Поднимаясь в квартиру, Софья Дмитриевна из последних сил боролась со сном. Впрочем, более чем боролась, она истомно его предвкушала, - зная, что совсем скоро ощутит шелковистую прохладу постельного белья и подушка, дохнув ароматом, упруго промнется под головой и все закружится на секунду, а потом настанет что-то неясное и счастливое - этот упоительный сон без сновидений.
В прихожей, как только горничная, приняв ее шубку и пальто мужа, удалилась, Алексей Арнольдович обнял Софью Дмитриевну сзади и поцеловал в шею, под прическу. Побежавшие по спине мурашки, сладковатый запах сигары с коньяком, показалось, взбодрили, и она решила, что надо бы ответить мужу лаской. Да, да, обязательно надо... Но что же это так кресло притягивает? Я сейчас... Только посижу немного...
Проснулась Софья Дмитриевна через пару часов, разбитая, усталая. Позвала:
- Глаша! Помоги!
- Иду, барыня!
- Где же Алексей Арнольдович?
- Так с визитами поехали. Нынче ж первое число.
- Ах да! Бедный... бедный...
Выбравшись из пышного платья и лежа уже в кровати, она несколько минут не могла уснуть, огорченная тем, что не случился у нее тот желанный сон, и теперь уж, наверно, не случится, а то, что ей явилось вместо, было чем-то серым и душным, как теплый туман.
Вскоре ей привиделся ротмистр Яковенко, который голубоглазо сияя, изрекал безыскусный каламбур: "Предвкушать бывает слаще, чем вкушать". И это было именно так, хотя ротмистр ничего иного, кроме женщин, иметь ввиду не мог.
Потом Софья Дмитриевна торопливо шла по Неглинной, испытывая отчаяние: на домах, если и попадались, то только зеленые билеты - те, что говорили о сдаче в наем комнат, и ни одного красного, предлагающего квартиру. Тут же вполне закономерно появилась Вера Николаевна; переливая, как всегда, букву "л" в букву "в", она жаловалась "говубушке Софье Дмитриевне", до чего трудно сейчас нанять квартиру. Вот им с мужем удалось найти только из пяти комнат, а где содержать прислугу? Можно ли обойтись без гостиной, столовой, спальни и кабинета? Ну да, у них нет детей и можно обойтись без детской, но все равно... безобразие!
Им с Алешей тоже пока Бог детей не дал ... Но они молоды, и все еще впереди... Она увидела Алексея Арнольдовича, который стоял в вицмундире перед огромным зеркалом в их спальне и подкручивал усы. Они у него острые на концах, а перед этим завиваются в тугие трубочки. Щекотят всегда, но не колются. Да, не колются... Софья Дмитриевна любила мужа.
Она открыла глаза: Алексей Арнольдович целовал ее в щеку.
- Ты вернулся? - улыбнулась она. - Который час?
- Семь вечера.
- Как я тебе сочувствую! После бессонной ночи весь день на ногах!
Софья Дмитриевна села в кровати, окинула себя в том самом огромном, в массивной оправе зеркале, перед которым ей только что снился муж и которое досталось им от прежних хозяев квартиры. "Немного веки припухшие. А так ничего - глазки блестят, щеки со сна румяные, волосы еще не развились, лежат колечками на плечах..." Оставшись собою довольна, она подумала о зеркале: "Ему совсем не место в спальне. Сказать, чтоб перевесили в гостиную. Или прихожую". И вернулась к разговору:
- Откуда взялась эта нелепая традиция: непременно первого января наносить визиты начальству?
- Не нами придумано, не нам и отменять, - сказал Алексей Арнольдович, устало погружаясь в кресло. - Не сердись, милая, что я вот так - в мундире... Сейчас минутку передохну и переоденусь.
- Не торопись. Мне нравится, когда ты в мундире.
Статный, с двумя орденами - Анны и Станислава - Алексей Арнольдович, конечно, был хорош. Особенно привлекало его лицо, которое удивительно сочетало в себе мягкость и волю. Было оно крупное, вытянутое, скуластое, с бороздами-складками, бегущими от крыльев носа под холеные усы, и светлым взглядом улыбчивых глаз.
- И все-таки, Алеша, согласись: эти визиты с обязательным чаепитием необычайно докучливы для обеих сторон! Хорошо лишь прислуге: полтинник швейцару, рубль лакею - так ведь, кажется?
- Ты прекрасно осведомлена, Софи.
- Ты сам мне рассказывал о расходах "на вход". Право, Алеша, почему бы тебе не делать так, как теперь некоторые поступают - вместо отдачи визитов объявляют через газету о пожертвовании денег на благотворительность.
- Новшество, о котором ты говоришь, далеко не каждому начальнику по душе.
- И ты, конечно, в их числе, - вздохнула Софья Дмитриевна.
- Увы, - улыбнулся Алексей Арнольдович. - Нашим визитерам назначено после восьми. А чтобы ты не слишком огорчалась - вот, - он вынул билет из плотной белой бумаги, - приглашение на Предводительский бал в Благородном собрании...
Через мгновение Софья Дмитриевна уже стояла перед мужем и со счастливым лицом вчитывалась в приглашение.
2
На следующий день Софья Дмитриевна проснулась в привычный свой час, когда муж обычно уже бодрствовал. Однако Алексей Арнольдович продолжал тихо спать, закинув за голову руки. Было очевидно, что после вчерашних испытаний скоро он не проснется, поэтому Софья Дмитриевна распорядилась подать себе кофе. В ожидании завтрака она подошла к окну.
Взгляд, как всегда, потянулся к Меньшиковой башне. Золотом светился ее шпиль, похожий на чалму или на пламя свечи - разные сравнения бытовали. С высоты третьего этажа целиком был виден верхний ярус с белыми пилястрами, выкрашенный в нежно-розовый цвет. На солнце казалось, что цвет этот - не краска, а кусочек нерастаявшей зари, и вся башня была какая-то снежная, ясная, как сегодняшний морозный день.
А еще пару лет назад она не могла видеть ни это чудо, ни саму красавицу - Москву, хотя она ей родной город. Отсюда семейство ее после смерти отца перебралось в Саратов, под опеку брата ее матери. Софье Дмитриевне было тогда... два года от роду. Ну а дальше все как у всех девочек ее круга: беззаботное детство, не слишком усердное, а потому, наверно, и обременительное, обучение в гимназии, замужество. Софья Дмитриевна не была бесприданницей: дядя ее, Николай Всеволодович, человек состоятельный и одинокий, возглавил семейство своей несчастной сестры и стал ее детям отцом. Он же и о женихе позаботился. Им стал губернский чиновник Алексей Арнольдович Бартеньев, имевший в свои тридцать с небольшим чин коллежского асессора и Станислава в петлице. Способности его были, безусловно, незаурядны, а потому назначение в Москву, состоявшееся через год после заключения брака, выглядело вполне закономерным. Хотя не обошлось тут и без определенных протекций, в чем немалую роль сыграл все тот же Николай Всеволодович. Старик, конечно, всплакнул, отправляя свою любимицу в Первопрестольную, но не поколебался в уверенности, что живать Софьюшке и в самом Санкт-Петербурге.
По приезде в Москву Софья Дмитриевна и Алексей Арнольдович остановились в гостинице, рассчитывая в скором времени отыскать себе жилье - им было и невдомек, что нанять квартиру стоит больших трудов. Те мытарства иногда даже снятся Софье Дмитриевне в нехороших снах. Кто знает, сколько бы ушло на это времени, если б один из коллег Алексея Арнольдовича, выходя в отставку, не решил съехать со снимаемой квартиры. Ее-то он, так сказать, и передал из рук в руки Бартеньевым.
Квартира оказалась просторной - из шести комнат, и необычайно удобной - с электричеством, газом, водопроводом и канализацией. Правда, в подаче воды случались перебои, и время от времени засорялась канализация. Но так было и в других немногочисленных домах, приобщенных к благам цивилизации. Алексей Арнольдович прочитал недавно Софье Дмитриевне заметку в "Московских ведомостях": рабочие при устранении засора извлекли из канализационной системы цепь мирового судьи. Оба долго смеялись. А вообще-то их московская жизнь вполне наладилась, и мелкие неурядицы не в состоянии были перебить приятного вкуса этой жизни.
Алексея Арнольдовича на новом месте также заметили, оценили. Недавно он был пожалован орденом святой Анны 3 степени и, судя по всему, следовало вскоре ожидать чин надворного советника.
Свободное время Алексей Арнольдович всегда проводил с супругой; он не пьянствовал, не играл в карты, не волочился за дамами. Да что там "волочился"! Даже вчера, на встрече Нового года в ресторане "Прага", где было немало красавиц, обращавших на него благосклонные взгляды, он не отходил от Софьи Дмитриевны ни на шаг! Особое неравнодушие проявляла Базилевская. Конечно, никто, в том числе и Алексей, не смог бы оставить без внимания этот ее изящный туалет - на черном шелке белая кружевная туника, ожерелье из изумрудов, - да и сама она со своими большими оливковыми глазами - чего уж там! - хороша собой... Впрочем, кто сказал, что Софья Дмитриевна хуже?! Уж верно ее Алексей так не считает! Они прекрасно провели время вдвоем. Ну и еще с Верой Николаевной и ее мужем - сослуживцем Алексея. А еще шумел невдалеке этот ротмистр Яковенко - она даже не помнит, когда тот был им представлен. И все-таки...
- Барыня, - позвала Глаша, - завтрак подан.
Софья Дмитриевна, бросив последний взгляд на башню Меньшикова, сладко потянулась. Может, и справедливо утверждают, что счастье не знает, что оно счастье и что ему не суждено длиться вечно, но Софья Дмитриевна чувствовала себя счастливой каждый день. Разумеется, это говорила в ней интуиция - ведь сравнениям, по большому счету, взяться было неоткуда, а мудрость пока не пришла, но чем еще могла быть та радость, с которой она просыпалась даже самым пасмурным утром?!
"Как славно, - думала она за завтраком, - до окончания Святок целых четыре дня, и значит, Алексею не нужно ходить на службу. Хотя почему четыре? Нынешний день еще не прожит! Получается целых пять! Сегодня они едут на Воробьевы горы - там над водонапорным резервуаром недавно соорудили смотровую площадку (сказать Алеше, чтобы шубу надел, а то в пальто недолго и простудиться), оттуда наверняка заедут в ресторан... А завтра - бал! Еще с осени готов бальный наряд - на Святки всегда приходится бывать на балах. Но бал в Дворянском собрании - особый, на нем будут присутствовать Их Императорские Высочества, и о нем обязательно напишут репортеры.
Вдруг ей вспомнился другой бал, наделавший много шума в Москве. Софья Дмитриевна сделала глоток из чашки и замерла от удовольствия. Она и сама не знала, что именно предпочитает пить: кофе с нежными сливками или сливки с ароматным кофе, поскольку любила, чтобы и того, и другого в ее чашке было поровну. Потом она улыбнулась. Тот бал был частный, купеческий. Как сообщали газеты, кавалеры явились в красных фраках, а дамы босыми, в одних сандалиях - в полном соответствии с оздоровительной теорией модного доктора Кнейпа. Все, безусловно, сочли такое поведение недопустимым чудачеством, а Софье Дмитриевне показалось это только озорством. Правда, сама она в таком спектакле никогда бы участвовать не стала.
- Ты уже позавтракала? - Алексей Арнольдович вышел из спальни.
Она кивнула.
- Что читаешь? - пристроился он на подлокотнике кресла, в котором сидела Софья Дмитриевна.
- В журнале "Вокруг света" публикуют новый приклю-ченческий роман. Помнишь, я тебе о нем рассказывала?
- Ах, да... Что-то про путешествие во времени...
- Невозможно оторваться - так интересно.
- Однако придется. Не забыла, что мы на Воробьевы едем?
- Помню, помню. А ты не забудь шубу надеть, в пальто будет холодно.
- Всенепременно. Я с умницей - женой никогда не спорю.
Уже в дверях, направляясь принимать ванну, он остановился:
- Софи, а не стоит ли перевесить зеркало из нашей спальни?
- Да, да, я как раз хотела позвать Никиту, чтобы перевесил в гостиную или прихожую.
- Полагаю, в прихожей зеркалу самое место.
3
Ах, как чудно прошел день! Такой Москвы, какой предстала она с Воробьевых гор, Софья Дмитриевна еще не видывала - ни с колокольни Ивана Великого, ни с самого высокого, недавно выстроенного восьмиэтажного дома у Красных ворот - огромной, сверкающей! Отсюда были хорошо различимы ее границы, за которыми даль вскоре смыкалась с голубовато-дымчатым небом. Между прочим, оказалась она вовсе не белокаменной, а, главным образом, из красного кирпича. А еще повсюду было рассыпано сиянье куполов ее церквей, которых у Москвы, как известно "сорок сороков". Обедали там же, в ресторане Крынкина. С раками. Потом отправились на прогулку. Удивительно хорошо было ехать в синих сумерках. К сожалению, вскоре их погасила Ночь.
Увы, у Природы есть только Свет и Тьма, День и Ночь, а полутона нестойки. Впрочем, люди дерзки и не во всем согласны с Природой: чтобы потеснить Ночь, они придумали Вечер, который в Москве бывал всегда шумным от развлечений и ярким от электрических огней.
Проезжая мимо Зоологического сада, Софья Дмитриевна обратила внимание на афишу "Живая этнография". Что бы это могло быть? Посмотрим? На свободной площадке стоял чум, возле него - семейство самоедов: отец, мать, четверо их детей. Здесь же находилась пара запряженных в нарты оленей. Глава семейства - щуплый, узкоглазый человек с непокрытой головой, в короткой, без пол шубе - угрюмо приблизившись, произнес высоким голосом: "Пожалуста, однако, кататься на олешках".
Они отказались и тут же ушли. Впечатление от чудесно прожитого дня чуть не испортил этот эпизод: мыслимо ли выставлять людей в зоосаде, как диких животных?!
- Да, милая, мир жесток, - говорил Алексей Арнольдович, когда они ехали в санях, - а смягчение нравов процесс длительный... Он взял ее за руку. - Может, в синематограф?
- Устала, - улыбнулась она ему, - хочется домой.
Принимая одежду, Глаша сказала:
- Не придет Никита.
- Отчего же?
- К нему брат из деревни приехал. Третий день пьют. Его уж и участковый стращал, что из дворников выгонят, а тому все нипочем.
- Ну так скажи Василию, швейцару.
Глаша обидчиво взглянула на Алексея Арнольдовича. В ней было много света: золотистые волосы, пшеничные брови, рыжие конопушки, желтые глаза, - и это, увы, не делало ее красавицей. Софья Дмитриевна оттого жалела ее; сама же она, к тому же рослая, широкой кости, нисколько не смущалась своей некрасивости. Глаша вообще была девушкой бойкой.
- Что же я, барин, недогадливая что ли? Только Василию Степановичу спину скрутило, никак не может.
- Ну ладно, обождем, не горит же, - отбросил Алексей Арнольдович мысль о зеркале. - Верно, Софи?
Однако, судя по тому, что Алексей Арнольдович тут же направился в спальню, эта мысль, как порой и случается с пустяковыми мыслями, вовсе не улетучилась, а, наоборот, - втиснулась в мозг. Софья Дмитриевна последовала за мужем.
Алексей Арнольдович немного постоял перед зеркалом, видимо, в очередной раз, поражаясь его размерам, потом решил заглянуть за него, чтобы увидеть крепление на стене. Он взялся с одного края за тяжелую оправу, слегка потянул на себя - и... зеркало отъехало вместе со стеной, как если б оно было дверью. Алексей Арнольдович и Софья Дмитриевна застыли в том оцепенении, которое наступает, если рассудок встречается с непостижимым. Из оторопи их начал выводить свет, точнее осознание того, что он горит где-то там, в глубине открывшегося пространства. Видя, что Алексей Арнольдович собирается шагнуть туда, Софья Дмитриевна воскликнула:
- Алеша! Прошу, не надо!
- Только ты не ходи, - сделал он предостерегающий жест.
Софья Дмитриевна осталась одна. Впрочем, уже вскоре она решительно шла по узкому коридору, доведшему ее до глухой комнаты со столом посередине, на котором горела свеча. Алексей Арнольдович стоял у стены, рассматривая портрет какой-то дамы в напудренном парике. Он повернул голову на ее шаги и улыбнулся.
- Я знал, что ты придешь. Ну что ж, извольте видеть - потайная комната. Как в авантюрном романе. А на оправе зеркала несомненно имеется кнопка механизма открывания двери. На нее я случайно нажал и вот - тайна нашей спальни раскрыта!
- Но кто зажег свечу? - встревоженно спросила Софья Дмитриевна.
- Меня тоже беспокоит этот вопрос. Давай присядем, - указал он на два стула, придвинутых к столу. Спинки их, казалось, были чересчур выгнуты, тем не менее, сидеть на этих стульях оказалось удобно.
- Хорошо бы еще узнать, кто и когда устроил эту комнату... - продолжил Алексей Арнольдович.
Вдруг в глазах Софьи Дмитриевны его изображение начало слоиться, как слоятся на зное дальние предметы. Она схватила его за руку, и все провалилось в тьму.
4
Когда вокруг стало бело, Софья Дмитриевна увидела себя и Алексея... на Мясницкой улице, напротив Почтамта. Скользнуло чувство успокоения - до дома рукой подать, а там уж... Но только скользнуло: совсем ненадолго смогла эта извечная надежда на родные стены затмить и растерянность, и страх перед происшедшим. По неосмысленным до конца признакам Софья Дмитриевна начала догадываться: перед нею картина, знакомая лишь отчасти. Чем яснее проступали эти признаки, тем драматичней воспринималась ею реальность, которая оборачивалась чужим, не ее миром.
Почтамт, чайный магазин и дом генерала Юшкова за спиной Софьи Дмитриевны оставались прежними, но от Боброва переулка, вместо церкви и домов тянулся теперь вдоль улицы сквер. А куда исчез целый квартал с Мясницкой площади?! И еще бросалось в глаза массивное, нависающее будто бы из-под самого неба серое здание, возникшее на противоположном углу площади, где еще вчера находился дом с булочной - кондитерской. На его крыше высились синие буквы БАНК ВТБ 24. Что-то настораживало в этой надписи. Ах, да: в слове "банкъ" не хватало твердого знака. Но самое удивительное заключалось в том - и как это Софья Дмитриевна не отметила сразу?! - что улица текла. Да, да, мостовую до краев заполняла медленная, разноцветная река невиданных ею доселе авто... А еще прохожие, одетые по неведомой моде... Стоял теплый, наверно, летний день, и хотя Софья Дмитриевна и Алексей Арнольдович попали сюда как были дома - без верхней зимней одежды, окружающие все равно озирались на них. Правда, на "тройку" Алексея Арнольдовича никто особенно не заглядывался, зато длинное платье Софьи Дмитриевны привлекало к себе всеобщее внимание.
- Во, артисты из театра сбежали! - показал на них пальцем молодой человек с множеством мелких колец в обоих ушах. Судя по его сандалиям на босу ногу, был он приверженцем системы доктора Кнейпа. Одетый в короткие штаны, какие носят на помочах дети, правда, без помочей (а, может, они скрывались под желтой рубашкой без рукавов и без пуговиц, с одной только прорезью для головы), выглядел он довольно нелепо. Оба его компаньона по виду мало чем от него отличались.
- Что вы себе позволяете? - шагнул к нему Алексей Арнольдович.
- Ладно, ладно, мужик, ты чего? - отступил поближе к товарищам молодой человек.
"Мужик?! - поразилась Софья Дмитриевна. - Да какой же Алексей Арнольдович мужик?!" И тут же цепь изумлений сдвинулась еще на одно звено, которым стала увиденная ею надпись на рубашке молодого человека: "Как ни крутись, а жопа сзади!"
Она не поверила своим глазам - такое в обществе людей невозможно!
Софья Дмитриевна крепко, до головокружения, зажмурилась, а когда разомкнула веки, обнаружила себя... в потайной комнате.
5
Она в одиночестве сидела на стуле.
- Алеша! - позвала Софья Дмитриевна.
Он не отозвался.
Миновав коридор, Софья Дмитриевна вбежала в спальню, но мужа там не было. И не было его нигде.
- Да что с вами? - пыталась добиться ответа Глаша. - На вас лица нет! Что случилось-то?!
А Софья Дмитриевна все металась по квартире, пока не упала, обессиленная, в кресло.
- Он остался там, - прошептала Софья Дмитриевна поблекшими губами.
- Кто остался?
- Алеша.
- Где?
- Не знаю... В другом мире...
- Да что вы такое говорите, барыня?
Вдруг Софья Дмитриевна оживилась:
- А Алексей Арнольдович не выходил из дому?
- Да нет. И шуба их вон висит в прихожей.
Софья Дмитриевна закрыла лицо руками и, раскачиваясь, начала повторять:
- Он остался там... Он остался там...
- Барыня, Софья Дмитриевна, - мягко опустилась перед ней на колени Глаша, - ну объясните вы мне все по-человечески!
Глаша оторопело замедлила шаг, увидев на месте зеркала тусклый свет проема.
- Идем, идем, - преступив черту стены, потянула ее за собой Софья Дмитриевна. - Еще не пришли...
Глаша встала посреди потайной комнаты, озираясь с широко раскрытыми глазами.
- Барыня, откуда все это? - наконец, промолвила она. - Стол, картина... А свечу вы зажгли?.. Стулья какие-то чудные... Уж больно спинки выпирают.
Глаша подошла к одному из них.
- Наверно, сидеть неудобно...
Софья Дмитриевна напряженно смотрела от порога, вся натянутая, как струна, в том горячечном состоянии, когда на что угодно готов, лишь бы отринуть свое горе. И, похоже, способ она нашла.
- Не вздумай! - вскрикнула Софья Дмитриевна. - Не вздумай садиться!
И как-то зловеще улыбнулась:
- Не то будет вот что...
Она быстрым шагом подошла к стулу и села.
Софья Дмитриевна знала, что сейчас наступит мрак, а потом она окажется в том самом ужасном мире, но... рядом со своим Алешей.
Однако оказалась она вовсе не там, где рассчитывала встретиться с мужем. Поначалу Софья Дмитриевна вообще не была уверена, Мясницкая ли это улица, поскольку и Почтамт, и дом Юшкова лишь отдаленно походили на привычные для ее взгляда здания. А вместо чайного магазина Перлова стоял, прижимаясь к земле, одноэтажный деревянный домик, да и дальше за ним тянулись такие же унылые домишки. И лишь в храме на углу переулка однозначно угадывалась церковь Фрола и Лавра.
Вся улица была заполнена людьми, которые на повозках, в каретах или просто пешком, груженые скарбом, двигались в одном направлении. Негромкий гул, сродни протяжному стону, запах общего горя витали над этим потоком. Софья Дмитриевна находилась в стороне от движения, на тротуаре. Иногда мимо верхом проезжали военные. Софья Дмитриевна не слишком разбиралась в мундирах, но ей показалось, что они отличаются от тех, какие носят сейчас офицеры. Один из них, гусар (она определила это по неизменным гусарским атрибутам - доломану и ментику), попридержав коня, склонился:
- Сударыня! Нынче холодный ветер! Не угодно ли набросить на плечи?!
Из притороченной к седлу сумки он извлек бежевый платок и с улыбкой протянул его Софье Дмитриевне.
- Мерси, - опешила она.
- Что же вы? Теперь французский не в чести! - с предостерегающей интонацией проговорил он, отъезжая...
"Отчего не в чести? Что это значит?" - недоумевала Софья Дмитриевна.
Впереди, очевидно, появилось какое-то препятствие, потому что людской поток начал замедляться. Напротив, совсем близко остановились две женщины, одинаково повязанные шалями. Одна рассказывала другой:
- Говорят, в среду это случилось. Ястребок залетел на Сухареву башню, на самый шпиль. А у него путы на ногах были, так он ими аккурат в крылья орла угодил, ну, того, медного, что на шпиле. Побился, побился и околел...
- Знак это! - отвечала ей вторая женщина. Не одолеть супостату Расеи! Запутается Бунапарт в крылах нашего орла!
- Вот и молва про то же толкует...
Софья Дмитриевна содрогнулась: господи, да вокруг нее - прошлое! Это осень 1812 года, москвичи покидают город... Что же наделала она! Теперь ей ни за что не свидеться с Алексеем!
От отчаяния Софья Дмитриевна горько заплакала.
Обе женщины что-то говорили ей, утешая, но она продолжала рыдать. В какой-то момент Софья Дмитриевна поднесла к лицу подаренный гусаром платок и, промокая слезы, крепко сомкнула веки...
И тогда случилось то же, что и в первый раз - она вернулась в потайную комнату!
6
Глаша смотрела на нее опустошенным взглядом. В нем не было ни испуга, ни потрясения, как и присущей человеку разумности. Похоже, осознание самой себя покинуло ее - только лишь Софья Дмитриевна исчезла из виду. Но и теперь, когда та очутилась на стуле снова, Глаша продолжала оставаться в состоянии отрешенности. До тех пор, пока Софья Дмитриевна не обнаружила у себя в руках бежевый платок и не вскрикнула от неожиданности. Только тогда Глаша очнулась, в глазах у нее всполошился страх. Отбежав в угол, она трижды наложила на Софью Дмитриевну крестное знамение.
- Барыня! - осевшим голосом молвила она. - Барыня, вы ли это?
Но Софья Дмитриевна ее не слышала.
- Посмотри, - растеряно показала она на платок, - и вещи оттуда переносятся...
- Да что же это происходит?! Объясните вы мне Христа ради! То пропадаете куда-то, то появляетесь...
И через паузу, притихнув, боязливо спросила:
- Вы, барыня, - ведьма?
Софья Дмитриевна ужаснулась ее предположению, точнее тому, что такое возможно подумать про нее, тогда как она - несчастная жертва какого-то загадочного явления! Конечно, сейчас же нужно открыться Глаше, тем более, что злополучная метаморфоза повторилась у нее на глазах, а значит не понадобится разубеждать Глашу в том, что Софья Дмитриевна сошла с ума.
- Что же получается, - подытожила ее рассказ Глаша, - как только человек здесь садится, он тут же переносится на старинную Мясницкую?
- Ты имеешь в виду прошлое? Но то время, в котором оказались мы с Алексеем Арнольдовичем, на прошлое не походило.
- Значит, вы были в будущем?! - изумилась Глаша.
- Мне страшно о таком даже подумать... - печально опустила взгляд Софья Дмитриевна, которая умолчала про надпись на одежде молодого человека. - Ничего я не желаю сильнее, - тихо продолжила она, - как только бы вернулся Алеша... К сожалению, мне неизвестно, что надо для этого сделать...
Но вдруг оживилась:
- Что же я говорю! Конечно, знаю! Это наподобие какого-то ритуала! Нужно встать напротив Почтамта и плотно закрыть глаза!
А в следующую секунду сникла:
- Но вряд ли он об этом узнает, потому что и мое знание - только случайность. Как он там? Что с ним?.. Остается лишь на Господа уповать!
- Ну почему же? - воскликнула Глаша.
Ей давно уже не было страшно. Теперь она стояла рядом с Софьей Дмитриевной посредине комнаты, то и дело бросая цепкие взгляды на стулья. - Можно снова попробовать попасть к Алексею Арнольдовичу. Чего бояться-то? Мы же знаем, как вернуться назад!
- Мы? - рассерживаясь от догадки, переспросила Софья Дмитриевна. - Я запрещаю тебе, Глаша, не только приближаться к стульям, но и заходить в эту комнату!
- Конечно, как прикажете, - с обидой потупилась Глаша, - только почему?
- Да пойми ты: совершенно неизвестно, в каких обстоятельствах можно оказаться! Вот, например, триста лет назад там, где сейчас Мясницкая, наверняка разъезжали на конях опричники. И любой из них, попадись ты ему на глаза, может схватить и умчать тебя неведомо куда. Ты уверена, что сумеешь благополучно освободиться и найти потом нужное место? А, скорее всего, ты его даже не сыщешь: Мясницкая тогда была, наверно, не Мясницкая, а Почтамта и дома Юшкова не существовало вовсе.
- Что вы такое, барыня, говорите! Опричники какие-то... Нечто когда-нибудь по Москве разбойники разъезжали?
- То-то и оно, что разъезжали... И еще много чего случалось!
- Так что же делать?
- Пойдем отсюда, - взяла Софья Дмитриевна Глашу за локоть.
Объяснение с ней, потребовавшее от Софьи Дмитриевны рассудительности, подействовало успокаивающе на нее саму. Теперь происшедшее не потрясало, как прежде, - ведь даже ужас, усмиренный разумом, становится только пережитым страхом.
Они прошли коридором в спальню. Софья Дмитриевна без особого труда нашла и нажала на оправе кнопку. Проем в стене тут же закрылся, и она увидела себя в зеркале. Во всем - от лица с темными окружьями глаз до подола платья, тяжелыми складками упавшего на пол, - сквозила какая-то застылость изваяния - изваяния скорби. Как же глубоко, до самой ее сути, вошла боль! Да и Глаша, всегда светлая, как лужок на солнце, выглядела, будто повисло над ней облако.
- Идем в гостиную, - сбрасывая оцепенение, сказала Софья Дмитриевна.
Потом спросила про кухарку:
- Мы одни дома? Где Клавдия?
- Так она в синематографе. Вы же ей еще утром разрешили пойти.
Софья Дмитриевна опустилась в кресло, на подлокотник которого - вспомнила она - еще утром присаживался Алексей Арнольдович, и сердце ее с болью вздрогнуло.
- Запомни, Глаша, она не должна ничего знать. И вообще, никто ничего не должен знать! Пообещай мне, что будешь молчать.
- Да вот вам крест! Разве ж я не понимаю? Только как быть с Алексеем Арнольдовичем? Его же на службе хватятся.
Софья Дмитриевна прикрыла рукой глаза.
- Иди, Глаша. Мне надо побыть одной.
Ничего иного не приходило на ум, как только сообщить об исчезновении мужа в полицию. Конечно, придется солгать, что вечером 2 января он вышел из дома и не вернулся. Но так лучше, нежели она объявит правду, и ее сочтут не в себе. Трудно представить, какие это может вызвать последствия. И самое страшное из них - разлучение с домом (не оставят же душевнобольную на попечение прислуги, а родные ее далеко). Но покидать теперь эту квартиру нельзя ни в коем случае! Иначе пропадет единственная возможность связаться с тем миром, где теперь Алеша.
7
Приехавший к вечеру следующего дня участковый пристав был вежлив, но угрюм.
- Кулик Василий Геннадьевич, - отрекомендовался он. - Прошу великодушно простить, однако мне теперь же надлежит выполнить ряд процедурных действий.
Все говорило в нем о неудовольствии заниматься этим пустым делом, да еще в Святки. Опыт подсказывал ему, что розыск коллежского асессора не даст, скорее всего, никакого криминального результата.
- Прошу садиться, - указала ему на стул Софья Дмитриевна.
- Сударыня, отчего решили вы, будто с господином Бартеньевым что-то случилось? Ведь он всего одну ночь отсутствовал. Тому может быть множество причин, вполне, между прочим, прозаического свойства.
Говоря это, Кулик с осторожностью располагал свое грузное тело на стуле, казавшемся ему довольно хрупким.
- Каких же, например?
- Ну, знаете ли - теплая дружеская компания, карточная игра...
- Вы хотите закончить женщинами легкого поведения?
Кулик одобрительно взглянул - ну вот же, умница, все понимаешь!
- Мой муж не таков...
- Конечно, конечно, - пробормотал он, и глаза его, словно столкнувшиеся с чем-то бесконечно знакомым, устало моргнули.
- А ко всему прочему, сегодня мы должны быть на Предводительском бале в Благородном собрании. Ни при каких обстоятельствах Алексей Арнольдович не допустил бы, чтоб пропустить его.
- Разумеется, разумеется... - взгляд его сонно помутнел, но Кулик тут же встрепенулся. - Ну-с, позвольте начать? Я хотел бы осмотреть все комнаты.
- Что ж, пойдемте. Однако это странно. Уж не думаете вы, что мой муж спрятался где-нибудь под кроватью?
- Не думаю, но таков порядок.
В спальне Кулик задержался перед зеркалом.
- Какое большое, - произнес он, проводя рукой по оправе.
У Софьи Дмитриевны звонко забилось сердце. Она даже испугалась, что Кулик его услышит. В следующее мгновение, конечно же, пришло осознание невозможности этого, однако легче ей не стало. Кулик, словно зная правду и изощренно оттягивая момент истины, все оглаживал и оглаживал раму. Софье Дмитриевне явилась ужасная мысль: "А вдруг ему, действительно, все известно?! Неужели Глаша успела проговориться?"
И тогда Кулик повернул к ней гладкое свое лицо:
- Ну-с, проследуем дальше?
Софья Дмитриевна остро испытала к нему неприязнь, которая стала еще больше, когда по завершению осмотра комнат, Кулик объявил:
- Теперь мне необходимо опросить вашу прислугу. С глазу на глаз.
- То есть в мое отсутствие?
- Прошу великодушно простить, - учтиво поклонился Кулик. - И тем не менее... Так сколько у вас человек прислуги?
- Горничная и кухарка. Как в каждом приличном доме.
- Превосходно, - скорбно поджал пухлые губы пристав, и Софья Дмитриевна мстительно подумала, что у него в доме, вероятно, не так. - Начнем, пожалуй, с горничной.
Софья Дмитриевна очень волновалась, пока Глаша беседовала с Куликом. Она рассчитывала, что когда ее место займет Клавдия, Глаша придет передать состоявшийся разговор, но ошиблась.
Между тем, пристав откланялся, сказав на прощание:
- Вы уж дайте знать, если господин Бартеньев объявится. Все-таки я рассчитываю на благополучное завершение дела.
В прихожей за ним глухо стукнула дверь, и в гостиную торопливо вошла Глаша. Возбужденным шепотом она произнесла:
- Барыня, я все подслушала... Я поэтому задержалась.
- Глаша, это дурно, что ты подслушиваешь!
- Конечно, дурно, - энергично согласилась она, - но это лучше, чем быть змеей, как Клавдия!
- Что ты такое говоришь?
Глаша настороженно обернулась.
- Как бы она нас тоже... не подслушала...
А ведь раньше горничная и кухарка всегда ладили между собой. Значит, и в самом деле, открылось что-то чрезвычайное.
Клавдия была женщиной с красивым лицом и пышным телом. При том, чем ей каждодневно приходилось заниматься, трудно не обзавестись налитыми бедрами и пухлой, раскидистой грудью. Правда, форм рубенсовской модели Клавдия еще не достигла. В сравнении с Глашей она не отличалась бойким характером, но и нельзя было назвать ее тихоней. Клавдия вела себя ровно, спокойно, разве что тушевалась только, когда Алексей Арнольдович обращался к ней с каким-нибудь пожеланием, например, отведать блинов или съесть борща (а готовила она превосходно!) Тогда в смуглость ее лица вливался медноватый оттенок, а темный взгляд еще больше темнел. Она, в конце концов, его отводила, склоняла черную головку и, ослепив белой стрелкой пробора, негромко отвечала: "Слушаюсь, Алексей Арнольдович".
Софья Дмитриевна, разумеется, догадывалась о причинах этой ее робости, но была спокойна: не во вкусе Алексея Арнольдовича пышнотелые красавицы. Хотя, что ж... То и дело случались неприглядные истории, когда хозяин заводил интрижку с прислугой, особенно, если та бывала не против. Трудно утверждать, что явление это отражало характерную особенность того времени, поскольку впоследствии прислугу сменили секретарши, а потом к ним, похоже, присоединились снова горничные и кухарки. Конечно, стать доминирующим самцом или нет, всегда зависело от индивида. Уверенная в глубокой порядочности Алексея Арнольдовича, Софья Дмитриевна не беспокоилась относительно Клавдии и мужа. Ну и потому еще, что та была не в его вкусе.
- Хорошо, Глаша, пойдем в кабинет Алексея Арнольдовича, там все расскажешь.
- Так вот: Клавдия заявила приставу - шепотом начала Глаша, но, оглянувшись на плотно закрытую дверь кабинета, заговорила приглушенным голосом, - что у нее с Алексеем Арнольдовичем ... что они с Алексеем Арнольдовичем ... были... - Глаша все не решалась закончить ужасную фразу, - были полюбовниками!
- Да она в своем уме? - воскликнула Софья Дмитриевна. - Какой вздор!
- Конечно, вздор! Только она еще сказала, что вы, Софья Дмитриевна, как про то прознали, так его и извели... Уж, не знаю, говорит, как барыня с Глашкой это сотворили, но их рук дело! Все, говорит, в тот вечер по квартире бегали, думали, что я в синематографе, а я лежала у себя в комнате - нездоровилось мне. Они потом в спальне чего-то делали, а когда в гостиную пришли, уговорились никому ничего не рассказывать.
- А что же пристав?
- Похвалил и велел за нами наблюдать. Если что, говорит, сразу беги ко мне... Наверно, надобно ей от места отказать.
- Ни в коем случае! Это только утвердит Кулика в его подозрениях. Не думаю, что он безоговорочно поверил Клавдии. Ведь логично допустить и оговор... оговор своей, так сказать, соперницы... Хотя, какая я ей соперница? Непостижимо! Такое возомнить может только психически больной человек!
- Вот она от своей несчастной любви умом и тронулась...
- Бедная...
- Софья Дмитриевна, вы ее еще и жалеете! Змея она подколодная!
- Не говори так, Глаша!.. Однако нам необходимо ее поостеречься.
Софья Дмитриевна встала, но, качнувшись, снова села на диван, обхватила себя руками за плечи.
- Зябко, - сказала она и потеряла сознание.
8
От случившейся с ней нервной горячки Софья Дмитриевна очнулась утром 16 января. Она лежала на диване в кабинете Алексея Арнольдовича и чувствовала себя вернувшейся из далекого далека. Оттуда дотягивались лишь смутные отражения лиц и голосов.
Доктор Остапенко с белыми усами и бородкой. "Ни в коем случае не беспокоить! Оставить лежать здесь!" - произносит он, и высокие ноты его натужного голоса таят в каких-то ватных клубах, пахнущих эфиром. Глашины конопушки; всхлипывая, она кладет ей на лоб холодное. Высокий тучный человек пытливо смотрит из дверей. Ах да, это же Кулик... А еще рядом больше нет Алеши...
Собравшись с силами, Софья Дмитриевна позвала: "Глаша!" и услышала, как бегут к ней, нетерпеливо приближаются увесистые ее шаги. На пороге Глаша замерла со счастливой улыбкой.
- Ну, слава богу! Мне вчера доктор так и сказал: на утро кризис должен миновать. Теперь дело пойдет на лад!
- Глаша, - протянула к ней руку Софья Дмитриевна, - спасибо тебе...
- Не надо, барыня, - попросила та, увидев у Софьи Дмитриевны слезинку на реснице, - а то я тоже сейчас заплачу...
- Хорошо, хорошо... А какое сегодня число?
- Так шестнадцатое января.
Софья Дмитриевна забеспокоилась:
- Что на службе Алексея Арнольдовича? Там знают о случившемся?
- Знают. Кулик сам к начальству ездил. До того, как пропасть...
- Пропасть? - недоуменно подняла брови Софья Дмитриевна. - Ты о чем?
- Мне, Софья Дмитриевна, много о чем нужно вам рассказать.
- Так скорее рассказывай!
- Вы только не волнуйтесь. И простите меня Христа ради, потому что из-за меня все случилось...
А произошло вот что.
Тринадцатого января, в полдень, когда жар у Софьи Дмитриевны ненадолго отступил и она заснула спокойным сном, Глаша вошла в ее пустую спальню. Глаша, конечно, понимала, что нарушает запрет, но слишком велик был для нее соблазн изведать полет во Времени. Именно полет, потому что само Время ее мало интересовало: занесет еще, не дай бог, к этим опричникам... Главное, с места не сходить и вовремя зажмуриться.
Увы, ничего замечательного в полете не было - просто как будто теряешь сознание. Да и как-то странно переместилась Глаша во времени, поскольку попала она вовсе не в прошлое. Судя по привычному виду Мясницкой и одежде прохожих, это было настоящее. Даже метель, все также вилась, посвистывая, вдоль домов.
- Аглая Спиридонова, если я не ошибаюсь? - услышала она справа от себя знакомый голос, умягченный интонацией вежливости. Глаша повернулась и увидела Кулика. - А я как раз к Софье Дмитриевне иду. Не изволите ли со мной проследовать?
"Зачем ему барыня в горячке? - подумала она. - А я ему зачем? Не понимаю. Похоже, ничего у меня не получилось: никакое это не перемещение во времени, а дурацкий сон". И она крепко зажмурилась...