Стена. Она не казалась нужной здесь. Она была построена из грубо обработанных, нешлифованных камней. Взрослый видел через неё, а ребёнок мог бы запросто перелезть. Where Там, где стена пересекала дорогу, вместо ворот она переросла в линию в пыли, в теории, ограничивая проход. Но теория оказалась реальной. Она была необходима. На протяжении семи поколений в мире не было ничего более важного, чем эта стена.
Как все стены эта была двусмысленной, двусторонней. Что было снаружи и что было внутри зависело от того, с какой стороны находился наблюдатель.
С одной стороны, стена закрывала шестидесятиакровый пустырь, который назывался Порт Анарреса. На пустыре было пару подъёмных кранов, площадка для ракет, три склада, гараж для грузовиков и небольшой жилой посёлок. Он был старый, грязный и мрачный; в нём не было ни садов, ни детей; там определённо никто надолго не оставался, не говоря уже о том, чтобы жить. НА самом деле этот был, в общем-то, карантин. Стена закрывала не только посадочное поле, но и корабли, которые приходили из космоса, людей, которые прибывали на кораблях, а также миры, из которых они прибывали, и остальную часть Вселенной, оставляя Анаррес снаружи, свободным.
С другой же стороны, стена закрывала Анаррес: целая планета была за стеной, огромная тюрьма, закрытая от других миров и людей, в карантине.
Много людей шли по направлению к посадочному полю или стояли там, где стена пересекалась с дорогой.
Жители города Аббенэй, который находился неподалёку, часто приходили сюда в надежде увидеть космический корабль или просто для того, чтобы посмотреть на стену. В конце концов, это была единственная ограничительная стена в этом мире. Нигде больше нельзя было увидеть знак "Не пересекать". Молодёжь приходила и лежала на стене. Они подходили к стене; они садились на неё. Часто они приходили компаниями посмотреть на разгрузку грузовиков на складе. Иногда можно было даже увидеть грузовой корабль.
Они прилетали только восемь раз в год, необъявленными, только чиновники, работавшие в Порту знали время прибытия, поэтому, когда наблюдателям везло увидеть корабль, они очень радовались сначала. Но они садились, и корабль садился, огромная чёрная башня в путанице подвижных кранов, далеко в поле. Потом пришла женщина из одной из бригад склада и сказала: " Мы закрываемся на сегодня, братья." Она носила повязку Охраны, явление почти такое же редкое, как и космический корабль. Это вызывало интерес. Но хоть её тон и был спокойным, он был решительным и жёстким. Она была мастером своей бригады, и если бы её провоцировали, её прикрыли бы рабочие из бригады. В любом случае больше было не на что смотреть. Пришельцы, инопланетяне прятались в своих кораблях.
Для Охраны это тоже было скучное зрелище. Иногда мастер мечтала о том, чтобы хоть кто-нибудь попробовал пересечь стену, пришелец на лёгком корабле-прыгуне, или ребёнок из Аббенэй, пытающийся прокрасться, чтобы поближе посмотреть на корабль. Когда что-нибудь случилось бы...
Капитан грузового корабля Задумчивая спросил её: "Вся эта толпа на мой корабль?".
Мастер посмотрела и увидела, что перед воротами собралась настоящая толпа, сто или больше человек. Они стояли, просто стояли, стояли так, как люди стояли возле пищевых конвейеров во время Голода. Это напугало мастера.
"Нет. Они... а, протестуют," сказала она на своём медленном и ограниченном Иотическом. "Протестуют против, а, вы знаете. Пассажир?"
"Они ждут того мерзавца, которого мы должны забрать? Они хотят остановить его или нас?"
Слово "мерзавец", непереводимое на язык мастера, ничего ей не говорило, кроме какого-то инопланетного обозначения людей её расы, но ей не нравилось это слово или тон капитана, или сам капитан. "Не могли бы вы смотреть за собой?" спросила она холодно.
"Да, конечно! Просто остальная часть груза останется на борту вместе с мерзавцем-пассажиром. Никакая толпа Одиев не должна причинить нам вреда." Он похлопал по предмету, который носил на поясе, металлический сигарообразный прибор, и надменно посмотрел на безоружную женщину.
Она холодно посмотрела на металлический предмет, который, как она знала был оружием. "Корабль будет загружен к двум часам дня," сказала мастер. "Держите свою команду в безопасности на борту. Взлёт в четырнадцать сорок. Если вам нужна будет помощь, оставьте сообщение в Наземном Контроле." И она ушла быстрее, чем капитан смог что-либо сказать. Злость сделала её более жёсткой по отношению к своей бригаде и толпе. "Очистите проезд!" приказала мастер, когда подошла к стене. "Сейчас прибудут грузовики, и кто-нибудь попадёт в больницу. Расступитесь!"
Мужчины и женщины спорили с ней и друг с другом. Они продолжали ходить по дороге, и некоторые порывались проникнуть внутрь, за стену. Но в общем, они более или менее очистили дорогу. Если мастер не знала как управлять толпой, то они не знали как быть ней. Члены сообщества, а не элементы коллектива, их не двигало массовое чувство. Так же , как они не ожидали, что команды могут быть такими резкими, они не знали, как это - не подчиняться им. Их скудный опыт в подобных вещах спасал жизнь пассажиру.
Некоторые из них пришли сюда, чтобы убить предателя. Остальные пришли сюда, чтобы не дать ему покинуть планету, или выразить своё несогласие с ним, или просто, чтобы посмотреть на него; и все эти остальные преграждали путь грубым и агрессивным целям убийц. Ни у одного из них не было огнестрельного оружия, но у некоторых были ножи. Осада для них значила физическое нападение; они хотели получить предателя в свои собственные руки. Они ожидали, что он прибудет в машине, с охраной. Пока они пытались проинспектировать грузовик с продовольствием и споря с его разъярённым водителем, человек, которого они искали пришёл по дороге пешком, сам. Когда они его узнали, он был уже на полпути к кораблю под защитой пяти Охранников. Те, которые хотели убить его, решили, что догонять его слишком поздно, а забросать камнями не так уж и поздно. Человек, за которым они охотились, был несильно ранен, а вот двухфунтовый булыжник попал в голову одного из Охранников, и убил его на месте.
Люк корабля закрылся. Охранники возвращались, неся своего мёртвого товарища; они не пытались остановить лидеров толпы, которые бежали к кораблю, хотя мастер, побелевшая от шока и злости, проклинала их, когда они пробегали мимо. Возле корабля разбросанный авангард толпы остановился в нерешительности. Тишина корабля, внезапные, резкие движения посадочных амортизаторов, странная, выгоревшая земля вокруг, ничтожность человека здесь, сбило их с толку. Резкий выхлоп пара или газа из чего-то, подсоединённого к кораблю заставил некоторых отступить; они тревожно посмотрели на сопла, их чёрные, широкие туннели простирались над головой. Сирена предупреждающе загудела на всё посадочное поле. Сначала один, а потом и второй человек повернули к воротам. Никто их не останавливал. Минут через десять поле было свободно, толпа рассредоточилась по дороге к Аббенэй. В конце концов, ничего, в общем, и не случилось...
А в это время внутри Задумчивой было оживлённое движение. С того времени, как Наземный Контроль запустил обратный отсчёт, все обычные дела должны были выполняться в два раза быстрее. Капитан приказал привязать ремнями и закрыть пассажира в каюте вместе с врачом, чтобы держать его под контролем.
В каюте был экран внешнего обзора, и они могли наблюдать за взлётом. Пассажир наблюдал. Он видел поле, видел стену вокруг поля, и далеко за стеной отдалённые склоны Не Террас, испещрённые кустарниками холума и редкими серебристыми лунными колючками, или, как иногда говорили, мунторнами.
Всё это внезапно ослепительно быстро рвануло вниз по экрану. Пассажир почувствовал, как его голова вжимается плотную подушку. Это было, как будто, на приёме у дантиста- голова откинута назад, челюсть открыта вопреки его желанию. Он не мог вздохнуть, он плохо чувствовал себя, он почувствовал, как тошнота подкатывает к горлу. Всё его тело вопило от сил, действовавших на него, Нет! Ещёнет! Нет!
Его глаза спасли его. То, что они видели и о чём говорили, вытолкнуло его из приступа животного страха. Потому что на экране была огромная мертвенно-бледная каменная пустыня. Это была пустыня, которую видно с гор вокруг Великой Долины. Как он опять попал в Великую Долину? Он пытался сказать себе, что находится в самолёте. Нет, в космическом корабле! Край пустыни блестел светом, отражённым от воды, светом, отражённым от далёкого моря. Но в пустынях не было воды! Что же он тогда видел? Каменная пустыня больше не была плоской и ровной, а была огромной воронкой, как будто, громадная чаша, полная солнечного света. Чем больше он смотрел на неё, тем больше она мельчала, и солнечный свет вытекал из неё... Внезапно её перечеркнула линия, превосходная в своей геометрии, и, поэтому не по-земному абстрактна, идеальный сегмент круга. За этой аркой была чернота. Эта чернота делала абсурдной всю картину, отменяла её. Настоящая, каменная часть её больше не была вогнутой и полной света, а наоборот, она выпуклой и отражала свет. Она больше не была воронкой или чашей, но была сферой, шаром белого камня, который пропадал в черноте, выпадал в неё. Это был его мир.
"Я не понимаю," он сказал вслух.
Кто-то ответил ему. Целую секунду он не мог понять, что говорит ему человек, стоящий за его стулом, отвечает ему, потому что он не мо понять, в чём состоял ответ. Он боялся единственной вещи, он боялся своей собственной полной изоляции. Мир выпал из под него и оставил его одного.
Он всегда боялся, что это может случиться, больше, чем он когда-либо боялся смерти. Умереть - потерять себя и присоединиться к остальным. Он оставил себя, но потерял остальных.
В конце концов ему удалось посмотреть на человека, который стоял за его спиной. Он, конечно, был незнакомым. С этого момента, вокруг будут только незнакомцы. Он говорил на другом языке: Иотическом. Слова были понятны, но общий смысл - нет. Человек говорил что-то о ремнях, которые удерживали его в стуле. Пассажир ощупал их. Стул выскочил из подпорок, и пассажир чуть не упал, потому что у него кружилась голова и он едва мог удерживать баланс. Мужчина спрашивал ранен ли кто-то. Про кого это он говорил? "Он не ранен?" Вежливая форма прямого обращения была в третьем лице. Мужчина имел в виду его, пассажира. Он не знал, почему он должен быть ранен; мужчина продолжал что-то спрашивать о бросании камней. Но он подумал, что камень никогда не попадёт в него. Он опять посмотрел на экран, ища там камень, огромный камень, падающий в черноту, но экран был девственно бел.
"Я в порядке," наконец сказал он наугад.
Это не удовлетворило человека. "Пройдёмте со мной, пожалуйста. Я врач."
"Я в порядке."
"Пройдите, пожалуйста, со мной, Др. Шевек!"
"Вы доктор," сказал Шевек после паузы. "Я - нет. Я - Шевек."
Врач, низкий, светловолосый, плешивый человек, изобразил беспокойство на лице. "Вы должны оставаться в своей каюте, сер - опасность заражения - вы не должны контактировать ни с кем из команды, кроме меня, я две недели проходил дезинфекцию от всего, что только можно представить, чёрт побери этого капитана! Пожалуйста, пройдёмте со мной, Др. Шевек. Я несу ответственность за это..."
Шевек заметил, что маленький человек был расстроен. Он не чувствовал угрызения совести или сожаления; но даже там, где он сейчас был, в полном одиночестве, одно правило соблюдалось, единственное правило, которое он знал. "Хорошо," сказал он и встал.
У Шевека кружилась голова и болело правое плечо. Он догадывался, что корабль двигался, но не чувствовал движения; была только тишина, ужасная, звучащая тишина снаружи стен. Врач провёл его по тихим металлическим коридорам в комнату. Это была очень маленькая комната с шершавыми белыми стенами. Это шокировало Шевека, напомнив ему о месте, о котором он не хотел вспоминать. Он остановился в дверном проёме. Но врач легонько подтолкнул его, и он вошёл в комнату.
Он сел на кровать, всё ещё чувствуя себя вяло и, как будто, в бреду, апатично посмотрел на доктора. Он почувствовал, что должен быть заинтересованным; этот мужчина - первый житель Урраса, которого он когда-либо видел. Но он слишком устал. Если бы он сейчас лёг, он заснул бы сразу же.
Но Шевек всю ночь был на ногах, просматривая свои старые бумаги. Три дня назад он видел, как Таквер и дети уезжали в Мир - и - Достаток, а с того времени он был очень занят, бегая в радиобашню, чтобы обменяться последними сообщениями с людьми Урраса, обсуждая планы и возможности с Бедапом и остальными. Во время всех этих бешеных дней, с того момента, как Таквер уехала, он чувствовал, что все дела, которые он выполнял, делал их не он, а они его. Он был в руках других людей. Его собственная воля не действовала. Ей не нужно было действовать. Его собственная воля действовала, когда он начинал всё это, и теперь он создал этот момент и эти стены вокруг него. Как давно? Годы... Пять лет назад, в тихой ночи гор Чакара, когда он сказал Таквер, "Я пойду в Аббенэй и разрушу стены." Даже до этого; задолго до этого, в Пыли, в годы голода и отчаяния, когда он поклялся себе, что будет действовать только по своему собственному желанию и выбору. И следование этой клятве привело его сюда: в этот момент без времени, в это место без земли, в эту маленькую комнату, в эту тюрьму.
Доктор обследовал ушибленное плечо Шевека ( ушиб озадачил Шевека; он слишком спешил и был слишком напряжен, чтобы понять, что происходило на посадочном поле, и не почувствовал, что в него попали камнем ). Врач повернулся к нему со шприцом.
"Мне это не нужно," сказал Шевек. Его разговорный Иотический был медленным, и, как он знал из радио - переговоров, плохопроизносимым, но достаточно правильный грамматически; ему было сложнее понять, что говорят, чем сказать самому.
"Это прививка от кори," сказал врач с профессиональной решительностью.
"Нет," сказал Шевек.
Доктор секунду пожевал губу и сказал, "Вы знаете, что такое корь, сер?"
"Нет."
"Болезнь. Заразная. Часто бывает у взрослых. На Анарресе нет её; когда планету осваивали, соблюдались профилактические меры и болезнь не попала к вам. На Уррасе она обычна. Это смертельная болезнь. Так же, как и дюжина других вирусных заболеваний. У вас нет иммунитета. Вы праворукий, сер?"
Шевек автоматически кивнул головой. С грацией престидижитатора врач воткнул шприц в правую руку Шевека. Он воспринял эту и ещё несколько инъекций без слов. У него не было права на подозрение или протест. Он перестал сопротивляться этим людям; он отказался от своего права решения. Оно ушло, упало в черноту вместе с его миром, миром Клятвы, бесплодный камень.
Врач говорил опять, но он не слушал.
Час и дни он существовал в пустоте, в ничтожном и жалком существовании без прошлого или будущего. Стены плотно обступили его. Снаружи них была тишина. Его руки иягодицы болели от уколов; у него была лихорадка, которая никогда, впрочем, не доходила до бреда, но и оставляла его в лимбе между разумом и безумием, на "ничейной земле". Время не двигалось. Не было времени. Он был временем: он единственный. Он рекой, стрелой, камнем. Но он не двигался. Брошенный камень застыл на полпути. Не было дня и не было ночи. Иногда врач включал свет, иногда выключал. Над кроватью, в стену были вмонтированы часы; их стрелка бессмысленно двигалась между двадцатью фигурами циферблата.
Он проснулся долгого, глубокого сна, и, когда увидел часы, начал их сонно рассматривать. Их стрелка застыла после 15, которые, если читать циферблат от полуночи, как 24-часовые часы Анарреса, должны были обозначать вечер. Но как может быть вечер в космосе между двумя мирами? Но, в конце концов, на корабле есть своё собственное время. Всё это очень воодушевило его. Он сел в кровати, и у него уже не кружилась голова. Он встал и проверил баланс: удовлетворительно, хотя он чувствовал, что его пятки не полностью касались пола. Наверно, гравитационное поле корабля было слабое. Ему не очень понравилось это ощущение; сейчас ему нужна была устойчивость, прочность, явный факт. В поиске этих вещей он начал методично обследовать комнату.
Белые стены были полны сюрпризов, все готовые показать себя при нажатии на панели: умывальник, унитаз, зеркало, стол, стул, шкаф для одежды, полки. На умывальнике несколько совершенно загадочных электрических приспособлений, и водяной клапан не переставал лить, если отпустить кран - знак, подумал Шевек, свидетельствующий или об огромном доверии к человеку, или о нескончаемых запасах горячей воды. Приняв во внимание обдуманное, он вымылся, и, не найдя полотенце, высушился одним из загадочных приспособлений, которое создавало приятный тёплый щекочущий поток воздуха. Не найдя своих собственных вещей, он одел то, в чём проснулся: свободные штаны и бесформенная туника, ярко-жёлтые с маленькими синими точками. Он посмотрел на себя в зеркало. Он подумал, что эффект был плачевный. На Уррасе так одевались? Он безрезультатно поискал расчёску, пригладил волосы рукой, и в таком виде собрался выйти из комнаты.
Он не смог. Дверь была закрыта.
Скептицизм Шевека перешёл в ярость, в определённый вид ярости, слепое стремление к насилию и разрушению, которое он никогда раньше не чувствовал. Он набросился на ручку двери, начал колотить руками по скользкому металлу двери, потом хлопнул несколько раз по кнопке вызова, которую врач сказал использовать при необходимости. Ничего не произошло. На панели интеркома было очень много разноцветных пронумерованных кнопок; Он с размаху ударил по ним. Настенный динамик начал бормотать, "Какого чёрта... да... иду прямо сейчас... узнайте, что с двадцать второго по ..."
Шевек заглушил всех их своим криком: "Откройте дверь!"
Дверь плавно отъехала в сторону, и врач заглянул внутрь. При виде его взволнованного желтоватого лица, ярость Шевека немного поостыла и ушла внутрь. Он сказал, "Дверь была закрыта."
"Мне очень жаль, Др. Шевек - меры предосторожности - заражение - остальных держат снаружи - "
"Закрыть внутри, закрыть снаружи, какая разница?" Сказал Шевек, безразлично посмотрев на доктора.
"Безопасность- "
"Безопасность? Меня нужно держать в коробке?"
"Это офицерская каюта," сказал доктор быстро, примирительно. "Вы голодны, сер? Может, вы захотите одеться и мы пойдём в столовую."
Шевек посмотрел на одежду врача: узкие синие брюки заткнутые в ботинки, которые выглядели такими же мягкими и качественными, как и одежда; Свободная фиолетовая туника, скреплённая серебряными защёлками; и под всем этим, оставляя открытыми только кисти и шею, отличная, ослепительно белая рубашка.
"Я не одет?" Спросил Шевек.
"О, да, в пижаме можно куда угодно! Никаких формальностей на корабле!"
"Пижама?"
"То, что на вас одето. Одежда для спанья."
"Одевать одежду во время сна?"
"Да."
Шевек моргнул. Он не прокомментировал последнюю фразу, он спросил: "А где моя одежда?"
"Ваша одежда? Я её почистил - продезинфицировал. Я надеюсь, вы не возражаете, сер-" Он осмотрел настенную панель, которую Шевек не нашёл, и вытащил пакет из зелёной бумаги. Он распаковал старый костюм Шевека, который выглядел очень чистым и немного уменьшившимся в размерах, скомкал зелёную бумагу, выбросил в открывшуюся корзину, и неуверенно улыбнулся. "Вот, Др. Шевек."
"Что произойдёт с бумагой?"
"С бумагой?"
"С зелёной бумагой."
"А, я выбросил её в мусор."
"Мусор?"
"Отходы. Их сжигают."
"Вы сжигаете бумагу?"
"Может, её просто выбрасывают в космос, я не знаю. Я не космический медик, Др. Шевек. Мне выпала честь посещать вас, из-за моего опыта с гостями из других миров, с послами Терры и Хейна. Я прохожу процедуру обеззараживания и обучения со всеми пришельцами, которые прибывают в А-Ио. Не то, чтобы вы пришелец в обычном смысле этого слова, но..." Он примирительно посмотрел на Шевека, который понимал всё, что он говорил, но распознавал взволнованный, недоверчивый и хорошо понятный смысл за словами.
"Нет," Шевек заверил его, "Может у нас была одна бабушка, тогда, двести лет назад, на Уррасе." Когда он одевал свою старую одежду, когда он натягивал майку через голову, он увидел, как врач бросает жёлто-синюю "пижаму" в "мусорную" корзину. Шевек остановился, воротник всё ещё над носом. Он резко натянул майку и открыл корзину. Она была пуста.
"Одежду сжигают?"
"А, эти дешёвые пижамы - "кое-что бесплатно" - одень и выбрось их, это дешевле, чем чистка."
"Дешевле..." Шевек машинально повторил. Он произнёс эти слова, как палеонтолог, который смотрит на ископаемое, ископаемое, которое открывает целый пласт.
"Я боюсь, что ваш багаж потерялся в том последнем, бешеном рывке к кораблю. Я надеюсь, там не было ничего важного..."
"Я ничего не брал, " сказал Шевек. Хоть его костюм и был выбелен почти добела и немного уменьшился, но колючее ощущение холум - фибровой одежды было приятным. Он снова чувствовал себя самим собой. Он сел на кровать и посмотрел на врача, "Видите ли, вы не берёте вещи, как мы. В вашем мире, Уррасе, вы должны покупать вещи. Я прихожу в ваш мир, у меня нет денег, я не могу ничего купить, наоборот, я должен привезти что-то. Но сколько я могу привезти? Одежду, да, я мог бы взять два костюма. А еда? Как я могу взять с собой достаточно еды? Я не могу привезти, я не могу купить. Если меня нужно держать живым, вы должны давать всё это мне. Я житель Анарреса, мне придётся заставить жителей Урраса вести себя, как Анарресцев: давать, а не продавать. Если вы хотите. Конечно, не обязательно держать меня живым! Как вы видите, я Нищий."
"О, нет, нет, сер, нет. Вы очень почётный гость. Пожалуйста, не судите нас по команде корабля, они очень невежественные, ограниченные люди - вы даже представить себе не можете, как вас встретят на Уррасе. В, конце концов, вы всемирно-известный - галактически известный учёный! И наш первый гость с Анарреса! Я заверяю вас, всё изменится, когда вы прибудете на Поле Пейера."
"Я не сомневаюсь, что всё изменится, " сказал Шевек.
* * *
При обычных условиях Путешествие до Луны занимал четыре с половиной дня в одну сторону, но в этот раз пять дней обучения и прививок были добавлены к путешествию. Шевек и Др. Кимое проводили в вакцинациях и разговорах. Капитан Задумчивой держал их на геостационарной орбите и ругался. Когда ему нужно было поговорить с Шевеком, он делал это с явным неуважением. Врач, который был готов всё объяснить, уже был готов говорить: "Он привык смотреть на всех пришельцев, как на низших, как на недочеловеков."
"Создание псевдо - видов, как называл это Одо. Я думал, что, возможно, на Уррасе люди больше не думают так, с того времени, как у вас появилось так много языков и наций, и даже гости из других солнечных систем."
"Совсем немного людей продолжают так думать, с того времени, как узнали, насколько дороги космические перелёты. Может быть, так будет не всегда," добавил Др. Кимое, наверняка, чтобы польстить Шевеку, но он игнорировал подобные вещи.
"Второй Офицер, кажется, боится меня," сказал Шевек.
"О, он фанатично религиозен. Он типичный Прозревший. Повторяет Заутреню каждую ночь. Совершенно негибкий разум."
"Так кем он меня видит?"
"Опасным атеистом."
"Атеистом! Почему?"
"Потому что вы - Одониец с Анарреса - На Анарресе нет религии."
"Нет религии? Мы что камни, на Анарресе?"
"Я имею в виду признанной религии -церкви, храмы - " Кимое быстро загорался. У него была непреклонная самоуверенность врача, но Шевек ежеминутно сокрушал её. Все его объяснения заканчивались после одного - двух вопросов Шевека, в раздумьях. Один принимал всё за сложившиеся надёжные отношения, когда другой их просто не видел. Наоборот, это любопытное чувство превосходства, относительного старшинства было очень важно для жителя Урраса; они часто использовали слово "выше" как синоним для слова "лучше" в своих трактатах, там, где Анарресианин использовал бы "более центральный". Но какое дело бытию выше до бытия пришельцем? Это была одна из загадок среди сотен.
"Я понимаю," сказал он, и загадка прояснилась. "Вы не допускаете религии вне стен храма, так же, как вы не допускаете морали вне законов. Вы знаете, мне ещё ни разу не приходило это в голову, со всем моим знанием книг ваших авторов."
"Да, но в эти дни любой образованный человек - "
"Лексикон затрудняет это," сказал Шевек, развивая своё открытие. "На Правическом слово "религия" используется нечасто. Нет, даже скорее, как вы говорите - редко. Не часто используется. Конечно, это одна из Категорий: Четвёртое Наклонение. Немного людей учатся использовать все Наклонения. Но наклонения построены на природных способностях разума, неужели вы не можете серьёзно предположить, что у нас нет способностей к религии? Что мы не можем изучать физику, будучи отрезанными от отношений человека с космосом?"
"Нет, не совсем - "
"Это действительно позволяет сделать из нас псевдо - виды!"
"Образованные люди поймут, что эти офицеры - просто необразованны."
"Но это только фанатики, кому же тогда позволено летать в космос?"
Все их разговоры были похожи на этот - утомительные для Кимое и неудовлетворительными для Шевека, хотя чрезвычайно интересны обоим. Это был единственный путь исследования мира для Шевека, в который он должен был скоро попасть. Корабль сам по себе, и разум Кимое были микрокосмом. На борту Задумчивойне было книг, офицеры избегали Шевека, а рабочим было строго запрещено видеть Шевека. По мнению доктора, все они, хоть разумные и полезные, по сравнению со всеми приспособлениями, приборами и аппаратами на корабле, были кучей интеллектуальных артефактов. Позже Шевек нашёл в этом определённую долю юмора: всё было таким удобным, стильным и новаторским; Но мебель разума Кимое не была такой удобной. Его идеи, казалось, никогда не будут ровными и прямыми; им нужно обходить то и избегать этого, и в конце все они с размаху разбивались о стену. Вокруг его мыслей всюду были стены, но он, казалось, совсем не боялся их, хотя непрерывно прятался за ними. Лишь однажды Шевек заметил, как стены разрушились, во время одном из их нескончаемом споре между мирами.
Он спросил, почему на корабле не было женщин, и Кимое ответил, что летать на космических кораблях - не женская работа. Исторические курсы и знание трактатов Одо дали ему контекст для понимания ответа Кимое, и он больше ничего не сказал. Но врач в ответ задал вопрос об Анарресе. "Правда ли, Др. Шевек, что с женщинами в вашем обществе обращаются так же, как и с мужчинами?"
"Это было бы бессмысленное растрачивание оборудования," сказал Шевек и улыбнулся, и захохотал после того, как до конца осознал сказанное.
Доктор колебался, выбирая путь среди заграждений в своём разуме, затем растерялся и сказал: "Я не имел в виду секса - возможны вы - они ... Я имел ввиду их социальный статус."
"Статус - то же самое, что и класс?"
Кимое попытался объяснить, что такое статус, не смог, и вернулся к первой теме. "Неужели на самом деле нет разделения между женской и мужской работой?"
"Но ведь в разделении труда лежит чисто механическая основа, не так ли? Человек выбирает работу основываясь на интересах, талантах, силе - какое значение тут играет пол?"
"Мужчины физически сильнее, " заявил врач с профессиональной уверенностью.
"Да, часто, но какое значение имеет сила, когда у нас есть машины? Но даже, если бы у нас не было бы машин, если нужно было бы копать лопатой или носить на спине, мужчины, может, и работают быстрее, но женщины работают дольше... Я часто мечтал о том, чтобы быть выносливым, как женщина."
Кимое уставился на него. "Но потеря... потеря всего женского...деликатности... и потеря мужского самоуважения. На самом деле, не можете же вы притворяться, что в вашей работе женщины равны вам? В физике, математике, разумности? НЕ можете же вы притворяться, чтобы понизить себя до их уровня?"
Шевек сел в мягкое, удобное кресло и осмотрел офицерскую каюту. На обзорном экране бриллиантовый серп Урраса висел в черноте космоса, как сине-зелёный опал. Это прекрасное зрелище, ставшее уже знакомым и даже приевшимся Шевеку, и яркие цвета, и криволинейные стулья, и столы для игр, и телевидение сейчас, как будто он в первый раз увидел, казалось ему незнакомым.
"Я бы не сказал, что притворяюсь, Кимое," сказал он.
"Конечно, я знал очень умных женщин, женщин, которые могли думать так же, как и мужчины..." сказал доктор быстро, так как боялся, что сейчас закричит - так же, подумал Шевек, как и он бил руками в железную дверь и кричал...
Шевек повернул разговор в другую сторону, но продолжал думать о нём. Это чувство превосходства, должно быть, самое центральное в общественной жизни Уррастийцев. Если для того, чтобы уважать самого себя, Кимое считал половину человеческой расы ниже себя, то, как же тогда женщинам удавалось уважать себя - считали ли они, что мужчины ниже их? И как это всё отражалось на их половой жизни? Он знал из трудов Одо, что сотни лет назад главными институтами отношений между мужчинами и женщинами были "брак", сотрудничество, авторизованное легальными и экономическими санкциями, и "проституция", которое, наверно, имело более широкий смысл, совокупление на экономической основе. Одо осуждал их оба, и Одо был "женат". В любом случае, эти институты могли измениться в течение двух сотен лет. Если он собирался жить на Уррасе с уррастианами, ему следовало бы в этом разобраться.
Забавно, что даже секс, источник такого количества удовольствия и радости на протяжении столь многих лет, мог внезапно стать неизведанной территорией, по которой нужно аккуратно прокрадываться, принимая во внимание свое невежество; пока это было так. Он был сбит с толку не только приступом злости и презрения Кимое, но и предыдущим неясным впечатлением, который этот эпизод вызывал из памяти. С самого начала на корабле, в те долгие часы лихорадки и отчаяния, он был смущён, иногда обрадован, а иногда и раздражён совершенно обычным ощущением: мягкость кровати. Хотя это была только койка, она сильно прогибалась под его тяжестью с нежной гибкостью. Она сдавалась ему, сдавалась так настойчиво, что он был почти всё время в сознании, вместо того, чтобы спать. И наслаждение, и раздражение вызывали в нём что-то, что-то определённо эротическое. К тому же было устройство, которое дуло тёплым воздухом: тот же эффект. Щекотание. И дизайн мебели в офицерской каюте, гладкие пластиковые кривые, в которые было вставлено упрямое неподатливое дерево и металл, гладкость инежность поверхностей и фактур: не было ли это эротично? Он знал себя достаточно хорошо, поэтому даже пару дней без Таквер, даже под большим стрессом, не должны заставлять его видеть женщину в каждом углу стола. Разве что там на самом деле была женщина.
Были ли все дизайнеры - уррастианцы холостяками?
Он отбросил эту тему; скоро он узнает, узнает на Уррасе.
Как раз перед тем, как пристегнуться для снижения, врач зашёл в каюту проверить, как чувствует себя Шевек после всех этих прививок, последняя из которых, от чумы, заставила его чувствовать себя хуже. Кимое дал ему таблетку. "Это вас приободрит перед посадкой." Др. Шевек проглотил пилюлю. Врач завозился со своим медицинским чемоданчиком, и внезапно начал говорить очень быстро: "Др. Шевек, я не рассчитываю на то, что меня допустят к вам ещё раз, поэтому я хочу сказать, что это...что я... что это была очень большая привилегия для меня. Не потому что - но потому что я начал уважать - ценить - простую, как человеческое бытиё, доброту, настоящую доброту..."
Из-за чудовищной головной боли он не смог придумать ничего более подходящего, как взять руку Кимое в свои руки и сказать, "Тогда давай встретимся ещё раз, брат!" Кимое нервно пожал его руку, в Уррастийском стиле, и поспешил наружу. После того, как он ушёл, Шевек понял, что говорил с ним на Правическом, назвал его "аммар", на языке, которого тот не понимал.
Настенные динамики выкрикивали приказы. Застряв в койке, Шевек слушал, снова чувствуя одиноким и, как будто в тумане. Ощущения спуска сгустили туман; он был в сознании от одной маленькой, но сильной мысли о том, что ему не стоит блевать. Он не знал, что они сели до того, как Кимое снова прибежал и начал торопить его в капитанскую каюту. На обзорном экране, на котором так долго висел облачный Уррас, стал белым. В комнате было полно народу. Откуда они все взялись? Он был снова удивлён своей способностью стоять, ходить и двигать руками. Он сконцентрировался на этом, и пропускал всё сквозь себя. Голоса, улыбки, лица, слова, имена. Его имя снова и снова: Др. Шевек, Др. Шевек... Сейчас он и незнакомцы вокруг него спускались по крытому трапу, все голоса были очень громкими, слова отражались эхом от стен. Грохот голосов стих. Странный воздух повеял в лицо.
Он смотрел вверх, когда спускался с трапа, споткнулся и чуть не упал. Он думал о смерти, в промежутке между началом и концом шага, и в конце шага он стоял уже на новой земле.
Свободный, серый вечер сгустился вокруг него. Синие огни, мистически смазанные, горели вдали. Воздух на его лице, руках, в горле и легких был прохладным, сырой, спокойный и полон запахов. Он не был непривычным. Это был воздух мира, откуда пришла его раса, воздух дома.
Кто-то поддержал его за руку, когда он споткнулся. Вспышки озарили его. Фотографы снимали сцену для новостей: Первый Человек с Луны: высокая болезненная фигура в толпе политиков, профессоров и агентов службы безопасности, красивая лохматая голова держалась высоко ( поэтому фотографы ловили каждый момент ) как будто, он хотел осветить прожекторами небо, просторное облачное небо, которое закрывало звёзды, Луну и остальные миры. Журналисты пытались пробиться сквозь ряды полицейских: "Что вы можете сказать в этот исторический момент, Др. Шевек?" Но их сразу отталкивали назад. Люди вокруг него подталкивали его вперёд. Его вели к ждущему блестящему лимузину, который почти зеркально отражал его длинные волосы, и странное выражение печали и понимания на лице.
Башни города поднимались к огромным лестницам из смазанного света. Поезда проносились над головой, стремительные светящиеся полосы. Массивные стены из стекла и камня выходили на улицы над пролетающими снизу машинами и троллейбусами. Камень, сталь, стекло, электрический свет, ни одного лиц.
"Это Нио Эссия, Др. Шевек. Но мы решили, что сначала будет лучше держать вас подальше от городских толп. Мы едем прямо к Университету."
Вместе с ним в тёмной, мягкой машине ехало ещё пять человек. Они указывали достопримечательности, но в тумане он не мог сказать, которое из огромных, неясных, пролетающих мимо зданий Высший Суд, а какое - Национальный Музей, и какое Директорат, а какое Сенат. Они пересекали речку или водоём; миллионы огней Нио Эссии, смазанные туманом, дрожали позади на тёмной воде. Дорога темнела, туман густел, водитель сбросил скорость машины. Её фары пробивали туман далеко впереди, и, как будто, упирались в убегающую стену. Шевек подался немного вперёд и смотрел в окна. Его глаза не были сфокусированы, так же, как и его мысли, но он выглядел серьёзным и отчуждённым, и остальные люди говорили тихо, уважая его тишину.
Что это за более плотная темнота вдоль дороги? Деревья? Могли ли они всё это время ехать между деревьев, с того момента, как покинули город? Слово на Иотическом вплыло в его сознание: "лес". Они не могут внезапно выехать в пустыню. Деревья всё продолжались и продолжались, на следующем холме и на следующем, и на следующем, стоя в сладком ознобе тумана, бесконечно, лес во всём мире, статичное взаимодействие жизней, тёмное движение листьев в ночи. Пока Шевек сидел визумлении, машина выехала из речной долины в более чистый воздух, на него внезапно посмотрело из мрака листьев, на одну секунду, лицо.
Это было не человеческое лицо. Оно было длинное, как его рука, и мертвенно бледное. Дыхание превращалось в пар и выходило из отверстий, которые должны были бы быть ноздрями, и самое, ужасное, там был глаз. Огромный, мрачный, может быть, циничный? Оно пронеслось в свете автомобильных фар.
"Что это было?"
"Это был осёл, не так ли?"
"Животное?"
"Да, животное. Да ведь в самом деле! У вас нет больших животных на Анарресе, не правда ли?"
"Осёл это вид лошади," сказал другой мужчина уверенным, старшим голосом, "Это была лошадь. Ослы не вырастают до таких размеров." Они хотели поговорить с ним, но Шевек опять не слушал. Он думал о Таквер. Он думал, что мог бы сказать этот глубокий, иссушённый и тёмный взгляд из темноты Таквер. Она всегда знала, что всё живёт в общем, в родстве даже с рыбами в аквариумах в её лабораториях, ища опыт бытия вне человеческих ограничений. Таквер знала бы, как посмотреть ещё раз в тот глаз в темноте листьев.
"Впереди Ай-ю Ен. Вас ждёт небольшое собрание там; Президент, несколько Директоров, и Канцлер, конечно, и другие политики. Но если вы устали, то мы попробуем закончить торжественности, как можно раньше."
Торжественности длились несколько часов. После он не мог их ясно восстановить из памяти. Из маленькой тёмной коробки машины его переместили в огромную светлую коробку, полную людей - сотни людей, под золотистым потолком, увешанным хрустальными люстрами. Его представили всем людям. Все они были ниже него, и лысые. Даже несколько женщин, которые присутствовали там тоже были лысыми; в конце концов, он понял, что они должны сбривать все волосы, очень красивые, мягкие волосы его расы. Но они заменяли это прекрасными одеждами, шикарными в крое и цветах, женщины в полных платьях, которые волочились по полу, с оголёнными грудями, их талии, шеи и головы украшены драгоценностями и тесьмой, мужчины в красных, синих, фиолетовых, зелёных изолотых брюках, пиджаках и туниках, с расклешёнными рукавами, с каскадами тесьмы, или длинные малиновые, тёмно - зелёные или чёрные платья, которые разделялись на колене, чтобы показать белые носки, украшенные серебром. Ещё одно слово на Иотическом вплыло в сознание Шевека, слово, для которого у него никогда не было референта, но ему нравился его звук: "роскошь". У этих людей была роскошь. Прозвучали речи. Президент Сената Нации А-Ио, мужчина со странными, холодными глазами, предложил тост: "За новую эру братства между Планетами - Близнецами, и, как вестник новой эры наш долгожданный знаменитый и выдающийся гость, Др. Шевек с Анарреса!" Канцлер Университета говорил с ним любезно, Первый Директор нации говорил с ним серьёзно, его представили послам, физикам, астронавтам, политикам, десяткам людей, у всех из которых были длинные почтительные титулы до и после имён, они говорили ему, а он отвечал им, но потом не помнил ничего из сказанного, в первую очередь, самим собой. Поздно вечером он обнаружил, что идёт с небольшой группой людей по тёплому дождю через парк или сквер. Трава под ногами пахла излучала весну; он узнал это ощущение по тому, как гулял в Треугольном Парке в Аббенэй. Это живое воспоминание и прохладное касание ночи разбудили его. Его душа вышла из укрытия.
Его эскорт привёл его в здание, и провёл в комнату, которая, как он объяснил, была "его".
Она была большой, метров десять в длину, и, скорее, всего общей, потому что в ней не было перегородок или платформ для спанья; три человека остались, которые, наверно, были его соседями по комнате. Это была очень красивая общая комната, с одной стеной, состоящей из целой серии окон, разделённые тонкими колоннами, которые разделялись наверху древовидно, образовывая арку. На полу был малиновый ковёр, и у дальней стены комнаты горел огонь в открытом камине. Шевек пересёк комнату и подошёл к огню. Он ещё никогда не видел, чтобы деревья сжигали для получения тепла, но он был вне удивления. Он протянул руки к приятному теплу, и сел в кресло из полированного мрамора возле камина. Самый молодой человек, из тех, что пришли с ним, сел напротив него возле камина. Другие два продолжали разговаривать. Они разговаривали про физику, но Шевек не пытался проследить за темой разговора. Молодой человек тихо проговорил: "Хотел бы я знать, как вы себя сейчас чувствуете, Др. Шевек..."
Шевек вытянул ноги, и подался вперёд, чтобы почувствовать тепло на своём лице. "Я чувствую себя тяжёлым."
"Тяжёлым?"
"Возможно, это гравитация. Или я просто устал."
Он посмотрел на молодого человека, но из-за отсвета камина, он не мог разглядеть лицо, только блеск золотой цепочки и тёмно-красных драгоценностей его одежды.
"Я не знаю ваше имя."
"Саи Пае."
"А, Пае, да! Я читал ваши статьи про Парадокс."
Он говорил тяжело, сонно.
"Здесь должен быть бар, комнаты Старшего Факультета всегда оборудованы ликёровым кабинетом. Принести вам что-нибудь выпить?"
"Да, воды."
Молодой человек вернулся со стаканом воды, как раз когда остальные двое присоединились к ним у огня. Шевек жадно выпил воду и уставился на стакан в своей руке, хрупкий, красивый кусок стекла, который ловил каждый лучик из камина. Он боялся трёх людей, которые стояли вокруг него.
Он посмотрел на них снизу вверх, на одно лицо за одним. Они смотрели на него в ожидании. "Хорошо, я - ваш," сказал он и улыбнулся. "У вас есть анархист. И что вы собираетесь делать с ним?"