Бурланков Николай Дмитриевич : другие произведения.

Наказы особого сыска

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Начало давно обещанного романа о Михаиле Шеине

   Наказы Особого сыска.

Быть может, нами дергают за нить

Железные объятия природы,

Но перед тем, как умереть - или убить, -

У нас есть краткий миг свободы.

   Оглавление
   Наказ Первый. Тамбовский волк.
   Наказ Второй. Стремянный.
   Наказ Третий. Золотых дел мастер.
   Наказ Четвертый. Пожар.
   Примечания.
  
  

Наказ Первый. Тамбовский волк
  

Глава 1. В Москве.

   Хотя с окончания последнего польского и шведского нахождения прошло уже несколько лет, окрестности стольного града все еще лежали в запустении. Впрочем, молодого боярского сына Матвея в этот яркий весенний день, в самом конце весны, радовало все. И копошившиеся где-то обочь дороги селяне, и попадающиеся навстречу верховые, обдающие путника разлетающимися из-под копыт комьями грязи, и зеленеющая трава, и цветы, усыпающие пригорки.
   Дорога пошла под уклон, спускаясь к реке, и вскоре появились признаки приближения большого города - путники стали попадаться чаще, то тут, то там вставали изгороди слобод.
   Издалека, на самых дальних подъездах к городу, ярким пятном возникла стена Белого города. Над нею золотились купола церквей, виднелись башенки и стреленки боярских хором. После двух недавних погромов город отстроился заново, повсюду пестрели новые избы, терема с яркими крышами и резными коньками, устремленными к небу. На реке кипела жизнь: бабы стирали белье, от причалов отплывали небольшие суда - под парусами, на веслах, или вовсе тягаемые идущими по берегу людьми; изгороди сплетались в единую сеть улочек и проулков, устремляющихся дальше, к сердцу города - Кремнику, столь много перенесшему в минувшее десятилетие.
   Навстречу Матвею попался десяток стрельцов, бодро шагавших под звонкую песню. Запевала вытягивал какой-то сложный напев в одиночку, зато в радостный и бойкий припев вступали все его спутники. Увидев Матвея, стрельцы проводили его взглядом, на миг прервав песню - и тут же зашагали дальше.
   За рогатками, преградившими главную дорогу - тут двое ратников оглядели Матвея, не отрываясь от столбов ограды, и лениво махнули ему - "проезжай", - начался сам город. Матвей, выросший в деревне, больших городов раньше не видел и все дивился тесноте, в которой люди живут.
   - Скажи, - обратился он к подпирающему спиной деревянную будку сторожу в кафтане городской стражи, - как найти дом боярина Шеина?
   - Михал Борисыча? - оживился тот. - Да вот на Кремник ступай, там в крайней улице спросишь, тебе любой покажет.
   За нехваткой зданий для приказов - старые выгорели после многочисленных пожаров, а новые никак не доходили руки построить, - бояре, возглавлявшие приказы, принимали посетителей и решали дела прямо у себя в хоромах. Михаил Шеин, о котором в семье Матвея всегда говорили с благоговением, недавно возглавил Сыскной приказ, занимавшийся, как говорилось в царской грамоте, "дознанием, дабы сильные слабых не утесняли", - и посетителей, а главное, челобитчиков, тут было множество.
   В дом вело резное крыльцо, укрытое островерхой крышей, и навесной переход, окружавший весь дом по второму ярусу. На него выходили двери, то и дело открывавшиеся и пропускавшие людей то туда, то сюда.
   Смутившись такого множества народу, Матвей замер у двери.
   - Тебе кого? - спросила выбежавшая дворовая девка.
   - Мне воеводу Михаила Борисовича, - отвечал Матвей, обрадованный хоть какому-то вниманию.
   - Всем воеводу, - со знанием дела протянула она. - Ты кем будешь?
   - Да мой отец с Михаилом Борисовичем вместе еще в Смоленске служили, - начал Матвей. Девка решительно тряхнула головой:
   - Пошли, проведу тебя черным ходом.
   Оставив коня привязанным у ворот, Матвей следом за своей провожатой устремился вглубь двора. Девушка ловко виляла по переходам между постройками, ведя его все дальше, потом они шли по полутемной лестнице, как вдруг в глаза Матвею ударил свет, и он увидел перед собой дверь в светелку, распахнутую коренастым человеком с окладистой бородой, в легком опашне, отороченном мехом, статным, с увесистыми кулаками и глубоко посаженными глазами.
   - Ты кто будешь? - спросил человек. Судя по низкому поклону провожатой, тут же постаравшейся скрыться, это и был боярин Михаил Борисович Шеин.
   - Матвей, сын Василия Темкина, - поклонился Матвей.
   - Матвей Васильевич? - Шеин внимательно и неторопливо разглядывал молодого боярского сына. Матвею стало неуютно под этим пристальным взглядом.
   - Что ж, люди мне нужны, а родителя твоего я хорошо знаю, - медленно выговорил боярин. - Посмотрим, как справишься с поручениями, там и поглядим, к какой службе тебя вернее приставить.
   Шеин казался человеком обстоятельным и неторопливым, не суетящимся по пустякам. Он внимательно изучал стоящего перед ним молодого боярина. Матвею такое внимание было в новинку.
   - Это хорошо, что отец твой сына в город отпустил, - кивнул Шеин степенно. - После смутных времен все из города по своим имениям разбежались, добро свое охранять. А не понимают, что в одиночку добра не сохранишь - что против целой шайки разбойников делать будут? А шаек у нас еще много бродит... - воевода задумался.
   Хотя последние сражения возле Москвы отгремели еще три года назад, нехватка ратных, грамотных, да и простых людей ощущалась на каждом шагу. Действительно, многие поразбежались, если не погибли. И Шеин, которому досталась непростая задача разбираться в многочисленных "утеснениях", был рад любому помощнику.
   - Ступай к боярину Хилкову, Ивану Андреевичу, он ищет людей для поездки в Тамбов, что на северной границе Поля. Там вам предстоит нелегкое дело. Так что - гляди, как себя поведешь, так на тебя и смотреть будут. Скажешь боярину, что от меня. Его хоромы четвертые от моих, по этой же улице, если ехать от Кремника.
   Выйдя на улицу, Матвей двинулся в обратную сторону. Хоромы боярина Хилкова построены были по всем правилам, в три яруса, с башенками, со светелками, с крытыми сенями и переходами. Большой двор, огражденный забором, усажен был невысокими зеленеющими кустами.
   - Где хозяина найти? - спросил Матвей холопа, подбежавшего к приезжему.
   - Боярин наверху, в светелке своей, - отозвался тот, принимая коня у спешившегося гостя.
   Пройдя сени и красную горницу, Матвей по довольно крутой лестнице поднялся на второй ярус и оказался перед небольшой светлой дверью. Пока он размышлял, постучать или сразу войти, изнутри раздался страшный грохот и звон разлетающейся посуды.
   Матвей рванул дверь на себя - и навстречу ему из светелки выплыло облако дыма. За дымом он разглядел высокого статного боярина, молодого - немногим старше самого Матвея, - в длинном атласном кафтане. Совершенно спокойно хозяин подошел к узорчатому окну и широко распахнул ставни, выпуская клубы дыма на улицу, после чего вернулся к столу и взял с него черную загогулину, отливающую сталью.
   - Знатная вещица! - с гордостью произнес хозяин, показывая загогулину гостю. Он взял в другую руку ершик, вроде тех, какими хозяйки моют глубокие и узкие кувшины - только совсем маленький, - и стал им что-то заталкивать в небольшое отверстие в предмете.
   - А что это? - спросил Матвей.
   - Пистоль, - отозвался Хилков с таким видом, будто все на свете должны знать, что это такое. - Мне купец Виниус из Голландии привез, - не преминул он похвастаться. - Вроде пищали, только маленькая, и куда надежнее. Бьет недалеко, зато можно за поясом носить, - боярин показал, как это, заткнув пистолет за пояс.
   - И в чем радость?
   - Ну, как же! Вот, в дороге, например. Все время с натянутым луком или самострелом ехать не будешь. Пищаль, опять же, пока зарядишь, пока фитиль разожжешь. А у этого кремневый замок, как у самопала, можно зарядить заранее - и везти за поясом. И если вдруг на тебя кто нападает, выхватываешь, взводишь, и, - боярин выхватил пистолет и пальнул в горшок, стоящий на полке с посудой под потолком на дальнем конце светелки.
   Вновь раздался жуткий грохот и повалил дым, а горшок разлетелся вдребезги. Матвей закашлялся.
   - Меня боярин Шеин прислал, - наконец, произнес он, откашлявшись. - Михаил Борисович. Сказал, тебе люди нужны.
   - А! - Хилков оценивающе оглядел Матвея с ног до головы. - Так это он мне тебя в помощники определил? Да, совсем худо дело, если уже желторотых юнцов присылают.
   Матвей хотел обидеться, но вместо этого улыбнулся - сам-то Хилков тоже не выглядел умудренным опытом человеком.
   - Что делать надо, знаешь?
   - Нет пока. Надеялся, ты расскажешь.
   - Ну, пошли. Эй, Манька!
   На крик вошла сенная девушка.
   - Приберись тут и проветри как следует, - велел Хилков, выходя из светелки.
   Хозяин провел Матвея в небольшую горницу в нижнем ярусе.
   - Так вот, дело нам предстоит довольно запутанное, - он выложил перед Матвеем две грамотки, свернутые в трубочку. - Ты хоть грамотный?
   Тут уж Матвей обиделся всерьез.
   - Ты меня за кого принимаешь?
   - А что? Я такого за последние годы насмотрелся! Сам понимаешь, война, разруха, голод, где тут грамоте обучаться? Иные имя свое написать не могут, даром, что бояре.
   Матвей развернул первую грамоту, стал разбирать написанное.
   - Что в ней такого? Обычная челобитная, народ своим воеводой недоволен.
   - Да в ней-то самой ничего. Поехали бы да разобрались. Но вот вторая грамота - уже от самого воеводы, - хозяин пододвинул Матвею второй свиток. - В ней воевода жалуется, что завелся у него в волости лютый разбойник Сидорка Рябой, якобы из бывших холопов, и никакого сладу с ним нет, а народ ему помогает против властей. Вот и выходит, что непонятно, кто прав, кто виноват, и что там на самом деле творится. То ли воевода этим Сидоркой прикрывается - мол, народ сам виноват, разбойника покрывает, а на меня сваливает, - то ли, наоборот, на воеводу наговаривают, да, может, сам Сидорка за этой грамотой и стоит. Словом, придется ехать и разбираться на месте. С народом поговорить, а по-хорошему - Сидорку этого изловить да в Москву доставить. В общем, переночуешь у меня, завтра с утра выезжаем. Да, вот, держи - пригодится, - он протянул Матвею такой же пистоль, какой был у него, - это уже с тульского завода, Виниус хвастался, что не хуже голландского.
   Кроме Хилкова и Матвея, в путь с ними отправились трое стрельцов. Хилков рассчитывал на помощь местного воеводы, боярина Григория Валова, у которого должно было быть в крепости десятка два ратных людей.
   Ехали спокойно - ближние к Москве земли были уже очищены от шаек лихих людей, а отдельные уцелевшие разбойники не осмеливались даже подступить к хорошо вооруженному отряду, - но Матвей отметил, как мало путников ныне встречается на дорогах. Раньше шли и купцы, и богомольцы, и просто путники из города в город - кто родичей проведать, кто поискать лучшей жизни, - а теперь дороги точно вымерли.
   - А что ты хочешь? - пожал плечами Хилков. - Доверие не сразу возвращается. Ведь трех лет не прошло, как Владислав Польский к самым стенам Москвы подходил, чуть опять ее не взял; ну, да князь Дмитрий Михайлович его отбил и бежать заставил. Тогда-то Владислав и согласился на наши условия, и Михаила Борисовича с патриархом отпустил из плена, и на мировую пошел.
   Матвей про себя подосадовал, что три года назад его бы отец нипочем не отпустил из дому, а то бы мог и он поучаствовать в сражении под началом прославленного князя.
   Чем ближе продвигались они на юг, тем чудеснее становились края - листва уже вовсю зеленела, окутывая леса весенней дымкой, трава заглушала поступь коней, разрываясь тут и там пестрыми цветами, - и тем запущеннее становились поля и деревни. Все больше попадалось развалин и заброшенных домов, иногда виднелись следы пожарищ. Словно только вчера выбивали отсюда "лисовчиков" и казаков.
   Не доехав засветло до крепости, Хилков решил заночевать в ближайшей деревне.
   Староста встретил гостей с улыбкой, но улыбка его явно была подобострастной.
   - Ты, как будто, не рад гостям? - нахмурился Хилков.
   У старосты вздрогнула губа, лицо исказилось кислым выражением.
   - Как не рад? Рад. Царская служба, оно понятно... Только ведь третьего дня - царская служба, да на той неделе опять же... Каждый приезжает, лошадей, харчей требует... Вам всем недосуг, торопитесь, дела, время не ждет, да только мы-то тут особо не жируем, чтобы вот так постоянно встречать нежданных гостей...
   - Не переживай, мы тебя не стесним, - рассмеялся Хилков. - Нам бы переночевать, а утром мы в крепость двинемся.
   Молодой боярин бросил на стол серебряный рубль. Староста посмотрел на боярина, покачал головой.
   - И что я с твоим серебром делать буду? Вокруг нас тут народ бедный, рубля в глаза не видывали. Разве что в кубышку для внуков положу?
   - Чего же ты хочешь за постой? - удивился Хилков.
   - А ты бы выдал мне грамоту охранную, чтобы воевода наш с меня подати не тряс хотя бы года три, - осмелев, попросил хозяин. - Я бы хоть немного развернулся, а там можно было бы и поговорить, сколько я платить кому должен.
   Хилков поглядел на Матвея и задумался. Видно было, что очень хочется ему показать себя перед младшим товарищем человеком разумным и важным, но при этом и взять на себя смелость выдавать такую грамоту он тоже побаивается.
   - Ладно, - наконец, решился он. - Неси перо и бумагу.
   Бумага - неплохая, надо сказать, бумага, привезенная явно откуда-нибудь из Персии - и перо с чернильницей мигом оказались на столе, хозяин разогнал от стола всех слуг и посетителей, усадил боярина и с готовностью склонился рядом.
   - А ты пока на стол накрывай, - махнул пером Хилков. - Да всех моих спутников не забудь накормить!
   Боярин старательно скрипел пером, подтер пару клякс, пока они не засохли, и наконец, выдал хозяину требуемую грамоту. Тот радостно прочел ее, свернул и приветливо обвел рукой свои хоромы:
   - Ну, гости дорогие, чувствуйте себя, как дома! Все мое добро к вашим услугам.
   - А вот скажи, - удержал его за рукав Хилков, - у тебя не объявлялся такой человек, Сидорка Рябой?
   - Да что ж я, - хозяин решительно освободил рукав рубахи, - у каждого приходящего имя-прозвище спрашивать буду? Я бы вот и твоего имени не узнал, если бы оно в грамоте прописано не было.
   - Ну, а, может, слыхал чего про такого? - настаивал молодой боярин.
   - Да, всякое люди толкуют, да только не все слухи пересказывать стоит.
   - Ничего, мы пока не торопимся, с удовольствием послушаем.
   Видя, что отделаться от гостя не получится, хозяин заговорил, понизив голос.
   - Говорят, есть такой разбойник. По всей округе ходит, богатых гостей грабит. А более всего не жалует тех, кто подати собирает. Но зато, надо вам сказать, - он почти перешел на шепот, наклонившись к сидящим за столом, - прочих разбойников всех от нашей волости отвадил. Так что я вам так скажу: ежели вы за ним сюда явились, вряд ли найдете помощников среди наших. Бояре, конечно, особенно, кто от него пострадал, те с радостью бы его скрутили - да только сами они о нем понятия не имеют, ни кто он, ни где его искать.
   - Ну, и на том спасибо, - Хилков махнул рукой, отпуская хозяина.
  
  

Глава 2. На северной границе Великого поля.

  
   Не так давно - незадолго до памятных событий, связанных с приходом Самозванца и многолетней последовавшей за тем смуты - через эти края прошла Засечная линия, и тогда Тамбов был небольшим острогом в числе прочих, еще без имени. Однако места тут были плодородными, и очень быстро заселялись выходцами из северных краев, как крестьянами - так и боярами, и дворянами, охотно получавшими землю неподалеку от места своей службы. В годы раздрая тут было на редкость спокойно, лишь иногда небольшие отряды - то одной, то другой стороны - забредали в эти края; но после изгнания шаек, а особенно после возвращения из плена патриарха, царь глубоко озаботился восстановлением порядка в южных землях. А потому из Рясска - ближайшей крепости - был прислан воевода, и укрепления Тамбова, изрядно потрепанные, отстроены заново.
   Крепость, башни которой сложены были из белого кирпича, а стены - из недавно отесанных свежих бревен, сияла белизной и чуть розовела в свете восхода. Она высилась на зеленом холме над небольшой речкой, отражаясь в спокойной водной глади.
   Небольшой отряд подъехал к ней на рассвете, как раз когда открывали ворота.
   На гостей редкие обитатели посада, вышедшие - кто за водой, кто выгонял скотину - глазели с удивлением. Видно было, что прибывшие - царские люди, а, стало быть, не спроста занесло их в эти края.
   Не обращая внимания на таращащихся на них посадских, Хилков, Матвей и трое стрельцов въехали в острог, где помещались хоромы воеводы. Валов, уже стареющий крупный мужчина, вышел их встречать в дорогом опашне. На лице его ясно читалась насмешка над двумя юнцами, присланными разбираться в сложном деле, однако виду он старался не показать.
   - Ну, проходите, - пригласил он гостей в дом. - Будем утречать. Вы, как я понимаю, из-за той челобитной, что я посылал?
   - Ведаешь или нет, - отозвался Хилков, перекрестившись на иконы в красном углу горницы и поклонившись хозяину, - а только на тебя тоже челобитную прислали.
   - Кто? - слишком бурно, забыв о своей снисходительности, выкрикнул воевода.
   - Да вот, Григорий Андреич, жалуются люди из твоей волости, что уж больно ты строг. Дерешь недоимки, а забываешь, что из последних десяти лет семь были ратными.
   - И чего же вы хотите? - резко спросил воевода. - Сами ж с меня требуете - где подати? Где подати? А где я вам их возьму, ежели из дворов в посаде - каждый третий пуст! Кто помер, кого убили, а кто с ляхами или разбойниками до сих пор по лесам бегает. Я не доберу - вы лютовать начинаете. Начну набирать недоимки - народ возмущается. И как мне быть?
   - Ну, мы разберемся, - примирительно заверил хозяина Хилков.
   - А чего тут разбираться? - возмущенно произнес тот. - Коли нет у людей ничего, на нет, как известно, и суда нет.
   - Чего ж тогда выбиваешь последнее? - спросил Хилков.
   - А ты почем знаешь? - все так же громко отозвался воевода. - Последнее оно у них или нет? Они ведь тут, пока хоромы бояр да дворян стояли пустыми, много добра у служилых людей понахватали. А как власть вернулась - хозяева своего добра хватились. А то и дело на рынке то чья-то рухлядь появится - хозяин признает, - то доспех, то оружие, то конь добрый, не крестьянский - а торгует им ну такой разбойник, ясно, что не от отца он такого скакуна получил! Да, взял я парочку таких торгашей, прижал, вот они и наплели, что завелся в наших краях разбойник Сидорка Рябой. Якобы, это он хоромы боярские грабил, а они от него это добро получили, вроде как для помощи в их бедственном положении.
   - Добрый, выходит, этот Сидорка? Нищим да убогим помогает? - усмехнулся Хилков.
   - Добрый... Я бы тебе с таким добрым на узкой дорожке встречаться не советовал!
   - И где его можно встретить?
   - Если б я знал! - развел руками воевода. - В крепости он, во всяком случае, не появляется.
   - Но где-то же его встречают люди!
   - Ну, где ему быть? По кабакам шляется, небось.
   - И где у вас кабаки?
   - В крепости кабаков нет, - поспешно ответил воевода. - В посаде есть парочка. В селе в двух верстах отсюда. А более-то поблизости и нет, пожалуй.
   - Но ведь ежели это он грабит - видеть его должны, знать, откуда приходит, как выглядит, где прячется? Или правда он так помогает, что никто его выдать не хочет?
   - Не знаю я, - отмахнулся Григорий Андреевич. - Да и правду вам сказать, подозреваю, что нет никакого Сидорки Рябого. Сами людишки пограбили хозяйское добро, когда власти никакой не было, а теперь, чтобы не отвечать, придумали якобы разбойника, который им это добро отдает. Вранье все это, вот что я скажу!
   - А что, те, кого ты взял с чужим добром - у тебя в остроге сидят? - уточнил Хилков.
   - Да зачем их держать? Награбленное отобрал, всыпал им плетей да отпустил - чего их зря кормить?
   - Поторопился ты, - покачал головой молодой боярин. - Нам бы с ними потолковать.
   - Ну, вот что, ты меня учить молод еще, что мне делать, да как, - не выдержал, наконец, воевода. - Местом-то ты вряд ли меня выше, я ведь тоже из московских бояр сюда прислан; а возрастом мне в сыновья годишься. Так что язык попридержи, да и об уважении к хозяину помни.
   - Да помню я, - скрывая досаду, усмехнулся Хилков. - А еще помню, что прислан я сюда дела воровские разбирать. И ты мне в том помочь должен! Может, нет никакого Сидорки - а может, и есть. И узнать об этом только от людей можно. Так что будь добр, разыщи тех, кто тебе про него сказывал, да позволь мне поговорить с ними.
   - Ну ты сам подумай, - хозяин вновь перешел на увещевание, - ну где это видано, чтобы разбойник сам добром делился? Сказки все это!
   - Может, что делится - оно и сказки, а вот что грабит - это, увы, печальная быль, - выдал Хилков. - Мне бы список тех, кто от него пострадал, из местных бояр да дворян, и к вечеру бы найти тех, кто краденным добром торговал.
   Матвей с восхищением смотрел на старшего товарища. Тот явно был не новичок в подобных делах, знал, с какого конца подступиться.
   - Ладно, Фомка сделает, - указал воевода на своего писаря. - У него должны быть и мои приговоры по делам этих бедолаг, и челобитные от землевладельцев, которые на грабеж жаловались.
   - Вот и славно, - потер руки Хилков. - А теперь и утречать можно.
   После завтрака Хилков, не теряя времени, отправился опрашивать указанных в списке пострадавших. Те по большей части тоже пока обитали в остроге - как видно, не решаясь вернуться в ограбленные имения. Всего в списке было больше десятка имен, из них только трое отсутствовали, прочие ютились на постоялом дворе, лишь изредка наведываясь в свои родовые хоромы.
   Среди двенадцати пострадавших затесались и двое купцов, которые жаловались воеводе, что якобы этот Сидорка - а, может, и не Сидорка, имен они у разбойников не спрашивали, - отнял весь их товар вместе с лошадьми, почему вынуждены они теперь терпеть убытки и сидеть в ожидании справедливости в Богом забытой крепости.
   - Купцы народ наблюдательный, да и много ездящий, - наставлял Хилков Матвея, пока шли они к постоялому двору. - Да и надменности у них перед боярами поменьше. С них и начнем. Правда, привыкли они расхваливать свой товар, потому, как станут говорить об убытках, смело дели их обиды натрое.
   - А как ты думаешь, - спросил Матвей, - почему Сидорка, коли он такой злодей, никого не убил? Ведь теперь его ограбленные опознать могут!
   Хилков на миг остановился.
   - Кто его знает? Может, наоборот, хочет, чтобы слава о нем такая пошла? Чтобы боялись да меньше сопротивлялись? Ведь вот лежит покойник - он уже никому ничего не расскажет. А тут - столько разговоров да пересуд!
   - Неужто он не боится нарваться на кого-то из тех, кто с ним захочет счеты свести? Ведь все соседи, не так далеко живут!
   - Ну, не знаю, - Хилков начал кипятиться, как с ним всегда бывало, когда он на что-то не мог ответить, - может, он личину какую одевает, лицо под ней прячет? Вот сейчас об этом и расспросим.
   Боярин справился у хозяина постоялого двора, где найти купца Егора Третьякова и его товарища Василия Фомина, и в ожидании, когда те придут, уселся в углу в общей горнице. Матвей расположился рядом на лавке.
   Купцы - судя по дорогой одежде, Сидорка отнял у них далеко не последнее, - появились вместе и стали жаловаться на разбойников наперебой. Хилков поднял руку, утихомиривая просителей, и указал на лавку напротив себя.
   - Вы присаживайтесь. Посидим, кваску попьем, вы все и расскажете - что, да как, да почему.
   Поклонившись такой чести, купцы несмело присели на лавку.
   - Я угощаю, - успокоил их мысли насчет платы Хилков.
   После такого купцы окончательно подобрели и повеселели. Хозяин бойко поставил перед ними кувшин, миску с квашеной капустой, краюху хлеба, расставил кружки.
   - Так что с вами стряслось? Сперва ты рассказывай, - велел он Третьякову, старшему, седовласому, седобородому купцу.
   - Да что сказывать, боярин? - грустно отвечал тот. - Вез я на ярмарку в Москву, еще зимой, по санному пути, два воза товаров из Астрахани. И тут, в лесу, неподалеку, выходит мне наперерез из-за дерева мужик с пищалью.
   - А ты что ж, без охраны ехал? - удивился Хилков.
   - Да как же без охраны! - отозвался купец. - Пятерых набрал, да два возницы. Да толку-то в них! Я ведь сперва подумал, что один этот мужик - а глаза поднял, а на нас со всех сторон, из-за каждого дерева либо лук, либо пищаль смотрит! Тут уж мои люди поняли, что не на их стороне сила, и побросали оружие, а этот злодей оружие собрал, возы мои отобрал, а меня взашеи прогнал.
   - И что на возах было?
   - Да чего только ни было! Ты ведь, небось, про торг в Астрахани слыхал? Туда со всего свету привозят товар. И из Персии, и из Чины, и из Индии, и из Хивы с Бухарой... Там и шелка, и парча, и камка, и златотканье, и прочее узорочье...
   - Ясно. В общем, ткани и наряды, верно?
   - Да, - кивнул купец.
   - И что, не попадалось тебе за то время, что ты тут сидишь, ничего из твоего товара?
   - Да вроде нет; только тут ведь я по рынкам не хожу! Какой тут торг?
   - Ну, а что за мужик-то был? Как выглядел?
   - Да я как-то не разглядел, - потупился купец. - Вроде, молодой, высокий... А, может, и невысокий. Ты сам-то, боярин, не пытался разглядеть кого, когда на тебя со всех сторон луки да пищали смотрят?
   - Пытался, и не раз, - легко отозвался Хилков. - В дозор, думаешь, зачем ходят? Там и под пушками вражеские доспехи, наряды да знамена разглядывать приходится.
   - Ну, тебе, стало быть, такое не в новинку, а меня до сих пор пищалями не пугали.
   - Неужто не грабили тебя за твою жизнь? - удивился боярин.
   - Да я по большей части с другими купцами ходил, на большой обоз кто позарится? А тут уж давно никуда не ездил - слыхал, небось, в Астрахани ведь Самозванец сидел, там с Москвой торг никудышный был! - и вот что-то жадность обуяла, дай, думаю, попробую...
   - Ну, вот и попробовал, - без особой жалости заключил Хилков.
   - Так ведь Поле прошел - ничего; а там всякого лихого люду куда больше бродит! До самого Тамбова добрался спокойно. Думаю, ну, все, дальше-то уж спокойные земли - ан нет, на тебе!
   - Ну, а охранники твои нынче где? - вернулся к расспросам Хилков.
   - Да кто их знает? Они ведь, как поняли, что мне им теперь платить нечем, так и разбежались. Может, к кому другому в охрану устроились, а, может, к тому же Сидорке в шайку подались.
   - А с чего ты взял, что тебя именно Сидорка Рябой ограбил? - спросил Хилков. - Ты же его не разглядел!
   - Так я и не разглядывал - на кой мне! А что это Сидорка, он сам сказал, когда отпускал. "Идите, говорит, и помните доброту Сидорки Рябого".
   Хилков переглянулся с Матвеем.
   - Любопытно. Ну, а ты, - он обратился к соседу Третьякова, - как пострадал?
   - Ты, боярин, все одно ведь узнаешь, но я тебя попрошу, - Василий Фомин понизил голос, - не поставь мне в вину старые грехи!
   - Что у тебя такое? - нахмурился Хилков.
   - Да я ведь при Самозванце, пока он в силе был, в обозе ходил. А как разбили его, да люди его разбежались, я кое-что из обозу его сохранил, и решил купцом заделаться. А как новый Самозванец в Астрахани объявился, я и подумал ему поставщиком стать. И снедь возил, и оружие, бывало. На том и поднялся. А тут вез я из Астрахани три бочки соленой рыбы опять же зимой. Да вроде бы и добра-то немного, и с лихими людьми я всегда договариваться умел... А этот, Сидорка - мне он тоже себя назвал, - как услыхал, что я из людей Самозванца, так чуть не повесил. Я-то ведь ему сказал, что, мол, я из ваших же, что помогал таким, как он. А вышло только хуже.
   - Что ж не повесил? - усмехнулся Хилков.
   - Да вот почему-то передумал. Отпустил, только бочки забрал. И тоже говорит - "Помни мою доброту".
   - Ну, а разглядеть ты его тоже не разглядел? - понимающе уточнил боярин.
   - Прости, боярин, - потупился тот. - Вот как вешать потащили, всю жизнь вспомнил, а на разбойника посмотреть забыл.
   - Ясно. Ну, что же, торговый люд, найдем мы управу на вашего Сидорку, да коли добро ваше не вернем - хотя бы за лошадей да возы он с вами расплатится, чтобы вы домой вернуться могли.
   - Благодарны будем тебе, боярин! - кланяясь, купцы поднялись.
   Когда они удалились, Хилков, развалясь на лавке, принялся вслух рассуждать.
   - Странно, что никто ничего не приметил. Коли прозвание у Сидорки "Рябой" - стало быть, хоть лицо рябое должны были бы запомнить?
   - Что ж теперь, всех рябых хватать? - предположил Матвей. Иван расхохотался.
   - Да ты так половину волости в острог засадишь! Попробуем с дворянами поговорить - эти все-таки народ военный, не должны от страха глаза в рукаве забывать!
   Однако с дворянами вышла столь же странная загадка: все Сидорку видели, но рассказать, как он выглядит, никто не мог.
   - Да неприметный он совсем, - оправдывался один из них. - Таких из десяти десять на рынке!
   - Ну, хоть, волос какого цвета? Светлый, темный? - пытался навести на мысль Хилков, но тот лишь качал головой.
   - Может, если увижу - вспомню, а обсказать не могу, извини, боярин.
   - Ладно, ступай, - Иван повернулся к Матвею. - Ну, вот, а ты говоришь, чего он не прячется. Да они его даже встретив не узнают! И почто ему их губить?
   - Бояр расспрашивать будем? - Матвей заглянул в список.
   - С ними возни много, - махнул рукой Иван. - Купца или дворянина можно и припугнуть, и окриком остановить, а эти сперва будут долго родством да чинами меряться, выяснять, а имею ли я вообще право их о чем спрашивать, потом будут разговоры о погоде да об урожае... За неделю не управимся. Хотя вот к тем, кто решился в свое имение уехать, я бы поговорил. Те, видать, посмелее, а, может, и знают поболее остальных.
   - Я вот что думаю, - наконец, Матвей заговорил, сумев облечь в слова давно мучавшие его мысли. - Ежели Сидорка этот грабит купцов да бояр, он и на нас может позариться?
   - Боишься, что ли? - по-своему истолковал такое начало Хилков.
   - Да чего тут бояться! - вспылил Матвей. - Я о другом. Может, мы его так и возьмем: устроим засаду, а я тем временем войду в кабак, позвеню серебром, посверкаю золотом, ну, чтобы поняли его люди, что богатый гость объявился - а как он ко мне подвалит, тут мы его и возьмем!
   Хилков задумался.
   - А что, мысль дельная. Завтра поутру съездим к вот этому, - он ткнул в список в руке Матвея, - Трифону Ивановичу Рощину, а на обратном пути заедем в кабак, о котором говорил воевода. И там попробуем твой замысел провернуть.
  
  
  

Глава 3. Кабак

  
   Трифон Иванович был боярин уважаемый, знатный, и дела его шли явно неплохо. Сразу за селом, в котором воевода Григорий Андреевич указал наличие кабака, начинались земли боярина, и тянулись на много верст. В его владении было несколько деревень, пара водяных мельниц - правда, одна была разрушена войной, - луга, покосы, озеро... В общем, ему было что терять и о чем заботиться. Потому, узнав, зачем прибыли к нему люди из столицы, он принял их без долгих выяснений, которых так боялся Иван Хилков, усадил за стол и подробно рассказал, что с ним стряслось.
   Боярин был уже немолод, сын его служил где-то под Псковом, в доме заправляла дочь - видимо, из-за нее он и решился вернуться в имение, поскольку в крепости молодой девице было не житье. Правда, к гостям он ей выходить запретил, так что оценить красоту дочери боярина Матвею не привелось.
   - В наших краях, - поглядывая на Матвея, повел хозяин свою речь, - промышлял еще в пору Шуйского воевода Самозванца, Андрей Телятьевский. И я тогда увез жену, сына и дочь - дети еще тогда совсем маленькими были, - в Москву, подальше от тревог. Правда, и там потом неспокойно стало, когда тушинцы подступили, и мы подались еще дальше, в Ярославль. Там и дождались ополчения, и уж с Дмитрием Михайловичем сюда вернулись. Приходим сюда - все разграблено, разбито, разворочено, людишки мои поразбежались. Ну, я приехал не один, со мной пятеро холопов было, стали мы в порядок имение приводить. Поехал я собирать со своих деревень, что мне причитается. А народ за годы лихолетья наглым стал, мне отказ дает! Хотел я силу применить - да вдруг выходит из-за их спин какой-то мужик, с пищалью, и настоятельно советует мне убираться подобру-поздорову. Я не стерпел, холопам моим велел его вязать - так он пальнул, Митьку наповал, а вокруг другие разбойнички налетели... В общем, мы еле ушли тогда. Я воеводе пожаловался, а он мне в ответ - "А что я могу?" Ну, стал я понемногу своих людей собирать, и один из них мне проговорился, что как раз с этим Сидоркой спутался, и в шайке у него несколько лет пробыл. Да вот, совесть заела, вернулся к хозяину.
   - Так, стало быть, он знает, где Сидорку искать? - обрадовался Матвей, не сдержавшись.
   - Если бы! Я ведь тоже об этом думал, хотел разбойнику этому объяснить, кто в доме хозяин. И холопа своего я тряс как мог. Да вот оказалось, что нет у Сидорки никакого места. Есть люди, что с ним связаны, они ему знать дают - как уж они его находят, не знаю, а скорее всего, сам он их находит. И потом по цепочке вся его шайка собирается там, где он укажет. А до того - все люди как люди, ни в каком лесу не сидят, злым умыслом не промышляют.
   - Ну хоть кого-то из тех людей этот твой человек знает? Ну, кому Сидорка доверяет?
   - А толку-то? Разбойники живо прознали, что человек мой ко мне вернулся, и более ему веры нет. Ну, может, случайно встретит кого - да, боюсь, он тогда до вечера не доживет.
   - А что, и убийства у вас случаются?
   Боярин вдруг задумался.
   - А вы знаете, нет! Вот только Митьку моего тогда положили, а чтобы резали кого - не слышал.
   - А можно нам с холопом твоим поговорить, что Сидорку видел? - спросил Хилков.
   - Да чего ж не поговорить? Ванька, поди сюда!
   Вошел здоровенный детина, который и впрямь тянул на разбойника - рыжий, конопатый, широкоплечий и высоченный, под притолоку. Одет он был в атласную рубаху, подпоясанную кушаком, сапоги, за кушаком торчал кинжал. В общем, Матвей примерно так себе обычно и представлял лихих людей, о которых говорилось в сказках.
   - Ну, здравствуй, мил человек, - Хилков тоже оценил стать вошедшего и несколько собрался. - Расскажи, как тебя к Сидорке Рябому занесло?
   Детина опустил голову.
   - Виноват я, бес попутал. Тогда ведь хозяина не было, народ разбежался. А жить как-то надо! Не хозяйское же добро воровать!
   - А что, так-таки ничего и не своровал?
   - Да Бог с тобой, боярин! Крест могу поцеловать!
   - А как ты его нашел? - продолжал Хилков.
   - Да это он меня нашел, - отвечал тот. - Давно это было. Я уж не помню за какой надобностью в город поехал, а тут ко мне и подошел он.
   - И как он выглядит?
   Детина с тоской поглядел на допрашивающего его боярина.
   - Да как он выглядит? Обыкновенно!
   - А почему Рябым кличут?
   - Да откуда ж я знаю! Ничего у него рябого нет. Лицом обыкновенный, гладкий, волос русый. Ну, вот разве что бороду бреет, усы оставляет - да после войны у нас такой обычай многие завели!
   - Трифон Иванович, - Хилков поднялся, - не одолжишь нам своего человека? Может, поможет он нам Сидорку опознать?
   Ванька задрожал всем телом, отступив.
   - Уволь, боярин. Я-то может его и узнаю - да ведь и он меня! А уж тогда вряд ли живым отпустит.
   - Да ты его только признай. А там уж ему не до тебя будет, - заверил Хилков.
   Ванька бухнулся на колени.
   - Не заставляй, Христом-Богом прошу!
   - Эк как ты его боишься! Что, такой страшный?
   - Да ведь никто не знает, где он появится! Может, он уже возле ваших стрельцов на конюшне ошивается, с ними разговоры ведет?
   Не сговариваясь, Хилков и Матвей разом бросились проверять своих людей. Те спокойно сидели на конюшне, негромко о чем-то беседуя. Незнакомых рядом с ними не было.
   Хилков натужно рассмеялся, но видно было, что он чувствует себя неловко.
   Они вернулись в дом.
   - Прости, Трифон Иванович, зря переполошились.
   - Да этот балбес, - хозяин отвесил подзатыльник холопу, - кого хошь напугает. Он и мне всякие страсти рассказывал, отговаривая.
   - И, вижу, отговорил?
   - Да ведь дочь у меня тут, - оправдываясь, отвечал хозяин. - Мало ли какое злодейство Сидорка учинит в отместку? Ежели я его не трогаю - может, и он не тронет. Но вы уж, я вас прошу, злодея достаньте!
   - Достанем, зря, что ли, из Москвы ехали, - заверил Хилков, прощаясь.
   Они тронулись в обратный путь.
   - А не зря этот Ванька к боярину вернулся, - Хилков указал - уже когда подъезжали они к кабаку - на рыжего верзилу, мелькнувшего возле кабака - и пропавшего. - Похоже, Сидорка-то его никуда не отпустил. И не совесть его вовсе замучила.
   - Ты думаешь, он за хозяином следит и Сидору доносит?
   - А ты думаешь, он просто так сейчас за нами побежал? И ведь раньше нашего успел - видать, тропы тайные знает. Эх, мягкий человек Трифон Иванович, ему бы своего холопа с пристрастием допросить!
   - Так, может, правда ничего не знает? Ну, встречаются они в этом кабаке с Сидоркой или его людьми - это только самим тут сидеть да следить за всеми.
   - Может, ты и прав, - махнул рукой Хилков. - Но это хорошо, что Ванька объявился. Значит, и мы на верном пути.
   Он оглядел своих стрельцов.
   - Мы расположимся в соседнем доме, чтобы шум не поднимать. Будем ждать твоего знака. Коли к тебе кто какое любопытство начнет проявлять, просто выйдешь на порог да поглядишь в нашу сторону. А потом зайдешь внутрь.
   - А вы ворветесь и всех хватать будете? Ну, нет, надо, чтобы Сидорка уж полностью себя выдал. Так что вы, конечно, за кабаком следите, но не торопитесь. Есть у меня одна задумка...
   - Ты поосторожнее со своими задумками! - напутствовал Хилков товарища и со стрельцами направился в крайний дом, а Матвей, собравшись с духом, двинул коня к кабаку.
   Подскочивший холоп забрал у него поводья. Матвей вошел в душную горницу, набитую народом, и подошел к дальнему столу, за которым сидел хозяин.
   - Мне бы переночевать, - негромко сказал, нагнувшись к лицу сидящего.
   - Я бы с радостью, - отозвался тот, - но только постояльцев у меня нынче много. Вот только что приехал еще один, занял последнюю светелку, что для бояр держу.
   - Так, может, я с ним договорюсь? Я человек не гордый, - Матвей выложил на стол полтину серебром.
   - А вот и он, договаривайтесь! - хозяин указал на дверь, а когда Матвей перевел взгляд на серебро, того уже на столе не было.
   В горницу вошел молодой - лет тридцати - невысокий, но складный человек, одеждой и поведением более напоминавший польского шляхтича. Гладкие русые волосы, тонкие усы, бритый по-польски подбородок - и при этом мягкий голос и обходительные повадки.
   В душе Матвея что-то екнуло. Конечно, справедливо говорилось, что нынче много таких стало, но уж больно походило описание Сидорки на этого человека. Неожиданная удача. Вот только удача ли?
   Матвей не страдал излишними рассуждениями, однако после всего, что он наслышался, не мог не задуматься. Может, они поменялись местами, и это Сидорка теперь охотится на него?
   Вошедший вел себя так, как будто был давним знакомцем всех, сидящих в кабаке. С ним здоровались, звали к столу. Когда он уселся за стол у окна, к нему подбежала дочь хозяина, накрыть скатертью.
   Не теряясь, он ухватил ее за руку, усадил рядом с собой:
   - Люба моя! Да разве ж дело такой красавице весь век в земле копаться? Пошла б со мной - на пуховых перинах бы ночевала, забот бы не знала, век бы тобой любовался...
   Девица вырвалась, убежала, зардевшись.
   Матвей подошел к нему.
   - Слышь, гость, ты, говорят, последнюю светелку забрал, а мне бы переночевать?
   - Так тут и до города недалеко, засветло доедешь, - отозвался тот нелюбезно. Видимо, все-таки не знал о засаде.
   - Мне в ночь в дорогу, а из города не выберешься до света, - объяснил Матвей терпеливо. - Так что - уступишь угол?
   Матвей ненароком распахнул свой охабень, обнажив кошелек, и уселся напротив Сидорки. Судя по на мгновение вспыхнувшему и погасшему огню в глазах, он не ошибся в своем предположении.
   Сидор тут же опустил глаза, потом и вовсе отвернулся, стал смотреть в окно.
   - Храпишь?
   - Да вроде нет.
   - Ну, ночуй, что одну ночь не потерпеть хорошего человека.
   - Как тебя звать? - решил все-таки уточнить Матвей.
   Сидор вновь повернулся к нему, поглядел в глаза.
   - А на что тебе? Вряд ли свидимся еще когда-нибудь. Я вот твоего имени не спрашиваю. Ну, и ты моим себе голову не забивай.
   Им принесли вечерять. Хозяин, пользуясь своим правом кабацкого промысла, пытался вручить им и хмельные напитки, но ни Матвей, ни Сидор не поддались искушению. Матвей весь был как на иголках, думая, как бы себя не выдать, а Сидор, похоже, готовился к ночному делу. Однако на еду они налегли изрядно.
   Матвей лихорадочно размышлял, как поступить. Конечно, можно было позвать стрельцов, но что Сидор предпримет в кабаке? Может, устроит драку, да и уйдет в свалке? Лучше было дождаться ночи.
   Сидор ушел первым. Светелка их располагалась на самом верху, покатые стены ее были скатами крыши. Он улегся на лавку, оставив второму гостю кровать, и старательно притворился спящим.
   Вскоре пришел и Матвей.
   Отвернувшись к стене, Сидор исхитрился повернуть голову так, что краем глаза мог следить за своим соседом. Тот готовился ко сну. Снял охабень, под которым Сидор успел разглядеть дорогой кафтан и увесистый кошель, привешенный к поясу. Стянул сапоги, поставил их возле ложа.
   Сапоги Сидора не занимали, а вот кошель явно был не пустым. Позвякивая при каждом повороте боярина, он возбуждал самые грешные мысли.
   Наконец молодой боярин отцепил саблю, положил ее в изголовье и, не раздеваясь, улегся на лежанку.
   Сидор подождал. Боярин, видимо, спал, укрывшись своим охабнем по самую шею и иногда сладко похрапывая.
   Наконец, устав ждать и решив, что сон его соседа крепок, Сидор поднялся и осторожно приблизился к его кровати. Кошелек висел с левого бока, со стороны, ближней к стене. Сидор, чуть дыша, приподнял охабень боярина с дальней стороны - и вдруг почувствовал, что в грудь ему упирается что-то железное.
   - Это пистоль, - спокойно сообщил Матвей, открывая глаза. - Знатная вещь. Кремневый замок, с двадцати шагов пробивает любой доспех.
   - Я встречался с такими, - Сидор отступил на шаг, облизнув пересохшие губы. - У ляхов такие были. У тебя голландский?
   - Тульский. Но по голландскому образцу.
   Матвей сел, не отводя пистолета.
   - Теперь поговорим? - предложил молодой боярин, указывая на стол. Если бы Сидор бросился сейчас на него, Матвею оставалось бы только молиться, чтобы пистоль не дал осечки. Но Сидор, видно, и впрямь знал, что на него смотрит, и решил не искушать судьбу.
   Обойдя стол, он уселся на лавку с дальней от Матвея стороны. А боярин, держа пистолет перед собой, сел напротив. Их разделял стол; в слабом свете, падающем из окна, все казалось ненастоящим и призрачным.
   - Засвети лучину, - попросил Матвей. - А то ночь длинная, скучно сидеть впотьмах.
  
  

Глава 4. Дорога к крепости.

  
   Они сидели друг напротив друга, за столом, разглядывая соперника в свете лучины.
   - Стало быть, Ванька из людей Трифона Ивановича на тебя работает?
   - Тебя это не касается, - хмуро отозвался Сидор. - Подловить ты меня подловил, а вот все остальное - не твоего ума дела.
   - Слушай, ты бы не наглел! - не выдержал Матвей. - А то рука дрогнет, могу и пристрелить ненароком.
   - А и пристрели, - сидевший напротив Матвея человек опустил голову. - Все равно этим рано или поздно закончится.
   В душе Матвея шевельнулась жалость.
   - А почему тебя Рябым прозвали? - спросил он более дружелюбно.
   - Я в детстве оспой переболел, на лице рябинки появились. С возрастом рябинки прошли, а кличка осталась.
   По крайней мере, Матвей не ошибся. А то он так и не был до конца уверен, тот ли ему попался, кого они ищут.
   - И что ты, с детства промышляешь разбоем?
   Сидор поднял на Матвея лукавый взор.
   - Ты, боярин, меня рано допрашивать стал. Еще неизвестно, как там дела обернутся. Выйдешь ли ты живым из кабака.
   Не сводя глаз с пойманного разбойника, Матвей скосил взор в окно. Вокруг дома было тихо. Но и подать отсюда знак своим он тоже не мог.
   - А кто мне может помешать?
   - Неужто ты думаешь, что я один пришел? Да у меня знакомцы за каждым углом! Ну, да, с тобой я дал маху, захотелось старые навыки вспомнить. Смотрю, приехал боярский сынок, не знает порядков наших, серебром разбрасывается - грех такого не потрясти. Решил я тебя в одиночку взять. Кабы ты не проснулся, так и не узнал бы, куда у тебя кошель делся.
   - Так ведь и я не один пришел, - улыбнулся Матвей.
   - А! - понимающе кивнул Сидор. - Так это вы давеча из Москвы приехали? Мне надо было догадаться. Да жадность обуяла... Ну, и гордыня. Не зря жадность и гордыню смертными грехами называют... Видать, для меня они и правда смертью обернутся.
   - А ты, никак, христианский закон знаешь? В церковь ходишь? - ехидно спросил Матвей.
   - Хожу, а то как же. И вклады немалые делаю. Только души без нужды губить не желаю.
   - А Митьку кто пристрелил? - припомнил Матвей. Сидор понимающе кивнул.
   - Да не его одного. Тут уж выбор такой: или ты, или тебя. А кто набежавшим боярам служить начал, к тем у меня особой жалости и нет. Они ведь, как их хозяева бросили, ко мне подались, да и вообще к людям - помогите, мол, чем можете. А как бояре вернулись - так опять к ним верными цепными псами. Нет, таких я жалеть не буду. И Ваньку этого, о котором ты спрашивал, не пожалею, коли доведется столкнуться. Но пока они нас не трогают - чего ж зря людей убивать? Нет, это не по-христиански.
   - А грабить людей - это по-христиански?
   - А что по-христиански? - усмехнулся Рябой. - Молиться да ждать, чтобы Господь сам наказал обидчиков? Я молился... И Господь ответил мне. Знаешь, что Он мне сказал? "Сидор, - сказал Он, - я дал тебе силу и крепость мышц не для того, чтобы ты сидел и молился. А чтобы ты пошел и сделал то, что считаешь справедливым!"
   Матвей нахмурился.
   - И ты считаешь справедливым то, что делаешь?
   - Да! - горячо выкрикнул Сидор. - Я с двенадцати лет насмотрелся всякого. И ляхи приходили, и казаки - и все грабили, а кто возражал - резали, не задумываясь. А те, кто должен был за нас заступаться - первыми деру дали, в Москве сидели. Вот и пришлось нам, у кого силы были - за оружие браться да шайкам отпор давать. Я тогда еще с оспинами ходил, тогда Рябым и прозвали, - Сидор грустно усмехнулся воспоминаниям. - Когда князь Дмитрий Михайлович приходил "лисовчиков" бить, мы ему помогали. А с ним - набежали те, кто от ляхов удрал, и вдруг оказалось, что мы им должны за семь лет лихолетья недоимок немеряно. То есть, когда мы от них защиты ждали - их и след простыл. А как мы им чего-то должны - тут они вспомнили. Нет, так не бывает. Ежели они хотят, чтобы мы об их долге забыли - пусть и наши долги забудут. А вспоминают - так пусть свой долг отрабатывают. Ну, а коли не могут - ибо сами мы все разбойничьи шайки повывели - так пусть платят. Вот я с них эту дань и беру, которую селяне потом им обратно возвращают.
   В глазах Сидора блестели веселые бесенята. В душе Матвея бушевал настоящий пожар. Все, что Сидор говорил, было правдой, но ведь нельзя же оправдывать свои злодейства тем, что и тебе злодейства чинили! Умел бы Матвей говорить, как Рябой - нашел бы, что возразить, но слова не складывались.
   - А челобитную ты надоумил написать?
   - Да я сам ее и написал. У нас где грамотных-то сыщешь? Поначалу, еще когда я совсем мальцом был, священник-то наш местный пытался нас грамоте учить, сказал, предписание какое-то им сверху вышло, дабы всех детей православного люда и грамоте, и счету, и пению церковному задаром обучать, еще при Федоре Ивановиче. А как лихолетье началось, кому ж до грамоты-то было? Кто и знал, позабыл, все за топоры хвататься научились...
   - Ну, а коли бы все по справедливости было - что бы ты делать стал? - спросил, наконец, Матвей.
   - Так ведь не будет так никогда, - грустно заметил Сидор.
   - Ну, а если бы? Представь, что твою челобитную удовлетворили, воеводу наказали, прислали нового, справедливого, все недоимки простили. Что тогда делать станешь? Сядешь на земле, как отец твой? Семью заведешь?
   - Может, и заведу, - неуверенно сказал Сидор. - Анфиска-то девка знатная; да и я уж не мальчик, пора о семье подумать... А на худой конец, коли поперек горла встанет дело крестьянское - отвык я от земли за двадцать-то лет! - в стрельцы бы пошел. Небось, взяли бы? Князь Дмитрий Михайлович меня хвалил, когда мы ему шайки разбойные гонять помогали...
   - Так пошли! - предложил Матвей. - Проси справедливости по правде, а не по воровскому обычаю! Я тебе помогу, чем смогу, вместе с тобой суда требовать буду!
   Сидор покачал головой, опустив взор.
   - Да на Москве любой наш дворянчик мне мои подвиги припомнит. Нет, видно, не будет мне жизни спокойной. Так что извини, боярин, но нам с тобой не по пути.
   Он слегка привстал. Матвей тоже приподнялся, не сводя с него дула пистолета.
   - Извини, Сидор, но и мне тебя отпускать не с руки. Я прибыл, чтобы тут порядок навести, а на тебя указывают, как на главного смутьяна.
   - Да кто ж указывает! - Сидор упал обратно на лавку. - Те, кого я пощипал малость, чтобы их людям было, чем с ними же расплатиться?
   - Так ты никак не уразумеешь! - Матвей тоже почти закричал. - Ведь чем ты больше свирепствуешь - тем и они больше лютуют! И нет из этого никакого выхода, кроме как простить друг друга!
   - Простить, - усмехнулся Сидор. - Так вот пусть они первыми и прощают. Как спишут недоимки за семь лет - я их тут же прощу.
   - "Вот пусть они", - буркнул Матвей, передразнивая пленника. - Вот с этого все всегда и начинают - пусть они первыми.
   - А что ж ты хочешь, чтобы я себя сам отдал связанным в руки врагам своим, и надеялся на их милость? Да, может, из них парочка и сыщется, которая меня простит, люди разные бывают. Зато остальные меня по кусочкам разорвут!
   - Никто тебе ничего не сделает, - твердо сказал Матвей. - Я обещаю тебе доставить тебя в целости и невредимости, и чтобы суд над тобой был честный и справедливый.
   - Надо мной? - выкрикнул Сидор. - А над ними кто суд учинит? Кто с них спросит за трусость их? За жадность? Когда люди с голоду умирали, твой Трифон Иванович явился с них спрашивать! Да пусть благодарит Бога, что одному Митьке тогда башку проломили!
   Матвей потупился.
   - Все равно, надо с этим как-то заканчивать. А то у вас тут война получается, хотя война уже давно кончилась!
   - А что поделаешь, если свои хуже врагов оказались? - пожал плечами Сидор. - Но это все ни к чему. Я же говорю - и в кабаке, и вокруг полно моих людей, так что тебе меня отсюда не вывести. А коли попытаешься - либо сам погибнешь, либо еще и меня пристрелишь. Так что я тебе предлагаю: отпусти меня подобру-поздорову, разойдемся, как старые приятели, и ты меня не видел, я тебя не знаю. Всем хорошо.
   - Так скажи своим людям, чтобы нас пропустили, если они не хотят, чтобы я тебя продырявил, - Матвей угрожающе повел стволом.
   - Как же я им скажу - мы с тобой тут, они там, - усмехнулся пленник. - Ты бы меня отпустил, я бы и предупредил.
   - Ну, вот мы с тобой сейчас вместе за дверь выйдем, - Матвей наконец встал во весь рост, - и ты им объявишь, что, мол, так и так, устал, сдаешься на милость государя. А твои пусть все расходятся по домам. Ведь говорят, они и так у тебя простые люди, мирные?
   - Правду говорят, - кивнул Сидор. Он еще что-то соображал, обдумывал, наконец, тоже встал. - Ну, что ж, пошли.
   Видно было, что он прикидывает, успеет ли Матвей выстрелить, если сейчас на него броситься, но решил не искушать судьбу. Послушно подошел к двери, приоткрыл ее.
   Снова на него напал соблазн: распахнуть дверь, выскочить и захлопнуть ее перед носом противника - но Матвей, угадав его колебания, ткнул стволом в спину.
   - Ты бы особо не тыкал им, а то еще выстрелит ненароком, - попросил Сидор, выходя на лестницу.
   Горница была почти пустой, но двое сидели на лавках в разных углах. Местные пьяницы - а продавать хмельное разрешалось только за городом, дабы избежать драк - давно разбрелись, или их унесли, - постояльцы спали, и остались только люди Рябого. При его появлении они разом поднялись - и тут же уселись обратно, повинуясь знаку главаря.
   - Мы тут прогуляемся, - объявил Сидор негромко. - Я скоро вернусь. Дождитесь меня.
   Сидор прошествовал к входной двери, оказавшейся закрытой на засов, по слову Матвея отодвинул щеколду, снова поборол искушение броситься бежать. Матвей взял его под руку, сунул пистолет в бок пленнику и так проследовал с крыльца до калитки в воротах. Надо было бы вывести коня из конюшни, но уж отвлекаться на это точно не было возможности. Матвей решил, что заберет коня потом, или стрельцов попросит сходить, а пока повел Сидора к дому, где сидели Хилков с ратными людьми.
   Те уже заметили Матвея с добычей, вышли на порог.
   - Берегись! - успел крикнуть один из стрельцов - и упал с пробитой головой.
   Сидор попытался-таки дать деру, но Матвей одной рукой ухватил его за плечо, всем телом навалился и повалил на землю, подмяв под себя.
   Со всех сторон на них кинулись люди Рябого. Их было человек десять. Стрельцы и Иван Хилков тут же отступили в дом, успев выстрелить два раза.
   - А ну, назад! - крикнул Матвей, приподнимая голову Сидора и приставляя к ней ствол пистолета. - Назад, а то застрелю его к чертовой матери!
   Он уж и не помнил, когда последний раз так ругался.
   Однако, выскочившие люди попятились, видя предводителя в грязи, в опасной близости со стволом.
   - Ну, чего встали? - прохрипел Сидор с неестественно выкрученной головой. - Делайте, как он говорит, а то он меня не только пристрелит, но и придушит!
   Ворча, разбойники отступили за изгородь. Тут только Матвей заметил, что и впрямь едва не свернул пленнику шею.
   - А, извини, - он выпустил его.
   - С меня-то слезь, - взбрыкнулся пленник.
   Матвей ползком отодвинулся, встал на колени, потом поднялся, все это время не сводя дула с головы Сидора.
   - А ты парень отчаянный, - похвалил Сидор. - Ну, поглядим, может, и удастся тебе меня в крепость доставить.
   Хилков вновь вышел на крыльцо, оглядываясь.
   - Скажи своим людям, чтобы они совсем убрались! - велел он Сидору.
   - Ну, совсем они не уйдут, - возразил тот. - Я им не хозяин, у них своя голова есть. Меня, может, и пожалеют, а ради меня - и вас. А уж куда им идти, они сами решают. Может, они вообще тут живут?
   - Вот черт! - чертыхнулся один из его людей, и сбоку в проулок стали въезжать конные ратные люди, кто с сулицей, кто с рогатиной - а кто и с пищалями и луками.
   На людей Рябого обрушились стрелы, и те отступили, попрятавшись за изгородями.
   Разбуженные выстрелами, в окнах стали появляться жители. Кое-кто вышел на крыльцо - но увидев ратных людей, тут же спрятался обратно: воспоминание о погромах было еще слишком свежо.
   - Вот и славно, взяли, стало быть, - вперед выехал Трифон Иванович на вороном жеребце, одетый как для битвы: в кольчужном колонтаре, в шеломе с наносником и яловцем, с сулицей в руке и саблей на поясе. - Правду, стало быть, Ванька сказал. Ну, давайте его сюда, дальше мы сами, - он сделал знак двум своим людям, и те быстро стали разматывать аркан, готовя петлю.
   - Нет, Трифон Иванович, извини, но взяли его царские люди, так что и судить его будут в царевом приказе, - отозвался Хилков, выходя к Матвею.
   - Знаю я, как у вас судят, - нахмурился боярин. - Даст этот лиходей какому-нибудь дьяку десяток рублей - да и отпустят его на все четыре стороны. А мы тут живем. И сколько уже можно страху из-за него терпеть! Повесить его, я сказал!
   - Не будет того, пока я жив! - выкрикнул Матвей и вдруг неожиданно для себя перевел дуло пистолета с головы Сидора в лицо боярину. - Хватит вам уже землю нашу на части рвать! Будет, как велено словом государевым! Мы Сидора забираем в Москву, и хватит с вас! Дай дорогу, боярин!
   Трифон Иванович грозно сверкнул глазами, не отводя взора от черной дырочки ствола, но не осмелился переть против государевых слуг, дал знак своим пропустить.
   - Но поглядим, довезете ли вы его хотя бы до ворот крепости, - усмехнулся он.
   Стрельцы вывели коней, своих и боярских, раненого своего товарища уложили на плащ, который растянули меж двух коней, а на лошадь раненого усадили Сидора. Стрельцы успели уже перезарядить самопалы - по настоянию Шеина, ратникам его приказа выдавали кремневые ружья, - и, держа их на сгибе свободной руки, выразительно направили их в обе стороны от дороги.
   На крыльце кабака появился хозяин. Ничего не сказал, только молча проводил взглядом длинную вереницу: сперва Хилков, за ним двое стрельцов с третьим в люльке, потом Сидор, за ним Матвей с пистолетом в руке - все верхами; за ними по двое двигались люди Трифона Ивановича, а позади тех, пробираясь вдоль заборов, шли люди Рябого, не смея ни напасть - ни бросить своего предводителя.
   До крепости им предстояло одолеть версты две, не больше.
  
  
  

Глава 5. У ворот.

  
   Ворота были еще закрыты, мост через небольшой ров, отделяющий посад от окрестных холмов, убран.
   - Светает уж, - Хилков покосился на розовеющую полоску на востоке. - Пора открывать.
   - Ничего, подождем, - Матвей оглянулся.
   Преследователи их растянулись на несколько сотен шагов, но не бросили своей погони.
   - Боюсь, и в крепости нам покоя не будет, - Хилков сделал знак стрельцам, те сняли своего товарища на землю, принялись осматривать его рану. Голова стрельца кровоточила - рану зажали тряпками - но череп был цел, пуля вскользь саданула по лбу.
   - Почему? - удивился Матвей.
   - Так там сидят все те, кому Рябой поперек горла встал! Кстати, а почему его Рябым кличут? Он же не рябой?
   - Говорит, в детстве переболел, а кличка с тех пор осталась.
   - Вы с ним и по душам потолковать успели? - хмыкнул боярин. - Слышь, Рябой, как думаешь, что с тобой в крепости будет?
   Сидор угрюмо молчал.
   - Я тут много чего узнал, - заговорил Матвей. - Думаю, неправильно было бы его наказывать. А то ведь так половину народа надо будет повесить! Сколько обид друг другу учинили...
   - Ну, так то когда было, - возразил Хилков. - А ежели кто думает, что вольность продолжается - тому надо объяснить, что он ошибся.
   - А Трифону этому Ивановичу не надо? Он ведь самосуд пришел учинить!
   - Что ты предлагаешь - нам сейчас вчетвером на его войско броситься?
   - А, стало быть, у кого сила - тот и прав, так, что ли? - возмутился Матвей.
   - Неправ, но пока не время это доказывать, - спокойно отозвался Хилков. - Ничего, вот попадем в крепость - а там посмотрим, на чьей стороне сила окажется.
   - Да не будет воевода с боярами местными ссориться, - горько махнул рукой Матвей. - Ему тут жить. И им тоже. Пока Сидор на свободе гулял, он им был чем-то вроде гвоздя в сапоге. Ну, типа, на то и щука в омуте, чтобы карась не дремал. В общем, приходилось им не так лютовать. А теперь...
   - Ну, хочешь, можем его отпустить, - предложил Хилков. - Только он ведь дальше двух шагов отсюда не отъедет. Вон, ждут его уже, - он указал на отряд Рощина, подтягивающийся к воротам и собирающийся саженях в ста от них.
   - Чего они ждут-то? - удивился Матвей. - Или думают, мы им отдадим Сидора?
   - А куда вы денетесь? - раздался голос из-за рогатки. Ворота открываться не торопились, а над ними появился воевода. - Сдавайте мне своего пленника, я уж дальше сам. В конце концов, от царя мне доверено блюсти закон в моей волости, я и будут судить.
   Хилков мрачно посмотрел на Матвея.
   - Тут вот какая неприятность, - произнес он, обращаясь к Григорию Андреевичу. - Воевода имеет право суда только в пору войны. А война уже три года как кончилась, так что суд надлежит отдать земским властям.
   - Да хотите - я и земским его передам, приказы-то тоже мной набраны, - усмехнулся тот. - Главное, в Москву я его не отдам. Чтобы он там про меня всякие небылицы сочинял. Я ведь знаю, кто на меня челобитную царю написал!
   Люди Трифона Ивановича тоже подъехали ближе.
   - Ну, что, добрые люди, пора решать! - напомнил боярин. - Сами понимаете, отпустить вас мы бы хотели, да не можем.
   - А вот Сидор отпускал даже тех, кто на него показать мог, - печально заметил Хилков. - Даже Ваньку твоего пожалел, хотя тот его предал.
   - Ну, зато Ванька его не пожалеет, - Трифон Иванович подозвал холопа, и тот, спешившись, с готовностью стал рядом. - Мы уж и дерево для него присмотрели.
   - Хватит, господа! - Хилков вышел вперед. - Вы сами не понимаете, что творите! Мы - посланные государя, вы понимаете? Если мы не вернемся, сюда пришлют других, и не пять человек их будет, а полсотни, сотня стрельцов - так что вам не поздоровится!
   - Нам не поздоровится? А нам-то почему? Вас убили люди Сидорки, а мы перебили их и его заодно, и тем восстановили справедливость, - отозвался Трифон Иванович. - Собственно, сразу надо было так поступить, да что-то я призадумался. Ну, а коли и воевода меня понимает - стало быть, правда на моей стороне! Кончайте с ними, ребята! - обратился он к своим людям.
   Хилков затравленно оглянулся. С одной стороны был ров, с другой подступали люди Рощина.
   - Сидор, на тебя одна надежда! - обратился он к пленнику. - Зови своих людей!
   - Да у меня люди не только там, - улыбнулся тот и вдруг, вложив в рот два пальца, протяжно засвистел.
   За воротами послышался какой-то гул, и в то же время стрельба и свист стрел донеслись с другой стороны.
   - Бегите, хлопцы! - крикнул Сидор.
   Люди его, шедшие позади людей боярина, обстреляв противника, развернулись и дали деру в ближайший лес. Трифон Иванович погнался за ними, а воевода уже исчез из ворот, которые со скрипом открылись.
   - За мной! - Хилков помчался к спасительным воротам, за ним - стрельцы, Матвей и Сидор.
   За воротами открылась причина происшедшего: двое посадских держали воеводу за руки, еще двое рогатинами грозили воротным ратникам, и, наконец, двое последних услужливо открыли своему предводителю вход.
   - Ах ты ж, мерзавец! - воевода рвался вцепиться Сидору в горло, но его держали крепко.
   - Ратников отпустите, они люди подневольные, - грустно сказал Сидор. - Решать теперь надо, что делать будем.
   - Нет у тебя и твоих людей другого выхода, - обратился к нему Хилков, - кроме как с нами на Москву идти.
   - Это чтобы вас охранять? - скривился Рябой.
   - Он прав, - поддержал товарища Матвей. - Тут вы будете вечно на ножах. А мы в Москву заберем и воеводу, там с ним поступят по справедливости. А сюда нового пришлют. А вы, уж коли готовы бороться за нее, за справедливость - так что бы не делать это по правилам? Я предлагал тебе пойти в стрельцы. Вот и записывайтесь, будете новой полусотней.
   - Ну, тут сразу не решишь, - покачал головой Сидор. - С народом посоветоваться надо. Вы как, народ?
   - А что? - отозвался один из тех, что стояли возле него. - Как ты скажешь, то и ладно.
   - Да, родных да близких у меня не осталось, можно и в Москву, - поддержал другой.
   - Ну, так вы передайте там, чтобы собрались, где условлено, - Сидор спешился. - А чтобы воеводу на Москву доставить, это я завсегда! Даже самому не жалко в петле болтаться - если он рядом висеть будет!
   - Тогда выступаем немедленно, - Хилков прошелся по посаду до ворот острога, заколотил в них.
   - Воевода ваш задержан и будет доставлен в столицу, - объявил он изумленному стрельцу. - До присылки нового воеводы старшим в крепости будет голова первого десятка стрельцов. Как там его? Петр Антипов. Блюсти порядок, службу нести исправно, - и, развернувшись, махнул рукой собравшимся:
   - Можем отправляться.
   Из города их вышло почти два десятка. Раненого стрельца уложили на подводу, предоставленную сердобольными посадскими, у них же удалось запастись снедью на дорогу. Хилков с Матвеем ехали впереди, Сидор распоряжался своими.
   - А не боишься, что удерет? - Иван качнул головой в сторону Рябого.
   - Нет. Не век же ему разбойником быть? Может и послужить.
   - А что мы дома начальству докладывать будем?
   - Да то и доложим. Что первая челобитная, на воеводу, была правдой, а вторая, от самого воеводы - враньем. Вот, и воеводу доставили, как главного виновника.
   По дороге к ним присоединялись новые люди, и к тому селению, где они останавливались по дороге сюда, подошла уже почти полусотня.
   - А с Сидором-то что делать будем? Куда там на Москве эти разбойничьи хари? Или ты думаешь, они о своих делах забудут, начнут приказам подчиняться?
   - Ты глянь, как они сейчас подчиняются! - Матвей указал на почти безукоризненный порядок, царивший в войске Рябого.
   - Ну, а что делать с теми, кого он грабил? Они ведь тоже могут до царя дойти!
   - Но ведь Сидор прав! Нельзя недоимки выбивать после ратного разорения, всегда после военных лет дают время, чтобы в себя прийти, а долги прощают!
   - А как с купцами быть? Они-то тут причем?
   Матвей смущенно замолчал.
   - Да, с купцами это он дал маху, - признал он. - Но, может, вернет им награбленное - и разойдутся полюбовно?
   Он повернул коня и поехал к Сидору.
   - Слушай, - начал он, смущаясь. - Чтобы правда забыли все, что ты тут натворил - ты бы вернул награбленное?
   - А, и ты туда же? - нахмурился Сидор. - Тоже чужого добра захотелось?
   - Да не мне! Что ты тут со своими местными владельцами не поделил - это ваше дело. А вот с купцами неудобно получилось. Они ведь могут и выше пожаловаться!
   - С купцами-то? Да; но нечего им цены задирать, когда у людей есть нечего. Они себя не обидят, не переживай. Что двух купчин их навара лишил - за то я и ответить готов.
   - Только ли двух? - не поверил Матвей. - Других твоих недоброжелателей на Москве не встретим?
   - Да кто ж их знает? Но коли встретим - договорюсь с ними как-нибудь. Это тебе не Трифон Иванович... А вот и он, легок на помине!
   На холме рядом с дорогой застыл отряд боярина, точно провожал уходящего врага.
   - Ну, прощай, приятель! - Сидор махнул рукой, и тут же с холма прозвучал залп.
   Несколько человек упало. Должно быть, от отчаяния, что враг уходит навсегда, Трифон Иванович отдал приказ, бросив своих людей в безнадежный бой.
   Матвей помчался было строить ратников, как учили - но почувствовал, что его тоже неудержимо клонит куда-то вбок, и выпал из седла...
   ... Пришел он в себя в доме старосты. Над ним склонились сам староста, Иван Хилков и Сидор Рябой. Глаза у всех были тревожными.
   - Ты, получается, мне второй раз жизнь спас, - пробормотал Рябой, заметив, что Матвей пришел в себя. - Друг мой Трифон Иванович в меня ведь целил, когда ты передо мной проскакал и пулю его в себя принял.
   - Это я не нарочно, - попытался улыбнуться Матвей, но улыбка вышла жалкой.
   - Ребро сломано, - заметил Хилков.
   - А что Трифон?
   - Удрал, что ему будет? - отмахнулся Сидор. - Но ты не волнуйся. Я новому воеводе обскажу, что да как.
   - А зачем далеко ходить? - вдруг замер Хилков. - Не надо тебе на Москву ехать. Мы обо всем доложим. Людей сейчас везде не хватает, а ты ведь местный? Я, как боярин, могу тебя сделать дворянином. Пошлю Шеину на утверждение, а он, думаю, не откажет, когда мы ему все расскажем. Так что будет тебе грамота, - он подозвал старосту с требованием чернил и бумаги, - от царского приказа, что ты назначаешься воеводой Тамбова. Ну, а уж как себя поставишь - от тебя зависит.
   Сидор недоверчиво поглядел на боярина, но тот уже лихо строчил грамоту. Хилков вообще не любил пользоваться услугами писарей, считая их безграмотными лодырями, и обычно писал сам.
   - Ну, вот, - он протянул лист бывшему разбойнику. - Со своими недругами сам теперь разбирайся. Только помни, что мы за тебя в ответе. И ежели что - можем и вернуться.
   Матвей смог, наконец, изобразить улыбку и подмигнул Рябому.
  
  
  
  

Наказ Второй. Стремянный.
  
  

Глава 1. В Москве

  
   Михаил Борисович Шеин, выслушав доклад своих подчиненных о происшествии в Тамбове, от их самоуправства в восторг не пришел.
   - Это ж надо додуматься: поставить разбойника воеводой! Да что о нас говорить станут?
   - Мне показалось, что этот разбойник куда честнее тамошних бояр да воевод, - упрямо нагнув голову, отвечал Иван Хилков.
   - Да ладно, может, и честнее - но он же дворянин новоиспеченный! Как он будет с тамошними боярами жить? Они же увязнут в дрязгах до скончания века! Ладно, - внезапно сменил гнев на милость глава приказа Особого сыска. - Отменять ваше решение я не буду, поглядим. Может, и впрямь окажется способный человек. Людей у меня действительно не хватает, чтобы еще кого-то туда посылать. А вот что делать с тамошним воеводой - вот это вопрос...
   - Сослать бы его куда-нибудь, - предложил Хилков. - Из Тамбова в Тобольск, скажем.
   - А потом сказать, что писарь ошибся, - кивнул Шеин. - Мысль здравая. Только почто тобольцам такая радость, если он и впрямь таков, как вы рассказываете? Препятствовать царским людям, покушаться на их жизнь - это, знаете ли, дело плахой попахивает...
   - Как видно, плаха ему и так, и так грозила, иначе бы не стал он на нас руку поднимать, - заметил Матвей. - Может, он тоже с Самозванцем служил?
   - Да ежели и служил, - махнул рукой Шеин. - Ему кто только ни служил... Это он сейчас Самозванец, а тогда был Царь и Великий Государь Димитрий Иоаннович.
   - Отец говорил, ты ему не служил, - произнес Матвей. Шеин усмехнулся.
   - Это я молодой был, глупый. За что и отправили в Смоленск. Впрочем, то особый разговор. А вот чего боялся ваш воевода - это надо будет расследовать. И за вашим Сидором придется установить постоянный надзор. Вы ведь как думаете, почему к нам беда пришла, которую мы потом десять лет расхлебывали?
   - Ну, как же, - Хилков переглянулся с Матвеем. - Голод, Самозванец...
   - Если бы дело в них было... Борис Федорович, царь наш, при котором я как раз ко двору прибыл, еще в юных годах, избран был на царство чин по чину, на Земском Соборе. И как он всем много раз рассказывал, при Федоре Ивановиче-то он ведь все делал, царь-то только указы подписывал да головой кивал. А оказалось, как Федора Ивановича не стало, да стал Борис Федорович главным - мало только головой кивать царю. Федор Иванович, царствие ему небесное, так ухитрялся головой кивать, да так с одними соглашаться, других удерживать - что бояре да князья наши поневоле слушались, один другого в узде держал, друг другу окорот делали, и вместе все понемногу землю нашу после войны поднимали. А что стал делать Борис Федорович, как сам царем стал? А он занялся бесконечными дрязгами и разборками с прочими боярами, и о стране как-то забыл. А почему? А потому что сам-то он был родом ниже их, они его как царя не воспринимали, вот он и тщился всем доказать, что он - истинный царь. Кого посадил, кого сослал, кого, говорят, и вовсе отравил. А вышло, что пока он с боярами воевал - в стране развал начался. И как голод ударил - бороться с ним стало некому: запасы разворованы, дороги в запустении. И вот боюсь я, что ваш Сидор, пока был разбойником - пользу земле приносил, как ни странно это звучит. А как станет воеводой - так займется, как Борис Федорович, войнами с боярами, и дела все запустит.
   - Ну, поглядим, - Хилков выглядел растерянным.
   - Ладно, в конце концов, это за царем пригляду нет на земле, только на небе. А за воеводой найдется, кому присмотреть... Чего тебе? - повернулся он к открывшейся двери.
   В дверном проеме появилась пунцовая от смущения сенная девка - уже знакомая Матвею, - и, потупившись, сообщила, что "тут с черного ходу пришел боярин".
   Отодвинув девку, в светелку вошел высокий красивый мужчина. Матвей и сам был парень не из последних: кровь с молоком, и девки на него тоже заглядывались, - но на сей раз вошедший был именно что красив. Не просто ухожен - ровно постриженные усы на польский манер были гладко расчесаны, борода сбрита начисто, одет гость был в дорогой атласный кафтан и сафьяновые сапоги, - но красив от природы мужской красотой: сажень в плечах и косая сажень ростом, правильные черты лица, широкие движения; ступал он степенно, но быстро, и невольно привлекал к себе внимание. Возрастом он был лет тридцати с небольшим, но выглядел очень внушительно.
   - Поклон этому дому! - провозгласил он, кланяясь хозяину и размашисто крестясь на иконы; и сделал он это тоже как-то легко и непринужденно. - А я к тебе по делу, Михаил Борисович.
   - Что ж ты, Федор Васильевич, просто так зайти к другу не можешь? - Шеин шагнул навстречу гостю. - Только по делу?
   - Так мы с тобой недавно у патриарха виделись! - весело отозвался Федор Васильевич. - А дело у меня срочное, так что прости, не до посиделок мне нынче.
   - Ну, говори, какое дело, - Шеин сделал знак Хилкову и Матвею встать в сторонке, но слушать внимательно, а гостя усадил в плетеное кресло.
   - Как ты, верно, слышал, на Вязьме минувшим летом злодейство учинилось, и Головина, воеводу тамошнего, взбунтовавшиеся людишки порешили, - сообщил Федор Васильевич.
   - Ну, тут я ничем помочь не могу, - усмехнулся хозяин. - Делами об убийстве Разбойный приказ занимается. А мы - Особый сыск, разбираем лихоимства, злодейства и прочие несправедливости, чинимые воеводами и боярами простому люду. Так что тут совсем не ко мне тебе надо было обращаться. А коли там правда бунт случился - так вовсе послать туда стрельцов сотни две, да наказать бунтовщиков. Они ведь сами справедливости добиться решили - так что опять мимо нас.
   - Ты прав, конечно, - Федор Васильевич на миг умолк. - Только вот какое дело: на место Головина воеводой назначили меня.
   Михаил Борисович попытался улыбнуться, но только присвистнул.
   - О как! Так ты что, за свою жизнь опасаешься, или боишься, что попадешь после своих неправедных дел в наш приказ?
   - Боюсь, Михаил Борисович! Именно что боюсь. Я ведь разбираться не привык. Коли было такое дело, да подняли руку на воеводу - я ведь всех в колодки, на дыбу, в кнуты, а то и повешу кого сгоряча. В общем, учинить какую несправедливость, что люди помнить будут. А мне там еще долго быть. Место сам знаешь, важное. Не в этом году, так в следующем царь на Смоленск идти решит, в Вязьме, стало быть, собираться будут. В общем, надо и порядок навести, и дров не наломать. А ты человек в сыске сведущий, можешь помочь, узнать, что да как, и наказать только виновных, а не всех подряд.
   Шеин поднялся с лавки, прошелся по светелке.
   - Ну, вот что, Федор Васильевич, сам я, конечно, выбраться не смогу, но дам тебе двух смышленых своих людей, - он махнул рукой, и Хилков с Матвеем подошли ближе. - Они только что весьма сложное дело распутали, так что тебе будут помощниками хорошими. Ты когда выезжаешь?
   - На будущей седмице, в среду, - откликнулся гость.
   - Вот они с тобой и поедут.
   Он нагнулся к помощникам и чуть слышно сказал:
   - Не оплошайте.
   Федор Васильевич тоже встал, поклонился хозяину.
   - Что ж, пойду я. Дел много надлежит уладить до отъезда, а к новому году - к концу лета - надлежит мне уже быть на своем месте.
   - А вы задержитесь, - так же негромко произнес Шеин своим помощникам, провожая гостя.
   Когда за будущим вяземским воеводой закрылась дверь, Шеин обернулся к Хилкову и Матвею.
   - О вяземском деле я слыхал, - начал он сходу, - и есть там немало темного. Так что вы уж не подведите меня, помогите Федору Васильевичу. Это человек известный, князь Волынский, потомок того самого Волынца, что некогда Димитрию Ивановичу помогал с Мамаем воевать. Мы с ним давние знакомые, он начинал под моим руководством служить, потом разошлись в годы Лихолетья, а по возвращении моем он старую дружбу вспомнил. В общем, не торопитесь, проявите смекалку, как проявили в деле с Рябым. Порасспрашивайте людей, да и самого князя. Я так думаю, Федор Васильевич не спроста ко мне зашел за советом, знает, что не все чисто в том деле. Ну, ступайте. Раньше осени вас не жду, но как вернетесь - сразу ко мне.
   На Москве Матвей остановился у Хилкова: Иван охотно предоставил своему юному другу кров и постой, и даже предлагал взять кого-нибудь из слуг в стремянные, но Матвей отказался. Стремянных, конечно, иметь было почетно, а знатные люди брали в стремянные даже многих сыновей из старых родов, но сам Хилков никогда не пользовался их услугами, да и Матвей привык с детства - а детство его как раз пришлось на самое лихолетье - без слуг обходиться.
   Потому, когда Федор Васильевич Волынский собрался выступать в дорогу, к его отряду - князь брал с собой человек десять слуг и боевых холопов, - присоединились только двое.
   - Вы, я вижу, люди скромные, - то ли с насмешкой, то ли со скрытым одобрением, кивнул Волынский, оглядев спутников.
   - Да, и неприхотливые, - в голос ему ответил Хилков.
   Выступили по дороге на Серпухов, откуда по реке думали дойти до устья Угры и вверх по Угре дойти до устья реки Вязьмы, на которой стояла и одноименная крепость - основатели ее насчет названия особо не заморачивались.
   - Скажи, князь, а ты верно знаешь, что скоро на Смоленск царь прикажет идти? - спросил Хилков, едущий справа от князя. Дорога шла широкая, по редкому лесу, день был солнечный, жаркий.
   - Так не для того мы его так долго у ляхов отбирали, чтобы просто так им обратно его подарить. Царь наш Василий Иванович, сто лет тому назад, его трижды пытался забрать, и лишь на третий раз ему это удалось. После чего уж мы за него держались крепко, и кабы не лихолетье, свалившееся на нас, нипочем бы ляхам обратно его не забрать. Вы не видели крепость, что воздвиг там царь Федор Иванович? Вам Шеин про нее не рассказывал? Он ведь там больше года держался против всей польской рати. Так что, думаю я, как разгребем насущные дела - царь новый поход объявит.
   - Вот и мне обидно, - кивнул Хилков. - Что ж это такой город да в чужих руках?
   - А еще, я так понимаю, тебе хочется ратным делом заняться, а не челобитные разбирать? - усмехнулся Федор Васильевич. Хилков опустил глаза.
   - Ну, это еще успеется, не волнуйся, - успокоил его воевода. - На ваш век походов и битв хватит. Еще захотите, чтобы было их поменьше.
   - Да и мне кажется, что мы чем-то неправильным занимаемся, - вставил Матвей.
   - Любопытное заявление! - не сдержался Волынский. - Это почему же?
   Матвей попытался объяснить свою мысль.
   - В Писании ведь все сказано, как надлежит жить. Кто не желает так жить - тому будет наказание в грядущей жизни, а "претерпевший же до конца спасется". А мы, получается, пытаемся всех заставить жить по Писанию.
   - В Писании сказано, как надлежит жить - но не сказано, что делать с теми, кто так жить не желает, - возразил Волынский.
   - Так ничего и не делать! Это уж их совесть и страх. Кто желает спасения - живет по заповедям, кому плевать на всех - не живет, но это его дело. А мы выискиваем тех, кто спасаться не желает, и вроде бы как насильно спасаем.
   - Ты был бы прав, - задумчиво отвечал Волынский, - если бы в мире было только два человека: тот, кто живет по заповедям, и тот, кто по ним жить не желает. Ну, допустим, что первый, которого ударили по правой щеке, подставил левую. Второй бьет и не думает, что нарушает Божью волю. Но что делать третьему, который видит, что творится несправедливость? Отвернуться? Закрыть глаза, заткнуть уши? Убежать? Молиться, чтобы Господь вразумил обидчика? Разве все это по заповедям? Разве там нет слов о помощи ближнему своему?
   - Но почему ты считаешь это несправедливостью, если тот, кого бьют, смиренно переносит побои и не считает, что его бьют незаслуженно?
   - А ты откуда знаешь, что он считает? Или это так приятно - получать побои и терпеть оскорбления? То, что он не отвечает - может, из-за соблюдения заповедей, а может, он просто слабее? Что же делать тому, кто видит все это? Ведь если я оказался в этом месте в этот миг - тоже воля Божия; так зачем Он сделал так, чтобы я это увидел? Только чтобы я встал на колени и помолился о прощении грешника? Или все-таки чтобы я остановил несправедливость?
   - Не так давно, - Матвей мельком глянул на Хилкова, - я уже слышал про то, что надо бороться с несправедливостью, что раз дана нам сила, то мы ею можем остановить чужую силу... Только слышал я это от разбойника, который грабил купцов и бояр.
   Волынский усмехнулся, замолчав.
   - Я так думаю, - продолжал Матвей, - церковь говорит, как надлежит жить; она же и дает наказание за нарушение ее заповедей. А уж мы все можем лишь подчиниться.
   - Ну, да, человек ограбил другого - а ему: сто поклонов, - вставил Хилков, внимательно слушавший спор, но пока не вмешивавшийся. - Да и плевать такой хотел на то, что ему священник скажет.
   - И я ведь предлагаю наказывать не по тем представлениям о справедливости, что у какого-то разбойника в голове, - продолжил Федор Васильевич, - а по тем самым заповедям, о которых ты заговорил! О которых все знают и с которыми все согласны, и когда можно показать, что человек и впрямь их нарушил.
   - А тот разбойник, между прочим, - добавил Хилков, - оказался очень хорошим человеком. И нас спас, и сам порядок смог навести.
   - Хорошие вам разбойники попадаются! Так ты не ответил мне, - напомнил Федор Васильевич, поворачиваясь вновь к Матвею, - что же делать с теми, кто не подчиняется? Кому глубоко все равно, что ему говорят, кто ему говорит, и кто считает себя, любимого - главным человеком во всем мире, и ради своих забот и увлечений готов кого угодно убить, зарезать?
   - Разве такие люди есть? - удивился Матвей.
   - Разные люди есть на свете, - со вздохом отвечал воевода. - Каждый человек склонен себя оправдывать. Даже когда он заповеди нарушает - он ведь не со зла, просто у него выхода другого нет! Вот как же не украсть, если ему есть нечего? А если тот не отдает и сопротивляется - ну как не отнять силой? А коли тот руку поднял - то что же и не убить? Оно вроде как одно за одно, да в итоге душегубства и получаются.
   - Так и за что же их наказывать?
   - А как ты еще объяснишь человеку, что кроме него, в мире и другие люди живут?
   - Словами, - ответил Матвей.
   - Словами... - усмехнулся Федор Васильевич. - Да ведь слова-то все умеют правильные говорить. Ты ему скажи - он с тобой согласится: верно говоришь, праведно, надо делиться с нуждающимися, надо защищать слабых. Да ведь я сам слабый, это меня надо защищать, это со мной делиться! А уж я в меру своего разумения других заставлю со мной поделиться, и прикрыть меня своим телом, чтобы другого за меня убили. И вот так и получается: коли этот человек рожден крестьянином - так становится разбойником; коли купцом - так мошенником и вором; а уж коли боярином - то тут его слугам и соседям не позавидуешь... Он будет брать и отнимать, пока не найдется кто-то, кто поставит ему заслон. Для того ваш Особый сыск и создан государем. Чтобы хоть кто-то окоротил зарвавшихся, кем бы они ни были. Что же ты тут видишь неправильного?
   - Но откуда они берутся, люди такие? Разве все рождаются не с Божьей искрой?
   Волынский пожал плечами.
   - Так ведь это в воле человека, раздуть ту искру или погасить. И все начинается с оправдания себя. Когда начинаешь себе позволять слишком много. А кто уж уследит, что себе человек позволяет? Вроде бы, устал - не хочу встать... Ну, поваляюсь день в постели - что случится? И иногда вроде бы и правда нужно отдохнуть. Но если отдыхаешь без меры - лентяй получается. Вроде бы, не голоден, да вдруг завтра еды не найду - дай, наемся сейчас. Пусть кто-то другой страдает. И как оценить, кому больше надо, кому меньше? Ну, вот и подают челобитные царю и царским людям - чтобы те разобрали, как оно по правде должно быть. Всегда третий нужен, чтобы разобраться. Может, конечно, и справедливо один другого по щекам бьет - может, первый подлец какой, или вор, украл чего у второго. А, может, и просто что-то не понравилось второму, и волю он себе дал. И окоротить в этом случае второго - ему же пользу принести! Может, еще одумается, да начнет за собой следить.
   - Но ведь он начнет только из страха наказания, - разочарованно протянул Матвей. - Где же тут воля Божия?
   - А вот тут уж мы точно ничего поделать не можем, - вздохнул Волынский. - Удержать того, кто творит несправедливость, да, по-хорошему, заставить на своей шкуре прочувствовать, что он другому учинил - это можно. Но влезть к нему в душу да разобраться, почему он перестал творить зло, из страха ли, или понял что-нибудь - это не в нашей власти.
   - Ну и что за радость жить в государстве, где все праведные из страха? - Матвей поднял на князя грустные глаза.
   - А ты как бы хотел - чтобы все от рождения были праведниками? Ну, и смысл тогда и Христовой жертвы, и наказания посмертного? Ежели всем на роду написано либо спастись, либо погибнуть? Всякое деяние имеет смысл, если можно поступить и по-другому. А коли выбора нет - то какой и спрос? Вот коли ты можешь сотворить зло, но удерживаешь себя от этого - вот тут тебе хвала. А не желаешь удержать - тут тебе наказание. А коли ты и не можешь зла сотворить - где тут твоя заслуга?
   - Но коли наказание он уже получил в этом мире - в грядущем с него спросу тогда быть уже не должно, - возразил Матвей. - Нельзя же дважды за одну вину наказывать!
   - Как там и за что в грядущем с него спросят - про то мы не ведаем. А наказываем, чтобы исправился он, да задумался, а не ради искупления его вины. А то многие так мыслят - ну, пострадал, так и все, дальше можно то же творить. Да и в нашем мире жить праведно из страха грядущего наказания - считаешь, лучше, чем из страха наказания человеческого? Я так думаю, человек не должен грешить не потому, что свою душу погубит - а потому, что другим людям он зло учиняет! Ведь как сказано: "Все, что сделали вы одному из малых сих - вы Мне сделали". Вот коли научишься чужую боль чувствовать, считать людей, живущих в одной с тобой земле, как нечто единое с тобой целое, единую душу Божью - вот тогда душа твоя и станет истинно человеческой. Достойной царства Божьего. А до той поры... - князь махнул рукой.
   - Вот и получается, - продолжал он, помолчав, - что человек сам свою душу складывает. Своими деяниями. И судить его будут за то - к чему стремился, что из себя сделал. Не важно, великий человек или малый. Но коли помогал другим, коли останавливал несправедливость - за то и награда будет. А возомнил себя пупом Земли - так и наказание положено. Хотя, коли бы я сам был Творцом - да простится мне такое святотатство, - он усмехнулся лукаво, - я бы дал людям в виде наказания или награды - возможность на себе испытать плоды их деяний. И коли прожил праведно - получи плоды из собственной руки. А нет - ну, и испытай то, что с другими творил, на своей шкуре...
   Матвей покачал головой, не до конца убежденный, но они подъехали к месту привала, и разговор прервался.
  
  

Глава 2. В Вязьме.

   Вязьма - небольшой опрятный городок, чистый, ухоженный - с давних пор находился почти в самом средоточии борьбы самых разных сил. Через него прокатывались рати Ольгерда, идущие на Москву - и рати Ивана Калиты и Василия Третьего, идущие на Смоленск; неподалеку - к северо-западу от города - разыгралась печальная битва под Клушино, погубившая царя Василия Четвертого - а примерно на таком же расстоянии к юго-западу было памятное Стояние на Угре, спасшее царя Ивана Третьего.
   Однако саму Вязьму бури, бушевавшие вокруг нее, казалось, не задевали вовсе. После Клушинской битвы тут ненадолго воцарились поляки, но после освобождения Москвы без сопротивления уступили ее подошедшему Пожарскому. Жизнь в городе текла спокойно и неторопливо, даже шайки, свирепствовавшие под Смоленском и Калугой, сюда не захаживали; и потому гибель воеводы, да еще, говорят, не просто гибель, а убийство - было событием небывалым.
   Князь Федор Васильевич Волынский, едва разместившись в хоромах вяземского воеводы, тут же отправил приглашения всем окрестным боярам и дворянам явиться для знакомства. Помощникам же Шеина предоставил полную свободу действий.
   Иван Хилков, как заметил Матвей, при князе несколько робел и старался во всем с ним соглашаться. Но получив право действовать по своему усмотрению, тут же развил бурную деятельность - должно быть, боялся ударить в грязь лицом. Он самолично обошел всех обитателей воеводских хором, опросил, кто что знал, что с воеводой случилось и когда.
   Правда, по словам разных людей выходило по-разному.
   Так, стряпуха на поварне рассказывала Ивану, какой ее погибший хозяин был добрый, ласковый, обходительный, никому дурного слова не скажет, и мужики, и купцы, и бояре его любили и уважали. Конюх Тихон соглашался, что хозяина уважали, но говорил, что, напротив, человек тот был строгим, спуску никому не давал, за что и порешили его.
   Но самым странным было то, что и о самой гибели воеводы говорили совершенно разное. Постельничий уверял, что хозяина принесли из лесу, куда он отправился на охоту, с проломленной головой. Конюх же, напротив, говорил, что хозяина нашли мертвым в изложне.
   - Коли в спальне нашли - так с чего решили, что его мужики порешили? - удивился Иван.
   - Так ить... - конюх задумался, но ненадолго. - Его ведь не после сна нашли. Он уж проснулся, но была у него привычка с самого раннего утра дела прямо в изложне решать.
   - А что жена на это говорила? - сдерживая усмешку, нахмурился Хилков.
   - Так жена у него в имении осталась, он там наездами бывал.
   - То есть, жил один? - уточнил Иван на всякий случай.
   - Один, как перст, - конюх для убедительности зачем-то предъявил распроссчикам свой палец.
   - Кого же он в изложне принимал?
   - Так вот как раз явились к нему просители из деревни. Потом ушли. А к нему заходят - а он мертвый, - конюх перекрестился, а потом на всякий случай поплевал через левое плечо.
   - И что, нашли тех мужиков?
   - Нет. И челобитной от них, по которой воевода-то их принимал, тоже не сыскали.
   - Понятно. А кто же был с воеводой, когда его нашли?
   - Да я не упомню. Меня-то там не было, - честно признался Тихон.
   - Ну, будь здоров, добрый человек! - простился с конюхом Иван и в сопровождении Матвея отправился в писарскую избу.
   - Ну как такое может быть? - удивлялся Матвей. - Не может же быть, чтобы разом воеводе и в лесу голову проломили, и в спальне?
   - Очень просто, - пожал плечами Хилков, обретая былую уверенность. - Никто ничего толком не знает, все что-то слыхали, остальное додумали, а уж что слышали, что додумали, теперь сами не разберут. Так что вполне может статься, что и не в спальне, и не в лесу, а где-нибудь в подвале ему голову проломили.
   Он посмотрел на Матвея пристально.
   - А может, и не мужики.
   - Что ты хочешь сказать? - не понял Матвей.
   - А то, что никто из тех, кого мы расспрашивали, сам при том не присутствовал. Но знает от кого-то. И что мужики взбунтовались и воеводу убили - тоже кто-то слух пустил. При том что были ли какие-то мужики, что с воеводой повздорили, или нет - никто не знает. И я так понимаю, есть два слуха. Один: что мужики взбунтовались и убили воеводу, когда он на охоту поехал. И второй - что нашли его в спальне. Ясно, что никто бы бунт учинять в хоромах не стал - отсюда и живым бы не ушел. И скорее всего, правда - что нашли его в спальне. А вот кто пустил слух, будто с охоты его принесли уже мертвым - он-то и причастен к злодейству.
   - А почему тогда постельничий считает, что его принесли из леса? Он-то уж должен бы знать, что в опочивальне хозяйской происходило!
   - Ну, тогда, вероятно, я прав, и про спальню тоже слух пустил кто-то. И вот этот-то человек нам и нужен.
   - Разумно, - согласился Матвей.
   - Надеюсь, хоть про голову-то правда, - с надеждой сказал Хилков. - А то окажется, что умер человек сам, от старого недуга, а мы приехали, розыск учиняем, как дураки...
   Они подошли к писарской избе, где создавались наказы, памятки, челобитные, расспросные листы и прочие грамоты, совершенно непонятно зачем нужные в обычной жизни, но без которых никакое государство не мыслит своего существования.
   Писарь - сутулый мелкий дьячок, еще молодой, но уже лысеющий, сидевший за большим, заваленным грамотами, столом у окна, - вскочил и поклонился прибывшим боярам.
   - Приветствую вас, господа, - в голосе его, однако, большого почтения не чувствовалось.
   - Скажи-ка нам, - Хилков в пол-оборота уселся на лавку возле стола писаря, - друг мой, а что, расспрашивали кого-то по делу о смерти воеводы Головина?
   - А как же, - писарь бросился обратно к столу, зашелестел бумагами, что-то разыскивая. - Многих опрашивали, и расспросные листы составляли. Вот они, - он протянул Хилкову пачку листов потрепанной бумаги.
   - Скажи, - Хилков уже углубился в чтение, и говорил, не поднимая головы, - а кто из слуг старого воеводы уехал?
   - Так ведь... - писарь задумался. - Слуги-то все на месте. Они все не головинские, а воеводские, то бишь, государевы люди. Вот токмо он стремянного своего привозил, так тот уехал вместе с телом покойного воеводы, повез в его вотчину хоронить.
   - А стремянный у него кто?
   Писарь опять пошелестел бумагами.
   - Дмитрий Михайлов сын Потапов, дворянин. К слову, из нашей волости, с запада. У него поместье неподалеку от Клушино.
   - Вот как! - Хилков оторвался от чтения и поглядел на писаря. - А сам-то Головин откуда?
   - Он откуда-то из новгородских или псковских бояр. Надо посмотреть, - он хотел опять полезть в записи, но Иван его удержал.
   - А почему Головин своих слуг не привез?
   - Так ведь тут, когда поляки три года назад подступали, и государь нового воеводу прислал, ему не до того было, чтобы стряпух да постельничих тащить, он и взял местных. А потом как-то прижились, понравились они ему.
   - Значит, из его людей был один стремянный, и тот тоже почти местный? - еще раз уточнил Хилков и поднялся. - Благодарю за службу.
   Писарь опять вскочил, кланяясь, а Хилков потащил Матвея к выходу из избы.
   - Ну, что там в записях было? - спросил Матвей, когда они вышли за дверь.
   - Да там ничего особенного, - отмахнулся Хилков. - Никто ничего не видел, не знает, не помнит... А вот что стремянный - тоже местный, но уехал, да еще провожать тело убиенного...
   - Что ж тут такого? - возразил Матвей. - Стремянный - ближайший человек для любого боярина.
   - Вот именно, - Хилков таинственно понизил голос. - Сам подумай, кому еще проще всего и подстеречь воеводу в нужное время, чтобы не заподозрили - и потом слухи пустить? Кто же не поверит человеку, с которым воевода приехал? А вот хоть он и местный - но уехал, и назад не вернулся...
   - Но на что это ему?
   - Ну, мало ли...- Хилков пожал плечами. - Я так думаю, надо нам этого стремянного найти да расспросить. До Клушина дня два пути; мы могли бы завтра поутру выехать и послезавтра уже добраться к вечеру.
   Они отправились к воеводе, руководившему слугами, затаскивавшими добро нового хозяина и расставлявшими его по хоромам. Впрочем, добра, привезенного Федором Васильевичем, было немного, и больше его волновало, что делать с наследием воеводы прежнего, а также, где кого разместить.
   - А вот и вы! - приветствовал он представителей Особого сыска. - Что-нибудь уже накопали?
   - Да нам, как видно, придется уехать дней на пять, - Хилков переглянулся с Матвеем.
   - А зачем, коли не тайна?
   - Надо нам навестить бывшего стремянного Головина, у него имение под Клушиным. Дмитрия Потапова.
   - Так он третьего дня сам прибыть сюда должен, - вспомнил воевода. - Я ведь разослал весточки всем, кто с прежним воеводой служил - и избранным дворянам, и сотникам, и стольникам, - чтобы прибыли да со мною службу продолжили. Ну, и этого вспомнил. А на что он вам?
   - Да вот как приедет, так и поговорим, а до того уволь, - отказался от разговора Иван.
   - Как знаете. Надо мне вас пока разместить где-нибудь. Сам-то я человек походный, но привык жить на широкую ногу, и чтобы гости мои ни в чем недостатка не знали. Тебе, Иван, предлагаю светелку в правом крыле, над поварней.
   Иван поклонился.
   - Сам я займу горницу над повалушей. А тебя могу поселить в бывшей изложне воеводы, - предложил Федор Васильевич Матвею.
   В душе Матвея схватились страх и стыд: страх ночевать в комнате, где умер воевода - и стыд признаться, что он боится. В конце концов, стыд победил, и Матвей равнодушно кивнул.
   - Как скажешь.
   - А сам ты почему спальню воеводы не займешь? - спросил Хилков.
   - Да ну нет, она уж больно далеко от входа, - отмахнулся воевода. - Пока встанешь да до крыльца доберешься - время обеда подступит. Вы гости, вам торопиться не надо, а мне в дела пора вникать.
   Хилков выразительно посмотрел на Матвея.
   - Вот мы тогда сейчас и поселимся, где ты нам указал.
   Он почти силой потащил приятеля в сторону воеводской спальни.
   - Ты понимаешь, что коли она так далеко от входа - любой входящий должен был десять раз на глаза всем слугам попасться? - негромко спросил он.
   - Да, и коли там обычно тихо - так и шум не могли не услышать, - согласился Матвей.
   После переходов и лестниц они, наконец, поднялись в изложню воеводы, где, по предположению Хилкова, его и нашли.
   Войдя, Матвей ахнул. Светелка прямо сияла роскошью. Беленые стены точно светились. Изразцовая голландская печь стояла в дальнем углу, в ногах широкой греческой кровати, застеленной шелковым покрывалом. На стене возле ложа висел ковер, и другой ковер - толстый, судя по вышивке - персидский - лежал у самой кровати.
   - Да, богато человек жил, - Хилков огляделся с легкой завистью. - Повезло тебе!
   - Можем поменяться, - усмехнулся Матвей.
   - Что - привидений боишься? - предположил Иван, и на сей раз попал почти в самую точку. - Да не бойся, я так думаю, все-таки не здесь его убили. Нечего его духу тут шляться.
   - Да я не боюсь! - вспыхнул Матвей. После такого меняться стало немыслимо, и он решительно устроился в комнате покойного воеводы.
   Среди ночи, однако, что-то его разбудило. Сперва ему показалось, что в комнате немыслимо душно. Он распахнул ставни - за окном, застекленным наборным венецианским стеклом, чернела глубокая ночь. Чуть шелестели листья, где-то стрекотали кузнечики.
   Матвей вновь улегся - и понял, что все тело невыносимо зудит. Вскочив, он оглядел постель - и понял, что она кишит клопами.
   Клопы, конечно, встречались порой и в проезжих домах, и даже в хоромах - но такого их количества Матвею видеть до сих пор не приходилось. Они явно чувствовали себя в постели воеводы хозяевами, и всякого, собирающегося тут переночевать, рассматривали своей законной добычей.
   Матвей сражался с ними до света, пока узкий край восходящего солнца не появился в стекле; тогда, не выдержав превосходящих сил противника, Матвей, наконец, бежал с поля боя.
   Спустившись на двор, он долго смывал с себя следы ночной битвы.
   К нему с вышитым рушником подошел постельничий. На лице его читалось участие.
   - Что ж вы клопов-то не выведете? - обратился к нему Матвей вместо доброго утра.
   Пожилой слуга изобразил на лице торжественную печаль.
   - Много раз пытались. Ничего их не берет.
   - А как там воевода спал?
   - Да он редко там ночевал. Только когда совсем на ногах стоять сил не было. Да и то, чуть свет - на ногах, и все дела какие-то решает. А так все больше в разъездах да по гостям.
   - Но откуда у вас взялась эта напасть?
   Постельничий с охотой принялся рассказывать.
   - Как раз после падения Смоленска появился у нас пан Гонсевский и занял воеводские хоромы. Узнав, что они отапливаются по-черному, пан заявил, что это дикость и отсталость, и повелел устроить новую печь с голландскими изразцами. Пан, правда, вскоре уехал, а печь осталась, и когда вернулись наши, новый воевода очень гордился своим приобретением и всем эту печь показывал. Правда, вскоре оказалось, что, когда топили по-черному, было, конечно, смрадно - но зато не водились клопы. Уж не знаю, почему - может, вымораживало их зимой, когда окна после топки открывали, а, может, дыма они не выносили, - но только мы от них не страдали. Зато новая печь понравилась не только воеводе, но и клопам, и теперь от них сладу нет. А ломать печь жалко - все-таки, дорогая вещь, заграничная.
   - Так можно все ковры, всю постель обкурить дымом, - советовал Матвей, которому не улыбалось еще одну ночь провести в обществе клопов.
   - Пробовали, - извиняющимся голосом отвечал постельничий. - На пару дней они пропадали, но потом набегали снова. Может, в печи они живут, или в полу - но уж все, казалось бы, простукивали и промывали. Лезут откуда-то, проклятые...
   - Вы хотя бы на эти пару дней их изгоните, мне больше не надо, - попросил Матвей.
   - Как скажешь, боярин, - поклонился слуга, протягивая рушник.
   Воевода ждал своих помощников к завтраку.
   - Есть успехи? - спросил он Хилкова.
   - Пока маловато, - Иван покосился на Матвея.
   - Стремянный не подъехал? - на всякий случай уточнил Матвей.
   - Люди говорят, видели его в городе. Подойдет, наверное, сегодня. Так на что он вам?
   Хилков задумался, говорить или нет, как вошедший стольник объявил:
   - Дворянин Дмитрий Потапов просит войти.
   - Легок на помине, - покачал головой Федор Васильевич. - Зови.
   В горницу вошел невысокий коренастый мужчина лет под сорок, с небольшой, коротко постриженной головой рыжеватого цвета; опушенную шапку он держал в руках. Одет он был в легкую холщовую сряду, подпоясанную простой веревкой: казалось, его поймали где-то на пути на рынок и попросили срочно зайти к воеводе.
   - Ну, вот вам дворянин Дмитрий Потапов, - указал на вошедшего хозяин. - Можете с ним поговорить.
   Хилков и Матвей встали из-за стола одновременно, заходя к вошедшему с разных сторон.
   - Дворянин Дмитрий Потапов? - на всякий случай еще раз уточнил Хилков. - Стремянный покойного воеводы Головина?
   - Да, я, - стремянный сжал шапку обеими руками, подняв локти, точно хотел защититься. - А что?
   - Вопросы у нас к тебе имеются. Ты ведь отвозил тело хозяина?
   - Да.
   - И ты нашел его утром?
   - Да я, все верно. В чем дело-то?
   - Ну, пойдем, поговорим. Мы ненадолго, - Хилков на всякий случай поклонился хозяину в пол-оборота и коснулся локтя стремянного.
   С совершенно спокойным видом тот повернулся к выходу - и вдруг стремглав бросился бежать.
   - За ним! - прошипел Хилков и сам устремился в погоню.
   Стремянный знал дом явно куда лучше своих преследователей. Матвей сбился уже на третьем повороте. Иван вообще не замечал, куда они бегут, глядя только на тень впереди.
   Внезапно Матвей замер: стремянный влетел в его - вернее, воеводскую - спальню и захлопнул дверь. Оба преследователя вломились за ним следом - но в изложне никого не было.
   Хилков на всякий случай подошел к окну, выглянул туда - на дворе спокойно бродили слуги.
   Матвей нырнул под кровать, но кроме слоя пыли, там тоже ничего не обнаружил.
   Озаренный внезапной догадкой, Хилков шагнул к стене, на которой висел ковер, и сдернул его. За ковром обнаружилась небольшая дверца.
   Многозначительно посмотрев на спутника, Иван толкнул дверцу и попал в темный переход.
   - Как бы он нас там чем-нибудь не двинул по голове, как своего хозяина, - заметил Иван. - Сходи, возьми света.
   - Упустим, - возразил Матвей. - Пошли, я первым пойду.
   Переход тянулся куда-то вбок и вниз, видимо, опоясывая хоромы воеводы. Беглеца давно не было ни видно, ни слышно.
   - Кажется, мы уже где-то в подвале, - произнес Хилков позади. Голос его гулко отдался по переходам.
   - Пора вылезать, - Матвей поднял руку и нащупал лаз.
   Откинув крышку, он зажмурился от ударившего в глаза яркого света. Они вылезли где-то на заднем дворе хором.
   - Плохо вы бегаете, - их уже ждал Федор Васильевич. - Ушел бы беглец, кабы не мои люди.
   Рядом стоял Дмитрий Потапов, хмурый, со связанными руками, и на всякий случай двое слуг воеводы держали его за плечи.
   - Можете допрашивать его, сколько потребуется.
   По знаку воеводы пленного потащили в писарскую избу.
  
  

Глава 3. Беседа об устроении государства.

  
   Стремянный сидел напротив них на лавке, со связанными руками, и равнодушно смотрел в маленькое окошко.
   Писарь с готовностью устроился за столом, с пером в руке, и преданно смотрел на Хилкова.
   Матвей старался на пленного не смотреть. Что-то смущало его, хотя то, что говорил Хилков, было разумно и вполне обоснованно.
   - Ты, стало быть, и про тайных ход знаешь, - перечислял Хилков, - и к хозяину был вхож во всякое время. И тело его ты нашел. А потом слухи распустил, будто его мужики на охоте подстерегли.
   - Не распускал я слухов! - повернулся в его сторону Дмитрий Потапов. - Я понимаю, к чему вы клоните, - он с неприязнью перевел взгляд с Хилкова на Матвея, потом обратно. - Да только чувствовал бы за собой вину - не пришел бы к вам.
   - А чего ж убегал?
   - Так ведь вы на меня все свалить решили!
   - Я еще ни слова не сказал о твоей вине, когда ты в бега бросился, - возразил Иван. - Стало быть, либо сам виноват, либо скрываешь что-то. Коли виноват - так я все равно докопаюсь, и получишь ты наказание, какое заслуживаешь. А коли не виноват - так не хочешь помочь, и за то можешь и плетей вкусить!
   - Я дворянин, - возразил Потапов. - Дворян плетьми бить не велено.
   - При царе Иване и бояр плетьми наказывали, - напомнил Хилков. - А не хочешь отведать плетей, так расскажи, почему бежал, что знаешь, и чего скрываешь.
   Потапов угрюмо на него посмотрел.
   - Коли совесть тебе позволит бить невинного человека, так можешь и под плеть меня ставить, а говорить я тебе ничего не буду.
   Хилков в гневе вскочил, но все-таки удержал себя, спокойно сказал.
   - Ну, раз ты так, то пока посидишь в порубе. А там поглядим.
   Дмитрий ответил взглядом, в котором была не то мольба, не то угроза:
   - Не лез бы ты сюда, боярин.
   - Это почему? - насторожился Хилков.
   - Да потому. Пока не знаешь, в чем дело, так и спрос не с тебя. А коли знаешь, куда лезешь, да что будет - стало быть, тебе и отвечать. Оно всегда так. Еще и в Писании сказано...(*)
   - Я знаю, что сказано в Писании, - оборвал стремянного Иван и поманил Матвея за собой.
   Двое слуг воеводы вошли в писарскую избу и вывели из нее Потапова.
   - А ты подумай, прежде чем лезть дальше! - напутствовал Хилкова стремянный.
   Тот проводил его глазами, пока пленного вели до поруба.
   - Как думаешь, просто так стращает, или правда тут дело нечисто? - спросил Иван Матвея, больше, чтобы просто спросить, чем чтобы услышать ответ.
   - Он ведь из местных, - отвечал Матвей, подумав. - Может, правда знает что-то такое, о чем нам лучше не знать?
   - Там вас девица дожидается, - обратился к Ивану один из воеводиных слуг.
   - Какая девица? - приосанился Иван.
   - Да из простых какая-то. В платке.
   - Пойдем, поглядим, - он махнул Матвею следовать за собой.
   У ворот стояла совсем юная девица, в простом наряде, в косынке, прикрывавшей голову, но с длинной толстой косой, падающей на плечо.
   - Мне сказали, что отца схватили? - спросила она, переводя взгляд с Матвея на Ивана.
   - А ты кто будешь? - уточнил Хилков, хотя уже догадался.
   - Я дочь Дмитрия Потапова, Настасья.
   И Матвей, и Иван невольно одернули кафтаны, поправили кушаки, шапки, Хилков еще и саблю зачем-то передвинул ближе к руке.
   - Что тебя к нам привело? - спросил он.
   - Отец уже второй месяц сам не свой. То увез нас с матерью в наше имение под Клушиным. То вдруг вернул обратно в Вязьму. Сегодня пошел к воеводе - точно на казнь: осунувшийся, бледный, с утра в церкви всю службу отстоял, на исповедь ходил. Мать и говорит - "точно к смерти готовится".
   - Что нам на солнцепеке стоять, давай, мы тебя до дому проводим, - предложил Хилков.
   - Пойдемте, - согласилась Настя.
   - Ну, продолжай. Как ты думаешь, с чего он так?
   - Да я не знаю, - девушка по очереди взглянула на обоих своих провожатых, прижав руки к груди. - Правда не знаю. Как раз как убили старого воеводу, вскоре после этого отец и начал места себе не находить. Все ездил куда-то, дома почти не бывал. Заговариваться стал. Один раз я зашла - а он сам с собой разговаривает. Потом вскочил, бросился из дому и уехал тут же.
   Хилков быстро глянул на Матвея и тут же вновь перевел внимательный взгляд на девушку. Та шла, глядя себе под ноги.
   - А когда воеводу убили, вы где жили?
   - Мы тогда в городе были, - охотно отвечала Настя.
   - Ну и что говорили тогда? Вы ведь по рынкам, по улицам ходили, слышали, наверное, что народ судачит?
   - Так то и говорили, что все знают: что, мол, разбойники его в лесу подстерегли, из беглых мужиков.
   - А отец не рассказывал, как там на самом деле было?
   - Нет. Он вообще о том говорить не позволял. На следующий день уже велел собираться, и отправил нас в Клушино, а сам потом с телом воеводы поехал.
   Они от острога дошли уже до окраины. Улица бежала вдоль берега реки, уставленная невысокими добротными домами.
   - Ну, вот тут наш дом, - она указала на старые покосившиеся хоромы с островерхой крышей и коньком наверху и резными наличниками на окнах. Когда-то дом был, наверное, очень богатым, но давно не чиненым. - Зайдете?
   - Не сейчас, - Хилков за спиной девушки дернул Матвея за рукав, когда тот уже собирался согласиться на предложение Насти. - Но мы вас непременно навестим.
   Настя помолчала, стоя у калитки.
   - Вы ведь поможете отцу? - она с надеждой обернулась к своим провожатым.
   - Всем, чем сможем, - заверил ее Хилков.
   На обратном пути Иван был задумчив.
   - Ничего я не понимаю, - признался он наконец. - Одно понимаю: отец ее знает куда больше, чем готов рассказать.
   - Думаешь, не он убил?
   - Думаю, нет. Но что-то он об этом деле знает, и знает такое, что я не удивлюсь, если завтра он явится с повинной. Только в повинную эту я ни на грош не поверю.
   - Почему?
   - Ты слышал, что Настя рассказывала? Он весь переменился, но ПОСЛЕ убийства воеводы. Похоже, ему сказали - те, кто воеводу убил - что-нибудь вроде "следующим будешь ты". А то и еще хуже - "твоя дочь". Вот он и задергался. Увез семью. Видимо, его и там нашли - он сюда вернулся, и пошел к воеводе просить управы. Но, кажется, ему снова намекнули, что управы он не найдет. Вот он и не знает, сознаться ему или нет.
   - Тогда, может, его семью в острог перевести?
   - А почем мы знаем, что убийца не в остроге? Вдруг это конюх? Или постельничий?
   - Да ты что? - махнул рукой Матвей. - Этот добрый старик - головной разбойник?
   - Всяко бывает... Хотя ты прав, если воеводе голову проломили, тут сила нужна немалая. Но конюх вполне себе парень не слабый, а есть еще и кузнец, и кто-нибудь из слуг... В общем, одна сейчас у нас задача: понять, кто это, раньше, чем они поймут, что мы их нашли.
   Матвей поразился глубине мысли товарища, а вслух предложил еще раз поговорить с Дмитрием.
   - Может, с ним договориться? Пообещаем защиту ему и его семье, а потом устроим ему как бы побег, он нас на убийц и выведет, коли их знает. Или они его найдут.
   - Вот именно - как бы они не нашли его раньше нас, - возразил Хилков. - Но поговорить с ним стоит. Только не в писарской избе. Где бы найти место поукромнее?
   - Тогда только в лесу, - заметил Матвей.
   Хилков посмотрел на Матвея с сомнением, пытаясь понять, шутит тот или нет, и неодобрительно покачал головой.
   В итоге Хилков попытался поговорить со стремянным в порубе, где тот сидел, но Дмитрий говорить все так же наотрез отказался.
   - Да ты пойми, - вещал Иван почти умоляюще, - ежели ты не скажешь нам, мы ведь и помочь тебе не сможем!
   - А если скажу - сможете? - грустно отозвался Потапов. - Вам-то что, вы приехали и уехали, а нам тут жить еще. Не мне - так моей семье. А вы поступайте, как знаете.
   Он посмотрел на Хилкова пристально.
   - Вот что, боярин. Пиши, давай. Я убил. Я к нему утром зашел, он еще спал, и голову ему проломил. Так и пиши. А теперь вези меня в Разбойный приказ. Моя вина, я и отвечу!
   - Ну, и что мне с ним делать? - Хилков обернулся к Матвею за поддержкой. - Я ведь тебе говорил?
   Он вновь посмотрел на стремянного.
   - Почто ты себя оговариваешь? Ведь ты знаешь, кто виноват? Так почему молчишь? В Разбойный приказ его вести нужно, а не тебя - а ты его выгораживаешь. И кому лучше-то будет? Он от наказания уйдет, невиновного накажут - и где после этого справедливость? А про царских людей будут говорить, что они только и знают, что хватать первого попавшегося, лишь бы страху нагнать. И кому это надо? Убийца твой силу получит, а правда опять в загоне окажется.
   - Да что мне ваша правда! - горестно воскликнул Потапов и сел на солому в углу поруба.
   Матвей потянул Хилкова прочь.
   - Пойдем. От него ты все равно ничего не добьешься. Надо с другой стороны зайти, - закончил он уже, когда за ними закрылась дверь.
   - И как будем заходить? - спросил Хилков.
   - Давай думать. Кто мог стремянного так запугать, что он и слова сказать боится? Думаешь, разбойники? Так от разбойников как раз воевода и мог бы защитить. А стало быть...
   - А стало быть, кто-то из знатных? - в голосе Хилкова на миг проскользнул ужас, а потом он снова распрямился:
   - Так это же замечательно! Это ж как раз наше с тобой назначение. Разве не должны мы чинить сыск всякому утеснению от бояр своим людям?
   - Кому-то из местных бояр воевода старый поперек дороги встал, - продолжал рассуждать Матвей. - Вот и убили воеводу. Может, не сам боярин - но его люди. Вот только кто?
   - А это мы через Волынского выясним. Как раз он всех местных бояр собирает.
   Большинство из обещанных воеводой гостей объявились уже этим вечером. Многие бояре имели свои дома в городе, куда приезжали по торговым или военным надобностям, и поспешили наведаться к воеводе, едва получили от него приглашение.
   Воевода встречал гостей на крыльце. Ради дорогих гостей он, несмотря на жаркое время года, нарядился в белый, шитый золотом, дорогой кафтан, в высокую соболью шапку, сафьяновые сапоги, был при сабле в золоченых ножнах. После приветствия он приглашал всех на обед.
   Тут были четверо больших бояр, чьи вотчины располагались прямо возле Вязьмы - все они возводили свои рода к древним князьям радимичей, обитавших некогда в этих краях. Были двое из менее родовитых, но чьи вотчины появились сравнительно недавно, при царе Иване, для укрепления власти Москвы в этих краях. Волынский провел немало времени, размышляя, кого где усадить, дабы никому ущемления не было, но в итоге счел, что московским боярам не зазорно будет сидеть вместе с Хилковым и Матвеем, а местных посадил возле себя.
   На дальнем конце стола разместились еще пятеро дворян и детей боярских.
   Угождая хозяину, Хилков согласился сесть напротив Матвея, хотя это сильно мешало ему рассуждать. Зато Матвей мог пристально разглядывать гостей, пытаясь угадать, кто же мог запугать стремянного.
   Дворян на дальнем конце стола он отмел сразу - мелкие сошки, сами чином не выше Дмитрия, от них бы он прятаться не стал. Самыми подозрительными ему казались московские, но с этим плохо вязались слова стремянного, что "нам тут еще жить". Хотя... Кто знает, как себя насельники повели? Но у кого-то из них могли быть старые счеты с воеводой, еще на Москве.
   Матвею тоже не хватало рядом поддержки Ивана, который, казалось, всегда все знал, и он понемногу начал принимать участие в застольной беседе.
   Иван уже давно вовсю вел доверительные разговоры с обоими своими соседями, которым по знаку Хилкова стольник то и дело подливал вина. Слева от Хилкова сидел местный, вяземский боярин, седоусый и дородный Никифор Трофимович Долгин. Справа был московский, молодой - немного старше самого Хилкова - представитель древнего рода Вельяминовых, но какой-то боковой их ветки. Разговор неожиданно перешел на Матвея, Хилков стал рассказывать о своем помощнике.
   - Так ты правда был в монастыре Святой Троицы? - искренне удивился Никифор Трофимович.
   Матвей, который был там примерно лет в семь - мать увезла его из имения подальше от шаек лихих людей, шастающих в округе, - мало что помнил. Родился он как раз в год, когда объявился Самозванец, и все его детство было наполнено суетой, бегством, поездками, они где-то прятались, от кого-то бежали... Повзрослев, он разъяснил для себя многое, творившееся тогда. Что удивительно, ему тогда не казалось это чем-то страшным - скорее, было любопытно и увлекательно до жути, как страшно - но любопытно - спускаться в темный подвал или нырять в холодную реку.
   Монастырь Святой Троицы он помнил плохо, осталась в памяти только оглушительная пушечная пальба, когда к монастырю подошли отряды Лисовского и Сапеги. В стенах было множество народу, собравшегося со всех окрестных сел. Помнил еще пожары по ночам, крики и звон оружия.
   - Был, - ответил он просто. - Но мало что помню.
   Однако само посещение святого места словно бы и на Матвея наложило отпечаток святости, и на него стали смотреть с уважением даже его ближайшие соседи.
   - Преподобный Сергий, - наставительно говорил крупный дородный боярин с окладистой бородой, сидевший по правую руку воеводы, - был не только святым. Можно сказать, он есть истинный создатель всея Руси, ибо именно он возвел веру православную на столь высокую ступень, он основал монастырское житие, а только вера и монастыри и удержали землю нашу в недавнюю пору лихолетья.
   - Не скажи, Василий Семенович, - возразил ему второй боярин, сидевший по левую руку воеводы- невысокий, но тоже широкоплечий, одетый с не меньшим изыском, возрастом примерно одним с первым. - Земля наша спасена была Земством, а Земские соборы, как и само Земство, созданы были царем Иваном Васильевичем. Так что при всем моем уважении к преподобному Сергию, я бы именно покойного Ивана Васильевича, а не Сергия, посчитал бы создателем нашего государства.
   - Странные вещи ты говоришь, Семен Васильевич, - тут же бросился в спор первый. - Да, Земство создано было в царствование Ивана, - он даже не удосужился прибавить отчество к имени царя, что показывало не очень уважительное отношение боярина к покойному правителю, - но по чьему желанию? Стоглавый собор, вот кто руководил всеми деяниями царя, и пока царь слушал своих духовных наставников - все шло хорошо. А потом что творилось, оно и привело к разброду, и если бы не мудрое правление сына царя, Федора, то преемник дел Ивана, Бориска, все бы по миру пустил. Оно почти так и случилось. А Гермоген преподобный, даже сидя в застенках у поляков и умирая от голода, призывал народ держаться веры православной и не сдаваться ляхам. Так кто больше сделал для государства - царь Иван, чуть было его не разрушивший со своими присными, или Сергий, чей монастырь дал отпор ляхам?
   - А кто это? - тихо спросил Матвей у своего соседа слева. - Родичи, что ли? И имена у них почти одинаковые.
   - Это виднейшие бояре нашей земли, - так же тихо отвечал сосед. - Василий Семенович Ряполовский и Семен Васильевич Гудовинский. Я потом, после обеда, много чего о них рассказать могу, а сейчас неудобно.
   Между тем, спор меж виднейшими боярами разгорался.
   - Что еще объединяет землю? Только единая вера, единое понимание, что есть добро - а что зло, к чему следует стремиться - а чего следует избегать. Что делает царь? Он всего лишь следит за исполнением этого. И уж не на царской власти держится страна. Вон, без царя сколько были - однако ж уцелели! - гремел Василий Семенович Ряполовский.
   - Но дальше без царя жить было нельзя, - возразил Гудовинский. - В любом государстве главное - чтобы каждый исполнял свой долг, занимаясь своим делом. А кто проследит за этим? Кто принудит ратных людей воевать, крестьян - работать?
   - Верно, - усмехнулся в бороду Ряполовский. - Вопрос лишь в том, кто будет решать, в чем чей долг состоит. Кто должен делать это, а кто - то? И как быть, если кто-то свой долг не исполняет? Коли бежало войско с воеводой - так и крестьянам приходится за топоры браться, как случилось в Лихолетье. А коли крестьяне землю забросили - кто за них пахать будет? И ежели не понимают они, что есть Божий суд - никакой земной им не страшен. От царя, они думают, уйдут, отсидятся, в лесу спрячутся. Силой можно лишь слегка подправить, наказать двух-трех недовольных, несогласных. Но коли народ не понимает, что ему следует делать, как жить, куда идти - никакой царь не заставит всех.
   - И часто они так спорят? - спросил Матвей.
   - Да всегда, как вместе сойдутся, - отозвался сосед. - На дух они друг друга не переносят. Ежели один скажет одно, второй завсегда ему поперек выскажет.
   - Гости дорогие! - вмешался в спор хозяин. - Не могу не согласиться, что коли утрачивается в народе понимание правды, да того, как следует жить - тут государство и разваливается, когда начинает всякий искать себе места не по чину, делать то, чего не стоит, и прочие непотребства творить. Да, прав ты, наверное, Василий Семенович, что не уследит царь за всем, коли нет в людях понимания, как следует жить. Слыхали, небось, что нынче у немцев творится? А с чего у них начиналось? Тоже каждый свою веру отстаивал. В итоге же - государство рушится. И что делать людям государевым? Убеждать каждого или силой порядок наводить? Я вот поставлен сюда царем за порядком следить, а искать каждому его место - не моя задача. А потому, как могу, буду порядок блюсти, и вас прошу его соблюдать, хотя бы за столом.
   Воевода попытался придать своему замечанию вид шутки, но его поняли. Недовольные спорщики замолчали, продолжая искоса бросать друг на друга взгляды до конца обеда.
  
  

Глава 4. Два боярина.

  
   Как и обещал сосед Матвея, - тоже из местных бояр, но помоложе, Авдей Игнатьевич Говоров, - после обеда он отвел Матвея подальше и негромко стал рассказывать о давнем споре двух бояр.
   Оба они - и Ряполовский, и Гудовинский - были из древней местной знати, считали себя прямыми потомками чуть ли не князя Вятко(*), и соперничали между собой во всем. Если один из них запрягал тройку лошадей - второй выезжал на шестерке. Если один надевал парчовый кафтан - второй покупал атласный. По числу слуг, по земельным угодьям - они постоянно тщились друг друга превзойти. Ну, и по влиянию на царских людей тоже постоянно вели соперничество.
   - А уж коли где встретятся - в гостях, в походе, в приказе - немедленно затеют спор.
   С этими сведениями Матвей отправился к Хилкову. Тот внимательно его выслушал и принялся рассуждать вслух.
   - Итого, мы имеем: четверых местных бояр - Василия Семеновича Ряполовского, Семена Васильевича Гудовинского, Авдея Игнатьевича Говорова и Никифора Трофимовича Долгина. Еще двое прибывших сравнительно недавно, но их, я думаю, можно не считать.
   - Почему ты так уверен? - удивился Матвей.
   - Им держаться за воеводу, а не ссориться с ним - он им опора против местных, - рассудил Хилков. - Я бы выбирал из двух спорщиков. На кого из них можно подумать? Мне кажется подозрительным Ряполовский.
   - Это потому, что он царя Ивана не уважает, а ты уважаешь? - улыбнулся Матвей.
   - Да причем тут это? - возмутился Хилков. - Просто он мне кажется поважнее, и за ущемление своих древних вольностей - а от воеводы такого ждать было можно - вполне мог и поквитаться.
   - А почему Семен Васильевич не мог?
   Хилков задумался.
   - Полагаю, надо с обоими переговорить. Никого пока нельзя отвергать. Да и двое других, хоть они и не выглядят так важно, вполне могли...
   После обеда бояре разбрелись по своим домам - каждый из них имел хоромы в городе, - а воевода снова вызвал к себе Ивана с Матвеем.
   - Ну, что там стремянный? - спросил он, прохаживаясь по горнице, где слуги разбирали стол.
   - Да вот, - Хилков оглянулся на Матвея, - мы пришли к выводу, что он не виноват. Хотя, похоже, знает, кто виноват.
   - Так пусть скажет!
   - Не скажет, - покачал головой Хилков. - Боится.
   - Кого боится? Он же в порубе у нас сидит!
   - За дочь свою боится, за жену. Как видно, замешан в деле кто-то из сегодняшних твоих гостей.
   - О как! - опешил Федор Васильевич. - Чтобы такими обвинениями кидаться, нужны веские основания. С какой стати я возьму знатного боярина в оковы?
   - Погоди пока чинить расправу, - остановил его Хилков. - Мы все выясним и тебе доложим.
   - Ну, ступайте, - отпустил их воевода. - Да держите себя в руках! Помните о чести их рода, да и о своей не забывайте.
   Заметив пренебрежительное выражение лица Хилкова, воевода продолжил:
   - Вот ты, Иван, посмеиваешься над тем, что бояре меряются своей родовитостью. Но что такое родовая честь - ты ведь, наверное, знаешь? Чем выше чин, тем больше спрос - вот в чем дело. Иной дьячок, выскочив из подьячих в приказные служащие, строит из себя боярина, кичится своим местом да просителей взашей выгоняет. А кто на него управу сыщет? Только тот, кто выше его чином. Потому тут, конечно, сложно высчитать, кто кого выше и на какое место может быть поставлен, но зато и блюдет свою честь и свое место куда тщательнее, чем дьяк-выскочка.
   - Чем выше чин, тем больше цена неверного деяния, - возразил Хилков. - И уж коли боярин честь свою забыл да убийством царского слуги руки замарал - тем сильнее его позор будет.
   - Вот потому и вам важно не ошибиться, - напутствовал их Федор Васильевич.
   Выйдя от воеводы, товарищи переглянулись.
   - Думаю, надо еще раз с Потаповым поговорить, - предложил Хилков. - Теперь-то мы ему можем выложить прямо в лицо, что, мол, знаем, кто его запугал, только пусть скажет, кто именно из двоих. А он не скажет - попробуем с дочерью его переговорить.
   - А если мы ошибаемся? - возразил Матвей. - Если это какие-нибудь лесные разбойники, что его имению угрожали, вот он их и не хочет выдавать? А мы на боярина напраслину возведем...
   - Нет, чувствую я, что мы на правильном пути, - покачал головой Хилков, уже охваченный служебным рвением.
   Стремянный встретил их тоскливым взглядом, даже не поднявшись с соломенной подстилки на полу поруба.
   - Это Ряполовский? - с ходу спросил Хилков. Потапов вздрогнул, но промолчал.
   - Ты не скажешь - дочь твоя расскажет, - с угрозой продолжал Хилков.
   - Настю сюда не впутывайте! - стремянный быстро поднялся на ноги. - Она ничего не знает.
   - Тогда говори сам!
   Видно было, как стремянный мучительно делает выбор, однако страх восторжествовал, и он улегся обратно на солому и отвернулся к стене.
   Хилков хотел было выйти из себя, но передумал и вышел, захлопнув дверь.
   - Значит, навестим его семейство, - пробормотал он.
   - Так ведь он сказал, что те ничего не знают! - возразил Матвей.
   - Мало ли, что он сказал! Дочь могла что-то видеть, слышать, даже сама не догадывается, что. Да и с матерью ее мы еще не разговаривали. В общем, пошли!
   Хилков снова торопливо привел себя в порядок и решительно направился в сторону дома стремянного.
   Настя, казалось, обрадовалась их появлению, хотя это по их вине отец ее томился в порубе.
   - А где матушка твоя? - поклонившись, спросил Хилков.
   - Нездоровится ей, - отозвалась Настя. - Но, Бог даст, завтра встанет.
   - Жаль. А скажи, Настасья Дмитриевна, - уважительно обратился к ней Иван, - не приезжал ли к вам боярин Ряполовский?
   Девица удивленно подняла брови.
   - Нет, не слыхала. Ну, вернее, имена всякие слыхала, но чтобы гостя так называли - не помню.
   - А боярин Гудовинский? - вставил Матвей.
   - Нет, тоже не вспомню.
   Хилков растеряно переглянулся с помощником.
   - Ну, ладно, благодарствую и на том.
   Он с явной неохотой покинул дом стремянного; впрочем, Матвей подозревал, что ему больше хотелось повидать его дочку, чем узнать что-либо о деле.
   - Может, самого Ряполовского навестим? - предложил Матвей.
   - А что мы ему скажем? Тут нужен предлог какой-то... Он ведь тебя о Троицком монастыре расспрашивал - может быть, ты скажешь, что хочешь чем-нибудь поделиться?
   - Чем же я могу с ним поделиться? - пожал плечами Матвей. - Я и сам плохо то время помню...
   За разговорами они вернулись к воеводе, где на дворе постельничий с двумя помощниками просушивал, проветривал и окуривал вонючим дымом ковры и перины из спальни Матвея.
   - Скажи, - обратился к нему Хилков, - а где прежний воевода такие ковры взял?
   - Так ведь ему их Василий Семенович Ряполовский подарил, в знак уважения, - отозвался старик.
   Хилков обрадованно повернулся к Матвею:
   - Вот тебе и предлог зайти к боярину!
   - Что-то я не пойму, какой тут предлог, - отозвался Матвей ворчливо.
   - А что, ежели я такой же себе захочу? - предположил Хилков. - Пусть с купцом сведет, цену скажет...
   Боярин Ряполовский выстроил себе хоромы на самом берегу реки, откуда открывался вид на всю округу. Где-то вдалеке терялись холмы и леса, за которыми скрывалась дорога на Москву; направо и налево уводила речная нить, петляя между отмелями, а прямо возле ограды начинался спуск к воде по крутому обрыву.
   Несмотря на то, что принимал Ряполовский их в своей светелке, он был одет по-дорожному, при сабле, как будто только что откуда-то приехал или куда-то собирается. Выслушав гостей, боярин пытливо и недоверчиво оглядел их с ног до головы и покачал головой:
   - Не пойми меня превратно, Иван Андреевич, но, боюсь, тебе такой ковер не по плечу будет.
   - Это почему? - взвился Хилков.
   - Да вот, смотрю я на тебя и размышляю, сколько тебе отец твой на содержание выделяет.
   - Ну, а как же так? - подступил к хозяину раззадоренный Хилков. - Ведь сам ты - преподобного Сергия уважаешь, о душе думать призываешь, а живешь отнюдь не скромно!
   - А ты думал когда-нибудь, в чем первый долг вождя? Что тысячу лет назад, что сейчас? - неожиданно спросил Василий Семенович. Хилков смутился.
   - Прежде всего он должен вести людей за собой, - сам ответил на свой вопрос хозяин. - Первым идти - и в бурю, и в битву, и в логово дикого зверя. А чтобы вести за собой, надо, чтобы тебя все видели. Чтобы знали, что ты не спрятался за спинами других, не побежал, не струсил. Потому и доспехи золоченые, и плащ червленый, и конь выше других, и яловец над шеломом. Другое дело, что нынче многие, почитающие себя вождями, доспехи-то золоченые и плащ червленый носят - но впереди других идти не торопятся, предпочитают за другими прятаться.
   - Так ведь и гибель вождя для всех ударом будет, - возразил Иван.
   - Вот чтобы не погиб он, ему и доспехи лучше дают, и учат воинскому делу с детства. Все ведь не просто так, не за красивые глаза. Кто выше поставлен - с него и спрос больше; но и позволено ему больше, ибо не может он каждому холопу свой замысел объяснять. Да, сказал - иди туда, и побежали, не задавая лишних вопросов. Вот многие из тех, кто поставлен выше других, этим и пользуются. И бегут слуги по их приказам, забыв о долге и о совести.
   - Так ты подарил ковер воеводе, чтобы он тоже выделялся? Чтобы заметить его могли? - с усмешкой предположил Хилков.
   - Да, - неожиданно подтвердил Василий Семенович. - Ведь к нему многие приходят, и бояре, и смерды. Все должны видеть, что не простой человек с ними разговаривает. Вот только сам воевода этого, кажется, не понимал...
   - Почему?
   - Он даже со слугами был на одной ноге, - отвечал боярин. - И как будто как раз старался не выделяться, быть, как другие. А ведь вождь во всем первым быть должен. И с саблей обращаться, - вдруг, Матвей даже не заметил, как, у Ряполовского в руке возникла сабля, и он одним движением, прежде, чем Иван успел схватиться за свою - а Матвей даже и подумать не успел о своем оружии - вырвал ее, зацепив концом клинка у рукояти, у того из ножен и отбросил в сторону, - и с копьем, и с конем, а коли надо - так и землю копать, и дом построить, и грамоту написать.
   Пока Хилков хватался за уже улетевшую саблю на боку, хозяин дома поднял ее с пола и подал рукоятью вперед.
   - Прости, Иван Андреевич, но меня такими уловками не проведешь. Я догадываюсь, зачем вы пришли, но от меня помощи не будет. Воевода ваш сам виноват. Царский закон, конечно, дело важное, но и законом людским, обычаем предков - пренебрегать не следует.
   Красный от гнева и стыда, Хилков, оказавшись за воротами дома боярина, дал волю своим чувствам.
   - Нет, это точно он! - казалось, он готов был вернуться и приступом брать хоромы. - Ты видал, как он это? А там... Да что ему стоило!
   - Ты посуди сам, - попытался образумить его Матвей. - Ряполовский ведь, коли захотел бы, мог нас вовсе на порог не пустить. А мог и порешить так же, как воеводу, чтобы в дела его не лезли. Бросили бы наши тела его слуги где-нибудь в лесу, и опять бы слухи пустили, что это разбойники. А он себя в руках держит. Вон как он саблю твою, - Матвей с трудом сдержал улыбку, вспоминая растерянный вид Ивана.
   Тот хмуро отвернулся.
   - Нет, с нашими предположениям к Федору Васильевичу даже идти не стоит, - твердо произнес Матвей. - Что ты скажешь? Что он тебе ковер продавать не захотел?
   Хилков посмотрел на него с неудовольствием.
   - По крайней мере, можно сказать, что он себя виноватым не считает, а, значит, в бега не ударится. Подождем до завтра. А я пока подумаю, как быть.
   Воевода их уже поджидал. В их отсутствие Федор Васильевич вздумал заняться делами, и тут же к нему набежали челобитчики. Когда они вошли, двое мужиков почтенного возраста, с шапками в руках, нерешительно мялись в углу горницы, поглядывая на воеводу.
   - Наконец-то! - приветствовал вошедших воевода. - У меня как раз есть дело по вашей части. Вот эти двое жалуются на своих бояр, что, мол, неправедно с них недоимки дерут!
   - Чьи люди? - изображая строгость, спросил Хилков.
   Один из мужиков глянул на него, недобро сверкнув глазами исподлобья:
   - Семена Васильевича Гудовинского мы.
   - И на что жалуетесь?
   - Да мы не жалуемся, боярин. Просто есть у боярина нашего пруд, которым раньше все село пользовалось - и рыбу ловило, и воду черпало. А тут вдруг решил он за такое плату брать. И ладно бы мелочь какую - а то ведь требует в год почти рубль серебром с общины!
   - И чего ж вы хотите? Его добро, он и решает, что с ним делать - может так дать попользоваться, а может и плату брать.
   - Да все оно так - только ведь у многих, кроме как рыбы из пруда, и пропитания никакого не осталось! Скотину забрали, пока войска туда-сюда шастали, поля вытоптали - как жить-то?
   - Отчасти он прав, - неожиданно поддержал мужика воевода. - Предписано в голодные годы боярам заботиться о мужиках своих, кормить, ежели неурожай, делиться и водой, и рыбой, и прочими дарами земли. А последние годы тучными не назовешь.
   - Да он и делился ведь раньше. А тут вдруг ни с того ни с сего... И ладно бы он один, а то ведь и соседи его тоже стали прижимать! Мол, все поразорились, как жить, не знают, вот вы и решайте, как жить дальше.
   - Немного странное поведение для боярина, - покачал головой Федор Васильевич.
   - Мы раньше-то сами и решали, их особо не тревожили, - продолжал челобитник. - Сами промеж себя собирались, выкручивались. Но они словно привыкли, что мы все время как-то ухитряемся выход найти! И стали с нас три шкуры драть.
   - Тебя как звать-то? - спросил воевода.
   - Провом, - отозвался тот неохотно.
   - Так вот, Пров, выходит, что сами вы их и развратили. Начальник поставлен, чтобы радеть о земле своей. За то ему и почет, и уважение, и подношение от селян. Он должен решать за других, что кому делать, чтобы всем польза была. А как он узнает, кому что надо, ежели ему никто ничего не говорит? Вы тут сами промеж себя что-то решаете, а ему только оброк платите. Ну, и привыкает он, что он делать ничего не должен, а получать ни за что оброк - должен. Вроде как это его природное право. Вот ежели бы вы с него спрашивали, да за советом обращались, да говорили ему, что да как, и что у вас болит, да чего не хватает - он бы тоже, как мог, крутился.
   - Да, ему скажешь, - грустно усмехнулся Пров. - К нему еще и не подступишься!
   - Ну, вон, гости мои скажут, найдут, как подступиться.
   Хилков нерешительно переглянулся с Матвеем.
   - По-христиански, конечно, надо бы с вашим боярином поговорить, но не думаю, что мы тут что-то сможем сделать. Он волен в добре своем.
   - Вы хоть поговорите, и на том спасибо.
   Вместе с мужиками они вышли во двор.
   - Ты ступай, а мне надо еще Настасью кое о чем порасспросить, - внезапно засуетился Иван. Матвей понимающей улыбнулся.
   - Ладно, сам поговорю.
   Семен Васильевич Гудовинский принял Матвея не в пример гостеприимнее своего соседа и соперника. Жена боярина, дородная степенная женщина, сразу велела накрывать на стол, сам хозяин усадил гостя рядом с собой и внимательно выслушал.
   Сразу покраснев от внимания, Матвей довольно путано изложил жалобу селян, однако Семен Васильевич не перебивал, дослушал до конца и только потом взорвался.
   - Да эти дармоеды - им только дай волю, они бы вовсе подати платить перестали! Совсем распустились за лихолетье, пока догляду за ними не было. И они еще имеют наглость жаловаться?
   - Однако, Семен Васильевич... - попытался вступиться Матвей.
   - Ты, Матвей Васильевич, человек молодой, да жалостливый, тебя обвести вокруг пальца могут. А за ними нужен глаз да глаз, да и веры никому давать нельзя! Расскажут, как им и есть нечего, и дети больные да не кормленные - а у самих в погребах кадушки с припрятанным добром стоят!
   - Ну, Семен Васильевич, - не выдержал Матвей, - может, конечно, и есть такие, как ты говоришь - да только не думаю, что много их сыщется. Ну, попадаются, может, нечестные люди - но большинство жаловаться только от крайней нужды пойдет, знают ведь, что проверить могут!
   - А что - пойдешь проверять? - недоверчиво прищурился Гудовинский.
   - Могу и проверить, коли требуешь, - пожал плечами Матвей. - Поеду в деревню, посмотрю, как люди живут, и коли врут - так их и накажем. А коли правду говорят - не взыщи, их просьбу придется выполнить!
   - И что, ты меня мое добро принудишь им даром отдавать?
   - Ты уж меня прости, Семен Васильевич, но добро-то не твое, а еще предков твоих, наверное? Кто пруд выкопал и когда?
   - Да кто ж нынче вспомнит! - пожал плечами боярин.
   - Он, наверное, и их, и твоих пращуров водой и рыбой снабжал, и никто не ссорился. А ты тут...- Матвей не нашел приличных слов и замолчал.
   - Ну, что я? Договаривай! Не учили тебя со старшими разговаривать? Глаза долу держать, язык не распускать! - он все накручивал себя, распаляясь все сильнее. - Думаешь, от царя явился, так все тебе можно? Иди, ступай, проверяй! - и Семен Васильевич распахнул дверь, явно выдворяя гостя.
   Матвей подобрал шапку и вышел, даже не поклонившись на прощание.
  
  

Глава 5. Развязка.

  
   Душегубство, устроенное клопам постельничим с помощниками, помогло - эту ночь Матвей спал спокойно. Правда, он начал подозревать, что клопы тоже голландские и живут прямо в изразцах печи, поскольку наутро они опять начали появляться.
   Сквозь сон Матвею почудились голоса. Почесываясь, он открыл глаза - и замер: голоса явственно слышались сквозь ковер на стене.
   - Потапова надо заставить замолчать, - говорил кто-то. - А этот, что в спальне воеводы, тоже слишком много себе позволяет. Ступай туда.
   За стеной послышался слабый скрип. Ковер колыхнулся и ушел в сторону, а в проеме появилась черная фигура.
   Клопы на Матвее насторожились. Сам Матвей не успел даже поблагодарить Господа, создавшего клопов, что разбудили его в столь нужный момент, как вошедший кинулся к кровати. В узкой полоске предутреннего света, пробивающегося сквозь ставни, блеснуло лезвие кинжала.
   Молодой боярин лягнул нападающего куда-то в середину его очертаний и откатился с кровати к своей сабле. Клинок вошедшего лязгнул о железо.
   Испуганно глянув на пылающего гневом боярина, нападающий кинулся прочь, в темноту тайного хода. Матвей хотел броситься за ним, но вспомнил, что одет в одно исподнее, и на миг задержался, влезая в портки, но успев, однако, крикнуть:
   - Тревога! Враги!
   В хоромах заметались люди. На бегу застегивая кафтан, Матвей ринулся в проход. Он не сомневался, что беглец уже где-то далеко, но торопился не за ним, а к порубу, где держали стремянного.
   Тут он успел вовремя. Охранник, стороживший дверь, видимо, побежал на крик, а вместо него у дверей виднелся еще один ночной гость, явно пытающийся открыть вход в поруб.
   - А ну, стой! - Матвей угрожающе поднял саблю.
   Бросив ключи, разбойник кинулся бежать. Не замедляя бега, он с лету перемахнул ограду и исчез во мраке ближайших улочек.
   Наконец, появился Хилков, а чуть погодя - и заспанный воевода.
   - Что случилось? - Федор Васильевич на ходу подпоясывался кушаком.
   - Потапова хотели убить, - сообщил Матвей. - И ко мне влезли в спальню.
   - Потапова? - воевода потряс замок, постучал в стену над окошком поруба. - Эй, стремянный! Ты жив?
   - Жив, - с неохотой отозвался Дмитрий откуда-то из глубины.
   - А где сторож?
   - Бегает где-то, - пожал плечами Хилков. - Думали, воры в хоромы забрались.
   - Ну-ка, рассказывайте мне все, что накопали, - потребовал воевода, ведя друзей к себе в светелку.
   Хилков хотел начать, но Федор Васильевич его остановил.
   - Сперва ты, - он указал на Матвея. - Что там у тебя стряслось? Меня ведь твой крик разбудил.
   Матвей как мог подробнее рассказал, что случилось ночью.
   - Что ж вы мне сразу про этот ход не сказали? - раздосадовано произнес воевода. - Я бы велел стеречь и входы, и выходы.
   - Да мы как-то не подумали, что они осмелятся в дом воеводы залезть, - ответил Хилков.
   - Да, предшественника моего даже порешили в его доме - а залезть не осмелятся? - с издевкой переспросил воевода, но тут же сменил насмешливость на строгость:
   - Вот что, Потапова надо выпускать.
   - Я о том же просить тебя хотел, - кивнул Матвей. - Ему в порубе небезопасно.
   - Но как думаете, кто мог осмелиться на такое?
   - Как мы и говорили, один из двух - либо Василий Семенович Ряполовский, либо Семен Васильевич Гудовинский, - отвечал Хилков. - Только они тут чувствуют себя как в своей вотчине, и считают вправе даже воеводе указывать, как жить и что делать.
   - Но полезли-то ночью к нему, а не к тебе, - возразил воевода, указывая на Матвея. - А Матвей вчера ходил к Гудовинскому. Что ты ему сказал?
   - Сказал, что отправлюсь с проверкой к этому Прову, что на него жаловался, и коли все так, как рассказывал селянин - придется боярину отказаться от платы за пруд.
   - Ну, не то, конечно, ради чего татей подпускают, - нахмурился воевода.
   - Как знать, - ухватился за эту мысль Хилков. - Мы же не знаем, что мог Матвей в селении Прова найти? Так что я думаю, надо продолжать так и делать. Мы собираемся и едем туда... Где этот Пров сейчас?
   - Кто ж его знает? - пожал плечами воевода. - Наверное, вернулся к себе.
   - Тогда нам нужно как-то разузнать, где его сыскать...
   - У писаря должна быть его челобитная, - напомнил воевода. - Там все сказано, из какого села, где живет, чем занимается.
   - Ну, вот, выдели нам человек пять охраны. Еще мы возьмем с собой Дмитрия Потапова - наверное, он не откажется со своими обидчиками поквитаться? А там поглядим, может, чего и сыщем, а не сыщем - так сам наш злоумышленник проявится.
   - Будь по-вашему, - согласился воевода. - Только пятерых вам мало будет. Бояре тутошние легко и по два десятка холопов собрать могут. А вот два десятка я вам не дам. В городском полку каждый человек на счету: кроме ваших дел, кто-то еще и обычных разбойников да драчунов ловить должен.
   - Дай семерых, - предложил Хилков. - Еще я, Матвей, Потапов - всего нас как раз десяток и будет. С двумя десятками холопов справимся как-нибудь.
   Еще как следует не рассвело, когда их небольшой отряд верхами выступил из крепости. Семеро стрельцов ехали при пищалях и бердышах, бояре взяли пистолеты и сабли, и даже стремянному вернули его оружие.
   Имение Гудовинского оказалось совсем неподалеку, Хилков надеялся обернуться еще до обеда. Потапов согласился поехать с ними на удивление легко, так что Иван даже заподозрил какой-нибудь сговор его с Гудовинским, а потому велел стремянному ехать в середине отряда.
   Неожиданно на половине пути дорогу им преградил сам Василий Семенович Ряполовский в сопровождении пятерых слуг, все на конях и с пищалями.
   - Я же предупреждал вас - не лезьте в это дело! - грозно обратился он к молодым боярам. - Не вам тут чинить свой суд!
   - Вот что, Василий Семенович, - Хилков попытался договориться миром. - Суд в земле нашей принадлежит государю и его слугам. Так что не взыщи, а мы поедем, куда собирались.
   Ряполовский хмуро оглядел силы, противостоящие ему.
   - Не вам судить, - повторил он.
   - Присоединяйся к нам, - предложил Хилков
   Боярин мрачно усмехнулся.
   - Что бы я был за хозяин земли, коли бы отступил, выдав товарища своего?
   - Странный у тебя товарищ, - возразил Хилков. - Стало быть, коли он твой товарищ - так имеет право творить, что пожелает, на земле своей, будь то грабеж или головная татьба, и никто с него за его произвол спросить не может? Не ты ли говорил, что вождь - тот, кто во всем впереди идет. А коли отступил он, да изменил долгу вождя - неужто нельзя его наказать?
   Ряполовский вновь долго молчал.
   - Возвращайтесь, - наконец, произнес он. - Я сам его накажу.
   Хилков с Матвеем устроили настоящее совещание.
   - Что ж это за самосуд? - возмущался Иван. - Или правда для них слово царское ничего не стоит?
   - Царь ведь не Бог, все-таки, - задумчиво возразил Матвей. - Коли законы Божеские преступает - всякий, кто чтит эти законы, может оказаться орудием Божиим.
   - Ну, а что, ежели он окажется не орудием Божиим, а дьявольским промыслом? - настаивал Хилков. - Суд в царевой волости принадлежит только людям царя. Да и с чего мы ему верить должны? Вдруг он нам наобещает, а сам приятеля своего от наказания уведет?
   - Ты ведь знаешь Ряполовского, - напомнил Матвей. - Знаешь, как он мыслит, что считает. Не думаю, что он обманет.
   Хилков снисходительно посмотрел на своего юного друга:
   - Доверчивый ты, Матвей, жизни не знаешь. Да мало ли кто чего наговорил! Всяк у нас праведник, пока его лично не коснется.
   - Я поеду с ним, - вдруг предложил стремянный, молчавший до сих пор. - Поеду и посмотрю, что будет.
   - Один? - ужаснулся Хилков.
   - Один, - решительно тряхнул головой Потапов.
   Хилков поразмышлял и наконец обратился к Ряполовскому:
   - Хорошо, поступай сам, как знаешь, но Дмитрий Потапов, стремянный убитого Гудовинским, поедет с тобой.
   - Потапов? Пусть едет, - кивнул Ряполовский, не задумываясь.
   - Удачи тебе, - напутствовал его Хилков, перекрестив в спину.
   Возвращались они медленно. Небо хмурилось, по лесу проносился ветер, сбивая первую пожелтевшую листву. Когда впереди уже виден был город, слева, из поля, до них донесся отчаянный крик:
   - Помогите!
   Стрельцы схватились за оружие.
   По краю леса мчались два всадника. Впереди, на белом измученном коне, переваливаясь в седле, бешеным наметом летел человек в богатом кафтане, с меховым опашнем на плечах - Матвей с удивлением признал в нем боярина Гудовинского. А следом широкими скачками приближался конь стремянного Дмитрия Потапова.
   - Слава Богу! - Гудовинский почти влетел в ряды небольшого отряда. - Спасите! Меня хотят убить. Я все расскажу, отдаю себя в руки милосердного нашего царя и слуг его!
   Подскакавший стремянный казался воплощением мести. В руке его была зажата сабля, занесенная для удара.
   - Где он?
   Хилков решительно преградил ему путь:
   - Все, довольно! Виновный сам обратился к нам за защитой, теперь он в руках царевых слуг. Мы позаботимся, чтобы он получил по заслугам.
   - Вы не понимаете! - Потапов все рвался к боярину. - Я сам должен это сделать!
   - А то Ряполовский не простит? - понимающе спросил Матвей.
   Потапов как-то сник после этих слов.
   - Хватит уже! Хватит! - решительно воззвал к нему Хилков, тряся за плечо. - Все! Будет. Благодарим тебя за службу и рвение, и Ряполовскому низкий поклон, но наказывать своего боярина будет царь.
   Гудовинского провели к воеводе.
   Оказавшись в безопасности от стремянного и Ряполовского, перепуганный боярин обрел прежнюю горделивую осанку и походку. Вошел к воеводе он уже скорее как хозяин, чем как проситель.
   - Да, - начал он вместо приветствия. - Да, это я убил Головина. И Ряполовский, будь он на моем месте, сделал бы то же. Потому что никакой царский холоп не может мне указывать!
   - Коли ты забыл о христианских заповедях, - тяжело начал Федор Васильевич, - то и я с тобой на понятном тебе языке говорить буду. Так вот: ни один человек, будь он хоть король иноземный, хоть сам Папа Римский - не смеет поднимать руку на царских людей. А кто посмел - с того спрашивать буду я. Уведите его!
   Боярина поместили в тот самый поруб, из которого недавно выпустили Потапова.
   С самим же стремянным простились, и Хилков извинился, что так долго его продержали.
   - Заговорил бы раньше - раньше бы вышел.
   Потапов махнул рукой.
   - Верность ныне не в чести.
   - Ошибаешься, - возразил Хилков. - Верность всегда ценится. И коли верность холопа какого-нибудь недорого стоит - то верность человека достойного нужна государю.
   - А с Ряполовским мы поговорим, - заверил Дмитрия Матвей.
   Потапов поспешил к семье, а Матвей предложил сразу найти Ряполовского.
   - Ну, нет, к нему я больше не пойду! - воскликнул Хилков с некоторым испугом. - Хватит с меня. Лучше пойду с Потаповым, попрощаюсь с Настей.
   - А я думал, ты жениться собрался, - лукаво улыбнулся Матвей.
   - Девица она, конечно, видная, - задумчиво протянул Хилков. - Да только батюшка мой явно такой мой выбор не благословит. Ну, впрочем, поговорю я с ним, а там поглядим. А ты ступай, может, Ряполовский уже вернулся!
   Отряд боярина как раз въезжал к нему на двор, когда Матвей дошел до хором Ряполовского.
   - Поклон тебе, Василий Семенович, от воеводы и от меня лично, - он склонился перед хозяином.
   Ряполовский слез с коня, подошел к гостю.
   - Не справился Потапов, верно?
   - Боярин Гудовинский пойман царскими слугами и передан воеводе, - отозвался Матвей словами, слышанными от Хилкова. - Он сам к нам примчался и сам попросил о защите.
   Ряполовский презрительно скривился.
   - Так я и думал. Слаб был Семен Васильевич духом, не таким лезть в вожди.
   - Просьба у меня к тебе, дабы снял ты всякую нелюбовь с Дмитрия Потапова, стремянного убиенного воеводы.
   - К нему у меня нелюбви нет, - отозвался Ряполовский. - Хотя и любви тоже. Пусть живет себе. Неправ я был, когда пытался Гудовинского обелить. Не стоит он того. Ну, что же, коли сам он себя отдал в руки царских слуг - стало быть, вам его и судить. Более ничего ты не хочешь мне сказать?
   - Хочу, Василий Семенович, - кивнул Матвей. - Помоги новому воеводе в волости его осмотреться да обустроиться. Вам с ним, я надеюсь, еще долго вместе существовать.
   - Чем смогу, помогу, - пообещал Ряполовский. - Надеюсь, он человек достойный.
   Когда Матвей вернулся к воеводе, Хилков уже был там и как раз начал рассказывать, как все-таки совершилось убийство Головина.
   - Видимо, Семен Васильевич был прав, говоря, что на его месте Ряполовский мог сделать то же самое. Оба они не любили царского воеводу и не терпели ущемления своих прав, сами же постоянно пытались ему навязать, что он должен делать. В общем, на время забыли они свою нелюбовь друг к другу и вместе постоянно ссорились с воеводой. Кончилось тем, что однажды Семен Васильевич повздорил с ним очень крупно, и дело дошло до драки. Как мы и думали, не слышать такое не могли - Потапов слышал ссору.
   - И что же он?
   - Побежал на крик. В чем была суть ссоры, он не знает, но видел, как все случилось. Так вот, в порыве гнева, что "какой-то царский холоп" считает себя вправе ему указывать, Семен Васильевич выхватил саблю и раскроил воеводе голову. Стремянный вбежал в комнату, но было поздно. Боярин пригрозил Потапову, что коли тот скажет кому-нибудь - ни ему, ни его семье не жить. И они сговорились, что Потапов все устроит: положит воеводу на кровати, сделает вид, что это мужики его порешили, и так и будет всем говорить.
   - То есть, сам стремянный ни при чем? - уточнил воевода.
   - Ну, как - ни при чем: ежели бы он сразу сознался, мы бы пять дней не потеряли. Но - да, в гибели своего хозяина он неповинен.
   - Чего же испугался Гудовинский, когда вы к нему поехали?
   - Вернувшись после убийства к себе, он обнаружил, что кафтан его забрызган кровью, и, не желая мараться сам, отдал холопам, чтобы сожгли. А те пожалели дорогую сряду и припрятали. Гудовинский узнал о том, но поначалу не придал значения, пока мы не собрались проводить обыск. Когда же Матвей сказал ему, что поедет в его имение разбираться, Гудовинский испугался, что даже коли он ничего не найдет, кто-нибудь из мужиков или холопов сболтнет, что знает, и все вылезет наружу, а потому решил убрать и Матвея, и на всякий случай - Потапова, который хоть и молчал, но тоже мог проговориться.
   - А Ряполовский?
   - Он решил, что Гудовинского надо защищать, ибо тот "свой", и негоже, чтобы он попал в руки царских слуг. А потому тоже пригрозил Потапову, подтвердив угрозы Гудовинского. В итоге стремянный и молчал, рассказывая всем разные небылицы о смерти своего хозяина. А Гудовинского теперь нам с собой забирать?
   - Я о нем позабочусь, - ответил воевода.
   Впрочем, заботиться не пришлось. Наутро Семена Васильевича Гудовинского нашли мертвым в порубе. Некоторые полагали, что он сам себя порешил, хотя непонятно чем, но Хилков был уверен, что его отравили. И даже догадывался, по чьему наущению, однако новое дело начинать не стал - слишком явным был новый виновник, а старый виновник все равно получил по заслугам.
   Возвращались они вдвоем, и долго молчали.
   - Вот объясни мне, - внезапно прервал молчание Матвей, - почему Христос не к нам пришел, а куда-то в Иерусалим?
   - Так ведь он пришел не отдыхать, а спасать! А куда приезжает хозяин с проверкой в первую очередь - в имение, где все хорошо, или где все плохо? Как видно, греков и ромеев спасать требовалось в первую очередь. А пришел бы он к нам? Его бы встретили радостно, накормили, напоили... У нас доброта к путникам, помощь страждущим - всегда была в чести.
   - Значит, нас и спасать не надо было?
   - Ну, - Хилков замялся... - Грехи-то у всех найдутся. Но спасать все равно в начале надо тех, кому тяжелее. Хотя, приди Он к нам - мы бы Ему с радостью помогли, может, и спасать бы меньше пришлось, и легче бы было. Ну, не знаю я Его замыслов, - как всегда с неудовольствием, что что-то не может объяснить, признался Иван.
   - А я вот думаю, что сейчас уже и нам искупление не помешало бы. Как посмотрю на то, что творится... - Матвей махнул рукой и замолчал.
   Впереди поднимались купола соборов, возвышаясь над стенами монастырей подле столицы.
  
  

Наказ Третий. Золотых дел мастер.
  

Глава 1. В Москве

  
   Осень подступала все ближе - не столько желтеющими листьями, которых было пока немного, сколько сжатыми голыми пашнями, начинающимися моросящими дождями и пронзительно-печальным светом осеннего солнца. Даже купола церквей блестели не так ярко, и весь город стал каким-то серым.
   - Давно вас не было, - вместо приветствия встретил их Михаил Борисович. - Дел накопилось много. Правда, Федор Васильевич пишет, что очень вы ему помогли, значит, можно вам доверить и более сложные дела.
   - Везет Матвею, - с легкой завистью сказал Хилков. - Я-то вот начинал с разбора самых обычных челобитных, где мужики на своих бояр да воевод жаловались, что те больше оброка взяли, чем положено, или неправедно кого-то засудили. А ему все достаются дела необычные.
   - Погоди, придет время и ему в челобитных разбираться, - успокоил его Шеин. - Зато ему есть, у кого поучиться. Верно, Матвей?
   - Да, - кивнул Матвей убежденно.
   - Денек отдохните, а завтра нас ждут на самом верху. Вызывает нас наше высшее начальство, и вы пойдете со мной.
   - Неужто к царю? - воскликнул Матвей удивленно-восторженно.
   Шеин лукаво улыбнулся:
   - К царю? Э, нет, брат, бери выше!
   - Выше? - Матвей округлил глаза и почему-то понизил голос: до сих пор он считал, что выше царя может быть только Бог и надеялся, что все-таки речь идет о ком-то другом.
   - Вызывает нас сам Филарет, - объяснил Шеин снисходительно. - Патриарх и отец царя.
   Патриарх Филарет - в миру боярин Федор Никитич Романов - приходился племянником первой жене царя Ивана Васильевича, Анастасии - первой и любимой, умевшей усмирять царский гнев и даже менять его на милость. Но после ее смерти Романовы оказались в опале, а царя, как говорили, "понесло", точно взбесившегося коня. Потом Федор Иванович Романовых вернул к власти, дабы уравновесить забравших большую силу Годуновых и Шуйских, а потом снова случилась опала, и в царствование Бориса Федоровича род Романовых просто-таки разгромили. Сам Федор Никитич вынужден был постричься в монахи и уйти в монастырь, где содержался под строжайшим надзором - теперь уже как монах Филарет.
   В годы лихолетья, однако, сумел он достичь больших высот, так что иные даже шептались, что и Самозванец появился не без его участия. Впрочем, как объяснил Шеин, трудно было бы Филарету, сидя в монастыре под надзором, участвовать в столь дальних делах, договариваться с ляхами, с нашими боярами - так что скорее "названный Дмитрий" просто возвысил Филарета в пику Годунову. Возвысил столь существенно, что в итоге именно Филарет возглавил злосчастное посольство к Сигизмунду, которое должно было договориться о возведении на московский престол польского королевича Владислава(*). Но потом, как известно, Сигизмунд передумал, решил сесть на царский престол сам, двинул войска на Смоленск, где и простоял полтора года, сдерживаемый обороной Шеина - об этом Матвей знал еще от отца. А вот все посольство оказалось в заложниках, и сидело в заложниках восемь лет.
   Опять же на том основании многие шептались после избрания Михаила, будто и его выбрали не без польского участия - однако избранный царь не торопился отдавать земли ляхам, а после провалившегося похода Владислава на Москву те и вовсе перестали вмешиваться в русские дела, занявшись привычным противником - шведами. Видимо - как считал Шеин - Михаил Федорович был тем, кто никого не устраивал - и в то же время устраивал всех. Ни о подкупе, ни о вмешательстве чуждых сил речи идти не могло, ибо сам Михаил Федорович сидел под Костромой, в Ипатьевском монастыре, почти без какой-либо связи с внешним миром, и после того как видные бояре - Пожарский, Трубецкой, Мстиславский - куда более знатные и облеченные властью - чуть не передрались между собой, Михаил Федорович внезапно показался всем вполне приемлемым царем. О чем там думали бояре - может, полагали, что заставят его плясать под свою дудку, может, просто не ждали от шестнадцатилетнего отрока никаких подвохов, - неизвестно, но Михаил Федорович был избран всенародно, и восемь лет добивался возвращения из плена своего отца.
   Хоромы патриарха вплотную примыкали к царским палатам, и чтобы попасть туда, пришлось преодолеть ворота Белого города, Кремника, и последнюю - самую строгую - патриаршью стражу. После того как Шеина везде признали, их пропустили в малые покои, где патриарх принимал близких гостей.
   Матвей с любопытством разглядывал покои. Выглядели они так, словно хозяин еще не до конца тут обжился, и вся обстановка точно сделана наспех.
   Патриарх вошел степенным шагом, но Матвею показалось, что такое степенство дается ему с трудом, и он едва сдерживает порывистость своей обычной походки, стараясь сохранить надлежащую его чину важность.
   Филарет благословил гостей, поклонившихся ему и со смирением припавшим к его руке, после чего Михаил Борисович представил своих спутников хозяину.
   Тот внимательно рассмотрел обоих, ничего не сказал и только велел слуге подать им закуски к столу, к которому пригласил и гостей.
   - Как идет переписывание книг? - спросил Шеин с должным вниманием к делам хозяина.
   - Исправляем, насколько можем, ошибки старых писцов, - охотно откликнулся Филарет, - и переводчиков. Но стараемся уважать мудрость предков, всею жизнью доказавших истину слов своих. А это с тобой, стало быть, те юные боярские дети, что помогают тебе разбирать жалобы и устанавливать, кто прав, кто виноват?
   - Да, Матвей Васильевич Темкин и Иван Андреевич Хилков, - представил спутников Шеин. Молодые бояре поклонились патриарху, и тот знаком позволил им сесть.
   - А вот, взгляни, - в свою очередь, Филарет протянул боярину небольшую книжицу на латыни, - Делагарди недавно издал свои воспоминания о наших событиях. Рассказывает, как тут у нас все на самом деле было, - в голосе Филарета звучала насмешка.
   - После того, как потрепали мы его под Псковом и Новгородом, веры его словам особой быть не должно, - признался Шеин, однако книгу взял.
   - Более всего он, конечно, расписывает Клушинскую битву - после которой он и перешел к полякам от нас, - продолжал Филарет. - Тебя она тоже касается.
   - Да, Клушинская битва мне памятна, - медленно произнес Шеин. - После нее я остался с польским войском один на один. Впрочем, времени много прошло с тех пор, и теперь я думаю, что не так уж виноват был Шуйский, как его потом обвиняли.
   - Делагарди тут с тобой не согласен, - усмехнулся Филарет. - Он во всем винит Шуйских - и старшего брата, и младшего. А сам он, якобы, держался до последнего и сдался полякам, только когда все наше войско бежало.
   - Сам я там не был, - отвечал Шеин. - Сказать, как там на самом деле было, не могу. Но из рассказов тех, кто уцелел - а вот с Григорием Волуевым, воеводой Передового полка, мне потом довелось встречаться, уже как вернулся в Москву, - так вот, по их рассказам выходит немного не так. Сам-то Волуев сидел в остроге с полутора тысячами человек. И он уцелел и сумел отступить потом из боя в полном порядке. У Делагарди было около пяти тысяч человек. Поляков шло около восьми тысяч от Смоленска. Ну, и у Шуйского примерно столько же было. Я так думаю, меньше пятнадцати тысяч ко мне на выручку посылать было бестолково - у короля одного тысяч семнадцать я тогда насчитал. У меня тогда уже меньше двух тысяч оставалось, да и те по большей части ополченцы. Думаю, был расчет, что Шуйский с одной стороны, я с другой - мы бы короля разгромили и прогнали. Но тот успел подсуетиться и выпустил Жолкевского на перехват; да, как видно, еще и с Делагарди заранее договорился. И что получилось? А получилось, что вместо равной битвы вдруг у Шуйского оказалось почти вдвое меньше сил - он же только тогда понял, что Делагарди ему изменил, и как себя свеи поведут, было непонятно. Ну, тут Шуйский, видно, струсил и бежал, при первых же столкновениях с внезапно появившимися поляками; но будь на его месте кто другой, тот же племянник его, Михаил - он все, что мог бы сделать в таких условиях - это с боем отвести войска. Нет, Делагарди явно пытается с себя смыть обвинение в измене, но я тут ему не верю.
   - Ну, Бог ему судья, то дела прошлые, и не для их обсуждения я вас позвал, - Филарет перешел, наконец, к делу, и гости его оживились.
   - В Челобитный приказ подали грамоту, - патриарх вытащил свиток из складок своего одеяния, развернул. - Подали на имя самого царя. Думаю, царя-то такими пустяками беспокоить не стоит, но мне мои люди донесли, и я решил сам разобраться. Так вот, челобитчик говорит, что когда проживал наш царь Михаил Федорович в их земле, в пору Лихолетья, подарил тогда еще совсем юный паренек ему золотую застежку для плаща. Красоты она была невиданной, и недавно присланный воевода, увидав такую у простого человека, счел, что он ее украл, и велел застежку изъять, а самого человека посадить под замок. А сын этого человека теперь пишет, что неправедно воевода поступил. А тот юный паренек, что подарил ему застежку, якобы был моим сыном, Михаилом.
   Шеин задумался.
   - Так, может, ты у сына своего спросишь, как дело было?
   - Во-первых, - назидательно заметил Филарет, - грешно царя подобной ерундой отвлекать. А во-вторых, - добавил он с улыбкой, - я уже спрашивал, и он сказал, что правда дарил, но кому - не помнит.
   - Но хотя бы помнит, за что?
   - Такое не забывается, но тут я и сам могу угадать, - отвечал Филарет. - Это ведь случилось как раз когда сына моего освободили из польского заточения в Кремле, и многие думали, что он с ляхами заодно. Тогда кто-то помог им тайно выбраться из Москвы и отвез в Кострому, в монастырь. А сын мой уже тогда был царской души человек, - с улыбкой продолжал патриарх, - коли помогли ему - так он с себя готов был снять последнее и отдать. Вот, думаю, и наградил помощника тем, что было при нем. Стало быть, желаю я, чтобы ты разобрался - тот ли это человек, что сыну моему некогда помог; та ли эта застежка, что от сына моего попала; а коли даже и та - то выкупить бы ее и вернуть в казну, а то беды он с ней все одно не оберется, негоже простым селянам с золотыми застежками разгуливать. Вот такая у меня к тебе просьба.
   - Как же я узнаю, та это или не та? - возразил Шеин. - Только ежели ее забрать да царю привести, чтобы признал.
   - А вот тут я тебе помогу, - Филарет извлек другую грамоту из складок одеяния. - Дело это довольно давнее. Был у меня некогда редкий искусник, золотых дел мастер. Еще при рождении сына моего я ему заказал золотую пряжку на пояс и золотую застежку для плаща. Тот все славно сработал, принес, и, узнав, что я готовлю это в подарок сыну, вручил с напутствием, сказав, что ожидает его великое будущее. Не ошибся, как видишь. Впрочем, подозреваю, что он всем, кому подносил свои изделия, такое говорил; но вот тут не промахнулся. Потом искусника этого у меня попросил Годунов, да так и не вернул, - Филарет вновь усмехнулся, но на сей раз его усмешка была грустной, - и позже я узнал, что он оказался как раз при том монастыре, куда уехали сын мой с женою моей, поскольку был тот монастырь в вотчине Годуновых. Так вот, съезди в монастырь, и коли жив он - то признает свое творение. Он же и подскажет цену, чтобы селянин, оказавший услугу моему сыну, в накладе не остался.
   - Ну, а ежели выяснится, что правда все так и обстоит, как в челобитной описано, и воевода несправедливо отобрал подаренную вещь - что с воеводой делать?
   - Ты мне, главное, отпиши, а мы тут придумаем, что с ним делать. С одной стороны, его тоже понять можно - и впрямь могут возникнуть сомнения, откуда у селянина золотая застежка. Но с другой, есть у меня подозрение, что воевода отобрал вовсе не чтобы отдать в казну, а чтобы забрать себе. Потому как от него я никаких грамот не получал, что, якобы, нашел он царскую украденную вещь и желает вернуть. Справедливость, друг мой - крайне хрупкая вещь. Ее один раз нарушишь - и доверия тебе не будет. А без доверия слушать тебя будут только из-под палки. Потому, вероятно, придется его оттуда снять и отправить в другое место. Наказывать-то, вероятно, не стоит - зачем позорить род, тем более, что и не докажешь ничего? А вот убрать оттуда надо.
   - Но коли он ничего не доносил - он может и отпираться начать, что, мол, не видел, не знаю!
   - А вот тут у меня сыну моему веры больше, - отвечал Филарет. - Не мне тебя учить, но тогда надо будет как-то вывести боярина на чистую воду; и вот коли выяснится, что он еще и утаить ее хочет - тогда спрос будет по всей строгости. Ну, и помните, что дело государственное, и на сына моего никакой тени бросить оно не должно.
   - Однако ж с воеводой как-то надо будет объясниться, коли застежка у него, - задумчиво проговорил Шеин. - Мы хоть взглянуть на нее должны!
   - Только ежели не сыщете мастера, что ее изготовил. В том у меня вам настоятельный наказ. Мастеру объясните, кто его спрашивает, да зачем - думаю, он быстро все вспомнит.
   По выходу от патриарха молодые бояре наконец спокойно выдохнули. За столом у Филарета оба боялись даже дышать, дабы не вызвать неудовольствия того, кого Шеин почитал выше царя. Теперь же Михаил Борисович, наконец, соизволил обсудить с ними предстоящее дело.
   - Даже не знаю, как вас напутствовать, но сами понимаете, что дело сугубо тайное, и огласки никакой быть не должно, - произнес он. - С чего думаете начать?
   - Найдем этого мастера, - отозвался Хилков.
   - Странно, что он оказался там же, где и застежка, - проговорил Матвей задумчиво. - Ведь какие разными путями шли! Разошлись из вотчины Романовых двадцать лет назад, а то и более, мастера в одну сторону кидало, его творение - в другую; а вот ведь - сошлись под одним воеводой...
   - Да, неисповедимы пути Господни, - согласился Шеин. - Нате вам, изучите челобитную покамест. Из нее тоже много чего узнать можно. Что за человек писал, когда, где - помните, что и с ним вам тоже надо бы встретиться, да поговорить, но так, чтобы он не понял, откуда вы и зачем его расспрашиваете.
   - Ну ты, Михайло Борисович, и задачки задаешь! - воскликнул Иван. - Как же мы его расспросим, не говоря, зачем?
   - А уж тут проявите смекалку, - усмехнулся Шеин. - Не зря же я вас Филарету расхвалил? Вон, в позапрошлый раз Матвей как придумал Рябого на приманку взять? Может, и тут что разыграете...
   - Что мы, скоморохи, что ли, какие, всякий раз из себя невесть кого изображать, - проворчал Иван. Матвей между тем с любопытством изучал челобитную. Они сидели верхом, кони медленным шагом шли привычной дорогой, и можно было не отвлекаться на управление конем.
   Шеин заглянул Матвею через плечо.
   - И что думаешь?
   - Писал писарь, стало быть, сам челобитчик неграмотный. Но на писаря средства есть, стало быть, не из бедных.
   - Или наскреб последнее, поскольку последнего лишился! - возразил Хилков.
   - Тоже может быть, но держать столько лет дорогую вещь, и в голод ее уберечь, и в лихолетье - значит, было на что еще жить.
   - Справедливо, - согласился Шеин.
   - Более, пожалуй, все.
   - Ну, а кто он, по-вашему?
   - Селянин какой-нибудь, - предположил Матвей.
   - Помните, что Филарет говорил? Он помог сыну его из Москвы в Кострому добраться. Странный селянин, не находишь?
   - Тогда, возможно, купец или приказчик купца?
   - Возможно, - согласился Шеин. - В общем, разыщите его на месте.
   Он остановил коня возле здания Разрядного приказа - самого крупного из всех приказов, для которого хоромы восстановили первыми после пожаров и разорения.
   - Ну-ка, подождите меня здесь, - велел боярин.
   Он вернулся довольно быстро, держа в руках небольшой лист бумаги.
   - Вот, сделали мне выписку про то, кто нынче в Костроме воеводой.
   - Про то я и так знаю, - усмехнулся Хилков, - там дядя мой был воеводой до недавних пор, а года три назад его сменил Василий Петрович Щербатый.
   - Ты смотри, какой прыткий! - похвалил Шеин. - Верно. Да только вряд ли ты все про преемника своего дяди знаешь. Вот, возьмите, изучите на досуге, - он протянул Хилкову лист и запрыгнул в седло, после чего все трое двинулись дальше - к дому боярина.
   Возле своего крыльца Михаил Борисович остановил спутников.
   - Видел я, что у Филарета вы почти и не ели ничего. Так что приглашаю на обед к себе. У меня за столом можете не стесняться.
   Позже, сидя в горнице во главе стола, Михаил Борисович разглагольствовал, держа в руке чашу:
   - Все дела начинаются с челобитной. Ведь и в самом деле, как еще государевы люди узнают, что в государстве творится? Своих доглядников везде не поставишь, а ежели кто какую несправедливость учинил, или нужда где-то великая - к царю или царским слугам и обращаются. Царь Иван Васильевич больно суров был: при нем доносчику полагался первый кнут. Вот и перестали о неправых делах его слуг челобитные писать. Царь Федор Иванович, на мой взгляд, придерживался самого разумного подхода: челобитников он принимал, но велел расспрашивать, что да как, да кто они, да откуда. А вот царь Борис ударился в иную крайность: давал ход любым, даже подметным, письмам, не спрашивая, кто написал и правда ли там. Ну, оно и понятно: в грамотах пишут о неблаговидных делах бояр, воевод, дьяков, а царь Борис с боярами вел войну, и возможностью их очернить всегда пользовался. Вот, собственно, до смуты и докатился...
   - А сейчас как? - спросил Матвей.
   - А сейчас так, как вы сами решите. Но пока будем делать, как царь Федор Иванович наставлял. Так что отправляйтесь да выясняйте, кто да как да почему. И помните, о чем просил Филарет.
  
  

Глава 2. Путь на север

  
   Путь их лежал по тем же местам, по которым десять лет назад шло на Москву Земское ополчение, только в обратную сторону: если ополченцы шли от Ярославля к Москве, то Хилков и Матвей ехали на север, через Троицкую обитель, Переяславль, Ростов - поддерживавший в лихолетье Самозванца, - Ярославль - средоточие борьбы с ним - и дальше через Волгу на Кострому.
   Дорога мимо Троицкого монастыря навела Ивана на мысли о давнем разговоре с Матвеем.
   - Помнишь, ты говорил, что и нам сейчас посещение Христа бы не помешало? Так вот, думаю я, что и наши с тобой заботы и дела направлены на то, чтобы подольше Второе Его пришествие не наступило. Все-таки, как ни крути, а пытаемся мы делать богоугодное дело, наставляя зарвавшихся и помогая несчастным.
   Матвей покачал головой.
   - Силой не переубедишь. Силой можно заставить, запугать, удержать, убить, наконец... А я хочу, чтобы те, кого мы ловим, поняли бы, в чем они не правы! И чтобы думали не так, что, вот, у него сила, и он может делать что хочет - а пришли мы, у нас больше силы, за нами, ежели надо, все московское войско встанет - и мы можем творить, что хотим. А думали бы, что сила ему дана не за то, что он такой умный да красивый, а и умный он, и красивый, и сила ему дана - дабы пустить все свои умения на помощь другим, тем, кому дано меньше!
   - Ну, ты хватил! - воскликнул Хилков. - Во-первых, любой из них тебе тут же заявит, что не обязан кормить всяких дармоедов, кто работать не может. А во-вторых, ты не просто их наказать хочешь - ты им в душу залезть готов? Не думаю, что это по-божески. Мы указываем, что они не правы, а уж что они поймут - это их дело.
   Матвей несогласно дернул бровью, но промолчал.
   Переправившись у Ярославля, путники нагнали едущий в том же направлении купеческий обоз из пяти телег, занимающий все проезжее место. Справа по берегу Волги шел густой лес, слева дорогу теснили наступающие болота.
   Хилков попытался было потребовать от хозяина обоза уступить дорогу, но Матвей удержал его: притомившимся коням нужен был отдых, до конца пути было уже недалеко, а купец, узнав, что ненароком загородил дорогу двум боярам, предложил им и отдых на своих возах, и снеди в дорогу.
   Молодые бояре спешились, привязали коней к заднему возку, а сами забрались на телегу, на которой ехал и хозяин обоза.
   - Как торг идет? - спросил Хилков больше из вежливости.
   - Да какой сейчас торг! - горестно провозгласил купец. - Вот лет двадцать назад, говорят, был торг - я тогда еще мал был, с отцом ездил, и хоть он поругивал тогдашнюю власть, а нарадоваться на свои барыши не мог. Тогда к нам и с запада приезжали, и с юга, и с востока. А сейчас только по Волге путь еще держится, да и то, говорят, меж Астраханью и Казанью лихие люди безобразничают.
   - Да ты не торопи, дай срок! - Хилков закинул руки за голову, растянулся на возке мечтательно.- Вот справимся с разрухой - и заживем на славу! Эх, а сколько дел-то сейчас вокруг!
   - Это у вас дела, а у нас одни убытки, - печалился купец. - Да и то сказать, раньше ганзейцы, фрязины да свеи охотно наши меха брали. А сейчас кому они нужны? Одни голландцы к нам ходят, да и те с опаской. А вот был я по молодости на юге, плавали с отцом по Хвалынскому морю. Вот где люди живут! Не то что в наших лесах, - купец сердито повернулся в сторону леса, тянувшегося по правую руку.
   - Да что там на юге, скалы да выжженная степь, - отмахнулся Хилков. - А у нас тут и дух здоровый, и земля богата.
   - Это ты на море не был, - возразил купец.
   - Вот никогда не понимал этих разговоров, - вступил в разговор Матвей, - где жить лучше. Может, там и лучше - да я-то там кем буду? Зачем я там нужен? Тут - земля, что меня взрастила, тут будут жить мои дети, и от меня зависит, какой свою землю я им передам. А поеду я туда, где и без меня хорошо - и что? Присосусь к тамошним благам, как пиявка к корове? Жизнь-то разве в этом?
   - Это ты по молодости так говоришь, - возразил купец, - да потому, что боярского роду. А судьбы разные бывают. У тебя земля, да - а вот как быть, скажем, человеку, у которого дар строить каменные храмы, а в его земле вообще такого не строят, потому как камня нет? Поехал бы в другую страну - понастроил бы храмов, радовал бы людей, а тут будет прозябать на своем клочке земли да и помрет, никому своего дара не передав.
   - Подожди, - Матвей рывком сел на возу. - Не бывает так, чтобы был у человека дар строить каменные храмы, да не строить деревянные! Или вон у нас сколько крепостей стоит в местах, где никакого камня нет - а прочные, из кирпича сделанные. Вот твой человек бы съездил, поучился - да и вернулся бы и строил в своей земле так, как ей нужно. Ну, нет камня - из кирпича строит. Было бы желание.
   - Желания мало. Один человек всяко храм не построит. Нужно, чтобы царь, князь, боярин али монастырь ему бы такое велели построить. А коли в земле вовсе храмы не строят?
   - А вот на то и нужен царь, князь да боярин, чтобы думали, что земле надо, а что нет. Может, у кого дар чужие кошели воровать - я не думаю, что коли он своего дара не проявит, земля от того много потеряет! - вступился за друга Хилков.
   - Так в далекую старину было, - отмахнулся купец. - Кто был боярин в старину? Вот такой глава земли, о котором ты говоришь, тот, кто и в бой поведет, и в работе каждому место укажет.
   - А что поменялось? - удивился Хилков. - Места у нас нелегкие, по одиночке никто не выживет, миром выживаем, общее хозяйство ведем. А в хозяйстве - и мельница, и кузница, и ткач, и плотник, и хлеборобы, и охотники быть должны, и каждый должен знать свое место и понимать, что ни голодным не останется, ни без защиты, и с крышей над головой. Для того и существует глава - чтобы каждому урок дать и его выполнение спросить, дабы все были сыты и обуты.
   - Да, верно, - кивнул купец. - Только, повторюсь, давно так было. А потом решили бояре, что не их это дело - трудиться наравне с другими, да еще и лучшими в работе быть. Оставили себе только воинское дело. Мол, вот саблей махать - это наше, а от остального увольте. А уж дети их и вовсе хозяйство своей вочтиной считать стали - оно их кормить должно, не они о нем заботиться. Пропадали в походах государевых да в делах военных. А потом и военное дело забросили, стали выставлять военных холопов взамен себя - дворян. Сами же жили в свое удовольствие, и горя не знали - да только хозяйство-то без главы не может. Кто разорялся, кто крестьян своих по миру пускал. А как недород случился - так и вовсе стали имения свои продавать, и нашлись оборотистые молодцы, что прибрали к рукам все хозяйство и стали из него соки тянуть к своей выгоде. А бывшие князья да бояре толпами в столицу стали стекаться, дела себе искать. Да меж собой козни строить. И как тут было Смуте не случиться?
   - Ты, стало быть, бояр в Смуте винишь? - насупился Хилков.
   - А кого еще винить - холопов да смердов? Коли бояре свой долг забывают, земля и разваливается. Ибо кто тогда решит, что ей нужно, а что нет? Вот и не сыщется никого, кто бы храмы строил, деревянные или каменные - это уж не важно, когда земля в запустении...
   - Так ведь каждый свой долг исполнять должен, - произнес Хилков несколько растерянно.
   - Да; но коли холоп своего долга не исполнит, выпорют его на конюшне, и всех делов. Коли дьяк какой к своей выгоде будет дела поворачивать вместо исполнения долга - выпорют на площади да лишат права заниматься делами. А на боярина кто управу найдет?
   - Так бояре-то как могут не о благе земли думать? - удивился Хилков. - Их земля кормит и поит; мы, коли своим хозяйством заниматься не будем, крестьян по миру пустим, сами лапу сосать, как медведи, начнем!
   - Однако ж случалось и такое, что боярин землю свою и разорял, и продавал; и не только простые люди искали себе места получше, но и бояре в иные земли подавались за счастьем, - горестно спросил купец, взглянув на Матвея.
   - Я могу понять беглеца, - продолжал тот свою мысль, - коли тут ему смерть грозит. Тогда, ежели и убежал он - ну, осуждать не могу. Вон, в голод сколько народу на юг да в Литву подалось - не думаю, что надо было им остаться и голодную смерть принять в родной земле.
   - Это коли не родовитые, да честь рода не берегущие, - заметил Хилков. - А тому, кто о чести своей да рода своего заботится, лучше погибнуть, а не бежать от смерти.
   - Тут тоже смотря какая смерть тебе грозит, - не согласился Матвей. - Одно дело смерть в бою. А другое - если по навету завистника, или просто царю не угодил. Тут ведь не просто смерть, тут еще и позор будет - потому как ежели не очернят тебя как злодея, то за что вроде бы и казнить?
   - Погоди, - прервал его Хилков. - Ты хочешь сказать, что князь Курбский правильно сделал, что сбежал?
   - Ты сам погоди и меня на слове не лови, - повернулся к нему Матвей. - Курбский не из последних людей в царстве был, и на Казань одним из первых воевод ходил, - Матвей мог свободно о том рассуждать, ибо всякого молодого боярина подробно обучали истории деяний как его предков, так и других боярских родов. - Чтобы такому бросить все и бежать - наверное, нужно, чтобы и угроза была немалой. Я не знаю, что там ему грозило, но если правда собирались его казнить, я его осуждать не могу. Не знаю, как я бы поступил. Но вот когда он про землю свою разные небылицы сочинять начал, да еще и врагов на своих сородичей повел - вот это уже однозначно измена. Одно дело свою жизнь спасать, другое - нести горе и разорение своей земле.
   - А я бы все одно не побежал, - упрямо заметил Хилков. - Ежели верно служил царю - так за что казнить? А коли были грехи - так бегство только следствие грехов, а, значит, и все остальное - такое же неправедное, и прощать его не стоит.
   - Царь все-таки не Бог, - сосредоточенно возразил Матвей. - Царь может казнить, может наградить - но от старости, от болезни он ни себя, ни других защитить не может. И в душу другому заглянуть не каждому, даже царю, дано. Очернят перед ним кого-нибудь, кто верно ему служил - и прикажет царь его казнить. Потом выяснится, что ложь это - да только голову назад не пришьешь! А не было бы наветов напрасных - мы бы с тобой по всей земле не носились, выясняя, где правда, а где ложь.
   - А вы с чем едете? - полюбопытствовал купец. Матвей хотел ответить, но Хилков опередил его:
   - А едем мы по делам государевым, и не со всяким о том говорить можем.
   - Так я мог бы и помочь чем, - предложил купец. - Я ведь сам из Костромы, по Волге всю жизнь катался, что вверх, что вниз: вверх до Твери и дальше до Новгорода, вниз до Астрахани.
   - Сейчас, я так понимаю, идешь из Твери? - уточнил Хилков.
   - Из Углича, - ответил купец. - Пытаемся со свеями старый торг вернуть, да они после войны не больно охочи торговать с нами.
   - Ну, ты скажи, как тебя зовут да где в Костроме тебя сыскать, и мы, коли помощь твоя понадобится, тебя сами найдем, - сказал Хилков.
   Выяснилось, что зовут купца Василием, сыном Тимофея, прозванием Тарасов, а дом его в двух шагах от Волги, на самом берегу, коли идти с запада, то четвертый с краю.
   - Что ж ты, живешь у самой реки, а товары возишь возами, а не ладьями? - удивился Хилков.
   - До своей ладьи я еще не дорос, - признался купец. - Ладья подороже будет десятка телег, да и набирать на нее людей надо опытных в ладейном деле, а они тоже цену заламывают немалую.
   - Можно вскладчину, - предложил Матвей.
   - А вот складчину я уже перерос, - возразил Тарасов. - Так что может на возах дольше и неудобнее, зато дешевле.
   - А не уедешь ты куда опять по торговой надобности? - спросил Хилков недоверчиво. Купец отмахнулся.
   - Куда уж я теперь поеду? Скоро заладят дожди, дороги развезет, так что до санного пути буду дома сидеть, в своем городе торг вести.
   - Вот ты в разных землях бывал - не встречал умельца, у которого был бы дар дороги строить - такие, чтобы дождем не размывало? - с ехидством спросил Хилков.
   - Или ковры - самолеты делать? - добавил Матвей.
   - Чего не встречал, того не встречал, - с грустью признал купец.
   Лес отодвинулся от болота, появилась узкая полоса луга, и бояре, простившись с купцом, отвязали коней и помчались в обход обоза вперед, к угадываемому впереди по колокольному звону церквей городу.
   - Михаил Борисович верно сказал - не стоит нам к воеводе ехать, - заметил Хилков. - Коли мы на него управу ищем, сперва надо выяснить, что да как.
   - Но хотя бы нам надо узнать про того, кто челобитную написал! - возразил Матвей.
   - И это нам придется без помощи воеводы сделать.
   Матвей задумался.
   - Тогда сперва заедем в монастырь?
   - Поехали, - согласился Иван. - Только помни, о чем просил Шеин - обо всех делах молчок.
  
  

Глава 3. В монастыре.

  
   Монастырь, воздвигнутый в честь праздника Святой Троицы - как и памятная обитель преподобного Сергия, - раскинулся на берегу Волги неподалеку от города, как раз по дороге для них. Издалека виднелись белокаменные строения - храм Троицы, стены и башни, местами еще хранившие следы осады в годы Смуты. Как заведено было в монастырях, путников приняли, приютили и отвели место в странноприимном доме недалеко от ворот.
   Они расположились в тесной комнате с двумя лавками вместо лож, без стола, без посуды - в общем, только ночь переночевать. Впрочем, Ивана это не взволновало. Бросив шапку на лавку, он задумчиво прошелся по узкой комнате.
   - Ну? Как будем искать мастера?
   - Спросим. Должны в монастыре знать, где у них искусник по золоту проживает?
   - Но как мы объясним самому мастеру, зачем он нам понадобился?
   - Я о том всю дорогу думал, - обрадовано ответил Матвей, вытаскивая из ворота рубахи нательный крестик. - Вот смотри - крест у меня дорогой, от деда достался. А ношу я его на тонкой веревке. Мне предлагали цепочку сделать, да я отказался - шею натирает. Но ежели мы придем к мастеру и попросим цепочку сделать, думаю, он ничего не заподозрит! Да и расспросы, где его найти, тоже будут понятными.
   Иван внимательно рассмотрел крест - тот и вправду был тонкой изящной работы, с внутренним узором, без распятия - в старину еще хранилась традиция не изображать Спасителя на кресте.
   - Да, думаю, можно попробовать. А когда согласимся - ты цепочку так и купишь?
   - Поглядим. Придется - так и куплю, что ж делать.
   На монастырском подворье им довольно быстро сказали, где искать золотых дел мастера. Жил он на отшибе, один, только один хлопец был у него на побегушках.
   Мастер оказался пожилым морщинистым человеком с длинной седой бородой и совершенно лысой головой. Друзья нашли его в полутемной комнате, освещенной лучиной, сидящим за длинным столом, заваленным всевозможными орудиями его труда.
   Звали мастера Прокопом, Ивановым сыном, прозванием Остроглаз. Сейчас, правда, по его словам, глаза у него были уже не те, что в молодости - а в молодости-то он глаз у мухи, сидящей на верхушке дерева, мог рассмотреть. Когда Матвей протянул ему крестик, Прокоп внимательно принялся его изучать, рассматривал со всех сторон, потом достал из ящика бережно спрятанное стекло, отлитое в виде чечевицы, и посмотрел на ушко крестика через него.
   - Знатная работа, - мастер поднял стекло на гостей, и они увидели в нем удивительно увеличенный, бесовский темный глаз. - Сейчас так не делают. Ежели не изменяет мне память, сработал сей крестик Юрок Старый из Новгорода, тот, что еще копейки новгородские делал. Дед мой у него учился. Вот, взгляните, как ушко закреплено - и тонкое, и надежное! - он протянул стекло гостям, чтобы те сами убедились, но они предпочли поверить на слово. - Ну, что же, - он взглянул на шею молодого боярина, где предстояло висеть кресту, - цепь будет в пол-аршина, стало быть, возьму с вас за нее восемь рублей. Через неделю приходите.
   - А ты, стало быть, один тут живешь? - спросил Иван, оглядывая жилище мастера, не столько из любопытства, сколько чтобы подольше тут задержаться.
   - Да, не нажил я ни детей, ни супруги - все работа проклятая забрала, - пожаловался тот.
   - Я слыхал, ты ведь раньше и на царей работал? - предположил Иван. Прокоп пожал плечами.
   - Ну, доводилось. Хотя, вот прежний мой хозяин, Борис Федорович, как царем стал - так меня в дальний монастырь отправил, и более я ему стал не надобен.
   - Что так?
   - Да тут вот какое дело приключилось, - видно было, что старому человеку хотелось поговорить, и он обрадовался, найдя благодарных слушателей. - Давно уж, лет двадцать назад, приходил ко мне боярин, который, по слухам, потом стал митрополитом.
   - Патриархом? - уточнил Иван.
   - Как? Ну, может, и так. Патриарх-то вроде как раньше праотцов называли, типа патриарх Ной, или патриарх Адам - это нам священник в церкви говорил. А теперь, может, и в церкви главного так называют. Но, в общем, этот боярин у меня заказал пряжку для пояса, застежку для плаща и перстень-печатку. Пряжку и застежку он потом сыну своему подарил, а печатку себе оставил. И потом, когда я, стало быть, на Бориса Федоровича работать начал, новый мой хозяин все просил меня, чтобы я ему такие же вещи сделал. Но оно знаете как бывает? Тогда молод я был еще, душа пела, все хотелось нового попробовать, сотворить что-то такое, небывалое... Душу я в тот раз в свои творения вложил, да так, что самому любо-дорого посмотреть было. Есть вещи, которые можно совершить только один раз, на второй просто сил не остается. И сколько я ни пытался сотворить что-то подобное - а не выходило у меня. А Борис Федорович решил, что это я ему нарочно не желаю делать, дабы старому хозяину угодить. Вот и сослал он меня сюда - век коротать...
   - Да, царям угодить нелегко, - задумчиво кивнул Хилков. - Ну, что ж, не будем мешать тебе в твоей работе! - он незаметно подмигнул Матвею, и они собрались уходить.
   - Пожалуй, куплю я у него эту цепочку, - произнес тот, когда они вышли. - Жалко человека. Живет один, старый, никому не нужный, и даже хозяева старые его бросили. Надо Михаилу Борисовичу написать, пусть с патриархом поговорит, да тот к себе его возьмет.
   - Одно дело мы сделали: концы сошлись, - заметил Иван, отвечая больше своим мыслям, чем Матвею. - Мастер, что делал застежку для сына Филарета, - Иван как-то остерегался называть его царем, - и впрямь живет тут. Теперь надо добыть ту застежку?
   - Или найти того человека, что о ней пишет, - Матвей вытащил грамоту, развернул, вновь стал читать. - Да нет, конечно, по имени мы его не сыщем.
   - На что же он рассчитывал, когда челобитную подавал? - удивился Хилков.
   - Так ведь ежели бы мы напрямую действовали, от царя, то воевода-то бы всяко нам его указал, - пояснил Матвей. - А зайди мы сейчас к любому писарю в местном приказе - придется объяснять, кто мы да откуда прибыли.
   - Все едино нам в город идти, - покачал головой его спутник.
   Совсем неожиданно они наткнулись на настоятеля, идущего прямо им навстречу в сопровождении ключника, звонаря и еще нескольких братьев не последнего чина.
   - Довели мне, что у нас на подворье объявились бояре из Москвы, а что ж вы ко мне не зашли? - спросил настоятель голосом, как показалось Матвею, излишне сладким.
   - Да мы проездом, - Хилков переглянулся с Матвеем, недоуменно пожавшим плечами: они никому не говорили, что из Москвы. - И ненадолго.
   - Пожалуйте к трапезе!
   - Не очень-то мы к монастырской еде приучены, - вновь попытался уклониться от этой чести Иван, но настоятель явно был непреклонен.
   - Для вас я прикажу накрыть у себя в келье.
   Иван махнул рукой, сдаваясь.
   Чувствовали они себя за трапезой у настоятеля несколько неуютно. Хилков все пытался вычислить, кто ж донес настоятелю, что они из Москвы. Матвей вообще не отличался разговорчивостью. Зато настоятель болтал за троих.
   - Вы уж не взыщите за скромность трапезы, - хозяин явно скромничал, накладывая себе на блюдо нарезанную осетрину и дичину. - Мы гостей не ждали!
   - Да мы и не напрашивались, - Хилков хоть и был воспитан в уважении к священному сану, явно начинал сердиться от непрошенной опеки.
   - Ну, гости из Москвы для нас всегда в радость. Нечасто московские бояре сюда заезжают.
   - Но зато какие! - попытался поддержать беседу Хилков.
   - Вы про государя нынешнего? Да, верно, в лихолетье и он от разбойников в нашей обители прятался. А куда деваться? Всюду разорение, юному отроку и покоя более найти негде.
   - Но он вашу доброту помнит, - начал было Хилков и осекся, заметив, как изменился в лице настоятель. Как видно, не очень по-доброму тут тогда отнеслись к еще незнатному сыну опального боярина, и мысль, что царь не забыл о том, была настоятелю не в радость.
   - Времена были лихие, - попытался замять разговор настоятель. - Тогда ведь всякий боярин мнил себя царем. Кто сильнее - тот и царь. Забывал народ слово божие, чуть вся земля не пропала. Добро еще родовитое, старое боярство! А то ведь во времена царя Ивана Васильевича повылезало множество мелких людишек, что стали себя мнить равными высшим боярам. А царь таких поощрял, приближал, и землей наделял - частенько за счет этих самых бояр. Думал, они ему опорой от старых бояр будут. Вот уж такие в лихолетье разгулялись!
   - Ты, стало быть, полагаешь, что в Смуте Иван Васильевич виноват? - нахмурился Хилков.
   - Ну, не он один, конечно. Однако ж именно его трудами поделилось наше государство на два: из старой, родовитой знати, на которых земля держалась испокон веков - Земство, - и с молодой, новоиспеченной, выскочек возле престола - Опричнину. И начала Опричнина старое боярство грабить, как завоеванную страну. Потом-то опричнину разогнали, старое боярство вернули - да только не те уже бояре стали. Присмирели, слова поперек царю боялись сказать. А с новой знатью не ладили. И пока жив был царь Федор Иванович, он ухитрялся удерживать и тех, и других; а уж как он помер, так все старые обиды вновь и повылезали.
   - Да еще и голод, - вставил Матвей.
   - Так ведь и голод не на пустом месте возник. Да, недород был - а когда его не было? Раз в десять лет - пожалуйста, кто победнее - лебеду да крапиву ест до нового урожая.
   - Ну, говорят, тогда неслыханный был...
   - Недород-то был не сильнее того, что старики помнили за полвека до этого. А вот запасов не осталось. Ибо ни к чему делать запасы, коли опричники явятся да выгребут все подчистую... Вот и выходит, что когда земля живет обычным укладом, и всякому почет по его роду и заслугам - то и беды легче переносятся. А коли начинают вылазить всякие проходимцы, да за счет угодливости царю власти добиваются - тут всем плохо приходится. И им же потом, прежде всего! Их-то в любую замятню первыми бьют. Да не думают они на долгий срок вперед. Им бы сейчас пузо набить. Может, в детстве голодали, торопятся теперь впрок наесться? Не знаю. Но токмо чтобы властителем земли быть, надо иметь уважение и к себе, и к народу своему, и к земле своей. А не только к начальству своему. А паче всего пред Господом свое место помнить.
   Матвей начал что-то понимать, вспомнив историю монастыря. Ежели Троицкая обитель вначале держалась Шуйского, а потом поддержала Ополчение, то Ипатьевский монастырь до последнего стоял за самозванца, и уже после освобождения Москвы его брали местные оружные люди чуть ли не приступом. А потому, надо полагать, и сейчас тут бродили не всегда законные настроения, и всякая проверка из Москвы могла быть очень некстати.
   Хилков, однако, придерживался иного мнения. Улучив время, когда настоятель замолчал, занятый пережевыванием, он со всем возможным почтением спросил:
   - Прости, отче, но тебе, случаем, не воевода про нас поведал?
   - Василий Петрович? Я так и подумал, что вы к нему пробираетесь. Нет, он к нам нынче еще не присылал. А вы, я так понимаю, и от него свое прибытие втайне хотите сохранить? Так на меня тут можете положиться, да и на всю братию мою. Пусть Василий Петрович спокойно спит, - настоятель заговорщицки подмигнул молодым боярам.
   - И вы уж перебирайтесь из вашего клоповника к нам сюда, мы вам выделим кельи, что для богатых гостей держим. Хотите - можем хоть ту, где нынешний государь как-то почивать изволил?
   - За честь спасибо, но нас и наш клоповник вполне устраивает, - поклонился Иван. - Ты не сомневайся, отче, мы в обиде не будем. Нам просто надо будет на ночь глядя уйти, и среди ночи, возможно, вернуться - так не хотелось бы вас тревожить, от всенощной отвлекать.
   - Ну, как знаете. Увидите Василия Остапьевича - поклон ему от меня передавайте!
   - Непременно, - заверил Хилков.
   Наконец, они распрощались с настоятелем и вышли на монастырский двор.
   - Ты хоть что-нибудь понимаешь? - спросил Иван.
   - Думаю, да, - кивнул Матвей. - У них самих рыльце в пушку, вот и боятся, что мы или воеводе, или в Москву о том донесем.
   - Ну, их дела с воеводой нас не касаются нынче. Хотя, как знать?.. Но каков, а - опять у него царь Иван во всем виноват!
   - Может быть, не так уж он неправ? Царь Иван и впрямь больно много сломать всего решил. Не всегда стоит ломать то, что дедами и прадедами построено, лучше жить по заветам дедов и прадедов.
   - Так ведь деды и прадеды не просто так заветы свои придумали! - возразил Хилков. - Много чего они пробовали, и ошибались, и страдали - и опыт свой передавали детям и внукам. Но всего и они знать не могли, ибо тоже люди, а не всеведающий Господь. А потому иногда и их заветы не помогут. Приходится своим умом доходить, на своих плечах выносить да своим лбом прошибать.
   - Наверное, коли добиваешься блага своей земле, порой и силу приходится применить, - согласился Матвей. - Но коли все время приходится ее применять - стало быть, явно делаешь что-то не благое. Когда дела твои на благо - достаточно наказать одного-двух несогласных, и остальные притихнут, а большинство тебя поддержат. Но если несогласные только множатся, если все больше готовы умереть, чем уступить - стоит задуматься, верно ли ты понимаешь благо своей земли. И коли на каждом шагу приходится одолевать несогласных - может, не надо лбом прошибать, а просто повернуть и пойти в иную сторону?
   Они подошли к монастырской поварне, куда добытчики как раз привезли дичь с охоты. И Хилков, судя по его действиям, как будто и впрямь решил что-то собственным лбом прошибить.
   - Ловчий, - вдруг прошептал он, стукнув себя по лбу со всего размаху ладонью.
   - Что? - не понял Матвей.
   Иван повернулся к нему.
   - Ловчий! Меховщик. Пушной промышленник. Помнишь, ты говорил, что челобитная от кого-то, кто сам неграмотный, но при этом не простой селянин? Так вот, охотники за пушниной - они же ходят куда пожелают, к хозяйству не привязаны, а при этом - роду незнатного, богатства небольшого - потому грамоте могут быть и не обучены.
   - Боюсь, нам это мало поможет - в Костроме пушной промысел один из самых важных, - покачал головой Матвей.
   - Все равно. Смотри, в грамоте сказано, что пишет сын человека, которого воевода посадил под замок. Думаю, ежели прогуляться по пушным рядам да спросить, кого не так давно воевода схватил - мы кое-что выясним.
   - А мне, как всегда, расплачиваться за меха и делать вид, что я боярский сынок, новую шубу себе присматривающий? - возмутился Матвей.
   Хилков усмехнулся в ответ, но промолчал.
   В город решили отправиться, пока светло. Торг там, верно, уже подходил к концу, но людей, расходящихся с него, они еще могли бы застать. Медлить было опасно - раз настоятель проведал про них, то и воеводе кто-нибудь мог донести.
   Они добрались до торговой площади, расположенной над берегом Волги, к которому прямо от рядов шли мостки и переходы для сошедших с насадов и ладей и для катящихся к берегу телег, когда уже смеркалось. Народ расходился, но в меховых рядах еще стоял одинокий молодой промышленник, отчаянно пытаясь продать товар.
   - Что, не идет торговля? - участливо спросил Хилков у парня.
   - Да вот... - тот развернул мешок с беличьими шкурками.
   - Сколько хочешь?
   - Рубль новгородский.
   - Что-то дорого ты решил взять, - покачал головой Хилков. - Понятно, почему торговля не идет!
   - Так ведь воевода наш за торговое место берет втридорога! - пожаловался парень. - Да и не охотничья нынче пора.
   - Да мне не столько меха нужны, сколько тоже бы промыслом вашим овладеть, - внезапно попросил Хилков. - Найти бы, кто тропы в лесу показал, кто повадки зверей объяснил, кого в какое время бьют, как шкуру снимать, как подготовить...
   - Ну, что же, могу и я вам показать, - с готовностью предложил парень. - Хоть завтра поутру!
   - Не ходили бы вы с ним, - появился рядом с молодыми боярами их давешний знакомый, Василий Тарасов - купец, с которым поутру вместе ехали в город. - Он, говорят, родного отца в острог из-за девки упек, донос на него написал!
   - Да что ты врешь! - взорвался парень. - Это воевода, зараза, на отца поклеп возвел! А все было не так!
   - А как было? - с излишним любопытством спросил Хилков. Парень смутился.
   - Да, неважно. Вам-то что за дело? Пойдете завтра или нет? - спросил уже со злобой, то ли на них, то ли на купца.
   - Не ходите, - вновь сказал тот. - Не советую.
   - Спасибо за совет, да мы сами как-нибудь решим, - отозвался Хилков. - Поутру жди! - бросил он парню. - О цене договоримся. Хочешь рубль новгородский - будет тебе рубль. Как тебя звать-то?
   - Никитой, сыном Потапа.
   Матвей вздрогнул. Это было то имя, которым подписана была челобитная, хранившаяся у него за пазухой.
   Стараясь не выдать волнения, они направились в обратный путь.
   - Похоже, мы нашли того, кого искали! - обрадованно говорил Хилков. Матвей пытался его осадить:
   - Погоди, еще ничего не ясно! Это ведь только наше предположение, что тот, кого мы разыскиваем - из ловчих!
   - А ты считаешь, много в Костроме Никит, сыновей Потапа, у которых отцы в остроге сидят?
   - Согласен, твоя догадка явно оказалась верной, - признал Матвей. - Но с чего бы купец сказал, будто это он сам на своего отца донос написал?
   - Ну, тут-то тоже все понятно! - Хилков ощутил вдохновение. - Думаю, дело было так. Парень жениться решил. Отец воспротивился. Парень у него стащил застежку для плаща, думая ее продать, ведь жить молодым на что-то надо - а дабы отец палки в колеса не вставлял, на него и наговорил воеводе. И теперь отец в остроге, молодые при деньгах и на свободе, живи и радуйся!
   - Но ведь не может быть, чтобы сын на отца умышлял! - воскликнул Матвей в отчаянии.
   - Напрасно ты так думаешь, - похлопал его по плечу снисходительно Хилков. - Как правило, среди близких прежде всего и следует искать злодея. Не просто так учат нас, чтобы почитали и любили родителей. Ибо почему-то об этом прежде всего и забывают. Ибо проще всего взять - у батюшки родного. Он ведь что, он только батогами выдерет, если узнает - а казнить ведь не будет, и не пойдет же жаловаться князю на сына собственного! А у родителей - всегда знаешь, где что лежит, где что взять. У кого проще всего взять? У родителей. Если не дают по-хорошему - значит, надо стащить. И ладно, коли на том дело закончится. Наш-то вон, может, просто его в острог засадил - а иной может решить, что, мол, зажился родитель, да не дает вступить в наследство - может, помочь батюшке, укоротить его срок ожидания встречи с Богом? Да, тут ведь не только в любви дело. Потом, может, каяться будет, волосы на себе рвать... И это еще случай легкий. А иной затаится, и будет себя уверять, что так, мол, и надо, старикам пора уходить, молодым пора погулять, все, мол, он правильно сделал, и будет прилюдно слезы лить да умолять нас найти погубителя его кровного батюшки, а втайне думать, как бы половчее продать половину добра да погулять всласть. И из-за девицы такое то и дело случается. Скажем, не дает родитель благословения. А нет родителя - и благословение не нужно. Бывает, еще и сама девица такого подбивает. Много их разных бывает, ох, много, - произнес Хилков с таким чувством, точно сам не раз нарывался на корыстных девиц, готовых ради своего блага извести родителя жениха.
   - И все-таки, не верится мне, - упрямо возразил Матвей. - Ты, конечно, поболее моего в этом понимаешь, но я все-таки не верю в подобное злодейство.
   - Когда поверишь - поздно будет, - пожал плечами Хилков.
   - Так ты не хочешь идти?
   - Как же это не идти? Вот завтра с ним один на один в лесу окажемся - там его и разговорим.
  
  

Глава 4. Добытчик

  
   По осени лес обладает особой прелестью - печальной, молчаливой, - какую начинаешь понимать лишь с годами. В молодости осень кажется временем тоскливым, и даже пронзительные цвета ее вызывают грусть сожаления об уходящем.
   Особенную печаль вызывают те дни, когда лес пронизан солнечным светом. Даже солнце по осени светит, словно прощаясь; не зря предки наши считали, что каждый год солнце умирает - и рождается вновь. Звуки в пустом лесу разносятся далеко и громко, и журчание ручья, и шелест шагов по опадающим листьям слышится точно из-за ближайшего дерева.
   Никита Потапов, Иван Хилков и Матвей вышли на рассвете, когда не золотой, а какой-то песчаный, обволакивающий свет солнца упал на лесную тропу. За плечами у всех троих висели тулы с луками и стрелами - Никита наказал ружей не брать, "а то от них шуму много, всех зверей распугаем". Шли гуськом, друг на друга, и поначалу молчали. Только когда угас шум далекого города, и даже звон колоколов монастыря перестал нарушать лесную тишину, Хилков остановился и положил руку на плечо идущего впереди Никиты.
   - Ну, а теперь рассказывай, что там у вас с отцом произошло, - потребовал Хилков.
   - Да вам-то что за дело? - возмутился Никита, сбрасывая руку с плеча. - Я же сказал - это никого не касается.
   - Нам что за дело? - Иван кивнул Матвею, и тот вытащил из-за пазухи грамоту. - Я так понимаю, это ведь ты написал?
   Охотник взглянул на челобитную и кивнул.
   - Да. И там все правда сказана. Вы, значит, разбираться по поводу нее прибыли? Вот уж не думал, что дождусь...
   - Ты ведь обвиняешь своего воеводу в грехах весьма тяжких. И в самоуправстве, и чуть ли не в прямом грабеже!
   - Это еще что. Не все я в грамоте написал. За ним и еще немало грехов числится.
   - Например?
   Никита поглядел на одного, на другого.
   - Ну, нет, я вам о том, чего сам точно не видел, говорить не буду. Вы в моем деле разберитесь, а уж прочие дела сами выясняйте.
   - Ладно, разберемся. Так что стряслось меж тобой отцом?
   - Ничего не стряслось. Это Тарасов, зараза, про меня слухи распускает.
   - С чего бы это он? - удивился Матвей.
   - Кто его знает? Может, с отцом чего не поделили. Отец ведь меня с детства по всем дорожкам водил, всем навыкам охотника учил. Старый да хворый стал в последнее время, он больше на рынке стоял, а я вместо него по лесам теперь ходил; ну, и он иногда со мной. А я тут жениться собрался...
   - Стало быть, без девицы не обошлось, - удовлетворенно заметил Хилков.
   - Да она-то тут ни при чем, - махнул рукой Никита. - Просто отец решил пойти сватать невесту, как полагается - мать-то моя давно уж померла, вдвоем мы живем, - ну, и принарядился, и вытащил эту злосчастную, и нацепил на себя. Тут его воевода и увидел. В итоге мне уж не до сватовства стало...
   - Застежка-то, стало быть, у воеводы хранится? - уточнил Иван.
   - Наверное. Если не продал еще кому...
   - А мог?
   - Кто ж его знает...- Никита помолчал, раздумывая, говорить или нет дальше, ведь только что вроде бы обещал о прочих грехах воеводы умолчать.
   - Давай, рассказывай, - Хилков обогнал Никиту на тропе и решительно остановился.
   - Дальше, стало быть, не пойдем? - тот поглядел на одного, на другого боярина и опустился на поваленное дерево. - Ну, можем и тут посидеть. Тут хоть точно не подслушают.
   Пока охотник собирался с мыслями, Хилков и Матвей уселись рядом с ним, на одном бревне, чтобы он не надумал удрать.
   Наконец, тот заговорил - нехотя, сбивчиво.
   - В общем, воевода наш давно привечал немецких купцов. Они как-то после разорения обходили наши края стороной, но он и через наших купцов их заманивал, и сам людей посылал. В общем, стали те к нам ездить.
   - Немецких? - вновь уточнил Иван.
   - Ну, не знаю, из каких именно краев - но точно не наши. И вот он им уж какие только льготы не давал - и без пошлин торговать, и вывозить все, что захотят... И я так понимаю, что не задаром он это делал - казне ведь убыток, а воеводе, видать, прибыль.
   - Купцы ему платили? - догадался Матвей.
   - Опять же, потому и не хотел говорить - я за руку не ловил, наговаривать бы не стал, да уж больно странно все это. И те у нас меха просто на корню все скупали. Да ведь и цена хорошая - правильно, им с царскими людьми делиться не надо, а один воевода много не возьмет. Так что я думаю, тут дело нечисто. И вот многие из наших купцов к воеводе с жалобами ходили, да правды не добились.
   - Да, я бы, конечно, подумал, что он так старую порушенную торговлю восстанавливает, - согласился Иван, вспоминая рассказы Тарасова, - ежели бы было то не в обход казны. Потому как коли купец иноземный в казну не платит - радости в том, что он иноземный, для царя никакой нет...
   - Ну, а причем тут застежка ваша? - напомнил Хилков.
   - Да из наших-то вряд ли бы сыскался тот, кто мог бы ее купить - дороговато. А вот из иноземцев-то кто и найдется, коли не сам, так вскладчину, чтобы у себя там перепродать и барыши получить.
   - Обидно будет, коли такое случится, - повернулся Матвей к другу. - Нас ведь патриарх просил ее, ежели правда окажется та, выкупить, да царю отнести. А коли она ушла за границу - мы ее не сыщем...
   - Выкупить ее? У воеводы? - чуть ли не с обидой сказал охотник.
   - Почему у воеводы? - удивился Хилков. - У вас - коли вы правда ее законные владельцы.
   Никита помолчал, собираясь с мыслями.
   - Отец рассказывал, что он когда-то помог одному юному боярину с матерью добраться до монастыря, - наконец, заговорил он. - А когда услышал, что на царство выбрали Михаила Романова, вдруг стал говорить, что ему-то он тогда и помог. Я не знаю, правда это или нет, но чтобы грамоте своей веса придать, попросил Игната - подьячего нашего - это приписать.
   - Судя по всему, правда, - заметил Матвей. - По крайней мере, насколько мы знаем...
   - Но точно поймем, только когда застежку эту добудем, - остановил его Хилков.
   Никита оживился, подался вперед, наклонившись почти к самому лицу Матвея:
   - Так надо пойти да попросить воеводу, чтобы он вам отдал! Коли вы правда из царских людей - неужто он посмеет против царя пойти?
   - Вот тут-то и загвоздка, - остановил его порыв Иван. - Строго-настрого нам запретили рассказывать кому-либо, что мы от царя, и вообще его имя тут упоминать. Так что на твою честность мы надеемся, а вот более никому рассказывать не можем.
   - Ну и задачка у вас... - покачал головой охотник. - И что делать будете?
   - Пока не знаем, - друзья переглянулись. - Задача у нас - восстановить справедливость, стало быть, коли застежка ваша - вам ее и вернуть, а воеводу за самоуправство наказать. Ну, а родителя твоего из застенков вытащить, - продолжал Иван.
   Их мирные посиделки внезапно были прерваны шумом и треском от множества ног, ломающих сухие ветки.
   Никита вскочил, высматривая, кто может идти по лесу столь громко, и тут же раздался окрик издалека:
   - Вон они!
   Хилков подхватил лук и саблю, которые прислонил к дереву, садясь на бревно, и тоже поднялся, и тут же со стороны идущих раздался выстрел - предупреждающий, направленный много выше голов.
   - Кажется, мы влипли, - признал Иван, побледнев. - А попадаться нам никак нельзя!
   - Не боись, - ободряюще произнес Никита. - Давай за мной. Я тут все тропы знаю.
   - Да кто там идет? - Матвей тоже, наконец, поднялся, но за кустами и деревьями не мог ничего рассмотреть, лишь изредка мелькали то красный рукав, то зеленая шапка где-то в отдалении.
   - Люди воеводы, не иначе, - предположил Никита. - За мной!
   И бегом устремился с небольшого бугорка, на котором они сидели, вниз, в лощину.
   - Стой! - донесся возглас.
   Матвей с Иваном припустили за провожатым, придерживая сабли и шапки. Они неслись след в след, петляя по каким-то буеракам, перепрыгнули, не замедлив хода, через ручей - и остановились на берегу речки, по словам Никиты - той самой Костромы, что дала имя городу.
   Берега были хоть не высокими, но крутыми, и перебраться по осени на другую сторону казалось невозможным.
   - Вон там у меня переправа, - сообщил Никита, показывая на самое высокое место на берегу.
   Они поднялись на небольшой холм. От сосны, росшей у обрыва, к дальнему берегу протянулась веревка, идущая под уклон в ту сторону, и вторая такая же веревка шла чуть поодаль, от высокого дерева на той стороне - к корням росшей рядом березы, с уклоном на их берег.
   - Хватайтесь, - развязав пояс, Никита перебросил его через веревку и лихо заскользил под наклоном через реку.
   - Ничего себе переправа, - выдохнул Иван, оглядываясь на Матвея.
   Дух захватывало при взгляде вниз. И хотя там была не пропасть, не бушующий поток, а спокойно текущая меж холмов тихая речка, но рухнуть в воду с высоты в несколько саженей тоже никого не прельщало.
   Дождавшись, пока Никита ступит на берег на другой стороне, Иван перебросил тул себе на спину, шапку спрятал за пазуху, чтобы не упала в воду, и, сняв кушак, понесся следом за Никитой.
   Матвей был парнем упитанным, и веревка основательно провисла под его тяжестью. Он в ужасе замер на самой середине, повис, болтая ногами в воздухе. По счастью, Никита и Иван пригнули ближнюю к ним часть, чтобы Матвей мог соскользнуть дальше.
   - Думаю, сюда они не пойдут, - Никита подвязал пояс обратно на кафтан и уже неторопливо зашагал прочь.
   - А так же, как мы, переправиться? - предположил Иван.
   - Не догадаются. Мои снасти еще сыскать надо, коли не знаешь, где они!
   - Вот и еще загадка - кто и как нас выследил, да еще и донес воеводе? - горячился Иван, идя за охотником.
   - И, главное, на что ему это надо? - добавил Матвей, отдышавшись после своего полета над рекой.
   - Тоже, небось, хочет какие-то свои делишки скрыть? - предположил Хилков.
   - Да вряд ли, уж больно внаглую действует, - возразил Матвей. - Как будто и впрямь нас за разбойников считает.
   - Ну, ясно одно - в город нам пока возвращаться нельзя, - подытожил Хилков.
   - Вот как раз до вечера я вам свои заимки и покажу, - обрадовался Никита. - А там и научу, как ночлег в лесу обустроить.
   До сумерек они бродили по лесу, забираясь глубже в чащу. Матвей заметил, что Никита нарочно петляет, порой проходит по болотистым зыбунам, перепрыгивает через ручей, или выходит на меловые отмели - чтобы следы их труднее было сыскать. По дороге - мимоходом, не особо целясь, - Никита подстрелил куропатку, и когда стало смеркаться, остановился на ночлег.
   Охотник отправил Хилкова нарезать еловых лап, сам принялся сгребать опавшие листья, ветки, и все это укладывал широким ложем на склоне небольшого пригорка, закрывавшего заимку от ветра.
   Матвей бродил рядом, собирая хворост для костра. Набрав немалую кучу валежника, принялся разводить костер, как учил его отец.
   - Дай, помогу, - Никита забрал у боярина кремень и огниво и в два удара запалил костер, над которым колдовал Матвей.
   Когда заплясали теплые огоньки, смешиваясь с солнечными отблесками, Никита повесил над ним куропатку на прутике, и все трое уселись вокруг, глядя в огонь.
   - Мне кажется дело ясным, - рассуждал Хилков. - Воевода явно обтяпывает какие-то темные дела с иноземцами. Тут ему и застежку эту сбыть как раз можно. Видимо, надо писать патриарху. Все, что могли, мы выяснили, дальше уж придется себя объявлять да царским именем действовать. Ты, Матвей, свезешь грамоту от меня на Москву, как Филарет просил?
   - Подумай, прежде чем писать, - покачал головой Матвей. - Я-то свезу, дело нехитрое, да уж больно все странно сходится.
   - Что ж странного? - удивился Хилков.
   - А с чего бы ему тогда за нами своих людей посылать? Ему надо сидеть тихо, мирно, чуть какое дело всплывет - так я ничего не знаю, ничего не ведаю.
   - Ну, люди разные. Помнишь, нас тамбовский воевода как привечал?
   - Так ведь там как раз иное дело! - пылко возразил Матвей. - Там-то ему деваться было некуда, либо он Сидорку замолчать заставит - либо тот его. А нынче - разве наш охотник похож на Сидорку Рябого?
   - А кто это? - спросил Никита.
   - Да был разбойник один. Сейчас воевода в Засечной крепости, - наскоро объяснил Хилков.
   - Хорош разбойник! - усмехнулся ловчий.
   - Кабы не он, мы бы с тобой сейчас не разговаривали, - заметил Иван. - Но тут я согласен с Матвеем, дело немного иное. Нас он не видел, что мы знаем, да откуда мы, да кто за нами - знать не может; с чего бы ему против нас своих людей выпускать?
   - Значит, кто-то оговорил нас перед воеводой, - заключил Матвей.
   - Ну, и с иноземными купцами воевода дел не имеет, его тоже Никита оговорил?
   Никита поднял голову с обидой в глазах, но Матвей уже за него заступился:
   - Что там промеж него и купцов, я не знаю. Наверное, дело нечисто. Но грехи разные бывают. Может, и берет какую мзду за право беспошлинной торговли. И то верно, потом отбрехаться может, что, мол, за государство радел, купцов иноземных привечал. Хотя в чем тут радость, не понимаю. Все одно купец торгует тем, что другой сделал - так, лучше бы, мастеров да подмастерьев приглашал, чем купцов. А у него вон в волости какой мастер живет - а он его впроголодь держит...
   - Кстати, а воевода знает, что в монастыре живет Прокоп Остроглаз, что вашу застежку сработал? - прервал Матвея Хилков. Никита пожал плечами:
   - Мне воевода не докладывался.
   - А сам-то ты про то знал?
   - Теперь знаю, - усмехнулся тот.
   - Так. Любопытно, - Хилков поглядел на Матвея с тем видом, который Матвей часто замечал за другом, когда у того появлялась какая-то мысль и он ожидал поддержки своим соображениям. - А кто тогда про то знал?
   - Ну, игумен знал, - заметил Матвей.
   - Стало быть, переночуем в лесу, а с утра двинемся обратно в монастырь. Все одно пожитки надо забрать и коней. И с настоятелем опять же побеседуем.
   Сидя у огня, тянуло поговорить по душам.
   - А вы какую службу у царя выполняете? - расспрашивал Никита.
   - Да всякую, - отозвался Хилков охотно. - Бывает, что и воровство, и измену изыскиваем. А по большей части, всякими мелкими злодеяниями, что чинят воеводы да бояре людям своим.
   - А в прошлый раз и убийством занимались, - напомнил Матвей.
   - Да, было дело, - подтвердил Хилков. - В общем, наше дело - следить, дабы не чинилось в земле царской несправедливости, не был бы кто неправедно утеснен, а обидчик - жил бы без наказания.
   - А у меня все просто, - признался Никита. - Только вот как дальше жить буду - не знаю. Тарасов этот слухи про меня распускает, отца посадили, Авдотья не знаю, дождется ли... Уйти мне, верно, из города придется - хотя, можно и в лесу жить. Тут немало заимок охотничьих расположено.
   - Как знать, - со вздохом сказал Матвей. - Может, оно и лучше в лесу жить. Подальше от людского злодейства. Тут тебе ни разбойников, ни убийц, ни обманщиков, да и измены опасаться не приходится.
   - Я вам так скажу, - Никита развалился у костра, закинув руки за голову, - для любого злодейства бывает только две причины: страх и жадность. Только тот, кому мошна дороже души человеческой, способен отнять жизнь.
   - Ну... - недоверчиво возразил Хилков. - А как же на войне? А из ревности? Мало ли мы знаем случаев, когда жена мужа из ревности убивала, или он жену?
   - Так ведь на войне - смотря кто, - Потапов рывком сел. - Если лицом к лицу, да при свете дня - какое ж то убийство? У вас обоих, и у тебя, и у врага - есть выбор: уцелеть или погибнуть, и вы можете выбирать, за что. А вот ежели ночью, подло, из-за угла, ножом... Такое делать может только тот, кто человека за вещь почитает, не видит в нем лика Божьего.
   - Ну, а семейные дела?
   - Так ведь то же самое... Почему жена мужу отраву может налить? Считает его своей вещью, а на него, вишь, кто-то еще покушается... Ну, или он так же на нее смотрит. Вот, и, мол, не мне - так и никому. А что сам человек думает? Чего хочет? Душа-то и у него есть... Да и соперница не просто так возникает. С чего муж вдруг к другой уйти надумал? Тоже от жадности - своя жена, как добро в сундуке, в доме сидит, а другие еще не попробовал, не забрал. Ну, а уж потом, коли твое злодеяние может на свет Божий выйти - тут из страха резать начинают, дабы не выдал кто. Вот и выходит, что только ежели кому вещь дороже души - такой и способен на злодейство.
   - А ведь ты верно говоришь, - согласился Хилков. - Вот ведь, и воевода ваш - ради какой-то там застежки человека в застенок посадил.
   - Там не в застежке дело, а в правде, - вступил Матвей. - Ты, конечно, прав, - кивнул он охотнику, - божья душа превыше всякой вещи. Да только от несправедливости, от обиды - этой самой душе и умаление происходит. Коли по правде живешь - страшиться нечего. Да только не всякий это сумеет...
   Проснулись они на рассвете, закоченев от холода - все ветки и листья под ними не спасали от ночной изморози, тянувшейся от земли. Почти бегом вскочили, уничтожили остатки куропатки, на ходу умылись из ручья и поспешили в обратный путь, надеясь согреться в дороге.
   Никита увел их накануне весьма далеко; правда, оказалось, что как раз до монастыря оттуда ближе, чем до города. Миновав еще несколько болот и ручьев, они подошли к монастырю, когда там уже давно звонили к обедне.
   Хилков поспешил к мастеру, однако оказалось, что на рассвете он сел на повозку и отбыл в купеческом обозе куда-то на запад.
  
  

Глава 5. Застежка.

  
   Иван стоял в растерянности посреди комнаты мастера. Тут было пусто - вывезли все, что напоминало о работе Прокопа.
   - Видно, не будет тебе цепочки для креста, - наконец, выдавил Иван.
   - И никто не знает, куда он уехал? - удивился Матвей. - Когда мы у него были, он вроде бы уезжать не собирался. Как обедня закончится, надо бы вновь с настоятелем переговорить, все-таки, жил мастер в монастыре, под его доглядом - кто и может знать, так это он.
   Хилков поморщился.
   - Опять обедать засадит.
   - А вот я бы не отказался. Но, боюсь, сейчас нас встретят менее радостно.
   Настоятель на самом деле, казалось, был очень удивлен, увидев их на выходе из храма.
   - Почто на службу не пришли, за стенами храма стояли? - спросил с упреком.
   - Прости, отче, опоздали мы. Хотели с тобой о мирских делах потолковать, - держа шапку в руках, попросил Хилков. - Не ведаешь, куда уехал Прокоп Остроглаз, что при братии твоей золотых дел мастером работал?
   - Остроглаз? Да его вроде бы воевода собирался в Москву отправить...
   - Воевода? Василий Петрович? - уточнил Хилков тем же голосом, каким давеча сам игумен просил передать воеводе поклон.
   Настоятель посмотрел на него с упреком.
   - Да, юноша. Коли и есть промеж нас с воеводой какие разногласия, да ведь в любой семье даже, бывает, ссорятся люди. Но я его как человека уважаю. Он не пытается просто выполнить то, что положено. Он о земле своей думает. Так что выходит, мы с ним одно дело делаем.
   - Почему? - искренне удивился Иван.
   - Священник заботится о душах человеческих, боярин - о земле своей, - охотно объяснил настоятель. - Думают о разном, но одно без другого быть не может: люди живут на земле, и земля без людей мертва. Но всегда понимать надо, что для тебя главное. Не закон! Закон что? Правило, чтобы порядок на земле был. Но коли по закону земля погибнуть должна - нет места такому закону!
   - Что ж, любой по своему разумению установленный порядок нарушать может? - нахмурился Иван.
   - Ты на меня брови не хмурь, - возвысил голос настоятель. - Просто понимать надо, что истинно важно, а чем и поступиться можно. А коли истинную святыню в душе своей держишь, все остальное - суета, и пропустить ее мимо себя можно, не замутив душу свою...
   - Пожалуй, ты и прав, - склонил голову Иван. - Коли где вы от правил и отступили, на то закрыть глаза можно. Коли душу человеческую при том не погубили. Верно я рассуждаю?
   - Верно. Вот и ступай, - и настоятель широким шагом направился к своим покоям.
   Хилков в удивлении смотрел ему вслед.
   - Кажется, нет у нас выхода, кроме как к воеводе на поклон идти, - заметил Матвей.
   - И что мы ему скажем?
   - Для начала спросим, почто он за нами давеча гонялся. А когда ответит, решим, что ему рассказать.
   - Ну, и скажет он тебе, что не нас ловил, а каких-нибудь бродяг, о которых ему донесли.
   - Тем лучше! Тогда потребуем отпустить Потапа, отца Никиты, вернуть ему застежку, извиниться и забыть обиды.
   - Застежку эту он давно продал иноземцам, да и самого мастера. Так я это понимаю, - печально произнес Хилков. - Я думаю, купец какой к нему пришел, увидел чудо дивное, восхитился и захотел купить. А потом выяснили, что и мастер тут обитает, вот и решили его сманить. И ни в какую Москву мастер не поехал.
   - Ну, а что, ежели кто-то самому воеводе пыль в глаза пускает? Ежели ему говорят то, чего нет, чтобы он спал спокойно, а за его спиной свои дела проворачивают? Сказали, что отправят в Москву - а сами к немцам повезли?
   - Нет, - покачал головой Иван. - Не может быть все придумано.
   - Почему?
   - Ну, во-первых, выдумать совсем из ничего весьма сложно. Но даже если выдумать - а вдруг всплывет, что солгал - кто виноват окажется? Никакой дьяк, писарь, подьячий, дворянин, даже боярин - не осмелится на себя такую дерзость принять, чтобы не на кого было свалить. Ежели сам придумал - сам, стало быть, и виноват. А коли взял все-таки хоть что-то из того, что было - тут уж можно выкрутиться, сказать, что не так понял, не так сложил, не так вычел, - в общем, отбрехаться. А потому, конечно, может быть, ему и сказали что не так - но что-то похожее должно было быть; а скорее всего, сам он за всем этим и стоит...
   - Так а что с моим отцом будет? - переводя взгляд с одного боярина на другого, в тревоге спросил охотник.
   - Надо потребовать, чтобы его отпустили, - сказал Матвей.
   - Нет, - покачал головой Хилков. - Требовать мы ничего не можем. А вот уведомить его, что золотых дел мастер из его волости куда-то уехал - можем. Мол, случайно узнали, беспокоимся. Вот с тем и поезжай.
   - Да мало ли куда он поехал! - пожал плечами Матвей. - Он человек свободный, к земле не привязанный. Прошлый хозяин его умер, нового над ним нет. Какое дело воеводе до его судьбы? Что я ему скажу - что, мол, сам ты его немцам отправил, давай, возвращай?
   - Может, я и не прав, - осторожно признал Хилков. - Но, помнится, ты сам сказал, странно, что и застежка, и мастер, ее сделавший, в одном городе оказались. Само по себе-то это не странно, всяко бывает - но что вдруг из-за нее человека в крепость посадили - вот это уже совпадение излишнее. А что мастер после того вдруг в бега ударился - и вовсе мне подозрительно. Так что ты уж об этом воеводе скажи, про застежку не упоминай, и выпустить Потапа не проси.
   - А ты?
   - А я поеду за обозом - может, догоню еще. Хочется мне перекинуться на прощание словом с мастером.
   - А Никита?
   - А Никита пусть сам выбирает, с кем отправиться.
   Охотник задумался. Если бы речь шла об освобождении родителя, он бы, конечно, пошел с Матвеем, но по словам Хилкова, сейчас было не до того.
   - Я с Иваном, пожалуй. Ему там помощь может понадобиться. А я могу и показать, как лесом дорогу срезать.
   - Хорошо. Верхом ездить умеешь?
   - Да ни к чему это. Я пешим не отстану. А местами и тебе в поводу лошадь везти придется.
   - Ты как будто знаешь, куда они едут?
   - До переправы они точно никуда не денутся, - заверил Никита.
   У ворот монастыря они расстались, и Матвей поскакал в город.
   Всю дорогу до хором воеводы он размышлял, что сказать, и решил все-таки держаться линии, что сам воевода к отъезду мастера не причастен.
   Воевода костромской жил зажиточно. Неудивительно: и царь у него на богомолье порой останавливался, и город был торговый, многолюдный. В сенях толпились просители, ходоки, челобитчики, жалобщики - но Матвей даже не взглянул на них, решительно войдя в горницу.
   - Тебе чего? - поднял на него взгляд Щербатый
   - Я из Москвы, Матвей Васильевич Темкин, - быстро назвался молодой боярин. - Нам нужна твоя помощь.
   Василий Петрович Щербатый, в возрасте уже мужчина, седоватый, дородный - видно было, что знал себе цену, - с удивлением поглядел на вошедшего.
   - И в чем тебе помощь моя потребовалась?
   - Из обители Святой Троицы похитили золотых дел мастера, - сообщил Матвей.
   - Так все-таки и его вывезли?! - вскричал Щербатый неожиданно резко. - Вот ведь... А эти олухи вчера весь день гонялись по лесу... Так кто его вывез?
   - Не знаю. За ними товарищ мой поскакал, ему помощь нужна.
   - Дам, конечно. Десятерых, что вчера разбойников по лесу выискивали, и забирай. Пусть отрабатывают.
   - Разбойников?
   - Да, - охотно объяснил воевода. - Тут вот что приключилось: явился ко мне купец и сообщил, что хотят из монастыря вывезти мастера, что дорогую застежку сделал.
   - Застежку? - не удержался Матвей.
   - О ней потом, - махнул рукой воевода. - Я сам недавно про то узнал. Про мастера этого. Его уж очень игумен привечал. И вот, якобы, объявились разбойники, что хотят мастера увезти, да и отправить прямиком в Ливонию, а оттуда в Неметчину, где такие мастера очень ценятся.
   - Что ж он - вещь какая, чтобы его вывозить? Он, небось, сам, своей охотой поехал?
   - Про то разговор отдельный, - вновь осадил Матвея воевода. - Я, как узнал про мастера, думал его в Москву отправить, такие искусники самому царю служить должны! А тут оказалось, что разбойник один, сын охотника, что у этого мастера золотую застежку спер, самого мастера сговорился немцам продать, наобещав искуснику золотые горы. И вот давеча вроде как у монастыря объявились люди, что собирались мастера увезти, я и послал стрельцов. Они по лесу за разбойниками весь день гонялись, никого не нашли - а те, стало быть, под утро обратно явились и все-таки своего добились! Ну, давай, живо на коней, я распоряжусь!
   Матвей летел обратно в сопровождении десятка стрельцов. Дорога разбрызгивалась по сторонам комьями грязи; редкие путники сторонились от грозного топота. Порой ему становилось неудержимо смешно, когда он вспоминал, за кем гонялись те, кто сейчас послушно скакал за ним следом; но потом он начинал думать о Хилкове, который вполне был способен ввязаться в безнадежную драку, если только выяснит, что там да как.
   Матвей уже не сомневался, кого именно застанет на переправе, куда так гнал своего коня.
   А там, недалеко от лодок, куда собирались грузить товар с возов, ходил меж тюками и свертками Иван, настойчиво и нарочито медленно проверяя каждый мешок. А рядом с ним, едва скрывая нетерпение, вышагивал купец Василий Тарасов.
   Когда появились стрельцы, купец глянул в их сторону злобным взглядом и безнадежно опустился на один из мешков.
   - Ну, Прокоп, мы, конечно, тебя неволить не можем, - Хилков остановился подле мастера, угрюмо стоящего на берегу. - Ты человек свободный и решать тебе, да только искусство твое твоей земле еще пригодиться может.
   - Уж пригодилось, - едва сдерживая слезы, мастер отвернулся, посмотрел на серую реку. - Сам я всю жизнь бобылем мыкался, человека из-за моего подарка в острог посадили. Чего еще ждать? Хоть на мир посмотрю перед смертью.
   - Как бы не пожалел потом, - покачал головой Хилков.
   - Лучше сделать и пожалеть - чем не сделать и сожалеть, - сказал Прокоп упрямо.
   - Может быть. Только можно сделать такое, что и пожалеть-то не успеешь...
   - Ты, боярин, скажи, мы ехать можем? - Тарасов встал.
   Хилков ткнул ему в грудь.
   - Прямо спрошу - где застежка?
   - Да не видел я никакой застежки! О чем ты речь ведешь?
   - Мастер, опиши, какую застежку он к немцам везет, дабы начать новую жизнь в их краях? - повернулся Хилков к Остроглазу. Тот хотел ответить - а потом указал на кошель на поясе купца.
   - Там она у него.
   - Поломаешь ведь. Небось с гривнами, корабленниками да рублями вместе положил?
   Невольно Тарасов опустил руку на кошель, прикрывая от любителей чужого добра, но тут же к Хилкову подтянулись стрельцы по знаку Матвея, и купец дрожащими пальцами развязал кошель и вытащил небольшую тряпицу.
   К сожалению, день был пасмурный, и не заиграло солнце лучами в золотых извивах, но и в бледном отблеске дня видно было, что в руках у них настоящее сокровище. Стрельцы и те подтянулись поближе.
   На золотом, словно бы лепестками выложенном узорчатом основании располагалось удивительное переплетение тонких золотых проволок. Они образовывали узоры, словно бы вложенные один в другой, и за живой изгородью первого плетения вставали образы таящихся дворцов, кораблей, невиданных зверей, скрывающихся в едва заметных золотых утолщениях. Как будто и правда всю жизнь свою вложил в это творение золотых дел мастер.
   - Ну, вот, - довольный Хилков спрятал застежку обратно в тряпицу, и чудо исчезло. - Вернем вещь ее хозяину. А ты, мастер, решай. Поедешь ли дальше, или с нами на Москву.
   - Ты что же, заберешь застежку, а я с чем останусь? За нее ведь деньги немалые уплочены! - возмутился купец.
   - Зачем же ты покупал краденое? - усмехнулся Хилков. - Знал ведь, что вещь законно у отца Никиты! Знал и как она ему досталась. Ты ведь давно и с мастером дела ведешь, и воеводу не случайно на Потапа навел. Наговорил тому на Потапа, да и выкупил у воеводы задешево, пообещав продать немцам задорого и с ним поделиться. Да только воевода сам захотел перед царем отличиться, а ты уж с иноземцами сговорился насчет мастера. Вот и пришлось на нас всякую напраслину наводить, разбойниками выставлять, на сына Потапа наговаривать. Но мы люди отходчивые, и, следуя заветам настоятеля, думаем о земле своей и о душе своей, а не о суетных обидах. Потому застежку я изымаю, а ты можешь ехать, куда вздумается.
   - Так, значит, мастера не разбойники забрали, а этот? - спросил десятный стрельцов, указывая на купца. - Нам тогда его надо к воеводе доставить.
   - Не бойтесь, воевода на вас в обиде не будет, - заверил Хилков. - Так что решил, мастер?
   - Так ведь я и Москвы-то не видел, - произнес тот задумчиво. - Верно вы говорите, может, и здесь я еще пригожусь?
   - Тогда едем. Нам еще царю отчет давать!
   И они торопливо расселись на коней, не глядя, как в отчаянии Тарасов швырнул шапку на берег и уселся прямо на землю, закрыв лицо руками.
   - Как ты обо всем догадался? - спросил Матвей, когда ехали они в обратный путь.
   - А кроме Тарасова, никто не знал ни что мы из Москвы, ни что мы с Никитой в лес собираемся, - ответил тот. - А уж ежели вспомнить, как он сам иноземцев любит, остальное восстановить нетрудно.
   - А что с воеводой и его делами с иноземцами?
   - Так ведь он нам помог? Помог. А опять же вспомним слова настоятеля - следует помнить о сути, а не о мелких обидах. Ты, Никита, готов простить воеводу, коли он батюшку твоего отпустит, а мы тебе твою драгоценность вернем?
   - Отчего ж не простить, коли все благополучно закончится? - пожал плечами молодой охотник, шагающий возле стремени боярина.
   - А коли еще кто донесет на дела воеводы - ну, явимся по новой и будем разбираться.
   - Вот так и выходит, что нет правил на все случаи жизни, - покачал головой Матвей. - И прав ты оказываешься - не всегда по заветам прадедов праведно жить возможно. Даже коли грызутся бояре меж собой - что тут хорошего может быть? Ан нет, и в том можно усмотреть мудрость Божию...
   - Ну, в том, что иные бояре меж собой грызутся, вреда особого нет, - усмехнулся Хилков. - Напротив, государству от того только польза может быть. Что не сделает один - тут же схватит второй, чтобы обойти соперника. Главное, чтобы не загрызли насмерть и не съели.
   Воевода принял их с распростертыми объятиями.
   - Ну, слава Богу! Вы, я смотрю, и этого разбойника схватили?
   - Только это, Василий Петрович, не разбойник, - возразил Хилков. - Сам государь подтверждает, что дарил ему эту вещь, и просит вернуть ее ему в целости и сохранности.
   - Государю вернуть? - уточнил воевода
   - Нет, законному владельцу. Но поскольку владеть таким сокровищем простому человеку опасно, просит он выкупить у него застежку и привезти царю. Сколько тебе, Василий Петрович, купец Тарасов обещал за нее заплатить? Вот столько и просит тебя царь вернуть Потапу Игнатьеву, и прибавить от себя за неправедное его содержание в остроге.
   Видя, что воевода собирается что-то возразить, Хилков заметил как мог небрежнее:
   - Мы же, со своей стороны, обещаем, что царь не узнает ничего об иноземных купцах и о том, какие у тебя дела с ними были.
   Щербатый менялся в лице, но видно было, что боярин был искусным царедворцем.
   - Волю государя я выполню с большим удовольствием. Прошу от меня государю передать заверения, что изо всех сил я на службе его старался о его достоянии заботиться.
   - Непременно передадим, как и то, что мастера ты намеревался ему направить.
   Потап, ссутулившийся и исхудавший, с трудом вышел на свет, поддерживаемый сыном.
   - Вот, это вам от воеводы, - передал им Хилков мешочек с серебром. - Взамен застежки. Думаю, ты не будешь в обиде.
   - Память у меня была в ней, - пробормотал старший охотник. - Да что ж! Память со мной и останется. А ее забирайте - все одно от нее одни неприятности. Зато хоть свадьбу сыну справим честь по чести.
   Они уехали, торопясь до дождей, когда дороги станут непролазными. Но на следующий день опять выглянуло солнце, заиграв на куполах собора обители, пробежав бликами по реке и осветив уходящим светом пустеющий лес.
   Хилков не удержался, вытащил вновь хранимую на груди драгоценность, чтобы полюбоваться, как заиграет на вкрапленных самоцветах солнечный свет.
   - Да, мастер, таких, как ты, еще поискать, - признал Иван. - Но видишь как: все сошлось удачно.
   - Бывает, - признал тот. - Но это мне люди на сей раз хорошие попались. Побольше бы таких, как вы!
   - Не перехваливай, - отмахнулся Иван. - Мы люди обычные, православные. Молодые просто еще.
   И он, спрятав обратно за пазуху застежку от плаща, погнал коня вперед.
  
  

Наказ Четвертый. Пожар.
  
  

Глава 1. Ополье.

  
   Хилков оказался прав: вскоре пришлось Матвею разбирать и самое обычное дело, причем, в одиночестве. Правда, потом выяснилось, что оно тоже не совсем обычное, как казалось поначалу; но начиналось все очень обыденно.
   Пока не начались дожди, и дороги были еще проходимы, Иван отпросился у Шеина съездить к отцу в имение. Матвей тоже собрался наведаться к своим, но Михаил Борисович заявил, что обоих помощников сразу не отпустит. Потому Хилков уехал, а Матвей остался - вместе с еще троими дьяками разбирать челобитные и накладывать на них решения главы приказа.
   Не сказать, что Филарет был очень доволен их минувшим делом, но и гнева тоже не выказал. Застежка вернулась царю, Иван написал пространную отписку, что да как там было, мастера приняли на царский двор, где поручили обучать молодых учеников, и как-то вскоре дело забылось, хотя Матвей чувствовал какую-то неудовлетворенность. Когда потянули дожди, Шеин позвал молодого боярина и рассказал, что Филарет все-таки по-тихому расспрашивал, что да как, и вроде бы выказал милость, но с царскими особами, да с особами, приближенными к царю, никогда не угадаешь, что они про себя думают.
   Зима никак не хотела наступать, выпавший снег тут же таял, и морозы, с утра сковывавшие землю, к полудню отступали, возвращая дороги в непролазную грязь. Хилков все не ехал - видно, ждал, когда установится путь.
   Матвей заскучал. Он честно ходил на службы в ближайшую церковь, и было то единственной отрадой - но даже ближняя к хоромам Хилкова церковь была полупустой. В эту пору - от Покрова до Юрьева дня - все бояре и дворяне разъезжались по своим имениям - играть свадьбы, собирать оброк и решать хозяйственные дела. Город пустел. Даже дворовая девка Шеина, что порой строила ему глазки, уехала в имение Шеина вместе с его семьей, и Матвей оказался лишен и этого развлечения.
   Погода стояла не та, чтобы ходить на прогулки С тоски Матвей почти целыми днями просиживал в приказе, помогая дьякам разбирать челобитные - какие не требовали решения Шеина, в каких надо было разбираться, а какие следовало отнести боярину на подпись. Дьяки при молодом боярине особо не разговаривали, больше перемигивались, норовя все время куда-нибудь сбежать и оставить Матвея одного с бумагами.
   И вот, сидя так допоздна, он однажды был пойман Шеиным, вошедшим в горницу со свернутой грамотой в руке.
   - Это что такое? - строго спросил он, показывая Матвею грамоту.
   Тот взял, развернул, быстро пробежал глазами.
   - Так тут, вроде, все ясно. Селяне жалуются, что с них хозяин требует недоимки за все время Лихолетья, а по царскому указу они от тех долгов освобождены.
   - Тебе, может, и все ясно, а мне вот нет, - Шеин подсел к столу с другой стороны. - Дело в том, что с отцом его, Алексеем Романовичем Плещеевым, мы еще на Самозванца вместе ходили. И сына я знаю, хоть и не так хорошо, как отца. Не такой он человек, чтобы лишку требовать. Он в Смоленске со мной служил, а имение их - неподалеку от владений князя Пожарского, и он был одним из первых, что Совет поддержал и к Пожарскому вступил. В общем, человек христолюбивый, правильный, и коли на него его мужики жалуются - я бы десять раз подумал, прежде чем ход челобитной давал. Так что к тебе моя личная просьба: коли будет завтра хорошая погода, езжай до Владимира, где у Плещеевых вотчина, да к Григорию Алексеевичу загляни. И попробуй узнать, кто челобитную написал, да почему написал.
   - И что делать, коли выяснится, что тут правда написана?
   - Не может того быть, но коли случится такое - значит, дела у Григория Алексеевича совсем плохи. Тогда непременно мне отпиши. Не мне тебя учить, но не наломай дров!
   Матвей посмотрел на темнеющее окно, на грамоту в своей руке и кивнул. В конце концов, Иван был прав: надо же было когда-нибудь начинать разбирать и обычные дела.
   С утра и впрямь выглянуло солнце, осветив пустую землю и облетевшие леса. Матвей вывел коня и не спеша двинулся по Владимирскому шляху на восток, навстречу солнцу.
   Хороший гонец одолевал расстояние до Владимира за один-два дня. Возок по тряской дороге ехал неторопливо - дня четыре. Матвей, пережидая частые дожди на постоялых дворах, добирался почти неделю, да под конец пути ухитрился еще и заблудиться, свернув на развилке не на ту дорогу. Вечером опять полил дождь, вымочив Матвея насквозь, несмотря на плащ, он продрог, промок, заблудился, и подъехал к имению Плещеевых с севера, глубоко впотьмах.
   Само расположение боярской усадьбы подтверждало правоту Шеина. Она стояла не на отшибе - а прямо посреди деревни, служа при набеге лихих людей или пожаре укрытием для ее жителей. К усадьбе впритык выстроена была и небольшая деревянная церковь, служившая, как видно, и надворной боярской - и общинной.
   Понимая, что явиться среди ночи к боярину, чьими делами он собирался заниматься, не слишком хорошо, Матвей постучал в крайний дом, попросившись на ночлег.
   Открыла ему хозяйка, женщина лет тридцати с небольшим, с суровым властным лицом. Оглядев молодого боярина, спросила без особого почтения:
   - Чего тебе, добрый человек?
   - Да вот мне бы переночевать, - внезапно почувствовав робость, попросил Матвей. - Я заплачу.
   - Ступай, коли не побрезгуешь нашим житьем, - кивнула ему хозяйка. - Коня под навесом привяжи, авось, не замерзнет.
   В избе было довольно чисто, хотя и тесно. Судя по всему, глава семьи давно уж отошел к Господу, и всем заправляла вдова. По лавкам спали трое детей, младшему было лет шесть, старшему - лет десять.
   - Ложись на печи, - предложила хозяйка.
   - Благодарствую, - отказался Матвей, - да я и на лавке устроюсь.
   Он снял мокрую одежду, разложив ее у теплой стены печи, а сам накрылся плащом и свернулся на лавке, усталый, промокший и голодный.
   К утру он, впрочем, пожалел о своем решении, поскольку за ночь изба остыла и тепло хранила только печь. Одежда Матвея почти высохла, и он с удовольствием натянул теплые вещи на себя.
   Дети уже давно выскочили на улицу - умываться, кормить скотину, - хозяйка что-то стряпала у печи.
   - Утречать будешь? - спросила она все так же не слишком любезно.
   Матвей молча кивнул и пошел умываться в рукомойнике.
   Завтрак состоял из краюхи ржаного хлеба и крынки молока.
   С наслаждением потягивая молоко, Матвей осторожно спросил:
   - А что ваш хозяин, не обижает?
   - Да нет, - махнула хозяйка рушником, закидывая его на плечо, - благодаря ему в минувшее разорение-то и выжили. А как муж мой помер пять лет назад, так и помощь какую-никакую оказывал.
   - А, говорят, недоимки дерет?
   - С нас, слава Богу, нет, нас он от всех поборов со смерти мужа освободил. Говорит, пока дети не подрастут.
   - Не осерчаешь, хозяйка, коли я у тебя на пару дней задержусь?
   - Живи, пока не надоест, - она забрала у него из-под носа пустую кружку и ушла к корыту мыть посуду.
   Матвей еще раз оглядел жилище, без сожаления оставил хозяйке за постой полтину и вышел.
   На околице села слышался шум.
   Село примыкало одной стороной к берегу небольшого озера, а с другой стороны шли поля, засеянные озимыми, и по границе их окружал лес. Тут начиналось знаменитое Ополье - малый кусок плодородной земли в окружении лесов, тот, что кормил в древности все Залесье. Боярские и дворянские владения тут были нарезаны часто: всякий, владеющий даже сотнями четвертей земли в северных краях, все-таки стремился получить клок земли и тут.
   И вот на околице, смотрящей в сторону поля, шла какая-то склока. Матвей, подумав, направился в сторону шума.
   По черной земле бегал взад-вперед невысокий управляющий в плотном тулупе. Рядом с ним с мрачным видом ходил с веревкой один из мужиков. А еще десяток мужиков стояло вокруг: те, что постарше, с усмешкой наблюдали за действиями управляющего, а помладше уже открыто шумели и возмущались.
   - Что за шум? - негромко спросил Матвей у ближайшего мужика, с задумчивым видом опирающегося на лопату.
   - Да вот, - мужик обернулся, узрел боярина и несколько оробел. - Управляющий землю межует.
   - Вроде бы по весне обычно межеванием занимаются? - удивился Матвей.
   - Так мы по весне уже межевались, - отозвался мужик. - Но теперь управляющий утверждает, что лишку нам отмерил от хозяйской земли, и на том основании оброк требует больше.
   - А вы что?
   - А мы предложили ему перемерить. Вот он с веревкой и бегает, и никак у него больше десяти четвертей не выходит, - мужик не удержался и усмехнулся. - Он уж и так мерил, и сяк, и вдоль, и поперек. А все одно десять четвертей, как было в прошлом году.
   Разойдясь в разные стороны и натянув веревку с узлами, что использовалась для обмеров, управляющий и его не совсем добровольный помощник вяло переругивались.
   - Да не тяни ты так! - кричал управляющий. - Вишь, совсем гнилая веревка. Порвешь еще часом.
   - Как же не тянуть? - отвечал через все поле помощник. - Всегда, когда поле размечали, внатяг веревку клали, и по весне внатяг - а сейчас не тяни?
   - Вот что, братцы! - прервал их разговор мужик, стоявший рядом с Матвеем. - Кончайте дурью маяться. Все одно ничего ты, Феофан, не намеряешь. Не будем мы лишку платить, вот и все.
   - Да подождите! - пока помощник сматывал веревку, управляющий Феофан подбежал к мужику с лопатой. - Как же так? Что я хозяину скажу? Что мужики бунт учиняют?
   - Ой, ну какой бунт? - лениво отмахнулся тот. - Был уговор. Уговор мы выполняем. А что ты хозяина обворовываешь - так это твое дело, и мы твое воровство покрывать не будем.
   - Да ты что ж говоришь? - Феофан вдруг заметил стоящего рядом Матвея. - Ты что ж меня перед гостями позоришь?
   - Брань на вороту не виснет, - отозвался мужик. - А ты себя сейчас сам больше опозорил, пока с веревкой бегал.
   - Ты, стало быть, управляющий Григория Алексеевича? - вступил в разговор, наконец, Матвей.
   - Да, а ты кто, мил человек? - Феофан явно хотел сперва ответить грубо, но разглядел по одежде боярина и сдержался.
   Матвей, который вдруг, как ему показалось, все понял - кто на самом деле обирает селян и на кого челобитная-то и направлена - чуть было не вывалил все это Феофану, но вовремя вспомнил наказ Шеина "не наломать дров" и смолчал.
   - Знакомый хозяина вашего, - соврал первое, что пришло на ум. - Матвей Васильевич Темкин; может, слышал?
   Феофан пристально его оглядел с ног до головы и хотел что-то ответить, но тут ударил колокол церкви - небольшого деревянного храма, шатром поднимающегося над селением возле леса.
   - В церковь пора, - произнес мужик, стоявший рядом. - Кончай, Феофан, свои замеры. Тоже мне - нашел время. Говоришь, что о хозяине заботишься - а сам его ни в грош не ставишь.
   Мужики тонкой цепочкой потянулись в церковь, и управляющий, поклонившись Матвею - хоть и глубоко, а излишне дерзко, явно изгаляясь, - тоже отправился за ними.
   Решив подождать, Матвей вернулся к дому, где остановился.
   На дворе трое мальчишек - детей хозяйки - состязались, кто лучше выжмет белье, принесенное матерью с озера в большой плетеной корзине. Больше всех шумел и доказывал, что он сильнее всех, самый младший, шести лет отроду; старшие братья не уступали, так что мать, видя, что творится с ее бельем, наверное, сильно бы пожалела о том, что доверила им такое дело; к счастью, она этого не видела.
   - Мать дома? - спросил Матвей, обращаясь к старшему.
   - В церковь пошла, - отозвался тот, пристально разглядывая незнакомого человека - видели они его лишь мельком, с утра.
   - В церковь? - удивился Матвей, вспомнив управляющего. - Сегодня же не воскресенье.
   - Они там хоронят кого-то, - объяснил мальчишка.
   Становилась понятной торопливость и мужиков, и управляющего, с какой они закончили работу. Смерть одного члена такой небольшой общины всегда касалась всех. Без ясных пока замыслов, что он собирается делать, Матвей тоже направился к церкви.
   Но на поминки мог прийти любой, хоть родня, хоть прохожий. Удивительно, что всю жизнь человека сопровождает смерть - но он никак не может привыкнуть к ней. И смерть даже незнакомого ему человека почему-то Матвея зацепила.
   Он с трудом заставил себя войти в церковь, но прежде чем войти, долго крестился на пороге; ему казалось, чем больше крестных знамений он на себя наложит, тем проще будет войти на отпевание. Наконец, решился и шагнул внутрь.
   Внутри было темно, только перед иконостасом горело несколько свечей. Народ жался вдоль стен, а всю середину занимал гроб, вокруг которого ходил священник с кадилом и заунывно читал заупокойные молитвы. На вновь вошедшего никто не обратил ни малейшего внимания.
   Матвей еще несколько раз усиленно перекрестился и отошел к стене. Вокруг стояли селяне, но возле самого гроба, у головы покойного, Матвей с удивлением увидел людей явно боярского рода: один, уже в возрасте, чуть младше Шеина, боярин, его жена и, видимо, их дочь - в темном платке, скрывавшем ее волосы и оставлявшем только белеющее пятно лица. Как видно, хоронили кого-то не простого.
   - Молитесь о душе его, - наконец, провозгласил священник. - Бог милостив; страдания этого мира для покойного уже завершились, а душа его во власти Господа.
   Люди потянулись прощаться, и Матвей незаметно выскользнул наружу.
   Вскоре народ стал расходиться.
   - Ты на кладбище не пойдешь? - спрашивал кто-то.
   - Нет, там и без меня народу будет много. А вот вечером всех на поминки звали, и дворовых, и селян; туда пойду непременно.
   - Кого хоронят? - подошел к ним Матвей, сняв шапку и крестясь на церковный крест.
   - Так младший брат хозяина, третьего дня с коня упал да и шею сломал, - с охотой сообщили один из мужиков. - О покойных вроде как грешно плохое говорить, но правду сказать, братец-то так себе человек был, не чета нашему хозяину.
   - Да, кутить любил, - признал второй. - А напьется, так ни одной бабы не пропустит, чтобы не приставать, и ни одного мужика, чтобы морду не набить.
   - Однако ж, - возразил первый, - и сам он по пьяни в морду получал, и надо отдать ему должное, никогда суда и правежа не требовал.
   - Так понимал, наверное, что старший брат не на его сторону станет, потому и не требовал, - рассудительно заметил второй.
   - Значит, говорите, на поминки всех звали? - уточнил Матвей.
   - Всех, всех, так что и ты заходи, боярин, коли пожелаешь.
   Хозяйка была уже дома, когда Матвей вернулся, и у нее сидела соседка.
   - Да у тебя гость! - соседка поднялась, окидывая Матвея шаловливым взглядом и набрасывая на волосы платок, лежавший на плечах.
   - Постоялец, - отозвалась хозяйка без охоты. - Вчера вечером приехал, да уж ночь, почитай, была. Промок, устал, измаялся, вот и пустила.
   - Ну, постоялец-то ничего, уже не уставший, - соседка - молодая женщина, но старше Матвея лет на десять, - вновь скользнула по нему взглядом. - Так я пойду, не буду вам мешать. Ты вечером на поминки пойдешь?
   - Не пойду. Своих дел хватает.
   После ее ухода хозяйка в сердцах плюнула ей в след.
   - Вот ведь теперь всем растреплет, что у меня молодой парень остановился.
   - Не переживай, - Матвей чувствовал себя неловко. - Может, я сегодня и съеду.
   - Да живи, чего уж теперь, - махнула она рукой. - Всем болтать не запретишь. А уж верить али нет тому, что говорят - это дело того, кто слушает, а не того, кто болтает.
   - А что не хочешь на поминки идти? - уточнил Матвей.
   - Да не помяну я добром покойного. Усоп он, и слава Богу, скажу. Он ведь и ко мне, зараза такая, приставал пару лет назад, все говорил - тяжко мне без мужика.
   - А коли так его не любят у вас - верно ли, что сам с коня упал? - Матвей вдруг вспомнил рассказы Хилкова. - Может, помог кто?
   - Ну, про то я не ведаю, - отмахнулась тряпкой хозяйка. - Это ты у тех, кто там был, спрашивай. Хотя, наверное, желали ему, чтобы он шею свернул, многие. Вот оно и получилось так... - она замерла посреди избы с тряпкой в руках, точно забыв, что делала, и уйдя куда-то глубоко в воспоминания.
  
  

Глава 2. Боярин

  
   Как стало смеркаться, к распахнутым воротам имения потянулись ручейки гостей.
   Усадьба слажена была добротно. Справа и слева от ворот высились башенки со светелкой, потом шли крытые переходы, соединявшие башенки с главными хоромами, уступчатыми тремя ярусами вздымавшимися прямо против входа. Вокруг разместились амбары, овины, сенники, где-то позади - судя по раздающемуся ржанию - примыкала к терему конюшня.
   В горнице хозяина собрались, наверное, почти все взрослые жители деревни и почти все родственники, проживавшие на доступном за два дня расстоянии. Родственников расположили на хозяйском конце стола, поставленного в виде буквы П, за короткой ее перекладиной, а многочисленные гости расселись кто как на двух длинных, причем, и мужеского, и женского полу вперемешку, что было обычно для простых селян, но редкостью в боярских покоях, стремившихся соблюдать цареградские обычаи.
   Матвей намеревался усесться на нижнем конце стола, но Феофан его разглядел и с поклонами препроводил к хозяйскому столу.
   - Ты кто будешь? - спросил его хозяин. - Феофан называл тебя, да что-то я твоего имени не упомню.
   - Я от друга твоего, Михаила Борисовича Шеина, - Матвей приложил руку к груди и слегка поклонился. - Матвей Темкин.
   - Что ж он, проведал о моем горе? - удивился Григорий Алексеевич. - Ты ведь выехал, верно, еще до того, как оно приключилось?
   - Нет, Михаил Борисович о том не знал, но вспоминал о службе своей с отцом твоим и наказывал, коли буду в ваших краях, к тебе заглянуть, - Матвей почти не приврал в словах Шеина.
   - Что ж сразу не пришел? Приняли бы с почетом. Зачем ютиться где-то на краю деревни?
   - Поздно давеча приехал, никого будить не хотел. А хозяйка хорошая попалась, - ответил Матвей, чувствуя, что краснеет.
   - Он у вдовы Игнатьевой остановился, - громким шепотом доложил Феофан.
   - Так бедно у нее, - не заметив намеков Феофана, пожал плечами хозяин. - Ну, присаживайся к столу, помянем рано ушедшего брата моего...
   Говорил за столом в основном Григорий Алексеевич. Еще один раз вспомнил ушедшего двоюродный брат их, сидевший по правую руку от хозяина. Покойный не оставил ни жены, ни детей, так что и плакать, кроме двух братьев - родного и двоюродного - о нем было особо некому. Но про угощение гости не забывали.
   - Говорят, в старину считалось неприличным плакать по ушедшему, - вспоминал Григорий Алексеевич. - Да и сейчас священники учат, что горевать не о чем - он уж отмучался, ему позавидовать надо. Но все едино почему-то горько.
   - Это мы о себе скорбим, а не о нем, - заметил сидевший рядом Василий Иванович, двоюродный брат хозяина и покойного. - Нам его не хватать будет.
   - Да, наверное, и себя тоже жалко, - согласился хозяин. - Но где-то и несправедливо это. Человек с таким трудом приходит на свет - и так легко его покидает...
   - Все под Богом ходим, - вздохнул Василий Иванович. - Вот, скажи на милость, какая разница меж тем, кого через два часа повесят - и тем, кто через два часа упадет с коня и сломает шею? Только в том, что один знает, когда его смертный час - а другой нет. А жить им обоим осталось поровну.
   - Хочешь сказать, кого казнят по воле царя и кто помрет по воле божьей - в равном чине пред Богом предстанут? - нахмурился хозяин. - Все ж таки даже царь под Богом ходит, негоже его волю с божьей равнять. Царь судит по людским законам. За что он к казни приговаривает - понять можно. А пути господни неисповедимы - кого хочет, того к себе и призывает. Царь казнит людей негодных - а Бог порой лучших забирает. Так что нет, брат, разница меж тем, кого постигло людское наказание, и кто своей кончины не ведает - велика.
   Он вновь поднялся с чашей.
   - Знаю я, что многие из вас на покойного зуб имели. Не спорьте, - осадил он возмущенный шум с нижних рядов, - о его проделках я знаю побольше вашего, с детства за ним наблюдал. Да, и выпить любил, и подраться, и за девками бегал - все было. Да только с другой стороны вы его не знаете. А как он не раз и не два вместо меня в царское войско ходил - когда я по болести своей не мог явиться? И служил, живота своего не жалея. Беспутный был - правда. Но и широкой души. Не задумываясь, все бы свое отдал - да и отдал все свое, так, что своего ничего не осталось, и жил-то в моем доме, на правах младшей родни... И даже в последний день, когда конь мой заупрямился - мне своего коня уступил. Сам себя считал он хорошим наездником, думал, что справится.... Кто ж знал, что так оно все обернется? Может, я теперь и жизнью своей ему обязан. Так помянем душу его, дабы Бог судил по справедливости, видел бы и его недостойные дела - но и достойные не забывал.
   И Григорий Алексеевич выпил чашу одним махом.
   Гости тоже выпили, помолчали для приличия - а потом снова со всех сторон потянулся гул разговоров.
   - Брат наш усопший, - вновь заговорил Василий Иванович, - жил прямо как в Писании заповедано: не заботьтесь о хлебе насущном и будьте как дети. Вот он и промотал все. Где ж тут воля Божия? Или, скажешь, вел себя брат твой правильно, вот и прибрал его Господь к себе?
   - Знаешь, как еще говорят? - возразил Григорий Алексеевич. - Что всю остальную жизнь мы распутываем то, что по молодости запутали. Кто боле запутал - тому и жизнь длиннее нужна.
   - Так что же, стало быть, и всем так жить следует, как брат наш усопший? - нахмурился Василий Иванович. - Коли ему распутывать ничего не пришлось?
   - Можно и так жить, - усмехнулся хозяин невесело. - Может, и не пришлось ему ничего распутывать - другим придется. Я его кормил, мне и расхлебывать. Коли есть те, кто тебя кормить будут, с тебя и спроса нет. Знаешь, как: один трудится день за днем в поте лица и сыт не бывает - а другой заботы не знает. Да, частенько так и выходит.
   - Ну, что поделать, мир так устроен, - покачал головой Василий Иванович. - Не нам против воли Божией идти.
   - А причем тут Его воля? Волей Божией люди часто прикрывают волю собственную. Не зря Христос фарисеев обличал - они тоже лицемерно на волю Бога ссылались, а сами творили, что пожелают. Коли тебе совесть позволяет соседа объедать - можешь пировать; а разорился сосед - к другому пойдешь. Но дело-то не в нем... Можно трудиться в поте лица, и с трудом себя кормить, а можно еще и с ближним делиться...
   - Что-то я тебя не пойму, - остановил его Василий Иванович. - Так что же, значит, правильно, что один трудится - и голодает, а другой, стало быть, ничего не делает - и жирует?
   - Просто ты не на то смотришь. Даже коли ты возделал поле, посадил зерно - может ростки побить град, может мороз в конце весны погубить посевы, или сгниют они от обильных дождей, или сгорят от засухи. Но коли ты не возделал поле и не посадил зерна - то урожая уж точно не будет. Коли ты пошел на охоту - не всегда вернешься с добычей. Но коли не пошел - добычи точно не будет. В общем, даже коли все правильно сделал - остается молиться да надеяться на милость божию. Но уж коли ничего не сделал - то и молитва не поможет.
   - Ну, и почему же мир устроен так несправедливо, что даже коли все делаешь, как надо - все равно плодов можешь не дождаться?
   - Разве тут несправедливость? А в чем, ты думаешь, главная заповедь Божия? В том, чтобы люди любили друг друга и помогали друг другу! Коли никто ничего не делает да ждут помощи от Бога - как они и помогут ближнему своему? Чем помогут? Не они - Бог их спасать тогда должен. Коли у всех все хорошо - так на что и помогать? А вот ежели сегодня тебе помощь нужна, завтра ему - то так и учатся жить в мире и согласии, сегодня тебе помогут, завтра ты; а коли ты не помог - то и сам помощи можешь не дождаться. В том душа человеческая и воспитывается. Охотиться, детей растить и даже дома строить - и звери могут. Бобры в хатках живут, плотины строят; птицы детей своих учат летать. Но ближнему своему - а порой и дальнему, кого в глаза никогда не видел - коли беда у него, только человек помочь может. Вот и выходит, что мудрость Божия в том великая, что не у всех все плохо и не у всех все хорошо. Но каждый учится и помогать - и принимать помощь.
   - Так ведь не каждый, у кого хорошо, помогать стремится.
   - Да. Иные вон, как в немецких землях, полагают, что ежели у кого все плохо - так тому, стало быть, Бог судил, и должен он мучиться, а помогать ему - нарушать волю Божию; а коли у кого все хорошо - так он избранный Богом, и суждено ему и тут все иметь, и в ином мире. Но, конечно, неправы они. Ибо коли бы Бог захотел - так всех бы наделил всем. Но главное в человеке - его душа, а не то, сколь велико у него поле. А потому и дается одним больше, другим меньше, дабы те, кому дано больше - помогали бы тем, кому дано меньше, а потом, глядишь, и наоборот, тем помогать придется. И как знать? Быть может, и брат мой погиб, чтобы мы могли задуматься о том, для чего живем и кому помогаем...
   Хозяин привлекал к себе неким внутренним благородством, сквозившим в его словах, в его движениях. Он принадлежал к тому ныне вымирающему разряду бояр - более всего их повыбило в Смуту, - о которых князь Дмитрий Иванович (*) говорил "Вы - хозяева земли Русской", те, кто и в самом деле считал себя оплотом жизни, отвечал за все, что творилось на его земле; к таким обращался и Сильвестр (*), наставляя, как в хозяйстве все должно быть налажено и какую ответственность перед Богом несет глава дома. Мог, конечно, и поучить плетьми сильно непослушных, но все ссоры и споры старался разбирать по справедливости.
   Род Плещеевых был известен с давних пор, восходя к Федору Бяконту, боярину прадеда Дмитрия Ивановича, Данилы Александровича, первого московского князя. Из его рода происходил и митрополит Алексий, с кем московские князья связывали свое возвышение. Но с тех времен род размножился и расселился, и можно было среди его представителей найти и крайне богатых - и крайне бедных, и людей весьма благородных, блюдущих честь своего рода - и людей опустившихся, готовых на самые разные дела, чтобы поправить свое состояние. В Смуту представители этого рода воевали и за Самозванца, и за Шуйского, а некоторые успели побывать на всех сторонах. Но Григорий Алексеевич принадлежал к той ветке, что о чести своей всегда заботилась.
   Брат его двоюродный, Василий Иванович Плещеев, таких теплых чувств не вызывал; впрочем, он и представлялся Матвею каким-то более скрытным, или, напротив, более обыкновенным. Рассуждал он так, как судило девять из десяти известных Матвею бояр; то ссылался на волю Божию, то начинал рассуждать о своих выгодах и корысти.
   - Что ни говори, а брат твой вовремя умер, не успел, кроме своего имения, еще и твое по ветру пустить, - говорил он, качая головой. - Он ведь, ты думаешь, из любви к тебе заместо тебя в походы ходил? Нравилось ему у царского двора в близости обитать, нарядами щеголяя. А жизнь близ царя дорого стоит. Вот его мужики и разорялись, когда он их поборами обирал, да и разбегались кто куда.
   - Ну, бежали они прежде всего ко мне, - усмехнулся Григорий Алексеевич. - Так что я тогда Митьке благодарен быть должен.
   - А принимать чужих беглых холопов - добро ли? - прищурился Василий Иванович.
   - Так они не от хорошей жизни бежали! - возразил хозяин.
   - Что ж, по-твоему, коли украл не от жадности, а от того, что есть нечего - это уж и не воровство вовсе?
   - Воровство оно всегда воровство, конечно, - огладил бороду Григорий Алексеевич. - Но тут вот какое удивительное дело. Как будто бы славы и позора всегда вместе поровну. Вот коли всем хорошо живется - тут блюсти заповеди божии, да слово свое держать вроде бы заслуги особой нет. А вот нарушить - позору не оберешься. И в самые голодные годы найдутся такие, что скорее от голода умрут, а на татьбу не пойдут. Но чем труднее живется - тем меньше таких, кто удержат себя от соблазна. Но тем больше почета таким - однако ж тем, кто себя не сдержал, меньше позора. А потому осуждать тех, кто бежал от негодного хозяина, да семью свою спасал - я не буду. Тут явно вина все ж таки брата моего, а не его холопов.
   Матвей внимательно вслушивался в его разговор с двоюродным братом, но то и дело ловил взгляды с другого края - по левую руку от хозяина и хозяйки сидела их дочь, девица лет шестнадцати(*). На ней уже не было темного платка, закрывавшего ее в церкви почти до глаз, но наряд ее все равно был строгим. Замечая ее взгляды, Матвей почему-то начинал неудержимо краснеть, но когда сам пытался посмотреть в ту сторону - девица тут же отворачивалась, хотя по поднимающейся по ее лицу краске можно было догадаться, что и она заметила, что он на нее смотрит. Матвей стал приглядываться более скрытно, и сумел рассмотреть круглые нежные щечки, большие голубые глаза и русые волосы в тугой косе. Он так увлекся, что даже не заметил, когда к нему обратился Григорий Алексеевич.
   - Давно ли ты, Матвей Васильевич, у Шеина служишь?
   - Что? - Матвей поспешно отвел глаза от хозяевой дочки в тарелку, потом взглянул на самого хозяина. - Нет, меньше года.
   - И как тебе служба?
   - Да ничего, - пожал плечами Матвей. Хвалиться успехами не хотелось, но и прибедняться, рассказывая, как он мало успел сделать, тоже ему казалось недостойным.
   - Тоже, небось, о службе воинской помышляешь, а не приказной? - вмешался Василий Иванович. - В поле разгуляться, татарам да ляхам показать, где раки зимуют?
   Матвей усмехнулся, вспомнив их разговор с князем Волынским. Пожалуй, да - скакать впереди дружины своей было бы почетнее, нежели челобитные в приказе разбирать.
   - Да ведь службу везде служить надо, - ответил вслух. - И нельзя каждый год войну воевать. Люду и военному, и мирному передышка нужна.
   - Верно рассуждаешь, - похвалил хозяин.
   Сидели долго, и только глубокой ночью гости начали расходиться. Василий Иванович ушел спать в отведенные ему покои. Собрался идти и Матвей, но Григорий Алексеевич удержал его.
   - Так все-таки, - боярин в упор смотрел на Матвея. - Я ведь знаю, чем нынче Михаил Борисович занимается, так что вряд ли ты просто с поклоном от него приехал. Никак, на меня кто-то из холопов нажаловался?
   Матвей побагровел от усилий не выболтать причину своего приезда, но упорно молчал. Наконец, Григорий Алексеевич пожалел его сам:
   - Ладно, не хочешь говорить - не говори. Но перебирайся ко мне, все лучше, чем у вдовы Игната обитать.
   - Мне там все-таки спокойнее будет, - выдохнул Матвей облегченно.
   - Как знаешь. Но коли не говоришь, зачем пожаловал - и помочь я тебе не смогу.
   - Вот, разве что... - спохватился Матвей, - позволь коня своего на твою конюшню поставить - ночи холодные, а он под навесом.
   - Коня приводи, - разрешил хозяин. - Доброй ночи.
   Поклонившись хозяину, Матвей направился в сени. Перед собой он вдруг разглядел управляющего, бредущего куда-то в нижние клети, и Матвей, разом вспомнив, что он тут делает, последовал за ним.
   Тот спускался вниз, в подклеть, где размещались поварни. Крадучись, Матвей погрузился в темноту лестницы и не заметил стоящего у стены медного корыта, которое с грохотом опрокинулось и съехало вниз по лестнице.
   Матвей замер, боясь дышать. Сейчас он уже клял себя за подобную глупость - в темноте идти за тем, кого он считал главным виновником. Однако все обошлось. Феофан остановился, покачал головой и, подняв корыто, понес его куда-то в складское помещение.
   Не решившись дальше следовать за управляющим, Матвей пошел по лестнице дальше и оказался в поварне раньше него. Тут стояла полутемень, в неверном свете лучины с трудом можно было рассмотреть помещение. Печь, раскаленную от готовки, уже загасили, хотя от нее вовсю шло благодатное тепло.
   - Ты когда посуду моешь, - поучала старая посудомойка молодую помощницу, - не три ее изо всех сил. Видишь, иная и серебром, и золотом покрытая - ты так всю позолоту сотрешь. Ты ее замочи в корыте - после завтрака так до обеда, от обеда до ужина, а с ужина хоть на всю ночь, - а потом пораньше приди, как готовить начинают, и спокойно тряпочкой всю протри, и на ней никаких следов не останется.
   - Да, замочишь так - а ежели жирная была, потом жир с утра вязкий и противный будет! - возражала молодая.
   - А ты жирную прежде того пучком сухой травы оботри, да кипяточком ополосни, - наставляла старшая, одновременно показывая, как это делается. В корыте перед ней виднелся десяток блюд и чаш, видимо, оставшихся от поминок.
   Управляющий возник откуда-то из боковой двери, неожиданно как для Матвея, так и для посудомоек. При его появлении обе женщины замолчали и посмотрели на управляющего с тоской.
   - Матрена! - строго выговорил тот. - Ты почему никогда посуду на место не ставишь?
   - Как же не ставлю? Всегда ставлю, - оправдываясь, заговорила старшая. - Все всегда в лари убираю!
   - Так ты ее всю вперемешку убираешь! А надлежит в один ларь чаши, в другой блюда, отдельно серебро, отдельно лак, отдельно позолоту. А с меня хозяин спросит, где что лежит - я и знать не буду, как ему ответить! Вот только что корыто в проходе нашел - что оно там делало? Все всегда на место надо ставить!
   Наведя, таким образом, порядок, по его мнению, Феофан прошел дальше, а Матвей решил выйти наконец на свет.
   - Вот всегда он так, - обиженно проворчала младшая, обращаясь не столько к старшей, сколько к Матвею. - Придет, поучит жизни... Уж лучше бы обругал да ударил, а то все время себя последней дурой чувствую.
   - Э, не бери в голову, - махнула Матрена полотенцем. - Разные мужики бывают. Этот вот на порядке помешан. А тебе чего, барин? - спросила она так и стоявшего возле двери Матвея.
   - Нет, ничего, - усмехнулся он, скрывая за усмешкой смущение. - Мудро ты говоришь, Матрена. Мужики разные бывают.
   Дело продолжало проясняться. Правда, кто написал челобитную, понять Матвей пока не мог.
   Он вышел в темноту. За воротами у церкви к нему пристал не виденный им ранее нищий - не старый, но в рванье, обросший, так, что лицо скрывалось в бороде почти целиком.
   - Подай, боярин, на пропитание! - запричитал он жалобно.
   Матвей стал шарить в кушаке, где держал деньги, в поисках серебряной копейки.
   - А чего к боярину на двор не пошел? Там, вроде, всех угощали, - удивился он, не прекращая поисков. Нищий внимательно следил за его руками:
   - Так ить гонят меня со двора бояре-то! Все, говорят, нечего тебе побираться, шел бы работать!
   - Так и шел бы, коли силы есть!
   - Да уж куда мне, - грустно махнул рукой нищий. Матвей выловил копейку из кушака:
   - Ну, коли правда на хлеб потратишь, а не пропьешь - тогда держи!
   - Да ты уж дай, а я как-нибудь сам разберусь, что мне с ней делать! - нищий жадно потянулся к серебру. При последних словах Матвей поспешно отдернул руку.
   - Извини - коли на хлеб, то дам. А коли на выпивку в кабаке - так я лучше ее отдам тому, кому она нужнее!
   Нищий жалобно запричитал, опускаясь на землю своими лохмотьями.
   - Вот всегда так. Никто моей тоски понять не может!
   - А что уж, коли на поминки придешь, не напоят тебя? - удивился Матвей.
   - Напоят. Да с утра разбудят и в поле погонят, будто я им должен.
   - А ты не должен?
   - Вот ты послушай мой сказ, боярин, - нищий ловко на собственном заду подполз к Матвею поближе. - Жил да был добрый молодец Митяй - и лицом пригож, и делом хорош, и храбростью не обижен. И был у него верный боевой холоп Ванька, что за Митяем во все походы ходил, спину ему боронил от вражьих стрел, последним делился. Но любил Митяй погулять на широкую ногу. Никогда не жалел на пиры для друзей и знакомых ни серебра, ни золота. Так и прогулял все свое добро, и остался он с одним своим боевым холопом. А когда не осталось у него ни серебра, ни золота - пришли за ним долги его требовать, и никто - кто пил да ел на его пирах - не вступился за него и не помог. Хотели его самого за долги в холопы забрать, да негоже боярину в долговой яме сидеть! Ну, и в последний раз выручил боевой холоп Ванька своего хозяина, за него в чужие холопы пошел за долги хозяйские. А вышел на волю - и нет уж его доброго хозяина... Да вот беда - никакому ремеслу, кроме войны, Ванька не обучен. А и ранен бывал раз сто, и в седле уж сидеть тяжко - да и негде, давно боевые кони проданы-проедены. И из лука, и из пищали стреливал важно - да где тот лук и та пищаль? И где ему пашню пахать?
   - Так ты бы все-таки пошел к Григорию Алексеевичу, - проникнувшись рассказом нищего, еще раз предложил Матвей. - Он ведь и о брате своем позаботился - и слуг его верных не забудет!
   - А вот тут есть еще одна побасенка, да я о ней говорить не хочу. Просто не совсем на волю вышел Ванька - а бежал от нового хозяина. А ныне новый этот хозяин в гостях у брата митькиного обитает. И на глаза ему попадаться мне не с руки.
   - Зачем же ты сюда пришел? - удивился Матвей.
   - Да негоже было бы последний долг своему бывшему хозяину не отдать, - признался Ванька.
   Матвей молча вручил ему копейку и так же молча пошел в сторону дома игнатьевой вдовы. Но то и дело оглядывался на странного нищего, думая, может, все-таки стоило отвести его в клети Плещеева, чтобы его накормили.
   Нищий стоял, подбрасывая на ладони копейку в свете, лившемся из светелки в левом крыле хором, выходящем на церковь, и потом, точно решился на что-то, двинулся во тьму. Матвей отвернулся - и понял, что заблудился.
   Впотьмах, да еще и не глядя под ноги, он, как видно, взял слегка не в ту сторону, и уже добрел до берега озера - а ночлега своего не нашел. По счастью, тут же, возле берега, он нагнал двоих прежде виденных им мужиков - тех, что повествовали ему о покойном после церкви. У них и сейчас шла степенная беседа.
   - Похолодало как, - жаловался первый, ежась и кутаясь в накидку. - Не иначе, снег выпадет.
   - Снег уж нынешней осенью десять раз шел! - возразил второй. - И безо всякого мороза. Как выпадет, так и растает.
   - Нет, тут, чую, будет снегопад, настоящий, добротный...
   - Мужики, подскажите, где тут дом игнатьевой вдовы, - прервал их беседу Матвей.
   - А, боярин, это тебе надо правее взять. Ее ж дом, почитай, с самого краю будет, - спокойно объяснил первый. - А то пошли с нами - мы тут решили еще погулять, когда другой раз доведется!
   - Нет, благодарствую, - отклонил предложение Матвей. - Поутру вставать рано.
   - Как знаешь, - мужики собрались идти дальше, но Матвей внезапно сообразил, что за чаркой мог бы и их еще расспросить.
   - А что, зельем-то запаслись?
   - Обижаешь, - второй мужик распахнул тулуп, показав припрятанный там небольшой жбан.
   - Так это смотря на сколько глоток, - возразил Матвей. - Ладно, пойдемте, я угощаю. Коли что - неужто в селе у вас никто бражку не гонит?
   - Опять обижаешь, - хмыкнул второй.
   - Ну, тогда веди.
  
  

Глава 3. Снегопад

  
   Минувшие годы лихолетья привели к стиранию многих граней, столь строгих в старые годы. И слуги - сильно уменьшившиеся в числе - и бояре - порастерявшие свое богатство - частенько оказывались вместе и в походах, и в кабаках, и в одной заимке, и в крестьянской избе; простой мужик мог спасти боярина, который потом оказывался царем; да и самого царя избирали "всем миром", отчего царь казался многим почти равным и близким. Бояре меж собой, конечно, мерились родом и чинами, но, понимая, как сейчас они от мужиков зависят, спесь свою перед простым людом старались не показывать. Не все, конечно; и постепенно вспоминали старые обычаи и былое высокомерие, - но Плещеевы держали себя со своими людьми просто, и те, видно, тоже не смотрели на бояр как на высших, и в приглашении боярина выпить с ними не видели ничего странного. Тем более что и покойный Дмитрий Алексеевич не раз и не два на такие просьбы откликался.
   Матвей, в свою очередь, тоже не усвоил в своей семье привычки чиниться и рядиться, и отнесся к приглашению совершенно спокойно, тем более что имел тут и свою корысть.
   Мужики собрались в крайней избе, душной и довольно темной, освещенной только несколькими лучинами в поставцах. Тут было человек шесть, считая двух сопровождающих Матвея. На дальнем конце стола Матвей заметил и старосту, виденного им утром, при разметке поля, а рядом с ним, на самом краю лавки, примостился и нищий Ванька. При появлении боярина все несколько напряглись, но вскоре выпитые чарки сняли все разногласия.
   Матвей для приличия пригубливал чашу, поданную ему, но до дна не выпивал, и внимательно прислушивался к разговорам.
   Впрочем, в основном говорили о самом обыденном, лишь иногда поминая покойного и его похождения.
   - А ведь Григорий Алексеевич, видно, брата любил? - спросил Матвей после очередного поминовения.
   - Вишь как оно, - по-свойски обняв Матвея за плечи, стал объяснять сосед по лавке - первый из тех двоих, что привели его сюда. Матвей так и не удосужился узнать их имена. - У боярина-то своих сыновей нету, и, видать, не будет. А потому наследником всей боярской вотчины должен был стать его брат. А он себе шею свернул.
   - И что ж теперь?
   - Да что б теперь ни было... Мы ведь с Митяем покойным были почти своими людьми. В хозяева его себе никто не прочил, но все надеялись, что коли он хозяином станет, то уж с ним мы как-нибудь договоримся. А теперь кто и скажет, кто на смену Григорию Алексеевичу придет?
   - Верно, все достанется тому, кто замуж дочку его возьмет? - предположил Матвей.
   - Ну, не скажи, есть у них еще родня, которая на земли их родовые слетится, ежели, не дай Бог, с хозяином что случится. Он ведь у нас хозяин хороший, редко такого сыщешь. Все уж страшно боялись, как бы он не помер раньше брата. Вот Господь и не попустил... Грех такое говорить, но уж как есть...
   - Да ясно, кому все достанется - Василию Ивановичу, чтоб ему пусто было! - вдруг довольно громко, хотя и заплетающимся языком, заявил нищий. - Уж этот-то с вас три шкуры драть будет. Хозяин крепкий, своей выгоды не упустит, - он сплюнул на пол и резко выпил свою чарку до дна.
   Сидевший подле Матвея мужик посмотрел в свою пустую чарку и обернулся к молодому боярину:
   - Ты, помнится, обещался нас напоить?
   - Держите, - Матвей выложил приготовленную серебряную копейку на стол. - А я уж, не взыщите, пойду просплюсь - с утра еще дел много.
   Как ни странно, дом вдовы он нашел на сей раз довольно быстро, благо, направление ему указали. Стараясь не шуметь, насколько это было возможно после выпитого, прошел к своей лавке и почти тут же уснул.
   Проснулся он поздно, но никак не мог понять, спит или уже нет. В голове шумело - а за узким окошком в стене как будто вообще не было ничего. Пытаясь сообразить, в чем дело, он поднялся, выглянул в окно - и понял, что давешний приятель был прав: начался снегопад.
   Снег шел невероятный, немыслимый, то петлял, то летел снизу вверх, то сыпал хлопьями, заваливая, кажется, все поднебесье. Сугробы поднимались прямо на глазах, росли, достигая уже верха невысоких плетней. Озеро все скрылось в белой пелене, и лес, и поле смешались, вобрав и растворив в себе деревню с людьми, лошадьми, коровами, курами - не осталось ничего, кроме белой пелены.
   Вспомнив, что на улице стоит его конь, Матвей в ужасе бросился на двор. Дверь, как ни странно, легко открылась - ее еще не замело или хозяйка уже успела ее откопать. Однако под навесом коня Матвей не обнаружил.
   Не зная, что подумать, в растерянности стоял под летящими хлопьями снега, когда из пелены перед ним вынырнула хозяйка.
   - Коня своего ищешь? Так его на двор к боярину забрали, - сообщила она. - Сказали, вроде бы, ты давеча просил. А я сказала тебя не будить.
   Матвей мысленно поблагодарил Григория Алексеевича за такую заботу и перевел взгляд на вдову.
   - Который нынче час?
   - Да уж к полудню близится, - отозвалась та.
   - А снег давно идет?
   - Поутру тихо было, а вот едва солнце встало - тут все и началось. Завьюжило так, что и на улицу не выйти.
   Уехать сейчас, даже если бы Матвей хотел этого, все равно было невозможно. Дороги замело, и ему не только до своего коня не добраться, но и за околицу села не выбраться. И долго еще, пока не осядут сугробы и конь перестанет проваливаться в рыхлый снег, придется ему просидеть взаперти. Впрочем, заодно было время и подумать.
   Вернувшись в дом, Матвей прилег на лавку и закрыл глаза. В голове прояснело после мороза и вьюги. Что причиною челобитной был Феофан, он уже не сомневался. Осталось понять, кто же ее все-таки написал. Поскольку все, виденные им, к Плещееву относились дружелюбно, и уж скорее у него бы стали искать управы на Феофана, нежели писать царю. Так что все едино что-то не складывалось.
   Он открыл глаза. За окном ничего не изменилось - сплошная белая пелена, только местами прерываемая серыми струями - там, где снег летел плотнее.
   - Опять дверь завалит. Микитка, тебе откапывать! - услышал он голос хозяйки
   - Пусть Ванька теперь копает, я уже утром разгребал! - отозвался старший ее сын.
   - Он маленький, в снегу утонет! - возразила мать.
   Дверь в избе, как во всех русских домах, была двойной: с улицы она вела в сени и открывалась внутрь - а вторая, из горницы, открывалась наружу, но не напротив первой - а под прямым углом. Так что если заваленную снегом внешнюю дверь открыть, в сени вваливался изрядный сугроб.
   Пока Матвей лежал, размышляя, совместимо ли с боярской честью встать и предложить самому разгрести сугробы, в закрытые глаза ему ударило солнце. Снегопад кончился. Повсюду искрились наметенные белые горы, укрывавшие дома с головой.
   Село сразу стало оживать. Застучали двери, заскрипели лопаты, люди стали выходить на улицу.
   Матвей в сенях отобрал лопату у старшего, Никитки, который безуспешно пытался ее всучить среднему, Ванятке, и молча принялся откапывать дорожку к калитке. Плечи с наслаждением загудели от давно забытого напряжения, Матвей, не обделенный силой, быстро пробивался через сугробы, а оба мальчишки на него с завистью смотрели.
   Завершив создание прохода, Матвей вручил им лопату со словами:
   - Сейчас воину умение копать нужно не меньше, чем умение стрелять!
   - Да ладно! - не поверил Никита.
   - А ты как думал? В минувшее лихолетье наш славный воевода, Михаил Скопин-Шуйский, с помощью острожков, что строили его ратники, очистил всю землю нашу от лихих людей!
   - Чего ж это я тогда о таком не слышал? - уперев руки в боки, с вызовом спросил мальчишка. - Нам про всех отличившихся наш батюшка в церкви рассказывал, за кого молиться, кто спас землю Русскую, а про него не говорил!
   - Так отравили его завистники, - объяснил Матвей. - И опять все по новой пошло...
   Матвею и самому было обидно, что молодой умелый воевода - на месте которого он частенько представлял себя - погиб во цвете лет, и не в бою, а на пиру, непонятно, от чего...
   Мальчишки, то ли убежденные его словами, то ли просто захваченные новой идеей, убежали на другой конец двора строить снежную крепость, а Матвей вышел, наконец, на улицу.
   С островерхих крыш с шумом падали снежные шапки, скользя по крутым скатам. Лишь кое-где в изгибах, в стыках, на коньках еще лежали небольшие белые комья, искрясь под лучами клонящегося к закату солнца. Повсюду на улицах люди махали лопатами, поднимая снежную пыль, торопясь откопать выход из дома до темноты.
   В середине села белым дворцом высилась усадьба Плещеевых. Заиндевевшая, местами засыпанная снегом, она вздымалась к небу тремя башнями, переливаясь как самоцветы. Чуть в стороне от нее деревянная церковь, казавшаяся накануне серой и темной, посветлела и теперь выглядела прямо как место обитания Бога.
   От созерцания красот Матвея отвлекла остановившаяся перед ним девица, которую он давеча видел подле боярышни - видимо, ее горничная. Девица глубоко поклонилась, но видно было, что больше ей хочется хохотать, чем кланяться.
   - Боярышня кланяться велела и просила узнать, не нужно ли боярину еще чего, - сказала заученным голосом. Она растягивала слова, и "боярышня" у нее звучала как-то вроде "барышни". В глазах девицы бегали искорки веселья.
   - Да нет, благодарствую, - Матвей попытался скрыть от самого себя, что внимание молодой боярышни было приятно.
   - Конь твой, боярин, на нашей конюшне стоит, по распоряжению боярышни, - продолжала та докладывать.
   - А я думал, это Григорий Алексеевич распорядился? - удивился Матвей. Горничная кивнула покровительственно:
   - Да, поутру хозяин обмолвился, что, мол, гость хотел коня своего к нам поставить, а Варвара Григорьевна тут же и велела привести.
   - Ну, передавай и от меня поклон Варваре Григорьевне, - Матвей изобразил поклон, отпуская горничную, и та, скрипя валенками по снегу, поспешила обратно.
   Глядя ей вслед, Матвей размышлял, чем обязан такому вниманию. Конечно, хотелось думать, что это он так приглянулся боярышне, но, памятуя заветы Хилкова, Матвей попытался найти в этом какой-нибудь тайный умысел.
   Умысел не находился. Матвей попытался притянуть сюда челобитную, из-за которой он и приехал, но получалась совсем ерунда. Не могла же Варвара Григорьевна жаловаться на собственного отца, что тот обирает своих людей? Это надо быть полной дурой, а чтобы написать челобитную - нужно по крайней мере уметь писать, на что полные дуры не способны.
   Придя к таким умозаключениям, Матвей повеселел, поскольку, видимо, единственное объяснение внимания со стороны боярышни могло быть то, что он ей глянулся. Слепив снежок и запустив им в конек крыши дома напротив, Матвей широкими шагами обежал вокруг забора, утаптывая снег, и, неизвестно чему улыбаясь, вернулся на двор.
   Двое старших парней тут чуть не утопили в снегу младшего брата, за что получили взбучку от матери, и теперь, не глядя друг на друга, сгребали со двора весь снег, собирая его в кучи у внутренней стороны забора.
   - Веселей, братцы! - напутствовал их Матвей. Отобрав у среднего лопату, проделал еще одну тропинку от крыльца до ворот и остановился посреди двора, удовлетворенно созерцая содеянное.
   - Обедать иди! - позвала хозяйка. - Не отбирай работу у этих лодырей!
   - Снега тут на всех хватит! - ответил Матвей, но от обеда не отказался.
   Сидя за столом, с удовольствием уплетал щи из котелка, оставшиеся после трех голодных ртов.
   - Что довольный такой? - спросила хозяйка.
   - Да вот.. Снег выпал. Зима началась, - отозвался Матвей. - А тебя как зовут? А то ведь второй день живу - а имени хозяйки не знаю.
   - Ульяной, - несколько смущенно призналась та, почему-то начав поправлять воротник.
   - Придется мне, Ульяна, задержаться тут у вас, а то сейчас все дороги замело, не проехать - не пройти! - заявил Матвей, но в голосе его не слышалось большой печали по этому поводу.
   - Да живи, сколько хочешь, - пожала та плечами.
   С одной стороны, теперь, когда конь Матвея жил на боярской конюшне, у него появился законный повод его проведать - то есть, побывать в гостях еще раз. Но с другой - почему-то вдруг Матвей ощутил внезапную робость. И было это связано даже не с хозяином, а, скорее, с его дочкой.
   Самое обычное дело - сходить проведать своего коня - вдруг представилось ему невозможным: вдруг хозяева подумают, что он им не доверяет? Но с другой стороны, не пойти - вдруг подумают, что он такой неблагодарный? Даже спасибо не скажет. А пойти - вдруг подумают, что напрашивается в гости? Еще вчера его подобные сомнения не одолевали.
   Промаявшись до темноты, он нашел себе оправдание тем, что сейчас все заняты - снегопад доставил немало хлопот, - и лучше он сходит утром.
   Однако ж, проспав до полудня, он вечером долго не мог уснуть. Маялся на лавке, выходил на морозный воздух, смотрел на иссиня-черное небо, ставшее после недавней пурги поразительно чистым. Звезды усыпали небосвод. Над крышей боярской усадьбы повис перевернутый небесный Ковш, зацепившись ручкой за острый конек. А чуть ниже крупные звезды смешивались с мелкими искрами, летевшими к небу.
   Сперва Матвей удивился - кто и зачем будет жечь костер ночью, да еще на снегу? А потом, почти непроизвольно, уже кинувшись в сторону искр, закричал:
   - Пожар! - даже не успев осознать, что происходит. Пожар - страшнейшее бедствие для деревянных хором; а уж остаться без крова перед зимой - и вовсе смерти подобно...
   И, крикнув, припустил прыжками в сторону разгорающегося пламени.
   Спящие хоромы тоже просыпались.
   Дымило и искрило из левой башенки.
   Толпа полуодетых домашних суетились на дворе.
   - Давай на крышу! - распоряжался Григорий Алексеевич, выскочивший в одной рубашке и накинутом поверх тулупе. - Снегом, снегом искры засыпайте! Коней выводите! Тащите снег от забора! Разбирай сени, пусть горит, лишь бы дальше не пошло! Варя! Варвара где?
   - Так спать пошла, - сонным голосом отозвалась жена.
   - К себе? Это же ее светелка! - Григорий Алексеевич застыл в ужасе.
   Возле дверей появилась горничная Варвары.
   - Ты почему здесь? Где твоя хозяйка? - накинулся на нее отец.
   - А ее разве нет? - искренне удивилась она. - Я думала, она прежде меня выбежала!
   На крыше уже разваливали крытый переход из башенки в терем. Огонь бежал откуда-то снизу, из клетей - тех, что должны были по замыслу хранить добро от огня.
   - Поберегись! - вниз полетело бревно.
   Из обнажившегося проема повалил дым и блеснуло пламя.
   - Там дочь моя! - в ужасе глядя на пламенеющие окна верхней светелки, застыл боярин.
   - Да, может, тут где-то, выбежала? - попыталась утешить его горничная, но под страшным взглядом боярина исчезла в темноте.
   Сквозь открытую дверь башенки жадно полезло пламя. Выход для того, кто еще мог находиться внутри, был отрезан. Но там, где работники разобрали крышу перехода, дымило - но полыхало меньше.
   Матвей неожиданно понял, что делать. На бегу он кинулся в сугроб около изгороди, пригоршнями набрасывая снег на голову и на плечи. Вывалявшись в снегу с ног до головы, прикрыл руками лицо и, вскарабкавшись на крышу, кинулся внутрь горящего проема.
   - Куда? - попытался удержать его один из ломавших переход.
   Навстречу жарко пахнуло пламенем. Изящная лестница, ведущая в верхнюю светелку, уже дымилась, но огонь только начал пробираться по ней. Задержав дыхание, Матвей одним прыжком взбежал наверх и выбил дверь ударом ноги. Изнутри раздался девичий крик.
   - Ты что здесь делаешь? - боярышня испуганно обернула вокруг себя одеяло, встав на кровати.
   - Тебя спасаю, - отозвался Матвей как мог спокойнее.
   Он глянул назад - лестница уже занялась, дым ворвался в комнату следом за ним.
   - Там что - пожар? - ужаснулась Варя.
   - Да.
   Матвей подбежал к окну. Оно было слишком узким. Оставалось только продираться через пламя.
   - Не дыши, - велел он. Отняв у девушки одеяло, набросил его ей на голову, ноги завернул в ее платье, лежавшее у изголовья, и, бережно подхватив на руки возмущенно вырывающийся сверток, ринулся обратно.
   Дым ел глаза, стоило открыть их хоть на мгновение. Почти на ощупь Матвей спускался по лестнице обратно к спасительной прорехе в стене. В лицо дышало жаром, ему казалось, волосы начали дымиться - но он успел вовремя: едва ступил в переход, ведущий из башни, за ним резко, от пола до потолка, взмыла огненная стена.
   - Поберегись!
   Ломавшие переход добрались до башни и теперь обрушивали крышу, чтобы ветром огонь не разносило дальше. Навстречу им изо всех щелей вылезали огненные языки. Двое слуг приняли у Матвея укутанную с головой боярышню, потом помогли выбраться самому.
   Матвей спрыгнул с крыши в сугроб, наметенный в углу между переходом и башней, и кто-то тут же забросал его снегом - одежда на нем начинала дымиться. Потом он протянул руки, и ему передали завернутую боярышню.
   - Жива? - отец в отчаянии подбежал навстречу Матвею.
   - Судя по тому, как брыкается - да, - сообщил сверху один из тех, кому Матвей передавал драгоценный сверток. Сам Матвей говорить не мог - еле дышал, - и только молча протянул укутанную боярышню отцу.
   - Слава Богу!
   Варвару Григорьевну развернули, но она набросила на плечи одеяло и торопливо ушла в целую половину дома, вернув Матвею кафтан.
   - Надо проверить подвалы, - заметил появившийся рядом Феофан. - Через подвал огонь может и в другие части проникнуть.
   - Пойдем, проверим, - с готовностью вызвался Матвей, хотя дышал еще с трудом.
   - Да сиди! - удержал его Григорий Алексеевич. - Ты нынче такое сделал, что я тебе теперь по гроб благодарен буду. А там проверяющие и без тебя найдутся, благо, там опасности никакой.
   - Да и я ничего особого не сделал - огня наверху еще не было, - отмахнулся Матвей.
   - Зато внизу был. Ты бы тоже шел отдыхать, - и боярин покинул Матвея, ибо его присутствие настоятельно требовалось повсюду.
   Сейчас, когда все было позади, Матвей обнаружил, что его трясет мелкая дрожь. Кажется, его тело начало догадываться, что с ним могло быть, оступись он на лестнице или промедли наверху.
   Решив, что теперь и в самом деле справятся без него, он добрел до дома Ульяны и тут же уснул, как убитый.
  
  

Глава 4. Озеро

  
   Утро началось для Матвея со звука щелканья ножниц. Он открыл глаза: у стола сидела Ульяна с его кафтаном в руках.
   - Ты видал, как свой кафтан прожег? - спросила она, отложив ножницы и взявшись за иголку.
   - Так пожар вчера был, - отозвался Матвей, поднимаясь.
   - Про то уж все знают, - усмехнулась она. - И про тебя уж боярин присылал спрашивать. Негоже тебе в гости с дырой на рукаве идти. Я тут залатала, как могла, уж не взыщи, - Ульяна протянула ему кафтан.
   На Матвея повеяло материнской заботой, и потянуло куда-то в детство. Он поспешно встал, принял кафтан, тут же напялив его на себя, и молча поклонился.
   - Давно боярин обо мне спрашивал? - Матвей оглядывал себя, пытаясь понять, можно ли в таком виде предстать перед хозяином и его дочерью. От кафтана отчетливо несло гарью, да и от волос тоже.
   - Почти с рассветом.
   - Тогда надо бы сходить, - оправдывающимся голосом сказал Матвей.
   - Сходи, конечно, - Ульяна понимающе улыбнулась.
   Медленно, словно из сна, вспоминались ему подробности вчерашней ночи. Сегодня он начал вдруг испытывать неловкость: ведь в самом деле, он ночью ворвался в девичью спальню и застал боярышню в одной рубашке. Правда, тогда вовсе ему было не до того, чтобы ее разглядывать, но почему-то сердце сладко замирало, когда он вспоминал, как нес ее, прижимая к груди.
   Потери от пожара в самом деле оказались не так страшны. Правда, хоромы лишились своей правильности и красоты - левая башня теперь торчала уродливым обгорелым остовом с рухнувшей крышей, и между ней и теремом зиял провал, - но больше ничего пожар не затронул. Вовремя разрушив перекрытия, работники Григория Алексеевича остановили огонь, и, прогорев, пожар остановился.
   - А вот и спаситель твой пришел! - приветствовал Матвея хозяин дома. Варя смущенно опустила глаза.
   В горнице сидело все семейство боярина, он сам, его жена и дочь. Мать Варвары при виде Матвея вдруг расчувствовалась, подошла к нему, поцеловала в обе щеки и, прикрыв глаза ладонью, вышла.
   - Да ладно вам, - Матвей тоже смутился.
   - Ну, не красней, как девица, - ободрил его Григорий Алексеевич. - На пожаре что самое страшное? Голову потерять. Я вот ее почти потерял, а ты сохранил. И свою голову сохранил, и дочке жизнь спас.
   - Да она бы и сама, наверное, выбралась!
   - Выбралась бы, коли б эта дура Манька ее не бросила! Ну, вот разгребем первейшие дела - я ей задам!
   - Что уж вы, батюшка, на нее так осерчали? - вступилась за горничную дочь. - Перепугалась она, как "Пожар!" закричали. А я даже и не проснулась - утомилась за день, ни криков не слышу, ни грохота. Только когда Матвей Васильевич дверь мою ломать начал - тут пробудилась, а не соображу ничего.
   Она вновь замолчала, мельком глянув на Матвея, и опустила глаза.
   - Много потеряли? - спросил Матвей, пытаясь увести разговор от себя. - Варвара Григорьевна, наверное, всех нарядов своих лишилась.
   - Да нет, ты знаешь, не так все страшно оказалось. Приданое дочери в главном подвале хранится. А в той башне обычно только Феофан свои вещи держал, вот он-то всего лишился.
   - Феофан? - Матвей вдруг ощутил пробуждающийся охотничий пыл.
   - Да, управляющий наш. Он с нами и живет, копит себе на старость - что-то в сундуки да в подвалы и припрятывает. Я не проверяю, его дело. Но теперь придется ему по новой копить.
   В голове Матвея все запуталось окончательно. Он-то думал, что Феофан был главным злодеем - а выходило, что , напротив, кто-то против него все и учинил?
   - Скажи, а ты Феофана давно знаешь?
   - Да с самого его рождения. Еще отец его у моего отца управляющим служил, а потом Феофан его заменил.
   - И как он служит?
   - Да приворовывает, наверно, как все они, но в меру, ни меня, ни селян не обирает. Дотошный, дело свое хорошо знает, считает и с дробями, и в уме - так, что диву даешься. Нравом, конечно, не ангел - слуги на него частенько жалуются, что, мол, силу большую забрал, порой больше меня с них спрашивает, и ведет себя иной раз чисто как царь, - но кто из нас без греха? А что тебе до него?
   - Да вот странно, что именно его подвал загорелся. Не хранил ли он там чего горючего? - вывернулся Матвей не очень убедительно, но как придумалось.
   - Теперь уж того не проверишь, - отмахнулся боярин.
   В горницу вошел Василий Иванович.
   - Прости, брат, что утруждаю тебя своими заботами, когда у тебя своих хватает, - гость мимоходом раскланялся с Матвеем и снова повернулся к хозяину. - Да только не думал я, что задержусь. Не знаешь ли, когда дорогу расчистят? А то мои дела ждать не могут.
   - Ежели хочешь, - Григорий Алексеевич размышлял вслух, - дам я тебе двух охотников, они на лыжах перед тобой побегут. А тебе отдам свои сани. Может, оно и дольше, но тебе не далеко ехать, доберетесь.
   - Буду весьма благодарен, - поклонился Василий Иванович и, мельком взглянув еще раз на Матвея, вышел.
   - Погодите, я распоряжусь, - вслед за ним направился и Григорий Алексеевич, оставив Матвея с Варварой наедине.
   - Варвара Григорьевна! - начал было Матвей - и осекся.
   - Что, Матвей Васильевич? - не глядя на него, произнесла Варвара.
   - Как здоровье твое после вчерашнего? - спросил Матвей первое, что пришло в голову.
   - Да твоими молитвами да старанием - неплохо, - улыбнулась девица. - А твое как?
   - Да что мне сделается? - отмахнулся Матвей.
   - Ты бы, может, переехал от Игнатьевой вдовы к нам? Все-таки, хоть одна башенка и сгорела - а места у нас побольше.
   - Да мне, Варвара Григорьевна, вообще пора уезжать, - с трудом выговорил Матвей.
   - Да? - в голосе девушки проскользнуло разочарование. - Ну, поезжай. Я понимаю, служба. Но будешь еще в наших краях - обязательно заглядывай.
   - Загляну, - закончил Матвей почти шепотом.
   Вернулся хозяин.
   - А в какую сторону Василий Иванович направляется? - как к спасителю, обратился к нему Матвей. - Может, нам по дороге? А то мне бы тоже надо возвращаться.
   - Уже уезжаешь? - Григорий Алексеевич пристально на него посмотрел. - С чем же ты приезжал?
   Матвей вновь замолчал, и хозяин, не дождавшись ответа, объяснил:
   - Василий едет на север, к себе. Не думаю, что вам по пути - ежели ты в Москву собираешься. Так что пока туда дорога закрыта. Дня через три снег осядет, но и там только ежели пешим пройти можно.
   - Может, растает, - предположила Варвара, больше чтобы возразить отцу.
   - Нет, судя по всему, этот надолго выпал. Ты вот что, Матвей Васильевич, приходи сегодня обедать.
   Матвей открыл рот, чтобы что-то сказать, но так и не нашелся, и потому молча поклонился.
   - Непременно приду. А можно мне коня моего проведать?
   - Сходи, конечно. Варвара, проводи!
   Сегодня Матвей смотрел на нее совсем другими глазами. Если вчера он отстраненно размышлял, по нраву ли он ей, и мысль, что по нраву, просто доставляла удовольствие - то сегодня вдруг он отчаянно стал бояться в чем-то не угодить ей, что-то сказать не так... Потому большей частью он предпочитал молчать.
   Варвара Григорьевна, как девица благовоспитанная, тоже не разговаривала с посторонними мужчинами. Потому просто молча довела его до конюшни.
   - Вот он, конь твой, - указала на стойло возле входа. - Ни в чем нужды не знает. Вчера, в пожар, говорят, все кони разухарились, бегали, копытами били, а как им ворота открыли - так твой первым выбежал, и прочие за ним - вожак, стало быть.
   Конь спокойно подпустил к себе Варвару, позволил положить на гриву руку и принял из ее рук угощение - в общем, признал за своего. Взгляд Матвея невольно приковался к тонкой девичьей руке, лежащей на гриве коня.
   - Благодарю тебя за него, - сказал, наконец.
   - Ну, как видишь, все с ним в порядке, - со вздохом сказала Варя.
   - Я тогда пойду, - поклонился Матвей, не придумав повода задержаться еще.
   - Ждем на обед! - напутствовала его боярышня.
   Выйдя на улицу, он попытался вернуть свои мысли к делу. Ведь в конце концов, Михаил Борисович его сюда послал не за девицами ухаживать, а челобитную разбирать. Мысли, правда, упорно не хотели возвращаться к челобитной, но вдруг всплывшее имя Феофана вновь вернуло его к размышлениям.
   Итак, в челобитной уверяли, что это Григорий Алексеевич селян обирает - а обирал Феофан. Но Феофан же всего и лишился, причем, загорелось именно у него. Казалось, есть у него неведомый враг, который хочет именно его выставить перед хозяином злодеем, а если не перед хозяином, то перед селянами. Ведь дай челобитной ход - и спрашивать бы стали с боярина, и тогда Феофан вполне мог оказаться на улице. А тут еще пожар - так Феофан оказался бы не просто на улице, а еще нищим...
   И тут Матвею припомнился нищий Ванька, виденный третьего дня. Уж не мстит ли тот? Может, пересекались раньше, когда Дмитрий Алексеевич жив был? Хотя уж больно изощренной месть получалась...
   Как Матвею сейчас не хватало Хилкова с его советами... Тот бы мигом все расставил по местам. Но приходилось справляться самому. А ведь поначалу дело казалось совсем простым...
   Последний раз Ванька попадался ему у старосты, и Матвей направился туда.
   Староста - тот самый мужик, что стоял с лопатой в первый день приезда Матвея, когда Феофан затеял свои замеры, - встретил боярина не слишком приветливо и в дом не пригласил.
   - Не знаешь, где найти того нищего, что у тебя потом сидел, когда мы покойного Дмитрия Алексеевича поминали?
   - Ваньку-то? - староста зачем-то оглянулся в дом. - Найду, коли он тебе нужен. Куда его прислать?
   Матвей задумался. Ни вдову, ни боярина он впутывать в свое расследование не хотел.
   - Скажи, чтобы к озеру приходил. На краю деревни. Я там буду.
   - Добро.
   Озеро - еще не замерзшее - по краям начало подергиваться тонким ледком, запорошенным недавним снегом. Середина чернела водной гладью, а вокруг к ней подступала зимняя белизна, затягивая горловину.
   Камыши стояли высохшие, заледенелые, точно неуклюжие палки, натыканные по берегам.
   - Любуешься? - окликнул Матвея голос Ваньки.
   - Скажи, ты Феофана хорошо знаешь? - начал Матвей сразу, без приветствий.
   - Управляющего Григория Алексеевича? Как не знать, - недобро хмыкнул Ванька.
   - И по каким делам?
   - Да по всяким. Как ты, верно, догадался, был я боевым холопом покойного Митрия Алексеевича, а тот меня с потрохами продал за свои долги Василию Ивановичу, чтоб ему пусто было.
   - Странно, что на Дмитрия Алексеевича ты зла не держишь, - удивился Матвей.
   - А что на него сердиться? Он был человек без задней мысли. Да, прогулял-промотал все, так с кем не бывает? Жизнь - она такая, кому угодит - кому подножку поставит. А чем неизвестным людям меня отдавать, отдал он тому, кто, вроде, родной человек... А Василий Иванович, видать, забыл, что боевой холоп - хоть и холоп, а воин, и его на побегушках держать нельзя. И князья в боевых холопах у бояр бывали... Я тогда от него сбежал, да сюда пришел. Тут еще Митяй жив был, он меня схоронил где-то на заднем дворе, обещал подумать, как со мной быть. Да вот вишь - и шею себе свернул. И остался я теперь один на всем белом свете...
   - Ты мне на жалость не дави, - Матвей неспешным шагом двинулся берегом озера к чернеющему в отдалении лесу и кивком головы позвал Ваньку за собой. - Так а причем тут Феофан?
   - А я пока мальчиком на побегушках у Василия Ивановича был, Феофан к нему частенько приезжал. Прожил я у нового своего хозяина месяца три, и за то время недели не проходило, чтобы тот не нагрянул. Меня ни во что не ставил - а ведь пока я у Митьки был, так раскланивался, как с равным! Так, пустой человек... А тебе он на что?
   Начались кусты, ограждающие вход в лес. Матвей остановился.
   - Понять хочу.
   Он понял, что ему надо отчаянно кому-нибудь выговориться, что молчать он больше не может, и Ванька ему показался вдруг подходящим человеком.
   - Понимаешь, я служу в приказе Особого сыска, что занимается разбирательством злодеяний бояр и воевод против малых людей. Понимаешь, вроде бы справедливость мы должны восстанавливать. И вот пришла в наш приказ челобитная, - он выудил из-за пазухи пахнущий дымом свиток и развернул. - Ты грамотный?
   - Ну, буквы разбирать доводилось, - уклончиво ответил тот.
   - Можешь поверить на слово. Говорится тут, что Григорий Алексеевич Плещеев притесняет своих селян, недоимки за десять лет требует, в общем, злодей, а не хозяин. Шеин Михаил Борисович, глава нашего приказа, почему-то усомнился в правоте того, о чем тут говорится.
   - Я бы тоже усомнился, - хмыкнул Ванька.
   - Вот и послал меня посмотреть, что да как. Я приезжаю - и вижу, что вроде бы все как раз довольны, и только Феофан что-то пытается лишку содрать. Может, думаю, виноват-то он, а кто-то, кто не знал, боярина обвинил?
   - Ну, тут ты не сыщешь, кто бы не знал, кто в чем виноват! - махнул рукой Ванька. - У нас все знают - Феофан натворил, Феофану и отвечать. Идут прямо к Лексеичу, он мужик справный, сам заместо вашего приказа служит. Так что грамотку свою можешь засунуть обратно, а при случае спалить в печи и забыть о ней.
   - Да вот что странно-то: кто-то ж ведь ее написал! Стало быть, умысел какой имел...
   - Тут я тебе не советчик, - развел руками Ванька. Да, до своего тезки, Ивана Хилкова, было ему далеко.
   - Ты только не болтай никому, кто я да зачем здесь! - спохватился Матвей.
   - Знал бы ты, сколько тайн у меня в душе хранится, - усмехнулся тот. - А вон, гляди, легки на помине: как раз как ты спрашивал!
   Матвей глянул в ту сторону, куда указывал Ванька: на берегу озера, скрытые прибрежными кустами, появились Василий Иванович и Феофан.
   - Пойду я отсюда, - с опаской сказал Ванька. - Ни того, ни другого видеть мне не с руки.
   И, не спрашивая разрешения Матвея, бросился в лес.
   Боярин и управляющий приближались к тому месту, где стоял Матвей, не замечая его. Он попытался исчезнуть следом за Ванькой в лес, но у него так бесшумно это не получилось.
   Впрочем, кусты его заслонили, и когда Василий Иванович с Феофаном приблизились, разглядеть его они уже не могли.
   Разговор, судя по размахиванию рук обоими, был не очень дружественный.
   Наконец, они приблизились настолько, что обрывки слов стали долетать до Матвея.
   - Имей в виду, - боярин грозно наклонился к лицу управляющего. - Выполнишь, о чем уговаривались - получишь в довесок к прежнему серебра восемь целковых. Не выполнишь - ты ведь и сам не бессмертный...
   Феофан посмотрел на Василия Ивановича с каким-то суеверным ужасом.
   - Ты кто, боярин? Человек али бес?
   - А до того я кем был, когда ты соглашался сделать то, что я говорил? Ты-то кто тогда?
   Боярин неожиданно расхохотался и хлопнул замершего управляющего по плечу.
   - Да ладно тебе! Чего так испугался? Сделаешь, как сказали - и обеспечишь себя на всю оставшуюся жизнь. Ну, а не сделаешь - пеняй на себя, других не вини. Нам отступать уже некуда...
   Матвей еще неосторожно попятился - и под ногой хрустнула сухая ветка. В пустом лесу звук разнесся особенно громко.
   - Кто тут? - нахмурился Василий Иванович.
   В нескольких шагах от того места, где стоял Матвей, вдруг тоже что-то зашуршало, а потом раздалось кряканье.
   - Утка, - облегченно выдохнул Феофан.
   - Они не улетели, что ли? - боярина не отпускала настороженность.
   - У нас тут порой всю зиму выводок живет. Там, у дальнего конца, ключи бьют, озеро не замерзает... - продолжал уговаривать себя Феофан.
   - Ну, может, и утка. О чем говорили - ни гугу, авось, как я уеду, никто на меня не подумает, а на тебя и подавно - ты ведь этому молодцу никто, а кто ж знал, что все так обернется... Не на те похороны он приехать был должен...
   Они удалялись, а Матвей переводил дух, пытаясь сообразить, о ком они говорили и что так перепугало Феофана. А между тем, подходило время обеда, и пора было идти в гости.
   Матвей собрался было выйти - и вдруг сообразил, что утки-то и впрямь должны были улететь. А, значит, не простой был селезень, что отвлек внимание Василия Ивановича.
   Осторожно ступая по промерзшей земле, Матвей углубился в лес - а потом направился обратно к опушке, забрав немного влево - туда, откуда крик утки и раздался. Среди кустов различался человеческий облик; думая, что это Ванька все-таки вернулся, Матвей решительно направился туда, стараясь все-таки не выдать себя, чтобы поговорить с ним начистоту.
   - А ну-ка стой! - подкрался он к неведомому благодетелю сзади.
   - Ай! - раздался высокий вскрик.
   - Варвара Григорьевна, - опять чувствуя, как краснеет, Матвей отступил, выпустив тонкий девичий стан из рук.
   - Что это ты, Матвей Васильевич, руки распускаешь? - скрывая смущение, та сама пошла в наступление.
   - Да я думал, это Ванька-нищий тут шастает... - принялся оправдываться Матвей. - А как тебя занесло сюда?
   - А я вот веников для бани решила нарезать, - быстро-быстро заговорила она, торопясь увести Матвея. - Тебя батюшка мой в баню не звал? Вот попаритесь в нашей баньке, поймете радость таких веников. Конечно, многие говорят, что не дело боярышне самой по лесу ходить, ветки резать - но матушка моя, и батюшка мой всегда меня учили, что хозяин сам никакой работы чураться не должен, примером людям своим во всем должен служить. А потому не зазорно и боярышне ветки для веника собирать.
   Она говорила, а Матвей то поражался мудрости ее речей - то тонул в звуках ее нежного голоса. И с усилием заставил себя задуматься: какие веники, какая баня, если они только что пережили пожар, а сама она едва не сгорела в пламени?
   - Скажи, - с усилием предположил он, - ты ведь шла за Феофаном с Василием Ивановичем? Может, ты слышала, о чем они до того говорили?
   - Нет, - она вскинула на него свои голубые глаза. - Я шла за тобой.
   Матвей понял, что погиб окончательно. Дыхание перехватило.
   - Вот что, Варвара Григорьевна, - решился, наконец, Матвей. - Не могу я больше в прятки играть. По сердцу ты мне пришлась; коли буду руки твоей у Григория Алексеевича просить - что скажешь?
   - А вот ты его и спрашивай, - увернулась Варя.
   - Но ты-то что скажешь?
   - А я из воли батюшкиной никогда не выйду, - отозвалась она с улыбкой.
  

Глава 5.В Москве.

  
   Они вместе дошли до боярской усадьбы. Тут, как муравьи в разоренном муравейнике, по-прежнему копошились слуги боярина, разбирая, что уцелело, а что отправлялось на помойку.
   Матвей, полный решимости поговорить с боярином о его дочери, прошел к нему в горницу, но его опередил Феофан: он уже что-то обсуждал с Григорием Алексеевичем.
   - А мы как раз о тебе говорили, - подозвал его боярин. - Феофан говорит, он в город собирается, может тебя с собой захватить. Ты ведь тоже торопился?
   Ближайшим городом тут был Суздаль. Матвей туда не собирался, да и вообще сейчас не горел желанием уезжать, но можно ведь было и в другой раз приехать? Он открыл было рот - и тут же закрыл его, ибо вдруг страшное предположение пронзило его ум - кто был тем "молодцем", что приехал не на те похороны.
   - Позволь, Григорий Алексеевич, мне с управляющим твоим поговорить о дороге, - попросил он.
   - Поговори, - удивленно позволил тот.
   - Пойдем, Феофан, на конюшню, - позвал его Матвей, и управляющий, тоже удивленный, но еще ни о чем не подозревающий, пошел за ним следом.
   Войдя в конюшню, Матвей запер ворота на засов и повернулся к Феофану.
   - А теперь, добрый человек, рассказывай, на чьи же похороны должен был приехать я?
   - О чем ты, боярин? - удивленно пожал плечами управляющий.
   - А то ты не знаешь? Не знаешь, какие утки на вашем озере водятся?
   Феофан то краснел, то бледнел, однако ж не сдавался.
   - Ты меня с кем-то попутал, боярин. Ни о каких утках я никогда не говорил.
   - А с селян драть три шкуры тоже тебя никто не учил? - Матвей вытащил из-за пазухи челобитную и развернул ее перед носом управляющего.
   - Ах, это! Так я и думал, что ты из-за нее приехал, - выдохнул облегченно. - Ну, это, верно, кто-то пошутил.
   - Ты-то тогда откуда знаешь, что я из-за нее приехал? - быстро сообразил Матвей.
   Поняв, что выдал себя, Феофан испугался. Затравленно оглянувшись, он отступил вглубь конюшни в поисках вил или оглобли, нашаривая позади себя рукой.
   - Ты не дури! - повысил голос Матвей. - О чем вы сговаривались с Василием Ивановичем?
   - Вот уж это тебя совсем не касается!
   - А жизнь дочери твоего хозяина тоже никого не касается? Почему твой подвал загорелся?
   Феофан оглядывался в поисках спасения. Внезапно Матвея осенило:
   - Или ты до того все свое добро к Василию Ивановичу перенес?
   Это Матвей выкрикнул, конечно, сгоряча, вовсе не думая, что попадет точно. Однако все слишком хорошо складывалось, и он, выстрелив наугад, не промахнулся.
   Феофан вдруг преобразился. Распрямившись, он презрительно посмотрел на Матвея.
   - И что? Даже коли так? Я не холоп ему. Все добро, что есть у хозяина - моя заслуга! Если бы не я, и он бы по миру давно пошел, как братец его! Ну, сдашь ты меня, что это я пожар устроил - кому лучше будет? Я уйду - другого такого он вряд ли найдет. А я теперь точно уйду. Мне у него делать нечего. Василий Иванович куда лучше место обещает.
   Матвей, не выдержав, бросился на Феофана и, сграбастав его ворот, прижал к стене, испытывая неодолимое желание его придушить.
   - Да ты понимаешь ли, что там Варвара чуть не сгорела? Ты сам-то кто после этого? Человек али бес?
   - Пусти, боярин, - Феофан отвернулся и зажмурился.
   - Рассказывай все, пока я людей не позвал! - грозно произнес Матвей, слегка ослабив хватку, но не выпуская ворота управляющего.
   - А чего говорить? Василий Иванович всегда жалел, что владения их рода так разделились, что у каждого - мелкий клочок. И мечтал все собрать воедино. И мне предлагал - ты, мол, управляющий знатный, мог бы управляться не с малым уделом, а с большой вотчиной.
   - А уж воровать там как можно! - не удержался Матвей.
   - Зря обижаешь, - недовольно шмыгнул носом Феофан. - Все имение Дмитрия Алексеевича, что тот спустил, Василий Иванович себе забрал.
   - Вместе с его холопами, - кивнул Матвей. - А вот Григория Алексеевича обобрать было труднее. И вы решили вместо него Дмитрия сюда посадить? - он внимательно вглядывался в лицо управляющего. - Но что-то у вас не срослось. Или с коня должен был Григорий Алексеевич упасть? - вдруг сообразил он.
   Феофан, отвернувшись вбок, отчаянно кивнул, не открывая глаз.
   - Кто ж знал, что они с утра конями поменяются, - признал Феофан. - Но я не думал, что там кто-то насмерть убьется! - поспешно заверил он. - Ну, расшибся бы хозяин, при нем опекуном бы стал Василий Иванович - Дмитрия-то Алексеевича никто бы не допустил. По то и была челобитная, дабы сюда кто приехал из Москвы, разобраться, да и выяснил бы, что Дмитрия Алексеевича к делам допускать нельзя, и все имение отходил Василию Ивановичу.
   - Ну, да, а потом вдову в монастырь, дочку замуж - а ежели калекой ее сделать, так и замуж никто не возьмет, тоже в монастырь! - чувствуя, как закипает в нем гнев, крикнул Матвей.
   - Да не думал я, что там кто-то есть, - боясь открыть глаза, испуганно оправдывался Феофан. - Они ведь в горнице все сидели. Я тайком перенес свои вещи в светелку Василию Ивановичу, он пообещал меня к себе взять. А мне надо было как-то объяснить, куда все мое делось - вот я и подпалил сдуру.
   - Воистину, сдуру... - Матвей отпустил горло управляющего. - Иди отсюда. Не мне тебя судить, с хозяином сам объясняйся - но если не хочешь, чтобы я тебя в Разбойный приказ сдал, сегодня же отсюда уезжай. Хоть к Василию Ивановичу, хоть в монастырь, хоть к татарам или казакам.
   Феофан, потирая горло, направился к выходу.
   - Со мной-то что тебе велел Василий Иванович сделать? - окликнул его Матвей.
   - В лес завести и там оставить. А знакомый охотник должен был тебя ненароком подстрелить, как бы по ошибке.
   - Ну, благодарствую, что не отравить на пиру, как Скопина-Шуйского, - усмехнулся Матвей. Наверное, именно это, вспомянутое давеча событие, и насторожило его, когда вдруг Феофан стал напрашиваться в проводники.
   Управляющий мигом припустил прочь. Матвей остановился, погладил коня:
   - Скоро в дорогу! - и неторопливо вернулся в горницу.
   - Что-то Феофан быстро собрался, - вошла следом за ним мать Варвары, Анна Дмитриевна. - С утра бы уж и поехали!
   - Я не поеду, - Матвей собрался с духом. - Григорий Алексеевич, Анна Дмитриевна, я бы хотел... В общем, прошу благословения вашего, на брак с дочерью вашей.
   - Я так и думал, что ты не спроста приехал! - прищурился боярин. - Ну, а что Варвара?
   - А она сказала, что против воли батюшки не пойдет, - отозвался Матвей.
   Уезжал Матвей через три дня уже женихом. Обещал заслать сватов, честь по чести, как установится путь - в зиму, как можно быстрее. А пока ему надлежало вернуться в Москву и доложить Шеину свои выводы.
   - Задержался ты, брат! - приветствовал его Михаил Борисович. - А говорил - тут и думать нечего...
   - Ошибся, - признал Матвей.
   - Это ничего, - усмехнулся Шеин. - Умный человек способен совершить такие ошибки, до которых глупый просто не додумается. Так в чем дело было?
   Матвей начал обстоятельный рассказ с самого начала.
   - Василий Иванович, брат Григория Алексеевича двоюродный, надумал собрать всю вотчину Плещеевых в одних руках.
   - Надо понимать, в своих?
   - Да. И подговорил управляющего Григория Алексеевича, Феофана, ему в том поспособствовать. Они решили, что подстроят падение с лошади боярина, чтобы, по немощи его, управлять бы пришлось его родному брату, Дмитрию Алексеевичу. Человек он был непутевый, и быстро бы все имение растратил, но чтобы избежать этого, решили они написать челобитную в наш приказ, дабы человек из Москвы засвидетельствовал, что Дмитрий Алексеевич управлять делами не может, свое имение растерял, люди его не любят, а потому переходит оно в ведение Василия Ивановича, как ближайшего родича. Но случилось так, что Дмитрий Алексеевич и Григорий Алексеевич на охоте поменялись лошадьми, и подпруга лопнула не у того. Да так неудачно, что Дмитрий Алексеевич и вовсе шею себе свернул.
   - Замысел хитрый, да бесовский, - покачал головой Шеин. - Как ты все это раскрыл?
   - Случайно, Михаил Борисович. Смекалки да опыта Ивана Хилкова мне очень не хватало. По счастью, заговорщики, когда все пошло не по их замыслу, стали заметать следы. Управляющий устроил пожар, а меня вовсе решили убрать с дороги.
   - Это как?
   - А в самом что ни на есть прямом смысле. Феофан собирался завести меня подальше в лес - благо, снег выпал - да и бросить там, а чтобы я не вышел ненароком - должны были меня потом пристрелить.
   - Что-то их совсем понесло...
   - Так ведь дело-то все больше и больше Разбойным приказом пахло! Дмитрий Алексеевич шею себе сломал. В пожаре чуть дочь Григория Алексеевича не погибла. А я тут везде брожу да и копаю не там, где надо. Видно, испугались...
   - Да, а к весне, когда тебя найдут, уж и не сыщешь, что там случилось... Но ты не выглядишь очень огорченным?
   - Нет, - Матвей невольно разулыбался. Как-то даже опасность гибели в лесу его не испугала. Да и в глубине души он не очень верил в нее. В конце концов, откуда он только ни выбирался - чтобы родной лес да и погубил его? А вот встреча с Варей с лихвой окупала все тревоги.
   - Жениться я надумал, Михайло Борисович.
   - На дочери Григория Алексеевича? - догадался Шеин. - Дело хорошее. И род хороший. Такие плохому не научат. Ну, тогда ясно, что тебя так долго не было. И для себя тоже старался?
   - Михайло Борисович! - возмущенно воскликнул Матвей, пораженный, что его действия можно истолковать подобным образом. Ни разу за все дни, проведенные под Суздалем, ему и в голову не пришло, что у него тут может быть какая-то своя корысть.
   - Извини. Но видишь, как получается: когда о высшем благе думаешь - и всем хорошо выходит. Хотя самому старающемуся - и не всегда; порой, самому оно и выходит боком, да зато другие о нем всегда с теплом вспоминают, ибо всем от дел его светлее становится. Но коли о своем благе печешься - бывает, что и выгорает дело. Да и часто выгорает... Да только счастья оно ни тебе, ни другим не приносит. А ты вот: заботился о справедливости - и человека от смерти, верно, спас - не думаю, что они бы остановились, раз не того угробили, попытались бы вдругорядь, только ты им мешал, - и себе невесту нашел. Сам-то рад?
   Матвей не ответил, только шире заулыбался.
   - Не забудь на свадьбу позвать. Но видишь - чутье меня не обмануло. Не все так просто оказалось. Сдавать их или нет в Разбойный приказ - это я еще подумаю; с одной стороны, убивать-то они никого не собирались, но замысел их добрым не назовешь. Возможно, и с Филаретом надо будет поговорить. Поглядим.
   Наконец, установился путь, и по зимнему снегу в приказ приехал Иван Хилков. А Матвей, наскоро поделившись с другом новостями, засобирался домой - ему тоже было о чем рассказать родным.
   Он возвращался той ж дорогой, которой меньше года назад приехал сюда из родного имения, но теперь уж ни белокаменный Кремль, оставшийся позади, ни торчащие по бокам плетни, ни петляющая впереди дорога не казались ему чужими. А побывав и на юге, и на западе, и на севере, и на востоке, он с удивлением осознал, что и вся огромная земля была ему родной уже не только на словах...
  
   Примечания
   ...знаю, что в Писании сказано - Стремянный и Хилков имеют в виду строчку: "Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят"
   ...князя Вятко... - князь Вятко - легендарный родоначальник племени вятичей
   ...польского королевича Владислава. - строго говоря, посольств было два: первое - еще в царствование Шуйского, из которого Филарет благополучно вернулся. После чего "внезапно" был составлен заговор и Шуйского свергли - а к Сигизмунду отправилось новое посольство, уже с одобрения и тогдашнего патриарха Гермогена, правда, при условии принятия королевичем православия. Сигизмунд на тот момент уже осаждал Смоленск, и вот из второго посольства Филарет не вернулся, просидев в польском плену до конца войны - 1618 года.
   князь Дмитрий Иванович - Донской
   Сильвестр - священник Ивана Грозного, которому приписывают авторство "Домостроя"
   девица лет шестнадцати - хотя можно встретить утверждения, будто в старину выдавали замуж с 13-14 лет - такое, действительно, практиковалось в Средние Века в Европе, но не на Руси. Связано это с чисто физиологическими процессами (более поздним "созреванием невесты" в холодном климате). Видимо, после того как наши дворяне начали все заимствовать из Европы, тоже вошли в моду ранние браки (хотя и все-таки чуть позже: с 15-ти лет), но у крестьян брак раньше шестнадцати как раз был редкостью (брак Дмитрия Донского, женившегося в 16 лет на своей ровеснице, считался "ранним браком" и был заключен с политическими целями) - М.М. Громыко в работе "Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в." отмечает, что "полноправными членами хороводов как "смотрин невест" девушки в большинстве областей становились с 16, парни - с 17-18 лет" (хотя принимались как "зрители" и с более раннего возраста).
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"