Аннотация: Название рассказа - цитата из Библии.
Сюжет взят из реальной жизни.
Пеликан в пустыне
Когда тебе семнадцать лет, кто бы тебе рассказал, как всё будет на самом деле! Ну, хотя бы в ближайшие годочков пять-шесть - на большее и прикидывать не стоит. Там может третья мировая начаться или что-нибудь в этом духе. Но теперь, когда у меня есть моя дочурка, а скоро будет ещё прибавление, я надеюсь, что до таких ужасов дело не дойдёт. Нам с Рубеном очень славно живётся. Конечно, мы с Арменочкой на него орём, и он орёт на нас. Но это не всегда. А главное, что о том, другом, я практически и думать забыла. О том - это, получается, о герике.
В семнадцать лет я была просто хорошей девочкой. Даже почти не бухала. Мы с ДЗЧ - это, прошу любить и жаловать, моя подруга Машка, Дремуче-Заблудший-Человек, позволяли себе разве только пивка. Да и то, с тех пор как Машка повадилась к Братьям во Христе и стала Дремуче-Заблудшей, она в этом отношении больше не товарищ. Не знаю, что она в своих Братьях нашла - ну белые рубашечки, ну галстучки наутюжены, ну родом - из Ю-ЭС-ЭЙ... Не такой уж дремучий городок наш Владимир, чтобы морочить нам здесь всем голову своим Христом. У нас, между прочим, есть собственный. Я уж не говорю о храме Покрова и соборах, которые сам Андрей Рублёв расписывал.
В десять лет я нарисовала Успенский. Рисунок долго висел у меня над кроватью. Купола, кресты, облачка на небе, всё как в природе. Потом кому-то подарила. В детстве любила я читать, рисовать, играть на скрипке. Мы с отчимом ездили в Суздаль и выступали там в церкви, такая церковь - концертный зал. Отчим у меня спец! Профессор по ботанике, пишет книги, музицирует. Студентки его любят. И даже очень... Он со мной много возился, а ведь у него с мамой есть и собственный сын. Это я теперь понимаю - свой... Так вот, в десять лет я была девочка что надо, в четырнадцать стала ещё лучше. Носила хиповские фенечки, зубрила инглиш... Влюблялась, понятно. Мой суженый был очень скромный. Мы ходили в походы на Нерль в компании, загорали, ныряли, в общем, всячески глумились. Он даже поцеловать меня не всегда решался.
Наверное, всё началось с того, что я разуверилась. То есть, потеряла веру в Бога. Это случилось как раз в одиннадцатом классе. Пошла я перед алгеброй в Успенский попросить "четвёрку". Молилась, всё честь по чести. И что же? - "Трояк!" Ну где же он, Бог?
Потом пошли другие экзамены, выпускной вечер, вступительные в институт. Всё как-то закрутилось, мы стали прилично бухать, курить. До этого я вообще не пыхтела - вы не подумайте! Пару раз только попробовала "травку". Так, показалось, - ничего особенного! Всё шло путём у Сокола.
А SoKol это и есть я - Соня Колобова с улицы Соколова-Соколёнка. Но был один зловещий знак. В мае, на последнем звонке.
Если ехать из Владимира по Загородному шоссе, то за Клязьмой имеются отличные пруды. Один побольше, а другой поменьше. Приезжайте, правда! Двадцать пятого числа все одиннадцатые классы ломанулись туда. У большого пруда побольше растительности, ну, в смысле интима для молодёжи. Там все места быстро забили. И мы притулились у меньшего. Он очень мелкий, даже невозможно искупаться. С другой стороны, мы ж пришли бухать, а не к заплыву готовиться. Но те, что на большом водоёме, видно, решили совместить. И одна чикса, видать, не рассчитала сил. Её выловили через два дня только, в платье этом школьном, и с колокольчиком на груди - все же на последний звонок цепляют на грудь колокольчики.
Я даже всплакнула, узнав про ту чиксу. Ну что ж, её не вернёшь, а жить надо. Когда в июле мы с ДЗЧ сдали вступительные, то взяли пивка и сидели на городском валу у Золотых Ворот, болтая ногами. Тут на наши ножки клюнули два пацана. Таких даже не пацана, а нормальных дяденьки. Я говорю: "Машка, хочешь угощу?" Она сначала забыла о своих Братьях и повелась. Дяденьки представились филологами из Москвы и купили шампанское. Они звали нас прогуляться по Владимиру. Машка высосала шампанское и зашипела: "Кого ты слушаешь, какие они филологи, эти фраеры? Давай быстрее сваливать...". Я тогда отпустила её на все четыре стороны и пошла с Веней и Вадиком бухать коньяк "Белый аист".
Над Дмитровским собором сгустились сумерки. Ребята со мной делились по поводу древнерусской архитектуры, Рублёва, "Преступления и наказания". Я ещё говорю им: "Я тоже бы могла... убить". А они мне: "Иди, убивай!" Хотели мы потом направиться к ним в гостиницу, но меня туда не пустили, и они из солидарности предложили мне всю ночь кататься на их "жигулях", хотя им, кажется, уже не очень-то и хотелось. И, вы знаете, Вадик меня развёл. Он мне впаривал, какие у меня ясные глазки и т.п. Ещё ему очень понравилось моё прозвище. Но самое интересное, что, когда он меня развёл, он ничего такого со мной не сделал, хотя другу-Вене пришлось час гулять вокруг тачки, наблюдая за рыбаками на Содышке. Не то что бы Вадик оказался чересчур скромным - просто не захотел мне портить биографию. А утром они меня привезли домой и говорят напоследок: "Соколёнок, не будь только дурой! И приезжай в Москву в гости".
Знаете, мне это стало не сразу понятно, что Вадик не захотел мне жизнь портить. Я как-то стала подумывать, что из меня растёт никудышная женщина. Пить со мной коньяк и говорить о классиках - пожалуйста, а дальше - извините...
Тогда я и стала покуривать. Это весело - попыхтел и катаешься по Владимиру на тралике. Потом появился Гоша и закрутилась любовь. Насчёт себя как женщины я уже не переживала. Он работал, я зубрила, хотели через год пожениться. Но тут меня дёрнуло связаться с бандитом. Симпатичный такой. Женат, двое бэби. Подошёл на дискотеке, и говорит: "Ну что ты выламываешься почём зря? Поедем ко мне, потолкуем!". Поедем - значит поедем. Бандиты, между прочим, умеют вести беседы не хуже, чем филологи. Законная чикса перестала его трогать, при всей её красоте. Не говоря о том, что она совсем не умела слушать. А со мной он менялся. Не поверите - даже признался, что тоже три года на скрипке играл.
Плохо только то, что я залетела от него. Пришлось мне всё рассказать маме и сделать аборт. Потом и Гоша узнал. Самое интересное, он меня простил. Даже не врезал. Если бы он мне изменил - я бы уж не стерпела.
Всё бы ничего, да как-то захожу я к Машке-ДЗЧ домой, а у неё развешаны картинки made in Братья. Там такой младенец, смотрит вроде как из-за стекла, лицо размыто, и ладошку к стеклу прижал. И написано: мол, я вас люблю, папа с мамой, хоть вы меня и убили.
Совсем не классно я себя ощутила. Шла по направлению к Золотым Воротам потерянная, смотрю - церковь Александра Невского. Был такой жаркий апрель, близко к Пасхе, и много народу теснилось от самого входа. Когда я вошла, меня прямо-таки прижали к одной иконе - похуже той картинки. Там и мать заблудшую изобразили, и хирурга с пачкой денег в кармане халата (а ведь это так и было), и младенца, которого он пронзал словно бы копьём. Мне было душно и страшно, бабушки толкали меня в спину, а с улицы жарило апрельское солнце. Я вырвалась из этой преисподней и дёрнула к одному приятелю в районе Загородного. "Есть у тебя, - говорю, - трава?" А он мне отвечает: "Давай кончать с травой, Сокел. У меня покруче зелье. Баян имеешь?".
Не отложилось совершенно, как домой доползла. Помню только, что пришёл Гоша, бухой, и что-то мне долго впаривал. А я ему шепчу: "Гош, иди домой. И перестань бухать. Ведь ты же знаешь, что твой отец спился. Ты тоже хочешь сидеть с сорока лет на инвалидности, как он?" Гоша обиделся, хлопнул дверью, но не врубился, что я вмазанная. А на следующий день мы поехали с ним гулять на Нерль, к храму Покрова, и решили: надо нам зачать своего младенца. Был лёгкий денёчек, в Покровах - двери настежь, какая-то тётечка пела благодушным голосом... И по Нерлю бежали слабенькие волны. Я присела на корточки и бросила камушек в воду - на счастье.
В августе ДЗЧ, обработанная американской пропагандой, свалила на Украину. В сентябре я перешла на второй курс, а в октябре заболела желтухой. Пришлось сделать второй аборт. В ноябре мы с Гошей разошлись. Как-то мне с ним стало невыносимо, .к тому же он всё время бухал. А потом я узнала от одной чиксы, что и бандита моего убили - кажется, в Лакинске.
Это жалко, что я начала с герика. После него тяжело спускаться на чернягу. Весело, конечно, ездить в Суздаль, собирать мак, бегать от ментов. Сидеть потом на даче, бережно намазывать ножиком чек на дно эмалированной кружки, смотреть на голубое пламя горелки... Правильно писал Экзюпери: обряды - вещь полезная. Однажды, когда я уже перевелась из института в медучилище, мы вот так коротали осенний вечерок, мешая чернягу с молоком. И вдруг я подумала, глядя сквозь убогое оконце веранды на розовый серп месяца: "А ведь мне их не вернуть!" И стала даже не реветь, а просто выть. Как волки воют. Так что пришлось вмазаться, так сказать, досрочно.
Вряд ли мы с вами найдём взаимопонимание, если вы не сидели плотно годочка два, - не ездили в три ночи к барыге, не кидали оленя на обратном пути, не брали у соседей в долг, не вмазывались одним баяном на троих, точно зная, что у одного из вас гепатит-с. Если вы не прокололи серёжки, подаренные на шестнадцатилетие, магнитофон младшего брата и зарплату матери-лаборантки, - шли бы вы лучше спать.
Моя мама, очень добрая женщина, когда она в своей поликлинике несла мензурки с кровью, мне всегда казалось, что вот так ангелы носят наши души после всех дел... Так вот, мама мне сказала: "Хочешь, доченька, колоться - колись. Только я к тебе на кладбище ходить не буду. Мне надо ещё сына поднимать. А от этих хождений не выдержит сердце". Она так сказала, когда я уже два раза начинала заново после больнички на Содышке.
Опер был замечательный мужик. С серыми пронзительными глазами. Никогда не улыбался. На мне тогда уже было несколько краж. Вызвал он меня и говорит: "Ты хорошая девушка и зря бросила медучилище. Если так дальше пойдёт, тебе не вырваться. Будешь работать на меня лично. Я тебя не обижу, у меня самого дочь твоего возраста".
Конечно, почти все наркоманы - осведомители. Где же им брать чеки, когда в долг уже не дают? Опер был действительно добрый, давал всегда вперёд. Наверное, и вправду думал: "Вот начнёт моя Олечка вмазываться, а я буду уже не у дел. И кто ей тогда поможет?" Иногда, когда его семейство сваливало, мы ехали к нему и долго занимались сексом. Хотя какое долго может быть у наркоманки?
Пётр Степанович поручил мне вести одну барыгу, молдаванку. Она была знаменита тем, что ни разу её не могли взять с поличным. У барыг ведь как берут товар. Ты приходишь к барыге с рекомендацией. Она тебе назначает день. В этот день ты с финансами заявляешься на квартиру. Ждёшь в прихожей, а барыга исчезает в комнатах. И где там у неё чек спрятан - Бог его знает. Я как-то к этой молдаванке припёрлась, и в подъезде сталкиваюсь с одним пижоном в брюках из свиной кожи. Чувствую - он к ней наведывался. Батюшки, а красавец-то на "Мазде" прикатил. "Не прокатиться ли нам в столицу? - спрашивает он меня. - У меня там славные друзья". Ну, в златоглавой поправились прямо в "Crazy Durk".
В Павлика я втюрилась здорово, ничего не скажешь. Я же его и заразила гепатитом. Он, впрочем, заслужил. Изменял мне. Да и не любил. Но у его предков водились деньжата.
Когда ты глухим декабрьским вечером с продрогшей напарницей срываешь шубки с хрупких девочек где-нибудь подальше от Соборной, а девочки ещё тебя норовят укусить с перепуга, согласишься спать и с чёртом, не то что с мальчиком-мажором. На оперском пайке сидеть - тоже не фонтан.
А с девочками этими получалось ох как не гладко! Одна вывернулась, завизжала, грохнулась тут же об лёд со всего маху. А потом сидит и не двигается, ноги только расставила. Смотрю - у неё живот. "Ну всё, - думаю, - вот тебе и третий!" И какая-то сила несёт меня не от неё, а к ней - помочь подняться. Напарница меня уволокла почти силой. Это ж не Москва - мигом запомнят и вычислят.
Павлик, будь он не ладен, любил вмазанный рассекать на своей "Мазде" по встречной. Боковое зеркало у него почти всегда отсутствовало - новое даже и не ставил. Он уже влип пару раз, но родители его спасли. Приехали мы с ним как-то in Moscow. “Дай-ка, - думаю, - заглянем к моим филологам”. А они жили в одном районе и даже в соседних домах. Когда я их увидела, сразу вспомнила Золотые Ворота, экзамен, шампанское. Они мне говорят: “Мы тебя часто вспоминаем. Ну, что, Сокел, убила ты человека?” Я отвечаю им - убила, видит Бог. Два аборта. Об остальном уж умолчу. А они мне знаете что? Не горюй - мы-то, выходит, вообще серийные убийцы...
Однажды я стояла у себя на Соколова-Соколёнка в туалете и, вмазвашись, нюхала “Момент”, натянув на голову целофановый пакет. Мама у меня взяла подработку, чтобы отдавать мои долги. Приходит она домой, а я сижу в туалете с этим пакетом. “Всё, - говорит, - иди, дочка, лучше в тюрьму. Так всем будет легче”. Мне тогда стало так не по себе. Я ей и отвечаю: “Я Никиту тоже на иглу посажу: раз я тебе чужая, оставайся одна!” Лицо у мамы сначала перекосило вроде как от гнева, но она тут же повернулась ко мне спиной и пошла в свою комнату.
Я очень удивилась, когда она меня разбудила утром и спокойно говорит: “К тебе гости из Москвы!” Это был Вадик. Соскучился по нашему городу. Приехал на пару дней. “Как я рад тебя видеть! Давай-ка купим водки”. “Ты что, - говорю, - какая мне водка, с меня вчерашнего “Момента” хватит!” “Ну ладно, я выпью, а ты на меня посмотришь”. Сидим мы на кухне, и он признаётся: “Надо было мне с тобой тогда... порешительнее... Может, ты бы и наркоманкой не стала!” “Наоборот, дурак, трахнуть меня тогда любой бы мог, а вот поговорить...”. Да нужны тебе были мои разговоры! Десять раз ты их в гробу видела”. “И то верно”. “Слушай: чего мы тут сидим, пошли гулять к соборам - помнишь, как мы там хорошо втроём коньяк пили? У тебя ещё каблук подвернулся, и ты головой в дерево врезалась?” “Ещё бы! Я там, наверное, последние мозги и оставила”.
Ударили заморозки. Успенский стоял белый с высоченной колокольней и будто плыл среди низких вечерних облаков. Я вспомнила, что однажды в детстве мне рассказывали, что, если наш собор обойти три раза, будешь счастлив. Вадику идея понравилась.
Всенощная подходила к концу, и отголоски пения звучали из самой сердцевины храма. “Так и во мне, - подумала я, - кончается моя литургия. Сейчас бы релашек побольше и...”. Не успели мы закончить первый круг, как нам навстречу огромная псина. Собак я особо не боюсь, но эта просто диким лаем зашлась. Вадик весь сжался и говорит: “Я их с детства не перевариваю”. “Она нас сама сейчас переварит”, - думаю. Но идти-то надо. На втором круге она нас поджидала почти у самого входа в трапезную.
Совсем стемнело, и только прожектор выхватывал кусок стены с аркатурой, да за нашими спинами гудели тралики, минуя Дом Офицеров. Когда пёс залился и завыл у самых наших - как мне казалось - лиц, я зажмурила глаза и представила свой рисунок - Успенский днём, небо, облака легче ваты. Чёрный этот дьявол вроде бы отстал. Но когда мы попытались сделать последний круг, он решил костьми лечь у нас на пути. Не поверите, но как только мы останавливались, он скрывался во тьме. Делали шаг, второй, - почти бесшумной стрелой летел наперерез. Но, странное дело, - сейчас только я об этом подумала, - он же нас даже не покусал (а мог вообще разорвать в клочки!), наоборот - всё время отбегал прочь. Так мы и добили третий круг. Белый Вадик повернулся ко мне и говорит: “Спасибо тебе, Сокол! Теперь-то я уж точно буду счастлив. Только знаешь, чего-то я в Москву захотел. А навещать я вас теперь обязательно буду!”
Опять приближалась весна. Моего опера перевели на другую должность. Он вызвал меня напоследок и сказал: “Без толку тебя спасать. Дело на тебе висит, рано или поздно ты сядешь. А, по-хорошему, тебя бы пристрелить. Всем бы стало легче”. Павлик спал теперь с моей подружкой, давешней ещё стукачкой, и наградил её моим же гепатитом. С мамой мы почти не разговаривали: насчёт брата она мне простить не могла. Частенько я сидела дома и пережидала ломки - одинокая, как птица на крыше - так в Книге Книг? Погодите, там ещё круче: как пеликан в пустыне... Не бойкий Сокол, а неуклюжий пеликан. Воображалось мне, что имено я должна была утонуть в том мае. И на моей груди - дрожать золотой колокольчик. Иногда вспоминала чёрного пса, но почему-то было совсем не страшно, а даже приятно. Наооборот, чем больше я об этом думала, тем меньше тянуло наглотаться релашки.
Денег мне, конечно, никто и никаких не доверял. Морожку, и то не на что было купить. Мама устроила меня к себе в поликлинику, но зарплату забирала. “Мне твои долги до конца жизни отдавать”. Я ехала в тралике и вспоминала всех своих мужиков, начиная с третьего класса и походов на Нерль. А по временам мне представлялись то чёрный пеликан, то огромные красные соколы. Тут какой-то хачик мне говорит довольно складно: “Вы выходите? Если да, позвольте вас проводить!“
Стал Рубен за мной настойчиво ухаживать, а потом сделал предложение. Он - не бандит и не наркоман, просто зубной врач из Еревана. Всем кланом осели во Владимире. Сейчас-то он на рынке торгует, но что поделаешь, такое нынче время! Хотя от моей красоты семнадцати лет много поубавилось, он всё смотрел и смотрел на меня. “Очень хочу от тебя детей... Но мальчика в первую очередь!” Мальчик у нас с первого раза не получился. Но армяне - народ серьёзный, пока не увидят наследника, не успокоятся.
Ну, что вам ещё сказать? Опер меня не забыл-таки, делу хода не дали. Как-то узнала, что Гоше грозит год что ли - “условно” - за драку. Говорят, всё ещё меня не может простить. Тем не менее, женился. Павлуша, сладенький мой мальчик, вздумал тут ко мне заявиться вмазанный. Попал на мою маму - не повезло ему.
Так что - воспитываю Арменочку... Говорят, я хорошая мать. Недавно звонил из Москвы Вадик, рассказывал легенду о самке пеликана, которая от себя отрывает кусок мяса и даёт детёнышу. Думаю, я такая. А вообще, ребят, рожайте побольше! Это так классно!
А ещё я мечтаю... Да просто я очень этого хочу... Встретить ту девочку, ну ту чиксу беременную, и чтобы убедиться, что она благополучно родила... Ведь Бог существует, верно?
24-25.03.02
Примечания автора:
Барыга - продавец наркотиков
Баян - шприц
Герик - героин, “тяжёлый” наркотик
Олень - таксист
Релашка - реланиум
Чек - порция наркотика
Черняга - “тяжёлый” наркотик, продукт кустарной переработки плодов мака