Жил-был один человек. И был он никакой, а думал, что хороший. Стоит, бывало перед зеркалом, в одном теле, и радуется: ай, да я! Все, какой надо длины и ширины на месте, и ноги стройные. Правда, нос великоват, да речь невнятная. Но это чепуха! От этого еще никто не умер.
Решил он найти себе принцессу соответствующую для совместной необыкновенно счастливой жизни. Облизал пухлые губы и стал смотреть. Искал-искал, устал. Думает, пережду. Встретил тут одну по дороге, грамотную, книжки читает, даже на языках; на инструментах музыкальных может. Почесал в затылке: вроде ничего, да не принцесса. Подарил ей книжку старинную и стал с ней ужинать с вином и сыром, а на ночь домой к ее маме отводил. Надоело ей один и тот же пошехонский скучный сыр есть и туда-сюда ходить, по два раза в день спать ложиться, говорит: или женись, или отстань.
Он объясняет ей доступно: жениться, дескать, не могу, я здесь проездом в поисках принцессы. На худой конец генеральская дочь может сгодиться. У тебя, спрашивает, отец, в каком чине пребывает? Отец-то ее хоть в чинах, но не генерал, конечно, молодой он, чтобы лампасы на штанах носить. Обиделась, ступай вон, говорит, план жизни выполнять и перевыполнять.
Еще малость посмотрел он по окрестностям этого города, ничего монархического нет, зато отыскалась соломенная вдова с мальчишечкой. Стал ходить. Мальчишке игрушки носил, на колене катал, за руку водил. Молодуха его кормит, обстирывает, холит, лелеет, а он, знай, по сторонам глазами шарит - нет ли принцессы? Нет, однако, не видно. Откуда возьмется?
Она к нему: женись, мальчонке отцом будешь, еще чего родим мелкое. Не могу, отвечает, по плану должен жениться на принцессе или, в крайнем случае, на генеральской дочке, если принцессы кончатся все. Твой отец кто? Отец у нее гражданский человек, но не царь-государь, конечно, у нас монархию еще в семнадцатом скинули. Загрустила она: ступай, ищи, что найдешь - твое будет. Пошел, живет, служит одновременно.
Однажды устал он службы, прилег на курорте отдохнуть в теплом углу земли, смотрит - рядом блондинка, изнуренная жизнью лежит. Видит он: принцесса, не иначе. Узнал: отец у нее полковник в сытном ведомстве, до генерала один перелет. Полежали они вдвоем на пляже, среди красоты, параллельно, да и поженились вскоре. "Принцесса" оказалась без дворца, а, наоборот, в гостинке живет, да с матерком, а он непривычный. Терпел, терпел, не дождался, когда тестя произведут в ожидаемый чин, сбежал из казенного дома. После не жалел.
Много чего с ним потом было, но принцессы так и не случилось.
Сам он генералом не стал, хотя за народом по подворотням побегал, чужую жизнь поподслушивал да поподсматривал, за это только пайки получал да летом на курортах каждый год леживал в хорошо огороженных от поднадзорного народа местах.
А как жизнь в этой стране взорвалась, сытное ведомство накренилось, и мелочь из него брызнула, кто куда, снесло его вольной волной в противоположную страну. Сменил он отношение к жизни и выражение лица: улыбаться стал так, будто ему чемодан денег задаром дают и обещают не догонять, когда он с ним убегать станет. Нажевал себе живот большой, для солидности всего внешнего облика. Бывшие свои достоинства теперь только в тамошнее зеркало разглядеть и мог, и то, если чистое.
Начал он жить, как все кругом, но заскучал как-то черную работу делать. Подучился малость за небольшие деньги. Видать, сытное ведомство с мелкотой своей не очень поделилось - на тамошний Кембридж ему не хватило, на него сумасшедшие тысячи нужны.
В общем, всячески оскудел он. Сидит как-то, в перспективу смотрит и смекает, что надо свои физические параметры поскорее к делу пристраивать, а то срок годности пройдет напрасно. На ком жениться, непонятно. Вокруг просторы демократии. Принцесс вовсе нет, а генеральские дочки за своих, местных замуж идут. Им Вест Пойнт подавай, а чужая голытьба ни к чему. Своей полно. Всякие интересно живущие страны, вроде нашей, со всех сторон на пароходах тащат к ним своих самых головастых полными трюмами. Демократии без прислуги никак нельзя, враз вся кончится.
Да и купюры в кармане притихли совсем, не шуршат. Оделся он на последние деньги, вроде playboy, и пошел местную рыбу ловить, независимо от происхождения, вероисповедания, размеров одежды, запаха и чувства юмора. Не до жиру... одним словом, ловись, рыбка, хоть какая, лишь бы местная.
Клюнула одна: второй свежести, да и фото друзьям не покажешь, с жильем и зеленью у отца на огороде и в кармане. Старался он сильно, чтобы мадам не заскучала. Еще б чуть-чуть и любовь у них, наверно, получилась. Изваландался весь, чуть не помер, от истощения сил, но удачно, женился, документ ему дали пластиковый, окончательный, честь по чести, как у местных людей: печать, фотография с той самой денежной улыбкой.
Папаша любимой дочке домок прикупил в соседней тьмутаракани, недорого, с диваном и со всем, что к нему прилагается, включая белый палисад. И сам, конечно, для контроля в одной из комнат, недалеко от туалета поселился. Недолго контролировал, быстро помер, из-за старости лет, как учил Монтень, тихо, незаметно, во время рекламной паузы успел. Перед смертью не мучился. Какие мучения могут быть перед телевизором?
Живут дальше: ни генерала, ни любви, ни даже мелких детей - не может она. Почему? Старая или просто просроченная. Зато еды у них полный холодильник, авто на огороде и зубы белые искусственные во рту сияют так, что ночью фонарика не надо и звезды лишние. Да, еще компьютер есть, без него семья неполная какая-то. Неплохо, у некоторых и того никогда не было.
Опять заскучал он, думает: никто моему счастью не завидует, может, меня нет вовсе. Решил проверить. Купил новый джинсовый костюм, чтобы новый семейный живот поместился, взял документ и поехал туда, откуда в счастье вывалился. Там-то уж точно есть перед кем похвастать, одно быдло осталось, все самые умные уехали давно.
Явился с фотоаппаратом, в белых носках. По сторонам смотрит, мало чего узнает, но дома стоят на месте. И он стоит посреди своей бывшей жизни, смотрит: здесь учился, здесь жил, здесь такую-то поцеловал в первый раз, здесь с такой-то каратэ занимался, здесь на "принцессе" своей женился, здесь тамошний язык изучал без толку. А люди где? Несчастный местный народ, который зафиксирует его успехи своим восторгом?
Пошел искать. Одну нашел в автомобиле, сидит, ждет, когда дети сядут, чтобы в театр ехать, смотрит она на гостя вопросительно. Он говорит: я такой-то, вот и документ имеется, и тычет ей в окно свой демократический паспорт, английскими буквами писаный. Она ему говорит: чего суетишься? Я и не думала, что ты нелегальный эмигрант, они с такими животами не путешествуют, дома их оставляют. Он спрашивает про книжку старинную, которую ей подарил, сохранилась ли? Нет, говорит, отдала букинисту, на вырученные за нее портреты великих людей, видишь, автомобиль отхватила. Обиделся он. Всегда змея была, лучше не стала. Хорошо, что не женился на ней.
Пошел к другой, доброй, у которой мальчик был. У нее прислуга дверь открывает, а его внутрь двухэтажной квартиры не пускает, говорит, хозяйка в джакузи нырнула, беспокоить нельзя, не домоет хоть одну ногу - будет не в настроении, и к сыну гостя отправляет, в гараж под домом. Стоит мужик огромный, бывший мальчонка, между двух машин, выбирает, на которой ехать, которая к галстуку больше подходит. Гость спрашивает: узнаешь меня? Нет, говорит, а кто ты, дядя? Я к твоей матери когда-то ходил, теперь стал настоящий американец, вот документ с фотографией. Ничего фото, с таким носом, бывает, и хуже получится. А что американец, я сразу понял: у нас в таком жлобском виде только иностранцы и шастают. Чего тебе надо, дядя?
Снова никакого удовольствия. Что с людьми случилось? Ничем удивить нельзя! Куда мир катится?
Так никто ему не позавидовал. Хотя некоторые из знакомых его фотоаппарату поулыбались, жалко, что ли? Издалека ведь человек ехал, а зачем? Эка, невидаль - дом в провинции со старушкой на диване, у нас и напрягаться не надо, чтобы такое иметь.
Вернулся он с горя на диван к тамошней жене, сел перед телевизором. Наверно, и сейчас там сидит. Хорошее место, тихо, спокойно. Что еще надо для счастья, чтобы умереть по Монтеню? Не принцессу же, в самом деле? От них одно беспокойство.
"Ничего не стоит прекрасная смерть. Чем она незаметнее, тем дороже" (Монтень)