Вечер в Муристане
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Мара Будовская
Вечер в Муристане
"Ты никогда не мечтал посмотреть, как Мерилин Монро устраивает стриптиз в трех измерениях для тебя одного, в твоей комнате? Ты никогда не думал о римейке "Великолепной Семерки" с Лоуренсом Оливье, Брюсом Ли, Марчелло Мастроянни, Жераром Филиппом, Орсоном Уэллсом, Робертом де Ниро и Аленом Делоном? А Шекспир? Шекспир, являющийся к тебе во плоти, чтобы почитать свой сонет, когда ты хандришь?
Тонино Бенаквиста, "Сага".
Пролог.
Он налил себе коньяку, развернул кресло от рабочего стола к телевизору, запустил DVD. Итак, художественный фильм " Мастер и Маргарита" по одноимённому роману Михаила Афанасьевича Булгакова, 1979 год.
Камера приближается из космоса к земному шару, в кадре - бесформенное чудовище, которое распадается надвое, - морское женское чудище Левиафана и сухопутное мужское Бегемота ( причём видно, что одно - женское, другое - мужское). Чудище Бегемот обладает кошачьими чертами. Тут же, на глазах, Бегемот обретает, вслед за кошачьими, черты артиста Андрея Миронова. Затем камера уносится западнее, в райский сад, и там тоже происходит раздвоение - из толстого болезненного гермафродита вынули разделяющую грань, и он расползся надвое, на мужчину и женщину, Адама и Еву. Восходит солнце. Разноглазый змий ("правый глаз чёрный, левый почему-то зелёный") превращается в артиста Евстигнеева. Засняв и это превращение, камера улетает дальше, в ночную пустыню, где скитается падший ангел Азазель. Восходит луна, и он трансформируется в мрачного демона, непривычно красивого, тем не менее - Крамарова. Картинка вновь ускоряется, луна совершает круг по небосклону, солнце вновь восходит, и из лилового восхода появляется фиолетовый рыцарь, Коровьев-Фагот - артист Олег Борисов на чёрном коне. Он скачет на вершину холма, где ждут его Бегемот-Миронов, Воланд-Евстигнеев и Азазелло-Крамаров. Последней на холм пикирует ведьма.
Пятёрка в сборе. Они, держась за руки, образуют круг, камера берёт вид сверху, круг горит огнём, и в нём проступает дьяволов пентакль, пятиконечная звезда. Камера обводит лица. Следующий общий план показывает, что пятерка стоит на Красной Площади.
Титров не было. Он промотал вперед. Пилата играл Плятт, Иешуа - Олег Даль. Левия Матвея - Высоцкий. Афрания - неизвестно кто. Геллу тоже играла незнакомая актриса. Глядя в её глаза, изжелта зелёные, с чёрным игольчатым ободком ресниц, он подумал, не поднять ли архивы цыганских театров страны? А Маргарита кто? Он отмотал к сцене разговора Бездомного с Мастером. Ах, вот оно что! О боги, боги! Вот оно, оказывается, что! Загадка Мастера! Семьдесят девятый! Одни покойники играют! Режиссер неизвестен! Ну конечно, ну еще бы!
Он снял телефонную трубку и срочно вызвал в офис своего юриста.
Часть 1. Отрезанный ломоть.
Агитбригада
Дюжина девятиклассников выстроилась на сцене свиньёй. Мальчишки стояли в позе каратиста (широко расставленные ноги, полусогнутые руки, у бёдер - сжатые кулаки). Выступающие выкрикивали из Маяковского:
Граждане!
Сегодня рушится тысячелетнее "Прежде".
Сегодня пересматривается миров основа.
Сегодня
до последней пуговицы в одежде
жизнь переделаем снова!
В перестроечном порыве разрешены были уже и Высоцкий, и Галич. А тут пафосно и неумело цеплялись за Маяковского. Тая рассмеялась, хотя это было непедагогично, и Лазарский сделал ей страшные глаза - рядом сидел завуч! Но ей простилось - она же не учительница, а актриса. Услышав смешок, Мишка обозлился, не на неё - на неумех-товарищей, и загрохотал на таких децибелах, каких, верно, не достигал и сам певец революции:
Граждане!
Это первый день рабочего потопа.
Идем
запутавшемуся миру на выручу!
Пусть толпы в небо вбивают топот!
Пусть флоты ярость сиренами вырычут!
Рычал он убедительно, и актриса кивнула головой и зааплодировала Мишке. Он еле сдержал глупую улыбку, которая всегда норовит исказить благородные черты, когда тебя хвалят, но краски в щеках не сдержал и порозовел от удовольствия.
Потом Лазарский повёз Таю домой, боясь, что она передумает принимать от него руководство этой мальчишечьей агитбригадой, которая, к его стыду, даже на несчастном районном смотре заняла предпоследнее место.
-- А почему там нет девчонок? - задала она резонный вопрос.
-- У них в классе какой-то конфликт вышел межполовой. Поэтому, когда в агитбригаду первым записался Мишка, стало ясно, что она будет сугубо мужской. Но я его попросил уговорить Катерину Порохову. Папаша у неё джазмен, саксофонист. Сама - умница, красавица, театралка.
-- Да? Не предполагала, что школьница способна произвести на тебя столь сильное впечатление! А кто такой Мишка?
-- Ну, этот, чёрненький, который орал-то.
-- А! Один среди всех с задатками. Орал, по крайней мере, выразительно. Фамилия?
-- Будешь долго смеяться, фамилия ему - Фрид.
-- Что ты говоришь? Надо же! Возможно, он - потерянное колено моей семьи?
-- Может он, конечно, и колено, но больше похож на потерянный язык.
-- Что, трепло?
-- Всё время мне замечания по постановке делает.
-- Ты к ним прислушиваешься?
-- Ещё чего? Всякий сопляк станет мне указывать? И ты тоже не слушай, делай по- своему. С детьми главное - авторитет. Но, должен тебе доложить, в этом юноше умрет режиссер. Все, что он предлагает - свежо и оригинально. Но детская агитбригада в нашей стране - не место для свежести и оригинальности. Ты это учти.
-- Учту.
"Учту" подразумевало её согласие на эту халтуру.
По поводу ее имени у них вырос целый фольклор. Домик с садом, где она жила, назывался "Таиландом", набор блюд, которые любила готовить для Лазарского, - "тайской кухней". Во дворе (тайском королевском) обитал кот (сиамский, естественно) носивший имя Таёза. То есть носить-то он это имя носил, но откликался на него редко.
Рома Лазарский, сын того самого Лазарского, кинорежиссера, оказался в сибирском городе, куда невозможно приехать по своей воле, а можно только в нем оказаться. Что натворил Рома в Москве в андроповском году - сбил ли пешехода, попался ли на валюте, или же в рабочее время был застигнут дисциплинарным патрулем за преступным бездельем, никто не знал. Ясно было лишь, что папа его выручил из крупной передряги и услал от греха подальше.
Тая и сама оказалась здесь не так давно. На священной церемонии распределения после училища она, самая талантливая на курсе, могла бы остаться в городе. Но, как хорошая комсомолка из плохого фильма, попросилась в Сибирь. Очень хотелось вырваться из плена двухкомнатной квартирки, набитой хламом и предрассудками. Мать не позволяла ничего выбрасывать, ни съедобного, ни несъедобного. Съедобное запасалось наголодавшейся в войну матерью в непостижимых количествах. Кладовка ломилась от банок. В кухне во всех углах были насыпаны для просушки сухари. Тая как-то попросила у соседа фотоаппарат со вспышкой, и запечатлела ночное пиршество тараканов на очередном подносе с недоеденным хлебом. Мама после просмотра фотографий разоралась, но стала сушить сухари в духовке, и упаковывать в полиэтилен. Кроме банок и сухарей, хватало и прочей дряни. Дом был забит флаконами из-под духов "Красная Москва", вереницами слоников и утят, свернутыми в трубочку наволочками, для которых не хватило подушек, и подушками, на одной из которых красовался почему-то вышитый Ленин. Чтобы наблюдать Везувий, не надо было ездить в Италию: сядь на диван, подоткни под попу Ленина, и любуйся извержениями мамашиной лавы. Предрассудков - русских, еврейских, советских, было не меньше, чем флаконов и подушек. Мать вбивала Тае в голову, что волосы у девушки должны быть непременно длинными и обязательно убранными в косу. Что юбку нельзя надевать и снимать через ноги. Что после захода солнца опасно выбрасывать мусор. Что нельзя сидеть в доме на низком (например, на том же "Ленине", брошенном прямо на пол). Что нельзя ходить босиком или в носках, а только в тапочках.
Папа, тихий, неразговорчивый, больше всего на свете ценил уединение. Любил слушать, но не разговаривать. Дочери побаивался, потому что ее нужно было воспитывать, что-то ей втолковывать, а он не знал, что именно. У кого-то он вычитал, что чем разговаривать с дураком, лучше почитать умную книгу. И подсовывал дочке книги, а та вытягивала его на вечерние прогулки, подальше от крикливой матери, чтобы их обсудить. Обсуждение же сводилось к тому, что она пересказывала отцу сюжеты и коллизии, представляла в лицах, иногда изображая даже походку персонажей. Папа первым и сказал ей во время одной из таких прогулок, что у нее талант к лицедейству. Он, молчун и бояка, потом и отстоял на семейном совете право дочери учиться на актрису.
После вожделенного распределения черт-те куда, мать отругала дочку за идиотизм, и поехала с ней в Младосибирск на целое лето. Купила ребенку дом в частном секторе, отремонтировала, обустроила хозяйство, познакомилась с соседями, наварила варенья, насушила сухарей, завела котенка Таёзу, чтобы у девчонки была хоть какая-то ответственность.
А потом они ушли, папа через год после мамы. Впоследствии, когда газеты обуяла glasnost, писали о вредных канцерогенных выбросах химического комбината, расположенного в нескольких километрах от их дома.
Рома, чьим московским провинностям подошел срок давности, благодаря папашиному дистанционному вмешательству, получил назначение на должность главного режиссера. Он чувствовал, что не за горами и возвращение в Москву. Его ждали творческие свершения и крупные гонорары. Таю он решил бросить, но при этом передать ей школьное совместительство на прокорм, всё-таки шестьдесят рублей в месяц.
"Жигули" остановились у зелёных ворот "Таиланда". Таёза, по своему обыкновению, спрыгнул с черёмуховой ветви на тёплый капот. Тая привычным жестом сгребла его в охапку и, по-матерински отчитывая, понесла в дом кормить. Он так же привычно лягался лапами, - отбивался от рук в прямом и переносном смысле.
Пороховая Бочка
Катерина Порохова, Миша Фрид и Борис Левитин дружили втроем с седьмого класса. Центробежные силы детского коллектива выбросили их за пределы круга популярности. Неприязнь соучеников Мишка с Борей даже не пытались списать на "пятый пункт". Ведь Сема Белкин тоже еврей, и даже обладает типичной внешностью, но он всегда окружён сверстниками, хвалим взрослыми и является бессменным председателем различных советов.
Не то были Миша с Борей. С первого класса они обитали на обочине класса, никем из "центровых" не любимые и не ценимые. Изредка предпринимаемые попытки "влиться" были тщетны. Дашь списать - спишут неправильно, да ещё подстерегут после школы и побьют за то, что у тебя пять, а у них - четыре. Нарисуешь стенгазету - придёт тот же Белкин, свернёт в трубочку, унесёт на цензуру к завучу, и там же пожнёт лавры - молодец, быстро, наглядно, аккуратно и идейно выдержанно.
Катерина Порохова, немедленно прозванная Пороховой Бочкой, появилась в седьмом классе. Она была толста и прыщава. Ничьей дружбы она не искала, на дразнилки и подначки не обращала внимания. Когда всем классом подстерегли ее у школы и принялись бить, она вынула из сапога острую вязальную спицу и с ловкостью опытного дуэлянта нанесла несколько уколов. От нее отвязались, и она прибилась к Боре с Мишей.
Прежде её единственным другом был Натик Фишель. Их отцы еще с консерватории были приятели - не разлей вода. Всю жизнь вместе играли в ансамбле, и подрабатывали в цирке, и лабали на свадьбах. Только на похоронах Марк Фишель один отдувался в свой теноровый тромбон - ведь саксофону с его полуприличным названием и полулегальным репертуаром не место среди могил.
Натик был старше Катерины на три года и учился в другой школе, но это не мешало им расти вместе. Во время взрослых вечеринок, в дальней комнате на тахте они строили из сваленных гостями шуб и шапок парусный корабль или рыцарский замок. В щелястых гримерках летних эстрад, пока отцы выдавали гастрольный репертуар, играли в шашки на щелбаны или лепили из пластилина римских легионеров. Во время зимних каникул ходили вдвоем по елкам и утренним спектаклям. Считалось, что Натик водит туда Катю. Она предпочитала не выспрашивать у родителей, куда взяли билеты. Натик, бывало, появлялся по утрам на пороге квартиры Пороховых, румяный с мороза, и за завтраком объявлял: "Сегодня у нас "Щелкунчик" с подарками".
Из подарка они позволяли себе съесть сразу что-нибудь одно, чаще всего яблоко или мандарин, а все остальное, самое шоколадное, откладывали до последнего вечера каникул, и тогда устраивали грандиозное чаепитие со всеми накопленными дарами Деда Мороза. В этот же вечер у Пороховых торжественно разбирали елку - Катерина не терпела, чтобы она напоминала о каникулярной вольнице в учебное время.
Когда Натик с матерью и её новым мужем эмигрировали в Израиль, Катерина осталась совсем одна. Натику она писала часто, Марк отправлял сыну её письма вместе со своими. Но не было живой детской дружбы. Пробовала, как положено, завести подруг, но сошла с ума от тоски. Девчонки не умели толком играть в шашки, не могли отличить двенадцатый легион Антика от второго легиона Августа и всадника от триария. Боря с Мишей тоже не могли, но с искренним интересом осмотрели ее коллекцию пластилиновых легионеров и даже помогли ей долепить несколько недостающих коней и колесниц. На зимних каникулах слепили сцену из греческой трагедии. А потом Мишка предложил это все оживить.
Мульти-пульти
Мишка любил оживлять неживое, хотя бы в игре, в воображении. Он был совсем маленьким, когда папа, накрутив лист блокнота на карандаш, быстро-быстро замелькал двумя незамысловатыми рисунками, и вдруг эти рисунки исчезли, и перед ним полетела птица, рассекая крыльями нити линованных клеток.
Втроём друзья записались в детскую студию мультипликации. Начали с небольшого и неудачного фильма из жизни Древнего Рима, с пластилиновыми воинами в главных ролях.
Постепенно появились новые маленькие шедевры, изредка получавшие призовые места на конкурсах.
Мишка находил или придумывал сценарии, режиссировал, рисовал компоновки - ключевые кадры. Борька фазовал, то есть прорисовывал переходы из одного ключевого положения в другое, изводя кальку и даже настоящую мультипликационную бумагу. Катерина подбирала музыку, озвучивала и в уме рассчитывала количество кадров под звуковой кусок. Руководитель студии Зиновий Семёнович ночами делал черновую съёмку за допотопным мультипликационным станком с разболтанными штифтами. Когда черновик проходил более или менее гладко и синхронно со звуком, все втроём превращались сначала в контуровщиков, копируя мультипликат на целлулоид, а потом в заливщиков, раскрашивая то, что получилось. И тогда Зиновий Семенович снимал, наконец, чистовой вариант.
На трёхминутный фильм уходили месяцы кропотливой работы. Но когда фильм впервые крутили на экране, всё Мишкино существо наливалось радостью за плоскую вселенную, в которой он сотворил и пространство, и время.
Были у Мишки и два фильма, которые Катерина называла кукольными, хотя никаких кукол там не было - в одном играли обычные парафиновые свечки, в другом - магнит и стая иголок.
Зиновий Семёнович оказался в здешних местах после отсидки по политическому делу. Одинокий, дни и ночи напролёт проводящий за детским корявым мультипликатом, он даже не надеялся на старости лет обрести преемника. Увидев результаты Мишкиной работы и огонь в его глазах, он решился на серьёзный разговор и отправился к нему домой.
Моисей Израилевич Фрид, Мишкин дед, растолковывал самому себе недельную главу Торы. Заслышав дверной звонок, он положил Книгу высоко на шкаф и отпер дверь.
--Здравствуйте, меня зовут Зиновий Семёнович. Миша занимается у меня в студии мультипликацией, и я хотел бы об этом поговорить с кем-нибудь из его родителей, - проговорил пришелец.
Старики мирно потолковали. Кто откуда родом, кто как здесь оказался. Затем Зиновий Семёнович приступил к делу:
-- Вы понимаете, Миша - чрезвычайно талантливый мультипликатор. У него потрясающее чувство материала, удивительные по силе воздейстия на зрителя решения, он просто родился режиссёром. Он создаёт и оживляет удивительные миры!
Моисей Израилевич неожиданно рассвирепел. Он сорвался с места и заметался по комнате.
-- Ни в коем случае! Ни в коем разе мой внук не станет советским режиссёром! СОЗДАВАТЬ и ОЖИВЛЯТЬ МИРЫ подвластно лишь Одному Ему. А всё, что в этой области напридумывали людишки, - это чистой воды идолопоклонство! Чистой воды! Мой внук не будет делать мульти-пульти!
В ярости Моисей хватил кулаком по торцу книжного шкафа, и неустойчиво закинутое на верхотуру Пятикнижие, распахнувшись на заложенной шёлковой закладкой недельной главе, шлёпнулось на лысину сидевшего на притиснутом вплотную к шкафу диване Зиновия Семёновича, и, оттолкнувшись от неё, сбросилось на пол.
-- Вот! - пуще распалился Моисей Израилевич, поднимая и поспешно целуя Писание, - Даже сам Всевышний, Господь Бог наш, Царь Вселенной, не желает, чтобы Мишка сделался каким-то там гойским мультипликатором-оживлятелем.
Несчастный Зиновий Семёнович растерянно откланялся. Он направлялся в этот дом в уверенности, что его похвалы и рекомендации найдут положительный отклик в родительских сердцах, и никак не ожидал, что наткнётся на подобное мракобесие, да ещё заработает шишку от самого еврейского Бога.
Моисей Израилевич никому не рассказал о визите Зиновия Семёновича. Ему хотелось забрать Мишку из студии, но уважительного повода для этого не нашлось. Сам же Мишка не говорил дома о режиссуре. Одно дело - ходить в кружок, и совсем другое - огорошить родителей своим решением заняться такой недосягаемой профессией. Правда, мама его поняла бы.
Мишка сам чувствовал, что его призвание - ткать на экране свой мир, затягивающий зрителя, заставляющий думать и жить по своим законам. Ему казалось, что он знает всё об этой профессии с рождения. Единственное, чего он не знал и не понимал, - это как заставить не рисованных человечков на экране, а актёров на сцене играть в придуманную тобою игру. Театральные режиссёры казались ему высшей расой. А театральные актёры - несчастнейшими людьми, чьё искусство состоит лишь в том, чтобы на замкнутом пространстве сцены подчиняться чужой воле. Делить свою жизнь на сотни чужих.
Превращение Катерины
Летом между восьмым и девятым классами умер Зиновий Семёнович. Оплакав учителя, троица покинула Дом Пионеров, прихватив свои работы.
Мишка решил зайти с другого конца профессии и в девятом классе записался в агитбригаду Лазарского, как только был объявлен набор. Но не затем, чтобы кого-то агитировать, а ради общения с настоящим театральным режиссёром.
Борька после ухода из студии подался в триатлон. "Очень удобно", - говорил он. -- Пока тепло, бегаем и ездим на велосипеде, а зимой будем в бассейне плавать.
Катерина же за лето между восьмым и девятым превратилась в дивную красавицу. Ещё не зная силы своей красоты, она и не догадывалсь, что в параллельном мире, в городе Дюссельдорфе, танцует и музицирует такая же девушка, её ровесница и почти копия.
В результате Катиного преображения, учебный год в девятом классе начался с раскола. Мальчики, все, как один, чохом влюбились в Катьку. Влюблённость была замешана на новых параметрах Пороховой, на жалости к существу, доселе унижаемому и на рыцарской готовности защищать это существо до последней капли крови. Девочки великодушно решили включить Катерину в свой круг, коль уж она приблизилась к мировым стандартам. Но Порохова-красавица предпочла остаться с теми, кто любил Порохову-дурнушку. А мужская половина класса приняла в компанию всю троицу, без исключения.
Все уже давно упрашивали Катерину присоединиться к агитбригаде, она отказывалась, не видя никакого смысла в выкрикивании речёвок. Но сегодня, когда выяснилось, что Лазарского скоро заменит волшебная Таисия Фрид, Мишка решил возобновить попытки залучить Катьку в коллектив. Ему не хотелось, чтобы Таисия чувствовала себя неловко среди сплошных пацанов. После репетиции Мишка направился к Катерине, проговаривая про себя убедительную речь. Речь состояла из дифирамбов Таисии. Какая она красивая - ей уже двадцать шесть, а выглядит лет на двадцать, не больше, и какая она живая, и приветливая, и смешливая, и как теперь, без Лазарского, все пойдет замечательно.
Катя уже ждала его, и, как только он вошёл, схватила за руку и увлекла в свою комнату.
Мишка никак не мог привыкнуть к её новому облику, к лёгкости светлой гривы волос, чистоте линий, к огромным синим глазам, к маленькому носику, словно удивлявшемуся, куда это подевались толстые прыщавые щёки подростка и откуда взялись нежные ланиты юной красавицы. Мишка по-взрослому позавидовал тому мужику, которого Катерина будет так нетерпеливо хватать с порога по-настоящему, а не из детской дружбы.
-- Катюха, ты чего?
-- Ничего, знаю я тебя - сейчас папа с мамой придут - и всё, будешь с ними беседовать, так и не поговорим, как следует.
Мишка любил старших Пороховых, с ними было просто и интересно. Мама у Катьки работала программистом, а папа играл на саксофоне в джаз-оркестре при филармонии. В доме обсуждался самиздат, велись разговоры о джазе, роке, кино, накрывались столы, за которыми собирались и музыканты, и программисты, тут же топтались и дочь с друзьями.
-- Катюха, у меня к тебе дело.
-- Миш, если ты зовёшь меня в эту вашу так называемую агитбригаду, то ты мой ответ знаешь.
-- Да погоди ты. Лазарский-то уходит. Он теперь стал главным режиссером, слышала? Вместо него кружок будет вести одна актриса.
-- Какая ещё актриса?
-- Таисия Фрид.
-- А, знаю. Я ее видела в арбузовской "Тане". И в "Филумене Мартурано". Я так удивилась, что Филумену играет та же актриса, что и Таню. Таня обычная, хорошенькая, советская. А в ее Филумене и страсть, и материнство, и коварство. И голос низкий, с хрипотцой, а не пионерский, как у Тани. Одним словом - талантливая актриса в кои-то веки появилась в нашем захолустье.
Мишка был того же мнения, но ничего не сказал. В театр он ходил тайком, всегда один. Никогда не гулял по фойе в антрактах - боялся растерять в буфетной толкотне тот мир, в который погрузил его спектакль. Сидел, бывало, весь антракт с закрытыми глазами, и думал, что если когда-нибудь станет режиссёром, будет настаивать, чтобы его спектакли шли без перерыва.
-- Так ты придёшь?
-- Ну, разве что ради Таисии.
-- Она была сегодня на репетиции и смеялась над нами в голос.
-- Правильно. Вы с вашим Маяковским просто смешны. Стихи Маяковского противопоказаны людям ниже ста восьмидесяти сантиметров. И даже ста восьмидесяти пяти.
-- Ну, ты загнула! При чём здесь рост? А Гердт?
-- Я не Гердта имею в виду, а Колотушкина. Ладно, Миш, я подумаю.
-- Думай скорей. А я пойду, мне надо маму с курсов китайского забрать.
Родители
Евгения Марковна десятый год изучала китайский язык. Подруги смеялись над ее странным увлечением, она же утверждала, что на китайском говорит четверть населения земного шара. Раньше занятия проходили в тихом месте, в педагогическом институте, на факультете иностранных языков. В этом году что-то не утряслось с помещением, и курсы переместились в здание строительного профтехучилища, славящегося своими хулиганами. Если бы не мама, Мишка ни за что не пошёл бы туда после заката солнца. Да и при свете дня непрошеный школьник мог нарваться. Мишка прибежал за пять минут до окончания и ждал маму на огромном освещённом крыльце. Не успел он умоститься в углу на перилах, как подошли двое.
-- Ты чё, ёлки-морковки, тут расселся? Это наше место.
Если рассуждать здраво, надо было тихо, мирно уйти. Но Мишка подумал, что если сейчас струсит, то его совесть с этим не справится. Он не уснёт ночью от стыда. А побитый - уснёт.
-- Места до фига, - Мишка сделал приглашающий жест.
-- Не понял, ты на кого ручонками машешь? А ну, слазь!
Когда мама среди прочих любителей китайского языка вышла на крыльцо, драка уже шла вовсю. Численное преимущество было использовано противником слабо - второй нападавший был настолько пьян, что его сил хватало лишь на то, чтобы подниматься и тут же падать на скользком крыльце. Курсанты драки не замечали, пристально смотрели под ноги, чтобы не поскользнуться. Одна лишь мама, увидев, что бьют её мальчика, с криком "Тора-тора-тора!" разбежалась, разогналась на накатанном льду, и сбила обидчика с ног. Второй благополучно сбивался с них самостоятельно. Пока первый задира елозил на четвереньках, мама ловкой подачей отфутболила его упавшую шапку в близлежащие кусты, дёрнула Мишку за руку, и они побежали прочь.
Около самого дома Мишка спросил:
-- Мама, а что ты орала-то? "Тора-тора-тора"? Имеется в виду Пятикнижие?
-- Дед тебя прямо замучил своим Пятикнижием! Пятикнижие - это один раз Тора. А три раза - позывные японских лётчиков. Я же летела к тебе на выручку!
-- Да уж, это было грозное зрелище!
Они расхохотались.
-- Папе ничего не говорим, а то он тебя вообще из дому не выпустит, - предостерёг Мишка.
Дома было как обычно. Папа еще не вернулся из больницы, а Бабарива и Дедамоня привычно ругались на кухне. Родители Мишки почти не ссорились. Честь своих детей в семейных баталиях отстаивали Бабарива и Дедамоня - мамина мама и папин папа. Абсолютные противоположности, они никогда не позволяли погаснуть костру своего конфликта. Он имел множество слоёв и ипостасей, от отношения к советской власти до борьбы полов. Дедамоня презирал власть во всех её проявлениях, слушал "вражеские голоса" вместе с сыном, старался привить внуку еврейское самосознание и постоянно призывал к отъезду в Израиль. Бабарива считала социализм самым приемлемым для жизни строем, обожала журнал "Работница" и певца Кобзона. Против Израиля она выступала категорически. Дедамоня применял в своей локальной национальной борьбе запрещённые приёмы. Однажды, например, пририсовал к напечатанному в "Работнице" портрету Кобзона ермолку, бороду и пейсы. Бабарива сожгла крамольный портрет на даче, в алюминиевом тазике для мытья ног. Кобзон на портрете корчился и подмигивал. Плавилась его чернильная борода. Бабарива чувствовала себя инквизитором и плакала.
В часы примирений, каковые случались в их сложных политических отношениях, они ссорились по мелочам, обсуждая, на кого больше похож Мишка: на маму или на папу. Когда смысл беседы не должен был дойти до Мишки, известное дело, переходили на идиш. Но Мишка, как все еврейские дети, всё равно их понимал.
Эту странную особенность - понимать незнакомые языки - Мишка унаследовал от Бабаривы. Бывало, папа поймает заграничную музыку, прильнет ухом к "Спидоле". Там поют, например: "Your kisses are so sweet". Бабарива велит зятю: "Не слушай ты это непотребство!". "Почему непотребство? Вы хоть слово поняли?" - возмущается тот. "Чего не понять-то? Что-то про засосы!" - парирует теща и оказывается права.
Самые шумные баталии разгорались по поводу отъезда в Израиль. Дедамоня и папа хотели ехать, Бабарива и мама - не хотели. Мишка слышал эти разговоры регулярно, сколько себя помнил. Его мнения по поводу отъезда никто не спрашивал. Да он и не думал, что эти споры о чем-то реальном. Поспорив, все неизменно возвращались к своим обычным занятиям.
Обьединяли старших членов семьи лишь очереди. Пока Бабарива рыскала по магазинам, дед почитывал книги, лёжа на диване. Но стоило ей занять очередь за чем-нибудь стоящим и позвонить из ближайшего автомата домой, как он спешил ей на помощь, чтобы в четыре руки набрать побольше добычи.
Сегодня спорили как раз по поводу добычи - какую часть кур оставить на октябрьские праздники, а какую - съесть немедленно. Этот спор тоже носил политическую окраску, ибо Дедамоня не понимал, почему годовщину кровавой бойни нужно праздновать.
Оставив маму разбираться с Бабаривой, Дедамоней и курами, Мишка принял душ и забрался в постель.
Любовь
Он выключил свет и принялся вспоминать лицо Таисии - неуловимое лицо женщины, которая каждый вечер проживает новую жизнь. Дедамоня говорил ему, что на иврите слово "лицо", как и слово "вода" - множественного числа. Потому что лицо - субстанция живая и изменчивая. Как холод останавливает воду, превращая её в лёд, так смерти подвластно остановить лицо человека, и лишь со смертью оно перестаёт множиться бесконечными минами и гримасами жизни.
Хотелось узнать - а какова же Тая сама по себе, без грима, без роли, даже без той роли насмешливой актрисы, которую она разыгрывала сегодня? Как она сама, а не героини, смеётся, плачет, сердится, нежничает? Вдруг ему стало жарко. Он откинул одеяло, сел на постели и прошептал: "Тая. Тая. Тая".
Три вещи он считал атрибутами взрослого мужчины - автомобиль, бороду и любовь. Автомобиля не было даже у отца. Борода пока посылала Мишке лишь своих тонких одиночных гонцов, мол, жди, скоро буду. А любовь - настоящая мужская любовь к женщине, оказывается, не дожидаясь бороды и водительских прав, уже жила в нём. Не принимая в расчёт очевидной безответности этого чувства, он принялся мечтать о Тае. О том, что они будут видеться три раза в неделю на репетициях. О том, что он сможет провожать её до дому, если того потребуют обстоятельства. О том, что будет ходить на все её спектакли, и она поймёт, что с ним творится.
Мишка вскочил с постели. Он подошёл к окну, раздвинул шторы, уселся на подоконник. Напротив мигала нежной неоновой листвой вывеска продуктового отдела магазина "Берёзка". В витрине поблескивали антрацитом банки солёных афганских маслин, которыми почему-то наполнились все магазины города. Наверное, это были военные трофеи. Слева от "Берёзки", угрожая торчащими пиками, стояла на страже военных тайн кованая решётка ограды штаба военного округа. За оградой сквозь хвою елей и голые ветви берёз светились недреманные окна. Двое солдатиков подметали тротуар перед штабом лысеющими мётлами. Дальше, на соседней улице, сияли накопленным за день светом церковные купола и бился в конвульсиях красный флаг на здании горсовета. Ветра на улице не было, флаг оживляли вентилятором. Над штабом, над валютным магазином, над метельщиками в кирзе, над коваными пиками, над семью золотыми чалмами собора, над очумевшим флагом глядело сонными звёздами усталое предзимнее небо. Где-то за тремя трамвайными линиями, под этим небом, жила Тая!
Мишка ни за что бы не поверил, если бы ему сказали, что Тая, сидя в королевской опочивальне своего бревенчатого "Таиланда", пишет в записной книжке:
Зеленоглазый, зеленоглазый Фрид! Такой мой-мой во всех отроческих проявлениях. Ещё он, он ещё несовершенно... За него могут и посадить.
С Лазарским муторно в последнее время. Хочется чувств, детей и денег, а ничего этого нет, и животной привычки тоже. Роль заботливой тайской принцессы себя исчерпала.
Любовь должна начинаться и заканчиваться взглядом, ночной мыслью, воспоминанием. Никто никому не должен принадлежать - это так просто. И тогда не будет состава преступления.
Кастрация черного кота
Прошёл месяц. Граждане протопали к трибунам по привычному ноябрьско-майскому маршруту, проветривая вынутые из летнего нафталина шубы, съели запасённое на ноябрьские и принялись запасаться на новогодние.
Лазарский, в качестве прощального подарка, добился для Таи установки домашнего телефона.
У Мишки выросла, наконец, полноценная щетина, и мама с папой преподнесли ему бритвенный прибор.
Дедамоня тайком сунул Мишке синюю пятёрку "хануке-гелд", и Мишка стал захаживать в парфюмерные и галантерейные отделы универсальных магазинов в поисках новогоднего подарка для Таи.
Китайские занятия матери переместились домой. Евгения Марковна отрабатывала устную речь. Два раза в неделю в комнате Бабаривы водворялась худосочная кореянка (полноценных китайцев в городе не нашлось) в детских валенках, подвергавшихся древней восточной церемонии обметания веничком в прихожей. Из комнаты доносились инопланетные интонации, и мамин выговор всё более походил на произношение Варвары Кимовны Пак, или как её там ещё. Бабарива теперь не могла оторваться от телевизора, в котором воцарился весёлый Горбачёв со своей красивой женой.
Кроме того, мама, папа и даже Дедамоня записались в школу автолюбителей. Это давало надежду на покупку машины - недостающего атрибута мужественности для Фридов старшего, среднего и младшего.
Жизнь Мишки отмерялась занятиями драматического кружка, в который трансформировалась агитбригада. Тая ставила немыслимые этюды. Ты - воздушный шарик, тебе надоело таскаться за пятилетним сопливым хозяином, вот он отпустил тебя, страшно, хочешь вернуться, но воздух, воздух бъёт под дых, летишь. Ты - молочный зуб. Шатаешься, выпадаешь. Вы, двое - застёжка-змейка. Вас застёгивают. Расстёгивают... Хорошо, теперь сценическая речь. Маяковского - шёпотом. А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб? Скрипка издёргалась, упрашивая, барабан ответил...Хорошо, хорошо.
Тихий нудный завуч, угодивший в силки обаяния молодой актрисы, вызвал её к себе и дал социальный заказ: поставить спектакль о вреде пьянства в духе последних решений и вообще. Пьесу для постановки искали долго, пока дядя Володя, Катин отец, не выдал дочери отпечатанные на машинке листки: "Борис Виан. Блюз для чёрного кота". Это был сюрреалистичный рассказ о том, как в Париже конца второй мировой войны всякий сброд во главе с неким Петером Нья и его добродетельной сестрицей всем миром спасает чёрного кота, провалившегося в канализационную яму. Счастливое спасение идут обмыть в бар неподалёку, и там кот до смерти упивается коньяком. Наконец, кота пренебрежительно хоронят в той же яме, откуда его только что на радость всем извлекли.
Беда заключалась лишь в том, что сие поучительное антиалкогольное повествование было насыщено понятиями, действующими лицами и фразами, неподходящими для школьного спектакля. Среди персонажей были шлюхи, сутенёры, проститутка с двумя американскими солдатами, и даже две обычные женщины из толпы, заботам которых был поручен пострадавший во время спасательных работ американец, подхватили его и "повели к себе, чтобы проверить, что у него в карманах. Там оказалось душистое мыло "Lux" и большая плитка "O'Henry", шоколада с начинкой. Взамен он наградил их первоклассной гонореей, которую подхватил от одной восхитительной блондинки, встреченной третьего дня на Пляс Пигаль".
Короче, советским школьникам это произведение было противопоказано. Решено было кастрировать "Кота". Мишка с Таей проделали эту процедуру за три вечера. Мишка после уроков приезжал на трамвае в Таиланд, и они, прерываясь на приступы смеха, до неузнаваемости уродовали новеллу Виана. Приступами смеха Мишка дорожил и нарочно длил их - Тая, заходясь хохотом, хватала его за руку или приваливалась лбом к его плечу.
Мишку умилял возвышенный быт Таиланда - диван с потрескавшимися кожаными валиками, отсутствие телевизора, многоэтажный буфет, фотографии Таиных родителей и строгого опрятного мужчины, оказавшегося писателем Михаилом Булгаковым. Умиляло его, как Тая топит толстую русскую печь - как ребёнка с ложечки кормит: "Скушай, моя милая, на здоровье, моя золотая". Умилял Таёза, гнездившийся в ушанке, брошенной Мишкой на диван.
Наконец, пьеса с циничной пометкой "по мотивам произведений Бориса Виана" была представлена на художественный совет директрисе и завучу.
Конечный, одобренный к постановке, продукт имел мало общего с исходным материалом. Петуха, с которым Кот дрался на подоконнике консъержки, прежде чем угодил в выгребную яму, да ещё старую сердобольную кошатницу оставили как есть. Остальные герои претерпели страшные метаморфозы. Толпа сутенёров, проституток и их клиентов превратилась в пионерский отряд, Петер Нья - в комсомольца Петю по прозвищу Пятерня, его сестра - в пионервожатую, проститутка и двое американских солдат втроём породили хулигана Женьку Американца. Злодей Женька и спаивает кота, но не в баре коньяком, а прямо на улице обыкновенной водкой.
Триумф и поцелуи
Поставил спектакль, что греха таить, Мишка. Во-первых, он придумал декорацию, которую из списанных парт и присланной шефами древесины соорудили во время уроков труда. Это был высокий пандус, разделяющий сцену горизонтально, - вниз должен был провалиться кот и провести там большую часть действия - для узника был оборудован тесный хорошо освещенный короб, а наверху должна была расположиться честная компания спасателей. Задник с нарисованной перспективой простой советской улицы, сквером и памятником Тая выпросила в театре. Это была толстая пыльная тряпка размером с три ковра и весом килограммов в двести пятьдесят.
Изготовленная в начале пятидесятых, декорация предназначалась для незапамятного спектакля, в котором необходимо было изображение памятника Сталину. Вскоре холст пришёл в политическую негодность. Сталина пробовали переделать в Ленина или Чайковского. Наконец, из него вышел превосходный Пржевальский, без гранитного постамента и бронзового верблюда, как в Александровском саду, зато с чёткой надписью "Николай Михайлович Пржевальский". С тех пор задник повис на одном из колосников в свернутом виде.
Мишка закрасил Пржевальского-Сталина плотной зелёной краской, превратив в толстое, с кроной от земли, дерево. Меж листьев ещё просвечивали эполеты и усы.
Роли Мишка распределил сам. Борька воплотил Петера Нья, то есть, простите, Пятерню. Катерина - его сестру. Роль Женьки-Американца Мишка взял себе. На роль Кота великодушно согласилась Тая. Вовка Колотушкин выпросил роль старой кошатницы. Он собственноручно соорудил себе костюм из плюшевой старушечьей кацавейки, к которой притачал трёх игрушечных кошек так, будто те сидели на плечах и спине своей покровительницы. Когда Вовка расхаживал в этом костюме по сцене, чучела болтали мягкими тяжёлыми хвостами и мерцали пластмассовой зеленью очей.
Остальные ушли в массовку. Впрочем, по замыслу режиссёра массовка ни в коем случае не должна была впустую топтать сцену. Он каждому придумал образ, способ игры, место, реквизит. Всё было расписано до секунд, Мишка твёрдо требовал выполнения своих предписаний, и самое удивительное - его слушались.
Уже на первых репетициях Тая поразила всех превращением в несчастного Кота. Тесное общение с шальным Таёзой не прошло даром. В чёрном трико и глухой шапочке с меховыми ушками она дралась, орала, ехидничала, напивалась водой из водочной бутылки, как коты надираются валерианкой, околевала по-настоящему, и когда хулиган Женька выбрасывал её обратно в зловонную яму, валилась на подстеленный мат с таким стуком, словно все кошачьи члены свело смертельной судорогой.
Спектакль уже был почти готов, когда на репетицию зашёл за дочерью старший Порохов. Он пришёл от постановки в такой восторг, что тут же достал саксофон и завернул блюз, переходящий от истеричного шепотка в кошачий уличный рёв. Мишка, задыхаясь от предвкушения, уговорил Порохова-папу присоединиться к труппе. Ему сколотили на декорации небольшой насест, где он, несмотря на занятость, согласился сидеть и комментировать происходящее саксофоном.
Школа тем временем уже два месяца жила без полноценного актового зала - на сцене громоздился пандус. Новогодние ёлки пришлось проводить в спортзале. Близились двадцать третье февраля с восьмым марта, а Мишка всё доводил свою постановку до совершенства. Администрация насела на Таю - мол, и так пошли во всём навстречу - дали зал, гвозди, парты, трудовика. Порадуйте премьерой.
И порадовали. Кот дрался, огрызался, напивался. Пятерня спасал, а Американец губил скромную зверюшечью жизнь. Игрушечные кошки шевелились на плечах Колотушкина. Массовка жила человеческими страстями - состраданием, жестокостью, жаждой отталкивающего зрелища. Саксофон то заходился в истерике, то - финальной нотой - достигал божественных высот.
Это был триумф. Лазарский, посетивший премьеру по просьбе Таи, уломал директрису не разбирать декораций и дать ещё несколько спектаклей. Слух о тонком издевательстве над антиалкогольной кампанией пронёсся по городу. Актовый зал выдержал несколько аншлагов - труппа Драматического, коллектив филармонии, студенты университета - все ломились на спектакль, а затем директриса всё же велела разобрать декорацию.
Лазарский загорелся идеей приютить спектакль у себя на малой сцене, открыть на базе Таиного драмкружка студию, взять пожинающего плоды первой славы Мишку к себе в ученики. С этими надеждами и разобрали декорацию в школе.
Мишка, последние два месяца проживший в состоянии лихорадки - творческой и любовной, принялся столь же лихорадочно ждать обещанных событий. Занятия драмкружка вернулись в прежнее русло - этюды, декламация. Мишка время от времени теребил Таю:
-- Ну, что там Лазарский?
Тая долго ничего не говорила определённого, но как-то после репетиции отозвала Мишку в сторону:
-- Миш, ничего не жди. Он прочитал рассказ Виана и понял, что любая серьезная комиссия начнёт с того же. Это же не наш завуч. И придётся долго объяснять, откуда взялся дружный пионерский отряд.
-- Но он же может начать студию с нуля...
-- Я поговорю с ним, но ты особенно не надейся.
-- Что же делать?
-- Смириться, что студию не откроют. - Тая помолчала. - Он очень высокого мнения о твоем таланте, но я не смогу его уговорить. Он меня бросил, а злится, как будто это я от него сбежала.
-- Тая, ты все еще его любишь? - страшась ответа, задал вопрос Мишка.
-- Нет, я давно уже люблю другого.
Тут Мишке стало уже не до студии, не до "Блюза" и не до Лазарского.
-- Любишь? Кого? - прохрипел он умирающим шёпотом. И по вдоху, по улыбке, по кроткой слёзке в углу её левого глаза - понял. Его!
-- Тая...
Для первого поцелуя это был подходящий момент, но неподходящее место. И они поехали на трамвае в Таиланд.
На таиландской трамвайной остановке, сидели те двое. Один из них, вновь пьянее другого, неестественно завалился затылком на спинку скамьи. Более трезвый обладал даром речи.
-- Ты чё, трепетык, японский городовой, мало получил? За добавкой приехал? А девку чё поменял? Эта лучше, что ли, шапками кидается?
Мишка готов был принять бой, но Тая шепнула:
-- Побежали! - и дёрнула его за собой.
Таиланд располагался в двух минутах скорого, со свистящими пролётами по ледяным раскатам, бега. Скоростная горка пролегла в коридоре между двух заборов - если неверно примешь первоначальное направление - тюкнешься об стенку и сойдёшь с дистанции, как плохо пущенный в кегельбане шар. Преследователь сильно отстал - ноги не так хорошо слушались его, как язык, и на первой же ледяной дорожке он растянулся, едва раскатившись. Его приятель так и остался полулежать на уличной скамье.
Поцелуйный момент пропал. Мишке пришлось рассказать о том, откуда он знает этих двоих, о китайских курсах, о маме, которая шапками кидалась. Тая спросила:
-- У тебя мама что - молодо выглядит? Он её за твою девушку принял.
-- Маме тридцать шесть. Она меня в двадцать лет родила.
-- Молодая. Надо же, второй раз тебя от этих дураков спасают женщина и лёд. Забавно...
Тая накрыла на стол. Таёза мурчал и тёрся о Мишкины брюки. Поцелуи откладывались.
Фотография на визу
Мишка намеревался вернуть себе утраченные позиции, провожая Таю после очередного занятия драмкружка. Но не тут-то было - в школьном коридоре его ждала мама.
-- Пойдём, сынок. Дело есть. Давай, пока не закрыли.
Мама поймала частника, и они отправились в центральный Дом Быта. Они, впрочем, могли ехать куда угодно, - Мишка не замечал дороги. Из всего заоконного ландшафта он выделял только идущие в обнимку парочки. Он загадал, что если насчитает их как минимум пять, - то они с Таей всё-таки сблизятся. Парочек набралось восемь, когда они подъехали к шикарному летом, а теперь обледеневшему подъезду бытового комбината. Мама усадила его в очередь в фотографическое ателье, а сама побежала в швейное, - у неё была назначена примерка у лучшей закройщицы города, матери Борьки Левитина.
В приемной фотографа сидели нервно пудрящаяся девица, дядька в сапогах и старушка с толстой внучкой. Мишка бывал здесь и раньше, последний раз не так давно, фотографировался на паспорт. Интересно, зачем это мама его сама сюда привела? Любое её поручение он выполнил бы без напоминаний, слава богу, не маленький. И тут он заметил взгляд Таи. Она глядела с рекламного стенда, разделённого рамочками: "на паспорт", "на военный билет", "художественный портрет". Тая была - художественный портрет. Фотографу удалось застать её врасплох, без роли и грима, такой, какой мечтал увидеть её Мишка, и какой ему уже случалось её видеть. Пока он разглядывал портрет, зашли по очереди в чёрную дверь и вернулись напудренная девушка, дядька и старушка со своим сокровищем. Дядьке напечатали "три на четыре" тут же, на месте, а девушке и старушке было велено явиться через несколько дней, - они делали художественную съёмку. Мишка не входил в мастерскую, ждал маму. Тогда чёрная дверь распахнулась сама, и появился высокий старик, сложением скорее напоминавший подростка.
-- Молодой человек! На что снимаемся? Паспорт? Права? Хотя, позвольте-ка, на паспорт вы уже снимались, если не ошибаюсь? Значит - художественная съёмка на память любимой девушке?
-- Простите, я не знаю. Мама сейчас должна подойти.
-- Клаша, за ним не занимать, - бросил фотограф приёмщице. - А когда ваша мама придёт? Нам скоро закрывать, с вашего позволения.
-- Сейчас, вот-вот придёт. Скажите, а кто на этом портрете? - Мишка показал на Таю.
-- Молодой человек, или вы не бываете в театре? Или вы не узнали нашу приму, мадмуазель Фрид? Феерическая женщина! Но я её поймал!
-- Да, вы точно схватили её характер!
-- Мальчик! Вы меня простите, но почём вам знать её характер? Это ж надо быть либо старым созерцателем вроде меня, либо очень близким ей человеком. А сопливой публике вроде вас шиш она покажет, а не характер.
Эх, сказать бы этому насмешливому старичку, что он, Мишка, и есть самый близкий Таин человек, а не сопливая публика!
Тут пришла мама, извинилась за задержку, шепнула что-то приёмщице. Фотограф сухо улыбнулся:
-- Проходите, мадам. Йир фотографирцех оф а визэ? Я так понимаю, надо вместе? Эр из нох а клейнер?
Он усадил маму в кресло, а Мишку поставил рядом, долго рассматривал всю композицию в фотоаппарат, подходил, нагибал Мишку ближе к матери, отодвигал ему ногу, чтоб стоял ниже, достигал нужного наклона их с мамой голов, крутя их за подбородки.
Тем временем в мишкиной голове сплетались две мысли - он Тае близкий человек, и они с мамой фотографируются на визу.
-- Мам, а куда мы поедем? - спросил он на обратном пути.
-- Куда поедем?
-- Ну, мы же на визу фотографировались?
-- А, это... Я думаю, не съездить ли летом по путёвке в Болгарию? Или Венгрию.
-- До лета времени - вагон! Почему именно сегодня, в такой спешке?
-- Знаешь, сколько времени идёт оформление документов? Как раз к лету успеем.
Но скоро виза, Венгрия и Болгария выскочили из Мишкиной головы.