Булгакова Ирина Е. : другие произведения.

Рандом

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Полный текст доступен здесь: https://lit-era.com/book/random-b44098. Рукопись мне очень дорога, буду счастлива, если кому-то она покажется созвучной. Анонс: "Дождь, от которого впервые никто не прятался, стеной падал на город. По тротуару шли люди. Промокшие насквозь, они улыбались, обменивались друг с другом ничего не значащими простыми фразами. К мокрым лбам липли волосы, косметика стекала по женским лицам, пачкая одежду. Мамы вели в школу детей, нимало не беспокоясь о том, что под дождем мокнут неприкрытые детские головы. Я одна стояла под зонтом, наблюдая будничный, тихий, заполненный стуком капели и расходящимися на лужах кругами, конец света".
  Посвящаю маме
  
  
  - "Нельзя поверить в невозможное! - сказала Алиса.
  - Просто у тебя мало опыта, - заметила Королева. - В твоем возрасте я уделяла этому полчаса каждый день! В иные дни я успевала поверить в десяток невозможностей до завтрака!"
  Льюис Кэрролл "Алиса в зазеркалье"
  
  
  Пролог
  
  ...А потом я сидела на крыше Исаакия. Под приливным дождем, под куполом, заслонившим небо тусклым золотом. Я сидела на железном мостике, свесив ноги в темноту. Струи дождя, скатываясь по гладким листам, падали мне на лицо, смывая слезы. Я чувствовала на губах только воду, лишенную вкуса - и это было к лучшему.
  Я плакала первый раз после того, как все началось.
  В узких окнах собора, прямо за моей спиной на подоконниках горели свечи. Их зажгла я. Самое странное, что меня продолжала пугать темнота. Словно она была виновата в том, что случилось. Подкралась незаметно, когда я спала, вырвала из моей груди живое настоящее, проросшее кровеносными сосудами знакомого до мелочей мира, равнодушно подбросила как мяч высоко в небо. А в пустое нутро втолкнула отчаяние, заменившее друзей, семью. И будущее.
  Мне не нужно было присматриваться, чтобы разглядеть Кира. Он послушно стоял там, где я его оставила - под фонарем. Свет то вспыхивал, то гас. Кир стоял под этой азбукой Морзе, в которой давно точки перепутались с тире. И свет то выпускал из темноты его крохотную фигурку с белым лицом, облепленным черными волосами, то снова прятал во мраке. Мне каждый раз казалось, что свет потеряет Кира - он останется в темноте, а в белом круге под фонарем проявится лишь потрескавшийся асфальт, да мутные потоки воды.
  С другой стороны площади, мимо гостиницы "Англетер", среди застывших без движения машин брела лошадь. Время от времени она останавливалась и роняла голову в высокую траву у бордюра.
  Я, Кир и лошадь - мы втроем встречали ненастный закат первого октября.
  Город жил. Им словно овладела болезнь. Она влажным туманом текла из пор канализационных люков, невнятно бормотала, пенясь у забитых стоков. Она промозглой сыростью придавила проспекты, площади, улицы. И намертво застряла в глотках каменных львов - призванных и не сумевших защитить город.
  Время давно потеряло свое значение. Не стало будней, ожидания праздников. Время перестало делиться на рабочее "ой, не хочу, но надо", и "ура, наконец-то, выходной!". Туда же, в небытие отправились и праздники. Хотя... Я тут подумала: Новый год, наверное, я буду ждать. Я соберу много часов и пусть все они показывают разное время. Я буду по каждым загадывать желание, записывать на бумажках. Я буду жечь их и есть пепел. Я съем килограммы пепла в надежде, что хоть одно из них сработает.
   Сначала события казались плохим сном. Потом моим личным наказанием - маленьким адом, уготованным в пятнадцать лет, кто знает за какие грехи? Или чьим-то дьявольским неудачным экспериментом.
  Потом объяснений не нашлось. По крайней мере, тех, с которыми я могла бы жить. Пусть и сморщившись, как банный лист. Или как печеное яблоко... Черт бы побрал все эти сравнения! Да и кому их слушать теперь? Кому исправлять? Делать умное лицо и говорить, устало качая головой: "Владислава, сколько раз тебе повторять - морщиться можно как печеное яблоко. А банный лист липнет. Так говорят про людей"...
  "Мама! Не называй меня Владислава! Ты же знаешь, я люблю, когда меня зовут Влада!" - безумно хочется крикнуть той, кто сейчас стоит у плиты и жарит блины на сковородке.
  Женщина с отросшими волосами, давно потерявшими форму, исхудавшая, с ввалившимися щеками, повторяет снова и снова то, что делала вчера, и позавчера, и месяц назад: она осторожно наливает тесто из ковша на сковородку.
  Только теста в половнике нет. Как нет молока в холодильнике, яиц и масла. Женщина наклоняет ковш над сковородкой, не замечая, как потрескивает металл, нагревая пустоту.
  
  Часть первая
  Осень
  
  Влада
  
  "Тяжелая бронза давила на каменную глыбу. Вырванный из могилы, Гром-камень застыл на набережной. Petro, Catharina - чужеродные буквы, как отметки с надгробной плиты, растерявшей от времени даты. Неподъемный груз держали седые плечи камня: мертвец с приставленной головой, сидящий верхом на коне, протыкал костистой рукой горизонты. Неумолимый взор всадника топил крыши зданий Лосиного острова, бронзовые пальцы сжимали металлическую грудь ростральных дев. Их стоны - тяжелые, вливающиеся в вой вечных ветров Севера, владели городом".
  Мой гимн уходящему Питеру. Или как-то так.
  
  
  Поднимите руки те, кому знакомо чувство перед самым пробуждением, когда еще толком не понял - спишь ты или проснулся. Тело не отвечает, мозг блуждает неизвестно в каких далях. Хорошо, если те дали светлы и тихи. А если они наводнены кошмарами? Там за тобой гонятся, а тебе приходится убегать. Но куда бежать, если тело лежит неподвижно? По позвоночнику к затылку ползет легкая вибрация. Она застывает у корней волос, потом мурашками принимается бродить по черепу. Такое знакомое и послушное тело лежит себе без движения. И плевать хотело на твои жалкие потуги шевельнуть рукой или ногой.
  Сонный паралич. Вот как называется это состояние. Только не говорите, что знали! Все равно не поверю.
  Когда такое случается со мной, я просыпаюсь в плохом настроении. Ноги-руки ватные, голова болит. Раньше - давно - считалось, что в это время в тебя вселяются потусторонние силы. Вспоминая, как у меня шевелятся волосы на голове перед самым пробуждением, я бы сама рискнула выдвинуть эту теорию. Ну, если бы ее не было.
  В то утро я проснулась в дурном настроении. Мне приснился дурацкий сон. Потом я пыталась его вспомнить и не смогла. Помню лишь чувство - мерзкое. Вот с ним я и села на кровати, не дожидаясь, пока в комнату войдет мама.
  Она все равно вошла, к моей досаде.
  - Влада-а, - тихо, но настойчиво позвала мама, - чуть поживей. Опять опоздаешь.
  Я фыркнула, набираясь злости для ответа. Но когда я открыла рот, ее шаги затихли в коридоре. Ее стихли - зато от топота брата затряслись стены.
  - Эй, голопузик! - зло сорвалась я - не пропадать же накопленному добру? - Потише там! А то дождешься!
  - От кого это еще? - В дверь просунулась белобрысая голова. - От тебя что ли? Нашлась мне тут...
  Я сделала вид, что поднимаюсь с кровати и брат скрылся из виду. Плотно закрытая за ним дверь подтолкнула меня к нехорошему: я без сил упала в еще не успевшую остыть постель.
  Яркое солнце смотрело в окно. Его наглый порыв не могли сдержать плотные шторы. Говорят, в Питере на триста шестьдесят пять дней в году солнечных приходится лишь шестьдесят пять. Мне хватило бы и меньше.
   В лицей идти не хотелось. Я могла бы смело назвать две причины. Но, на мой взгляд, хватило бы и первой - доклад по биологии я не подготовила. А вторая причина - Ринка, она же Екатерина - наоборот. В смысле, подружка наверняка подготовила новую порцию соплей на тему "жизнь не удалась". Парень по прозвищу Хакер (ой-ой-ой) выносил ей мозг месяца два, не меньше. Какие в сети царили страсти, невозможно даже описать. Где-то слышала, что первое время знакомства называется "конфетно-букетное". На мой взгляд, у них было ромашковое. От всех этих "любит - не любит, бросит - поцелует, к сердцу прижмет - к черту пошлет" меня тошнило. Если бы гаджеты умели впитывать эмоции, они бы давно испортились. У чувака от той ярости, с которой он выбивал многочисленные знаки препинания, у Ринки от слез, которые капали.
  Я пробовала давать советы подружке на первых порах. Ну, как на первых порах - часа два. Ровно до той минуты пока не узнала, что они с Виталиком (он же Хакер) в реале так и не встретились. Хотя встречи назначали раз пятнадцать на дню, не меньше. Мои попытки вплеснуть в разгоряченный виртуальными отношениями мозг толику здравого смысла успеха не принесли. Подружка горела, разбрызгивая искры вокруг себя. Доставалось и мне - я стояла слишком близко.
  А может, я врала самой себе. И все, что подталкивало меня к раздаче бесплатных советов - элементарная зависть? Вот у нее был парень, пусть даже и виртуальный, а у меня нет. Никто не слал мне душераздирающих посланий с сотнями знаков препинаний. Не угрожал покончить жизнь, если я не отвечу, никто не провоцировал меня на беспричинные смех и слезы... Так же тоже могло быть, верно?
  Солнце светило. Я продолжала лежать. Пока ни послышались уверенные шаги. Ровно за секунду до того, как открылась дверь и коридорное пространство вытолкнуло основательно заведенную мать, я подскочила как ужаленная - мне еще ко всем неприятностям не хватало добавить семейный скандал!
  - Так, - распаленный внутренним монологом взгляд мамы угас, натолкнувшись на мой, почти осознанный. В заготовленный шаблон запросились другие слова. - Сидим, значит. Влада, я тебя в последний раз предупреждаю: если через пять минут не увижу тебя за столом, то вынуждена буду применить санкции.
  Со вздохом, равносильным последнему перед глубоководным погружением, я поднялась. Мне не улыбалось сегодняшним субботним вечером просидеть дома. Наша теплая компашка - Светка, Ринка, Дрон и я - собиралась встретиться в ближайшем ТЦ. Так, ничего особенного - пицца, кола, киношка...
  Только не надо делать из меня хорошую девочку! Я пробовала уже кучу всяких неприятностей! И то, что дымится, и то, что горло жжет, и то, что действует, но не пахнет. Мне не понравилось. Все сразу и в отдельности. Супер умной я себя никогда не считала, но когда пропадает связь мозга с телом, мне становится... Жутко. Так что, когда мы собираемся вчетвером - все такие принципиальные, нам бывает весело. Именно нашу коллективную принципиальность, я считаю целиком своей заслугой. Почему-то люди, с которыми я долго общаюсь, начинают вести себя так, как хочется мне. Таково одно из моих достоинств. Многочисленных, между прочим.
  Поначалу мама отпускала меня с неохотой. Конечно, ей было бы спокойней, если бы по вечерам я сидела дома, за компом! Но в свете последних событий, когда парень, помешанный на игрухах, избил свою мать - решение давалось ей не в пример легче.
  Размышляя об этом, я нехотя поплелась в ванную. Оттуда на кухню - давиться своими шоколадными хлопьями с молоком.
  Антошка трещал без умолку. Складывалось впечатление, что его жизнь в детском саду отличалась большей насыщенностью, чем моя. Поймав себя на этой мысли, я нахмурилась - нестерпимо захотелось дать ему подзатыльник.
  - Девчонки - отсто-о-ой, - тянул долгие "о" Антошка. Нахмуренные светлые брови настойчиво полезли друг к другу. - Как можно играть в эти дурацкие куколки с утра до вечера? Я вот никогда не выйду замуж!
  - Антон, когда подрастешь, ты женишься. Выходят замуж только девочки. Это значит... - попробовала вставить мама, но брат ее не слушал.
  - Только Ленка нормальная. Она играет с мальчишками, и в машинах разбирается, но, - он всплеснул руками, - как же с ней можно будет вместе жить? Она же дерется!
  - На тебя не угодишь, голопузик, - выдавила я из себя.
  - Мама, а что, правда есть такая песня? - Антошка оторвался от овсяной каши. Он завыл тоненьким голосом: - Мне нравится, штаны больны не мной...
  - Как-как? - не сразу поняла мама.
  - Вчера Ленка пела: "Мне нравится, штаны больны не мной". Она говорит, в кино так поют! А я вот думаю: разве штаны могут болеть?
  - Нет, солнышко, - мама улыбнулась. - Песня, действительно есть. Но там текст другой.
  - А какой?
  - Мне нравится, что вы больны не мной. Леночка ошиблась...
  Мама налила себе кофе. Терпкий запах заставил меня поморщиться. Как она может пить эту гадость?
  - Влада, - сказала она, устраиваясь за столом, - может, останешься сегодня вечером? Я блины испеку. Посидим, поболтаем.
  Я долго и продолжительно вздохнула - красноречивый ответ на заданный вопрос.
  - Мама, а что такое стриптиз? - ляпнул вдруг Антон, недовольный тем, что выкатился из центра внимания.
  Мама, уже сделавшая глоток, поперхнулась. Пока она собиралась с мыслями, я задала встречный вопрос:
  - Где ты это слышал?
  - Вчера Толик в тихий час стал дрыгать ногами и снял трусы. Девчонки ка-ак закричат. А он говорит: "Дуры вы все, это же стриптиз!".
  - Да ладно, - не поверила я, - прям трусы?
  - А что сказала воспитательница? - спросила мама.
  - Ее там не было. Когда она пришла, Толик уже в кровати лежал... Только никому не говорите! - он запоздало метнул на мать насупленный взгляд.
  - Обещаю. - Мама со вздохом поставила чашку на стол. - Это какой Толик? Ивасенко? Из соседней парадной?
  - Так да.
  - Вот блин, - усмехнулась я. - Юный эксгибиционист подрастает...
  И тут же получила под столом вполне ощутимый пинок от мамы. Антошка навострил уши, услышав новое слово.
  - Мама, а что такое...
  - Антон, - заговорила мама, бросив на меня сердитый взгляд. Она рассудила, что объяснять "стриптиз" не в пример проще, чем "эксгибиционист". - Ты же знаешь, что бывают разные танцы. Так вот, стриптиз, это когда человек под красивую музыку снимает с себя одежду.
  - Зачем? - открытый взгляд Антошки выражал недоумение.
  - Такой вот танец, - пожала плечами мама. - Ты же знаешь, что в некоторых танцах бывают нужны разные вещи. Помнишь, мы с тобой смотрели выступление гимнасток? Там девочка танцевала с длинной лентой. Ты тогда тоже спросил "зачем?". От гимнастки требуется показать, как она умеет владеть собственным телом...
  - Даже когда ей мешает лента, - закончил за маму Антон.
  - Ммм, - давясь от смеха, фыркнула мама.
  Потом я собралась, терпеливо выслушала обычные наставления и потащила свое унылое тело в лицей. Мне повезло - в тот день никто из училок меня не заметил. Хуже пришлось подружке: пока кипел мой мозг, пытаясь переварить очередную серию виртуальной переписки, Ринке досталась пара устных замечаний с призывом к тишине и одно письменное. С занесением в электронный дневник. После учебы, не заходя домой, мы вчетвером рванули в кафешку, где смело бросились в объятия выпивки (кола) и обжорства (пара пицц).
  Когда усталая, но удовлетворенная я вернулась, Антошка спал, а мама клевала носом перед телевизором. Она еще попыталась общаться со мной, забросив удочку со словами "Где были?", но у нее не клюнуло. В смысле, я отмахнулась от нее вечным "Ой, все" и пошла спать.
  С чистой совестью, еще незамутненной осознанием того, что я плохая дочь. Чувством, которое будет преследовать меня. Потом.
   После.
  
  Я пропустила ту минуту, когда все началось. Может, открой я ночью глаза, ничего бы не случилось!
  Утро нового мира сперва попыталось пробить мой крепкий сон маминым "Влада ... опять опоздаешь". Эмигрантка из будних дней, фраза пролетела мимо моего сознания, подарив еще пять минут безмятежности. Меня поднял с постели не ультиматум о будущих санкциях, а острое чувство несправедливости - стоило только осознать, что тебя будят в воскресенье!
  За окном шел не просто дождь - настоящий ливень, со всеми атрибутами ранней майской грозы. Молнии пробивали опухшее брюхо тяжелой тучи, запоздало гремел гром. Исполненная негодования, я появилась на пороге кухни, путаясь в полах растянутой до колен туники.
  - Мама, а что такое стриптиз? - по-вчерашнему спросил Антошка, бросив первое зерно в почву нового осознания действительности.
  - Тебя заело что ли, голопузик? Мама, могу я хотя бы один раз в неделю отоспаться? Какого черта сегодня происходит? Я не помню, чтобы мы куда-то собирались! В любом случае, надо было меня вчера предупредить! - Пока я выстреливала гневной тирадой, зерно, брошенное заботливой рукой Антошки, проросло и дало стремительные всходы.
  - А что сказала воспитательница? - опять спросила мама.
  - Ее там не было. Когда она пришла, Толик уже в кровати лежал... Только никому не говорите!
  - Обещаю. - Мама со вздохом поставила чашку на стол. - Это какой Толик? Иващенко? Из соседней парадной?
  - Так да.
  Всходы зазеленели и расцвели пышным цветом. Без сил опустившись за стул, я молчала, получив от мамы под столом вчерашний пинок ногой.
  - Мама, - наконец, промямлила я. - Вы что, сговорились? Что за тупой розыгрыш...
  Я говорила вместе с ними. Мои слова с трудом пробивались сквозь мамино объяснение стриптиза, и Антошкино уточнение о гимнастках.
  Они меня не слушали.
  - Это не смешно! - зло сорвалась я, вскочила и натолкнулась на полную участия и какой-то неприкрытой тоски просьбу мамы остаться вечером и поболтать.
  Потом я слышала это много раз и несколько раз даже отвечала. Я ловила мамин взгляд, сжимала теплые ускользающие руки и говорила, шептала, кричала. Я орала, что я останусь вечером, что сделаю все, что она только захочет, что буду самой примерной дочерью на свете!
  Что буду сидеть дома!
  Что буду сама печь эти чертовы блины!
  Только пусть очнется!
  Пусть все будет как прежде!!..
  А в то дождливое воскресенье, полная еще неясного, но однозначно отвратительного предчувствия, я наспех собралась и на вылете случайно - как выяснится позже - в тему поймав сухое мамино "не задерживайся!", бросилась за дверь.
  Мама не напомнила мне о зонте, как было всегда. Я взяла его машинально.
  Я стояла на улице и словно видела себя со стороны - маленькую, худую, с короткой стрижкой темных волос, с фиолетовой прядью, падающей на глаза. Крупные капли наотмашь били по прозрачной поверхности зонта.
  Дождь, от которого впервые никто не прятался, стеной падал на город. По тротуару шли люди. Промокшие насквозь, они улыбались, обменивались друг с другом ничего не значащими простыми фразами. К мокрым лбам липли волосы, косметика стекала по женским лицам, пачкая одежду. Мамы вели в школу детей, нимало не беспокоясь о том, что под дождем мокнут неприкрытые детские головы.
  Я одна стояла под зонтом, наблюдая будничный, тихий, заполненный стуком капели и расходящимися на лужах кругами, конец света.
  
  Сусанин
  
  С белыми, трясущимися губами, на которых еще шипели слова - что-то среднее между "суки" и "сволочи", я держал Дашку за горло.
  Ее лицо покраснело, жилы на шее вздулись. И сквозь этот кошмар, сквозь боль, сквозь сновидения, сквозь иную вселенную, забитую слезами и обидными словами, она продолжала тянуться ко мне губами.
  Когда-то, давно, я предпочел бы видеть ее мертвой, чем в объятиях другого мужчины... Она никому не досталась. Даже мне. Я сжимал пальцы, чувствуя, как бьется пульс на ее шее. Его стук отдавался в ушах. Мы оба не дышали - она от недостатка кислорода, я от бешенства. В моих силах дать ей умереть! Я не хочу, чтобы она мучилась!!
  Девушка, которую я любил.
  Не мысль, а скорее недавнее воспоминание провело острием по моему черепу. Как там сказала неделю назад Влада? "С чего ты взял, что они мучаются? Скорее наоборот - они счастливы!"
  Пусть даже так! Что это меняет? Да ничего. Я все равно должен ее убить. Пусть и по другой причине - чтобы не мучился я!
  На этом сознательном решении я разжал пальцы. Ее обмякшее тело упало на кровать. Открытым ртом она хватала воздух, пытаясь протолкнуть заученные слова.
  - Макс... я устала... давай, завтра?
  Я сел на кровать, рядом с ней - скорее рухнул, словно из моего организма выдернули позвоночник. Пока она засыпала, я держал ее лицо в ладонях, потом баюкал в объятиях. Я смотрел в ее закрытые глаза и думал о невозможном. О том, что не в моих силах вскрыть ее черепную коробку, чтобы запустить сломанный кем-то механизм. Может, всего-то и надо было, что ужалить какие-нибудь аксоны - и придет в движение нейронная сеть, оживит все эти миллиарды застывших клеток, безотказно работавшие двадцать один год! И моя рыжеволосая девочка очнется, поднимет голову и скажет слово. Одно единственное слово. Только не из тех, что говорила вчера! И позавчера.
  - Солнце, перевернись на другой бочок, - спросонья сказала Дашка.
  Я ждал этого. И все равно от неожиданности вздрогнул. Высвободил руку из-под ее тяжелой головы, поднялся - опустошенный, обессиленный.
  - Ничего не случилось, - продолжала она отвечать на незаданные вопросы, - ты храпишь.
  За окном, по-майскому поздно, зажглись фонари. Свет, пронизанный дождем, падал на деревья, сбросившие листву. Внизу, по дорожке, обегающей детскую площадку, шел сосед. Он выгуливал поводок от давно сбежавшей собаки.
  Посапывала Дашка, заботливо укрытая парой теплых одеял. Я не мог оставаться здесь дольше - если я не засажу сейчас пару стаканов виски, то завою. В голос.
  Но я знал, что это не поможет. Я пробовал раз сто. Хоть литр вливай в алчущее забытье нутро - все равно очередная бестолковая надежда лопнет, окатив меня дурно пахнущими брызгами нового мира.
  Спускаясь по лестнице, я сознательно производил больше шума. Мертвая тишина прерывалась, с неохотой впускала звук моих шагов, и тут же смыкалась за моей спиной. Когда я уйду, она полностью овладеет домом. Как оккупант армии победителей, она установит свои порядки. Уже не прежняя - чуткая, поджимающая хвост от каждого шороха, но чужая, тяжелая, раздавившая прежних обитателей.
  Лампочки на этажах давно перегорели. Неяркий свет уличного фонаря даже не пытался перебраться через подоконник на лестничном переходе. Я шел в темноте, провожаемый черными провалами закрытых дверей, давно уже ведущих не в уютные жилища, а в склепы, хранящие мертвецов. Только мерзкий запах проникал на лестницу. Его не могла сдержать даже сталь с многочисленными уровнями защиты от взлома.
  Открывшаяся входная дверь на тяжком выдохе выпустила меня на улицу. Я набрал полную грудь свежего сырого воздуха, свободного от дыхания большого города.
  Мимо прошмыгнула влюбленная парочка, двигались люди, чей часовый механизм работал. Хотя и со сбоями. Прямо на меня шла высокая женщина, явно одетая не по погоде. Вязаная кофта в заскорузлых грязных пятнах, болталась на ней как на вешалке. Седые растрепанные волосы выбились из стянутого на затылке узла. Скользнув по мне пустым взглядом, она подошла к двери и набрала кнопки на домофоне, не издавшем ни звука ей в ответ.
  - Это я, Софочка, открой, - сухим, скрипучим голосом сказала она в темное окно давно сломанного домофона.
  Мне не нужно было оборачиваться, чтобы видеть то, что много раз происходило за моей спиной: через пару минут женщина войдет в подъезд, поднимется на второй этаж и будет бесконечно долго - до утра - стоять возле так и не отрывшейся двери. Временами она будет разговаривать сама с собой, даже смеяться. Потом она уйдет, чтобы на следующий день вернуться снова.
  Я стоял, раздираемый двумя желаниями: пойти в церковь или нажраться до потери сознания. Ни тем, ни другим мне было себя не удивить. На первых порах после начала всей этой катавасии, я вдруг решил, что вопрос, не объяснимый с точки зрения здравого смысла, может решить только высшая инстанция. И все, что мне требуется, это выпросить индульгенцию, покаявшись во всех грехах. Я частенько наведывался в Лавру. Цель моих визитов - ора, шепота, слов (я варьировал подачу) - была вполне ясна: пусть те, кто все это придумал, либо присоединят меня к остальным, либо вернут все назад!
  Как-то не сразу до меня дошло, что мои так называемые просьбы уж слишком смахивают на ультиматум. Мотивируя себя верой в спасение человечества, я пытался - видит кто-то, я честно пытался сменить тон. Получилось ли, знает один хрен. Потому что ни бога, ни дьявола в мире не осталось. Все забыли нас, бросили на произвол, справедливо рассудив, что бороться тут не за что.
  Мысли догоняли меня уже в пути, под шум форсированного до предела движка байка, прожигавшего больную тишину города. Я маневрировал на проезжей части между брошенными машинами. Ехал, не отрывая взгляда от дороги. Темноту Вознесенского изредка пугал свет работающих фонарей. Их осталось не так уж много, но держались они стойко. Если бы я только мог ограничить свое зрение десятком метров впереди, я бы так и сделал. Но как я ни старался, Он прорывался сквозь дыры в туннельном зрении.
  Город. Все вокруг, выдернутое из тумана напоминало монохром военных кадров давно забытого архива. И свет моих фар, как растянутый по времени выстрел, тщетно пытался пробить коматозную пелену.
  Едва угадываемые контуры фасадов, с черными кляксами провалов, обнаживших чрево благородных домов. Словно пережиток артобстрела дыры, оставленные веерными взрывами бытового газа. Измайловский мост, соединяющий два берега Фонтанки, реки, опрокинутой в туман аварийных канализационных стоков. Чадили прорывами магистралей подвалы домов, отчего казалось, что город растет прямо из серого дыма. И машины, машины всех размеров и мастей на дорогах, тротуарах. Почти новые, побывавшие в передрягах, сгоревшие, заваленные набок - большие, свирепые звери, ждущие своего часа в темноте. Еще месяц назад между островами непринужденно лавировали прохожие. Те редкие, умудрившиеся растянуть один день на три месяца. Сейчас везде лежали трупы. Бесхозные, забытые, умиротворенные. Однако, невзирая на холод, голод и жажду, вдоль стен еще скользили темные силуэты тех, кому не повезло задержаться в живых.
  Стыдно сказать, временами я завидовал им. С шорами на глазах, они видели город прежним. Бродили в иллюзиях, щедро сдобренных мыслями и чувствами последнего дня. Повезло тем, для кого он сложился лучшим образом - считай, они умерли во сне. Счастливые.
  Двери супермаркета безропотно разъехались в стороны при моем появлении. Недели три как пропал охранник, стойко дежуривший возле входа, сгинул где-то на переходе между работой и домом. Действующего освещения едва хватало на то, чтобы обозначить стеллажи, заваленные товаром. Далеко забираться мне не пришлось - даже если бы в зале царила полная темнота, я пошел бы на голос, катившийся до входных дверей откуда-то слева.
  - ...и не льщу себя надеждой, что ты понимаешь значение этого слова. Инце... инцепцио... низм. Чтоб тебе было понятно, я скажу - это когда задачки по математике нужно решить с помощью биологии... Вот ты сразу все и понял. Представь себе разные отделы в процессоре, которые занимаются своими задачами. Получают сигналы, обрабатывают и результат передают дальше. Только каждый отдел настроен на собственное восприятие объекта. Игру в сломанный телефон помнишь? Это когда все садятся в ряд и ведущий говорит слово на ухо первому участнику. Быстро и тихо говорит, чтоб непонятней было. Второй участник повторяет то, что ему послышалось. И так до конца. А последний встает и вслух называет то, что до него дошло. Так из груши, минуя уши, суши, слушай, получается какая-нибудь хрюша. Ты можешь спросить, к чему это я тебе все говорю? Вот у меня и возникает ассоциация, связанная с тем, что у нас тут происходит...
  Голос раздавался все ближе и ближе. Я нашел Борюсика и Головастика там же, где оставил пару дней назад. Там же, где они, походу, безвылазно сидели месяца три, если не больше. На диване, выставленном на вечную продажу, поджав ноги, храпел упитый в жопу Борюсик. Но Головастику, рассуждающему вслух с самим собой, было на это плевать. Бывший программист, рыхлый парень двадцати с лишним лет, чье белое лицо пробивали кусты словно наспех выросшей растительности, не сразу осознал мое присутствие. Его взгляд, блуждавший по пейзажу за окном, обильно политому дождем, наконец, сфокусировался на мне.
  - О! Сусанин! - хрипло сказал Головастик. Он даже попытался подняться, вытянув для приветствия руку, но сопротивление воздуха, не пожелавшего принимать тучную субстанцию, отбросило его назад, в кресло.
  - Привет, - не дожидаясь приглашения, я занял кресло напротив, обложенное мягкими подушками, прежде белоснежными, теперь видавшими виды. - Что пьем?
  Все свободное пространство между стеллажами и мебелью заполняли пустые бутылки. Здесь было все: коллекционный коньяк гордо выпячивал трехтысячиевровые бока, белыми горлышками тянулись вверх бутылки из-под элитной водки, пузато обтягивали темное стекло этикетки виски. Шампанское и вино местная братия не жаловала, но и им нашлось место - плотными рядами пустые бутылки заняли оборону вдоль окна, как оберег от неведомой силы.
  - На виски, смотрю, перешли, - устало сказал я, зацепившись взглядом за початую бутылку на столе.
  - Да ну его, этот коньяк, - Головастик прицелился, сорвал со стола стакан с темным напитком, благородным янтарем плеснувшим в борта. - Чего ждешь? Наливай.
  Волшебное слово вернуло к жизни Борюсика. Коротконогий, ширококостный мужчина сорока с лишним лет согласно хрюкнул и рывком сел. На испитом, заросшем седой щетиной лице вспыхнул неподдельный интерес.
  - Кого я вижу! Амиго-сан! - со свистом пробилось из пересохшего горла. Так же, как его собутыльник, он сделал попытку подняться. И так же быстро был остановлен встречным потоком ветра, вернувшим его на диван. Он плюхнулся на сиденье, по дороге прихватив со стола заполненный наполовину стакан, умудрившись не пролить ни капли.
  - Прям циркач ты, как я посмотрю, - усмехнулся я.
  - Так ёптить, - удивился Борюсик и вылил содержимое стакана в рот.
  Выудив из горы посуды, возвышавшейся тут же, на придвинутом к столику стеллаже, стакан, я плеснул себе на пару пальцев.
  - И хули? - вежливо поинтересовался Борюсик, дождавшись, пока я поставлю на стол уже пустую тару.
  - Какие новости? - поддержал товарища Головастик.
  Мне нечего было ответить. Я сидел, прислушиваясь к себе. Алкоголь, горячим клеймом прожегший грудь, облегчения не принес. Завязанный в тугой узел комок нервов в который раз обсасывал виденье рыжей девочки, укрытой одеялами. Я снова налил себе и выпил, надеясь взять количеством.
  - А хули, - усмехнулся Борюсик. Он с двух попыток одолел расстояние, отделяющее его от открытой банки с тушенкой, стоящей на столе. Поставил ее на колени, вколол одноразовую вилку в темно-серые внутренности.
  - Судя по настроению, у тебя так и не получилось сплотить народ?
  Я посмотрел на Головастика и медленно покачал головой. На первых порах я, движимый манией Мессии, пылал желанием собрать воедино весь оставшийся народ. Начинал я с радиостанции на Чапыгина, на коротких волнах сообщая о том, где и в какое время могут собраться все уцелевшие. В назначенный день кинозал в "Англетере" приютил шестнадцать человек. В отличие от меня желанием они не горели. Молча прослушали информацию и разошлись. Как на заседании какого-нибудь нового ЖСК. Не фига это не сбило с меня спесь! Я тратил дни и ночи, последовательно объезжая все улицы и вещал - вещал. Я брызгал слюной, заливая звукоприемник мегафона. В июле мой список пополнился. Теперь он насчитывал пятьдесят два человека. Кстати, Головастик и Борюсик также соизволили проявиться, найдя окошко в своем довольно плотном "рабочем" графике.
  Кто они - уцелевшие? Разномастные, разнокалиберные. Разно-образованные и разно-воспитанные. Старушки, старички, тетки, мужики и почти дети. Мужчины примерно моего возраста от двадцати до сорока были представлены в количестве восьми экземпляров. Причем, Борюсик и Головастик входили в это число. Собрание и на сей раз не дало ничего. Ни им, ни мне. Один положительный исход виделся мне - нежелание людей объединять совместные усилия, изрядно притушил фитилек моего энтузиазма.
  - А все почему? - В унисон моим мыслям отозвался Головастик. - Людей слишком многое связывает с домом. Остались близкие, за которыми как за больными требуется уход. Что ж тут плохого? Не все ж такие одиночки как мы с Борюсиком? У тебя же тоже осталась жена? Если мне не изменяет память.
  В ответ я только вздохнул. Количество наконец-то перешло в качество. Меня отпустило.
  - Так что, ты не кипишись, Сусанин. Султан к власти не рвется?
  - Малость угомонился. Насколько я знаю, обосновался где-то на Гражданке. Вместе с Веркой.
  - Ничего, Макс. Потерпи. Следующим летом в твоей пастве народу прибавится. Не все из шизиков переживут зиму. Таким образом, к тебе подтянуться те, кого держала любовь к близким...
  - Любовь? - вдруг взвился Борюсик, уже потянувшийся к бутылке. Казалось, его испугал пустой стакан. - Да что вы понимаете в этом, салаги! Заладят тоже... любовь! Вот я ее любил! Она была вся такая... Бывшая моя. И чего? Взяла, и все у меня оттяпала при разводе! Заметь - все, купленное на мои деньги. Она не работала ни фига. Ни одного дня, все дома сидела... Типа, дети у нее. Короче, хрены всякие валяла. А потом взяла - и... Все мое. Кровно заработанное.
  - Борюсик, угомонись, а? - сморщился Головастик. - Чего ты завелся?
  - Потому что не надо пи..! Любовь... Вот я и приходил к ней пару месяцев. Уже после всего этого... Есть правда на свете - есть! Я каждый день приходил к ней. И смотрел ей в глаза. Сучке этой. Нахлебалась она перед смертью, за все свое зло ответила. Дерьмо свое ей наливал в тарелку, смотрел как она жрала...
  - Все, блин!! - сорвался Головастик. - Наливай давай, хватит трындеть!
  И опять сработало волшебное слово. Борюсик отвлекся, удовлетворенно хмыкнув "так хули".
  Только моему расплавленному в кои-то веки нутру Борюсик был обязан тем, что не получил от меня точно в глаз. Я влил в себя еще, ожидая, пока стихнет желание набить ему морду. Здесь бывать я не любил. Гнусные чувства одолевали меня, стоило мне увидеть эту пару. Головастик - хрен с ним, но даже он... Они сидели напротив меня - два чмыря, оставшихся в твердом уме и памяти. А неизвестно почему, непонятно в силу каких причин и какого расчета, моя Дашка - красивая, добрая и умная девочка...
  В то памятное воскресенье шел дождь. И я, по личной просьбе шефа отработавший накануне, дрых без задних ног. Выспаться - все, что входило в мои планы.
  - Вставай, солнышко, я приготовила тебе завтрак.
  Услышал я. И счел это продолжением сна. Перевернулся на другую сторону и заснул. Я проснулся минут через двадцать от задорного Дашкиного смеха. Потягиваясь, я подумал: ну увидел человек в сети или по телику что-то смешное, с кем ни бывает? В чем мать родила, я пошел на кухню, рассчитывая затащить Дашку в постель.
  Телик был выключен. Гаджеты тоже. За окном шел дождь, стучал по подоконнику, приглушая Дашкин смех. Она видела за столом, пила воздух из пустой чашки и говорила в никуда. Никому.
  - Солнце мое, Максик. Осталось немного потерпеть! Ты же сам говорил, что в июне рванем в отпуск... Да ладно! А я уверена, что у тебя получится... Да потому, что точно знаю!
  Она смеялась, хихикала. Она разговаривала сама с собой. Или со мной. Вчерашним.
  Я сел на подоконник. Наверное, что-то говорил, пытаясь поймать ее взгляд. А червяк сомнения уже прокладывал холодную дорогу вверх по моему позвоночнику. Возврата к прежнему уже не будет - вот о чем мне думалось. И была это первая мысль после начала конца. Даже если у Дашки какое-нибудь временное помешательство, все равно. Возврата к прежней жизни не будет.
  - Даша, Дашка, - позвал я, цепенея от ее не-ответа.
   Она продолжала болтать и посмеиваться. Потом вдруг поднялась и зависла над соседним стулом, обхватив руками пустоту.
  - Я с тобой. Макс, ты же знаешь, как я тебя люблю.
  Она говорила, обнимая и целуя воздух.
  Помню, я вскочил, я бросился к ней. От страха, я тряс ее за плечи как куклу. А она шептала мне что-то нежное и все тянулась куда-то в сторону губами...
  И вот теперь, пространство напротив меня занимает человек, рассказывающий мерзости о своей жене.
  Так. Стоп. Надо было опять напомнить себе, что отложенным взрывом на атомной станции в Сосновом Бору мы обязаны прежде всего ему, Борюсику. Отработавшему там перед приездом в Питер программу аварийной остановки. Мысли помогали, ярость потихоньку стихала. И все равно я знал, где пункт назначения у этого пути. В один "прекрасный" день на особо крутом вираже, спасительные мысли запоздают. Я не сдержусь, и количество оставшихся в живых уменьшится на два. За одного, по крайней мере, ручаюсь.
  - Так знаешь или нет? - повторный вопрос Головастика отвлек меня от мысленного созерцания последствий возможной кровавой разборки.
  - Ты про что?
  - Про кого! - уточнил бывший программист. - Блаженный Колюня - ты ж его видел.
  - Кто же его не знает, - я пожал плечами. - Я навещаю его. На Новосмоленском. Иногда.
  - Уж совсем иногда, как я посмотрю, - усмехнулся Головастик. - Так был он тут вчера. Трясло его.
  - При его нагрузках немудрено. - Я разглядывал полный стакан, как по волшебству оказавшийся в моей руке - я не помнил, как его наполнял.
  - Зря смеешься. Мне, например, его идея похоронить всех умерших кажется вполне обоснованной. Может, действительно, если собрать всех и похоронить, то можно вернуться... К прежней жизни...
  - ... вертел я эту прежнюю жизнь, - встрял Борюсик.
  - Ладно, - отмахнулся я. - Так что там про Колюню?
  - Так вот. Он там вырыл экскаватором очередную яму. Под очередную братскую могилу. Как обычно сложил туда мертвецов в несколько рядов. И зарыл уже. И тут поблизости у кладбища еще один окочурился. Колюня и говорит, что собирался уже переходить на новое место, но так хотелось, чтоб все было чисто. Он и отрыл с краю место, чтоб дохоронить туда свежачка. "Прикинь, - это Колюня говорит, - разрываю я сбоку краешек, а там... никого нет. Я сначала даже не понял, в чем дело. Рою дальше - ну туда, где мертвецы быть должны. Рою-рою... А там никого нет. Пустая могилка-то".
  - Ммм, - я усмехнулся. В такое верилось с трудом. - Вот что я тебе скажу. В полку шизиков прибыло.
  - Думаешь? Так чего тебе стоит - ты у нас парень на ходу. Подъешь к нему завтра, да и посмотришь, что к чему. Будет тебе очередное "иногда"...
  - Так и сделаю...
  Я был готов к тому, что произойдет и все равно вздрогнул. Из темноты стеллажей выплыло белое костистое лицо. То ли татарка, то ли узбечка - последняя хранительница супермаркета. Она двигалась рывками, слегка припадая на левую ногу. В темно-синей униформе, она прошла мимо. Иссиня-белое лицо, с застывшей навеки доброжелательной улыбкой, теперь напоминающей маску, плыло в воздухе, то поднимаясь, то опускаясь. Женщина остановилась, бросила что-то быстрое на своем языке, и снова нырнула в темноту.
  - Гюльчитай. Еще жива? - спросил я, приведя дыхание в порядок.
  - Жива. Чего ей?
  Борюсик храпел, разрывая легкие, Головастик толкал очередную неудобоваримую теорию. Оттого, что я так и не добрался до закуски, мои мысли путались. Я достиг абсолютной нирваны - мне захотелось в берлогу. Не домой - что я там забыл в пропитанном паранойей месте? Мне хотелось в мое двухуровневое логово. Туда, где я рассчитывал пережить зиму. К камину, к комнатам, заваленным консервами, канистрами с водой, спиртным, книгами и древесным углем. Кстати, об угле - прихватить с собой пару-тройку пакетов не помешает.
  - Ладно, - сказал я. - Пора мне.
  Я медленно поднялся. Мир качнулся, словно от моего быстрого движения он не успел загрузиться. Я кивнул на прощанье, развернулся, заранее наметил маршрут движения и тут услышал.
  - Ты, это, Макс, поаккуратней там.
  В два приема я повернулся и внимательно уставился на Головастика. Его лицо слегка расплывалось, выходя из фокуса.
  - Ты не думай, что я тут без... ик ... вылазно сижу, - Головастика одолела икота. - Тоже выхожу иногда. По...общаться с народом. Тут старушка жила недалеко. Ты знаешь ее... Миро... Миро...
   - Мироновна. Тамара. Улица Жени Егорова двадцать пять. Бабушка божий одуванчик. Только такой душноватый одуванчик.
  - Точно. Душно... ватый. Мы встречались у кафешки днем - перекинуться парой слов. Так вчера днем я вышел, побо...лтать с ней. А она лежит у входа.
  Я собрался пожать плечами, типа "старость не радость" и тут долетела концовка:
  - С простреленной головой.
  - В смысле?
  - С дыркой во лбу. А это... оружия рядом с ней нет. Да и не могла Тамара само... убиться. Не та была старушка. Так думаю... Ик... Мститель у нас объявился. Тоже со своей... философией. Мы завтра в подсобку переедем. Там дверь закрывается...
  Я вышел под темное небо, расцвеченное огнями звезд впервые за долгое время. Закрыл глаза, подставив щеки под порывы ветра. Услышанное заставило мой мозг с неохотой запустить шестеренки. В моей голове, подогретая порами спиртного, полным ходом шла ревизия - пересчитывались обоймы от реквизированного мной у мертвого полицейского пистолета Ярыгина, он же "Грач", лежавшего до поры в том месте, которое я называл логовом. Оружие доставать не проблема. Можно было весь первый этаж превратить в склад - что там пистолеты и автоматы? В бесхозных воинских частях наверняка имелось что-то посерьезней. Превратить дом в настоящую цитадель. Напичкать ловушками и установить растяжки на подступах... Смысл? Имелся ли он? И не лучше ли пуля в лоб, чем...
  Кто же мог подумать, что апокалипсис может быть таким... Тихим, что ли. Несуразным. В самых обычных фантазиях нам представлялась ядерная баталия, выживание в метро, радиация и мутанты. В крайнем случае, бесконечное сражение с толпами кровожадных зомби. Но, сори. Что, не заслужили ничего значительного? Вяленькое было общество и концовка тоже. Не ах.
  Словно так уже происходило не раз и эволюция, побрякивая на стыках, катилась к очередной пропасти как по накатанному. В первое и последующие утра не было болезненности восприятия. И радости от обладания миром без людей - как рассказывали некоторые уцелевшие - я тоже не испытывал. Недоумение, страх и растерянность - вот, что сопровождало мои первые шаги. Не люди казались мне ненормальными, а я сам. Такой вот отодвинутый в сторону обществом индивидуум. Параноик, живущий в собственных фантазиях. Со временем механизм стал сбоить. Из него вываливались на крутых поворотах сотни, тысячи винтиков. Странное дело, я - всегда старавшийся держаться если ни над, то, во всяком случае, чуть в стороне, вдруг ощутил жгучую потребность быть со всеми. Я пытался разорвать порочный круг, добиться, чтобы меня включили в команду этой новой игры! Но люди крепко держались за руки.
  До тех пор, пока происходящее не стало походить на жесткий хоррор. До первых трупов - улыбающихся матерей, толкающих коляски с младенцами под колеса проезжающих машин, до взрывов, превращающих целые подъезды в дымную труху, до горящих факелов падающих с небес самолетов.
  Я жил. Я угодил в мясорубку. Происходящее перемалывало меня, вытягивало жилы из того, что я называл любовью. Из моих вскрытых вен, капля за каплей, вытекало все, к чему я привык, все то, что составляло меня, сотворенного обществом. В ржавое ведро со стуком, царапающим слух, капали мои представления о морали, о будущем. Туда же, несколько задержавшись - ибо не устоял я перед соблазном прикоснуться ко всему тому, о чем мог только мечтать - с противным дзинканьем шлепнулись ценности: всякие представления о добре и зле, о том, что хорошо, а что плохо. На месте выбитой из под ног платформы, образовалась шаткая дощечка с надписью "Добро пожаловать в ...". Окончание каждым уцелевшим понималось по-своему.
  Как оно понималось мной? Ад-рай я послал сразу. Так же далеко отправилась и проверка-эксперимент. Потом ниже плинтуса скатились инопланетяне, зацепив боком параллельную реальность. И я решил, что пока жива Дарья, я не готов подводить итоги.
  Стыдно признаться, я жил. Хотя теперь мне казалось, что в моих венах вместо крови, течет физраствор чьего-то иного представления о действительности. Нам, уцелевшим, не оказалось места в новом мире. Мы - отбросы, случайно застрявшие в зубах у времени...
  - Интересные мысли. Все философствуешь, Сусанин?
  Я медленно обернулся на голос, в повороте цепляясь взглядом за промежуточные звенья - крылья байка, стоявшего у стекла, задранный в небо шлагбаум на въезде, остов сгоревшего автомобиля. В конце путешествия меня ожидала награда.
  Она стояла, подперев спиной колонну у входа в супермаркет. Ворот кожаной куртки, распахнутой на груди, обнажал начало роскошного бюста. Короткие, абсолютно белые волосы сияли в свете одинокого фонаря.
  - Тая, рад тебя видеть, - выдохнул я в ночь сивушные пары. - Давно здесь?
  - Да так, - она пожала плечами, - мимо проходила. И тут услышала, какие ты речи толкаешь.
  - Я разговаривал вслух?
  - А то, - усмехнулась девушка.
  Я смотрел, как грациозно она отлепила стройное тело от каменной опоры и подплыла ко мне. Встала так близко, что я мог неосторожно задеть ее, даже если бы и не хотел. Она залезла во внутренний карман и выудила оттуда пачку сигарет. Закурила. Из приоткрытого рта белой змеей потянулась в небо струйка дыма. И то было единственным, что разделяло наши лица. Мое - усталое, с легкой однодневной щетиной, с туманным взглядом. И ее - свежее, чистое, молодое, за легким прищуром скрывающее бутылочную зелень насмешливых глаз.
  - Я смотрю, тебе требуется продолжение банкета.
  - Точно требуется? - бросил я приоткрытым губам, из которых вместе со словами, текла новая порция дыма.
  - Отвечаю. Насколько я вижу, тебя уже давно перестали удовлетворять Головастик с Борюсиком.
  - К тебе? - выдохнул я.
  - Посмотри вокруг, Макс. Все у нас теперь - или к тебе, или ко мне...
  И в это время, прерывая ровное течение будущего в прошлое, раздался выстрел.
  
  Not found
  
  - Что? Мне послышалось, или ты хотел что-то сказать? Нет? Тогда заткнись и слушай. Я никогда не мог понять, что нашла в тебе найти мать. Когда я увидел тебя первый раз, мне вообще показалось, что ты похож на таракана. Помнишь? Та-ра-канище. Такое же чмо, с рыжими усами. Но я потянулся к тебе, Михалыч. Как любой пацан, растущий без отца. Чем ты мне ответил? Я неделю не смог сидеть на заднице и главное, за что? Да не крал я тех злополучных конфет у классухи! Повелся на Светкино "слабо"! И вернул бы их на место, если бы урок не отменили!
  Отчим сидел напротив меня. В глазах, пробитых кровеносными сосудами, отсутствовала мысль. Кадык на морщинистой шее дергался, когда он запрокидывал голову и вливал в рот пиво. Седая щетина давно проросла в жидкую бородку. В тот последний день он не брился. И надо думать, в какой-то глубине своего сознания был рад, что теперь официально можно было не бриться, не мыться. Естественные надобности он справлял, благо имелось чем - я следил за тем, чтобы в холодильнике водились колбаса, сыр, сосиски. И пиво, иногда. В мои планы не входили безболезненные проводы в мир иной человека, который так издевался надо мною и над матерью. Я не позволял себе ничего такого, пока она был жива. Знаю, ей бы не понравилось.
  - Что вылупился? - я не сдержался, добавил еще кое-то теплое от себя. - Что дергаешься как педрила? Все никак не можешь отойти от психоанального шока? А думаешь, мне было приятно, когда ты лупил меня почем зря? Так вот. Пришла пора расплачиваться собственной жопой.
  Я пытался заставить себя испытать удовольствие от недавних воспоминаний, но вместо этого от вида ремня, которым я от всей души вчера отхлестал отчима, меня затошнило. Когда я лупил его по толстой заднице, он только кряхтел и говорил что-то обычное, как всегда. Он ничего не чувствовал, как все шизики. Я вдруг подумал: а если бы он кричал и рыдал, если бы умолял меня о пощаде, мне было бы приятней?
  Мне нечего было ответить себе. Я выдохся. Как пиво, простоявшее открытым долгое время.
  - Бу-бу-бу, - под нос себе проворчал Михалыч.
  Много раз слышанные мною слова "драть его надо было чаще", не вызвали у меня злости. Подумать только - совсем недавно, после начала всей этой скотовасии, я возомнил себя королем. А кем же еще? Я Нео, избранный. Миллиарды людей стали шизиками, хомяками, бегающими по кругу, а я один из немногих, который получил в наследство весь город!
  Мой личный автопарк насчитывал десятки самых крутых тачек: Феррари, Порше, Бьюки. Моя комната была завалена ключами от машин, а сами красавцы, стояли в разных местах, ожидая, пока я снизойду до них. Поначалу гонки по ночному городу меня прикалывали. С парой стаканов виски легко забивался болт не на правила - мочалил я их как хотел - на осторожность. Я! Сам себе - Форсаж один, два и семь.
  Последнее место работы по установке и замене замков и дверей, сыграло мне на руку: почти любая квартира, хоть и в суперэлитном доме открывалась по щелчку. Находились прикольные антикварные штучки, и коллекционные. Оружие, например. Джакузи-фигуси. Бери, что хочешь, ешь, что хочешь, пей, что хочешь.
  Трахай, кого хочешь. Сука-Светка получила по заслугам. В реале она не то, что целоваться бы со мной не стала - срать бы рядом не села. А тут... Я вошел к ней в дом как хозяин. Дождался, пока она разденется, ляжет в постель. И поимел ее по полной программе!..
  ...Кому я вру? Кому мне сейчас врать? Отчиму?
  Не тронул я Светку. Смотрел на нее голенькую - вся такая стройненькая, загорелая, после последнего Таиланда, гладенькая... еще тогда была. И не смог. Или почти не смог. Это было все равно, что трахать куклу. Короче, хрен с ней, со Светкой!
  Совсем другое дело враги. Им не повезло, что избранным стал я. На моем месте они поступили бы также, уроды. Я в этом нисколько не сомневаюсь. И телка из соседнего дома, которая вечно меня игнорила, и пацан из "Компьютерного мира", и начальник - туда же его. Всем соратникам по партии "Дом начинается с дверей" воздал по заслугам. А Валерка, то еще уё, старшеклассник, от которого столько люлей получил в последнем классе - так и вовсе нахлебался...
  Отчим дернулся. Потянулся, прилепил руку на горлышко пустой бутылки, опрокинул ее в рот. Кадык дергался, но кроме воздуха туда хрен что залилось.
  Я встал, пошел на кухню за бутылками - для него и для себя. У него сегодня праздник - заслужил. За окном на город постепенно наваливался вечер. Лужи отражали свет немногих фонарей. Дом напротив давно скрылся в темноте. Последнего подъезда, по сути, не было - он развалился, отправленный в нокаут взрывом бытового газа. Кстати, в родном жилище я пресек это дело сразу - отключил газ. Кроме того, уцелевшие должны благодарить меня еще и за то, что в нашем доме присутствовало электричество.
   Отчим орал что-то в комнате, где я его оставил. Продолжал ругаться с матерью. Только его слова уже не могли пробиться к ней на тот свет. Она стала свободной. Впервые за все годы.
  А я? Стал ли я свободней, получив все, о чем только мог мечтать? И на кой мне - исполнение тех мечт, если мне никто не завидует?
  Вот ведь. И не заметил, как стал философом. Все время приходится что-то делать с мыслями, от которых не спасало бухло. Наоборот. Я пробовал делиться выводами с Борюсиком и Головастиком. Было время, когда я упал им на хвост, и мы квасили вместе, но потом мне стало скучно. Головастик вечно толкал заумные мысли, я Борюсик... Тот вообще отстой. Среди тех, кто пришел на гребанное собрание, нормальных можно было пересчитать по пальцам. А моего примерно возраста - около двадцатника - так вообще раз, два и обосрался. У Кира еще молоко на губах не обсохло, Таисия - крутая телка, отфутболила меня сразу. Влада - пацанка, я не люблю таких. Алиска-блондиночка, конечно, девочка ничего себе. Я попробовал подбить к ней клинья, пока не заметил, что она запала на Сусанина. Мужик, между прочим. Но и тот... Идеи какие-то толкает. Опять в общество всех гонит.
  Не хотим мы жить в обществе. Я, например.
  Холодная бутылка пива запотела. Я поднял ее, кивнул отчиму и выпил. Согласно заданной программе, спустя пару минут тот поддержит меня. Так и случилось. Он задрал голову, вливая темную струю в заросли седых волос.
  - Бу-бу-бу, - бухтел Михалыч.
  "Ты должна быть благодарна по гроб жизни, что я воспитал твоего ублюдка!"
  - Радуйся, сука, что я не нассал тебе в бутылку, - не сдержался я.
  Но это были слова. Я смотрел на то, как самодовольно он пялится в черный экран телевизора, как чешет большой живот, снеговой крышей нависший над поясом спортивных штанов, на поросшую кустами волос голую грудь, на бульдожью кожу второго подбородка, закрывающую шею, на толстый нос, в сети красных линий...
  Я хотел завестись, взбаламутить ненависть, которая улеглась на дно. А вместо этого у меня от жалости сперло дыхание.
  Мне стало страшно. Оттого, что я не могу контролировать свои чувства. Даже не так. Я удивился: разве это справедливо - испытывать к человеку, издевавшемуся надо и мной и матерью целых одиннадцать лет что-нибудь другое, кроме ненависти? И откуда эта долбанная жалость взялась?!
  Я подскочил, пнул ногой стол. Завелся с пол-оборота - выбил из рук отчима бутылку. Она покатилась, булькая содержимым, заливающим пол.
  Мне не победить себя, не справиться с тем, что распирало меня изнутри. Я отлетел к окну, дернул шторы, открыл стеклопакет, втянул в себя холодный воздух - заменил им жалость, что грызла меня.
  Теперь, когда матери не стало, мне нечего здесь делать. Я укладывал ее отдельно, в своей комнате. Укрывал. Она все равно собачонкой перебиралась под утро к отчиму. Маленькая, высохшая, она улыбалась, желая мне спокойной ночи. Наверное, она испытывала боль перед смертью, но, как все они, не жаловалась. Она жила в том самом дне, где не было боли. И умерла во сне - я не знаю как. Утром она смотрела в потолок бесцветными глазами и улыбалась.
  Я не Колюня. Мне нет дела до искупления вины перед человечеством, но я похоронил ее за оградой перед домом.
  Отчим ржал как конь, рыгая и булькая. Скоро он отправится спать. Ляжет в холодную одинокую постель. И будет храпеть до утра.
  Меня ждали неотложные дела. Я проверил, надежно ли закреплен в наплечной кобуре Макаров. Пусть говорят умники, что пистолет Ярыгина надежней - походил я тут пару раз с обоймами - гремят восемнадцать патронов как гвозди в железном ящике. Короче, скрытно не подойдешь. От кого прятаться сейчас, когда от всех людей осталось воспоминание?
  Первый раз я увидел женщину с пулей в башке месяца два назад. Впрочем, я мог и забыть - пару недель туда-сюда ничего не меняют. Молодая баба, везущая в коляске мертвого младенца, лежала у стены. По бетону за ее спиной еще ползло красное пятно с ошметками волос и черепа. Темные глаза уставились на меня, когда я подошел ближе. Ну, отстреливает какой-то пидор шизиков, что с того? Вот так я и считал до последнего времени.
  Кто такой был Валерик? Уцелевший бомж. Он дышал на меня перегаром, да и не только. Я вскрыл для него квартиру на Театральной. Супер-квартиру. С таким евроремонтом, который Валерику не мог видеться и во сне. Месяца не прошло, как он засрал ее под завязку, но не о том речь.
  - Валерик, братан! - позвал я, открыв дверь.
  Переступил через мусор, поддел ногой пластиковую бутылку, протолкался среди упаковок хрен-знает-с-чем. Мои глаза цеплялись за цветастые этикетки элитного алкоголя, светоотражающие эмблемы разных шмоток, белое бородатое лицо с черной дыркой во лбу...
   Стоп.
  Валерик лежал у стены, подмяв под себя обе ноги. В дорогом спортивном костюме и кроссовках, чья цена была запредельной - и однозначно мертвый.
  Я постоял у трупа минут десять. Думал. Это было как поезд, к которому прицепили последний вагон: у съехавшего с катушек чувака, отстреливающего шизиков, появились новые цели. Чтобы добраться до берлоги Валерика и вычислить его, нужно было потратить время. И активировать умственный процесс. Иными словами, сделать все то, чего у шизиков нет. Отсюда следовал вывод, который заставил меня отскочить от окна и покрыться холодным потом. Валерик - один из полсотни уцелевших, что присутствовали на собрании.
  Теперь уже, в лучшем случае, из сорока шести.
  Мне не хотелось быть в списке следующим. Поэтому я закрепил на поясе "Каратель". Одно время я не признавал ничего кроме "Смерша". С хорошей гардой, легкий, изготовлен из прочной стали... Да что толку описывать достоинства? Разве "Гюрза" или "Шайтан" хуже? Просто долгое время моя рука любила "Смерш", шестерку, конечно. Это до того времени, пока мне не попался "Каратель" с антибликовым наполнением. С тех пор я с ним не расстаюсь. Нож - отдельная песня. Она моя. И петь я ее могу бесконечно. В доме... Да не в этой жалкой шестидесятиметровой трешке, где толком и оружие некуда положить - в нычке. Есть у меня на Каменном просторная хата. Метров двести, со вторым этажом. Там в комнате, и до меня набитой холодным оружием, с моим приходом все изменилось. В такую лучшую сторону, что у меня дух захватывает каждый раз, когда я туда вхожу. Там есть все. Я не ошибусь, если скажу - ни у кого нет и не будет такой коллекции холодного оружия. Что там Катана, что кастеты? Есть у меня...
  Тормозим. Если я сяду на эту тему, я загружу себя на полночи. А в хате на Каменном так на всю ночь. Там имелось еще кое-что, что... кто грел мою душу. Жила там баба. Всегда, наверное, жила. Хозяйка квартиры, короче. В возрасте уже бабенка, там лет сорок ей. Но еще ничего. Электричество в доме было, а газ в новых домах уже давно не проводили. Машка - так я ее зову. Не в смысле, что откликается. Надо же как-то ее звать? Мужик ее сгинул, один хрен знает, когда и где. А Машка ничего себе, жила. Я ей холодильник забил - питалась она только йогуртами и фруктами. И... крема ей разные подставлял, чтобы она моську свою мазала. Словом, содержу ее в хороших условиях. Иногда она только треплется по айфону шестерочному. Прямо туда говорит, в черный экран. Жалуется подружке на мужа, что изменяет он ей. Не слышит ее подружка. Зато я ее иногда слушаю. Когда ложится в постель - гладенькая такая, грудастенькая...
  По утрам паршиво я себя чувствую. Объясняю себе - обычная тетка она, живая и очень даже энергичная. Но... Себе этого не объяснишь.
  Я стараюсь реже проявляться там. Заводит меня сильно эта шизильда. Потом долго ругаюсь сам с собой.
  Звук моих шагов на лестнице пугал кошек. Несмотря ни на что, они старались держаться ближе к людям. Прямо выйдешь на улицу, а они за тобой идут. Не стайкой, а так, типа, по одиночке. Собаки отчего-то быстро приохотились действовать в стаях. Жрачки у них до хрена - до сих пор кто-то свеженький концы отдает. Не нападают пока на живых. Но временно это, чую. Так что в моей нычке у меня и огнестрельный арсенал имеется. Да еще какой.
  Ветер, шорох листьев заглушил все остальные звуки. Я двигался бесшумно - просто ниндзя в черном. Я вышел на охоту, потому что не хотел стать следующим.
  В одиноких окнах едва теплился свет. Таврический сад неспешно перетек в сад Салтыкова-Щедрина. Деревья сплетались ветками, ронялти желто-красную днем, а теперь серую листву. Парадная улица весело светилась огнями элитного дома. Какие в тамошних квартирах скрыты богатства, дано знать только Избранным.
  Поначалу я пердел от счастья, принимая такой неслыханный подарок. Теперь я не знал, что мне со всем этим делать.
  Без никого.
  
  Влада
  "Хедкрабами - опасными, непредсказуемыми, выбирались тонкие пальцы из обшлагов рукавов. Хищно приподнялся указательный, выбирая жертву. Непропорционально огромный костюм служил пристанищем для множества подобных тварей. Они поместились с трудом, вытолкнув наружу маленькую лысую голову, осматривающую мертвыми глазами пространство. Удавка жабо, удерживающая шею, мешала ей отвалиться. О, она еще нужна была для маскировки. Пройдет совсем немного времени и костюм взорвется, выпустив на свободу множество жестоких, не знающих пощады тварей".
  
  - Смотри-смотри-смотри, - от восторга слова у Алиски урчали в горле.
  В неоновом свете ламп на ее шее искрились бриллианты. Красивая, стильная, светловолосая, девушка шикарно смотрелась в норковом манто. Все это синее великолепие распахнулось, являя еще одно - ослепительный блеск алмазов.
  Алиска в супер дорогом оформлении, в ореоле парфюма и отражающей свет косметике - не то, что я. Свернувшаяся на диванчике в ювелирном магазине, в своей вечной толстовке и теплых ботинках на невысоком каблуке, я смотрелась провинциальной девочкой, которую родственница попросила последить за собачкой.
  Только собачки не было. Было промозглое утро, перетекающее в хмурый день. Хотя нет - из редких просветов иногда вываливалось солнце. Небо напоминало кружевной блин, весь в ажурных дырочках. Мама готовила такие вчера. Всегда.
  - Не надоест тебе? - тускло поинтересовалась я.
  - Влада-тян? - Ее глаза искрились сильнее бриллиантов. - Как это может надоесть? Смотри-смотри, вот это кольцо стоит шестьсот тысяч! Ты можешь себе это представить?
  Ее рука с отточенными ногтями потянулась к самому моему носу.
  - Настоященький-пренастоященький алмаз! Не какой-нибудь фейк... Боже, могла ли я представить...
  Она весело затараторила себе под нос всякую лабуду. Я смотрела в окно, врезанное в серый мир. И иногда на Кира. Он сидел в углу, кутаясь в пуховик. На улице было не холодно, но он всегда мерз.
  - Кирилл! Ты тоже так считаешь? - Алиска пыталась втолкнуть слова в его личное пространство, но он только отмахнулся глубоким вздохом. Печальным, как всегда.
  Я проследила за его взглядом - куда уж там было не понять. В углу, за стойкой, сидела девушка. Высохшая и блеклая. Некогда белая форменная блузка, давно потерявшая девственную белизну, пузырилась на ней. Периодически девушка вскакивала, и тогда на ее изможденное лицо выползала улыбка. Как гусеница - она криво перетекала из одного угла рта в другой. Потом девушка угасала, бормотала себе что-то под нос и снова опадала на стул.
  - Вот повезло же с френдами. Да с таким прикидом я бы в любую тусу влетала со свистом, - фыркала Алиска. Ее маленький мозговой паровозик прочно встал на знакомые рельсы и потащил за собой длинный состав - тех слов, что я оставила в прошлом. Навсегда. Весь этот сленг, которым я не пользовалась, но имела в виду, как иностранный язык - все утонуло в понятном и простом мире. Раньше я позволяла себе пару-тройку словечек. Они вылетали из меня легко. Теперь это был зазубренный крючок, который тянул за собой воспоминания. Алиска знала, что я терпеть не могу слов из другой жизни. Мы давно обсудили вопрос и пришли к консенсусу. И все равно, у нее случалось недержание. И только от моего настроения зависело - разгорался ли очередной скандал, или все стихало, так и не успев заняться огнем.
  Я сидела, постепенно закипая. Наполняясь зубастой такой злостью, только и ждущей повода, чтобы сорваться с поводка. Она сидела внутри меня - такая же жестокая.
   И такая же жалкая.
  Вот и сейчас, натолкнувшись на мой насупленный взгляд, Алимка посчитала за благо не рисковать.
  - Не понимаю, как можно не... не восторгаться, глядя на эту... прелесть. Боже. Думала ли я когда-нибудь, что буду держать в руках бриллианты, да еще и с такими каратами? Они же как живые. Посмотрите же! Блин... какая прелесть... Но что я вижу? К норке такого цвета совсем не подходит это кольцо. Так... Мне надо срочно поменять шубку на шиншиллу...
  Да говорила я ей все, что думаю по этому поводу!
  Когда я смотрела на нее, на шмотки, на шубы-сапоги-платья-бриллианты, стоимостью в полквартиры в центре города, мне начинало казаться, что ее устраивали перемены. Мы ругались на эту тему не раз. До слез. Ее слез - я плакать не могла. Она доказывала мне, что если она не будет купаться в прекрасных вещах, если день ее не заполнится бутиками, она свихнется. Без всех, без родных и близких, она...
  Она врала. У меня закрадывалось подозрение, что ее вполне устраивало то, что остались в живых я и Кир, да еще пара-тройка людей, с которыми она могла делить новый мир, могла демонстрировать себя - такую же новую каждый день. Да, не следовало забывать о жалких мужичках - совсем не сливках бывшего общества. И появляться на собраниях в новом качестве, ловя на себе... хоть какие-нибудь взгляды. Пожалуй, на роль избранного мог претендовать только Сусанин... Но это было мое, личное. С которым, кстати, Алиска соглашалась.
  - Алис, кончай, - сказала я. В моем животе уютно переваривались печенюшки с какао, еще пара яблок и шоколадка. Мне не хотелось вставать, но назло себе я поднялась. Кивнула ребятам и вышла за дверь, в серую питерскую хмарь.
  Перекрывая Малую Морскую, на боку лежала Газель. Между колес, уткнувшись капотами в подвеску пристроились две легковушки. Как стимпанковские детеныши они тянулись мордами к животу большой железной мамы. С другой стороны дорога просматривалась почти до Невского - пустая, под угаснувшим оком неработающих светофоров. Тротуары закрывали опавшие листья. Повинуясь порывам ветра, темно-коричневыми волнами с яркими вкраплениями, они перетекали по проезжей части от одного берега до другого, шорохом заполняя тишину.
  Они сидели на тротуарах и делали вид, что им нет никого дела до нас. Черные, белые, разномастные. Некоторые вылизывались, иные лежали, не отрывая от меня круглых глаз. В отличие от собак, которые легко пережили смену хозяина на вожака стаи, кошек тянуло к людям, оставшимся в здравом уме. В центре практически нельзя было пройти, чтобы за тобой не увязалась пара десятков. Отдельные экземпляры любили поговорить, они выбалтывали кошачьи секреты, нисколько не заботясь о том, что их не понимают.
   "Собаки заняты, - говорил Кир. - Они санитары. Они очищают город".
  Думаю, не надо говорить, от чего очищают город собаки. Мне страшно представить, за кого примутся одичавшие стаи, когда от трупов останутся одни кости. Или даже вообще...
  В жизни не была кошатницей. Но мне становилось теплее в шерстяной компании. Они были нарядные. Кошки - ярче и уютней, чем целый город. Самая наглая или самая охочая до забытых ласк, темно-синяя британка мякнула и засеменила к моим ногам. Блеск ошейника на ее шее вырвал из моей памяти слово Сваровски. Породистая Мурка потерлась о мои ботинки, загнула хвост вокруг щиколотки. Моей ласки и нежности не хватало на людей, что я могла предложить кошкам?
  Ровно за секунду до того, как улица взорвалась оглушительным ревом, кошачья братия вспорхнула и разлетелась в подворотни. Из-за поворота, потащив за собой дымный шлейф, выехал мотоцикл. Взревел двигатель, пугая тишину и стих. Байкер остановил машину метрах в пяти от меня. Переждал секунд двадцать, отпущенных на мое мысленное восхищение, и только потом снял шлем. На бритой голове темнела бандана. Неяркие, словно запыленные серые глаза уставились на меня.
  - Зачем тебе шлем, Даниил? - спросила я. - Ты боишься умереть?
  Вместо ответа высокий накаченный парень развернулся, впечатал сильную пятерню в сидуху позади себя.
  - Садись, Влада, - сказал он так, как будто поездка - дело решенное. - Я нашел классное место на Ваське. Такой таун-хаус с бассейном - закачаешься. И целые полки забиты дисками с кинохами. Собирал видно, чудак, - выражая удивление, Даниил на секунду вскинул плечи вверх. - И телик во всю стену. Поехали.
  Я молчала. Мысли вроде тех - обратил ли бы на меня внимание такой парень как Данька, если все стало бы как прежде, давно оставили меня. Мне оказалось достаточно того вывода, что из нас двоих с Алиской, он выделил меня.
  Даниил смотрел на меня, не мигая. Его взгляд ничем не отличался от взгляда давешних кошаков. Такой же прямой, требующий ласки и участтия. Лицо Даниила блестело от влаги. В распахнутом вороте кожаной косухи темнели крылья татуировки.
  - Так ты не ответил мне, Дань. Ты боишься умереть?
  - Тебе мало философии, Оладушка? Посмотри вокруг, - он качнул головой, не отрывая от меня прямого взгляда. - Одна сплошная философия.
  В его словах проклюнулась досада. Наверное, ему хотелось ответить грубее. А еще лучше - плюнуть на упрямую девчонку, занавесившуюся фиолетовыми прядями свежевыкрашенных волос. Но выбор отсутствовал: он не мог бросить мне через плечо безразличное "как знаешь", врубить двигатель и выкатиться к Исаакию в полном блеске байкерской славы под восхищенные взгляды таких же безбашенных девчонок, только и ожидающих призывного свиста.
  Не знаю почему, но мысль об отсутствии у него выбора, приятно согрела меня.
  - Ты сама зря ходишь без оружия, - вдруг сказал он. - Хочешь, я достану тебе пистолет?
  - Зачем мне пистолет? Кого мне бояться? Разве собак... Но думаю, время у меня еще есть.
  - Причем здесь собаки? Собаки нормальные. Они не стреляют людям в голову.
  - Какую еще голову, Даня? Ты о чем?
  - Да так. Завелся у нас народный мститель.
  - Шизиков отстреливает?
  - Если б так... Ты тетку толстую помнишь? Ну, на собрании она еще истерику закатила, типа, не они все шизики, а мы...
  - Марьиванна? Конечно, помню.
  - Марьиванна минус.
  - Умерла?
  - Ага. Умерла. С дыркой в башке долго не проживешь.
  - Да ладно, - не поверила я.
  - По дороге расскажу подробности. Поехали, - Даниил уже не просил - требовал. - Когда ты последний раз бултыхалась в бассейне? Я уже на подогрев поставил. Искра есть, все норм. Хочешь шампанское, икру...
  - Нашел чем соблазнить, - усмехнулась я. - Ты мне еще бриллиантовое колье пообещай. Или Мазерати.
  - Я пообещаю тебе звезду с неба. Устроит?
  - Звезда или обещание?
  - И зажарю тебе барана, сойдет?
  Мои брови стремительно взлетели наверх.
  - Целиком?
  - Захочешь - целиком. Там на террасе камин. И вид классный на... - он поперхнулся.
  - На город, - со вздохом закончила я за него.
  - На закат. Против заката ты ничего не имеешь?
  Я красноречиво закинула голову в низкую облачность. Небо отозвалось встречным взглядом - тоже заглянуло в меня, заполненную той же беспросветной серостью.
  - Я тебя за язык не тянула, - задумчиво сказала я, опустив голову. - Классный закат за тобой.
  Даниил взял паузу, как будто реально оценивал свои возможности по разгону облаков. Потом основательно, без суеты кивнул. Я втиснула руки в карманы безрукавки, наброшенной сверху толстовки, и сделала пару медленных шагов навстречу. И тут же услышала за спиной жалобное Кирово:
  - Влада-а! Мы же в Зимний собирались!
  - Вы еще занимаетесь этой фигней? - хмыкнул Даниил. - Какой в этом смысл?
  - Смысла нет в нашей жизни! - с вызовом ответил Кир. - А прикасаться к шедеврам, это... Отвлекает, по крайней мере. Или развлекает - кому как больше нравится.
  - Мне это вообще не нравится, - заверил его Даниил. - Хочешь прекрасного, Влада? Будет тебе прекрасное. Я приглашаю тебя в Мариинку.
  - Ммм, - хмыкнула я. - И что там сегодня дают?
  - "Лебединое озеро", - вздохнул Даниил. - Я станцую его для тебя.
  - Всё "Озеро"? - я не сдержала смешок.
  - Хрен с тобой. Всё.
  - Влада, - понимая, что терпит фиаско, Кир пустил в ход запрещенный прием. - У твоих продукты кончились. Ты же помнишь, мы собирались сгонять к бабе Шуре за яйцами.
  Чистая правда. У мамы закончились ингредиенты для вечных блинов. А оставлять их с Антошкой голодными было выше моих сил. Последнее время я появлялась дома раз в три дня. Меняла пустой пакет с молоком, добавляла муки, сахара - по мере использования и привозила свежих яиц. Последнюю составляющую почти четырехмесячного квеста мы нашли у бабы Шуры. Поначалу проблема казалась неразрешимой - яйца протухли в первый же месяц. В холодильниках они продержались дольше, но все равно им настал кирдык. Баба Шура обосновалась на Заячьем острове. Во дворе, защищенном стеной от ветров с Невы, паслись куры. Седая интеллигентная старушка, давно похоронившая всех, включая и крохотного правнука, отдавала нам яйца просто так. Даром. Что мы могли предложить ей взамен из того, чего у нее не было? Корзины золота и бриллиантов?
  Кир добился своего - напоминание о долге, который я добровольно и бессмысленно тащила на своих плечах, заставил меня отступиться. От бассейна, киношек, заката, жареного барана, "Лебединого озера". И крутого мачо.
   Разглядев в моих глаза зреющий отказ, Даниил сжал рукоятки байка.
  - Заедем вместе за яйцами, если надо, - сквозь зубы протолкнул он.
  Тема близких, оставленных без присмотра, была для него запретной. Это знала я. Знал и Кир. Он осуждал байкера за то, что тот бросил своих. Сразу и бесповоротно. Ушел, оставив мать, отца и старшего брата умирать. Казалось бы - Алиска поступила так же, но Кир относился к ее решению... С пониманием, что ли. Ему легко оказалось вешать ярлыки - его родители с младшей сестрой накануне печальных событий улетели на Крит. Что с ними стало, не знал никто. А я сильно сомневаюсь, что парень лелеял надежду когда-нибудь добраться вплавь до острова, чтобы узнать судьбу родных. Отсутствие выбора ставило его над всеми. Ему словно давалось право осуждать, хотя сам он и пальцем не пошевелил для того, чтобы его заслужить.
  - О-па, какие люди. - Дверь ювелирного магазина распахнулась, озарив серый день неземной красотой. Вальяжно печатая шаг дорогущими замшевыми сапогами, к нам подходила Алиска. Она застыла на отлете, подперев рукой правый бок. Блондинка, в распахнутой норковой шубке, открывающей ворот белого пушистого джемпера. На тонкой шее застрявшими в золоте сапфирами играли осколки неба.
  Даниил кивнул, приветствуя девушку.
  - Классная компашка собралась, - воркуя, Алиска подбиралась ближе к байку. - Есть интересное предложение.
  - Ты едешь? - Даниил не оставил красотке шанса блеснуть фантазией. На мой взгляд, вряд ли продвинувшейся дальше ближайшего бутика.
  - Влада, - Кир напомнил о себе, по-детски потянув меня за рукав. В его запорошенных черными волосами глазах застряло низкое Питерское небо.
  - Тебя надо подстричь. Так уже некрасиво, - поморщилась я.
  Он хотел что-то ответить, но задохнулся, побоявшись вспугнуть удачу.
  - Давай завтра, - сказала я Даньке. По крайней мере, его рукам, до белых косточек сжавших рукоятки байка.
  Двигатель взревел, утопив в рокоте последнее слово.
  - Убийца, - с облегчением бросил Кир. Вскоре после того, как удаляющийся грохот укатился куда-то в сторону Невы.
  - Да ну его, - Алиска махнула рукой, унизанной перстнями. Она не соотносила обвинение Кира с собой. Может, и к лучшему? - Такой малоприятный парень. Не то, что Сусанин... А что, други мои, не навестить ли нам его, а? Я знаю, где он тусуется...
  Конечно, мы не пошли в Зимний. Совместными усилиями - вдвоем с Киром, мы на скутерах смотались на Заячий, потом ко мне домой. Я поставила пакет с разведенным из сухого порошка молоком, разместила в боковине холодильника злополучные яйца. Вытерла маленькую школьную доску, по сотому разу разрисованную чем-то в духе Спанч Боба. Антошка стоял рядом - маленький, худенький. Я послушала бы его болтовню, но в ближайшие полчаса он будет только рисовать. В комнате сидела мама - ее стрижка давно потеряла форму, в углах глаз слишком заметно обозначились морщины. Она смотрела в темное поле телевизора, реагируя на что-то видимое лишь ей. Я села перед ней на колени, пытаясь уловить ее взгляд. Тщетно. Я там отражалась. Точно. Но меня там не было.
  - У меня все хорошо, мама, - прошептала я. - На улице сентябрь. Стало холодать. Мне кажется, что скоро пойдет снег. Завтра я приду и все расскажу тебе подробно.
  Выходя из квартиры, я вдруг поймала себя на мысли, что разговаривала бы с ней так же на кладбище, приходя на ее могилку...
  Вечером мы тащились по Невскому. Заходили во все открытые места - магазины, рестораны, кафе. Я пила свой любимый грушевый сидр - казалось, он ненадолго пускал мои мысли в безопасное русло. Алиска прикладывалась к золотой фляге с виски, инкрустированной бриллиантами, и хохотала. Чаще, чем требовалось. Кир вел здоровый образ жизни. И еще экскурсию.
  - И блаженный Федор предрек младенцу, будущему великому государю Александру, что будет тот могуч, красив, силен, но умрет в красных сапогах. И все тогда подумали - в каких это еще красных сапогах? Разве великий царь может умереть в каких-то там красных сапогах? А все прояснилось только после его смерти. Когда взорвалась бомба и царю оторвало обе ноги.
  Мы сидели у Казанского собора. В этой части Невский был свободен - недалеко отсюда случилась авария, перекрыла движение, предоставив нам возможность видеть храм Спаса-на-Крови. К вечеру небо прояснилось - Даниил оказался прав. В закатных лучах на фоне темного неба купались в золоте купола.
  Пыльное облако неслось над Невским проспектом. Поднималось к крышам домов, вихрилось, затемняя небо и опадало, накрывая серым одеялом тротуар, фонари, стоящие без движения машины, чашу фонтана Казанского собора. И лишенные последнего пристанища трупы - истерзанные собаками, они безрадостно провожали очередной день.
   Как всегда в вечернее время суток я теряла ощущение правдоподобия того, что происходило со мной. Наша тройка, включая только угомонившуюся при последних словах Кира Алиску, сидела на лавочке в темноте. Крыши зданий напротив светились, словно пытались оторваться от стен. Кое-где на проспекте зажглись фонари. Зачем они мертвому городу - добралась до меня опасная мысль? Вот мне мертвой, лежащей в гробу, разве нужен был бы фонарь?
  - ... маленькая, хрупкая женщина, она взмахнула платочком и террорист бросил бомбу под ноги царю.
  Кир все говорил, ввергая Алиску в трепет.
  - И каждый год, перед первым марта, призрак Софьи Перовской появляется на мосту. Ее хрупкий силуэт машет платочком так же, как делал это почти двести лет назад. Предание гласит: того, кто увидит ее, искать следует в канале.
  - Кошмар какой-то! - взвилась Алиска. - Мало тебе страхов, Кир! Я домой иду! Кто со мной?
  - И что, постоянно машет? - я хлебнула сидра и посмотрела на Кира - тот кивнул. - Только перед первым марта или чаще?
  - Только перед покушением.
  - Люди! Вы слышите меня? - Алиска пыталась достучаться до наших сердец.
  Бесполезно. Солнце свалилось в тучи, погасли купола. И я спросила:
  - Тогда пойдем, посмотрим, а?
  - Блин. Влада...
  - Пойдем, - Кир легко поднялся.
  - Я не пойду! - Алиска решительно открутила колпачок фляги и присосалась на секунду к горлышку. По всей видимости, спиртное лишило ее последних сил. Потому что она начала дрожать и слезно проситься домой.
  - Алиска, жди нас здесь! - сказала я. - Мы не долго. Только туда и только обратно.
  Мы двинулись по каналу Грибоедова вдвоем. Мои ноги чуть-чуть заплетались. Киру приходилось иногда брать управление на себя. Он говорил. Что-то про Софью Перовскую, про ее воспитание и внешний вид. Про то, что царь изменил маршрут и не должен был умереть, но хрупкая девушка взяла на себя ответственность самостоятельно поменять место дислокации бомбистов. Она махнула платком и первый террорист бросил бомбу, которая не причинила царю вреда. Но Александр был смелым, отважным человеком. Нет, чтобы уехать - он вышел из кареты, чтобы лично посмотреть в глаза своему убийце. И в этот момент взорвалась вторая бомба...
  Ветер стих. Темная гладь канала морщилась. Застрял во времени речной трамвай, прибился бортом к левому боку набережной. Храм Спаса-на-Крови рос. Это не мы подходили к нему - он подкрадывался к нам, упираясь в небесный свод остренькими шпилями.
  Испарина, поднимавшаяся от канала, скрыла мост. Может, это ей мы были обязаны тем, что соткалась из тумана женская фигурка? Она проявилась на мосту - крохотная, маленькая. Совсем девочка в черной шляпке с вуалью, закрывающей глаза. За секунду до того, как в ее руке мелькнул белый платок, я рванулась к Киру, зажмурилась и закрыла ему рукой глаза.
  Я не знала, может ли считаться дурным предзнаменованием то, чего ты не видел своими глазами.
  Оказалось, что может.
  
  Not found
  Что это было?..
  Я спрашиваю, что это была за чертова хрень?
  По моей спине, втиснутой в бетон, ручьями тек пот. Я стоял в углу, до боли в глазах вглядываясь в темноту: между первым и вторым вопросом прошло как минимум минут десять.
  На чердаке в разбитых окнах гулял ветер. Шлялся от одной стены до другой, попутно задевая мусор. Я сжимал в руках пистолет. Двумя руками. Когда-нибудь, если будет время, я расскажу о том, сколько есть способов держать пистолет во время выстрела. В книге "Психология выстрела"...
  Да, я читал книги! Не всякую фигню, а только полезную литературу. Чем мне могли помочь все эти детективы и мелодрамы? Да ничем. Другое дело книжки про оружие.
  Вот такая чепуха и крутилась в моей голове, пока потели ладони, удерживающие пистолет. Магазин давно опустел - затвор старого доброго Макарова застыл в крайнем положении, на мой взгляд, абсолютно неприлично обнажив ствол. Мне противно было думать, что все пули ушли в молоко. Сейчас пистолет ничем не мог мне помочь. Но я стоял у стены, прижав лопатки к холодной штукатурке, на чердаке, где завывал ветер и только что не ссался от страха. Минуты текли. И нужно было либо поменять магазин, либо...
  Попытаться свалить отсюда?
  Может, и так. Но, хрен меня дери - тяжесть пистолета, пусть и пустого, придавала мне сил. Мне казалось, стоит пошевелиться и из темного угла напротив снова вывалится то, что недавно вылетело в окно.
  Настойчивый свист возле самого уха чуть не заставил меня обделаться. Я дернулся в сторону, выставив перед собой руки с оружием. Обнаженный ствол нашарил лишь пустоту. Я видел крест деревянной рамы окна, из которого вылетели стекла, крыши домов, обозначенных в сумерках. Еще осколки на полу, старый матрас и стул с проломанным днищем. Больше я не видел никого. И ничего, пожалуй. Я с шумом втянул в себя воздух и тут только понял, что это я свищу. Носом.
  Послушная темнота не пыталась снова испугать меня черной дырой нацеленного мне в лоб ствола. Я глубоко вздохнул и только тогда позволил себе отпустить спусковой крючок. Звонкий щелчок вернул затворную задвижку в приличное положение. Так же не торопясь, я выщелкнул пустой магазин, выудил из бокового кармана и, сдерживая суету, вставил новый.
  Было тихо, если не считать шума от моих телодвижений. Осторожно, боясь потревожить удачу, я подошел к противоположной стене и выглянул в окно. Он весь был подо мной. Вся эта ничейная геометрия - с металлическими крышами, отражающими хрен знает откуда взятый свет, с ржавьем, покрывшим тумбы бесхозных дымоходов. С горизонтом высоток на юго-западе, упрятанным в облака и опрокинутыми корытами соборов. С расчерченными на полосы полотнами мостов, перекинутых через каналы и зелеными проплешинами газонов между серыми лентами асфальта.
  Все мое. Все ничье.
  Я смотрел в окно, сдерживая растущее бешенство. На себя, на кого же еще? Я никогда не считал себя трусом. Разве я трусил, когда в одиночку бился с Вованом из девятого? Он на голову был меня выше и старше. Разве боялся я, когда он добивал меня ногами - тяжелыми ботинками под дых? Нет. Глотая кровь из разбитого носа, я думал только о том, как отвечу этой мрази, когда поднимусь. Пусть, сука, молится...
  Я смотрел вниз. Еще была надежда, что где-то там имелся карниз, на котором и угнездился киллер. Внизу меня ждало разочарование. На все пять этажей старинного, отстоявшего пару веков - а то и больше - здания. До асфальта было далеко как до луны. Я тоже видел ее, в луже под фонарем, не сдавшим поле боя. Надежды не осталось. Только подтверждение того, что моя охота наверняка бы закончилась удачно, если бы...
  Но нет. Тот, за кем я гнался, не был человеком. И я, болван, увлеченный охотой, пропустил тот момент, когда мы поменялись местами.
  А как удачно все начиналось!
  И закончилось бы классно!
  Выстрел я засек словно по заказу. То ли киллер забыл накрутить глушак, то ли ему давно обрыдла осторожность. А что? Знай себе, отстреливай как кроликов тех, кто остался в живых и не парься! От безнаказанности рукой подать до дешевых понтов - точно знаю.
  Да, об этом я и размышлял, когда звук выстрела заставил меня нырнуть под козырек кафе на углу Маяковского и Невского. Я шарахнулся в темноту, пытаясь засечь, откуда шел звук. И в это же время, словно нарочно, раздался еще один выстрел. Не знаю, за кем охотился киллер - я не видел целей по направлению огня, но вспышку в сотне метрах прямо по курсу разглядел без проблем. На ловца и зверь бежит, подумал я - вот не знаю, откуда берется вся эта хрень в моей голове.
  А потом я побежал. Так быстро я не бегал никогда. За сколько секунд я преодолел стометровку, не засекал. Но когда я застыл на углу у кофейни, напротив навороченного отеля, уже сжимая в руках пистолет с передернутым затвором, мне можно было смело вручать приз за скорость.
  Ждать пришлось недолго. Я оказался прав в расчетах - эта гнида, отстреливающая живых, давно забила за осторожность. Серая тень, занавесившаяся капюшоном, отделилась от парадной. И, особо не скрываясь, двинулась по направлению к Маяковке.
  Не сводя глаз с сутулой фигуры, я медленно, без суеты, поднял пистолет. В мои планы не входило убивать. Но... чувак, написавший книгу, о которой я уже сказал, оказался прав: выстрелить в человека не так легко, как представлялось. Он там приводил в пример ментов - тогда еще, потому что книжка старая - которые не смогли выстрелить в преступника. И вся восьмерка, которую вмещал Макаров, становилась предупредительной. То есть, выпущенной в воздух.
  Пока я вспоминал всю эту чушь, пока уговаривал себя нажать на спусковой крючок, стали происходить странные вещи. Вот только что мне казалось, что я держу фигуру на мушке. Я улавливал движение, но подробности вдруг стали ускользать: вдоль стены двигалось размытое в сумерках пятно. Я сосредоточился и оставил надежду попасть по конечностям. Да и трудно было это сделать с моей подготовкой. Мелькнула мысль о том, что надо было больше тренироваться, но я отфутболил ее пинком под зад. Черт меня дери, если станет хуже оттого, что я убью киллера!
  Я обзывал себя нехорошими словами и профукал удобный для выстрела момент. Фигура свернула направо и двинулась в сторону Жуковского. И я, как последний лох, пошел следом.
  Было почти тихо. Ветер шелестел листьями, да журчал поток воды у забитого стока. К чему это я? Мои шаги сливались со звуками. В любом случае, я производил меньше шума, чем этот неудачник. Временами я тормозил и наводил на цель пистолет. И всякий раз этот гад соскальзывал у меня с мушки! Так же не могло продолжаться до ночи, верно?
  Вот и я так решил. Встал, для устойчивости расставив ноги, задержал дыхание и, поймав на мушку ненавистную спину, стал медленно давить на спусковой крючок.
  Раздался выстрел.
  Но стрелял не я.
  И совсем не с того места, откуда я мог бы его ждать.
  Пуля просвистела у самого моего уха - ткнулась справа в стену дома. По моей щеке хлестнула каменная крошка. Лицо обожгло и в первый момент я решил, что ранен. Не помня себя, на полусогнутых, я буквально вкатился в арку. Страх погнал меня дальше - не останавливаясь, я бросился через туннель к выходу. Я почти успел вырваться в замкнутый домами двор, когда раздался еще один выстрел. Не могу даже предположить, насколько близко от меня пролетела смерть - не до того было.
  Я бежал через двор в сторону открытой настежь двери одной из парадных. Застрелить живого человека оказалось совсем не то же самое, что ссать отчиму в бутылку. Этот орешек оказался не по моим зубам. Я придурок, возомнивший себя Рэмбо...
   Это сейчас я думаю так складно. А тогда мне хотелось только одного: забиться в какую-нибудь нору, затаиться, переждать.
  На крыльце я замешкался, не разглядев ступени. Опережая меня на ту самую секунду, просвистела пуля, рикошетом уйдя в сторону от стального полотна двери. Я видел отметину, которую она оставила. Скажу больше, мысленно я видел и свой простреленный череп, и кровавую кашу, плеснувшую на стену.
  Говорят, загнанная в угол крыса всегда нападает. Не знаю, как крыса, но я, оказавшись в парадной, малость успокоился. Развернувшись, я смело ткнул пистолетом в темноту двора. С отчаянно бьющимся сердцем я искал цель. Ее не было. В провале двери я видел коридор сумрака, тянущийся через двор до противоположной стены, потрескавшийся асфальт, мусор и часть припаркованных на вечную стоянку машин.
  И больше никого. И ничего.
  В следующее мгновенье это ничего огрызнулось огнем! Пулю обогнать невозможно. Но удача решила поиграть на моей стороне - я, было, решил подняться на пару лестничных пролетов, чтобы взглянуть на двор с лучшей точки зрения. Однако выстрел подбодрил меня настолько, что я взлетел по лестнице на последний этаж. Перепрыгивал через несколько ступенек, пугаясь закрытых дверей. Мне некогда было проверять, имелись ли среди них открытые. Я бежал, давая себе обещание обратиться за помощью к Сусанину, и выполнять его указания, вздумай тот начать охоту за призрачным киллером. И еще - что никогда не буду больше издеваться над отчимом. И еще - оставить в покое пару полутрупов, которых я держал для развлечения...
  А может, я никаких обещаний и не давал. Просто бежал, как раненный пингвин, перескакивая через препятствие в виде опрокинутой стремянки. Так и оказался на чердаке. Заметался в пыли, выжимающей из разбитых окон жалкое подобие света.
  Когда я краем глаза уловил движение у входа, я не был к нему готов. Сработал чисто автоматически - прижался спиной к стене и разрядил весь магазин прямо в ползущую на меня темноту. Туда, откуда на меня смотрела черная дыра ствола.
  Я их не считал. Все восемь выстрелов. О том, что магазин пуст, мне сказал громкий щелчок. И узкое горло обнаженного ствола. Мне некуда было деться, я это ясно понимал. Сжимая в руках уже бесполезное оружие, я ждал. Я не был готов к смерти - если вообще к ней можно подготовиться. Но я хотел одного, чтобы все кончилось быстро. Без боли.
  Темнота напротив нехотя втянула крутой ствол. Я скорее почуял, чем заметил движение. Окно распахнулась, со звоном вытряхнув последние осколки, и установилась тишина.
  Вот ей-то я все это и рассказал.
  Позже, когда перезарядил оружие и успокоился.
  
  
  Сусанин
  Распятой морской звездой она лежала подо мной и пыталась дышать. Я догадывался, насколько ей тяжело удерживать вес моего тела, но подниматься не спешил. Практически двухчасовой марафон подошел к концу. Мне всегда трудно кончить спьяну - стоит как волчий хвост. Как там было у Херакла? Удовлетворить семьдесят пять девственниц? Сильно сомневаюсь, что он при этом еще и закладывал за воротник. Или мы с ним одного поля ягоды.
  Тая едва дышала. В ее взгляде, блуждающем по лепнине на потолке, отсутствовал смысл. Наверняка, ей тоже казалось, что тяжесть, давившая ей на грудь, вытесняла из нутра ту другую, что жила с нами постоянно. Мне не стало ее жаль, мне стало неудобно лежать. Вот поэтому я заворочался и скатился вбок, едва не ломая ей кости. Она сдержала стон, просто шумно перевела дыхание, с наслаждением втягивая воздух - он нехотя заполнил ее легкие, он отвык блуждать в потемках миллиардов глоток, жаждущих втянуть его в себя. Ему осточертело отдавать все лучшее, выбираясь наружу дохлым углекислым газом.
  Тяжело дышала Тая. Ее дыхание вклинивалось в паузы окружающего пространства, напоминающего о себе треском поленьев в камине. Получившая от жизни все, что ей хотелось в данный момент, девушка потянулась за пачкой сигарет, лежащей на прикроватном столике, а я сжал в руке стакан с коньяком.
  - Ты знаешь, та девочка, Алиса... Она запала на тебя, Сусанин, - вдруг сказала Тая.
  Я пил коньяк. Я не нашелся с ответом. Знаете, как бывает в пин-болле? Шлемы, экипировка - хрен разберешь что. А рядом "бойцы" - просто соратники, просто противники. Ты до последнего не знаешь, кто окажется таким ловким, чтобы оставить на твоей груди красное пятно. К чему это я? Они - все. Те, кого я видел в последнее время - соратники. Бесполые, одинаковые. В одном заезде со мной, они рвут поводья, чтобы оказаться ближе к единой для всех цели - найти забвение в пропасти, без труда поглотившей миллиарды душ. И хрен ли я не прав, если она сортировала их на праведных и неправедных!
  Коньяк растворился во мне, вызвав устойчивое желание продолжить. Я не стал сопротивляться. Встал, в чем мать родила подошел к окну. Поздний питерский вечер тоже попытался взглянуть на меня, но ему мешали занавески. Созданные для защиты личного пространства от постороннего взгляда, они и теперь неплохо справлялись с обязанностями - отгораживали от того, что мы принять оказались не в состоянии.
  Тая поднялась с кровати, подошла, прижалась к моей спине липким, жарким телом, не остывшим после секса.
  - Я классно тебя подстригла. И эта эспаньолка - прям твое. Надо еще сегодня подравнять. И вообще, на собрании ты был неотразим, - тихо сказала она, смягчая хрипотцу в голосе. Если она хотела сделать мне комплимент, то добилась противоположного эффекта: они всплыли перед глазами - смирившиеся, готовые приспосабливаться к обстоятельствам люди. Внутри меня, на старых дрожжах зацвела буйным цветом зависть. Как же? Они смирились. Более того, я прочел в десятках пар глаз стойкое желание продолжать жить.
  Делать то, чего я делать не мог.
  Не хотел.
  Я попытался успокоиться, представляя Дашкино лицо и фигуру. Только жалость способна убить холодное бешенство, засевшее в моей груди. И вдруг, почти на излете, память швырнула мне в лицо образ этой чертовой беременной бабы Султана.
  ...Он говорил, старательно избегая восточных штампов. Но стоило ему увлечься, как яростная жестикуляция под звуки рокочущего "др-р-руг, ты меня понимаешь" вырывалась из него как лава из кратера вулкана.
  Он говорил - надо сплотиться, потому что высшая цель в наступающем на пятки мире - сколотить общину, в которой каждый человек будет на своем месте. Что ушло время, когда можно было жевать сопли. Что ни город, ни оставшихся в условных живых близких не спасти. Что остается? Дать им уйти.
  Слова сыпались из Султана как из рога изобилия. И трудно было не согласиться с прописными истинами, до которых давно дошел каждый. Да, город умирает. И в перспективе будет некрасиво разлагаться как мертвец, оставшийся без погребения.
  Султан был убедителен. Он долбил и долбил в одно место как дятел. Но ковырять червей, засевших внутри, в его планы не входило. Единственное, чего ему хотелось - добраться до мягкой, податливой сердцевины. Султан выбрал в союзники то, с чем спорить невозможно. Время. Умело жонглируя цифрами "год-другой", он подвел собравшихся к мысли, что через пару лет собирать из выпавших закромов родины будет нечего. Он предлагал постараться собрать то, что уцелело и обосноваться там, где нашла приют его семья.
  Его новая семья.
  В рекламном ходе, способном тронуть сердца, из тумана неопределенности проявилась цитадель на Гражданке, огороженная каменным забором. Эдем, в котором отыщется место для каждого. Если другого выхода нет, надо делать то, чем испокон веков занималось человечество.
  Вы-жить. Вы-живать.
  Я хотел жить.
  Султан говорил правильные вещи. И таки да - мог повести за собой массы. Практически перефразируя меня раннего, он отходил от первоисточника, пожалуй, только в одном. Хитрожопый взгляд выдавал его с головой. Напрасно Софья Николаевна кивала головой как старая заезженная лошадь перед честно заслуженной кормушкой, напрасно одобрительно хмыкал Василий Федорович, словно гвозди забивал головой после каждого воззвания - менее всего их видел прекрасном далёко Султан. Молодежь, девятка ведомых мужиков, крепкие бабенки неопределенного возраста - вот те, кому предстояло пронести знамя вольности и светлого труда вплоть до...
  Ближайшей подворотни. А потом кумачовые полотна заменят портреты самого мудрого и справедливого правителя всех времен. И еще хорошо, если замена пройдет мирным путем. Потому что... Ох не зря Султан пробовал скорешиться с Даниилом, Гопником, Яровцом да Верзилой - вполне даже рабочей гвардией. Только не получилось у него ничего.
  Эти? Да хрен пойдут за ним реальные пацаны. Даньку для душевного разговора нужно было искать по Питеру днями напролет. Вольный ветер. И такой же сквозняк в голове. Гопник? Хитрый, скользкий тип. Взгляд с прищуром, движения без точки в конце - суета, суета. Есть понты, а что за ними? Быдлоносец считает себя самым умным и крутым, а на самом деле все написано на крысиной морде. Такому дай власть - всех баб посадит под замок, чтобы кормить да трахать. Не удивлюсь, если он заходит к шизикам женского рода да и парит их по полной. Наверняка, заморочки Борюсика с бывшей женой сахаром покажутся, если тронуть этот сраный тихий омут.
  Внимательные, напряженные, члены новейшего кооператива "Конец света" под девизом "Не за начало - за конец, держись, дружок, а то пи...", обступили Султана со всех сторон. Потянулась к живительному источнику Натаха - всем телом, всеми своими губами-глазами-грудями. Стояла, покачивая головой, печальными чмоками отмечала особо удачливые пируэты оратора. Блестела серебряная чешуя на новой кофте, взлетали и опадали окольцованные золотом запястья. Серая мышь по имени Людмила, чей возраст я затруднился определить, застряв в интервале между тридцатником и полтинником, тщетно пыталась пробиться сквозь плотный круг последователей нового мессии. Фыркал себе под нос Сан Саныч, его слова превращались в междометия, тонули в словесном потоке Султана.
  Султан успевал отсыпать толику внимания страждущим. Его взгляд флагманом королевского флота скользил по залу, отыскивая новых адептов. Вскользь отмечал неразлучную шайку-лейку во главе с мужеподобной Любой-Любашей, сплотившей возле себя парочку неуверенных прыщавых переростков лет двадцати, и неизменно натыкался на Таю. Я видел, как похоть на мгновенье туманила ясный взор Султана. Красивая блондинка расположилась несколько в стороне, небрежно бросив локоть на колено правой ноги, стоящей на бархатном сидении. О ее безучастность как о неприступный риф разбивался корабль Султана, идущий на полных парусах. Непотопляемый, он тут же устремлялся в новое плаванье, к новым берегам, едва покрытым молодой порослью. Однако и тут пристать не удавалось - тройка во главе с бескомпромиссной, не по годам мудрой Владой, не спешила ловить швартовы. Туда же одиноким мысом лепился бритый под ноль Даниил.
  Каменистым утесом, аккурат между Султаном и подростками застрял Гопник, прилежно делающий вид, что ему все по.
  У него не получалось. Хотя...
  Я слушал Султана, машинально отмечая практически дословно воспроизведенные сентенции из моих прошлых речей. Забытые в страшно далеком июле, они перестали меня волновать.
  Борюсик с Головастиком не соизволили почтить своим присутствием собрание. На долгий неопределенный временем миг я успел им позавидовать. В отличие от целенаправленности Султана, мой взгляд скользил маятником между группой возбужденных адептов и раскованной позой Таи. Временами я цеплялся за препятствие. Оно... Вернее, она сидела напротив меня, выставив в проход умопомрачительно долгие ноги в туфлях на шпильках. Распахнутое на груди манто пушистым мехом обнимало глубокое декольте, в котором искрами вспыхивали бриллианты. Блондинка не отрывала от меня откровенного взгляда. Ей не сиделось на месте: непослушные, отбившиеся от хозяйки ноги все время норовили поменять диспозицию. То и дело они выскальзывали из-под опеки короткой юбки. Да так, что я отчетливо видел кружевные ободки ее черных чулок. И полоску белого тела.
  - Султан, - кокетничала Натаха, надувая запачканные яркой помадой губы. - Вы же знаете, я не могу оставить сына. Он - все, что у меня осталось.
  - Насколько я помню, не так давно ты похоронила мать, - Султан сделал паузу, пережидая шумный Натахин вздох. - Поверь мне, сладкая, здесь ты не найдешь людей, у которых не погибли бы близкие. Все мы скорбим. Но тем дороже те - я бы сказал, бесценней те, кто остался в здравом уме и твердой памяти. Я обращаюсь к твоему сердцу - загляни в него. Я вижу то, чего не видишь ты: такие женщины как ты достойны продолжения рода. Нам, всем вместе, предстоит возродить человечество. И если единственное, что тебя держит - сын, я обещаю, что перевезу его в целости и сохранности.
  - Они не выживают на новых местах, - едва слышно выступила Людмила. - Они умирают. Я пробовала...
  - Людочка, дорогая моя, - Султан решительно продвинулся, коснулся рукой сведенных в болезненном переплетении ладоней. - Все мы хотим быть рядом с близкими. Каждый из нас боролся до последнего. Но, к сожалению, исход един. Все вы знаете, как тяжело я пережил смерть детей и жены. Как долго я не хотел их отпускать... Как мучительно принимал волю всевышнего и чего мне стоило смириться. Правда всегда на его стороне. Надо приложить усилия, чтобы понять то, что он хочет нам сказать.
  - Ты прав, Султан, - крякнул Саныч. Давно не стриженные серо-седые кудри закрыли лоб. - Пора уже бросить все и продолжать жить. И вообще. Я с тобой согласен: хватит цепляться за прошлое. Раз мы выжили, значит, должны оправдать надежду...
  - Всевышнего, - вставил Султан. - Если ему угодно было оставить нас в живых, значит, он счел нас достойными. Продолжать путь. Род людской.
  - Правильно, - воодушевилась Софья Николаевна. - Все в руках Господа. И если на сей раз в Ноевом ковчеге оказались мы, значит для чего-то избраны. Мы должны принять волю Господа, смириться и набраться сил, чтобы достойно выдержать испытание. И кто сказал, что оно последнее из тех, что нам предстоит пройти?
  - Круги ада, - веско бросил Василий Федорович.
  - Что? - нахмурила нарисованные брови Софья Николаевна.
  - Не испытания ни хрена. Все круги ада - вот что нам предстоит пройти. И ни хрена не удивлюсь, если выяснится, что мы еще в самом начале пути.
  - Во-во, - хмыкнул согнутый в три погибели лысый Илья Павлович. - Если мы и избраны, ёптить, так только для того, чтобы дольше помучиться.
  - Мы должны сплотиться, стать одной семьей. А в хорошей семье принято помогать друг другу. Как обещал, я перевезу твоего сына. - Султан обнял потерявшуюся от внезапной ласки Натаху и увлек в сторону от набиравшей силу дискуссии старперцев. В цели флагмана не входило завоевание замшелых островов, почти погрузившихся в пучину.
  Забытая всеми, повернутая внутрь собственного тела, сосредоточенно сложившая на круглом животе усталые, натруженные руки, в стороне от баталий сидела Вера.
  Мне тоже ничего не отвешивалось на этом празднике жизни.
  - Хватит молоть чушь! - вывалился из общего гула старческий фальцет Семеныча. - Избранные, избранные... Херня потому что полная. Мы просто отстали от своих! Отстали от своей стаи! Забыли о нас - вот что. Я атеист по жизни, и поэтому не собираюсь полагаться на каких-то там ваших богов. Хоть всех, хоть каждого в отдельности. Такова эволюция. Все это было уже не раз, и будет еще столько же. Может - все так и кончалось всегда, а только на этот раз нам не повезло и мы случайно выпали из обоймы.
  - Чепуха! - второй голос бубнил практически в унисон с Семенычем - я не повернул головы, чтобы опознать говорившего. - Законы физики действительны для всех. И, к примеру, при минусовой температуре вода станет льдом. И никак иначе! Закон природы - да назови это как хочешь - вывел бы из строя всех. Зачем мы?.. Зачем мы остались в живых? Такие разные люди...
  - Божественный промысел! - возопила Елена Николаевна.
  - Именно! Я склонен рассматривать влияние божественных сил, высшего разума! Если вам всем трудно признать, то я признаю это легко - в нас нашлось то, чего не было в остальных!..
  Старички разошлись. Они готовы были идти - неважно под какими знаменами - лишь бы вперед. За кем-то. Куда-то. Они созрели.
  А я?
  Я стух. На задворках сознания, там, где была запатентована совесть, шевельнулось нечто, похожее на укор. Выступить, воспылать, повести за собой оставшихся - хоть и не кондит, отвергнутый Султаном. Выйти на баррикады, увлекая за собой индифферентную пока молодежь...
  Мой усталый взгляд оттолкнулся от разведенных в стороны "спешали фо ю" коленей Алисы, поплыл дальше. Светом маяка прямо по курсу многообещающе улыбалась Тая.
  Теперь стало привычней, а поначалу секс с ней напоминал военные действия на территории противника. От одного неверного действия запросто могло сорвать не только крышу, но и чердак - не фига это не сравнение.
  Я помню еще многолюдный июль. Жаркую духоту полдня, обещание дождя на неподвижном небе - где-то в серости присосавшихся к горизонту туч. На набережную Фонтанки меня вытолкнула не ярость - я оставил ее в объятьях Дашки, когда снова пытался втолкнуть в нее жизнь. Я очнулся, когда понял, что сжимаю ей шею. Что держу ее за горло, в то время, когда она тянется ко мне губами.
  Лишенный надежды, с почти пустой бутылкой виски, я стоял на проезжей части. Все вокруг - и обгорелый остов Рендж Ровера, омытый дождями, уткнувшийся в помятый бок туристического автобуса, и пустая перспектива Невского, желтоглазо мигающей змеей ползущая к Адмиралтейству, и колонны дворцов, до неприличия четкие в прозрачном воздухе - с легким налетом паранойи. Мимо меня сновали тени. Нерешительно, словно пытаясь перейти вброд незнакомый водоем, они с трудом обходили препятствие. Путаясь в собственных ногах, неуклюже вливались в колею закольцованной программы, продолжали путь. Дальше, по кругу, по кругу.
  Я стоял, пьяный в лоскуты. Щедро омытая спиртным реальность внутри меня почти вписывала меня в окружающее пространство. Сжимая в руках бутылку, я раздумывал: выпить еще или разбить ее о решетку, огораживающую набережную.
  - Что, Сусанин, заблудился? - Женский голоc наплыл на меня, окутал, развернул.
  Свежая, сбитая - отколовшийся кусок прежнего мира, Тая стояла передо мной. Конечно, шутила. Они все - каждый из них - считали обязательным пройтись по поводу моей фамилии. Тая не улыбалась. В ее взгляде отражалась безнадега. И еще - желание зацепиться за что-нибудь.
  Кого-нибудь.
  Мимо нас, по тротуару, сметая на своем пути бесхозную детскую коляску, на роликах покатился худой парень. В обрывках разорванной на груди футболки алели свежие царапины.
  Дверь в кафе открылась. Вышли двое: девушка в светлом, испачканном платье и парень, по пояс голый. Его безволосая грудь из-за многочисленных ссадин походила на полотно безумного художника, практикующегося на палитре в диапазоне от фиолетовой до желтой.
  - И тут мне она такая заявляет, - вяло, растеряв энтузиазм на многочисленных повторах, заговорила девушка. - А ты знаешь, что на корпоративе твой бывший целовался с Леркой? Прикинь?
  Ее спутник не одолел пары ступеней. Потоптавшись на месте, словно собираясь танцевать ламбаду, он не справился с очередным па. Оступившись, тяжело рухнул на колено. Бросил руки вдоль тела и затих. Его губы двигались.
  - Скажешь тоже! Ну, подумай сам - какое мне дело до того, с кем трахается мой бывший?.. А причем здесь это? Я не удаляю статус, потому что...
  Девушка перешла Невский по лихорадочно мигающему желтым светофору, потом повернулась в сторону Аничкова моста. Она продолжала делиться наболевшим с молодым человеком. Он так и не поднялся с колен. Честно соблюдая регламент, он шевелил губами, заполняя паузы в речи своей спутницы. Девушка шла дальше. Ее светлые грязные волосы ворошил ветер. Секунда - и девушку поглотила тень, упавшая от Клодтовских коней, пожевала самую малость и вытолкнула ее, спотыкающуюся в солнечный день. Едва удержавшись на ногах, блондинка припала к решетке, огораживающей мост. Она продолжала говорить, пожимая плечами. Сверху на нее, насмешкой гениального скульптора, вылепившего гениталии жеребца в форме человеческого лица, пялился, увековеченный в бронзе, то ли один из недоброжелателей Клодта, то ли сам Наполеон.
  Из дверей кафе выходили люди, неловко толкая с двух сторон стоявшего на коленях молодого человека. Восточная женщина с низко посаженной задницей, вбивала что-то резкое в мертвый айфон, прижатый к уху. Чудом разминувшись с ней, из-за поворота вынырнула зрелая шатенка.
  - Закрой рот, - скрипуче выговаривала она. - Я с тобой больше никуда не пойду, пока ты не научишься себя нормально вести. Сколько раз тебе говорила...
  Она шла, конвульсивно дергая рукой. Ребенка рядом с ней не было. Наверное, он давно потерялся. В лучшем случае, не в силах одолеть препятствие, топчется где-нибудь в одиночестве, размазывая по щекам слезы, пока его сердитая мать ведет за руку пустоту. Ее словам внимали лишь пара трупов пожилых людей. Они сидели, привалившись к решетке моста. Слепо таращились, уже зная ответы на все вопросы. По их лицам ползал рой мух, а над ними, такой же застрявший во времени, бил копытами воздух с трудом удерживаемый под уздцы бронзовый жеребец.
  Я отвернулся. Почти пустая бутыль с виски взлетела на уровень моих глаз и снова я не смог решиться - то ли допить, то ли разбить ее.
  Мир перешел на сторону на шизофрении, и я, по неизвестным мне причинам - один из немногих, не прошедших таможенный контроль - мог быть только свидетелем.
  - Я подвезу тебя, Сусанин, - хрипло сказал Тая. Она шагнула, оказавшись в поле моего зрения. Майка защитного цвета туго обтягивала тяжелую грудь без лифчика. Шорты на ней были такими короткими, что я вообще не сразу обнаружил их наличие. Прищурившись, она разглядывала меня, настраиваясь на отказ. Ослепительно белые на солнце колюче топорщились короткие волосы.
  - Куда? - спросил я у бутылки.
  - А куда ты хочешь? - вместо бутылки отозвалась Тая.
  - Домой.
  - Поехали, - девушка пожала плечами. Она сделала это так буднично, как будто ей было по плечу завести свой байк и перенести нас через... время? Эпидемию? Апокалипсис? Усадить меня на заднее сидение, форсировать двигатель, рвануть по Невскому, заполняя уши города рокотом.
  И вернуться туда, к началу.
  Или наоборот, пропустив все, вкатиться сразу в печальный конец.
  Мне было все равно.
  Шугая голубей и собак, мы промчались по Дворцовому, повернули направо, виртуозно вписавшись в узкое пространство между двух перегораживающих проезжую часть туристических автобусов. У спуска на набережную толпилась стайка китайцев. Высохшие как щепки, они, тем не менее, весело переговаривались.
  Я старался не смотреть по сторонам. Я не мог больше видеть их - застрявших в майском субботнем дне. Довольных, улыбающихся, со смехом спотыкающихся об умирающих и трупы. Грязных, в ссадинах, с лицами, залитыми кровью, прижимающих к ушам темные экраны гаджетов, дергающихся в такт звенящей в наушниках тишины.
  Тая остановила байк у одного из элитных отелей на набережной. Не говоря ни слова, она направилась к дверям, не спеша, давая мне возможность оценить две упругие полужопицы, оголенные шортами, на мой взгляд, практически неотличимые от трусов. У входа девушка оглянулась.
   "Идешь?" - гордость не позволила ей задать мысленный вопрос.
  Я не стал испытывать ее терпение. Подошел, распахнул дверь. Сделал приглашающий жест. "Прошу", - из меня даже вывалились остатки галантности.
  В холле, заставленном красивой мебелью, было прохладно. За стойкой стояла блондинка - администратор. Мы появились во внеурочное время, поэтому девушка нам не улыбалась. На испачканном потекшей тушью лице застыло деловое выражение. Ее пальцы порхали по клавиатуре, в который раз выбивая на темном экране послание, которое некому было получать... Да и отправлять, по сути, тоже.
  Мы поднялись на последний этаж, в номер-люкс. Круглая кровать занимала почти всю комнату, заполняя пространство между стеклянным потолком и окнами от пола до потолка. Вид открывался впечатляющий. Отсюда все выглядело по-прежнему. Нева, подгоняемая усилившимся ветром, катилась к Балтийскому морю, на противоположном берегу радостно вздымал в посеревшее небо зеленые колонны Зимний дворец.
  Тая прижалась к моей спине, порывисто, страстно, практически не оставив зазора между нашими телами. Впервые за долгое время, я почувствовал себя спокойней.
  - Ты здесь обитаешь? - спросил я, не шевелясь. Боясь потревожить не девушку, а свое состояние покоя.
  - Я обитаю везде. Пить будешь?
  Я не знал ответа на этот вопрос. Тая выскользнула из-за моей спины, заслонив мне вид из окна.
  - Так будешь?- повторила она. Открытый взгляд ее серых глаз мазнул меня по лицу, задержался на губах, скользнул по шее и нырнул в отвороты рубахи. Тонкие руки вспорхнули и опустились на мою талию. Я потянулся к ней губами, но она мягко отстранилась.
  - Пойдем, Макс. - Она взяла меня за руку и повела в ванную комнату - огромную, с заполненной водой джакузи, стоявшей в центре. По пути я пытался перехватить инициативу, но Тая настойчиво пресекла мою попытку.
  - Не надо ничего делать, - шепнула она. Потом, спохватившись, добавила: - Пожалуйста.
  Тая остановилась. Расстегнула пуговицы на моей рубашке, неторопливо сняла ее. Та же участь постигла и мои шорты. С той лишь разницей, что мне пришлось задрать одну ногу за другой. Не скрою, вид коленопреклоненной блондинки задел меня за живое. Она подвела меня к краю джакузи, встроенной в пол. Тонкие и сильные пальцы зацепились за резинку последнего предмета одежды, оставленного на мне. Тая задержалась, вопросительно заглянув мне в глаза. Я промолчал, чувствуя, как медленно ползут по ногам мои плавки.
  Теплая бурлящая вода безропотно приняла меня, разгоряченного, в свои объятия. На берегу, на мой взгляд, не вкладывая ничего эротического в свои движения, раздевалась Тая. Хорошая фигура, выдающаяся грудь с непропорционально маленькими сосками, чисто выбритый лобок. Ее тело покрывал ровный загар - то ли уже умудрилась перехватить солнца, то ли оно досталось ей в наследство от прежних времен.
  Не знаю. Вполне возможно, она собиралась продолжать свои игры. Но я уже шагнул к горизонту, где имело значение только настоящее. Девушка не успела войти в воду, когда я одним движением ухватил ее за затылок, притянул, подмял под себя, залепив рот долгим, болезненным поцелуем...
  ... - Послушайте же меня! Все это было не раз! Науке, по крайней мере, известны пять случаев! Вдумайтесь! Пять! Пять случаев, когда вымирал господствующий вид! Сначала беспозвоночные...
  - Нинка, ты, что ли, избранная? Да с такими избранными я срать рядом не сяду!
  - А я говорю: у чёрта! Готова поклясться, что та задница, где мы все с вами сидим, и есть те самые кулички!
  - Пока не упокоимся в могиле. Все! В одной общей могиле! А Колюня сверху ковшом, экскаватором...
  Дискуссия в концертном зале отеля "Санкт-Петербург" рисковала скатиться к примитивной драке. У Семеныча на красном носу блестел пот, Сан Саныч брызгал слюной, как щитом прикрываясь научными гипотезами. Василий Федорович грудью напирал на Софью Михайловну, щедро субсидируя свою речь матюгами. В углу, наблюдая за баталией старичья, веселилась молодежь. Предусмотрительно отвел подальше свою паству Султан. Только Вера по-прежнему далекая, сидела в углу, слушая лишь то, что упиралось в ладони, скрещенные на животе.
  И было явление Христа в народе - в боковом проходе возник Колюня. Замер, подслеповато разглядывая собравшуюся публику. Худой, с острым носом и ввалившимися в лысый череп глазами, он посмотрел на меня и кивнул в сторону выхода.
  Я двигался навстречу Колюне между рядами, когда ко мне решительно подался Гопник.
  - Ты, это, Сусанин, - сквозь зубы выдавил он, приглаживая волосы, собранные в хвост. - Разговор есть.
  - Сейчас? - удивился я. На моей памяти Гопник не обращался ко мне никогда.
  - Ну, как бы, да.
  - Пять минут тема подождет?
  - Пять подождет, - согласился он и отчего-то насупился.
  - Хорошо. Я сейчас подойду. Поговорим.
  У выхода в неяркий осенний день меня поджидал Колюня.
  - Там это, Сусанин, - без предисловий начал он, - что-то не так с этими покойниками. Посмотришь? Сил моих больше нет.
  
   Окончание по адресу https://litnet.com/book/random-b44098
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"