Аннотация: Brilliant. Fabualaus. Amasing and inspiration (из аннотации моей книги "Кайкки лоппи").
Интервью журналу «New World Report». Рассказ. Бруссуев Александр.
Снилось мне: неожиданно выпал снег.
В мире наступили тишина и свет.
Свет и тишина, покой и белый снег -
Жаль, что это только снилось мне.
Снилось мне, что печали кончаются.
Люди одинокие встречаются.
Встретятся, молчат и улыбаются.
Жаль, что это только снилось мне.
Снилось мне, что впервые за много лет
Призрачное счастье улыбнулось мне.
Призрачное счастье в суматохе лет.
Жаль, что это только снилось мне.
Снилось мне — Воскресенье -
За большим витражным окном озеро казалось зеркалом. В нем отражалось небо, а в небе друг за другом летали какие-то птички. Перед озером на идеально выстриженном газоне стояла скамейка с изящно гнутыми ножками и подлокотниками. На ней сидели какие-то люди — даже не разобрать, какого пола: они сидели спинами к окну, на головах одинаковые белые широкополые шляпы. Все замерло.
Так отпечатался в моей памяти августовский день в холле гостиницы Bayview Eden. Рядом со мной в кресле расположился небрежно, но чрезвычайно дорого одетый парень, в меру бородатый, в меру волосатый, в меру назойливый. Мы были в Мельбурне, но парень не был австралийцем. Это был один из тех людей, которые ездят по всему свету, работая на «New World Report». Он был из Уэльса, он говорил на правильном английском, австралийский английский я понимал с большим напряжением.
Будучи, ранее, в аэропорту в Абу-Даби, мне на телефон пришел звонок. Если бы этот звонок пришел не по вайберу, он бы так и ушел, потому что роуминг — такое дело, что не стоит он того, чтобы с ним связываться. Он стоит весьма дорого, тем более, что определившийся номер не был россиянским.
И звонивший человек тоже был не россиянским. Он представился и сразу обрисовал дело: ему нужно интервью. Интервью у меня, конечно, было. Только вот сейчас я вылетал в Мельбурн, так что не знал, как этим интервью распорядиться.
Оказалось, легко и просто — перезвонить по вайберу одному человечку, он и подъедет. Все равно тот в австралиях в командировке, да, к тому же в том же городе, куда я направляюсь. Тут же пришел номер телефона, и мы распрощались, не успел я даже оговорить финансовую сторону вопроса. А не успел, потому что не подумал. Бессребреник.
И вот результат: вчера я прилетел, а сегодня в три часа местного времени мы уже сидим в креслах и готовимся беседовать.
Командированного парня я назову К. Это не значит, что он «козел», просто так удобно называть корреспондента. Себя обозначу П. Это тоже не означает, что я «придурок». Это значит, что я «писатель». Собственно говоря, по этому поводу и состоялось интервью. Ниже приведен перевод, где-нибудь выше можно прочитать оригинал.
К: Честно говоря, не слыхал раньше твоей фамилии.
П: Да и я твоей - тоже.
Небольшое молчание, потом я, то есть «П», добавил к сказанному.
П: Но это не означает, что нас нет, или, что дело наше неправое.
К: Ну, да. Дело в плоскостях, где мы обретаемся. Если же брать объем, то сразу же получится единое информационное пространство, где и ты, и я.
П: И называется пространство — Гуггл.
К, посмеявшись: Возразить нечем. Итак, приступим?
П: Давай попробуем.
К включил диктофон, отпил из бутылочки какую-то жидкость ядовито-желтого цвета, посмотрел в окно на неподвижные шляпы на скамейке и почему-то начал разминать руки. Мне тоже захотелось размяться, отжаться от пола, пробежать километр, подтянуться на турнике.
К: Вот понимаю, что создание книг отнимает уйму времени. В это время вкладывается уйма работы. В твоем случае эта работа не оплачивается. Так стоит ли того такое времяпровождение?
П: Ну, все же относительно. Оплата иногда вовсе не означает прибавление денежных знаков непосредственно в кошельке. Заплатили, например, писателю вчера, а сегодня — бац, полная девальвация.
К: Значит, надо было сразу в недвижимость вкладываться, либо в золото.
П: Неважно — недвижимость накрылась медным тазом в природном катаклизме, золото проржавело и рассыпалось.
К: Золото не ржавеет.
П: Китайское золото не только ржавеет, оно еще и не блестит. Не в этом дело. Плата за труд, в моем случае - писательский труд, явление относительное. Есть только одна постоянная величина, которая является результатом этого труда. Вознаграждение писателя, так сказать, и его стимуляция.
К: Позволь я отгадаю. Это — читательский интерес.
П: Приятно иметь дело с профессионалом.
Мы пожали друг другу руки, я заказал в баре пару кружек местного пива VB. Жаба слегка сдавила мне горло. Девять с половиной долларов за кружку — это все-таки не так, как на севере Австралии по двенадцать-тринадцать, но все равно достаточно кучеряво. К тому же эти доллары дороже американских. К с сожалением покрутил на пальце ключи от машины: одна кружка пивка позволялась, вот за вторую мог быть уже расстрел с конфискацией имущества. Я вздохнул с облегчением.
К: И все-таки, стоит ли оно того?
П: Я считаю, что писатель — это не тот, у которого в кармане удостоверение членства в каком-нибудь союзе писателей, как это обстоит у нас, в России, а тот — у кого есть много книг и есть свои читатели. Если поставить себе цель обогатиться, то писать уже не получится. Я нисколько не жалею о своем времяпровождении — по крайней мере, мне не нужно тратить деньги на психоаналитиков и всяких там психологов с кушетками. Мне также приятно видеть, что меня прочитало порядка ста тысяч человек, совокупив всю статистику по сайтам, где размещены мои произведения. Значит, мои взгляды кто-то разделяет. Кому-то интересно сопереживать моим героям. Ради этого и времени не жаль.
К: То есть, деньги не важны?
П: Важны, важны. Только никто их не дает. Наоборот, подавляющая часть окололитературных кругов всеми правдами-неправдами пытается еще какие-то деньги у тебя отжать.
К: Так как обстоит дело с книгоизданием в России?
П: Дело с книгоизданием в России не обстоит никак.
К: Ты не хочешь об этом говорить?
П: Я не знаю, что об этом говорить. Я могу много рассказать о книгоиздании в Советское время, о тиражах, о способах публикаций. Теперь, в нынешние дни, для меня все это загадка.
К: Ну, предположить, что твоя читательская аудитория в сто тысяч человек — это сто тысяч условных покупателей твоих книг. Положим, книга продается за сто восемьдесят рублей — я ознакомился с вашими ценами. Простым умножением получается восемнадцать миллионов рублей.
Я слегка удивился: где это он такие цены взял? Я изредка, но все-таки захожу в книжные магазины. Нет-нет, да и попадется на глаза какой-нибудь «Буквоед». Книги там всякие в блестящих и красочных обложках на стеллажах стоят, распределенные тематически. Сразу же хочется что-нибудь купить. Есть у вас Филипп Хосе Фармер? А Владимир Дмитриевич Михайлов? Фарли Моуэтт? Сентон-Томпсон? Мои книги? Ну, ладно, меня не издают, но и других тоже нету. Зато шняга есть: криминальная, спецназовская и любовная. Эксмо, АСТ и что-то еще. Шняга по триста, нешняга в два раза дороже. Кучеряво. Лучше в букинистику отправиться, там иной раз советские книги встречаются каких-нибудь Киргизких и Молдавских издательств: крутые книги, между прочим, и тиражи по сто тысяч. Тут и Василь Быков попадется, и «Прокляты и забыты» Астафьева, и Алистер Маклин, и даже Сергей Снегов. А можно также и на периодику сталинских времен, если повезет, наткнуться: еще политически неоткорректированного Тура Хейердала, Федосеева, Александра Беляева или Георгия Мартынова. В среднем по пятьдесят рублей за экземпляр.
П: Простое умножение — замечательное дело. Теперь деление: три миллиона — налоги, десятку возьмет издательство, шесть миллионов — нереализованный тираж, не ломанутся же, в самом деле, люди книги покупать по первому зову, еще три миллиона — на прочие расходы. А вся нынешняя экономика заточена под мгновенную прибыль.
К: Хорошая арифметика.
П: Скорее, прогнозы и логика.
К: Но ведь как-то книги издаются. Вероятно, все зависит от плохих и хороших литературных агентов.
П: А кто это такие — литературные агенты?
К: Замнем для ясности. Вернемся к реалиям. У тебя почти двадцать книг, по ним даже сценарии написаны, фильмы, вероятно, снимутся.
П: Спасибо неведомым переводчикам с русского языка на сценарный иностранный язык. Спасибо тому режиссеру, который возьмется воплощать мои темы в кино.
К: Ты ничего с этого не имеешь?
П: Пока ничего.
К: А потом?
П: Наверно, тоже ничего.
К: Почему?
П: Замнем для ясности. Вернемся к реалиям. Я представляю себя сам, у меня нет юриста, адвоката, да, вообще — никого из литературного мира нет. То, что далее творится с моими рукописями, мне порой неизвестно. Авторское право, конечно, существенно, но в отношении частного, не обремененного договорами и контрактами, лица оно может и не быть столь существенным.
К: Понятно. Но тем не менее, через свою страницу на интернетовском сайте ты все равно двигаешь свои произведения. Тебя читают, счетчик строго фиксирует каждое стороннее посещение, каждый ай-пи адрес, который ныне приравнен к отдельному хомо сапиенсу. Популярность налицо, потому что она отражается в цифрах. Не попробовать ли в таком случае самому издать книгу?
П: Я пробовал. Заплатил стороннему издательству, чтобы они оказали мне услугу «Печать по требованию». Такая солидная издательская компания «Буквица», расположенная в столице нашей родины городе-герое Москве. Собственно говоря, они только этим и занимаются, что печатают по требованию. Деньги переведены - нехилые, следует сказать деньги, номер платежки и номер заказа зафиксированы. Жди, когда и где экземпляры книги получать. Три месяца ждал, полгода — ни ответа, ни привета. Звонить давай — автоответчик, а живые молчат. Живые на фронт ушли. Или деньги мои в московском бистро проедают, в московской рюмочной пропивают и в московском метро прокатывают.
К: Русские жулики?
П: Просто жулики. Написал им письмо: ну, там — нарушение договора, возврат моего платежа и прочая ерунда. Мне ответили немного погодя, с прискорбием сообщив, что сам дурак, не взял тираж, поэтому они его сожгли на кочегарке. Готов ли доплатить некоторую сумму, чтобы повторить издание, пока набор еще не разрушили.
К: Подозрительно.
П: Пишу, готов, мол: оплачу, оплатил и буду оплачивать. Номер платежа взял с потолка, да еще и тираж себе в два раза больше заказал. Мне сразу же номер заказа присвоили и затаились. Ждут. И я жду.
К: И как долго ждали?
П: До тех пор пока не додумался по имеющимся у меня цифрам проверить состояние моего заказа. Оказалось, что по отчетной документации на мои деньги в прошлый раз издали книгу какой-то дуры. Теперь дополнительный тираж готовится — опять же совсем левого человека — только ждут подтверждения о моем денежном перечислении.
К: И что — действительно за твои средства издали кого-то другого?
П: Вряд ли. Никого не издали. Просто деньги у меня отжали — делов-то! Предваряя твой вопрос: денег жалко, считаю, что заплатил за новый опыт.
К: А в суд?
П: У меня там знакомых нет.
К: Но…
П: Давай упустим тему суда, самого справедливого в мире.
К: Однако о тебе заговорили в, так сказать, эмигрантских кругах. Точнее, тебя зачитали.
П: Рано или поздно это должно было случиться. То, что в Лондоне меня опубликовали через одно интернет-издание, мне не принесло никаких дивидендов. Я дал разрешение на три года пользовать мою книгу «Кайкки Лоппи» через ресурсы «Амазон» и еще какие-то. Да тут еще дурацкая фильма с Томом Хэнксом про капитана Филлипса вышла. А темы у нас перекликались. Только моя тема — это взгляд участников событий, а не сторонних наблюдателей. Она оказалась интересней, чем у голливудцев.
К: Ты действительно пересекался с сомалийскими пиратами?
П: С теми, кого ты называешь «сомалийские пираты», пересекались все моряки, оказавшиеся в тех морях. Только для одних это было болезненным пересечением, для других — не особо. А вообще, у меня очень развито воображение. Этим, вероятно, и интересен читателю.
К: О читателях. Да, признаться, даже не совсем отредактированный перевод «Кайкки Лоппи» весьма динамичен. В Америке он оказался интересен для многих. А что у тебя на родине?
П: Какой — большой, или малой? Впрочем, без разницы. В России меня знают в крупнейших из до сих пор не сгинувших издательств. Я имею ввиду Эксмо и АСТ. В обоих мне отказали. То ли не читали меня, то ли конъюнктурные обстоятельства. Склоняюсь больше к первому, когда выпью пару стаканчиков виски — склоняюсь ко второму. В Республике Карелия, которая в составе России, меня потравливают. Это выражается в том, что там старательно не замечают моего творчества, старательно игнорируют мое творчество, старательно замалчивают мое творчество.
К: Не то время, не то место.
П: Точно. Именно так. В начале восьмидесятых годов в Карелии по справочнику писателей насчитывалось около ста сорока с лишним человек. Было издательство «Карелия», никто никому не мешал. Теперь две дамы возомнили себя элитой литературного социума, в который допущены миллион поэтов с поэтессами, да полтора землекопа среди писателей. Я в эти полтора не вхожу. Да и замечательно, на самом деле.
К: Нет пророка в своем отечестве. Такое ощущение, что современное писательство имеет женское лицо.
П: И еще определенную национальность.
К: Ну, эта национальность имеет одну характерную черту — стараться выжить, причем выжить на более выгодных условиях нежели все прочие рядом.
П: Вот и поговорили.
К: Да ладно, не парься. Национальный вопрос поднимать не будем, пусть себе лежит, где положено. Мне интересно, почему? Ты у них денег занять хочешь?
П: Да я бы и сам спросил «почему»? Как может детская писательница Пиетеляйнен судить о литературе для взрослых людей? Как может высказываться от имени писателей тяготеющая к «порнушке» писательница Жемойтелите? Причем, Пиетелеяйнен отозвалась о моем «Полярнике», как о чепухе, а Жемойтелите назвала книгу «Кайкки Лоппи» лишенной смысла. У них есть что-то взамен? Так нету. Поэтому-то и бесятся девчонки. С зависти лопаются. А еще у нас есть писатель Новиков, который любит описывать кривую действительность. Какую информацию он пытается донести до читателя? Как чукча, право слово, что вижу — то пою: на суку сидел ворон и клевал своя нога, прилетел другой ворон и насрал на голова. Или Бушковский с несколькими тоненькими рассказиками — а где, объем, где намек на работу, а не халтуру? Вот эти ребята и представляли всех писателей Карелии в недавней рабочей поездке в буржуазную страну Финляндию, как мастера слова. Срамота.
К: Ты дал им хорошую рекламу. Их можно где-то почитать?
П: Гугль в помощь.
Корреспондент некоторое время тыкал пальцами по своему планшету, несколько раз передавал его мне, чтобы я ввел правильную фамилию в поисковой строке, потом листал, увеличивал и отбрасывал открытые страницы в сторону. Я смотрел по сторонам и считал австралийских ворон, пролетающих мимо. Ни одной вороны не пролетело. Белые шляпы на скамейке за стеклом не шевелились. На озере — ни мало-мальской ряби, ни кругов, расползающихся по зеркальной глади. Там, наверно, и рыбы нет. Крокодилы все выели, кенгуру растащили по своим сумкам, а дикие собаки динго уничтожили остатки.
К: Да где, в конце концов, их можно почитать? С гуглем-переводчиком или без такового?
П: Нигде. Только в бумажном варианте тиража в пятьдесят экземпляров. Да и то, вероятно, родственникам раздарены. Бешеная популярность. В интернет не пихают, потому что боятся реального читательского интереса. «Ведущие карельские писатели». А я тогда кто — ведомый? Нет, я не карельский, я — другого уровня.
К: Мирового уровня.
П: Через пятьдесят лет все писатели определятся в своих позициях по степени востребованности. Но этих ребят там не будет, ни Пиетеляйнен, ни Жемойтелите, ни Новиковых-Бушковских.
К: А ты уверен, что ты там будешь?
П: Уверен, потому что я работаю над этим, в отличие от них, каждый день.
К: Через пятьдесят лет мы и сами вряд ли сможем проверить это.
П: Но и они этого не смогут проверить. Значит, мы в равных условиях. Но у меня больше книг, у меня интересные с точки зрения познания Правды материалы, да у меня, в конце концов, отменное чувство юмора. То есть, шансов у меня куда как больше. Я в это верю, а иначе и быть не может.
К: Вот о чувстве юмора. В твоей книге «Кайкки Лоппи» есть очень много сцен, читая которые, невозможно сдержаться от смеха. В то же самое время описываются достаточно серьезные вещи. В других твоих книгах тоже так?
П: Писать серьезно — скучно, в мире и без этого хватает трагичности. Если в книге нет чувства юмора — значит, у писателя нет вкуса. Безвкусица, как мне кажется, очень утомляет. Вот у тех карельских писателей, о которых я уже упоминал, чувство юмора усохло на корню, впрочем, как и у многих других литераторов из россиянских издательств. Я не могу читать эту казенщину. Стало быть, я не могу и писать такую же казенщину. Еще с детства я привык к тому, что, уж коль сам себя не повеселишь, то это не сможет сделать с тобой никто другой. Вот я и стараюсь в каждой своей книге повеселить себя. Иногда это мое веселье разделяет читатель, обладающий чувством юмора. Иные читатели с постными лицами — это и не читатели вовсе, это, не к такому замечательному дню будет упомянуто, критики. А критики — пошли они все в пень! Все критики — все в пень. Или — в пни. Критика — самое вредное, что придумали окололитературные круги.
К: Критиков тоже хватает?
П: Да критиков, как таковых, вообще не должно быть. На мой взгляд существует всего два положения оценки любого творческого действия, литературы ли, кино ли, живописи или архитектуры. Интересно — или не интересно. То же самое: нравится — не нравится? Коли критикуешь, значит, сам можешь сделать лучше. Например, меня покритиковала пресловутая Жемойтелите. «Лишено смысла», - написала она. - «Не хватает изящности». И сама разродилась полуповестью — полурассказом «Волчица». Я прочитал, ужаснулся, ужаснулся еще более, когда этот шлак по конъюнктурным соображениям стали включать в репертуар какого-то петрозаводского театра. Я покритиковал, назвав это творение весьма знаковым явлением в литературе с элементами порнографии. Тут же сам предложил свою версию, читая которую, смеялись все. У нее «Волчица», у меня «Колобок и Акула». Пародия получилась. Если не можешь подтвердить свои критичные замечания своими собственными предложениями — значит, ты просто злопыхатель, просто исходящий желчью, обиженный жизнью человек. Критики ничего не производят сами, они всеми силами пытаются разрушить то, что кто-то создал. Хау, я все сказал.
К: Уж сказал, так сказал.
П: Ну, я не одинок в своих размышлениях. Взять, положим, Шварца, как мы его называем. Или — Шварценнеггера, как называете его вы. Сделался он губернатором. С таким юмором критиковал своих оппонентов, что нажил себе врагов. С такой решимостью взялся сам за то, что критиковал ранее, что нажил себе еще больше врагов. Однако он делал дело, которое потихоньку замедляло Калифорнию от «поступательного движения вниз, но с развевающимися знаменами», как сказал Рэйган. Лишь только сенат, синхронно почесав за ушами, решил, что этот парень далеко может пойти и сковырнул его с места. Вот она вся наглядность критики.
К: Тебя тоже сковырнули?
П: Если брать официальную литературу, которая, как бы, работа, то — да, сковырнули. Я теперь в андерграунде.
К: Ты, по-моему, даже книгу об этом написал.
П: Она называется «Я написал книгу». Ее ненавидят все члены Союзов Писателей, кто умеет читать. А кто не умеет — те заочно ненавидят.
К: Ты их тоже ненавидишь? Ну, этих ваших членов Союзов Писателей?
П: Да в Союзах Писателей и женщин полно. И что характерно: женщины особо озлоблены, порой, они злы просто без всякой меры.
К: И все-таки, как ты к ним относишься?
П: Никак не отношусь. Я сам по себе. Ненависть — слишком сильное чувство, такое же, как и любовь. Только любовь лечит душу, а ненависть ее калечит. Так что и дам, и членов Союзов Писателей я знать не хочу. Мне важны люди, как таковые. Кивинов, Константинов, Веллер, Покровский, Бушков из ныне живущих. У них, кстати, замечательное чувство юмора. Впрочем, на Западе, вероятно, новую русскую литературу и не знают вовсе.
К: На Западе вообще литературу не знают.
П: И на Востоке теперь тоже.
К: Не будем о грустном. Ты лучше про свои религиозные взгляды расскажи. В каждом своем произведении ты цитируешь Библию.
П: Ну, и Коран тоже цитирую. Я много интересного почерпнул, когда прочитал всю Библию и весь Коран. Также я прочитал много иных книг на религиозную тематику. Древних греков, «Гильгамеша», и, самое важное для меня - «Калевалу».
К: И в то же самое время отношение у тебя к церкви не совсем однозначное.
П: Я — верующий человек. Я верую в Господа, верую в Его творение человека. Но, мягко говоря, с недоверием отношусь к такому институту государства, как церковь. Веру за деньги не купить, как это предлагают все церкви во всем мире. Попы не стоят ближе к Господу, нежели обыкновенные люди. Поп не является посредником между человеком и Господом. Это просто работа такая — быть священнослужителем. И зарплата за это идет. Попы — не святые. Святые — это отшельники, которые за свою святость денег не берут. Они чудеса творят, они Святого духа видят. Изредка и церковь их в такое подразделение вводит: «святых». В основном, конечно, церковные святые — это политические деятели. Убийца Александр Невский, например, или разрушитель России Николай Второй. Ну, да это их дело.
К: Бибиля, Коран — понятно. А что с «Калевалой»?
П: «Калевала» - это круто. Она древнее Библии. Причем, так считаю не только я, но и Иммануил Великовский, американский ученый-астроном, еврейский буржуй Захария Ситчин, деликатно упоминавший в трактуемых им шумерских историях факты из «Калевалы», и некоторые другие люди. Обыватели могут не соглашаться, потому что они просто не знают этого, фанатики — рьяно возражать, потому что у них свой интерес. Я никого не берусь убеждать. Библия — это мудрость, «Калевала» - это тоже мудрость.
К: А Коран?
П: Коран — это Коран.
К: Хорошо. В одной из своих книг ты описываешь Апокалипсис. Ты веришь в такой исход?
П: Ну, а чем мы лучше того поколения, которому был уготован Потоп? Может, мы хуже, может, все к Потопу и идет. Я исследовал это дело в книгах «Радуга». И, пропустив через себя собранные материалы, пришел к выводу, что тем лучше мы противостоим каре Господней, чем больше мы прислушиваемся к своей Совести. Совесть — это голос Господа в душе у каждого. Есть ли совесть у современных политиков? Она им вредна. Есть ли совесть у современных барыг? Она им не нужна. Есть ли совесть у современного быдла? Она им непонятна. Так нужны ли такие творения самому Творцу? Потоп, может, в несколько иной форме, это, к сожалению, всего лишь дело времени. «Как радуга пропадет» — я об этом писал, также писал и Филипп Хосе Фармер, упоминая другие знамения, настанет Судный день. Чтобы хоть как-то это дело отсрочить, надо всего лишь любить «ближнего твоего, как самого себя», как это прописано в Новом Завете от Матфея глава 22 стих 39. А также выполнять заповеди из Исхода Ветхого Завета главы 20.
К: «Почитай отца твоего и мать твою… Не убивай. Не прелюбодействуй. Не кради. Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего. Не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего… ничего, что у ближнего твоего». Стихи 12-19.
П: Совершенно верно. Мой тебе респект и уважуха.
К: Ну, просто воскресная школа. Не любил ее, но кое-что запомнилось. Теперь расскажи мне о твоем видении Истории.
П: Однажды у меня состоялся Творческий вечер, и народ на него собрался сочувствующий. Сидело, правда, еще несколько пьяных творческих интеллигентов и сопутствующих им пьяных творческих интеллигенток. Это было в Петрозаводске в, так называемом, литературном баре «Бегемот». Я представлял свою программу, весьма смахивающую на моноспектакль в духе известного в России человека по фамилии Гришкавец. Все было очень даже пристойно. Единственное, о чем жалею: что не набил морды прямо там в зале тем интеллигентам и интеллигенткам — уж больно они глумились друг перед другом над моими словами, моими жестами и моими приглашенными гостями. Я-то все больше у сцены был — и не слышал их реплики. А ближайшим к той пьяной своре столикам досталось порция гнусной бравады взрослых дядек друг перед другом. В остальном все было очень даже здорово.
К: Да ты буйный!
П: О, этого у нас, карелов-ливвиков не отнять! Буйство у нас в крови. Как у ирландцев. Кстати, именно ирландцы были союзниками карел во время послереволюционных гражданских войн в России на севере. И командир их, полковник Вудс, бывший в свое время свидетелем резни карелов-мигрантов в финском городе Коувала — тогда произошла этническая чистка, унесшая жизни более 300 человек, беженцев от Революции — даже руководил объединенными силами: ирландцев и карел. Об этом я написал в своей книге «Тойво — значит «Надежда». Об этом я говорил на своем Творческом вечере. Я говорил об Истории.
К: Ну, для большинства людей история — это то, что преподают в начальной школе. И к другим трактовкам этой самой истории они относятся недоброжелательно, а, зачастую, открыто враждебно. К тебе как относятся?
П: Вскрытие покажет. Если бы большинство людей сопоставили учебники истории полувековой давности и нынешние, они бы заметили ряд несоответствий. Это касается не только России, но и Европы. Раньше, при царе Горохе в России говорили: «Попал в историю». Это означало, что попал в тюрьму. Любой правитель может посадить любого своего подданного в тюрьму, потому что, как бы ни крутили с формулировками «независимого суда», судьи — те же подданные того же правителя. Объявят неугодного уголовником — вот и конец свободной жизни. Аналогично и история в учебнике отражает всего лишь тот или иной политический момент, подстроенный под настроение или взгляды того или иного правителя. Сколько этих правителей через века прошло! Немудрено, что история, в смысле — правда, или то, что было на самом деле — искажена просто полярно. Вряд ли ко мне будут испытывать нежные чувства те, кто всеми правдами-неправдами двигают свою историю.
К: И как читатель, коли такой найдется, должен относиться к твоей истории?
П: Да, как он того сам захочет. Я пишу свою историю исходя из логики событий, опираясь на ту вероятность, которая могла быть кому-то выгодна, а кому-то — нет. Принимаю также во внимание нынешнее положение вещей: если монголы, как то принято считать, были великими, то отчего же сейчас они настолько менее велики, что ими, монголами, в построении цивилизации можно пренебречь?
К: То есть, у тебя в твоих книгах всего лишь домыслы?
П: Все мои книги — это плод моей фантазии. В принципе, разницы нет между мной и историческими деятелями-учеными. Они тоже фантазируют. Но им приходится фантазировать так, чтобы их фантазии пришлись по душе, если так можно сказать, вышестоящему начальству. Я же пишу то, что по душе мне. Души у нас, наверно, разные.
К: Вот поэтому тебя и не издают в России.
П: Поэтому меня не издают нигде. Интернет-издания отражают, конечно, мою популярность, но не влияют на потребительский спрос.
К: Переведи.
П: В общем, как у зомби в зомбиланде. Сказали по телевизору, что Стивен Кинг — это хорошо. Народ, если забредает в книжный магазин, покупает Стивена Кинга. И не покупает Фарли Моуэта. Сказали, что Пелевин — это стильно. Берет Пелевина. И не берет Владимира Михайлова. У Кинга одна стоящая книга, написанная им на заре свей карьеры. Она называется «Мертвая Зона». Прочие — набор клише, тошнотворных подробностей и выделений жирным текстом. Пелевин тоже отличился романом «Поколение П». Прочее — просто кривляние. Но надо читать и Кинга, и Пелевина. А в интернете — чего хочу, того и читаю. Никто же не видит предпочтений! Могу, например, «Экипаж машины боевой» Кривенко почитать - и с интересом! Столько юмора, столько трагедии, такая проза афганской войны! Но на полочке, которая книжная, которая - не книжный шкаф, будет стоять Стивен Кинг, Пелевин и книга Яны Жемойтелите «Волчица». Потребительский спрос.
К: А ты бы хотел, чтобы твои книги там стояли? Независимо, понимает тебя читатель, или — нет?
П: Что за хитрости! Конечно, в любом случае — хотел бы! Но не судьба, видать. Не пришло мое время. Как правило, оно приходит уже потом, когда не у кого уже спросить, не у кого вот так взять интервью..
К: Грустно, конечно. Однако, возвращаясь, к жизни, хотелось бы узнать: посещение разных стран помогает ли тебе создать целостную картину нашего мира?
П: Отличный вопрос. Правда, не могу дать на него отличный ответ. Как-то получается создавать для себя целостные картины разных миров. Мы все разные — уж таким нас создал Господь. Хотя ныне ряд, уж не уверен: людей, либо не людей — требует принимать всех одинаковыми. У азиатов — свой мир, в Европе — свой, в Африке — подавно, свой, в Индии — совсем свой, даже на наших европейских северах — тоже свой.
К: Нетолерантно звучит, прости за фразу.
П: Толерантность — это болезнь идиотов, причем болезнь заразная. Кто-то охотно заражается ей — флаг им в руки. Иммунитет против этого заболевания есть у каждого, надо только поддерживать его в жизнеспособном состоянии. Как сказал в «Шантараме» Грегори Дэвид Робертс: «Человека можно принудить не совершать плохие поступки, но нельзя заставить делать добрые». Это заложено в каждом, глупо полагаться, что поведение можно диктовать законом.
К: Ясно. Что там насчет миров?
П: Ну, в каждом мире имеется свой мирок. Японцы и корейцы отличаются от вьетнамцев и камбоджийцев, все они вместе ничего общего не имеют с китайцами. Одни — полные болваны, дисциплинированные до безобразия, неспособные сами что-то придумать, зато способные выкрасть идею и блестяще воплотить ее в жизнь и даже в научно-технический, так сказать, прогресс. Другие могут только копировать чужие достижения, причем самым некачественным способом, потому что у них нет никакой культуры труда, зато есть большая культура делать вред, то есть — культура вреда. Третьи работоспособны, но чрезмерно консервативны в себе самих, оттого и занимаются одним и тем же из года в год, из века в век. Эти, кстати говоря, мне наиболее симпатичны, потому что они не пытаются на меня влиять, если я никак не влияю на них. Такая картина вырисовывается, исходя из моих многолетних впечатлений.
К: Понятно, так же, значит, и в Европе, и в Африке?
П: Да, везде своя специфика. А в Индии, пожалуй, специфика самая, что ни на есть, специфичная. Лично я в Индию ни ногой. Разве что только в случае особой надобности.
К: А вот такой несколько превратный вопрос, не имеющий никакого отношения к нашей сегодняшней беседе: как тебе в Австралии? Как тебе австралийцы?
П: Ну, неспроста полтора века назад этот материк называли «землей антиподов». В Австралии мне вполне нормально. Чисто здесь, дороги хорошие, разве что алкоголь очень дорогой, да аборигены в северных землях достают. Причем, как правило, совершенно бухие аборигены — даже не понять, какого они пола. Они могут покалечить кого-нибудь, и ничего им за это не будет, потому что аборигены включены в особую «Красную книгу». Их объявили жертвами геноцида, и их теперь берегут, как могут. А они все равно вымирают: денег много, работать не надо, смысла в борьбе за существование нет. Про других коренных австралийцев ничего хорошего сказать не могу. Все они потомки либо каторжников, либо тюремщиков. От таких лучше держаться подальше.
К: Ну, в Аделаиде еще ничего ребята, а в остальных местах — оторви, да выбрось. Капризные, нервные, всегда чем-то недовольные, постоянно акцентирующие внимание на своей привилегированности. Согласен с тобой, к ним не надо приближаться.
П: В Аделаиде я только с местными греками общался — вполне правильные люди. Надеюсь, это не для интервью?
К: Нет, это,так сказать, просто наболело. Блин, достали уже эти антиподы!
П: Бывает.
К: Вернемся опять к нашей теме. Писательский стаж у тебя солидный. Книг написано тоже уже много, причем, все они создавались в разное время. То есть, я хочу сказать, что со временем у тебя могли меняться взгляды, что-то новое открывалось, что-то старое уже делалось не столь значительным. Нет ли у тебя желания как-то отредактировать свое раннее творчество? Что-то изменить, от чего-то избавиться, что-то, напротив, добавить?
П: На самом деле — сложный вопрос. Действительно, мои взгляды несколько поменялись. Это не значит, что я поставил себе другие жизненные приоритеты, это значит, что иные вещи открылись мне под иными углами. Я прочитал много мудрых книг, общался с умными людьми, думал, в конце-концов, преизрядно — это не могло не отразиться на моем творчестве. Но, знаешь, менять что-то в «Прощании с Днем Сурка» - моей первой книге — я ничего не буду. Иначе это могло бы выглядеть, как предательство самого себя. По крайней мере в моих собственных глазах. Недавно я перечитал свои первые книги. Мне понравилось: меньше иронии, больше здорового смеха. Вообще, я пишу здорово. Критиков это мое утверждение почему-то очень раздражает. Вероятно, потому что только им дано такое право: определять, что хорошо, а что, извините, не политкорректно. Еще они любят употреблять заменители слов, типа, не юмор — а потуги на юмор, не сравнение — а чрезмерное увлечение сравнением, не абзац, а пи-ец, то есть, большой абзац. А я все равно пишу, и главный мой критик — это мое собственное чувство вкуса.
К: Принято. Теперь самый традиционный вопрос о творческих, так сказать, планах.
П: А я уж думал: не дождусь.
К: Ну, без этого никак не обойтись. Должен же народ знать, что от тебя еще можно ожидать.
П: А планов, как говорится, громадье. Господь позволит, напишу еще много. Надо закончить роман о красном финне диверсанте Тойво Антикайнене. Две книги из предполагаемых трех уже завершены. Если удастся всю информацию уложить в третью, то получится законченное произведение «Тойво — значит «Надежда». Осмелюсь заметить, что после писателя Фиша из тридцатых годов прошлого века об Антикайнене никто не писал. Только улицы в его честь называли, много улиц, практически во всех карельских городах. Герой революционной мифологии. А мои книги о нем старательно замалчивают во всех средствах массовой информации, особенно республиканских. Ну, ты знаешь теперь, в чем там собака порылась.
К: Конъюнктура. Цензура. Диктатура.
П: Очень хочется написать роман об Элиасе Леннроте, собирателе «Калевалы». Изначально думал, провести его параллельным героем в книге об Антикайнене, да слишком интересная, насыщенная и трагичная у Леннрота была жизнь. Эйно Рахья, написавший о нем книгу много десятков лет назад, перечислял только факты его биографии, не вдаваясь в детали. Я же хочу кое-что рассмотреть более пристально.
К: Это все, так сказать, историческая литература. Другие жанры?
П: В нескольких своих произведениях я делал призрачные намеки на то, что у меня есть желание обобщить опыт всех моих литературных героев в одном произведении. Могу даже сказать, как оно называется. «Война мертвых». И будет оно мистикой. Впрочем, во всех моих книгах элементы мистики присутствуют.
К: Ну, что же,задачи поставлены, планы определены.
П: Хочу также всегда возвращаться домой к семье, где меня ждут. Хочу бегать на лыжах, париться в бане, читать книги, смотреть кино, а иногда футбол, хоккей, биатлон и лыжный спорт. Хочу летом бросать спиннинг в озеро либо реку, зимой делать дырки во льду и пытаться поймать самую глупую рыбу, прельстившуюся на мою наживку. Хочу общаться и разговаривать со своим котом Федей. Хочу держаться подальше от людей, но, в то же самое время, хочу выступить перед студентами университета с лекцией, куда уже приглашали. Хочу поставить свой моноспектакль. Хочу, наконец, достроить свою дачу и убраться прочь из города. Вот такие планы.
К: Отлично. Можно считать, что интервью у нас удалось. Подозреваю, твои доброжелатели из России и Карелии в частности задохнутся от злобы и зависти.
П: Мои доброжелатели из России и Карелии в частности этого никогда не прочитают. Они вообще не читают, они взвалили на себя бремя литературного движения, поэтому им некогда читать. Им тяжело: они бездарности. А мне хочется сказать огромное спасибо тем, кто меня прочитал и читает. А также тем, кто будет читать. Спасибо всяким «Амазонам» и прочим ресурсам, спасибо безымянным и именитым людям, которые меня туда продвинули, спасибо неизвестным переводчикам, которые меня перевели, спасибо неизвестным сценаристам, разбившим мою книгу на ситуации, диалоги, компьютерную графику и стрельбу с поножовщиной и драками. Надеюсь, в будущем сотрудничество будет интенсивней. Сам же я не буду останавливаться. Пока мне интересно, я буду создавать книги. А интересно мне всегда, покуда живу. И тебе спасибо, и журналу «New World Report» за внимание к моей скромной творческой персоне.
Я не смог удержаться, сделал шаг и сдернул одинаковые белые шляпы с голов людей, что так и сидели неподвижно на скамье. Тут же я запустил эти головные уборы в озеро, и они улетели, словно летающие тарелки над водной гладью. Люди на скамейке оказались не людьми вовсе, а какими-то манекенами. Один манекен сказал: «Ого!» Другой его поддержал: «Во дает!»
Проскакали два кенгуру, похожие на больших зайцев. В сумках у них листки бумаги с надписью ACAB.
Не хватало только девочки Алисы и самого Льюиса Кэролла.
Заиграла музыка «Greensleaves», и мне стало как-то очень беспокойно. Что-то нужно было сделать. Я попытался вспомнить. Ура! Greensleaves — мелодия моего будильника.
И я со вздохом проснулся…
M/V Deltagracht. Август — сентябрь 2016. Возле Новой Гвинеи.