Утихнут все грозы и ласковый Свет Сотрёт отпечатки шагов. Вспыхнет - угаснет Ломир, сын войны - Он уничтожит Богов. Глава 1
КАМЕНЬ
Тихо шелестящие кроны вековых деревьев, столетние кустарники по бокам исхоженной тропы, глухое сияние сумерек; птицы, заливисто поющие вдали, тихий шорох одежды идущего человека. В такой вечер нет ничего лучше, как пройтись по мудрым лесам и вспомнить великие события минувших дней. Каждый изгиб, каждое ответвление этой дороги давно знакомы, но волшебный предзакатный час уже истлевшего вечера, но ещё не возродившейся ночи, делал всё особенным. Казалось - там не привычный дуб раскинул свои ветви, но неведомое чудовище распластало крылья, в надежде схватить случайного путника и поужинать им, а там, там за той тонкой молодой ольхой притаился вражеский лазутчик, собравший важные сведения и от того забывший об осторожности. Но нет, давно уже нет ни чудовищ, ни лазутчиков - всех перебили в эпоху Олмера Великого, а кого не смогли убить тогда, тех извел Хенна с кошмарным Светом таинственного Адамнта. "Эхххх... Как наскучила размеренная, бездарная жизнь... Вот было! Было время! Когда эльфы, хоббиты, гномы, урлаги сражались против наследия Саурона! Когда что ни день, то кровавая схватка; и смелые воины засыпали под звуки песен, гремящих в уютном стане, и просыпались под посвист стрел... Эххх... Было время... А сейчас? Спокойные люди, кующие украшения гномы, полностью забывшие о людских делах эльфы и совсем не кажущиеся воинственными хоббиты, умело выращивающие один сорт репы за другим... Что теперь делать, чем теперь жить!". Незадачливые эти размышления прервались тем, что жаждущий перемен беловолосый юноша споткнулся о странный камень мутно-серого цвета с багряными прожилками. Намертво вбитое наставником искусство кузнеца заставило Ланаэля наклониться и вглядеться в странные осколки. То, что раньше это было единым целым, он теперь не сомневался: ведь даже сейчас, потревоженный движением ноги, этот странный камень не распался, хотя стоило лишь вглядеться поближе, как трещины, проходящие ровно по извилистым линиям становились видны вполне отчетливо. Заинтересованный, он подобрал странную находку и побрёл домой. Ему казалось, что камень, на его удивление оказавшийся совсем невесомым, дышит в такт ему, или это просто ветер колыхал накидку... Рассвет распустился ало-жёлтым цветком, и настырные лучики проникли в окна и щели, залив комнаты в деревянной хижине ярким, ласковым светом. Ланаэль потянулся, присев на мягкой кровати, и подставил лицо под льющиеся с небес струи света. Откинув одеяло и чувствуя небывалую легкость в теле и ясность в разуме, он не спеша оделся и вышел на двор умыться. Если в доме было приятно тепло, то на дворе, несмотря на ранний час, было уже душно. Но, всегда нелюбимая Ланом, духота сегодня вдруг стала необыкновенно желанной, словно обычно весьма привередливым легким стал нужен этот нестерпимый жар. Его неожиданно потянуло в кузню. Не видя причин сопротивляться внезапному порыву, он скорым шагом прошёл через дом, захватив с крючка старый ключ, и, стараясь не разбудить наставника, направился к окованной двери. Кузня встретила его освежающей прохладой и грудами инструментов, никогда не знавших пыли. Послушно повинуясь всё тому же порыву, он достал бережно хранимый серебряный инструмент и взял в руки вчерашнюю находку. На закиданном солнечными лентами столе было гораздо лучше видно волшебный камень, а в том, что он волшебный, юноша теперь не сомневался. Золотые капельки сделали своё дело, и теперь он словно светился изнутри; багряные прожилки стали похожи на вены. Через несколько минут Ланаэль с ужасом понял, что из трещинок, теперь освещенных и от того ещё менее заметных, капает густая кровь, неспешно стекая по сероватым граням. Не прошло и минуты, как вся его рука обагрилась. Но с ним сегодня творилось что-то не то. Обычно испугавшийся бы и побежавший к наставнику за советом, сегодня он аккуратно положил камень на стол и стал искать серебряный резец. Руки будто обрели собственную волю, Лану оставалось лишь не мешать им. В это время в старой кузне мальчик творил небывалое. Он чинил разбитое сердце. Лишь после того, как закончит чудную работу, он поймёт, что творил, но сейчас, в полном неведении, он латал разбитые кусочки. Серебряная игла мелькала в его руках, словно у опытной швеи, с той только разницей, что в руках юного кузнеца сейчас было живое сердце, ровно и спокойно бьющееся в его руках, в такт неведомому пульсу - почему-то, Ланаэль был уверен, что его обладатель жив. Странным чувством Лан понимал, что одно неверное движение и случится что-то невообразимо плохое, но великий Манве хранил его от ошибки. Но вот, он почувствовал, что пора отложить иглу и взяться за резец. Одной рукой сжимая пульсирующий окровавленный комок, другой он поднёс к нему нож; словно почувствовав, сердце забилось сильнее, стремясь вырваться на свободу, кровь лилась ручьём, желая выскользнуть из зажавшей руки, но попытки были бесполезны. Стремительно и четко Ланаэль отрезал пораженные части, стараясь и краешком не задеть живое. Он не знал, сколько времени прошло за упрямым сосредоточением, но вот запели петухи и он понял, что показавшаяся ему многодневной работа на деле не заняла и двух часов. Перед ним на столе, залитый кровью, лежал прекрасный камень, лишь отдалённо напоминающий тот расколотый и мутный булыжник, что Лан подобрал вчерашним вечером в лесу. Трещин не стало. Сердце, а теперь он чётко видел, что это именно оно, стало целым и будто снова живым, хотя какая же жизнь в камне... Дверь внезапно распахнулась, и целый водопад света ворвался в темное помещение. Могучая, широкоплечая фигура наставника высветилась в проёме. Увидев застывшего с резцом в руке меня и стекающую на пол кровь, он, с ревом, которому бы позавидовали сарумановы орки, прыгнул к столу. Мозолистые, сильные руки схватили меня за плечи, но тут странное оцепенение прошло и я уверенным, резким движением скинув с себя стальную хватку наставника, аккуратно взял сердце и понёс к ручью. С Дарга (а так звали моего наставника, изгнанного из племени урлагов за непокорность) в этот момент можно было точить скульптуру - различные чувства смешались на его лице: здесь был и гнев, и боль, и непонимание, но в вечно чудесных глазах жёлто-фиолетового цвета было лишь удивление. Как, как мог такой привычно-спокойный Лан вдруг стать тем решительным юношей, что бежал сейчас к лесу, неся в руке непонятный булыжник? Как он, вечный книжный червь, мог так играючи отбросить руку, с литыми, отнюдь не в единый день появившимися мышцами? Откуда тот странный блеск в подслеповатых, но человеческих глазах? Откуда смелость сделать это?! Лана гнала к ручью неведомая сила, ему казалось, что бьющееся сейчас в его руке сердце разорвется, если не опустить его в живительную влагу. Завидев впереди себя отблеск света с прозрачной поверхности, он кинулся вперед так, словно за спиной у него выросли крылья, как минимум одного из великих орлов. Комок пульсировал всё быстрее, среди сжатых пальцев появилась кровь; сам того не осознавая, он вынес находку к ручью, издревле славившемуся тем, что воду из него не мог пить никто, настолько холодна и чиста она была. Подбежав к совсем невысокому бережку, он опустил руку в воду - её тут же пронзила острая боль: кристальная вода впивалась в ладонь сотнями кинжалов, пронзая её и навеки оставляя на ней свою метку. Не прошло и нескольких мгновений, как Лан перестал чувствовать свою руку до локтя, но сведённые судорогой пальцы крепко держали успокаивающееся сердце. Прошла минута, а может час, или даже год, и Ланаэль вынул находку - среди пальцев лежал чистейший агат: он стал прозрачным, но сохранил свой окрас, только, если раньше это были мутновато-серые разводы на грязно-белом фоне, то теперь он сиял белизной, серые силуэты превратились в дивные узоры и были словно тенями от листьев; кровавые прожилки сплелись в чудные витки - теперь они напоминали дороги. Сердце было невероятно изящным и прекрасным, казалось, стоит неосторожно коснуться его и она рассыплется серой пылью, такой хрупкой и невесомой. Лан любовался камнем, теперь свободно бьющемуся в такт чужому дыханию. Присмотревшись ещё внимательнее, он заметил то, чего точно не было раньше: сердце стало полым изнутри и напоминало теперь не сам живой орган, а скорее его отпечаток, словно на него вылили воск и сняли, не потревожив при этом оригинал. И еще он понял, что теперь этот отпечаток можно вернуть человеку, что на деле это не восковой слепок, а та тонкая броня, что окружает сердце каждого, помогая выдерживать удары судьбы и близких людей. Чья-то пластинка превращается в стальной панцирь, чья-то исчезает вовсе. Только страшно, если в один миг человек лишится защиты не по своей воле, а как, например, хозяин этого отражения - резко, неожиданно, больно. Ведь все удары, что раньше принимала на себя эта пленка, теперь бьют в живое, неподготовленное к подобному сердце. И если те удары пробили защиту, что крепче стали, то что же будет с живым органом? Раскалённой молнией пронеслась эта мысль в голове у Лана; он резко вскочил. Но, что делать? Куда идти? Кого спасать? Сделав шаг влево, вправо он понял, что абсолютно растерян - исчезла та железная воля, управляющая его действиями, и он почувствовал себя брошенным. Сев и успокоившись, он поднёс руку с сердцем к лицу и попытался мысленно заговорить с ним - ведь не может быть, чтобы оно не смогло отыскать своего хозяина! Через несколько секунд, казалось бы, безуспешных попыток он почувствовал толчок через пальцы, за ним ещё и ещё один - толкались недвусмысленно на Север. Упругим движением Лан поднялся и спокойно пошёл вперед - прямая опасность больше не угрожает сердцу и можно не торопиться. Ланаэль шёл вверх по ручью, ощущая пальцами гладкую поверхность. Он редко бывал в этой части леса, поэтому, ему казалось, что здесь другой воздух, другой свет, другая вода... Он понял, что почти дошёл, когда сердце забилось сильнее; он побежал. Впереди, через просвет в деревьях, выглядывала поляна, неестественно красивая: ярко-зеленая трава, даже на вид такая мягкая, что хотелось прыгнуть, словно в речку и не вставать, стройные деревья, захватывающие своей величественной красотой - всё сливалось в единый прекрасный мир, давая осознать простому смертному: ты во владениях эльфов. На поляне, словно в продолжение волшебного видения, сидела девушка. Густые, завораживающие глубоким блеском, волосы, тонкие руки, изящный стан, длинные пальчики и таинственный блеск в зеленых глазах. Не составляло особого труда понять, что перед ним не человек. Эльфийка. Но Ланаэль сегодня взирал на эту красоту равнодушно. Может быть потому, что держал в руке её сердце, может быть потому, что эта безумная погоня со столь необычным проводником в руке что-то изменила в нём, или потому, что сам носил эльфийское имя, а может от того, что его семья погибла от эльфийской стрелы... Как бы то ни было, сейчас он просто подошёл к так и не взглянувшей на него девушке, присел на корточки и... понял, что опять не знает, что делать. Девушка продолжала сидеть молча, и на Ланаэля нахлынуло раздражение. Он что просто так руки по локоть в крови умыл, от наставника убежал и пешком через Дивный лес шёл для того, чтобы эта эльфочка сейчас сидела и не замечала его! Конечно, куда нам, недостойным людям до них - Перворождённых! Внезапно захотелось просто сжать руку и кинуть кровавые осколки этой надменной красавице в лицо - пусть дальше гордится своею расой! Но в очередной раз за этот день, Лан решал не самостоятельно: чужая воля его руками аккуратно взяла эльфийку за острый подбородок и взглянула его, Ланаэля, глазами в глаза чужие, хоть и красивые. Эльфийка соизволила взглянуть на него, кипевшая ненависть никуда не уходила, но сил сопротивляться не было - он протянул сердце, тихо вложил в ладошку и, повернувшись, ушёл. Ланаэль возвращался по руслу и думал о том, как встретит его Дарг. На глаза наворачивались слёзы - сухой, горький комок бился в горле - обида от того, что он столько возился, мучился с этим проклятым сердцем лишь для того, чтобы эта эльфка даже не взглянула него - него, спасшего её сердце! Её жизнь была в его руках... Но Лан всё тем же новым чувством понимал, что унижение её не принесло бы успокоения. Ну, разбил бы он хрупкий камень, ну мучилась бы Перворождённая - что ему с того? Что? Услужливые память и воображение тотчас подкинули ему десятки ответов: например, пусть и таким варварским образом, но отомстить спесивой расе за гибель родителей, сестрёнки, старушек, спокойно доживающих свой век, немых пастухов, никогда не сделавших никому ничего плохого... За гибель всей его деревни, за то, что каждый дом был тщательно подожжён белооперенными стрелами; за то, что старательно возрождаемая земля была снова превращена в пепел; за то, что сжигались сады, выращиваемые веками; за то, что рядом с синей речкой больше никогда не зацветет сирень, под которой в особый день весны юные девушки могли надеть на себя плат замужества; за то, что больше не будут маленькие дети играть с собаками; за то, что петух больше не будет петь на рассвете... За всё за это он имел право сломать, разбить, уничтожить это сердце - да и жизнь девушки была в его руках. Почему он не отомстил? Да, какой теперь смысл думать? Слёзы вольно текли по красивому лицу, чудные глаза, цвета неба в непогоду застилала пелена - Лан научился плакать: и больше не стыдился слёз - пусть умрут самой жестокой смертью те, кто говорил, что, мол, мужчина должен всё сносить стоически... Пусть, пусть эти люди с сухими глазами смотрят на то, как прекрасные, гордые воители, во всех сказаниях бывшие старшими братьями рода людского, равнодушно стреляют в стариков, женщин, детей и даже животных, а я, я буду плакать, и буду делать это с поднятой головой, и буду гордиться слезами! Под ноги, в прекрасный ручей скатывалась одна капелька за другой, Ланаэль долго и старательно забывал тот ужасный день, когда его спасла лишь мерка "кто дорос до колеса тележного". И навсегда в его снах остался тот красивый воин, тонкой рукой схвативший заплаканного мальчика за ворот одежды и приставивший к колесу. И навсегда останется в его снах тёплый, ласковый свет в красивых, красивых глазах... И тот звонкий, чистый голос: "оставь мальчишку, мирра ему не хватает до оси - пусть живёт". Мирр - половина пальца спасла его от смерти. Один мирр. За несколько часов до этого мгновения они с сестрой мерились: она была выше его на два мирра - или на мирр выше "колеса тележного": она так этим гордилась... Но вот впереди знакомая хижина, ставшая его домом, там его наставник, искренне пытавшийся заменить ему отца, там, там - комок в горле не давал не только говорить, но и думать. Если бы не эльфы, если бы не восстание людей, мятежников, как их называли баронеты, у него была бы семья, был бы дом, и встречать на крыльцо выходил бы отец, а не урлаг...
Глава 2
РАССКАЗ
Ланаэль брёл к дому, на глазах его были слёзы. Тот равнодушный взгляд словно бы что-то сломал в нём, точнее, он теперь знал, что. Ведь его сердце такое же, как и у эльфа, и у гнома, и у урлага - и плёнка, что защищает его такая же; и, кривая усмешка приоткрывшая белые зубы, сломаться она может точно так же. Странные, страшные мысли рождались сейчас в голове юноши. До дома оставалось не более сотни метров, и он уже видел широкоплечую фигуру наставника - лишь фигуру, зрение было безнадежно испорчено ночными чтениями книг. Снова улыбка на губах - слепой повелитель мира! Лан рассмеялся - как же легко стало на душе. Вмиг исчезли все тёмные мысли. Дарга он встретил спокойно. Ланаэль подошёл на расстояние вытянутой руки и вгляделся в глаза наставника. Обычно полные суровой решимости и от того всегда скорее фиолетового цвета, сейчас они были полностью золотые - Лан никогда не видел его таким. - Ну что, мальчик, пришло нам время поговорить, - Дарг сказал это спокойно, будто Лан никуда и не убегал. Вдвоём они стояли и смотрели друг на друга. Погода стремительно менялась. В только что согреваемую теплыми лучами высокого солнца спину подул ветер, предгрозовой, резкий, но всё-таки теплый. Дуло прохладой и теплом одновременно. У ветра словно выросли крылья, и сейчас он обнимал ими Лана и могучего урлага. Небо темнело. Порывы усиливались. Верхушки деревьев гнулись и трава колыхалась. Скрипели ветви, хлопала ткань, а тело всё ласкали и ласкали теплые потоки. Но вот стало темно, вдали громыхнуло. Раскаты пронеслись от края до края деревни. Захлестал дождь. Там, где несколько минут назад зеленела трава, сейчас уже образовывались лужицы. Тугие, сильные капли били по плечам и голове. Но кузнецы не спешили уходить - оба они стояли, вскинув головы навстречу стихии, ловя губами стремительные ручейки, в обилии льющиеся с неба. Несмотря на опасность находиться в такую погоду на дворе, они оставались на месте. Воздух стал чистым и свежим настолько, что дышать было невозможно. Ливень не останавливался. Дарг и Ланаэль уже вымокли до нитки, но как же приятно сейчас было стоять в мокрой одежде. О чудо - гроза. Она помогает душе очиститься, и привести мысли в порядок. Она словно смывает, уничтожает всю ту грязь, что успела накопиться, и ты чувствуешь себя заново рождённым. После грозы, конечно же, пережитой на воздухе, не стыдно предстать перед Великим Манве... Но вот, как и всё на свете, дождь заканчивался. Тише становилась дробь, отбиваемая по крыше, стук капель превращался в еле слышный шелест. Гроза прошла, оставив после себя чистоту. Угасли, смылись святым дождём и бушевавшие в обоих душах чувства - глаза встречались спокойно. Молча, без злости, урлаг и человек вошли в дом. Каким уютным он показался в этот миг. Теплый, словно обнимающий мягким пледом свет от лучин и свеч, утварь, в порядке расставленная на столе, мягкое кресло, уставленные книгами стеллажи, тахта. После холода грозы, пусть и желанного всей душой, такая мягкая обстановка стала невыносимо нужной, и, как хорошо, что она была. Наставник сел в кресло, Лан остался стоять. Первым заговорил Дарг. - Ланаэль. Ты знаешь, сколько ты значишь для меня. Ты рос на моих глазах, твоею опорой была моя рука, твоей звездой были мои слова. Я... - урлаг сбился, голос дрогнул, - Я люблю тебя как сына, для меня ты - всё. Я понимаю, что, наверное, никогда не смогу заменить тебе отца, но, поверь, я делал всё для этого. Когда ты прибежал ко мне из деревни заплаканный и окровавленный, я сначала посмотрел в твои глаза. Мальчик, тебе было четыре года, и там уже поселилась боль. Мы, урлаги, всегда воевали против людей, но я был изгнанником уже тогда. У меня были дети, Лан. Сын и дочь. Старейшины сказали, что я смогу вернуться к семье, если я принесу людского ребенка, и лично убью его на жертвеннике. Да, да, Лан - ты был моим шансом вернуться к тем, кого я любил больше жизни. Но твои глаза в тот день. Нет, я не мог отдать тебя на растерзание своему племени. В то время как я смотрел на тебя, вспоминая своего сынишку Фарла, ты потянул меня за край штанов. Ты своей маленькой ручонкой тянул почти двухметрового урлага. Я взял тебя на руки и пошёл, куда ты указал. Мы дружили с твоим отцом. Да, дружили. Из-за его слов, из-за его действий, я и несколько моих сородичей стали изгнанниками, но это другая история... Ты ничего не говорил, ты даже не плакал. Мы пришли к твоей деревне, и мне открылась картина, сколь знакомая, столь и ужасная. На огромном поле догорали дома, тела людей валялись с белооперенными стрелами в груди, рядом с ними лежали и трупики домашних животных: кошек, собак. Не кудахтали куры - прекрасные воители перебили всех. Я стоял на краю и смотрел на очередной шедевр смерти. Вечная Нищенка, я понял это уже давно, ещё и великий Творец. Нет музыки, прекрасней, чем песни Смерти, нет картины красивей, чем та, что написана Её рукой, нет легенд более захватывающих, чем те, что сложены о Её деяниях. Поверь мне, Ланаэль, поверь и запомни - Её стоит упоминать лишь с большой буквы, Ей нужно платить щедро, Она твоя вечная спутница, Она тебя не оставит никогда. Её пути неисповедимы, и нет преграды для Неё. Запомни и ещё одно, в тот день тебя хранил не ваш, людской, Сулимо, а она. Хозяйка времени. Надзирательница Жизни. Она решила, что ещё не настал тот миг, когда ты должен поклониться и посмотреть Ей в глаза. Она так решила - и ты выжил. Я опустил тебя на землю, и ты тут же полетел к своему дому. Я же смотрел по сторонам. Убитый пейзаж был неярок - всюду разруха и кровь. А посреди деревни стояла телега, на которой была начертана так знакомая мне линия жизни. Все, кто пересекал её, я словно видел это, валились со стрелой в груди. Я пошёл тогда за тобой, осматриваясь окрест. Живых не было - стрелы Перворождённых никогда не знали промаха. Твой дом стоял почти в самом конце селения, было видно, что люди, жившие там, пытались сражаться. Всё больше было оружия в руках мертвецов, и вот уже через несколько шагов мне попался первый эльф. Он был жестоко зарублен - следы от ран покрывали всё его тело, но прекрасное лицо было не тронуто. Когда гибнут люди, гномы, орки, урлаги - это нормально, так создано природой, но смерть Перворождённого - это неестественно, словно... Я не знаю, как сказать это, но эльфы гибнуть не должны. Я шёл дальше - эльфийских и людских трупов становилось всё больше, но вот и твой дом. Я вошел в не скрипнувшую дверь - твой отец всегда слыл мастером на все руки, и в коридоре увидел тебя - ты гладил по голове погибшую мать. Прости за мой цинизм, Лан, но я прошёл дальше. Смутные мысли бились в моей голове, мне необходимо было увидеть тело твоего отца... Его не было. Твой отец не погиб в тот день. Не погиб. И мне это очень сильно не понравилось. Я нашёл его дневники, читать их я не стал - они принадлежат тебе по праву. Ты не хотел расставаться с матерью, но я чувствовал, что пора уходить. Я уносил тебя. Сначала я тихо шёл к краю деревни, но словно волна гнили всё сильнее билась мне в спину - я побежал, и не зря. Стоило мне отойти под защиту крон, как центре деревни, над памятной нам обоим телегой возник огненный сгусток. Он всё увеличивался и увеличивался, и, когда коснулся крыши телеги, разорвался. Такого пламени мне, ковавшему в подземных кузницах гномов, не доводилось видеть никогда. Шар выжег всё на четыре километра вокруг. Земля эта до сих пор не плодоносит. Прости мне болтливость, мой ученик. Ведь старого урлага уже давно никто не слушал. Сегодня я почувствовал в тебе Силу, родную той, что обуглила землю на сотню мирров вглубь. Я отдам тебе записи твоего отца, но сначала скажи, что ты думаешь о моём рассказе? Я же стоял и не мог пошевелиться. Мой отец жив. Он, приходящий ко мне во снах и мечтах, мало чем отличимых друг от друга. Он, к которому я обращался во внутреннем диалоге. Он, которого я всегда ждал. Он. Жив. Что ж, настала очередь моей исповеди. Мною владели теперь странные чувства, странные, но свои - не заёмные. Я встал на колени перед удивленным Даргом. Я был хорошим оратором, думаю, немалая это заслуга книг, на мудрость которых я променял глаза. - Наставник. Ты не был для меня отцом потому, что не мог им быть никогда. Но ты для меня так же значишь всё. Ты прав, с малолетства твоё слово для меня закон, правило и совет. Твоя рука для меня опора. Твоё умение - моя цель. Я не помню ничего из рассказанного тобой, кроме лишь телеги. Я не говорил тебе - она ночами мне снится. Ты растил меня, ты учил меня, ты отдавал мне самого себя, ничего не прося взамен. Моя душа рвется и раскалывается от боли, причиняемой мыслями о том, что я хамил тебе, не слушался, гордо отказывался от с такой теплотой даваемых советов. Ты всё прощал мне. Я это не ценил. Ты учил меня, пытался помочь - я надменно бросал тебе под ноги твоё же умение, нажитое годами и опытом. Я не мирился с твоими мыслями. Заносчивость зачастую ослепляла меня. Я знаю, ты каждую ночь приходил ко мне и желал спокойной ночи. Ты не плакал, когда я обижал тебя, но твоя боль уходила в глаза. Прости меня, я умоляю, прости, за то, что вольно или нет, заставлял сжиматься твоё сердце. Я помню, помню, будь я проклят! Мой первый кинжал, который я выковал с тобой, с твоей помощью, наставник! В моей памяти, верь, остался каждый твой совет. Я помню, как ходил гулять ночами, ты просил одеть свитер и куртку - я же, назло тебе, уходил в накидке. Дарг, я хотел, хотел сказать тебе, как сильно люблю тебя, и как ты мне дорог - но каждый раз меня что-то останавливало... Прости меня за мои следующие слова, но это наш последний разговор. Прости, наставник, учитель и друг - ты умрёшь: я чувствую это. Стой, не перебивай, я скажу, я должен. Нет слов, что бы описать любовь. Ту, что бьётся и дышит в моём сердце. Я не могу сказать о ней, не могу написать, не могу нарисовать... Я... Хочу, что бы ты мне верил. Просто верил. Тянулась тишина. Лан оставался на коленях. - Что же, ученик, я бы очень хотел, что бы твои последние слова оказались ошибочными, ведь я не болен, да и с врагами, пока что, держусь на расстоянии. - Урлаг горько усмехнулся. - Но, что ж, не нам свои же годы отмерять, и, раз так решено Судьбою... На этом разговор оборвался. Тяжёлое молчание длилось ещё немного, а затем, как-то вышло, что Ланаэль поднялся с колен, Дарг спросил о чём-то несущественном, и обыденные дела вытеснили волшебную тишину.
Глава 3
ЯБЛОКО
Очередное ласковое утро. Томление разума. Спокойствие чувств. Там, за окном уже стрекотали кузнечики, запевали птицы - расцветал день. В теле привычная легкость, в памяти - нужные дела. Как же хорошо лежать вот так на кровати и ни о чём не думать. Укорив самого себя за бездельничество, Лан нехотя поднялся и начал одеваться. Дарг просил - острой вспышкой обожгли воспоминания о вчерашнем вечере, он бросился в спальню к наставнику: всё было хорошо - могучая грудь мерно вздымалась, лицо спокойно. То, облегчение, которое испытал Ланаэль невозможно передать словами - с ним всё было хорошо. Всё хорошо. Так вот, Дарг просил сходить за водой, а ручей был в полулиге от дома. Лан уныло прикинул расстояние, которое ему придётся тащиться с двумя вёдрами на спине и вздохнул. Но, делать нечего - придётся идти. Тихонько подхватив вёдра, он вышел на залитый солнцем двор, но, в отличие от вчерашнего дня ни солнце, ни тем более царящая духота не радовали. Хотелось окунуться в прохладу речки и не выплывать целый день, но мечты мечтами, а заботы никуда не делись. Шаги по пыльной дороге, назойливый свет, лезущий в глаза - сегодня всё раздражало. Дорога до колодца была ничем не примечательна, да и после тоже, конечно, если не учитывать два пятнадцатилитровых ведра, сильно давящих на плечи. Домой я возвращался в самом кошмарном расположении духа, но вот вырастал знакомый силуэт дома, и... сердце пропустило удар - что-то было не так. Время уже было часа три, а дыма над домом не было. Дарг уже должен был растопить печь в кузнице! Забыв о ноше на плечах, я, расплескивая воду, побежал к дому.