Дорога по краю леса. Часть 2
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Вторая часть романа. Последняя или нет - зависит от многих причин... Русь, начало 16 века.
|
--
Часть II. Лик тайны.
--
Глава 1. Возвращение в родную вотчину
Я шел по обрывкам забытых дорог,
В степи я по звездам свой путь вычислял,
Ходил - и вернулся в родной уголок,
Где кто-то меня обязательно ждал.
А дома - с соседом ругалась жена,
Стена покосилась, сарай обветшал...
Но снова, как в детстве, приходит весна,
И снова я знаю, как все-таки мал.
Леса стояли зелеными, но чувствовалась повисшая в них печальная прозрачность. Торопливо доцветали поздние цветы, ловя последние теплые лучи. Днем Солнце жарило вовсю; но у тех, кто отваживался выйти на улицу ночью, изо рта клубами валил пар. Небо помрачнело и придвинулось к земле, чтобы легче дотянуться до нее было мелкими серыми дождями. Воздух стоял бездвижный и выцветший, и в невидимой блеклости его ясно прочеркивались тяжелые тучи, закрывшие небо. Подступала осень, незаметный - но неизбежный поворот года, когда всякий человек: землепашец, купец, ремесленник, воин или беззаботный юноша - оглядывался невольно на прожитое и торопился подвести ему итог, с трепетом загадывая, что будет с ним впереди.
На полях убирали последние снопы, торопясь успеть до затяжных дождей. Из глубокой чащи доносился грозный вой волков. Отъевшиеся за лето, звери хоронились по лесам, изредка выбираясь на промысел к деревенским стадам. Тогда на них учиняли облавы; волки убирались дальше, но уходить не собирались, пугая путников по ночам своими криками.
Пыльные дороги сливались, вновь разбегались ручейками-тропинками; петляли, уводя путников то вперед, то назад. Скоро развезет их непролазной грязью, и затихнут пути до заморозков, до первого снега; пока же купеческие обозы торопились по ним домой, погоняя коней. Одинокие путники, верховые, отряды всадников и целые караваны двигались по нешироким протоптанным трактам, с упорством возрождаемым каждый год.
Одинокий воз под полукруглым навесом скрипел по Серпуховской дороге на север, - хоть и трудно было с первого взгляда угадать направление этой непрестанно петляющей дороги. Со всех сторон тянулись леса, изредка прерываемые росчистями пашен. Вокруг возка ехали четверо всадников: один впереди, двое по бокам и один чуть приотстав. За возком бежал заводной конь - красивый степной скакун вороного окраса. Солнце падало в лес, заливая светом острые верхушки сосен.
- Дотемна будем в Ловцове, - сидевший на вожжах Афоня указал кнутом на пересекшую их путь неширокую дорогу, поросшую редкой травой. - Это, кажется, на Каширу?
Голос его чуть дрогнул. Они ехали через родные его места; кто знает, не сожалел ли он порой о своем решении, не будь которого - и хозяином этих мест был бы сейчас он?
Отставший Никита глянул мимоходом в сторону дороги, но мыслями он был еще не здесь. Позади осталась его боль, теперь он снова был одинок; только призывало и гналось по пятам прошлое, от которого он бежал. Что-то стронулось в нем там, тогда. Как переступает черту человек, воочию видевший смерть.
Долгий, бесконечно тоскливый, точно смертный, вой, равнодушно слушать который не могло, наверное, ни одно живое существо, раздался совсем рядом, из-за обочины дороги. На миг Никита замер, чувствуя, что сейчас против воли пойдет туда; но Корней прикрикнул:
- Быстрее! - и воз поспешил вперед, и Никита отдернулся, точно вырванный из наваждения.
Он погнал коня, подъезжая к спутникам. Затихающий прощальный вой вослед уходящему Солнцу проводил разворошенную вечернюю тишину.
- Бродят, бестии, - проворчал Афоня, крестясь. Все помолчали, только из возка донеслось недовольное рычание - это Дашин щенок, выросший и окрепший за время дороги, пытался дать понять своим дальним родичам, что у его новых хозяев есть надежный защитник.
Справа над лесом блеснул вдалеке золоченый крест - там, в стороне от проезжей дороги, стояла церковь Воскресения, где раньше иереем был отец Александр. Хоромы Ловцовых располагались ближе к западному краю их земли, церковь же была негласною сердцевиной всей вотчины.
- Так вот я, Никита, и езжу из года в год, - продолжал Афоня, оборачиваясь к племяннику. - На лето уезжаю, на зиму. А весну и осень дома.
- Не надоело? - спросил Никита без любопытства и без обиды, просто, чтобы поддержать разговор. - Ты ведь уж лет двадцать так ездишь, а то и более.
- Надоело - не надоело, а крутиться приходится, - поделился Афоня. - Дома сидючи, дела не сделаешь. Да и людно больно стало на Москве нынче, все друг с другом на ножах. Раньше знавал я иных купцов, что только и делали, как скупали товар у одних, продавали другим, из дому не выходя. А теперь такие, ежели не выбились в большие люди, на которых другие работают, так разорились в конец, приказчками да холопами к своим бывшим товарищам пошли. Но и любопытно, знаешь, в дороге, - добавил купец. - На мир посмотришь, узнаешь, как люди живут.
Почуяв близость жилья, кони без понукания пошли быстрее, и вскоре за отворотом леса, свернувшего к западу, появилась деревня. За нею, на опушке леса, за высоким частоколом стояли родные хоромы Никиты.
Молчавшее всю дорогу сердце вдруг заколотилось торопливо и рванулось навстречу светлому терему. Никита придержал коня, хоть и тянуло погнать его вскачь. Впереди различались выкрашенные в небесно-голубой ворота, луковицы светелок, устремленные вверх, и светло-зеленая крыша с резным коньком, обращенная скатами своими на север и на юг.
Из возка вылезла Даша, молча села рядом с Афоней. Ее рыжий щенок высунул морду из возка, положил голову рядом с хозяйкой на лапы.
Сестра была странно сосредоточенной, молча переживала что-то. Глянул на нее Никита, и, погнав коня, вмиг оказался подле ограды, едва не разнеся ворота. Перед ним лежал знакомый двор, и дощатая дорожка все так же вела от калитки к крыльцу. По двору шла Аленка - горничная Даши. Заслышав топот копыт, безразлично взглянула в сторону ворот; но, разглядев над ними взъерошенную голову сияющего Никиты, вскрикнула:
- О, Господи! - и, кинулась в дом с криками:
- Приехали! Приехали!
На дворе поднялась суматоха. Ворота отворили; воз медленно вкатился на двор. На крыльцо вышли мать с отцом; Андрей Васильевич с трудом удерживал жену от желания броситься навстречу детям, но перед холопами и домашними главы дома должны были соблюдать степенность. Наконец дети сами взошли на крыльцо, и тут же оказались в объятиях матери, а отец строго спросил Никиту:
- Ты почто весточки не прислал, что возвращаешься?
Никита виновато развел руками и, поддерживая мать, повел ее в сени.
- А мы тебе подарок привезли! - Даша бойко оглянулась на отца. - Глянь-ко!
Корней ввел на двор коня, которого Даша с братом купили у казаков. Отец немедленно отстал от сына, поспешил к подарку с радостным, как у ребенка, видом. Никита же, радуясь в душе, что гроза миновала, пошел с матерью.
В горнице спешно накрывали стол. Сегодня за него садились все обитатели хором; даже две собаки - любимицы отца - лежали под столом в ожидании костей. Поначалу они зарычали на Никиту, видно, забыв его запах, потом признали - подбежали, стали тереться у ног.
Тут сидел Митяй - старый стремянный отца, высокий широкоплечий мужик с угрюмым лицом, - и молодой дворецкий Илейка, сын состарившегося Константина. Этот старец с длинной белой бородой и почти лысой головой - только над висками курчавились редкие седые пряди - тоже сидел за столом, слепо вглядываясь в вошедших. И истопник Кузьма, и двое выжлятников - Егор с Иваном, и шестеро могучих доезжачих, что сопровождали отца в военных походах, куда должен он был являться "конно, людно и оружно", и многочисленное женское население, от боярыни Аграфены Ивановны до кухарки Марфы, все собрались здесь.
Казалось, и не было тех месяцев, что провел Никита вдали от дома. Все тут было, как всегда, каким запомнилось ему, когда он уезжал. Не хватало отца Александра, но он бы и не мог обернуться так быстро.
Гости - Афоня с приказчиком, Корней и Ерофей - расселись рядом с хозяевами, и Никита с Дашей наперебой успели начать повествовать о своих приключениях, когда со двора донесся стук в калитку - и заливистый лай сторожевого пса.
- Илейка, сходи, проверь, - велел Андрей Васильевич. Молодой дворецкий послушно убежал из-за стола.
- Кого там несет? - хмуро проворчал Митяй, коему позволялось многое даже по отношению к хозяевам. - На ночь глядя.
В горницу ступило несколько селян, почтительно поклонившихся боярину.
- Осмелимся потревожить тебя, Андрей Васильевич, - вперед вышел старший из них, староста села, Кузьма, сын Прокопов. - Челом тебе бьем ото всего села.
- В чем дело? - отец приподнялся с места своего во главе стола.
- Зверь дикий совсем дерзким стал. Бродит около села; что ни день, то бычок или корова пропадет. А уж в лес по грибы или за ягодами вовсе не выйти. Сладу на него никакого нет: собак не боится, пастухи с ног сбились.
- Слыхал я об этой напасти, - кивнул Андрей Васильевич. - Сам знаешь, на волка идти - дело опасное, к тому изготовиться надо. Третьего дня поутру и выступим.
Селяне поклонились и хотели уйти, но хозяин их удержал:
- Садитесь и вы с нами за стол! Сегодня радость у нас: дети наши домой вернулись.
Не посмев ослушаться, гости расположились с краю скамьи, где потеснились слуги.
- Странно, право, - обронил Митяй. - Была бы зима лютая сейчас, я бы понял, почто волки к домам человеческим жмутся. А к сытой осени - это прямо наглость какая-то.
- Верно, не спроста, - согласился Андрей Васильевич. - Митяй, завтра поутру начинай готовить собак и охотничьи снасти.
- Вы на волков собираетесь? - полюбопытствовал Афоня, сидевший рядом со своим братом.
- Да; хочешь, и ты к нам присоединяйся.
- Нет-нет; я давно уж на охоту не ездил, да и не люблю я кровавое это занятие. Меня более ваша добыча занимает. Как ты, верно, знаешь, иноземные купцы волчьи шкуры очень ценят; по зиме, конечно, они бы еще дороже были, но и сейчас за них дадут неплохую цену.
- Ну, коли тебе надо, так и забирай, что привезем, - усмехнулся Андрей Васильевич. Глядя на них, Никита с трудом верил, что Афоня из них - старший. Отец его был и выше, и внушительнее брата, и держался с большим достоинством.
- А кто нынче вместо отца Александра в церкви служит? - спросил Никита у отца. Тот отмахнулся:
- Прислали какого-то молодого священника, по виду на литвина смахивает. Мы толком и не познакомились. Сидит в церкви безвылазно.
- Он что же, будет в доме отца Александра жить? - удивилась Даша. Отец пожал плечами.
- Не спрашивал я у него. Вот отец Александр вернется, там и поговорим.
Несмотря на торопливость приготовлений, пир был устроен на славу, и большинство гостей долго еще сидело за столом. Андрей Васильевич, однако, довольно быстро встал, покинув место во главе стола.
Заметив, что на него тоже никто не обращает внимания, Никита поспешил за отцом.
Сперва Никита подумал, что отец мучается мыслями о Даше: что с ней стряслось в дороге, не учинил ли кто лиха, - но, понаблюдав, понял, что отец задумчивым был и до их приезда, и не они со своими рассказами - причина его мрачного настроения.
- Тут вот какое дело, - начал отец, поглядев на Никиту долгим оценивающим взглядом. - Князь Иван Оболенский в гости зовет. Он, конечно, теперь одно название, что князь, много их, князей, на Москве развелось, иных и в темнице держат - да все равно не уважить не хорошо. А и ехать мне особо не в радость.
- Что так? - удивился Никита.
Отец помолчал и заговорил словно бы и о другом.
- Я уж мыслю: зря ты так скоро вернулся. Но мать сильно убивалась, уговорила. Там, на окраине, послужить земле своей можно и вернее, и достойнее. А тут ведь, у подножия престола княжеского, только одно: грызня бояр меж собою за место поближе к князю. Нынче ведь не то что раньше, теперь все князь решает, кто более перед ним отличится, тот и главнее.
- Кому же и решать, как не князю? - удивился Никита.
- Верно, - согласился отец. - Только князь - он тоже человек. Помнишь ли, что такое честь боярская? Как о твоем деде, прадеде судили - так и ты должен этой чести не уронить. Не хуже быть предков своих. Достойным рода своего. А по возможности, конечно, и лучше. Вот так о людях судят: не по нему одному, но по всему роду его. Не за то судят его, что вовремя полотенце утереться князю подал - а за то, как жил сам, как предки его жили, что для земли своей сделали. А коли судья - одно слово княжеское, так ведь князь и приблизит к себе лишь тех, с кем ему разговаривать приятнее. Коли он, как старый князь, Иван Васильевич, любит, когда ему возражают - так государство и процветает, и собираются к князю люди достойные, свое слово сказать могущие. А коли не любит, а требует, чтобы все его желания угадывали - так хорошего из этого не выйдет.
Отец помолчал.
- Раньше князь был первым средь нас, ему служили не за страх, а за совесть. Он был лучшим, тем, на кого равнялись. Он шел первым в битву, и на пиру оделял всех по справедливости. А теперь он понасобирал вокруг себя всякого люда, в котором ни благородства, ни чести, одно только - выслужиться да разбогатеть на службе, которые за князя любому глотку порвут, и не поглядят, кто перед ними. Один Шигона чего стоит - подлец подлецом, ан вон - у князя чуть ли не первый!
- Шигона?
- Есть такой близкий к князю человек. Да и не он один. Из родовитых ведь князей некогда под руку Москвы много народу перешло, думали - тут все честь по чести будет. И что? Холмские кланяются Шестуновым! Бельские задвинуты Карповым! Патрикееву придумали кличку Щеня, будто он щенок кривоногий - так он с ней и ходит, хоть он не раз литве показал, где раки зимуют. Лучшего воеводу трудно сыскать - а не он в чести у нынешнего государя. На что же поставлен над нами князь, как не на то, чтобы следить за земной справедливостью?
- Отец Александр всегда учил нас смирению, - произнес Никита.
Андрей Васильевич нахмурился.
- Смирение хорошо, когда тебе одному унижение грозит; но если от смирения твоего другие пострадать могут - нет благости в таком смирении! Это - трусость уже, а не смирение.
- Кто же пострадает, если смиришься ты перед волей государевой?
- Если я смирюсь? - усмехнулся отец. - Да ты, прежде всего. Ты, Даша, ваша мать, все наши люди... Меня одно время, из уважения к роду нашему, приглашали на праздники, к столу княжескому, но побывал я там и понял: не выдержу. Молча сидеть и смотреть, как кланяются старые князья перед князем новым, точно холопы - сил нет. Самому кланяться - спина не сгибается. А не кланяться - сразу шептуны появляются, что перед князем нашептывают, как ты уважения к нему не проявил, шапку не гнул. Плюнул на всю эту честь и засел дома: хозяйством заниматься. Дары земли - они надежнее, чем дары князя.
Андрей Васильевич помолчал, глядя на сына. Никита понял, что отец ждет от него одобрения, но в глубине души согласиться не мог.
- Что же завтра ты ехать не хочешь? - спросил наконец.
- То и не хочу. Одного хозяина я, так и быть, вытерплю. Служить обещался, так послужу. А вот многих - уже невмоготу. А когда любой холоп княжеский считает себя выше старого боярина да требует к себе уважения и почтения, точно к князю - не стерплю. Князь Иван - он, конечно, из рода почтенного, но от того еще горше мне будет видеть, как и сам он пред государевыми слугами унижаться будет. Ведь, кроме меня, пригласил он еще немало людей из новых слуг княжеских - тоже уважить захотел. Тот же Корней приглашен.
- Он же с нами ездил! - удивился Никита. - Мы бы могли и не успеть.
- Вот и я удивляюсь, как вы в пору вернуться сумели. Корней-то, с виду, молчун да увалень - а парень себе на уме. Видать, неплохо он рассчитал, когда вернуться вы сможете. Не подгонял он вас?
- Да нет... Не больно он и торопился.
- Ну, может, случай так выпал. Может, и не стремился Корней уважить князя Ивана. Да сам князь Иван меня удивляет: готовит пир, точно праздник какой, за несколько месяцев гостей приглашает. Дочь его замуж вышла, вот он и созывает гостей. Сам зять, заметь, не приедет - они с молодой женой в дальнем имении, в Новгородской земле, что им Великий князь пожаловал. Странно, словом, мне все это.
- И что же ты? Не поедешь?
- Не хотел ехать, но раз уж вы вернулись... Хочу с тобой вместе поехать.
- Меня-то не приглашали! - возразил Никита.
- Ничего, где отцу место отвели, там и сыну место найдется. Ты едешь или нет?
- Еду, конечно, коли урону чести нашей не будет. Я ведь не просто так вернулся, хочу здесь на княжескую службу пойти. И слова твои о князе мне слышать странно и больно.
Андрей Васильевич неодобрительно дернул бровью, но, подумав, смягчился.
- Оно понятно, у вас, у молодых, одна мысль - как бы выдвинуться на службе. Вам в вотчине сидеть скучно. А то, что тут дел поболее, чем у князя во дворце, вам и невдомек. Ведь все на тебе держится - покой, порядок, достаток твоих земель. Без тебя селяне друг другу бороды повыдергают, землю деля, волки стада задерут, лихие люди проходу давать не будут. Земля опустеет и зарастет бурьяном, как случилось в Диком поле - а ведь было то поле богатым и плодами, и людьми! Но там князья да бояре принялись воевать друг с другом за большую долю - и утратили и то, что имели, и не смогли противустать даже слабой орде! А потом и народ стал разбегаться, оставшись без защиты. И теперь там лишь волки да дикие скакуны. Ты хочешь такой же судьбы своей земле?
- Конечно, нет.
- А князь наш нынешний, того и гляди, к этому дело приведет.
- Но если князь неправ - надо сказать ему об этом! - воскликнул Никита, пораженный картиной, нарисованной отцом.
Андрей Васильевич печально улыбнулся.
- А вот о том, что он неправ, князь слушать не будет. Ну, довольно о том. Пойдем к нашим гостям, пока они не забыли про хозяев.
Из-за стола разошлись глубокой ночью. Мать отвела Никиту в его светелку под крышей. Все тут было по-прежнему. Застеленные мягким тюфяком, набитым свежим сеном, полати под темным покрывалом, до странности гладким, без малейшей складки. Янтарно-желтые стены. Узорные ставни, глядящие на лес, в отдалении смыкающийся с полем. Прямо над кроватью висел вышитый ковер, над которым почти два года трудились мать и горничные: по лиловому полю летел серебряный конь. В детстве, еще до того как Никиту посадили на живого коня, он мечтал, как оживает этот белый конь, и Никита скачет на нем в битву... Шелковистая ткань ковра затягивала пальцы, точно сети воспоминаний.
И все-таки что-то изменилось в доме. Или сам Никита изменился? Не было прежней чистоты и беззаботности; а ведь так хотелось, приехав, забыть обо всем!
С утра отец с Митяем носились по усадьбе, готовя оружие, проверяя коней и собак к завтрашней охоте. Ерофей распрощался с хозяевами и уехал в город. Корней остался. Никита думал, ему совестно будет смотреть в глаза родителям Даши, ведь брался уберечь ото всех напастей - и не уберег; но Корней спокойно смотрел, ходил следом за отцом и что-то советовал. Должно быть, полагал, что, коли страшного ничего, в конце-то концов, не случилось, то уж где он там оплошал - неважно. "По плодам судите о деяниях их".
Отец ходил в раздумьях, занимаясь снаряжением к охоте более по обязанности или для развлечения, а мыслями витая где-то далеко. Никита догадывался, где.
Мать с Дашей уже о чем-то спорили, проверяя запасы на зиму. Сестра тоже молчала обо всем, точно сговорившись с Никитой.
Вырвавшись от матери, Даша поймала брата.
- Как тебе Корней? - спросила с лукавством.
- А что он мне?
- Я думала, вы с ним подружитесь, - погрустнела Даша.
- А что, он тебе... Для тебя - не все равно? - Никита обернулся к сестре. Даша пожала плечами.
- Ты бы, наверное, понял, если бы захотел. Отец его не гонит, но считает его низкого роду. Он, конечно, из дворовых людей Вельяминовых - помнишь, наши соседи? - но сейчас служит самому Великому князю. Какая разница, какого он роду?
- Ты погоди, это сейчас так кажется. А вот представь: выйдешь ты за него, и надоест ему терпеть, что его жена - выше родом, чем он сам. Так вы же изгрызетесь!
- Я - не изгрызусь! - заявила Даша. - Если у мужа моего будут такие мысли - да он никогда в жизни моим мужем не станет!
Никита хмыкнул. Поучать в таких делах он имел не больше права, чем Даша. Он, конечно, был старше, но девушки, говорят, раньше взрослеют. Впрочем, если бы Никита был на месте Даши, то уж конечно предпочел бы того казака, что вытащил ее из полона, чем... А, впрочем, что он знает о Корнее? Да и о Семене он почти ничего не знает. И можно полагать, что не узнает - казак остался в прошлой жизни.
- Корней из-за Даши у нас бывает? - спросил Никита, когда Корней ушел в дом, а они остались во дворе - отец собирался осматривать амбары.
- Кто его знает? - пожал плечами отец. - Может, и еще какие у него на нас виды.
- А давно он за ней ухаживает? Я ведь, когда уезжал, его не припомню.
Андрей Васильевич задумался.
- Да вот как ты уехал, он с тех пор к нам и заявился. Увидел ее в церкви у отца Александра, и чуть не сразу свататься приехал. Он, конечно, способный хлопец, вот только наглости у него многовато. Я, правда, и не поверил поначалу, что он из-за Даши, решил - за боярским чином охотится, да за приданым богатым. Ну, и поговорил с ним... Разговор у нас получился любопытный. Он тогда задумал сам боярином стать. Нынче древние чины государь за службу раздает, вот Корней и выслуживается, как может.
- А коли выслужится?
- Тебя что, Дарья подослала? - усмехнулся отец. - Коли дослужится до чего - там и будем говорить. Я еще и сегодня на него погляжу. Как он себя в гостях у Оболенских вести будет.
Выехали они после полудня, втроем, отец, Никита и Корней. Слуг с собой отец решил не брать, путь не далекий, а трое ратных от любого врага отобьются.
Путь их лежал по наезженному шляху в сторону стольного града. Князь Иван выстроил себе хоромы в полдня пути от Москвы - от вотчины Ловцовых, соответственно, на таком же расстоянии. Еще не начало смеркаться, когда за холмом с пожухшей травой, в окружении пышного сада возникли хоромы молодого князя.
На дворе было многолюдно. Туда и сюда сновали слуги хозяина, помогая размещать прибывающих гостей. Сам хозяин стоял на крыльце, приветствуя каждого гостя сообразно его чину.
- Да, много гостей князь Иван собрал, - окинул Андрей Васильевич взором двор. - Смотрю, и Воронцовы тут, и Морозовы. Хорошо хоть, Шигоны с Шестуновым вроде нет.
Их коней забрали проворные слуги, и они пешими подошли здороваться к хозяину.
Тот спустился навстречу Андрею Васильевичу.
- Уж и не чаял тебя увидеть, Андрей Васильевич, - обнял его князь. - Говорят, ты теперь вовсе зазнался, по гостям не ездишь.
- Да какое - зазнался! - отмахнулся отец. - Дел по горло, вот и не выбираюсь на праздники.
- Ты, я смотрю, с сыном приехал, - приветствовал хозяин и Никиту.
Корней между тем незаметно куда-то пропал.
- Ну, проходите, - дверь в хоромы по знаку князя распахнулась. Никита с отцом хотели было войти, но тут вслед за ними въехал во двор одинокий всадник; и хоть приехал он один, без пышной свиты, но взоры всех - особенно женские взоры - обращались к нему, ибо на него стоило посмотреть.
Он появился верхом на ослепительно-белом коне со снежною гривой, и одет был в ярко-белый кафтан, вышитый золотом, и светлые кудри его выбивались из-под белой заячьей шапки. Всадник был хорош, и знал это. В движениях мелькало самолюбование, когда окинул он встречных дерзким взглядом голубых глаз. Но, может быть, в красоте его было нечто изнеженное: и большие глаза, и полные губы, и правильные очертания лица больше подошли бы девице.
Хозяин внезапно изменился в лице и сошел со ступеней навстречу гостю.
- Здрав будь, - произнес он негромко.
- И ты здравствуй, - отвечал гость. - Вижу, у тебя народу много, не до меня?
- Как же не до тебя! Проходи, садись. Только, не взыщи, не приму тебя по чину.
- А мне много не надо, - всадник легко соскочил с коня, отдал уздечку конюху и пошел вслед за князем.
- Вот, гости, перед вами Димитрий Иванович Сряда- Беклемишев, - представил молодого всадника Ловцовым хозяин.
- Ты, часом, боярину Ивану Берсню-Беклемишеву не родич? - спросил Андрей Васильевич.
- А как же! - ответил за гостя Оболенский. - Племянник это его.
- То-то я смотрю, лицо знакомое. Стало быть, я тебя у него видал, - кивнул Андрей Васильевич удовлетворенно.
Всех вместе князь проводил в хоромы лично.
Степенный дворецкий рассаживал гостей по местам согласно чину и роду каждого. Ловцовы сильно своей знатностью не гордились, но место им досталось видное, как раз напротив молодого белокурого Сряды-Беклемишева. Где-то неподалеку от Дмитрия, на том же крыле стола, Никита увидал и Корнея.
Как положено, с приходом хозяина все встали, выпили во здравие его, хозяйки, пожелали здоровья молодым - после чего пошли застольные разговоры.
Спустя немного времени разговор зашел на любимую за любым боярским застольем тему - кто из нынешних воевод лучше свое дело знает.
- А я говорю, князь Глинский Данилу Щеню за пояс заткнет! - уверял дородный Морозов своего соседа.
- Ну, и чем же твой Глинский прославился? Татар да немцев бил? Кто ж их не бил!
- Да, нынче воеводы уж не те, что раньше, - грустно заметил Андрей Васильевич. - То ли дело князья Александр Ярославич или Владимир Всеволодович!
- Что уж ты вспомнил таких давних воевод? Князь Димитрий Иванович им вполне ровня! - напомнил хозяин.
Много в последнее время появилось сочинений, прославляющих князя Дмитрия*- события столетней давности, отец многие из них привозил в дом, их читали по вечерам. Но Никите они нравились меньше, чем "Житие князя Александра", хотя описания битв там были еще более красочными. Наверное, появись эти сочинения лет на десять раньше, когда Никита был еще "отроком несмышленным", его бы они тоже увлекли, но сейчас, когда он сам готовился к ратному делу, он судил уже обо всем еще и с точки зрения будущего воеводы; а вот замысла князя Димитрия он понять не мог. Странным ему казалось уводить войско за много верст от родной земли, когда кочевники могли обойти его с любой стороны.
Вот у князя Александра все было понятно и разумно: послал стражу следить за свеями - Филиппа-Пелгусия, "поручена же бысть ему стража утренняя морская, и увиде силу ратную, идущую против князя Александра" - а, поскольку числом был слаб - пошел в "мале дружине", помощи дожидаться было некогда, - то напал внезапно, пока они не приготовились к битве, и добился победы. В Чудской битве тоже все понятно: орденцы сами гнались за Александром, раздразнившим их набегом на их землю - "поиде на землю немецкую в силе велице", и отступать они не могли. Так что Александр мог навязать им битву там, где он сам желал.
И битва на Ведроши - отец о ней много рассказывал - выглядела куда разумнее, там Даниил изначально спрятал половину войска в лес, а с остальной частью заманил литовцев под удар засадного полка. И силы сберег, и победу добыл. Так что и она выглядела - с точки зрения Никиты - куда разумнее Донской битвы. Но славили почему-то именно ту, давнюю победу над татарами, хотя в описании ее было много непонятного.
Никита спрашивал у отца, тот отмахивался.
- Столько лет прошло, конечно, много чего присочинили! Вот потому и странно теперь все это выглядит.
Никиту этот ответ не утешал, но до правды докопаться все равно не получалось. Об Александре-то ведь не присочинили? Или, если, за давностью лет, и приврали где - так ведь умно приврали! Да, Никита в детстве долго допытывался у отца, что за "римский король полуночной страны", как назвали свейского королевича в Житии князя Александра. Но в остальном житие было довольно стройным. И всякие отступления вроде "побиенны были ангелом господним" - может, оно и правда, но - Бог помогает смелым, так что заслуга самого Александра, что мудро поступил. А выдавать глупость за мудрость и случай за глубокий расчет - неправильно.
Словом, Димитрий Иванович не был любимым князем Никиты, зато об Александре он мог читать бесконечно, хотя и знал все его подвиги почти наизусть. Равно как и слушать рассказы отца о битве на Ведроши, про себя представляя, как бы сам он провел такое сражение, в котором Литва лишилась первейших воевод и всего войска, попавшего в плен.
Так что с хозяином он был не согласен, хоть и не подал виду. Но кого поддержать в споре о воеводах нынешних, Никита не решил. Про Данилу Патрикеева он много слышал от отца - который воевал под его началом, - но Глинского видел лично. Воевода его покорил мгновенностью решений. Правда, в бою его видеть не доводилось, но казаки, что воевали под началом Глинского, хорошо о нем отзывались.
- А давайте, как раньше, воинские игрища устроим, войско на войско, в одном - Глинского воеводой, в другом - Данилу Патрикеева! - предложил Воронцов.
- А давайте! - согласился Морозов. - Ты, Иван Степанович, как на такое смотришь?
- Да я разве против? - рассмеялся хозяин. - Вы только самих воевод сперва уговорите. А вот на зимних сборах, когда съедутся бояре да дворяне с холопами на княжеский смотр, можно и учинить подобный бой. Только без смертоубийств, а то князь по головке не погладит.
- Это уж как получится, - ответил Морозов. - Драться, конечно, не насмерть, но и в потешных боях всякое бывает.
- Нет, князь запретит, - покачал головой Оболенский. - Скажет, оба воеводы мне дороги, не хочу никому унижения!
- Скажет он, скорее всего, не так, - усмехнулся Воронцов. - Но запретить может. Хотя какое войско без боев? Что же нам, ради испытания силы ратной, на немцев или литву опять идти?
- А то вам войн мало! - возразил Оболенский. - Только летом на литву ходили.
- Ага, а до того - татары сами к нам приходили, - согласился Морозов.
- Ну, и кого из воевод нам первее считать: того, что литву побил, или что татар остановил? - спросил Морозов.
- А тебе оно так важно? - пожал плечами хозяин.
- Конечно, важно! - закипятился Морозов. - Я своего сына думаю, под чье начало отдать - конечно, хочется к тому, у кого служить почетнее. Вон, Андрей Васильевич своего наследника с собой привез - тоже, верно, присмотреться хочет, к кому его определить!
- А у нас, Семен Иванович, везде служба - княжеская! - торжественно произнес Оболенский.
- Ну, начинается, - разочарованно протянул Воронцов. - Ты, Иван Степанович, не в Думе, тебе таких речей никто засчитывать не будет. Хотели бояре игрища ратные вспомнить - а ты прикрылся князем и в кусты!
- Егор Тимофеевич! - окликнул Воронцова старший Ловцов. - Мы в гостях, все-таки, так к хозяину уважение надо иметь.
- Так я уважение-то всегда имею, - отозвался Воронцов. - Только обидно мне, что лучшие люди теперь, что бы ни сказали - всегда говорят с оглядкой, не подумает ли чего князь. Скажешь, что ему по нраву - глядишь, и наградят чем. Скажешь чего неприятное - лишишься и того, что имеешь. Вот все и угадывают, вместо того чтобы правду говорить, от сердца.
- Так а князь-то тут при чем? - возразил Оболенский. - Коли сами бояре, которые должны пример смелости показывать, язык свой стараются за зубами держать!
- Были такие, что не держали, - грустно произнес отец. - Помню, не так давно кто-то осмелился князю поперек молвить. Кого там в железной клетке на площади сожгли, не напомните, как звали?
Бояре замолчали. Отец продолжал.
- Не гибели бояре боятся. А поругания чести рода своего. Одно дело - погибнуть в бою, и потом детям твоим будут с гордостью рассказывать, как пал ты на поле брани. А другое - как тать или мелкий воришка, как изменник, по приговору, обвиненный во всех грехах, которых и не совершал - и потом матери будут бояться даже вспомнить имя отца при ребенке, чтобы хуже ему не было!
- Но ведь находятся те, кто помогают князю в таких делах, - заметил Морозов.
- Конечно, находятся, - горячо продолжал отец. - Понабрал князь холопов, приблизил к себе, которым надо по службе выдвинуться - а таким только в радость знатного боярина унизить да казни предать. Многие и имение с этого получают. Не помните, кому имение Василия Даниловича Холмского отошло?
- Да что говорить, - грустно вздохнул Воронцов. - Князь наш умеет общаться только с холопами, а не с равными людьми, которые тоже голос имеют!
- Ну, брань на вороту не виснет, - заметил Морозов.
- Так ведь дело не только в нас! - произнес отец, повторяя уже при всех то, что недавно говорил сыну. - На нас люди смотрят, дети наши и их - какой мы им пример подаем? Чему учим? Тому, что, какую бы глупость и нелепость князь ни сказал - бросаться ее выполнять, не размышляя, возразить не смея? А то, что от этого вся земля в разорение и запустение может впасть - это уже не наша забота? Что не надо свой ум иметь, надо лишь уметь повиноваться?
- Все в воле Божией, которой поставлен над нами князь, и надлежит иметь смирение перед нею, - произнес хозяин.
- Перед Его волей - да. И если князь решит меня наказать - я приму это, как волю Божию. Если и его слуги сочтут меня в чем-то виновным. Но молчать, пресмыкаться - этому я, что ли, сына своего учить буду?
- Милостию Божией, насколько я помню, поставлен над нами иной князь, не Василий, а Димитрий, - вдруг произнес Воронцов.
Все замолчали вдруг.
- Чего испугались? Не помните, как это было? И десяти лет не прошло с тех пор, как венчан был на царство княжич Дмитрий, внук Ивана!
- А ты не знаешь, где он сейчас? - спросил Оболенский.
- Так после смерти князя Ивана пропал, и неизвестно, что с ним, - отозвался Воронцов. - Я-то его уже давно не видел. Может, сгинул, а, может, в бегах.
- Ну, где такой человек спрятаться может! - возразил хозяин. - Наверное, был бы жив, объявился бы.
- Наверное, был бы мертв - мы бы услышали, - гнул свое Воронцов.
- Ряполовского-то не просто так казнили, - вновь вступил в беседу отец. - По словам, будто бы за ересь - а на деле-то, что остался верен опальному княжичу и в лицо сказал старому князю, что он не прав.
Хозяин почувствовал, что надо срочно менять направление разговора.
-А что, Андрей Васильевич, не донимают вас волки в этом году? - обратился он к Ловцову.
Тот кивнул.
- Донимают. Вот думаем после завтра на них охоту устроить.
- А я бы к тебе присоединился. Владения у нас по соседству, с двух сторон бы их и гнали.
- Присоединяйся, рад буду. Коли успеешь все подготовить.
- Успею. Может, еще кто из бояр захочет участие в охоте принять? - обвел Оболенский взором гостей. - Вот вам забава, не хуже игрищ ратных.
- Я бы пошел, - произнес молчавший до того белокурый боярин Дмитрий.
- А я не пойду, - заметил Воронцов. - Дел по осени много, своих забот хватает.
- И меня увольте, - покачал головой Морозов. - Вот к зиме освободимся, тогда и с превеликим удовольствием.
Засидевшиеся допоздна гости уложены были в хоромах хозяина, чтобы с утра - кто продолжит пир, кто вернется по домам. Однако Андрею Васильевичу и Никите ехать было недалеко, несколько часов, и они - благо, погода стояла ясная, хоть и холодная, - при свете луны тронулись в обратный путь. Корней к ним не присоединился, да Никита особо его и не уговаривал.
Глубоко заполночь путники постучались в ворота родных хором.
--
Глава 2. Лихие люди.
Хозяин властен на своей земле
В судьбе и в воле, в жизни и в гоненье.
Но, бурей принесенный на крыле,
Недобрый глаз приводит все в смятенье.
Забытый покореженный плетень
С опаской стороной обходят люди.
Ночная мгла скрывает чью-то тень.
Откройте! Да свершится правосудье!
Гордо выступали ухоженные кони под своими седоками, кони всех окрасов. На поводках хрипели псы, сведенные в две своры по шесть собак, наполняя лаем своим поднебесье. Андрей Васильевич сам еще раз осмотрел привешенное к седлам снаряжение охотников: рогатины, сулицы, луки и палки, кожаные доспехи и стальные наручи - и поводки собак, злобно рычавших даже на своего хозяина, и дал знак к выступлению. Дюжина псов, удерживаемая двоими выжлятниками, пять коней и пять всадников тронулись в поход, словно шли они на битву.
Небольшой пригорок вырывался из окружающего необъятного леса, раздвинув деревья голой своей вершиной. Одинокая сосна развесисто раскинула ветви свои над холмом. На склоне, укутанном пестрым губчатым мхом, белыми траурными осколками разбросаны были кости - следы кровавого пиршества. Точно остов рассохшейся ладьи, торчали поломанные ребра; белой цепью накрывал их источенный позвоночник.
У корней сосны, выступающих сквозь мох, лениво развалились участники пира. Пять крупных серых зверей, сходных с собаками, только больших размеров. Усталый больной олень, отбившийся от стада, пал ночью их жертвой; два молодых волчонка, катаясь по мягкому покрову земли, воевали между собой из-за развесистых рогов, торчащих из равнодушно взирающего пустыми глазницами обглоданного черепа. Вокруг скелета темнели засыхающие пятна крови.
Матерая волчица, предводительница стаи, подняла вытянутую морду, хранившую следы крови, и следила настороженно за опасной игрой волчат. Еще два волчонка с блаженной истомой драли когти об мох под боком волчицы. Трое годовалых волков - прошлого выводка - дремали, положив головы на лапы. Пятый из взрослых зверей нес дозор, беспокойно втягивая ноздрями воздух и оглядывая ближайшие заросли.
Далекий звук нарушил спокойствие стаи. Дозорный негромко зарычал. Волчица поднялась и толкнула лапами прильнувших к ее серой с подпалинами шерсти волчат. Стая пришла в движение. Отец осторожно взял зубами за шкирку одного из играющих рогами волчат и скрылся с ним на другой стороне пригорка. Повизгивающий недовольный молодняк был загнан в логово меж корнями сосны, со всех сторон прикрытое опавшими ветками и землей.
Молодые волки выражали беспокойство свое тихим рычанием и повизгиванием; старшие проделывали каждое движение спокойно и уверенно. Не первый раз уходили они от облавы. Убедившись, что логово надежно спрятано, волчица наконец тоже прислушалась. Ясно уже различался поднимающийся над лесом лай охотничьих собак, и ветер нес чужой запах.
- Они прошли здесь этой ночью, - заметил Митяй - страстный охотник. - Они гнали оленя: видите, он рогами снес ветки у наших голов? А вот и кровь. Гляньте, что с псами делается.
Собаки, удерживаемые пока, едва не полузадушенные, не лаяли, не рычали даже, а тихо скулили, точно умоляли дать им волю.
- Будем ждать здесь, - произнес Андрей Васильевич. - По звуку рога пускайте собак. Илейка, езжай в обход по краю леса, там должен ждать нас князь Иван Степанович со своими людьми. Как доберешься, пусть он подаст знак.
Кивнув, молодой дворецкий помчался краем леса к дальней опушке, куда должны были гнать волков отпущенные собаки. Здесь деревья стояли реже, можно было развернуться с конем и проскочить верхом по лесу. Всадники замерли, взяв сулицы наизготовку.
Вдали пропел рог.
- Ну, с Богом! - Андрей Васильевич махнул рукой.
Уводящая стаю от злобного лая собак волчица замешкалась. Впереди почудилось ей враждебное дыхание. Там словно фыркало на водопое целое стадо оленей, но к запаху зверей мешался запах человека и стали. Волчица, казалось, задумалась на мгновенье: бежать ли, уводить охоту от молодняка, или попытаться отстоять свое логово. Решение было принято. Повелительно издав негромкий вой, волчица, прижимаясь к хрустящему мху, побежала навстречу засаде, невидимой пока из-за густого подлеска.
Перед охотниками волки появились внезапно, словно вынырнули по звуку рога из опавшей листвы. Огромные серые звери, яростно скаля клыки, выставили острые морды навстречу всадникам. Густая шерсть стояла дыбом на загривках; глаз почти не было видно из-за распахнутых пастей, казалось, метавших пламя.
Разом засвистели сулицы, взбив мох у корней деревьев. Как по приказу, волки повернули и, распластавшись по земле, помчались краем леса.
- Упустим, Андрей Васильевич! - вскричал Митяй.
- За ними! - рявкнул отец, пришпоривая коня.
Вдруг волки один за одним юркнули под низко нависшие ветви сосны, уходя в лес. Не раздумывая, всадники ринулись за ними. Толстокожий скакун Митяя, не останавливаясь, пронес своего хозяина сквозь ряд иголок. Прочие лошади попятились перед стеной сосен, но удары плеток заставили их, согнув шеи, проскочить колючий заслон. Кто-то вскрикнул: толстая ветвь, протянувшаяся от дерева к дереву, вышибла одного из доезжачих. Никто не замедлил бега своего скакуна.
Густой сосняк рос неширокой полосой, дальше попадались отдельные деревья. Из дальнего конца сосняка навстречу волкам, заливаясь бешеным лаем, единой пятнистой стаей вынеслись псы. Волки остановились. Вырвавшаяся вперед длинная изящная борзая, с черной в белых пятнах шерстью, с прыжка бросилась на волчицу. Та отпрыгнула, толкнувшись всеми четырьмя лапами, в сомкнутые за ее спиной ветви сосен. Борзая промахнулась; упав на землю, миг какой-то приходила она в себя, но за этот миг клыки волчицы сомкнулись на ее шее. В серую морду ударила кровь. Великолепная борзая, не проскулив, а прохрипев, растянулась перед ней в судорогах; три новых собаки бросились на волчицу. Стряхнув их и расшвыряв за загривки, словно щенков, волчица метнулась прочь. Окруженные с боков собаками, волки ринулись на прорыв. Вожак, в невероятном прыжке перемахнув через головы обомлевших собак, в полете отшвырнул от себя впившегося ему в бок пса и, упав на лапы, понесся, прикрывая бегство остальных. Тут, наконец, к стене из сосенок подлетели всадники.
- Ату их, ату! - ревел Митяй, потрясая рогатиной.
Волков не было видно; только яростный лай собак, шедших за зверями по пятам, указывал охотникам путь.
Силы стали изменять волчице. Она тяжело дышала, спотыкалась на бегу. Остановившись, она завыла. Вой этот разнесся по лесу, и волки поняли его как приказ.
Внезапно ставший уже привычным тявкающий звук разделился и стал доноситься, удаляясь, сразу с трех сторон.
- Пытаются уйти по одному! - воскликнул Андрей Васильевич. - Ну, ничего, там их ждут. Никита, за мной!
Ловцовы и Митяй помчались вперед, остальные чуть позади.
Четыре пса, неотступно преследовавших волчицу, с разбега налетели на нее. Она лязгнула зубами - и всю ее пронзила боль. В бок ей вцепился враг. Почти падая, она потащила его за собой, пытаясь стряхнуть. Ее настигали. Подступал конец. Собаки бросались на нее, она отбивалась, и затащила их в лес, туда, где подлесок гуще. Здесь, петляя между деревьями, она надеялась уйти, оторваться. Почти не разбирая дороги, она волочила израненное тело вперед, - и, не разжимая зубов, за ней волочился пес. Когда же на миг огляделась она, то увидела, что чутье привело ее прямо к логову, где прятались волчата.
Ужас вернул ей силы. Болтавшаяся на боку собака отлетела прочь. Волчица встала у корней давшей им укрытие сосны, поняв, что отсюда она не уйдет. Собаки попятились - и потом все разом кинулись на нее. Но одна - та, что отброшена была первой - в обход волчицы пробралась ко входу в логово.
С наскока волчица грудью сшибла пса, пытающегося добраться до ее щенят. Жуткая грызня вспыхнула меж ними. К холму подоспели всадники. Андрей Васильевич поднял рогатину, ища, как бы не задеть пса; брошенное копье ударило в землю возле сцепившихся зверей. Волчица подняла полузадушенного пса зубами, откинула его к прочим собакам, а сама прыгнула на безоружного охотника. С криком тот полетел на землю, и волчица вцепилась в кожаный рукав армяка, чуть выше защитного наруча.
Нога запуталась в стремени, когда Никита пытался спешиться, и Митяй обогнал его. Андрей Васильевич был притиснут к земле и мог лишь вытаращенными глазами смотреть на окровавленную пасть в вершке от лица, стискивающую онемевшую руку. Вдруг нажим ослаб: Митяй потащил волчицу на себя, схватив за загривок.
Бросив терзать лежащего, волчица повернулась к стремянному. Передние лапы ударили по плечам Митяю, пытаясь оттолкнуть, клыки потянулись к единственному открытому месту - к горлу охотника. Митяй был здоровым мужиком, но он попятился под нажимом вставшего на дыбы зверя. А потом левой рукой оттолкнул раскрытую пасть, а правой всадил кинжал в сердце волчицы; но когти ее все полосовали ему ворот, и лишь подоспевшие собаки отодрали труп от Митяя.
Никита помог встать лежащему головой вниз отцу, а когда обернулся, все было кончено. Собаки разрыли логово между корнями и вытащили из него повизгивающих волчат. Их тут же разодрали в клочья. Капли крови упали на лицо Никиты; он смахнул их непроизвольно, влез на коня и медленно поехал назад. Вскоре его догнали отец с Митяем и, ни слова не говоря, поехали рядом. Через луку седла Митяя была переброшена окровавленная шкура волчицы; в руках он держал поводки от всех четырех собак, правда, четвертая еле плелась, прихрамывая. Вскоре охотники вернулись к тому месту, где следы разошлись. С одной стороны приближался торжествующий лай псов: там, должно быть, тоже справились с волками. Только оттуда, где должны были действовать люди Оболенского, ничего не было слышно.
- Поедем, поможем Ивану Степановичу, - решил Андрей Васильевич.
Взявшие новый след собаки потрусили гурьбой. Путь вилял меж деревьями, отклоняясь понемногу к югу; а когда, по предположению Андрея Васильевича, они миновали, оставив слева, волчье логово - место схватки с волчицей, - след завернул к востоку. Вскоре собаки понеслись вихрем, и даже Никита различил на земле следы крови.
- Он ранен!
Всадники погнали уставших коней, с трудом пробиравшихся там, где и вовсе, казалось, не было прохода. Впрочем, далеко ехать не пришлось: сквозь облетевший кустарник и расступившиеся деревья впереди замаячила дорога, а перед ней - пятеро всадников, окружившие жуткий клубок тел. Шерсть летала клочьями; от рева и рыка, казалось, дрожали деревья. Стая ворон черной цепью кружилась в небе над местом, где матерый волк отбивался от троих хортов.
Подбежавшие собаки с ходу вмешались в схватку. Волк не выдержал. Он рванул из последних сил к дороге; истерзанное темное тело взметнулось в воздух, и стрела Корнея пронзила его насквозь.
Охотники подъезжали по одному, переводя дух. Выжлятники унимали рвущихся псов, сажали их вновь на поводки. Двух собак не досчитается нынче псарня Ловцовых, и нескольким собакам долго придется зализывать раны.
- Знатно стреляешь, - похвалил Андрей Васильевич, подъезжая к Корнею. Руку он берег, держа согнутой у груди.
- Привет тебе, Андрей Васильевич! - обратился к нему Оболенский. - Охота была удачной! Пятеро их было, и ни один не ушел.