'В натуральном виде счастье всегда выглядит убого...'
О. Хаксли, 'О дивный новый мир'
По идее, на улице ночь, только всем плевать - в подвале нет окон. Душно. Воняет потом. Пивом пахнет. Под потолком на шнуре болтается лампочка, электрический свет красит все желтым. Под лампочкой ринг.
Тощий в синем углу - Толик, банкир тридцати одного года. Рыжие кудри встрепаны, нервничает слишком сильно.
- Хлебнул бы разок для храбрости, - ворчит спустившийся бармен.
Я б тоже нервничал, когда в другом углу Виктор, коренастый дальнобойщик сорока двух, продавливающий пол. Кожаный жилет он вешает на канаты, обнажая красотку на спине. Виктор 'плывет', и ниже пупка ему лучше не давить. Им бармен доволен.
Противоположности объединяет женщина, и борются за нее.
- Лялечка, поднимись! - зовет судья.
Официантка с грацией и амплитудой стриптизерши перекидывает ноги через канаты. Она уже распустила светлые волосы и надела туфли на шпильках. Фартук похож на школьный. Качая бедрами, Ляля дефилирует к центру ринга, и пьяная толпа замирает. Роковым взглядом богиня обводит всех и каждого, прижимается чувственными губами к ладони и, томно прикрыв глаза, легким дуновением отправляет алый след в зал. Квартиру она купила на чаевые. Перевозбужденные зрители ревут. Одна за другой пивные кружки сталкиваются над головами, расплескивая содержимое. Брызги взлетают все выше, выше, и под самым потолком шампанское завершает фейрверк.
Судья оставляет Лялю под защитой вышибал-гекатонхейров и идет к бойцам.
Толик всячески вырабатывает адреналин: разминается, машет руками, прыгает с ноги на ногу, взвинчивает себя ударами в челюсть. Виктор просит у секунданта пол-литра темного, остудить мысли. Принесенную кружку льет на голову. Пиво стекает по усам, бороде - в рот ни капли.
- Вмажь ему! - кричит Ляля так, чтоб слышали в каждом углу.
Толик кивает, Виктор многозначительно ухмыляется.
- На глаза не давить, не душить, не бить по яйцам. Короче, не убивать и не калечить, - напоминает судья.
Синие перчатки ударяют по красным. Гонг.
- - -
- Мой папа работал крупье лет пять, - вспоминает Ляля, - а потом казино погнали в игровые зоны. Его начальник решил, что переезжать невыгодно, открыл сеть пивных. Наверно, большинство решило также, баров стало очень много, и их тоже погнали в спецзоны. Так папа оказался в Синь-сити. Встретил маму, она официанткой была. Через девять месяцев я родилась.
После боя все поднялись в бар, и теперь, за столиком из черного дерева на красных кожаных диванах, уже полчаса нежный банкир любуется отражением восковой свечи в карих глазах официантки.
- Ляля, вы прекрасны. Вот смотрю на вас, и пить совсем не хочется. Комок в горле, дышать трудно, - лепечет он, разливая красное полусладкое. - Но все-таки, сегодня такой день. За победу, давайте? За то, что мы вместе, - его тонкие пальцы бережно вкладывают бокал в ее руку.
- Давайте, - Ляля кивает. Она давно отключила сексуальность и теперь демонстрирует очаровательные ямочки на щеках. - Только, Анатолий, вы меня либо совсем не трогайте, либо сильнее. А то едва касаетесь, я щекотки боюсь. Пролью, не дай бог, на фартук.
- Секундочку!
Толик залпом осушает бокал, перебирается к Ляле, и правая рука крепко обнимает ее.
- Ах, вы мой банкир на белом Бентли! - она слегка отстраняется, придерживая его руку на талии. - К счастью, дракон был слишком пьян и не мог злодействовать.
- Да что вы, Ляля, алкоголь почти ни при чем. Я дважды в неделю посещаю фитнес-клуб, а он круглые сутки за рулем. И... - банкир наклоняется к ней, - я никак не мог позволить этому гоблину дальше лапать вас.
- Анатолий, не хвастайтесь, - она подносит палец к его губам и следит за дрогнувшими зрачками.
- Хочешь, я заберу тебя отсюда? - в ушах Толика стучит кровь. - Хочешь, поженимся?!
- У нас нет ЗАГСов, милый, - бровки трагично приподнимаются. - Чтоб никто не женился на пьяную голову.
- Я не пьяный! - Толик выпрямляется. - Но ведь на дорогах полно свадебных лимузинов.
- Все отмечать приезжают. Жениться нельзя.
- Ну давай доедем... не знаю... до Сибирской монеты? Там ЗАГСы точно есть.
- Нет уж. Ты проиграешь все, а меня бросишь. Домой вези!
- Как скажешь, любимая.
Свободная рука Толика разливает остатки вина, он хочет выпить на брудершафт. Но ее бокал в правой руке, его - в левой. Скрестить руки не удается. Неловкое движение, звон, и красное пятно расползается по фартуку.
- Ой! Надо застирать! - Ляля срывается с места, но Толик уверенно прижимает ее к дивану.
- Куплю новый, - шепчет он и целует, не дав ответить.
- - -
- Попался, - бармен в темном углу тихо, чтобы не спугнуть парочку, хлопает в ладоши.
Степану за пятьдесят. Седые брови - вся растительность на его голове. На щеке шрам. Черная футболка висит свободно, скрывая спортивную фигуру.
Мы сидим возле лавки, на которой растянулся нокаутированный. Доктор заканчивает осмотр.
- Ну как? Жить будет? - интересуется Степа.
- А что ему сделается? На голове шлем, на руках перчатки, в зубах капа, добить не разрешили. Все под контролем, не подворотня же, - врач зевает. - Скучно. Разве что, голова к утру заболит, - мерзко хихикает.
- Леш! - обращается ко мне бармен. - Довезешь, поставь ему пивка на тумбочку. Темного, как он любит. И что у нас завтра?
- Второе декабря.
- Отлично! Записку оставь, что это Международный день борьбы за отмену рабства. Пусть возвращается, - Степа разворачивается к вышибалам, - Вира.
Гекатонхейры поднимают Виктора за руки и за ноги и, скрипя половицами, тащат на улицу. Открываю входную дверь. Морозная свежесть бьет в ноздри, снежинки летят в бар. Весь город освещен, звезд не видно. На каждом пятом фонаре камера наблюдения. Недалеко от бара моя машина - серебристые Жигули шестой модели. На капоте ангельские крылья, наклейка 'Иисус любит тебя' на заднем стекле. Дополняет картину отражение вывески 'Рай' на крыше. Раньше бар назывался 'Калаш', но из-за домов небесного цвета вокруг и приятных воспоминаний клиенты окрестили это место раем. Прижилось.
- Вот смотрю я на них, Лешка, и понимаю, - Степа шутливо всхлипывает, указывая на парочку за столом, - сейчас они встанут, банкир откроет дверь, Лялька выйдет и никогда больше не вернется. Молодец она...
- Дурочка твоя Ляля, Степ.
- Дурой она будет, если вернется.
- Киса типичная. Корни волос красит темным, а в башке одни шмотки и салоны красоты. Она, поди, записи 'Дома-2.5' хранит и пересматривает.
Мы выходим на улицу, Степа даже куртку не заботится накинуть. Открываю заднюю дверь 'шестерки'.
- Ты не прав, - бармен хлопает меня по плечу. - Задумывался о конкурсах красоты? Сравнивать то, что дано природой, и нельзя изменить, глупо. Это состязание скульпторов. Только вместо камня женские тела.
- Дано тело и нужно отсечь-сбросить лишнее? - мотаю головой, сажусь за руль. - Чушь какая.
- Суть уловил, но все гораздо сложнее. Года три назад ты б ее не узнал. А обратил внимание, как она его окрутила? Шедевр.
- Да. Напоила. Молодец.
Вышибалы укладывают Виктора на заднем сидении. Тот сопит, даже не пошевелится.
- Она - женщина! - Степа разводит руками. - Она все спланировала год назад. Оставалось только дождаться подходящего банкира и пьяного дальнобойщика.
- Драку устроила она?
- Именно. Этот Виктор сначала к Татьяне Сергеевне приставал.
- К уборщице? Она ж старая толстая тетка в потасканном платье.
- Для приезжих любая женщина - Афродита. У нас же сказочный город. Но легким движением бедра Ляля переключила внимание на себя.
- Обалдеть.
- Люблю за ней наблюдать...
В баре включают караоке, доносится Лялин вокал.
- Демонстрирует, - Степа ухмыляется. - Ты погоди, Леш, она еще певицей станет.
Он протягивает руку в окно, и мы прощаемся.
Заводится машина, шумит включенная рация.
- Восьмой от 'Рая' к 'Новому повороту'.
- Здравствуйте, Алексей! - голос почти детский. - Мы рады приветствовать вас на нашей волне. На часах двенадцать сорок пять, температура - минус двадцать. Все по-старому, а у вас как? Новая ночь - новый дальнобойщик в багажнике?
- Привет, Анжелочка. Конечно, кому еще этот мотель сдался. А Вика где?
- Болеет Вика, отгул взяла.
- О, блин. А что с ней?
- Да простыла. Горло болит, говорить не может. Я за нее. Леш?
- Слушаю.
- Можешь через Зеленую поехать? Там еще один снусмумрик в сугробе возле четвертого зарылся.
- Конечно. Мне ж за это платят!
Сворачиваю к выкрашенным в зеленый домам. Пьяные на белом снегу всегда легко заметны, пускай даже припорошило слегка. Наверное, природа постаралась. Естественный отбор. Например, зимой, когда высок риск переохлаждения, выживают самые заметные.
Доезжаю. Это у Анжелы на экране 'снусмумрик', а вблизи дядька воняет так, что лучше проверить пульс. Вроде, жив. Судя по документам, его пятизвездочный отель находится на Оранжевой улице. Это ж как надо насинячиться, чтоб не отличить Оранжевую от Зеленой? Какие черти его укусили? Затаскиваю лишние триста пятьдесят рублей в 'шестерку', усаживаю спереди. Пристегиваю, чтоб не болтался. 'Новый поворот' в конце Красного проспекта, так что по пути.
- - -
'В Синь-сити температура опустилась ниже сорока градусов и продолжает падать', - сквозь помехи выплевывает радио.
Спасибо за оптимизм, родимое. С трудом продираю глаза. Зеленые цифры на часах показывают шесть утра. Оделся, не выбираясь из-под одеяла. Встал, но еще не проснулся. Желудок отказывается принимать новую пищу, взамен предлагая вернуть старую. Волевым усилием допиваю кофе, хотя ни капли не бодрит и не греет. Мясным ножом соскребаю лед с окна. Серое небо не роняет на землю снег. Ветру не с кем играть, и он спит. Столбик термометра съежился до минус сорока пяти. На дорогах нет ни души. Решаю больше не бриться, с этого дня опускаю бороду. Наверное, потому и не бывает женщин-полярников - все, кому хватает растительности, в цирке. Чайник свистом зовет греть руки над паром. Теплыми пальцами растираю побелевший нос. Не давая рукам остыть, торопясь, надеваю перчатки и с кружкой кипятка бегу открывать заледеневшую машину.
Кажется, что дома вокруг синие именно из-за погоды. В окнах тишина. Для полноты чувств начинается изжога. Включаю рацию.
- Восьмому одиноко. Прием.
- Доброе утро, Леш... - шепчет Анжела.
- Привет, Анжелочка. Тоже не выспалась?
- Ага, еще бы пять минуточек... Замерзла, зарылась в кучу грелок. Кстати, с Международным днем мигрантов тебя.
- Уже? Спасибо, родная. Неожиданно подкрался. Только вчера, кажется, день ракетных войск стратегического назначения отмечали.
- Его и отмечали вчера. Сегодня все отсыпаются.
- А я думал, в теплые края мигрировали.
- Кстати да, больше половины гостей уехало, новые не поступают.
- Значит, нет никого? Зря просыпались?
- И не говори. На мониторчиках никого, можешь домой возвращаться. Досыпай, пока не врезался.
- Спасибо, Анжелочка! Ты святая.
Гребаные батареи на глазах покрываются инеем. Чертово радио что-то прожужжало напоследок и отправилось в ад. Хоть бумажные книги доступны всегда. Лежу под кучей одеял и дочитываю дурацкий 'Лёд'. Одна лишь ярость согревает. Вот Степе везет: в 'Раю' теплый камин и громадная плазма на стене. Я б дернул к нему, да из-под одеял никак не выберусь. Едва книга заканчивается, подтаскиваю поближе металлическое ведро. Кидаю туда 'Лёд' и превращаю его в пламя. Книга разгорается быстро. Все-таки есть в ней какая-то изюминка. Очень хорошая, теплая вещь. Только благодаря ей ко мне и возвращается способность ходить по квартире.
Мясной нож перебрался на подоконник. Отскребаю окно - температура упала до минус пятидесяти. Зимнее безмолвие.
Вдали что-то чернеет. Хватаю бинокль, всегда лежащий у окна, и пятно в линзах обретает руки с ногами. Кроме 'Ангелов-хранителей' пьяными никто не интересуется, спешат пройти мимо. Жалеют время, брезгуют или считают себя не вправе отвлекать лежащих от столь необычных занятий. Вся надежда на нас. Чего там Анжела говорила о праздниках? Мигрант что ли? Нормальные люди дома сидят, телевизор смотрят, а он понаехал.
Всех, кто устраивается на работу в Синь-сити, в первую очередь обучают именно этому. В черную спортивную сумку пихаю пол-литровую бутыль водки. Следом отправляю серебристый литровый термос с горячим зеленым чаем и желтую пластмассовую воронку. Надеваю три свитера, трое штанов, по два колючих шерстяных носка на каждую ногу, вокруг лица плотно наматываю шарф, перчатки под варежками, небольшая шапка на меху, с трудом застегиваю пуховик, натягиваю капюшон. Движения скованы. О том, чтобы головой вертеть, нет и речи. Так, наверное, чувствовали себя первые водолазы в массивных металлических скафандрах. Мудрые глаза - единственная не мерзнущая часть - через узкую щель экзоскелета изучают меня в зеркале.
Вдох.
Выход.
Движения тяжелы и неуклюжи. Уши заполняет шумное дыхание. Осматриваю белую пустыню вокруг. Еще бы кто повесил глобус над головой, и можно как в детстве играть в такой маленький, но такой огромный шаг. Допрыгать до звездно-полосатого флага, выдернуть его, сломать об колено и воткнуть наш. Но даже если космический скафандр дарит подобные ощущения, без водолазов тоже не обошлось: мне далеко до легкости лунной походки, ноги вязнут в искрящихся на солнце сугробах.
Серебристое порождение АвтоВАЗа с ангельскими крылышками на капоте отказалось портить зимний воздух выхлопами и не завелось.
Что за беспощадная тварь вынесла в далеком прошлом вердикт 'Сибиряк - значит лыжник'? Нехотя плетусь домой. Долго роюсь на балконе, пока не нахожу среди досок и цветочных горшков лыжи с ботинками сорок шестого размера. Детские металлические санки веревкой привязываю к поясу. Они гремят в подъезде.
Последний раз ходил на лыжах в школе. Это на велосипеде, однажды научившись, не разучишься никогда. С лыжами не так. После длительного перерыва техника значительно хромает. Хоть в сугробах не тону. Кое-как классикой добираюсь до клиента. Мордой в сугроб, мужик растянулся чуть живой. 'Чуть живой' - в хорошем смысле слова, храпит. Переворачиваю клиента на спину, втыкаю в зубы воронку, достаю пол-литру - замерзла. Заправляю спящего чаем. Растапливаю снег, набившийся ему в рот. Затаскиваю тело на санки, и мы движемся к Степе.
Вдоль дороги стоят брошенные машины. Заметенный снегом свадебный лимузин выглядит символом конца света. Забытая роскошь. Того и гляди, начнем деньгами костры разводить. Впрочем, такие мысли не мешают изредка поглядывать на клиента и мечтать о том, чтобы взять с него в два раза больше за доставку.
От дыхания мокнет шарф. От постоянного движения тело нагревается. Становится жарко, третий свитер оказывается лишним. Капли пота катятся по спине. Нет, все-таки за доставку без машины можно взять и в три раза больше.
Сильный порыв ветра опрокидывает на спину и мгновенно, не дав опомниться, волна снега накрывает нас. Когда прихожу в себя, вьюга уже стихла. Снег набился за шиворот, под рукава и в нос. Протираю глаза, отплевываюсь. Перебираю веревку от санок в руках, нахожу клиента. Отряхиваю его от снега. До 'Рая' добираюсь потным, небритым, уставшим как черт. Меня трясет от холода. Заперто.
- Степа! - ору дурным голосом. - Открывай!
Минутой позже из-за двери доносится осторожный голос бармена.
- Лешка, ты что ли?
- Я, Степ! Я! - пинаю дверь пятками. - Открывай!
- Я уж думал, кто-то из клиентов, - он чуть оживился. - Леш, извини. Не могу.
- Ты... Какой извини? Ты че, оборзел? - срываю горло. - Тут минус пятьдесят, клиент стынет! Машина не завелась, на санках тащил. Вспотел, как лайка на Аляске. Пусти, гад!
- Мы дверь утеплили: щели ватой заткнули и сверху скотчем прошлись. Ее открывать полчаса.
- Открывай, фашист! Мы тут окочуримся нафиг! Я же с гостем, блин! Тебе не простят! Тварь!
За дверью шепот, возня. Трещит отрываемый скотч. Снимаю лыжи.
- Татьяна Сергеевна, неси водку, - командует Степа. - Леша, ты меня еще слышишь?
- Открывай! - поднимаю лыжи со снега.
- Заладил одно и то же. Дверь я разблокировал. На счет три готовься.
- Не могу!
Вышибаю ногой врата 'Рая'. Степа летит к барной стойке, задевает уборщицу в клетчатом фартуке с подносом в руках, и открытая водка, вращаясь, взлетает к бревенчатому потолку. Шумным порывом ветра меня вталкивает внутрь. Скотч и вата разлетаются по бару, часть сгорает в камине. Разгерметизация. Степа кричит, что я дурак. Глаза еще не привыкли к темноте помещения. Отшвыриваю лыжи подальше к столикам, хватаю веревку от санок и втаскиваю пьяного. Бутылка приземляется. Вдребезги. Татьяна Сергеевна вовремя оказывается рядом и захлопывает дверь. Еще одна душа спасена.
- - -
Под столом, на котором лежал клиент, теперь лужица растаявшего снега. Дверь снова запечатали. Мужика оттаяли, раздели, натерли и напоили, одели в сухое. Он стал похож на мужчину. Представился Сашей и начал слоняться по бару, размеренно шаркая тапочками.
Частота, с которой Саша сжимает руками голову, красноречиво говорит, что глаза у него красные далеко не из-за отражающейся в них мебели. Промокшая одежда висит на веревочке у камина.
Всего нас в баре греется одиннадцать человек и одна женщина. Татьяна Сергеевна, к счастью, никакого отношения к религии не имеет, и не является религиозной фанатичкой, говорящей о каре божьей, что постигла нас за грехи наши, да за спаивание русского народа. Покаяться не предлагает. Сидит, задумчивая, в углу, никого не трогает. Тихо у нас.
- Бармен, - Саша подходит к стойке. - Умри, но не сейчас. И побольше, - кривится в гримасе.
- Плохо? - в попытке завязать разговор, сочувствую я.
- С понедельника бросаю курить! - отвечает он, не рискуя поворачивать голову.
- Почему курить, а не пить? Где связь?
- Не все сразу. Тем более, не в этом городе. С января попробую... - его клонит вперед, руки упираются стойку. - После праздников.
Поднимаю глаза на Степин календарь, где вообще нет черных чисел, и на каждый день по два-три повода отметить.
- Удачи.
Степа колдует над пивной кружкой. Вертит бутылки с известными лишь ему жидкостями. Красное смешивается с зеленым. Облаком в кружке расходится синька. Руки совершают загадочные пассы. С губ слетают заклинания. Одной только пентаграммы под кружкой не хватает. В конце бармен поджигает коктейль.
- Ваш 'Умри, но не сейчас'.
- Спасибо, - аккуратно Саша удаляется к пустому столику, где склоняется над горящей кружкой и греет руки. То, что остается на донышке, он выпивает.
Это ж надо, так деньгами сорить... Надо было не в пять, а в десять раз больше за доставку брать. Захмелевший и заметно развеселившийся Александр начинает пританцовывать и мурлыкать что-то из юности. Теряя тапочки, кружится до Степы. Стучит пустой кружкой о барную стойку и требует повторить заказ. Каждый слог Саша поет громче и увереннее предыдущего. Постепенно до меня доходит смысл слов, если он в этой песне вообще присутствует. Наконец, со словами 'Если на стене висит плазма, она должна показывать!', Саша хватает пульт и включает караоке. На экране загорается 'Bon Jovi - Last Cigarette'.
- Дискотека нулевых, - комментирует Степа.
- Хорошая песня всегда актуальна, - шепчу в ответ. - Только в ней никто курить не бросает. Там девочка с мальчиком расстаются.
- Ты же не знаешь, по какому поводу он напился и вышел на улицу в такую погоду.
Поет Саша из рук вон плохо. Горло опухло, нос заложен, а уши не оправились после того, как в детстве по ним проехала армия медведей на катках.
- Тебе не надоедает, Степ? Позвал бы хоть ради интереса нормальных исполнителей.
- Да пробовал я как-то, Леш. Позвал группу... 'Димыч'. Знаешь таких?
- Рокеры?
- Ага. Солист у них, Димыч, - брутальный мужик под полтора центнера. Тысячу лет не видел бритвы и ножниц. Где кожа - там пирсинг. Кажется, что даже воздух вокруг него пропитан роком. Ну, приехали они. Перепились. Почти сразу угробили инструменты и потом караоке орали на отрыжке про Черного ворона.
- Пели как привыкли. А поспокойнее кого?
- Попсу что ли? К женщинам пристают, мужчинок обзывают. В Синь-сити отдыхать приезжают, одни мы работаем. Так что слушай караоке.
Татьяна Сергеевна выходит из транса, приближается к нам и просит включить на погоду.
Сколько себя помню, никогда раньше не видел прогнозов погоды на большом экране. Да лучше бы и не смотрел.
Поначалу все складывается хорошо: красивую блондиночку в облегающем платье удается рассмотреть до мельчайших деталей - мужики аплодируют, безграничная карта Родины вселяет национальную гордость - по щекам патриотов катятся слезы. Но исполинский атмосферный фронт, идущий к нам, а также цифра шестьдесят размером с ладонь и синяя стрелка вниз уничтожают волю к жизни, как танцор твиста - окурок.
В эту минуту рука уборщицы ложится на мое плечо.
- Лешенька, сынок, выручай.
- Что такое?
- Да внук у меня гостит. Я его утром дома оставила, нечего ребенку на пьяниц глазеть. Теперь жалею. Дома, наверное, холодно.
- У меня даже батареи инеем покрылись.
- Кошмар какой, - охает она. - Можешь Антошку сюда привести? Я не смогу. Да вообще никто не сможет - один ты по погоде оделся.
Этого я и боялся.
- Сколько ему?
- Девять.
- Как я его по улице потащу?
- А в шкафу одежды полно - упакуй ребенка получше. Здесь тепло, телевизор показывает.
- Идти далеко? - спрашиваю осторожно.
- Да что ты, пятый дом вверх по улице. Ноги не те, чтоб далеко устраиваться.
Одежда еще не просохла, ну да черт с ней. Я стал умнее, и надеваю лишь два свитера и двое штанов - согреюсь при движении. Варежки одни, ключи от квартиры Сергеевны звенят в правой. Помаленьку привык к лыжам. Техника далека от совершенства, на олимпиаду по-прежнему не возьмут, но бежать стал быстрее и гораздо легче. Может, просто лыжи смазал.
Дом уборщицы нашелся легко. В подъезде гуляет ветер, кто-то не закрыл окна. Сине-белые стены просвечивают под инеем. Звонок не работает. Стучу в обитую деревом дверь. Мальчик не подбегает и не спрашивает: 'Кто там?'. Вытряхиваю из варежки ключи.
Внутри тишина. Только санки гремят, привязанные к поясу, и под ногами хрустит как на улице. На веревках в ванной одеревеневшее белье в розовый горошек. Не поворачиваются краны. В унитазе лед. На кухне натыкаюсь на стол, придвинутый к холодильнику. Пестрые пледы накиданы сверху, свисают до пола. Щели зажаты прищепками. Стучу по крыше домика.
- Антошка, Антошка, собирайся в дорожку!
Молчание. Задираю покрывала - бледный рыжий мальчик спит, завернувшись в пуховые одеяла. Допускаю, что рыжие не загорают, но даже альбиносы, сдавшие кровь, румянее. Среди колбасных оберток и хлебных крошек разбросаны маленькие красно-синие человечки с черными пауками на груди. Ребенок всухомятку наелся, наигрался и уснул. А спать нельзя. Расталкиваю мальчика, из крышки термоса отпаиваю горячим чаем. К Антошке возвращается цвет.
- Согрелся?
- Да. А вы кто? - он приходит в себя.
- Считай, что я тебя спас, - скромничаю в ответ.
- Спасибо, - рот еще плохо слушается. - Вы супергерой?
- Смешной. С чего ты взял?
- У вас на лице маска, чтоб никто не видел лица. Но раз вы не вор, и спасли меня, значит, вы - супергерой. Как Спайдермен.
- Маска - это шарф с капюшоном, что ли?
- Тогда снимите шарф, вы же в доме.
- Не могу. В твоем доме очень холодно. Нос замерзнет и отвалится. А если плюнуть - упадет льдинка, - рот закрыт, пытаюсь изобразить процесс руками.
- Значит, правда Спайдермен, - мальчик скрещивает руки на груди и уверенно кивает.
- Да брось ты. Спайдермен - совершено не сибирский персонаж. У него тонюсенькая одежда - замерзнет на улице. И в нашем городе нет высоких домов, ему прыгать негде. Если так хочешь, зови меня Сибирьмен.
- А с чем борется Сибирьмен?
- С холодом! - протягиваю очередную крышку чая. - Допивай, и пошли тепло одеваться, - я ухожу в комнату к шкафам.
- Мы куда-то собираемся? - кричит мальчик через стенку.
- Конечно. Твоя бабушка попросила, чтоб я забрал тебя к ней на работу, - вытряхиваю одежду из шкафов, ищу подходящее. - Там на стене висит телевизор. Огромный, как в кинотеатре! Возле дверей горит камин и всех согревает, - возвращаюсь с кучей тряпок. - А сейчас мы все это на тебя наденем!
- Только не девчуковое!
- Не хочешь отморозить задницу - потерпишь. Юбок не предлагаю, в них поддувает. А перешивать пуговицы не собираюсь.
Разноцветный кулек с мальчиком кладу на санки.
В Синь-сити привыкли к белым ночам и забыли, что наш свет - электрический. Фонари больше не работают. Пока собирались, стемнело. Звезды попрятались за облаками.
На пути назад, так же неожиданно, как в прошлый раз, налетает вьюга. 'Держись, Антоха!' - кричу кульку и иду на рекорд для непрофессионалов. Раз-два, раз-два, как в старом мультике. Главное не сбиваться с ритма. Следует признать, что даже кандидат в мастера спорта - не соперник для ветра. Но надежда умирает последней. Толчок в спину, и пуховик со штанами раздувает парусом. Я отрываю от земли палки и скольжу. Неумело маневрирую между препятствиями. Перепрыгиваю кусты. Взлетаю на кочках. Лыжи то разъезжаются, то наезжают одна на другую. Постепенно, вьюга обгоняет. Снег бьет по щекам, лезет в глаза. До 'Рая' рукой подать, когда меня подбрасывает на очередной кочке, переворачивает и окунает лицом в сугроб. Кулек падет рядом. Ветер стихает.
Переворачиваюсь на спину, протираю глаза. Три черные 'шестерки' с ангельскими крыльями и надписями про Иисуса клином проезжают мимо. Сзади по спойлеру. Стекла тонированы, шоферов не разглядеть. На крышах вращаются штуки, похожие на искрящиеся волчки. Когда тройка удаляется, возвращается вьюга, и новая волна снега накрывает нас с Антошкой.
- - -
Кулек получился достаточно герметичным, и мальчик совсем не промок. Он проспал весь вчерашний день, теперь сидит у телевизора. Моя одежда снова сушится над камином.
Сижу за барной стойкой под приглушенным на ночь светом. Степа угощает горячим кофе с коньяком. Коньяк противный, водка лучше. Кофе горький, даже сахара нет. Каждый глоток пробирает до костей. Спазмы разгоняют энергию к кончикам пальцев.
- До дна пей, - улыбается бармен, - а то уши отвалятся.
- Слушай, Степ, ты не в курсе, что за фигня творится на улице?
- Зима подкралась неожиданно. Или о чем ты?
- Никогда раньше температура ниже сорока не опускалась. Что-то происходит.
- Потерпи. Дров хватит на зиму, еда в подвале. Продержимся, пока наверху примут меры.
- Степ, электричество, судя по всему, есть только у тебя. В любой момент оно может пропасть. А наверху про нас вряд ли знают. Все нормальные люди давно разъехались.
- И что предлагаешь?
- Заметил я кое-что, пока мальчика вез, - перегибаюсь к бармену через стойку и говорю шепотом. - Три черных 'шестерки' еще катаются по городу. Судя по крыльям на капоте - наши, ангельские, но выкрашены в черный. Ни одна машина не заводится, а эти ездят. На крышах какие-то искрящиеся волчки. И, самое интересное, перед их приближением началась вьюга. Затем перестала, а когда машины проехали мимо нас с Антошкой, снова началась.
- Считаешь, они как-то связаны с погодой? - Степан осушает рюмку водки и жмурится.
- Есть подозрение.
- Ну, давай проверим, - кивает он. - Я на улицу не выйду. Это ты оделся тепло, а я в чем вчера пришел, больше нет ничего.
- Я окоченею в засаде ждать.
- Следуй за мной.
Он хватает меня за руку и тащит в подвал. Двери закрывает изнутри, чтоб не вошли посторонние. Сотню раз я спускался по этой лестнице смотреть на пьяные драки. Количество ступенек и самую скрипучую из них знаю наизусть. Щелкает выключатель, и над рингом загорается желтая лампочка. Сегодня в подвале пусто. Я впервые вижу серую плитку пола. Вижу ящики с алкоголем, расставленные вдоль стен. В дальнем углу ведро со шваброй. Степа ведет меня к рингу.
- Ты меня побить хочешь? - интересуюсь у него.
- Толкай, - бармен упирается в синий угол.
Мне всегда казалось, что ринг накрепко прикреплен к полу, но мы легко сдвигаем его на два метра. Из-под ринга появляется люк.
- Это еще что за?..
Степа прижимает палец к губам и откручивает тяжелую крышку. По лестнице мы спускаемся в белую просторную комнату, о существовании которой я никогда не догадывался. Многочисленные полки заставлены тушенкой и сгущенкой. По углам бочки с чистой водой.
- Бомбоубежище? - недоумеваю я. - Все это время ты прятал под баром бомбоубежище? Да здесь еды на год!
- И автономный источник энергии, - кивает Степа. - Но это еще не все.
Он отодвигает один из шкафов, за которым появляется металлическая дверь. Последняя комната хранит ящики с оружием. Пистолеты, винтовки, автоматы, море патронов, бронежилеты, гранаты и два огнемета.
- Господи, Боже! - наверное, дети в магазине игрушек чувствуют себя так же. Не пострелять из чего-нибудь - смерти подобно, - Ты к войне готовился?
- Как раз наоборот, Леш. До Синь-сити на этом месте была военная часть.
- Как же они забыли оружие?
- Ну... - Степа чешет лысый затылок, - не совсем забыли.
- Ты здесь служил?
- Да брось. С тех пор черти сколько воды утекло. Старый я для такого. А вот тебе эта красота может пригодиться, - он протягивает мне 'калаш'.
- Нет, Степ, я не могу. Круто, конечно, но я не попаду. Единственный раз в жизни стрелял по банкам из воздушки у друга на даче. В пятом классе.
- Чем же ты в детстве занимался?
- В снежки играл.
Ни слова не говоря, Степа протягивает гранаты.
- И огнемет возьми, - поднимает один из них, - вдруг похолодает. Если в такой зиме виноваты 'шестерки', ты знаешь, что нужно делать.
Сибирьмен борется с холодом. Бронежилет, свитер и пуховик - мой экзоскелет. Неожиданность - мое преимущество. Подобно смерти, я двигаюсь бесшумно и быстро. Не знаю, есть ли система в перемещениях 'шестерок', и где их искать. Замираю на фиолетово-красном перекрестке, смотрю на часы. Циферблат мысленно делится на четыре части: секундная во второй четверти - вправо, в четвертой - влево, в третьей - назад. Я мотаюсь по городу, не давая телу остыть. За полдня успеваю проголодаться, но возвращаться с пустыми руками нельзя. Наконец, встречаю вьюгу. Несколько предыдущих оказались настоящими, никак не связанными с троицей. Прижимаюсь к земле и замираю. Порыв ветра, и тонна снега взлетает, будто в игрушке-сувенире с жидкостью и белыми хлопьями. Так же быстро снег оседает. Три 'шестерки', как и ожидалось, клином проезжают мимо меня. Вижу, как за их спинами из конца улицы накатывает волна снега. Совершенно точно, эти демоны всегда в эпицентре вьюги. Чего они хотят?
Я даже не знаю, кто за рулем. Поднимаюсь и кидаю гранату под задницу одной из машин апокалипсиса. Тишину разрывает гром. 'Шестерка' подпрыгивает и умирает. Искрящийся волчок разлетается на куски. Самая главная машина резко разворачивается и прет на меня. Вторая граната пробивает ей лобовое стекло. Прыгаю в сторону. Жигули виляют, врезаются в столб. От взрыва машину раздувает как фугу. Водитель равномерно распылен по салону. Третью шестерку метким броском превращаю в девятку. Перевернута. Облако дыма рассеивается. Подхожу к горящей груде железа и вижу, как из покореженной машины, кашляя, выползает черноволосая девушка с серьгой в носу. Вся в крови.
- Вика, черт тебя дери, ты ж болеешь!
В ответ она кашляет и переворачивается на спину. Волчки перестали искриться. Я подношу огнемет к лицу больной.
- В чем дело, снежная королева? Чего удумала?
- Ненавижу этот Пьяньград, - часто переводя дыхание, выдавливает она.