До полицейского участка нам было рукой подать, меньше пяти минут неспешной ходьбы, если, конечно, знать дорогу. Столько же было и до арестхуса (арестантского дома), так здесь прозывают тюрьму предварительного заключения, или попросту кутузку; он полицейскому участку приходится воспаленным аппендиксом. Всех героически повел за собой я, поскольку место случайно или по намеренности было схоронено в тощем леску, и без помощи местного следопыта, вроде меня, обнаружить его было сложно.
- Это ж надо так бояться народного гнева,- заметил мой друг и осуждающе покачал головой.
Ням, напротив, все было интересно: похоже, ничего, кроме работы, она в этой жизни не видела.
Выхлоп из космоса произошел посреди дня, в приемное время, так что двери участка были распахнуты настежь: заходите, мол, дорогие гости, будьте как дома; не пришлось даже выбивать двери. Все до боли знакомо и привычно, точно в последний раз я был здесь всего лишь вчера.
Поэтому, когда мой друг поинтересовался, где здесь у них раздевалка, я автоматически, нисколько не задумываясь, ткнул пальцем в нужном направлении. Откуда я мог это знать, ведь на двери в раздевалку не было никакого указателя? Ничего в том не было сверхъестественного, обычная наблюдательность: видел в свое время, как в комнату заходили штатские люди, а выходили из нее те же самые люди, но в форме. Писательский мозг все запоминает. Помню, наблюдая это, мне представилось, что в комнату, кроме людей, заходят бараны, коровы, собаки (кармическая такая тема), а выходят люди в форме.
На какое-то мгновение моя душа ушла в пятки, когда из-за двери, ведущей в раздевалку, вместо моего друга вышел долговязый полицейский сурового вида с дубинкой в руке; мне тотчас вспомнился давний и неприятный опыт с полицаями, неожиданно заныли плечи, захотелось закричать , сбежать прочь, может быть даже кого-то убить. Все это на самом деле нисколько не смешно: я имею в виду то, что сотворили полицейские ироды с моим сознанием.
- С трудом подобрал себе форму,- сказал мой друг, скалясь во весь рот,- у них здесь сплошь неудачники-коротыши работают. Из доброй полсотни единственный достойного роста полицай обнаружился. Славно подшучу над приятелем, если он только не умер.
- Подозреваю, что этот твой достойный полицейский мне хорошо знаком,- ответил я другу,- очень повезло ему, что он умер или исчез.
Ням бездумно поддалась дурному примеру моего друга и вслед за ним также перерыла все шкафчики в полицейской раздевалке; впустую, впрочем, потому что не бывает на свете полицаев ростом с Ням. Ей пришлось удовольствоваться чьим-то парадным кителем с золотыми погонами, который свисал ей до колен. По правде сказать, мой друг и Ням выглядели теперь точно два сбежавших из цирка клоуна.
Неожиданно зазвонил телефон за приемной стойкой, а когда Ням взяла трубку, старческий женский голос поинтересовался: что, черт возьми, происходит, она все утро звонит и звонит, а никто не берет трубку.
- В полиции никого нет,- ответила Ням,- произошел выхлоп из космоса и все полицейские исчезли или умерли.
- Нужно было спросить адрес этой старушки,- сказал мой друг,- может нам удалось бы спасти ее от голода, например, или еще от чего-нибудь похуже,- и он подмигнул мне.
Я знал, что он любит покривляться и уже почти привык к этому.
Прошло два или даже четыре года со времени моей отсидки, а в участке практически ничто не изменилось. Во внутренний дворик мы попали теми же потайными дверями, через которые меня торжественно встречали и провожали несколько лет назад (никакой торжественности, разумеется, не наблюдалось, я вставил слово лишь для большей выразительности). По пути во дворик я вышиб пару стекол (непростые, кстати, оказались стекла, ужасно плохо бились), и наконец мы вышли к воротам, ведущим в арестхус.
- Тук-тук, открывайте,- вежливо постучал в ворота мой друг, а когда никто нам, конечно же, не открыл, пнул по ним ногой, и те распахнулись перед нами, потому что, подозреваю, попросту не были заперты. Я знал, что запираются они лишь ближе к вечеру, потому что весь день через них снует народ: из полицейского участка в арестхус и обратно. Однако мой друг предположил, что обладает некой магической силой, которая позволяет ему открывать любые двери одним пинком.
Точно так же распахнулась перед ним центральная дверь в тюрьму и последующие три двери, последняя из которых вела на этаж, где я в свое время отбывал наказание. В отличие от моего друга, я не видел в его способностях никакого чуда: двери в арестхусе запирались с помощью элетричества, а выхлоп из космоса мог не только уничтожить людей, но и повредить щитки. Вот, пожалуй, и все объяснение этих чудес.
Пока мой друг выпинывал одну за другой двери камер, с надеждой заглядывая в каждую из них в поисках приятеля, мы с Ням присели на привинченную к полу скамейку, чтобы отдохнуть. Отдых, как известно, настраивает на пустые мысли, поэтому я нисколько не удивился, когда Ням задала мне наиглупейший вопрос, на который я тем не менее ответить не смог.
- Никогда не приходилось бывать в тюрьме,- сказала она,- теперь буду знать, как здесь все выглядит. Заметно, что повсюду чистота, везде убрано. А какая фирма занимается здесь уборкой?
Обдумывая, как лучше ей ответить, я вдруг полностью ушел в воспоминания. Мне вспомнилось, что за все те восемь дней, что я провел здесь в компании преступников-иностранцев, никто в нашей камере не убирался, кроме нас самих; тем не менее, она все время оставалось безупречно чистой, и в этом не было никакого волшебства: мы просто-напросто следили за порядком. Но ведь кто-то должен был убираться и в самой тюрьме? Ням, сама того не подозревая, задала неразрешимую загадку.
Вместо ответа, которого я все равно не знал, я устроил ей небольшую экскурсию по тюремному отделению. Первым делом показал свою камеру, которая, в отличие от прочих камер, одиночек, была рассчитана на троих заключенных. В одиночке сидеть, конечно, спокойнее, если даже ветерка боишься, зато в нашей камере всегда было весело: нескончаемые рассказы о жизни, ночью громкая музыка, на которую никто не жаловался: нас ведь было трое. Засыпали лишь под утро и спали до обеда, пропуская завтрак.
- Если будут спрашивать, где хочешь сидеть, не выбирай одиночку,- посоветовал я Ням,- там люди с ума сходят. Хотя, впрочем, никто спрашивать и не будет, это все же не гостиница.
Когда я представил ей открытый тренажерный зал, размещенный прямо здесь, в холле, для общего пользования, она была потрясена увиденным: все точно так, как в кино, сказала она. Вот, к примеру, душевая, продолжал я тем временем экскурсию (дополняя слова красочными жестами), здесь можно отмыться от тюремнной грязи; а вот неплохая библиотека, если вдруг возникнет интерес к печатному слову; и здесь же передвижной (дорогущий, правда ) буфет на случай, если захочется отвлечься от грубой казенной пищи.
Все эти удовольствия, пояснил я далее, доступны, однако, не все время, а лишь в определенные два часа каждого вечера. Что вполне справедливо, ведь нас собрали здесь вместе вовсе не для того, чтобы развлекать днями напролет: асоциальные элементы, отбросы общества, вроде нас, должны отбыть срок наказания со всей возможной строгостью. Так что большую часть времени мы проводили непосредственно в камерах, где единственными развлечениями нам служили завтрак (который, как уже было сказано, мы обычно пропускали), обед и ужин. По срочным нуждам, то есть в туалет, должно было всегда проситься: стучать в дверь, иногда подолгу; дело довольно-таки стеснительное и унизительное.
В дневное время можно было развлечься еще и прогулками по внутренним дворикам арестхуса (их было пять или шесть) под наблюдением охраны. В начале прогулки заключенные ходили по кругу, друг за дружкой, точно дети, причем обязательно против часовой стрелки; после чего им позволялось расслабиться и разбиться на небольшие группки по два-три человека. Длилась такая прогулка полчаса, и за все время я пропустил ее только раз, о чем сильно жалел.
Мой друг тем временем закончил обход тюремного отделения.
- Полагаю,- сказал он (и в его голосе мне не услышалось ни нотки сожаления, всего лишь сухое объявление факта),- что моему приятелю повезло намного меньше нашего: он, вне всякого сомнения, исчез вместе со всеми и попал на тот свет. Впрочем, человек он был сложный, нисколько не удивлюсь, если ему не найдется даже крохотного местечка в Раю.
Он едва успел договорить (а мы с Ням посочувствовать его горю), как до нашего слуха донеслись странные звуки, слабые, точно идущие из-под земли: тук-тук, тук-тук-тук; приблизительно так дятел бьётся клювом о дерево. Мы разом примолкли и внимательно вслушались: на этот раз нам послышался глухой и сдавленный крик, как если бы кто-то отчаянно пытался докричаться до нас через подушку. Мы тщательно обшарили весь этаж, не пропустив ни единой камеры, ни малейшего закутка, пока, к общему изумлению, не обнаружили дверь, совершенно непохожую на другие. Дверь была тяжелой, с виду карцерной, и моему другу удалось выбить ее лишь со второго удара.
Из мрачного помещения, которое и в самом деле оказалось карцерным, нашим глазам (буквально из тьмы) явился мужчина крайне неприветливого вида. Он сразу же двинулся в нашу сторону, точно был быком, а мы его красной тряпкой, безбожно ругаясь и брызжа слюной; а приблизившись, даже попытался накинуться на нас, невзирая на то, что мы были его спасителями.
Мой друг не растерялся и приложился изо всех сил дубинкой по правому предплечью мужчины (не забыли еще, что мой друг левша?); Ням, в свою очередь, также огрела его короткой, скорее декоративной, нежели служебной, дубинкой по спине. Я тоже весь изготовился к удару, так что, встретив столь серьезное сопротивление, мужчина отступил, но по-прежнему крепко сжимал кулаки и смотрел на нас исподлобья, повторяя сквозь зубы лишь одно: сыр, сыр, сыр, сыр. Так обычно говорят в нашем королевстве, когда хотят обозвать полицейского, и тем это слово очень не нравится, видимо потому, что намекает на вонючее свойство продукта.
- Чувствую себя очень неловко,- искренне посетовал мой друг,- из-за того, что ударил дубинкой ни в чем передо мной не повинного человека да еще и находясь в полицейской форме. Но больно уж он здоров, этот парень, без битья нам с ним было не справиться. Надеюсь все же, что у него были веские резоны накинуться на нас, и пострадал он за идею, а не по глупости. Скажи, дружище, что двигало тобой?- обратился он к мужчине.
Не стану приводить речь мужчины прямым текстом, поскольку через слово он вставлял в нее либо "сыр", либо мат (кстати сказать, самое непристойное слово в королевстве - это "дьявол"). Мужчину, как позже выяснилось, звали Бьярне, и его возбужденное состояние можно было легко понять и оправдать, если, конечно, знать, что два дня назад, еще до выхлопа из космоса, его заперли в карцере за плохое поведение: подрался с заключенным, вдобавок пререкался с охраной. С тех самых пор ему не довелось ничего съесть или выпить; все эти дни он не курил, не брился, не ходил в туалет (то есть ходил, но не покидая камеры, что еще ужаснее).
- Теперь ты свободный человек, вроде нас,- сказал я Бьярне и напутственно похлопал его по плечу,- вот только впредь постарайся воздерживаться от совершения преступлений (с исчезновением системы в них нет уже никакого смысла). В противном случае безжалостная рука закона в ее лице (я показал на Ням) настигнет тебя где угодно.
Покончив с напутствием, я кратко и по возможности простыми словами, поведал ему обо всем, что произошло в мире за последние два дня (поделился всем, что знал), и наблюдал по его бесхитростному лицу, что он не верит ни единому моему слову. Человечество, рассказывал я, полностью исчезло с лица земли за редкостными исключениями (как, например, в наших случаях); сам он, полагаю, спасся лишь благодаря тому, что находился за особыми стенами в карцере, которые уберегли его от выхлопа.
Он внимательно меня слушал, но продолжал ничему не верить: ни таинственному исчезновению людей, ни собственному чудесному освобождению от заключения; он то и дело пощипывал себя за руку, желая удостовериться в том, что мы ему не снимся. В конце концов я объявил ему, что некогда нам с ним дольше возиться, поскольку торопимся в Амалиенборг, на коронацию.
- Выходит, что померла наша Маргретта, пока я находился в карцере,- грустно покачал головой Бьярне.- Очень жаль, потому как что за король из этого (пропущу произнесенное им горячее словцо) Фредерика? Хотя мне, закоренелому до мозга костей преступнику, какое, к дьяволу, до всего этого дело?
- Да когда же ты наконец поймешь, что все умерли? - не сдержала эмоций Ням, полностью пораженная его несообразительностью.- Что Фредерика, какой бы он ни был, тоже, скорее всего, уже нет: все равно, исчез он или умер. Королем теперь по праву станет Миккель, потому что он незаконнорожденный сын Маргретты.