Когда первая же остановленная машина оказалась не просто попутной, а к тому же еще и едущей напрямую до Брода-Хорвицкого, в каких-то пятнадцати километрах от Кривой, если по дороге, и в двенадцати, если срезать через Белую Рощу, Санка окончательно поверила в свою счастливую звезду. В кабине и так уже сидели двое, водитель и офицер-дорожник (судя по лицу, ненамного старше Санки), поэтому младший лейтенант забралась в крытый кузов и с удовольствием растянулась на тюках. Ехать было в самом лучшем случае часов семь, а если случится, скажем, затор в Вольной-Веселой у переправы, или перестрелка возле Лубей - а стреляли там почти всегда, менялся только калибр - то и все десять, и домой раньше завтрашнего утра девушке быть не светило. Так что Санка завернулась поплотнее в куртку (малость великоватую - форменную пилотскую, взамен сданной в кладовую курсантской, ей тоже выдали с мужского плеча, а мужская форма все-таки подразумевала рост повыше санкиного "полтора метра, если шлем надеть и на крыло встать"), затолкала вечно мерзнущие ноги под мешки с чем-то мягким, еще пару тюков пристроила с наветренной стороны и с чувством выполненного долга задремала.
И, хотя Санку нещадно трясло в кузове старого "горбача", сны ей снились по дороге самые что ни на есть радужные.
*
- Садись, если пришел, - неприветливо повторила Мирта Птах, которую в Хорвице-Кривой все звали Мирчей, смазывая чужое для здешнего уха "рт". - Чай горячий. Греча. Пирог вот сейчас испеку.
- Спасибо, не надо, - покачал головой гость. Был он на голову выше Мирты, на голове светло-русые пряди мешались с седыми. Стоял, опираясь на перила крыльца. - Еще будешь возиться... хотя пироги твои выше всяких похвал, помню.
- Вот и иди есть, - Мирта отвернулась к летней, на крыльце поставленной, жаровне. - Все равно тесто вчера ставила, не сегодня-завтра Санка приедет.
- Санка... - протянул гость. - Зря ты, Мирта.
- Это ты зря, Серги. Думал, гостю с того света обрадуюсь? Сколько лет тебя погибшим считала? Ты Санку хоть в колыбели видел? Не видел, раньше улетел. А теперь моя Птичка сама летает уже, выросла. Безотцовщиной выросла, Серги. А все из-за тебя. И ты думал, что я тебя все семнадцать лет ждала? Да твое счастье, что тебя на крыльце муж мой с дрыном потяжелее не встретил!
- Не встретил бы, Мирта. Нет у тебя мужа, - снова покачал головой гость.
- Только не думай, что никто не брал меня, без мужа жену, - даже спина и плечи хозяйки выражали глубочайшее презрение. - Брали. Сама не пошла. Потому что любила тебя, перекати-поле...
*
"... любила, люблю и буду. Только вот тебе об этом знать незачем. Я тебя, Серги, так люблю, что не знаю, что мне сейчас делать - на шею тебе кинуться, или в горло вцепиться..."
Мирта Птах с яростью разминала тесто, и не знала, кого она больше ненавидит - нежданного гостя, или саму себя, а если себя, то которую - молодую и глупую, или старую и злую. О том, что ей еще сорока нет, а значит, не так уж она и стара, Мирта не думала.
- Так что вот что я тебе скажу, Серги. Меня ты повидал, а без Санки шестнадцать лет жил, и еще проживешь. Наша страна предателей не признает, вот и я не признаю. Нет у моей Птички отца. Ешь, пей, и катись по ровной дорожке к дальнему порожку.
"... и пусть тебе, Серги, будет хоть вполовину так больно, как мне, когда про твою смерть рассказали. Рассказали ведь, не известили, не жена я тебе, а значит, и бумаг не положено..."
*
С утра настроение у Санки было еще радужней, чем с вечера. Как проехали Вольную-Веселую, дождь как ножом обрезало, санка даже сыростью пропитаться не успела. Дорога через Белую Рощу оказалась даже легче привычного - за прошедшие два года тропу протоптали шире и в нескольких местах спрямили, потому блуждать, как раньше, не пришлось. А часа через три после рассвета стало настолько тепло, что Санка и куртку зацепила за лямку рюкзака, и сапоги стянула, и пошлепала босиком, как в детстве.
*
Он все-таки ушел. Даже не прикоснувшись к миртиным пирогам и едва пару раз пригубив душистого травяного чая.
Если уж твое прошлое гонит тебя в двери поганой метлой, не дело настырничать и лезть к нему в окно. Хотя жаль. До слез жаль.
Однолюбом Сергий не был, и даже поручиться не мог, что помнит всех девушек, которых перецеловал, пока у него еще не было сожжено пол-лица (к Мирте он обожженной стороной весь разговор старательно не поворачивался). Но вот же - одни забылись напрочь, от других остались в памяти от кого имя, от кого модная стрижка, от кого - запах мокрой сирени, почему-то именно мокрой, - а Мирта стояла перед глазами вся. И когда было ясно, что он один против пяти "чеглоков", и когда падал, и когда горел - Мирта Птах. Не задание, не ведомый, только что вспыхнувший факелом, не небо, в конце концов - Мирта. И потом, когда давился воздухом и всю палату криком будил, а в одиночную перебраться отказывался - Мирта.
... а думал, от обожженного лица отвернется. Вот тебе, Сергий - нет ей дела до твоего лица. Не за лицо, а за трусость проклятую тебя прогнали. Ровно за то, за что сам в штрафники рвался. Вот оно и видно, что если человек трус - то он везде трус, и дрался-то он, Сергий Каменец, всю жизнь из трусости...
...на прошедшего мимо парнишку, босого, в закатанных штанах, но с офицерскими нашивками на форменной рубашке, Сергий большого внимания не обратил. Мало ли на свете военучлетов, пускай даже и в маленькой Хорвице-Кривой?