Аннотация: По жанру крими с элементами нуара, старался сделать так, чтобы длинный рассказ читался на одном дыхании, и это, судя по отзывам, у меня получилось.
Мария сказала, что старик задолжал ей деньги, две или три тысячи.
Она задумчиво поморщила лоб, но так и не смогла вспомнить, сколько он ей на самом деле должен. Две или даже три тысячи крон, конечно же, никакое не состояние, но и они по-своему хорошие деньги, за которые еще как стоит повоевать. Тем более, что Мария считала их заработанными честно, каким-никаким, a все же трудом. То, что она раздевалась перед стариком и изображала перед ним своего рода домашний стриптиз - это всего лишь деталь, которая ничего не меняет.
Все это, конечно, совсем не мое дело, но если она считает, что деньги ее и она их заслужила, почему бы мне с ней не согласиться. Я уже пару раз слышал от нее эту душещипательную историю про их со стариком отношения, и некоторые ее детали меня даже забавляли. Кстати, стариком называл его исключительно я, и из-за этого мы с Марией даже ругались, потому что она предпочитала называть его по имени.
Нашего старика звали Йоргеном, точно так же как и моего бывшего учителя по физкультуре из народной школы. Всякий раз, когда она называла это имя, Йорген, мне тотчас же представлялся мой учитель, но только уже в глубокой старости. Не думаю,чтобы мой учитель стал предлагать девчонке вроде Марии раздеться перед ним за деньги и стал бы теребить себя у нее на глазах да еще и доплачивать, чтобы коснуться ее здесь или там. Это исключено, потому что в учителя Йоргена были влюблены все без исключения преподавательницы нашей школы и даже сама директриса. Что уж тут говорить о сопливых девчонках?
Старика Йоргена я не раз встречал в наших местах и и лицо его было мне хорошо знакомо.
- Да какой он тебе старик,- негодовала Мария,- ему наверняка и пятидесяти еще нет.
- Значит так он выглядит,- ответил я и добавил, что готов ей помочь.
Она позвонила в дверь квартиры и отступила назад, чтобы старик Йорген смог увидеть ее в глазок. Сам я тоже чуть отошел в сторону, но все равно оставался рядом, всего в двух шагах от нее. Хорошенько укрывшись за клеткой лифта, я ждал, что будет происходить дальше.
Я услышал, как дверь в квартиру Йоргена отворилась и тяжелый скрипучий голос по-хозяйски позвал Марию внутрь. Она не решалась заходить и осторожно посмотрела в мою сторону, как бы еще раз спрашивая моего совета или согласия. И тогда я кивнул головой и тем дал ей понять, что останусь и буду ждать ее здесь.
Я выкурил одну за другой две сигареты и уже было потянулся за третьей, когда дверь в квартиру Йоргена резко распахнулась, точно ее кто-то изо всех сил дернул изнутри. Я услышал стуки, стоны, тяжелое прерывистое дыхание и шум нешуточной борьбы. Мария высунула голову наружу и успела выкрикнуть мое имя, прежде чем Йорген захлопнул дверь. Через минуту дверь открылась снова, но на этот раз я успел вставить свою ногу в тяжелом кованом ботинке между ней и косяком.
- Сейчас же убери свою поганую ногу,- закричал старик Йорген и грязно, как-то чисто по-стариковски, противно выругался.
Он навалился на дверь всем своим весом и давил на нее до тех пор, пока я не зашатался, теряя равновесие. Я стоял на одной ноге - той, что была свободна - и балансировал на ней, точно цирковой клоун. Тогда как другая моя нога была по-прежнему зажата между дверью и косяком и с каждой минутой все больше немела, потому что в нее перестала поступать кровь.
Затем Мария вдруг что-то крикнула, и это придало мне кое-какие силы. Я налег плечом на дверь, которая совершенно неожиданно поддалась под моим напором и отворилась, так что я попросту влетел в квартиру.
Прошло всего несколько минут и я уже сидел со стариком Йоргеном за одним столом.
- Можешь есть и пить все, что тебе захочется,- сказал он,- кури тоже себе на здоровье, мне не жалко. Но деньги, которые - ты считаешь - я задолжал твоей шлюшке, мы обсуждать не будем, потому что это наши с ней дела. А ты в этих делах неизвестно кто такой и с какого боку припека.
Мария находилась здесь же, с нами, и я увидел, что она и краешком уха не повела, когда старик Йорген назвал ее шлюшкой. Мне даже привиделось, что она чуть улыбнулась, услышав от него такое. И уж если ей самой, подумалось мне, было безразлично, как ее называют , то мне, человеку почти постороннему, вообще до того не должно быть никакого дела. Я знал ее по-хорошему меньше недели, и даже не был уверен, что наши отношения продлятся еще столько же.
Со мной тем временем происходило нечто необычное, потому что впервые за последнее время мне удалось как следует расслабиться. Я сидел в гостиной у старика Йоргена за низким, почти что журнальным столом, вытянув ноги во всю их длину, в мягком, обитом кнопками кресле, которое обнимало меня и убаюкивало до зевоты. Совершенно неожиданно я почувствовал себя в чужой квартире настолько легко и уютно, точно находился не где- нибудь в гостях, а у себя дома. Именно так, подумалось мне, будет выглядеть мой собственный дом, если только мне повезет или наоборот не посчастливится дожить до такого преклонного возраста. Здесь было тепло, накурено, со всех сторон на меня налетали непривычные тяжелые и затхлые запахи, исходящие от старых, давно отслуживших свое вещей, и эти запахи, как ни странно, нисколько меня не смущали.
Старик Йорген без всякого стеснения расхаживал передо мной по квартире в черных застиранных семейных трусах, которые сваливались с него при ходьбе и которые он то и дело подтягивал то одной, то другой рукой. У него был привспухший от неправильного питания живот, раздутые икры в темно- фиолетовых венах, глупые синюшные татуировки на спине, груди и обеих предплечьях; он был небрит, припухший на лицо , пупок у него от рождения был неправильно перевязан и потому напоминал собой небольшую грыжу. Я не выискивал в нем недостатки намеренно, они сами лезли наружу; но даже при всей своей неприглядности Йорген не внушал мне особого отвращения.
- Только не вздумай взять себе в жены эту шлюшку,- сказал старик Йорген,- хлебнешь с ней горя. Все мои жены были вроде нее, потому и живу теперь бобылем.
- Ты не мог бы называть ее как-нибудь по-другому,- попросил я,- хотя бы по имени?
- Не тебе здесь указывать,- ответил старик Йорген, грузно развалившись на кнопчатом диване прямо напротив меня.- Вот приду к тебе в гости, тогда и будешь говорить, что мне делать.
Больше он ничего не успел сказать, потому что Мария подкралась к нему сзади и тяжело, совсем не по-женски, приложилась к его голове массивной стеклянной пепельницей.
Одно дело ударить кого-то с целью причинить ему некоторую и в данном случае вполне заслуженную боль - против этого у меня не было возражений; и совсем другое - наброситься на человека с нескрываемым намерением убить его. Произошло как раз второе, и звук от удара пепельницей был таким, точно кто-то, находившийся совсем рядом со мной, одним сильным ударом молотка расколол крупный кокосовый орех. Старик Йорген страшно и громко ухнул, точно был не человеком, а какой-нибудь лесной птицей вроде филина - по меньшей мере, так мне все это послышалось. Он содрогнулся всем своим большим телом и безвольно откинул назад голову; в нем уже больше не было жизни.
- Ты убила его,- сказал я Марии.- Если это было твоей целью, то поздравляю, потому что у тебя все получилось. Ты справилась со стариком так легко и непринужденно, точно каждый день убиваешь по человеку. Кто там у нас следующий на очереди?
Если бы она вдруг не обмякла прямо передо мной и не разрыдалась, я бы, скорее всего, в ту же минуту развернулся и ушел, оставив ее наедине со своим чудовищным поступком, тем более, что знал ее, как уже говорил, от силы неделю. Я совершенно не был уверен в том, что захочу и дальше поддерживать с ней хоть какие-то отношения, ведь на самом деле у меня бывали девчонки намного получше ее, да и у нее самой, уверен, были парни поинтереснее меня. Я хочу этим всего лишь сказать, что мы вряд ли подходили друг другу больше, чем на одну неделю.
И все же вместо того, чтобы развернуться и уйти, я наказал Марии взять в руки салфетки и тщательно протереть в квартире все, к чему мы могли прикасаться.
- Рано или поздно я бы все равно не сдержалась, - призналась Мария,- и непременно прибила бы его. Да ты бы и сам поступил так же, если б тебя каждый день называли шлюхой. И заметь, что это еще не самое плохое его слово.
- А ты даже не попытался заступиться за меня,- добавила она.
Я не стал с ней пререкаться, потому как знал, что спорить с женщинами, и особенно с Марией - занятие пустое и бессмысленное. У них всегда найдется свой неоспоримый аргумент на все, пусть даже на самую скромную и совершенно неприметную мелочь; даже на какую-нибудь несусветную глупость. Ну а что касается моей Марии, то в голове у нее наверняка бродили целые полчища диких тараканов, если уж она решилась на подобный поступок. Спорить с ней я не стал, всего лишь сказал, что ей следует воспользоваться ситуацией - раз уж так все получилось - и поискать в квартире у Йоргена свои деньги. Ведь хорошо известно, что старики и старухи любят держать деньги дома.
- Да сколько уж повторять тебе,- закричала Мария,- что никакой он не старик. Стала бы я связываться с каким- нибудь там стариком!
Деньги нам, впрочем, даже не пришлось искать, потому что Мария и без того прекрасно знала, где старик Йорген их скрывает. Хотя вряд ли бы у кого повернулся язык назвать все это сокрытием: мы всего лишь зашли в спальню старика, Мария привычным движением потянула на себя один из ящичков прикроватной тумбочки и извлекла из него ровно столько денежных купюр, сколько ей, по ее словам, полагалось. Выглядело это примерно так, как если бы мы сходили в банк, не выходя из дома.
Одно лишь сразу встревожило меня и с тех пор не отпускало, не давало покоя: откуда Мария могла что-то знать про тумбочку в спальне? По моим представлениям, она всегда раздевалась перед стариком Йоргеном в гостиной; там же он трогал себя за интимные места, и не исключено, что иной раз, за дополнительную плату, также и ее; до большего дело, я полагаю, не доходило. Но если все так, то откуда она могла знать про тумбочку в спальне?
- Какое тебе до этого дело?- спросила Мария.- Ты кто: муж мне , или, может быть, следователь?
Я несколько раз прошелся по квартире, тщательно проверяя, все ли она хорошо протерла и убрала на места. И пока я занимался всем этим, в голову мне вдруг пришла мысль, что я ведь действительно не следователь, хотя следы убийства заметал так, точно с подобными делами был знаком всю свою жизнь. Чтобы всех запутать, мы перенесли тело Йоргена в постель, переодели его в мятую полосатую пижаму, включили телевизор и вложили в руку старика телевизионный пульт. Я понимал, что никого мы таким образом не обманем, но, по меньшей мере, хоть на какое-то время озадачим.
Потом мы долго сидели в ближайшем скверике на лавочке, курили сигареты и пили виски из горлышка бутылки, без всякой застенчивости пользуясь тем, что забрали у старика Йоргена. Мария захмелела с первого же глотка и ее сразу пробило на слезы и на раскаяние. Она призналась, что уже тысячу раз пожалела о том, что мы сегодня пошли к старику, а через минуту начала сожалеть и о том, что вообще с ним когда-то повстречалась. Не случись этого, может быть вся ее жизнь пошла по другой полосе.
- Полная чушь,- ответил я.
Спиртное, как назло, меня совсем не брало: оно лишь обжигало мне рот, десна, гортань, после чего без всякого следа исчезало в недрах организма, где- то на половине пути в желудок. Голова же оставалась на удивление свежей и чистой, тогда как сейчас мне больше всего требовалось забыться; необходимо было насколько возможно отстраниться от действительности и может быть даже уйти в сон, чтобы проснувшись никогда уже не вспоминать того, что со мной произошло всего час с небольшим назад.
Мне не хотелось, например, вспоминать, как старик Йорген в последний раз в своей жизни выдохнул из своих легких остатки воздуха, и что прозвучало это как тяжелое прощание уставшего от прожитых лет человека, хотя таким он на самом деле не выглядел ; как он смотрел на меня глазами, полными удивления, в то время как голова у него уже была пробита его же собственной пепельницей, да и сам он был уже, по меньшей мере, минуты полторы как мертв; как с его правой ноги сполз носок, когда мы с Марией тащили его в спальню, и с каким трудом я опять натянул ему на ногу этот дурацкий, весь в мелких дырках, носок, и как меня взбесило то, что Мария отказалась сделать это сама; как мы переодели Йоргена в пижаму и уложили его в постель, сняв, конечно же, перед тем носки.
Вот что лезло мне тогда в голову.
Мне не передать обычными словами, как я был зол на Марию, замечу лишь, что был совершенно не в себе и потому даже не пытался хоть как-то сдерживать себя перед ней. А вместо того высказал ей в лицо всю ее горькую правду. Без всяких обиняков я заявил ей, что не будь старика Йоргена, она точно так же раздевалась бы перед кем другим, если для нее раздеться за деньги все равно, что раз плюнуть. Я упрекнул ее и тем, что она сама притягивает к себе всякую грязь, вроде нашего старика, и добавил, что не пойди мы к нему сегодня, обязательно пошли бы завтра.
- Тебе непременно захотелось бы получить с него свои деньги,- сказал я,- которые он тебе был должен. Он бы наверняка отказал тебе в очередной раз, как вот сегодня, и вместо того просто обозвал бы шлюшкой. А в отместку за его слова ты убила бы его пепельницей. Прости, но я просто не вижу ничего другого.
Мария терпеливо выслушала все это, после чего лишь разрыдалась еще сильнее. Не исключаю, что она ожидала услышать от меня совсем иное: какие-нибудь слова сочувствия или жалости, но таких слов у меня для нее не было. Мне в который уже раз захотелось все бросить, развернуться и уйти - куда угодно, лишь бы оказаться от нее подальше. Но я пересилил себя и решил побыть с ней еще какое-то время, подождать, пока она хоть сколько-нибудь проплачется. А потом вдруг наступил момент, когда мне по-настоящему стало ее жаль: если мне самому все вокруг видится таким противным, подумалось мне, то каково должно быть ей? Я обнял ее, просто чтобы утешить, и она с готовностью прижалась ко мне, точно подраненная птица, и так мы просидели еще немного.
Виски на меня по-прежнему не действовало, а мне просто необходимо было хоть как-то сойти с ума. Я так и сказал Марии: что если не расслаблюсь, то за себя не отвечаю; она сочувственно кивнула головой и поинтересовалась: что же делать? Я предложил взять нам такси и проехаться до Копенгагена, до моего школьного еще приятеля Никласа, который был самым настоящим крутым дилером и у которого всегда можно было разжиться чем-нибудь расслабительным. Деньги старика Йоргена были у Марии, так что мои настроение и состояние зависели полностью от нее.
Минут через десять мы уже садились в машину.
Водитель распахнул перед нами двери, улыбаясь так, точно мы были его лучшими друзьями и он страшно рад нас видеть. Он сказал какую-то глупость, вроде такой: не спится вам, молодежь, и подмигнул почему-то именно мне. На нем были хорошо отглаженные брюки и просторная черная куртка с зелеными погончиками и фирменным значком на правом рукаве. Ростом он был почти на голову выше меня и комплекцией намного крупнее. Двигался он легко и даже красиво, будто пританцовывал; причем в его движениях было столько неподдельной уверенности в себе, столько представительности, что издалека и при плохом освещении его легко можно было бы спутать с каким-нибудь отставным генералом, переодевшимся - с какой-то тайной целью - в игрушечную форму.
Никогда прежде мне не приходилось сталкиваться с людьми, пусть даже с водителями , которые бы с такой охотой рассказывали о себе. Водитель такси оказался человеком исключительно простым, говорил без умолку, очень громко, почти кричал, и без всякого стеснения рассказывал о себе настолько личные вещи, что у меня буквально горели щеки, пока я их выслушивал; я бы рассказал подобное о себе только под самыми страшными пытками. Мы с Марией узнали от него, например, что по национальности он был русским, который прожил почти всю свою жизнь на Украине, и что там он зарабатывал себе на жизнь народными песнями и танцами, как, впрочем, и его украинская жена.
Какое-то, очень недолгое время я пытался внимательно его слушать и не решался его перебить. В конце концов все-таки не выдержал и сказал, что чувствую себя смертельно уставшим, полностью изможденным за день, и что мне очень хочется побыть в тишине, поразмышлять и может даже немного вздремнуть. Мне почему-то подумалось, что он наверняка неправильно все поймет, переиначит и воспримет мои слова как оскорбление, и попросит нас, например, тут же покинуть его машину.
Вот такие сумасшедшие мысли гуляли у меня в голове.
Мария тоже вела себя не лучшим образом: постоянно прижималась ко мне, пробовала брать мою руку в свою, как это делают влюбленные парочки, и каждую минуту лезла ко мне целоваться. Таксист то и дело посматривал на нас в зеркало заднего вида и беспрестанно улыбался.
- Опасная у вас работа?- поинтересовался я, потому что сам ни за что бы не решился водить такси по ночам. На мой взгляд, это было так же глупо, как, к примеру, заниматься сексом с кем попало и где попало, не пользуясь презервативом: рано или поздно обязательно подцепишь какую-нибудь смертельную дрянь. И я, конечно же, удивился, когда украинский таксист всего лишь недоуменно пожал плечами на мой вопрос и ответил, что ничего опасного в его работе нет.
- Случиться на самом деле может всякое,- сказал он, подумав.- Я слышал множество историй о том, как того или иного моего коллегу просили остановиться где-нибудь в глухом местечке, приставляли к его голове оружие и отбирали все заработанные за день деньги. Но сам я не особо доверяю подобным россказням.
- Если очень хочешь, я отдам тебе все свои деньги,- сказал таксист, полуразвернувшись ко мне,- но только потом не обижайся.- Он протянул ко мне свой кулак.- Вот этой самой рукой я у себя дома одним ударом валил хряков.
Кулак у него и в самом деле был внушительных размеров, но все же не настолько увесистый, чтобы похваляться им направо и налево. В любом случае, я бы не стал этим гордиться, потому что такими руками только баранку крутить или валить на землю каких- нибудь там хряков. На рояле, например, такими руками ни за что не сыграть. Меня так и подмывало сказать ему, чтобы поменьше хвалился, потому что хвастунов Бог непременно наказывает.
Мария постоянно лезла ко мне целоваться, и это меня дико раздражало. Я где-то читал, что присутствие смерти способно возбуждать некоторых людей до настоящих крайностей, но всегда считал это всего лишь красивой выдумкой литераторов. Смерть приходит и забирает с собой того или иного отжившего свое человечка, а жизнь тотчас же настойчиво требует воспроизведения другого человечка взамен ушедшего,- что-то в таком духе. Именно это и происходило сейчас с Марией: будь мужчиной она, а я на ее месте, она обязательно поимела бы меня здесь же, на заднем сиденье такси под похотливыми взглядами украинского таксиста. Я едва успевал хлопать ее по рукам и отталкивать от себя. Несколько раз даже прикрикнул на нее, чтобы отстала, но всего через несколько минут ее приставания возобновлялись.
- На меня не обращайте внимания,- подал вдруг голос таксист.- Мне, если честно, нет до вас ровно никакого дел, мне прежде всего на дорогу смотреть надо. Да и нагляделся я за свою жизнь всякого, так что вам меня уже ничем не удивить.
Я видел, что он нагло врет, потому что он постоянно подсматривал за нами в зеркало. И Мария все это видела, только ее, в отличие от меня, подглядывания таксиста лишь еще больше заводили. Мне показалось даже, что таксист намеренно сбавил скорость, чтобы подольше не расставаться с нами - видимо , настолько мы ему понравились; я еще подумал, что мы попали в машину к самому настоящему извращенцу. К тому же он выбрал самый длинный путь из всех возможных, хотя всегда мог спросить у меня, как нам лучше проехать, если сам не знал этого; тем самым мы могли бы сберечь кучу времени да и часть наших с Марией денег.
Когда я все-таки не удержался и напрямую сказал ему об этом, он поначалу ответил, что и вправду не очень хорошо знает здешние места, а чуть позже поправился и соврал, что попросту старается избегать дорожные участки, где ведутся какие-либо ремонтные работы. Он постоянно что-то врал, то и дело противоречил себе, придумывал какие-то небылицы. И мне неожиданно подумалось, что если бы пришлось выбирать между ним и стариком Йоргеном, то я, конечно же, предпочел, чтобы Мария огрела пепельницей именно этого украинского водителя. Настолько сильное он внушил к себе отвращение всего за каких- нибудь полчаса езды.
Но была от его глупой болтовни и некоторая практическая польза: благодаря ей я на какое-то время совершенно забыл, что со мной произошло совсем не так давно. А вот когда я опять все вспомнил, то сердце у меня сильно забилось, точно по нему застучали маленькими молоточками, и в животе страшно засосало, как от сильного голода. Я стал судорожно припоминать, все ли мы хорошо за собой убрали. А вдруг старик Йорген вовсе не умер, подумалось мне, а вместо того очнулся после нашего ухода, дополз до телефона и вызвал полицию, и теперь нас повсюду разыскивют. Вот с такими безумными мыслями в моей бедной голове мы и подъехали к мрачному многоэтажному дому, где жил Никлас.
Вылезая из машины, я пообещал Марии, что меня не придется долго ждать; что я вернусь скоро, самое большее минут через десять-пятьнадцать.
- Ничего, если твоя подружка пересядет ко мне,- спросил водитель и похлопал рукой по сиденью справа от себя.- Только ничего не подумай, так нам легче будет разговаривать, не придется все время оборачиваться назад.- Он изобразил, как на самом деле ему неудобно поворачиваться и даже крякнул от напряжения, что было уже совсем лишним и даже выглядело наигранным.
Я сказал ему, что Мария - девушка совершенно свободная в своих поступках и ей, конечно же, позволено самой решать, как себя вести, однако это вовсе не означает, что любой водитель или кто еще может с ней вольничать. А потом я вдруг подумал: зачем я все это объясняю, ведь мне совершенно все равно, что будет происходить с Марией; в любом случае, я не собираюсь с ней больше встречаться. Но в глубине души я все равно оставался собственником по отношению к ней, и мысль, что украинский водитель будет к ней прикасаться в мое отсутствие, заранее приводила меня в бешенство.
Никлас жил чуть ли не на последнем этаже, почти под самой крышей, и на мое счастье лифт на этот раз работал. Мне даже показалось, что он был совсем недавно помыт, потому что в нем сильно пахло хлором и другой едкой химией, и никто еще пока в нем ничего не успел сделать. Все это виделось мне хорошим знаком.
Я бывал у Никласа, по меньшей мере, не одну сотню раз и узнал бы его квартиру даже с закрытыми глазами, нашел бы ее даже на ощупь. А вот на этот раз квартира сама узнала меня: я еще даже не успел прикоснуться к кнопке звонка, как дверь передо мной уже широко распахнулась. В этом наверняка не было никакого волшебства: подозреваю, что Никлас попросту поджидал меня за дверью и подсматривал за мной в глазок. Всего лишь подозреваю, потому что также верю в чудеса и и случайности.
Всегда, еще со школьных времен, Никлас поражал меня своей беспечностью. Я бы на его месте не одну тысячу раз проверил, кто звонит мне в дверь, переспросил: "зачем, почему и откуда", а в конце концов так бы и не открыл. И вовсе не из трусости или от малодушия, а больше из житейской осторожности и рассудительности; тогда как эти и другие подобные качества были совершенно несвойственны Никласу. Для него я был одним из тех чрезмерно осторожных людей, кто много раз подумает, прежде чем решится на тот или другой серьезный поступок, в то время как сам он мог в настроении совершить все, что угодно, а подумать об этом как-нибудь потом.
Я попытался вспомнить, когда в последний раз видел Никласа, и память услужливо подсказала мне, что это произошло примерно с месяц назад. Мы повстречались случайно где-то на улице, в спешке и мельком перекинулись парой слов. Подумали, что неплохо бы встретиться по-настоящему: спокойно посидеть, поговорить, вспомнить прошлое и хорошенько над ним посмеятьsя. Он и сейчас предложил мне посидеть у него, но я сказал, что в такси меня ждет подружка, и что я пообещал ей скоро вернуться, и что я уверен в том, что старый грязный таксист непременно начнет ее лапать, если я задержусь.
- Я так понимаю,- сказал Никлас,- что деньги у тебя на этот раз есть.
А когда я развернул перед ним свой кулак и показал ему пачечку новеньких, шуршащих еще датских соток, то поинтересовался, кого я на этот раз ограбил и убил - такие у него были скверные шутки. Я ответил, что он почти что попал в точку, потому что произошло именно то, о чем он подумал, только убивал не я сам, а моя подружка, а сейчас я всего лишь пытаюсь ей помочь.
- Соучастник значит,- сказал он,- это тоже плохо.
- Да вроде все как следует объяснил,- сказал я.- Что же здесь непонятного : моя подружка убила своего приятеля-старика и забрала все, что он был ей должен. Я-то в этом деле совсем не при чем, никогда бы не стал убивать ради денег.
- Ради денег я бы тоже никого не убил,- сказал Никлас.
Он решил поиграться со мной и попросил меня выставить вперед указательный палец правой руки и вообразить, что это дуло пистолета. Затем он сказал, чтобы я ткнул этим пальцем ему в грудь, а когда я попытался это сделать, он за доли секунды скрутил меня точно мальчишку. Я оказался вдруг спиной к нему, визжал от дикой боли и молил отпустить меня. Он отпустил, но - случайно или намеренно - так, что я потерял равновесие и едва не влетел головой в стену, если бы он вовремя не подхватил меня за пояс.
- Мне все равно,- сказал Никлас,- сколько их будет, один или пятеро - я одинаково справлюсь со всеми.
- Не хочешь мою подружку,- спросил я,- мне кажется, ты ей обязательно понравишься.
- Разве это хорошо,- сказал Никлас,- предлагать свою подружку пусть даже своему лучшему другу? Будь у меня подружка, я бы и на минуту ее ни с кем не оставил, тем более с украинским таксистом, которого ты и знать не знаешь, и который уже и до того показался тебе полным придурком. Сам-то я давно отошел от женщин, посидеть и подумать для меня намного важнее, чем перепихнуться с человеком, которого видишь впервые в жизни.
Никлас слишком уж много говорил, и мне сразу подумалось, что он наверняка что-то проглотил, потому что мысли у него бегали из стороны в сторону. А в остальном он выглядел вполне нормальным, и если бы он побольше молчал, я бы, скорее всего, ничего не заметил; но он говорил без остановок.
Я не смотрел на часы, но прекрасно понимал, что отсутствовал дольше обещанных пятьнадцати минут, и решил, что настало время прощаться. Поскольку Никлас был моим старым и может быть даже лучшим другом, я посоветовал ему от чистого сердца побольше осторожничать,не открывать двери кому попало и обязательно смотреть в глазок.
- Да что мне сделается,- спросил Никлас,- мне иногда кажется, я просто заговорен.
- Никто не может быть заговорен,- сказал я.- И насколько помню, тебе в школе всегда доставалось больше, чем другим.
Скоро я убедился в том, что если Никлас вбил себе в голову, что он особенный, то его уже ничем не переубедить. Теперь он даже двигался так, точно только что прилетел с другой планеты, и все слова проговаривал через букву. Может быть и я выглядел для него не совсем обычным, потому что не так давно прямо на моих глазах наиглупейшим образом умер человек, который наверняка мог бы еще пожить лет двадцать, и это наверняка наложило на меня кое-какой отпечаток; просто уверен в этом.
- Смотрю я на тебя,- сказал Никлас,- и вижу, что ты мне нисколько не веришь. А ведь вспомни, я только что справился с тобой, точно со слепым котенком.
Он посоветовал мне поменьше беспокоиться за него, потому что у него в запасе, по меньшей мере, девять жизней. И чтобы доказать это, он сунул мне в руку длинный кухонный нож и попросил, чтобы я ударил этим ножом ему в грудь. Я послушался его, почти по-настоящему замахнулся и ударил, но остановил нож в нескольких сантиметрах от груди Никласа.
- Да кто ж тебя просил останавливаться,- рассердился Никлас.- Если уж решился бить, то бей со всей силы, размахнись как следует и бей прямо в грудь.
Мне, конечно, нужно было не слушать его и сразу уйти, но я остался, и какое-то мгновение спустя с ужасом наблюдал за тем, как длинющий кухонный нож, зажатый в моей руке, вошел в Никласа с такой легкостью, точно тот был куском сливочного масла. Всего за один только день на моих глазах умерло два человека, одним из которых был моим старым школьным другом.
Я не стал особо задерживаться в квартире, но заботливо, точно он все еще что-то чувствовал, уложил Никласа на диван и приложил палец к его шейной артерии, чтобы окончательно убедиться в его смерти. Я даже встал перед ним на колени и извинился за случившееся, хотя и не чувствовал за собой никакой вины: что-нибудь подобное с ним рано или поздно должно было произойти, а на моем месте мог бы оказаться кто- нибудь другой. То, что с ним случилось сегодня - возможно всего лишь дело случая, но не исключено, что это было предначертано ему сверху.
Я взял с собой лишь то, что посчитал своим: траву, например, за которую заплатил. Кухонный нож, которым я убил Никласа, я завернул в полотенце и тоже взял с собой. Будь у меня побольше времени, я бы хорошенько прошелся по квартире, но не с целью что-нибудь прихватить, а лишь для того, чтобы побольше узнать о своем друге.
- Ты самая настоящая дрянь,- сказал я Марии, застав ее в обнимку с водителем.- Тебя и на минуту нельзя ни с кем не оставить; спуталась уже с этим уродом.
- У нас совсем ничего не было,- сказал таксист, разводя руками.- Твоя девушка плакала, можно даже сказать, что рыдала, и я предложил ей подсесть ко мне. То, что ты увидел - совсем не то, что ты подумал... мне просто надо было как-то ее успокоить.
Меня раздражало, что украинский водитель врет по любому поводу: он, видимо, считал себя самым умным человеком на свете и был уверен в том, что вокруг него сплошь одни дураки, которые с радостью поверят всему, что он только не напридумывает. Я прекрасно видел, что волосы у Марии были спутаны, лицо ее горело либо от стыда, либо от удовольствия, куртка была расстегнута на все пуговицы - факт ухаживания был для меня налицо. Но я бы и слова не сказал на все это, если бы таксист не врал с такой наглостью прямо мне в лицо. Я взял Марию за рукав куртки и вытянул ее из машины; потребовал, чтобы она пересела на заднее сидение.
Я всего лишь обычный человек и не всегда знаю, как надо правильно поступить, а некоторые обстоятельства вообще ставят меня в тупик. Может быть, как мужчина, я должен был закатить громкую истерику и изо всей силы ударить кулаком таксиста, отхлестать Марию по щекам, обозвать их обоих последними словами и театрально, обиженно и гордо, удалиться. Но чем дольше я размышлял над своим возможным поведением, тем больше понимал, что время для каких-то действий с моей стороны безнадежно ушло. И что бы я теперь не совершил, все будет выглядеть одинаково глупо.
Вот поэтому я и не стал ничего делать, а просто сел в машину и попросил украинского таксиста отвезти нас домой. Мы с Марией сидели по разные стороны на заднем сиденье и настолько далеко друг от друга, что между нами можно было поместить еще двоих-троих человек.
Мария притворялась, делала вид, что обижена. Намеренно пялилась в окно, демонстративно отворачивалась от меня, а уже всего через несколько минут пробовала помириться со мной, заговаривала - "ну ничего же, в конце концов, не произошло" - детским голоском; плакала навзрыд, изображая раскаяние; даже несколько раз попыталась придвинуться ко мне, на что я ее всякий раз отталкивал. Водитель все это время подсматривал за нами в зеркало; я видел только его глаза, но был уверен, что он улыбается, а причина его улыбки была мне понятна: потому что в этой истории я повел себя не так, как полагается мужчине.
Нам оставалось до города совсем ничего, минут, может быть, десять. Мария прекрасно понимала, что времени для примирения со мной у нее уже почти не осталось и потому вдруг резко придвинулась ко мне, прижалась и сказала, что ничего бы не произошло, если бы я вернулся всего лишь на несколько минут пораньше. Эти ее слова оказались для меня настоящим ударом: значит, подумалось мне, пока я стоял на коленях перед Никласом и прощался с ним, они здесь не на шутку развлекались: обнимались и целовались; а теперь вот Мария просит, чтобы я ее простил.
Всего за один вечер я проводил наверх двух человек: старика Йоргена, который ни в чем передо мной не провинился, и если по мне, то пусть и жил бы себе дальше своей незатейливой жизнью; другой жертвой оказался мой школьный приятель Никлас, который, я уверен, отдал бы за меня свою жизнь. Я нисколько не винил себя за его смерть: она была трагической случайностью, но ни в каком суде мне бы не удалось доказать. что это была всего лишь случайность. И тем более, никто бы не поверил в две случайные смерти всего за один вечер.
Стоило мне подумать об этом, как мои мысли сразу перескочили на украинского таксиста; может быть всего лишь потому, что его затылок постоянно маячил перед моими глазами и он беспрестанно подсматривал за нами в зеркало. А ведь этот крайне непорядочный человек, подумалось мне, законченный врун и болтун, наверняка преспокойненько помрет т в своей собственной постели, тогда как совсем рядом незаслуженно расстаются с жизнью люди намного лучше его.
С этой самой минуты я словно помешался: у меня прочно засело в голове, что я обязательно должен устранить эту ужасную несправедливость. Я знал, что при всем желании не могу никого воскресить, потому что никто не наделил меня такими способностями; единственно, что я мог поделать - это забрать жизнь у украинского водителя и тем сам восстановить нарушенный кем-то - мной, Марией или им самим - некий наивысший баланс. После чего все естественным образом должно было встать на свои места.
Но мне непременно нужно было как-то объяснить и оправдать этот свой поступок, придумать вескую причину, почему украинский водитель не должен жить дальше, иначе как-нибудь потом меня обязательно замучает совесть. Причина должна быть достаточно простой, чтобы мне не пришлось копаться в ней всю оставшуюся жизнь. Но в голову, как назло, лезла лишь всякая мелочь, которая тут же забывалась, и тогда я подумал, что у меня еще будет предостаточно времени для того, чтобы найти подходящее объяснение своему поступку.
- Будь добр,- сказал я таксисту,- остановись здесь. Если честно, то мне очень приспичило.
- Да ехать осталось совсем ничего,- ответил таксист и даже прибавил скорость, но когда я сказал ему, что точно не доеду, то притормозил и съехал на обочину. Он остановился у леска, который тянулся вдоль всей дороги. Мне не понравилось уже то, что остановился он с таким видом, точно оказывал мне тем самым огромную услугу. А ведь его обязанностью было исполнять любое, пусть даже самое причудливое желание своих пассажиров, вроде меня с Марией.
Мария сидела рядышком со мной, полностью погруженная в свои недалекие мысли. Она нисколько не вслушивалась в то, о чем я говорил с украинским водителем, а когда я с размахом ударил его ножом в шею, то поначалу восприняла все за шутку. И лишь только после второго удара закричала, налетела на меня точно бешенная и попыталась остановить.
Мне приходилось нелегко, потому что я одновременно боролся с таксистом и с Марией; я то и дело оталкивал ее от себя, а один раз даже ударил ее случайно локтем под дых. Украинский таксист тоже не знал, что ему делать. То он тянул назад ко мне свои руки, то пытался освободиться от ремней, которые приковывали его к креслу. Я бил ему по рукам, он кричал; Мария то и дело накидывалась на меня - это был настоящий сумасшедший дом.
А после одного из моих ударов водитель просто затих.
- Не смотри на меня так,- сказал я Марии.- У меня было больше причин убить его, чем у тебя прикончить старика Йоргена.
До города нам оставалось совсем немного, всего несколько километров; мы дошли бы до него в любом случае меньше, чем за час. Нашли бы нас потом или нет - это спорный вопрос, все зависело от того, какие следы мы оставили за собой, насколько хорошо мы сумели бы держать язык за зубами, не увидел ли нас какой-нибудь случайный прохожий или проезжий. Но главное для нас сейчас было пройти незамечеными эти несколько километров, ну а в городе мы бы обязательно затерялись.
Я повел Марию вдоль дороги; при звуке приближающихся машин мы сразу отходили в сторому и прятались среди деревьев. Мы все время шли так, точно от чего-то убегали; постоянно прятались и скрывались, как если бы кто-то гнался за нами. Время было позднее и машин нам, к счастью, почти не попадалось .
Но чем ближе мы подходили к городу, тем более беспечными мы становились; нам уже стало лень прятаться. Мимо нас проезжали одна за другой машины, и некоторые сигналили, когда я выходил на середину дороги, а я махал им вслед кулаком. Мы не дошли до города всего метров пятьсот, когда к нам мягко и тихо подкатила полицейская машина. Я остановился и поднял вверх руки, потому что ничего другого мне больше не оставалось. Мария побежала в лес, чтобы скрыться, но один из троих полицейских погнался за ней; он догнал ее и ударил здоровенным фонарем по затылку. Мария даже и не поняла, от чего она умерла.