Аннотация: Он посадил дерево тридцать два года тому назад. Точная дата этого события записана в свидетельстве о рождении его дочери.
Он посадил дерево тридцать два года тому назад.
Точная дата этого события записана в свидетельстве о рождении его дочери.
Он прекрасно помнил, как в то погожее апрельское утро пришлось пробираться по раскисшей лесной дороге к молодому ельничку, что за высоковольтной просекой. Местами на открытых местах нога проваливалась в чавкающую жижу и не находила опоры. Приходилось нащупывать дорогу лесиной, подобранной тут же у дороги. Но сам апрельский лес тянул изо всех сил его к маленькому зеленому чуду и, вручив в его трепетные руки дитя свое - елочку, улыбчиво махал вслед голыми ветвями берез да осин.
"В добрый путь! Ш-ш-ш... Береги ее, люби и лелей, как любил и берег ее я! Ш-ш-ш..."
Этот день был необыкновенным! Глаза дня были синими-синими, и наполненными счастьем...
Он посадил елочку в честь этого дня как раз в полдень, рядом с домом. Из окна были хорошо видны маленькие хрупкие веточки, утыканные нежными, еще по-детски мягкими иголочками. Он любовался ими, сняв трубку телефона, и набирая номер роддома, и слушая длинные гудки, и после ответа дежурной, пока та смотрела в длинный список, выискивая фамилию жены...
"Да, родила. Час назад. Состояние нормальное. Девочка. Три шестьсот. Пятьдесят сантиметров. Поздравляю". Короткие гудки...
Губы сами расплылись в счастливой улыбке! Глупо и восторженно! Девочка! Состояние нормальное! Да что может быть лучше?!
" С днем рождения, Танечка!..." - сказал, почему-то елочке за окном.
Он любил лес. Всю жизнь прожил тут, среди леса. Железнодорожная станция, всего-то сто верст до большого города - а кругом леспромхозово царство. Все здешние леса исхожены вдоль и поперек, каждое дерево "в лицо" знакомо.
Странно, но даже сейчас, глядя на десятиметровую ель, что достает ветвями до окон, он ясно ощутил счастье тех давних дней! Как будто это было совсем недавно. Это мохнатое дерево впитало все радости того дня, и теперь охотно делится ими с ним.
" У меня дочь! Дочь! У меня! Я теперь папа!!!"
Помнится, зашел тогда сосед. Как водится, "обмыли ножки" припрятанным к этому случаю литром. Да потом и другие соседи набежали. Радость, как и горе, не утаишь! И пошла гульба!
Назавтра после такого лишь к вечеру удалось оклематься. Полетел к жене в роддом и увидел ее замученную, непривычно постройневшую, но счастливую! Она стояла за стеклом в окне второго этажа, держала родной комочек и ...светилась! Какой-то улыбкой Джоконды.... И сам он, помятый и небритый, светился тоже.
Как давно это было! Вон сколько лет навилось кольцами на Танину елочку...
Есть и еще что вспомнить. Каждый Новый год наряжали елочку-Танечку в серпантин и стеклянные шарики, пока доченька-Танечка еще верила в дедморозово чудо. Как водили вокруг хороводы звонкие детские голоса Таниных гостей, искали и находили под елью подарки. " В есю одиас ё-оцка, в есю она осла..."
Потом до поздней весны не таял снег в утоптанном елочном круге!
Росла елочка - росла доченька. В последние годы, когда наступало лето, в июльский знойный полдень искали и находили в тени густых ветвей защиту и прохладу. Он любил разложить кресло - Танюшкин подарок - и усесться с папироской в тени. Приезжала Таня с мужем, и вечерами топили самовар еловыми шишками - вкуснее чая не пивал никто и никогда на всем белом свете!
Улетела Танечка еще тогда в девятнадцать лет из родительского гнезда, свила свое гнездышко в городе. Оставила только воспоминания...
Может быть, что эти воспоминания и уберегли елочку, когда разрослась она и стала по весне корнями своими поднимать дом. Скрипел старый дом неимоверно, охал, перекашиваясь. Трескались стекла, не закрывались двери.... Жена ворчала, требовала убрать дерево, пока дом совсем не развалился. Сто лет, видимо, собралась жить! Надсмехалась над его сентиментальностью.
Ну, права она, права - он и сам это понимал! Дому просто нужны сильные молодые руки. Вот если бы подвести нормальный фундамент, да заменить нижние венцы - дом бы сто лет простоял! И никакая ель не была бы страшна. Только где их взять, руки то? Дочка с зятем в городе живут, да и зять руками ничего не может.
Сколько раз, бывало, подходил к ели с топором, но дотрагивался до ствола... и слушал, как текут по нему жизненные соки, нюхал дурманящий запах хвои. И все дело кончалось папироской на завалинке. Ну не поднимается рука!
...Он помнил, когда около елочки были грядки. Потом, когда дочка подросла, сделала на месте грядок цветник. Каких цветов тут только не было! До глубокой осени цвели диковинные соцветия, крича на всю округу: "смотрите! В доме невеста растет! Не провороньте!". Только плохо цветам со временем стало - земля тощала, ель все высасывала. Удобряй, не удобряй - один фиг, лишь елка матерела да ввысь тянулась, как на дрожжах росла! Вот и бросили у ели копаться - бесполезно. Заросло все травкой, знай коси! И косил. Это сейчас появилось модное слово - "газон", а тогда... Как же тогда это называли? Лужок? Дерн? Полянка?
Шло время, разрасталась поляна вокруг ели. Почитай, ничего вокруг дома и не осталось! Одна ель да забор.
Соседи вслед пальцем у виска крутили, понять не могли. А что тут понимать? Земли - во на сколько! Бери - не хочу. И для картохи хватит, и для огорода. Россия большая! А тут - для души, что-ль, - понимать надо.
Но как ни крути - ничего не поделаешь, права жена. Надо убирать ель от дома. Вот и будет занятие на завтрашний день. Пусть сегодня еще порадуется весеннему солнышку....Да и подумать надо: не шутка такое дерево свалить одному! Помощи-то ждать неоткуда.
Люди пришли на эту планету, когда она принадлежала лесу. Деревья видели приход человека, как до того приход и исчезновение множества других тварей. Деревья знали, что лес тут был всегда, и будет всегда, и все эти твари - ползающие, летающие, жующие - это всего лишь напасть, болезнь, недуг, который пройдет, и сменится другим недугом, и снова пройдет.... А лес - как стоял, так и будет стоять миллионы лет зеленой стеной. Он не истребим и вечен.
В чем сила леса? Может быть, в долготерпении?
Но с людьми оказалось труднее всего. Люди начали войну. Глумясь над мертвыми телами деревьев, люди резали их, строили из них себе жилища и корабли, употребляли в пищу, сжигали в печах.... Лес таял. Эта напасть оказалась самой худшей из всех! О, человек! Он уже уничтожил множество других видов. Не уничтожит ли и лес в жадности своей? Или хватит у него ума, чтоб понять - погибель леса - это и его, человека, погибель.
Что может дерево, чтоб защитить себя? Ничего?
Когда жираф обгладывает молодую листву на вершине эвкалипта, что происходит с эвкалиптом? Дерево выделяет токсины, и животное вынуждено оставить его в покое, чтоб не отравиться самому.
А когда человек рубит дерево? Токсины тут не помогут. Что может дерево? Ну слышали мы, что придавило кого-то падающим стволом, или сухая ветвь, отломившись, угодила в точности в голову увлекшемуся дровосеку... Скажете, случайности? Может и да, а может и нет. Кто знает?
Назавтра, с первыми лучами солнца, он уже стоял на лестнице и ножовкой отпиливал верхушку. Ель притихла удивленно. Еще никто и никогда так не поступал с ней! Она помнила другое: "Нельзя, Танечка, ломать веточки. Елочке же больно! Не будешь больше? Вот и умница...". А он уже опилил все ветки, что только смог достать с лестницы...
Над головой оставалось еще метров пять. Дерево пружинило, извивалось, раскачивало лестницу... Ножовку то и дело клинило, приходилось помогать топориком.
Верхушка надломилась как-то вдруг, треснув сухим выстрелом. Дерево задрожало всем существом, и стихло, подчиняясь неизбежному, переломилось пополам.
... Стоя на лестнице, он теперь был выше дерева, или вернее - того, что от дерева осталось, с сожалением разглядывал срез: сердцевина на срезе оказалась подгнившей! Он поковырял мягкую древесину кончиком топора, в сердцах сплюнул. "Жаль! Никуда не применить". Тридцать два года росло дерево - и никакого толку. Обидно.
С другой стороны, рассудил он, не велика корысть от одной елочки, да и больная ель когда-нибудь рухнула б сама, и кто знает - не на дом ли? Забот было б значительно больше! Это немного успокоило.
С другой стороны, коль рассудить, простояла бы еще лет десять запросто. Проживет ли он сам столько? Вряд ли.
Обкапывать оставшийся уродливый остов пришлось довольно глубоко. Под елью оказалась окаменевшая и промерзшая глина. Лопата входила с трудом, приходилось рыхлить ломом, вгрызаться, как в скалу. И это в конце апреля, когда земля пропитана, словно губка, талой водой!
К вечеру все было кончено. У сарая лежали два бревна, куча лапника да уродливый пень - все, что осталось от елки. Что теперь с этим делать? Распалить костер, да сжечь все к едрени-фени. А что тут еще придумаешь?
Костер получился знатный. Искры подлетали высоко, с треском, вились в ночном небе. Как погребальный...
Утром противно было смотреть на дымящуюся кучу пепла. "Вот и все",- подумалось ему. Ничего теперь не напомнит о красивой стройной елочке, росшей под его окнами, и вдруг, в один день, по его прихоти, исчезнувшей из этого мира вместе со всеми воспоминаниями!
Царь и бог, убивший дерево, курил на завалинке свою первую утреннюю папироску...
В то лето положили дочку Таню в больницу со страшным диагнозом: "рак кости". Сначала ампутировали ногу. Но это не помогло - метастазы уже распространились по всему организму.