Первая книга Ольги Брагиной, вышедшая в 2011 году, называется 'Аппликации', вторая, год спустя - 'Неймдроппинг'. Названия очень точно характеризуют манеру автора: моментальное сочетание всего со всем, приправленное эрудицией реминисценций (диахрония) и знакомством с современными поэтами не понаслышке (синхрония).
'Я тоже хочу быть человеком европейской культуры,/ загодя строить замки размером со снежный ком,/ и своим локотком предупреждать любые амуры,/ делать вид, что никто мне по-дружески не знаком'.
Однако даже невероятный нынче журнал 'Днiпро' оказался в этих стихах - как примета времени.
Преобладающая в книге традиционная силлабо-тоника практически во всех стихах книги осовременивается подачей сплошным текстом, что создает впечатление еще более концентрированного месседжа. В книге много грустного, но завораживающая скороговорка разбирается с этим до усилий читателя: 'Смерти нет, это всё из ряда ли выходящее кто куда, ничему для себя не рада ли, красным красная борода, и детишкам морошку красную, полдень близится на часах, приходи на поляну
ясную, пальцем в небо, лицом во прах'.
Маленькое предисловие дает необходимое пояснение, вот его фрагмент:
'Неймдроппинг' - это и есть в переводе с английского: забрасывание именами. Но не шапкозакидательское, панибратское. Отнюдь. Здесь игра, подобная футболу: мы находимся в центре увлекательного матча. Только на воротах стоит читатель и пропускает (отражает редко) интеллектуальные голы. А ещё представляется, что имена - бесконечность памяти, истории, легенд, мифов, анекдотов, действительных и вымышленных ситуаций'.
Вот в этой-то бесконечности ищешь точку отсчета, потому что чувствуешь: она там есть. Хотя в книге любовь, например, удостоверяется нехваткой ее самоё. Недолюбленный поэт - это погрустнее смерти, пожалуй. 'Ты для меня всё, а я для тебя ничто, разве это честно? А кто говорил, что честно. Потому что простить - еще не значит понять, понимание приходит с равнодушием, и это приятно'.
***
Щербак-Жуков Андрей
2012.01.24
5 книг недели
Дебютная книга молодой киевской поэтессы раскрывает перед читателем прихотливый и яркий мир, похожий на ярмарочный раек, в котором вместо кукол - персонажи мировой истории и культуры. В прямом соответствии с названием герои разных эпох 'вырезаны' из своего контекста и 'склеены' между собой странным и завораживающим образом. Сталкиваясь, они высекают неожиданные смыслы и рождают необычные ассоциации. 'Крошечка-хаврошечка знает - все барышни пишут стихи и играют на фортепьяно, читают Гегеля за чашкой мокко, пыль стирают пером павлина, видят в себе спасителя, видят в себе тирана, прохожие дарят им отчества, и высыхает глина'.
Ренклод: Этюд в сливовых тонах. О текстах Ольги Брагиной
Вопросов невероятно много. Отвечать на них неприятно, но они есть. И они сыплются, угрожая засыпать все-все усилия, предпринятые касательно современной русской поэзии. Что это - современная русская поэзия, - новая поэтическая культура, возникшая на развалинах старой, и как определить время этого возникновения? Или - только степень деградации старой культуры, её омертвевшие формы (потому что форм довольно много, и все учтены: извод авангарда, извод силлабо-тоники, извод верлибра; извод, извод, извод).
В каких именно произведениях и каких именно авторах я вижу то, что однозначно обозначу словом 'новое', а не 'степенью деградации'? И в чём эта новизна? Но - стоп. Надо вспомнить, кто и когда однозначно мог сказать, что встретился с чем-то действительно новым. 'Новое', как правило, вначале называется 'необычное'. И это 'необычное' - точка начала моего рассказа.
*
Ольга Брагина - конечно, Киев. Счастливое место, где нет административной нервозности, присущей культурным прослойкам Москвы, - и нет летаргических залов провинции. Её восприятие мира и словесности уже приобрело хара;ктерные формы, но время развития ещё растянуто: ей - 30.
Она лингвист. Тем интереснее для меня задача: я патологически не люблю стихи филологов и лингвистов, потому что со второй строчки угадываю, кто они. Её тексты вынесла на меня Сеть, и я сразу обратила на них внимание. Поначалу отодвигала: мол, дело обычное. Потом стала читать и вчиталась. Затем на одном из московских литвечеров, приуроченных к Биеннале, поэтесса подарила мне свои 'Аппликации' - первую книгу стихов. Поразила точность названия. Затем открылся компактный, но очень стройный и грациозный мир.
*
Ольга Брагина пишет текст так, как тибетский ученик выписывает сложнейшие мандалы, мало понимая их первоначальное назначение, зато прекрасно чувствуя орнамент. Именно орнамент и привлёк меня. Вряд ли кто из современных русских авторов так чувствует и умеет показать достоинства орнаментального письма, и вряд ли у кого этот орнаментализм настолько осмыслен и выразителен. Она выписывает ковчег... к стихам? к поэзии как идее? Или разрисовывает стикером края виртуального листа, на котором расцветают уже невиртуальные листья, бусы, колье и... затем там появляются звери, люди... которых даже знаешь.
Она пишет, группируя строчки горизонтально, в то время, когда большинство предпочитает их группировать вертикально. В начале 2000-х я баловалась рифмой-в-строчку, и это увлекало. После таких опытов 'столбик' казался ужасным и пошлым, но я решила обыграть саму себя и снова стала писать в столбик. Потому что некоторое время так думалось: столповым письмом.
*
В то время, когда мухой вертится вопрос, что запоминающиеся стихи в современной поэзии - редкость, она пишет тексты, которые весьма трудно даже дочитать до конца. Однако при знакомстве эти длинные, как лассо, периоды врезаются в память и оставляют на ней довольно глубокие следы.
'Крошечка-хаврошечка знает - все барышни пишут стихи и играют на фортепиано, читают Гегеля за чашкой мокко...'
Она великолепно выдерживает натиск тенденции, довольно мягкой, но по сути - тоталитарной. Модная вязь из слов, пережаренная актуальность и пр. пока что не влияют на эту длинную и узкую строку, сравнимую с 'узким и длинным, мучительным' следом ботинка Полины из 'Игрока'. Она пишет о том, что видит, но при этом 'смахивает пыль павлиньим пером' с обыденности, и вот - уже проявился 'очаг избранничества'. В этих строчках - много движения, присущего только Офелии.
'Конечно, мы будем счастливы - что; нам еще остается, это небо не бьется, не падает на паркет, но всё равно не пей, козленочек, из колодца, при всё богатстве выбора альтернатива - бред...'
*
Если интеллект - умение быстро и точно ориентироваться в общечеловеческой памяти, - то эти тексты в высшей степени интеллектуальные. Это не 'поток сознания', который пугал энное количество лет назад. Это именно апофеоз фрагмента. Фрагмента как формы, фрагмента как принципа словотворчества.
'Тебе говорят о герменевтике уха, которое к жизни глухо...'
Каждый фрагмент - без названия, потому что названий у них в принципе быть не может; это абсолютные фрагменты (!) - каждый фрагмент рассыпается на части. На пословицы? На стихи невообразимой, кошмарной дионисийской литании? На осколки древнего заговора? Это бред-оборотень; его реверс - эссенция, извлечённая иностранной поэтессой из вещества современного русского литературного эгрегора. И каждый фрагмент сцеплен, скреплён кровью уникальной мелодии, идущей из самого простого материала: напитка, билета.
Но это засыпающий, утомлённый интеллект. Его речевой орган произносит 'бельё' как 'быльё', смазывает выкристаллизовавшиеся в мозгу смыслы, отпускает поводья... и телега катится к краю обрыва. К раю?
Брагина как новейший поэт (неясно, что это такое: новая популяция или деграде от старой) для меня - явление убедительное. Не только потому, что её тексты нагляднее и эстетически осмысленнее, чем тексты многих наших поэтесс. Она смогла в форме и лексике текста выразить критерии и принципы новейшей поэзии. Впрочем, она, вероятно, о том не думала, но это не важно. Форма - абсолютный фрагмент. Принцип - связь всего со всем в рамках фрагмента. Проще: в текстах Брагиной не надо искать смысла. Он сам находит читателя.
В них есть нечто буддийское, даже ламаистское. И что-то от шёпота, что бывает по ночам на Лысой горе. Но при этом - читатель без особенного труда сможет установить классическую культурологическую связь между двумя её тропами. Этот парадокс меня привлекает. Нельзя ответить однозначно: сделаны ли эти тексты - как разобранная на части структура из коробки. Или же каждый текст - сгусток импульсов, и ничего более.
***
Левчук Яр
Постмодерне тiсто
Постмодерне мистецтво - це таке собi сире тiсто, яке мiсять з бозна-чого. Iсторiя, фiлософiя, мистецтво, лiтература, мiфологiя замiшуються руками вдалого i не дуже митця. Постмодернiст не хоче виготовити щось конкретне: батон, кекс чи пирiжок до прикладу. Вiн виготовляє якусь дивну сумiш з вищеназваного i неназваного, додає туди потрiбне й непотрiбне, конкретне й абстрактне, низьке й високе, потворне й красиве, гармонiйне й дисгармонiйне, рацiональне й iррацiональне iт.д. I пiдносить читачу це щось так, що його не можна нi прожувати, нi проковтнути, нi виплюнути, бо воно нiби їстiвне й апетитне, але водночас напiвфабрикат, який мiцно засiв мiж зубами. Так що бiдний читач тримає це в ротi i не знає що робити...
Ольга Брагiна якраз намагається своїми текстами витворити такий диво-продукт, щоб читач змiг подовше тримати його у ротовiй порожнинi й розмiрковувати над смаковими якостями. 'Аплiкацiї' - дуже вдала назва для творця постмодерних химерiй. Адже з латинської мови це означає накладання, пристосування, приєднання до якоїсь поверхнi чогось. Тобто лiпити тiсто (тексти) з пiдручних, названих вище засобiв. I з цього виходить чи то проза, чи то поезiя:
Болезнь, или Современные женщины
Девушкой скромной, как серый лён, росла моя Персефона, едва успевала на электричку, всё рвалась убежать куда-то, зеркальце-зеркальце, есть ли кто-то родней меня, вот трещина от плафона, у тебя саднит подреберье алым цветком граната, я сама связала его, делала вытачку, мода и жизнь, мне дико разводить газировку коричневым, столько людей в Аиде, а столбом соляным стоит на проезжей части одна Эвридика, и все объезжают ее и крестятся, вы хотите снести ее в место злачно и место покойно, разлить мартель по стаканам, вдохнуть в нее жизнь прощальную скромную и неумело, всё предыдущее было сном или просто большим чуланом, где черное слишком черно, а белое нет не бело. Если на этой стене висит такое ружье, охотничье с дробью, хотя говорят - шрапнелью. Персефона выходит на улицу, видит каблук ее - все остальные следы сокрыть слепой метелью. Почему из всех сорока миллионов рожденных сегодня лиц ты выбрала эту кожу и волосы цвета меди, этот позор не может жить вечно, и косы лысых певиц лежат на столе с останком брошенной кем-то снеди. Моя Персефона клюет свои зернышки, видимость ниже нуля, скоро придут рабочие и оторвут заплаты, одна Эвридика столбом соляным, пустоту моля проникнуть в ее зрачки, но ответа всё нет, куда ты. Девушкой скромной, как серый лён, Персефона едет в турне, возвращаясь оттуда царицей дол и полей (гемоглобин пониже), она отменяет всё привычной частицей 'не', она продолжает сеять гранаты, а косточки ваши, вы же...
***
Разбойные люди украли девицу Анету, держа ее в замке под ржавым висячим замком, они разливали фалернское, бойся по свету скитаться - иди к своей цели всегда прямиком. Папаша Руссо, на Женевское озеро метя, листал Бедекера, местами уныло вздыхал, вот хижина спа, только три престарелых медведя, закат Невшателя бывает решительно ал. А юный Сен-Пре, изучающий карту Европы, девице Анете шлет письма на трех языках - катахрезы, литоты и прочие дивные тропы, она отвечает на них многомысленним 'Ах'. Папаша Руссо говорит: 'Возродиться от злости имейте же совесть под звуки печальные му. Пускай человек, что свободным рожден до предела, на цепи свои с вожделением строгим глядит, герои мои здесь болтаются вовсе без дела, вот постный сюжет - не дано нагулять аппетит'. Девица Анета на небо глядит из темницы и письмами топит на трех языках, не впали в ничтожество только небесные птицы, которые сеять не могут без книги в руках. Себя мне живою почувствовать трудно, за лесом мой юный Сен-Пре, красноречием тайным влеком, мне пишет о том, что Парижа не стоит ни месса, ни мраморный дом с мезонином, лепным потолком. Я письма такие читаю, чего же мне боле, я даже пишу их, и тоже, мой друг, от руки, а если бы нам оказаться с тобою на воле, мы были бы слишком от цели своей далеки. Разбойные люди украли девицу Анету, забрав ее на дом, по чашкам разлили с утра, а ты берегись этих мыслей скитаться по свету - всю тайнопись клином не выбить, обманет, хитра. (с. 28-29)
Путевые знаки
Инженер человеческих душ Сведенборг идет по Луне, каверна в полушарии правом, невидимом глазу с Земли, если жить разнопланово, полно и многомерно, разговаривать с ангелом - вон его там повезли на телеге скрипучей, крылья светятся - это радий, активная биодобавка в нашей густой крови, посмотри на нас, Господи, дай нам корпию и оладий, только не надо с той стороны Луны строить город-сад, не живи на ней, по утрам не вытаскивай из кисета щепотку соли, а может сахара, на паях со своей душой, ты приходишь к выводу - скоро лето, перемена мест и слагаемых долго внушает страх. Инженер человеческих душ Сведенборг тушит пожар на Венере, бросает огнетушитель в арктический летний зной, у меня нет веры и кто мне воздаст по вере, пробитый талончик, погашенный проездной. Изучая наречий ангельских плоскую перспективу, ничему ты не учишся и ничего не забыл, нужно выписать что-нибудь новое, может, "Ниву", читать Погорельского из предпоследних сил. Нет никаких инженерных способностей у твоего народа - построить водонапорную башню, сбежать по ступенькам вниз. С картинным спокойствием ждете от небосвода новые гвозди, чтобы прибить карниз. Нет никаких инженерных способностей, и не разорван в клочья лишь по счастливой случайности (авторский недосмотр), новые анлелы вертят в руках незнакомые многоточья, будешь бродить по Луне, измучительно свеж и бодр. (с. 31).
Але майстриня вказує, що це лiрика. Лiрика, бо є римування, яке вплетене у густу прозову масу. Хоч насправдi для постмодерного мистецтва, що прагне якнайбiльше синтезувати, переплiтати, перекручувати, перевертати, ламати, руйнувати, жонглювати це i не дивно. Тож можна залишити це питання вiдкритим, адже ця химерiя має достатньо синтетичнi ознаки або обмежимось термiном прозова лiрика (поезiя), або зовсiм нейтральними словами - твiр, текст. А от що стосується тем та мотивiв прозової лiрики, то вони також виглядають сплетiнням, тобто, намiшаними у тiстi iменами, подiями, персонажами тощо. У текстi "Болезнь, или Современные женщины" пильне читацьке око помiчає напластування мiфологiчних персонажiв (Аїд, Персефона, Еврiдiка), постатей з фiлософiї i героїв лiт.творiв (Сен - Пре герой роману "Юлiя, або нова Елоїза" Жан-Жака Руссо). Авторська увага мандрує рiзними перiодами культури та iсторiї, щоб знайти саме тих персонажiв, якi допоможуть їй виразити свої думки. Героїнi цих мiнiатюр слабкi, поневоленi обставинами життя. Вони хворiють на тi недуги, якi вигадала їм сама мисткиня.
Зовсiм iншим, як на мене, є текст "Путевые знаки". У ньому представлено ряд чудових образiв: "Инженер человеческих душ Сведенборг тушит пожар на Венере, бросает огнетушитель в арктический летний зной, у меня нет веры и кто мне воздаст по вере, пробитый талончик, погашенный проездной"; "...крылья светятся - это радий, активная биодобавка в нашей густой крови..."; "Нет никаких инженерных способностей у твоего народа - построить водонапорную башню, сбежать по ступенькам вниз". У текстi є намагання збагнути суть, сенс життя. Лiричний герой мандрує вiд одних "путевых" знакiв до iнших. Цей пошук чомусь починається вiд Сведенборга (можливо, потрiбно було б починати вiд найдавнiших цивiлiзацiй i закiнчити сучасними релiгiями) й закiнчується яскравим образом "будешь бродить по Луне, измучительно свеж и бодр". Луна тут символiзує вiддiленiсть i зовсiм осiбний свiт людини, яка хоч зневiрилась, але все ж шукає сенс буття у фiлософiї чи релiгiї, або й зовсiм у якомусь езотерично-мiстичному планi, бо, як вiдомо, Сведенборг був видатним теософом.
Поряд з такими текстами у книзi є багато сюжетних творiв: 'Аптекарский огород' (с. 5), 'Сорока в рукаве' (с. 23), 'Море эгоиста' (с. 34) 'Забываемые моменты' (с. 42), 'Лепесток' (с. 59), 'Охлажденный мятный коктейль' (с. 69), 'On/Off' (c. 76) тощо. У сюжетних текстах нема постмодерної накрученостi, 'складного' замiшування тiста. Читач отримає задоволення вiд напрочуд легкої манери авторського письма. При читаннi ж химерiй, диво-продуктiв Ольги Брагiної, у реципiєнта можуть виникнути складнощi, адже цi тексти спрямованi в бiльшостi на iнтелелектуального читача. Йому доведеться лiзти у Вiкiпедiю чи iншi словники, аби збагнути авторський задум. Але це не є перепоною для людини, яка прагне через лiтературу пiзнати глибиннi, у випадку нашої поетки, смисли. А iнтелектуальний читач же навпаки зможе зануритися в бурхливе море асоцiацiй, натякiв, рiзних культурних та iсторичних пластiв, якi замiшанi у постмодерному тiстi пiд назвою 'Аплiкацiї'.
***
Княжич Дмитрий
Постмодерна куртуазнiсть, або (фiлi)грань Срiбного Вiку
Щоразу, коли йде мова про українських словотворцiв, що пишуть росiйською, мене обсiдають складнi й суперечливi почуття. Феномен української росiйськомовної поезiї потребує окремого дослiдження (коли не докторської дисертацiї). Принагiдно сьогоднiшнiх творцiв мовою Пушкiна i Путiна, що мешкають на теренах України, можна умовно подiлити на двi групи: українськi росiйськомовнi поети (пишуть росiйською, але ототожнюють себе з Україною, шукають мiсця пiд сонцем в укрсучлiтпроцесi, подеколи пописують українською - словом, такi собi аналоги Леонiда Кисельова) i росiйськi поети України (пишуть тiльки росiйською, ототожнюють себе з Росiєю i пробиваються в росiйський лiтпроцес - аналоги Бориса Чичибабiна). Подiл цей, як було сказано, дуже умовний, мiж цими групами iснує стiльки мiсткiв, зчеплень, перемичок, що бажання розвивати тему вiдпадає.
Тому... давайте не про це. Давайте про поезiю. Бо є угрупування, процеси, видання, що запротоколюють в аннали лiтературознавства. А є цiкавi поети - тут i зараз. Отже, київська росiйськомовна поетеса Ольга Брагiна в квiтнi цього року презентувала свою першу-не-останню збiрку 'Аппликации'. Презентацiя пройшла з урахуванням всiх новомодних традицiй: пiдвальний ресторан 'Диван' в серцi Києва, запрошення гостей зi столичної андеграунд-богеми, автографи i фотосесiя з поетесою (Господи! 'Фотосесiя з поетесою'! Звучить як заголовок поеми). Одначе менше з тим - познайомимося ближче з рукодiллям Ольги. Поетична манера авторки формально проста, але складна теоретично. Будучи поетесою сьогодення i свого часу, Ольга при цьому тяжiє до поетичних традицiй, найчiткiше у нiй проявляються традицiї росiйського Срiбного Вiку. Нi, то не куртуазнi переспiви Ахматової (не Ахметової!), якими подеколи грiшать росiйськомовнi поетеси. Ольга має цiлком самостiйний голос i власну манеру. I, якщо вже на те пiшло - оригiнальне втiлення. Її поезiї, замiсть традицiйної строфо-рядкової схеми, записанi суцiльним рядком. Тобто прозово. В читача, що вперше вiдкрив 'Аппликации', це викликає розгубленiсть - поезiя в прозi? Нi! Якраз ритмiка й римування в Ольги чiткi й свiжi. Для чого ж прозовий розмiр поетичному твору? Вiдповiдь на це автопитання слiд шукати у творах. 'Аппликации' - це збiрка поетичних новел, кожна з яких має свiй сюжет. Сама поетеса пояснює власну манеру вiяннями Срiбного Вiку. Цей Вiк зримо чи незримо присутнiй в кожнiй поезо-новелi. 'Cерафима Андреевна разучила Брамса, утром в гнезде дворянском пьет шоколад, за латунной решеткой машет хвостом Фифи', 'Эдна и Александра носят белые платья, надеются встретить принца, читают Эдгара По, в портретное сходство веря', 'Я забираю последний пенни у лорда Джима и покупаю шляпу из мелкой соломки цвета вяленой лососины', 'Господин оформитель выходит из дома, встречает Елизавету, говорит ей: 'Вот так вот носишь высокие чувства, к груди прижав' - це не просто псевдоакмеїстичнi замальовки. Це тi робочi елементи, тi засоби, з яких створює аплiкацiї сучасна майстриня - людина ХХI столiття. Зрештою, срiбновiковi ремiнiсценцiї не одинокi в арсеналi зображувальних засобiв поетеси. Її творча манера в передньому словi до 'Аппликаций' охарактеризована як 'сюжетний атракцiон, заснований на лiтературних ремiнiсценцiях'. Що характерно - при своїй академiчнiй начитаностi в Ольги цiлком сучасна, модерна манера письма. Цю манеру можна наслiдувати (що роблять її друзi у присвятах), але вiдтворити - нi.
В багатьох росiйськомовних (та й не тiльки) молодих (i не дуже) поетiв простежується 'хвороба Бродського' (термiн мiй, якщо що) - потуга до нагромаджень образiв, алiтерацiй, вiдомих iмен, назв, лейблiв, що в усiх на язику, при вiдсутностi чiткої тематичної основи. Таке собi писання вiршiв нi про що, але з претензiєю. Слава Музам, Ольга Брагiна не заразилася модним вiянням словесної гри заради гри (хоча окремi симптоми 'хвороби' проглядаються в деяких вiршах, що не увiйшли до збiрки). Її поетичнi новели епiчнi, вимагають зосередження, не можуть 'ковтатися' i читатися 'запоєм'. Специфiка поезiї потребує i специфiчного читання, найкраще - по три-чотири новели в день. Розлогi цитати тут були б недоречнi - одначе передати сюжетнiсть новел вони не здатнi. Принагiдно зазначу, що при всiй епiчностi манери лiрика також не чужа поетесi, i наведу бодай одну цитату: 'Никогда не поздно всё начинать сначала' - говорят в журналах, - 'высветить нежно прядь'. Я нажму курсор и скажу тебе, что скучала, но тебе абсолютно не нужно об этом знать. Ну на что тебе излияний девичьих ворох, здесь штампуют их километрами наугад, ни единый слог никогда бы мне не был дорог, никогда не поздно - лгут и отводят взгляд'.
Отже, заварюйте чай, свiтiть вечiрню лампу i... приємних вакацiй з 'Аппликациями'!
***
Яков Марголис (Университет Трира, Германия)
отрывок из статьи "Транзит языка русских поэтов XXI века во времени и пространстве"
"Ольга Брагина - поэт, прозаик, переводчик, родилась и живёт
в Киеве. Первая книга вышла девять лет назад, пишет также
и на украинском языке. Наиболее частые лексемы: 'жизнь', 'мир',
'люди', 'любовь':
вся жизнь состоит из стихов, всё остальное - материал для
стихов:
разные там цветочки, душевные страдания, чебуреки...
в юности посмотрела фильм о Дороти Паркер
подумала, что такой должна быть поэтесса
живых поэтов я тогда не видела все поэты вокруг были
мертвы [9]"
"... мы живём в эпоху информационного
взрыва, 'Ниагарского водопада' слов, фильмов, музыки и другой
шумовой информации, когда очень трудно сосредоточиться,
нет 'прекрасного одиночества', тишины души и свободного времени,
так необходимого для поэтического творчества. Слишком много лет
жизни поэта превращается в пыль - в пепел сгоревшего времени,
в 'ничто, чреватое числами'. Современные поэты чувствуют это,
и поэтесса из Киева Ольга Брагина пишет о том же: 'вся жизнь
состоит из стихов, всё остальное - материал для стихов: разные
там цветочки, душевные страдания, чебуреки...' [9]
***
Ямщиков Кирилл
'Когда обо всем забывают так быстро'
Метафора в заглавии 'тревожного дневника' Ольги Брагиной точно передает ее метод: угасающий кружок света выхватывает из чуланного сумрака самоцветы памяти. Захламленные, обреченные на забвение игрушки, сценки, мгновения чудом обретают вторую жизнь - лишь для того, чтобы поэтическая мысль скользнула по ним и помчалась дальше.
В книге три части: те самые осколки былого ('кукол безглазых сад'), напряженная стенография настоящего (карантинные думы, перемежающиеся ситуативными заметками), рассказы о творцах. Клейст, Расин, Гаврило Принцип (не он ли - один из первооткрывателей хаоса XX века?), - Ольга Брагина пишет о личностях, сплетенных из тревоги, сомнений, борьбы.
Но ощущения дисгармонии нет. Перед нами умело сконструированное повествование, близкое, скорее, живому монологу. Воссоздание прямой речи удалось Брагиной на славу: читая сборник, мы будто сами наговариваем его кому-то, оказываемся соучастниками размышления.
Причудливый эффект: законченные тексты предстают недописанными в уме читателя - продвигаясь от строки к строке, он не может предугадать окончания мысли.
Книга чрезвычайно подвижна. Легко представляешь себе человека, мечущегося по дням и пространствам, увлеченно стенографирующего собственную ходьбу. Что его волнует? Война - во всех проявлениях, от низменных столкновений до глобальных переворотов. То здесь, то там вспыхивает память о крымском вопросе, о былом и новом мироустройстве.
Может быть, в мире есть только текст и война
Еще любовь, как основа войны и текста
Оправданность поэтического высказывания в (обветшалых, неискусных) декорациях современности. Карантин - как предчувствие чего-то невыносимо пустынного. Память. Любовь. Осмысленность - или бездумье - человеческих передвижений. Случайные попутчики, гибнущие меж страниц, - странный мужчина, обвиняю?щий рассказчицу в краже его паспорта, мальчик, читавший с выражением стихи, а после ставший программистом и уехавший в Канаду, некто, убегающий от горланящей толпы холодным зимним вечером. Вот что волнует авторскую речь, 'в которой садится батарейка'.
Круг тем избыточен - и невероятно сконцентрирован, подчинен единому чувству, которое с трудом вычленяется из плотного потока образов.
Женщина возле метро сказала, что красота требует жертв
ее восьмилетняя дочь спросила, чем же тогда красота отличается от войны
Это чувство - страх войны. Метафизической, сказочной, реальной, - какую ни возьми, все жутко и нелепо. Авторская речь пытается сохранить мгновения счастья, печали, любые крупицы времени, которые хоть как-то напоминают о нормальной человеческой жизни. Отсюда - стихотворения-сводки: мы разглядываем обыденные ситуации, ища в них зерна оптимизма, здоровья, стойкости.
Впрочем, отыскивается вместо них извечный упадок:
Я еду по дорогам нашей страны до карантина еще несколько лет
до войны еще несколько лет
до нашей любви еще несколько лет до ее окончания еще больше
я слушаю песни которые слушает на радио 'Дача' таксист
спрашивает: 'а вы приезжаете сюда, в Крым, раз в год и все,
больше никуда?'
И самое жуткое: перепрыгивая взглядом с 'наших дней' к мнимо отвлеченным рассказам о Клейсте, Расине, Принципе, мы видим то же: исступленные крики, впечатанные в плоть истории. Война никогда не меняется.
в конце этого десятилетия крови и слез, крови и хайпа
что нужно сделать, чтобы тебе поставили памятник
на центральной площади твоей страны
когда обо всем забывают так быстро
Заманчиво выглядят зарисовки, выпадающие из целостной структуры книги. Портрет панды Синь-Синь, томящейся в зоопарке, путешествие в Припять, отдающее изысканным готическим запустением - и барочной символикой ('теплый дождь на минуту впитала выбитых стекол и кукол безглазых тоска'). Эти фрагменты авторской речи - лучшие в сборнике: не привязанные к строгой композиционной логике, они дарят необходимую прохладу - и возможность отдышаться.
Воздуха, полета в книге мало. Это напряженная ходьба, оглядывание по сторонам, подозрительный прищур (нет ли где соглядатая?). Непрерывность брагинской речи напоминает метафору о бегунах, ловко раскрытую Ольгой Токарчук. Суть ее в том, что, остановившись, человек тотчас настигается смертью - и уже не может повернуть ход событий вспять. Секундное промедление отдает сырой могилой. Лишь находясь в постоянных 'бегах', человек способен жить, - это его проклятие, это его счастье. Но можно ли убежать от себя, скитаясь вдоль дней, пространств, воспоминаний? Ведь смерть внутри тела - и потому неизбывна. Убегать от нее - значит раз за разом прокручивать колесо мифологии, в которую нужно поверить.
При всей своей привязанности к конкретному времени книга транслирует вечные страхи земли. Война, неумолимый ход небесных часов, обрывочность памяти, невозможность сшить из нее цельное полотно, - спрятанные за густыми перечислениями, за мелкими, с виду незначительными сценами, эти страхи проступают невероятно отчетливо.
Не зря вспоминается элиотовское 'in my beginning is my end'. Книга Брагиной работает на те же архетипы, что и хрестоматийный 'Ист-Коукер'. Правда, в первом случае куда меньше мифологии - и куда больше разглядывания собственных кошмаров.
Попытка найти выход из тупиков бездумия, необязательности, уныния не может не воодушевлять, но хочется же порою, чтобы миф победил действительность. Немногочисленные проблески чистого поэтического дыхания, не сбивающегося о выбоины 'настоящего', трогают по-крупному - оригинальностью формулировок, незатертостью интонаций, остроумием.
'Речь похожа на карманный фонарик' - редкая возможность забраться в черепную коробку отчаянно мыслящего человека и провести там некоторое время, живя теми же страхами, теми же восторгами, теми же печалями, что и поэт. Повествование о сиюминутном дышит холодом, первым снегом, робеющим в небе громом.
***
Костырко Сергей
Книги: Выбор Сергея Костырко
Первой моей реакцией была настороженность - уж очень несуразным показался мне сам формат книги. Вытянутая по горизонтали, она больше всего напоминала компактный альбом для рисования в младших классах. Но, как выяснилось, именно этот формат идеально подходит стихам Брагиной: стихи здесь не выстроены в столбик, стихотворные строки вытягиваются слева направо, им иногда не хватает места даже на этой, на первый взгляд непомерно вытянутой странице. То есть дело не в оригинальничании дизайнера, а в самой поэтике стихов Брагиной.
Пишет Брагина длинными прозаическими предложениями, где если и встречаются рифмы, то не всегда, если возникает что-то напоминающее стихотворные ритмы, то редко. Автор как бы подчеркивает прозаичность своей манеры. И все-таки с первых строк возникает ощущение, что орган, с помощью которого автор выбирал слова для этих прозаизированных предложений, несомненно тот, которым пишутся стихи.
И хорошо знакомым, и одновременно совершенно незнакомым возникает мир в стихах Брагиной. И таковым его делает еще и сам способ воспроизведения. Длинная фраза Брагиной воспринимается сильно сокращенным вариантом еще более длинной фразы или абзаца из нескольких предложений, в которых - пейзаж, душевное состояние, некая жизненная ситуация или вообще завершение некоего жизненного сюжета. То есть, чтоб понятно было, возможность так описывать реальность - это мечта фотографа, который пытается снять. допустим, пейзаж и который стоит перед натурой и видит, какие именно элементы делают натуру эту пейзажем со своим сюжетом, но вот беда, он не в состоянии убрать из кадра все остальное, а всеядный объектив добросовестно укладывает в изображение все нужное и ненужное. Ну а Брагина все ненужное из своего кадра убирает уже в момент "съемки", оставляя - обязательно оставляя! - вычеркнутому из кадра присутствие закадровое.
Как ни странно прозвучит это здесь, но стихи Брагиной я бы определил как естественное продолжение русской классической (психологической) прозы - я вижу здесь ориентацию на абсолютный "реализм" в воспроизводстве "натуры", будь то душевное состояние лирического героя или изображение некоего внешнего сюжета. Но Брагина так ставит свет во время "своей съемки", что узнаваемая каждым из нас натура вдруг обретает неожиданную смысловую (и, соответственно, эмоциональную) глубину, выявляя очевидный для автора (а вслед за автором - и для нас) и всегда неожиданный сюжетный поворот.
Для восприятия таких стихов хорошо бы чувствовать их контекст, поскольку книга Брагиной не только собрание стихотворений, но еще и книга, то есть некий вариант единого текста, но - попробуйте:
под стеклом сигареты которые делают сильнее песни о прошлом
откуда это словосочетание "марлезонский балет" спрашивает девушка рядом помешивая коктейль
кто-то ведь должен помнить всё это здесь в пустующих городах
твоего детства придумывать новые игры
стекло превращая в песок молоко превращая в солод
то что не убивает нежнее почти дороже талончики морские камни
счастье среды перевернутых изображений
время не закончится прежде в ладони растает снегом