
  Спустя год я женился. Служил в Прибалтике, на Урале, наконец, перебрался в Москву.
  Казалось, совсем растворились во времени радость и боль той поры.
  Нет, я ошибался.
  Минувшей осенью в витрине книжного киоска, где продавались цветные настенные календари, на одном из них, посвященном Дому Романовых, я увидел... Нинин портрет. Под ним было: "Правительница России Анна Леопольдовна с сыном, императором Иоанном VI Антоновичем".
  Я замер, и только в памяти промелькнуло: Лиза очень походила на мать. Не знаю, сколько простоял я ошеломленный, а по дороге домой никак не мог отделаться от внезапного вопроса: насколько же вымышлена Ниной та холмогорская история?
  О коротком правлении Анны Леопольдовны и судьбе ее близких, кроме старшего сына Иоанна, отыскать что-нибудь оказалось сложно. В доступной мне литературе говорилось о них мало, вскользь. Но и Нине было доступно только это! Нужная книга нашлась нескоро - совсем новая, недавно вышедшая!
  В России тема "Брауншвейгского семейства" долгое время была запретной. Лишь в 1863 году известный критик Стасов, находясь на службе в рукописном хранилище, по личному указанию Александра II - и только для него! - составил жизнеописание этой семьи. Его рукопись, хранимая в Архиве, - наиболее полный источник, рассказывающий о близких свергнутого императора.
  Вот откуда такая скудость сведений: сначала о "Браунгшейгском семействе" запрещалось упоминать, потом оно было никому неинтересно.
  Как же Нина, в своем Павлищево, могла узнать эту историю?
  Поразительно: в ее словах все оказалось правдой!
  Был в Холмогорской команде рыжий сержант Иван Трифонов! Его полюбила Лиза, и принц Антон просил за них у коменданта. Не помогло. Разлучили. После сержант женился, вышел в офицеры.
  И генерал Бибиков приезжал в Холмогоры! А уехал влюбленный в Лизу, так и не сумев уговорить Антона оставить детей. И даже то, что императрица присылала корсеты, которые княжны не знали, как наќдевать - было! Принц Антон умер в мае, а Лиза осенью - 20 октября.
  Я отыскал Нинино письмо: "Вспоминай обо мне. Хоть раз в году. 20 октября - мой день".
  Прошлое осветилось по-иному. Теперь я знаю наверняка: Нины давно нет! Не было ни выздоровления, ни счастливого брака. Была ложь, та самая - святая ложь.
  И еще: это княжна Лиза приходила к нам, ее душа возвращалась.
  Для чего? Пока я не знаю ответа.
  
   1993
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"