Борзов Анатолий Анатольевич : другие произведения.

Белые Ночи, темные Дни Часть 1(4)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
   "БЕЛЫЕ НОЧИ,ТЕМНЫЕ ДНИ"
   Часть 1
   Анатолий Борзов
  
  
  
  
  
   - 4 -
  
  
  
   Бывает так: сидишь ты или еще каким делом занят и не ведаешь, что где-то за горизонтом твоим тучки стали собираться. Сначала одна, затем другая, нехотя в кучку сбиваются и ветерка ждут, чтобы он их всех объединил и силу придал. А ветерком может стать самое банальное событие.
   Олави мужик был простой, грамоте шибко не обучен, но сообразительностью, однако обладал. Все, что по жизни нужно, схватывал налету. Любил слушать умных людей, вернее, замечать, как они рассуждали, проще говоря, наделили его старики-родители природным умом. А, может, и не родители, а сама природа-мать. Известно, чтобы заставить извилины трудиться, необязательно книжки умные читать, достаточно и на мир, что тебя окружает, посмотреть. Бросить взгляд и задать вопрос. Ответ, конечно, придет не сразу, но коли спросил, сделал первый шаг, последует и второй.
   - Анна, ты мне вот о чем скажи, - спросил Олави, когда вечер заглянул в окно, - правда, что по лесам здесь женщина молодая ходит, которая не могла выбрать себе жениха из двух мужиков.
  - А кто тебе рассказал? - с удивлением взглянула хозяйка.
  - Значит, правда?
   - Разное говорят, сколько рассказчиков, столько и историй. Один одно услышал, а передал другое.
  - А ты что слышала?
   - Женщина и в самом деле была. А бабы часто и сами не знают, чего хотят. Утром один нравится, а вечером другой. Это мужик слепой увидел девку и прикипел, а женщина о другом думает. Она смотрит на парня и видит не его, а свое дитя, если она настоящая женщина. Потому что где дитя начинается, там мужик и кончается.
  - А эта женщина, она мужиков извела?
   Анна еще раз посмотрела на Олави с удивлением. Как же он догадался? Девка и в самом деле, поговаривали, была красавица. Ладная, стройная, да только изъян небольшой. Такой, что никто и не знал, а догадываться стали, когда все трое пропали.
   - Ведьма она была, - вдруг сообщила женщина, - и бабка у нее тоже ведьма. Просто все забыли.
  - Ведьма?
   - А как еще объяснить, если глянет на любого мужика, и тот готов с ней хоть в лес, хоть в болото.
  - Такая красивая?
   - Красивая, не красивая, но силу имела. Бабы ее боялись, поэтому и не любили. Она себя берегла, знала, как молодой всегда оставаться, наверно, бабка ей, ведьма, чего там передала. Бабка совсем другая. Хворь заговаривала, младенцев лечила. Сказывали, глянет на ребятенка, и судьбу его видит. Не пускай своего пацана по весне в огород. Как не пускать? Чего она мелет? А там точно, клещ под мышкой! Откуда знала? А если знала, не могла так и сказать?
  - Зачем же она ходит?
  - Разное говорят: баб она не трогает, скучно ей с женщинами, а вот мужиков...
  - Так она только мужикам и кажется! - перебил Олави.
  - Не всем.
  - Как это?
   - Никто не знает, но если на кого глаз положит, все, житья тому не будет. Изведет.
  - Значит, правду говорил.
  - Кто?
  - Хлопотов.
  - А что он говорил? - насторожилась Анна.
   - Мужик, что умер, - серьезно заметил Олави, - видел ее дважды. А третий раз и представился.
  - Типун тебе на язык!
   - А мне за что? Я только сказал, что Хлопотов говорил. А где эта женщина жила, ты знаешь?
  - Знаю, да не скажу, и хватит об этом. Нашел, о чем говорить под вечер!
  А тучки постояли, постояли, не дождались ветерка, либо просто грустно стало, и разбежались по сторонам. Одна налево, другая направо, а самые ленивые, те никуда не пошли, тут и заночевали. Историю эту они тоже слышали несколько в ином исполнении с деталями и подробностями, но согласились на том, что ничего от себя Анна не прибавила, а на то, что до конца все не сообщила, вероятно, существовала веская причина.
  
  Смертин работник был исправный и ответственный. Несмотря на молодость, пришлось повидать разное и побывать везде. В последнее время стали порядок наводить, приструнили немного, хотя вседозволенность осталась. Это совсем недавно народ по-иному на органы взглянул. Первая его командировка вообще едва в кошмар не превратилась. Приехал, вроде внешне порядок, строем ходят, занятия, как положено, а что-то не так - подсказывает внутреннее чутье. Он и бумаги поглядел, и с людьми поговорил. Все равно что-то говорит: внимательно смотри! Четыре дня думал. Командир - как командир, угол снимает, не шикует, все о нем отзываются нормально. Политрук объясняет: претензий никаких, наоборот, когда нужно, сам поможет. Смотри! - говорит сам себе Смертин. Он и смотрит. И на пятый день увидел: рожи у всех спившиеся! А как проверишь? Еще один день думал и придумал.
   - Давай-ка, Поликарпыч, сегодня вечерком посидим, - предложил, - вроде как закончили. И посидели. Сначала в узком, а потом и в расширенном составе.
   - Мы все умеем, - объяснял ему командир, - и работать и отдыхать. Коллектив у нас дружный, сплоченный.
   Смертин первые рюмки выпил, а затем пошел на хитрость, хотя далось ему это непросто. Ну, а когда первым расстегнул до пупа китель и руками полез в тарелку, обстановка вообще разрядилась.
   - Заводи, - разрешил командир, обернувшись к политруку, - агитбригаду в полном составе.
   - Всех? - уточнил тот.
   - Всех, - кивнул военный и громко рыгнул, - Вову обязательно!
   Агитбригада и в самом деле оказалась сильная: на каждого из присутствующих по одному участнику.
   - Ты вот эту бери, такая ядреная, не пожалеешь! - навис над ним командир, моментально запьянев и покрывшись лиловыми пятнами. А если эту не хочешь, возьми у моего зама. Леха, ты не возражаешь?
   - Пускай обеих берет, чтобы потом не жалеть! - подсказал зам по тылу, скинув гимнастерку. - Давай Вова, нашу любимую.
   - В красной армии штыки, чай найдутся! - рванул меха трехрядки Вова.
   - Без меня большевики обойдутся! - грянул комсостав. Грянул стройными и явно спетыми голосами.
   - Ну-ка! - вдруг протрезвел на секунду командир, - где у нас красноармеец с говорящей фамилией?
   - Просим! Просим! Просим! - начал скандировать хор.
   - Быстро его сюда, одна нога здесь, другая там. Ты, - Поликарпыч дыхнул на Смертина гнилыми зубами, - еще такого не видел.
   - Стройся! - заорал он диким голосом, едва в дверь просунулась голова бойца. Четверо пьяных командиров с расстегнутыми гимнастерками, кто с ремнем, а кто вообще непонятно в чем, тотчас встали в шеренгу.
   - А тебе что, особое приглашение нужно! - заорал Поликарпыч, и боец быстро встал крайним во фронт.
   - Так, товарищи - красноармейцы, - командир прошелся вдоль строя, - как фамилия?
   - Красноармеец Соколов! - весело ответил один из собутыльников.
   - Хорош, - похвалил Поликарпыч, - через год службы соколом станешь!
   - Так точно!
   - А твоя как фамилия, воин?
   - Орлов!
   - Тоже неплохо, - согласился командир, - через годик быть тебе орлом.
   - Так точно!
   - А это кто у нас? - перешел к заключительному аккорду Поликарпыч.
   - Красноармеец Козлов, - ответил красноармеец Козлов.
   - Ну, ничего, ничего, - и раздался дикий вой.
   - Каково? - обратился к Смертину командир, - это я сам придумал, правда, Козлов?
   - Так точно! - рявкнул тот.
   - Налить красноармейцу Козлову, а теперь вперед, крепка броня и танки наши быстры, - Козлов скакал козлом на четвереньках, вызвал бурю поошрения.
   - А потом мы всем буржуям мировой пожар раздуем! - заорал еще кто-то.
   Смертин ничего не понимал, глядя на сатанинскую оргию, где люди
  перестали быть людьми. Они даже забыли, кто среди них! Или полагали, что он такой же? Револьвер оказался в руке, прежде чем мысль в голове.
  - Бах! - это должно было остановить, подействовать!
  - Бах! - поддержал его командир, так же выстрелив в потолок.
   - Дайте мне пальнуть, - заорала визгливым голосом какая-то полуголая девка, - я тоже умею!
   В том, что в каждом деле важен индивидуальный подход, Смертин понял именно после той командировки. Что случилось с комсоставом и красноармейцем Козловым, ему было все равно, но отчет получился впечатляющим.
   - А если бы ты трех баб попросил? - прочитав рапорт, спросил его начальник, - нашли бы?
   Смертин кивнул головой.
  - И ты все равно отказался бы?
  Смертин еще раз кивнул.
  После этой проверки, закончившейся неожиданно, но вписавшейся в последнюю директиву сверху, ему стали поручать очень ответственные дела, и в московском округе и в уральском. А вот теперь послали на Север.
   Мужик на то и мужик, пусть хоть в галифе с портупеей. Природа, как говорят, прежде всего, а потом воспитание, образование, дисциплина и постановление партии и правительства. Все прекрасно об этом знали, отдаваясь плотским утехам в свободное от трудовых будней время. Однако затем был брошен клич, вернее лозунг, что женщин давно пора освободить. Ну, их и освободили: одели в телогрейки, выдали мужские штаны и дали в руки лопаты. Тем, кому лопат не хватило, выдали кувалды или топоры. Бабы глянули: а что? Мы тоже так можем! Махорочки только не хватает. Будет вам и махорочка. Мужики присмотрелись: и правда, получается, мешать не будем.
  Смертин видел таких мужеподобных женщин и не понимал их. Внутри что-то протестовало и чувства, всякий раз возникающие, тут же погибали, не успев родиться. Он не мог не обратить внимания на Тамару. Она была именно такой, какой и должна быть женщина. Ну, а что излишне бойкая, тоже принял, с некоторым укором, но принял. С интересом наблюдал, как она пользуется теми вольностями, которые может позволить себе женщина, прекрасно сознавая свои достоинства. Деревня, хоть и названная городом, всегда останется деревней. И любой, самый посредственный представитель действительно настоящего города, оказавшийся в ней, чувствует свое превосходство. Отвечая на вопросы, Смертин ловил себя на мысли, как внимательно Тамара его слушает.
  А он в свою очередь впервые захотел показаться лучше, чем он есть на самом деле. Даже не лучше, а умней. Хотя и так впечатление произвел сильное. Что стоил один рассказ о параде!
  - Неужели самого товарища Ворошилова видели? - уточнила Тамара.
   - Видел, - скромно подтвердил Смертин, - они первыми приехали, но на трибуну не заходили, дожидались, вероятно, остальных.
   - И товарищ Сталин был? - пришло время поразиться и самому Семену Петровичу.
  - Был, - еще скромней ответил Смертин и перестал жевать.
  Пауза держалась минут пять, и все остальные тоже прекратили жевать.
   - За товарища Сталина, - первым нашелся Силин и встал. Но сначала застегнул верхнюю пуговицу гимнастерки, а только потом налил всем по полной.
   - А правду говорят, - после тоста продолжила Тамара, - что у них одна рука короче другой?
   Семен Петрович тут же подавился огурцом, отчего сделался красным, потом зеленым, а затем и сам огурец вылетел обратно. Бедная Тамара, если бы она знала, что много десятилетий спустя мир узнает о том, что у Кобы и одна нога была короче другой!
   Но в тот момент все опять замолчали, однако гость проявил невиданную галантность.
   - Это у них от ранения, - привел он, как ему показалось, убедительные и веские доводы, - а потом все знают, что товарищ Сталин в борьбе за дело пролетарской революции провел многие годы в ссылках и тюрьмах.
   - Вы и его видели? - вновь спросила Тамара, совсем не поняв, отчего родственник неожиданно сделался теперь уже бледным.
   - Я в другом месте стоял, у меня пост в оцеплении справа был, а они подъехали слева, а солнце тоже слева, - не стал врать Смертин, вспоминая драматичные и волнующие события того замечательного дня.
   - Значит, не видели? - расстроилась Тамара, пристально разглядывая рассказчика.
  - Близко не видел, - Смертин и сам расстроился, - но меня на пленку зато сняли!
  - Как это?
   - В кинематографе показывать, - подсказал он, - правда, я сам себя так и не увидел.
  - Некогда было? - подсказал Семен Петрович.
   - Нет, фильм я этот видел. Специально ходил раз пять, а может, и того больше. Но там столько народа! Не успеваешь разобраться, и ходят все быстро - быстро, а потом самолеты показывали.
   - Ой! - взвизгнула Тамара, - я тоже, кажется, это кино видела! И вы, получается, там были?
   - Получается, что был, - ответил Смертин, слегка смутившись. К этому времени Семен Петрович пришел уже в себя и впервые в жизни ему захотелось соврать. У него возникло желание сказать, что он видел гостя в этом фильме, однако, преодолев в себе странное и глупо чувство, промолчал, а налил еще всем по полной рюмке.
   - Какой вы счастливый человек! - вдруг вымолвила Зина, и все вновь замолчали, уставившись на гостя. Странно, но собравшиеся, не договариваясь, пришли к одной и той же мысли! Им всем вдруг показалось, что рядом с ними скромно сидит частичка того великого и мудрого человека. Нет, он сам сидит с ними! Даже Семен Петрович, вроде, как атеист на девяносто процентов, вдруг вздрогнул. А было от чего! Ему померещилось, что вокруг головы Смертина блеснул нимб! Однако Тамара тут же встала и поправила занавеску, чтобы отгородиться от солнца, которое, очевидно, тоже ошалело от такой сумасшедшей идеи и пыталось залезть внутрь.
   - Однако пора и честь знать, - Тамара поправила платье, хотя этого можно было и не делать: все лежало аккуратно и на своих местах. А что не лежало, тоже не вызывало осуждения, но, безусловно, волновало. Вероятно, по этой причине поднялся и Смертин.
   - Спасибо за угощение, очень вкусно, особенно, для холостяка, - сказал он, прежде чем до него дошло, что и эту фразу могут неправильно истолковать. А ее именно так и истолковали.
  - Вот товарищ командир меня и проводит.
  Хорошо, что Семен Петрович уже справился и с огурцом и с капустой, в противном случае вновь произошел бы казус.
   - Еще раз спасибо, - и гость поправил портупею, словно подсказывал, что и у него фигурка ничего: одна талия какая! А если со спины смотреть: то и плечи шире в два раза.
  - Какая пара! - первое, что произнесла Зина, едва затворилась дверь.
   - Ну, и дура! - согласился Семен Петрович, - такое спросить! И у кого! Какая ты все-таки у меня умница Зина: молчишь и молчишь, а эта как на допросе. Аж я весь вспотел.
   Вообще-то дурой была как раз Зина. Кто, спрашивается, наставлял: больше вопросов?
   А гости тем временем, не спеша, шли по уже спящему городку, и последние лучи неугомонного летнего светила с умилением наблюдали за ними, как, впрочем, и пара глаз. Однако не было в тех глазах и доли той частички умиления, а скорее, наоборот.
  
   Красноармеец Кравчук, конечно, пострадал, ударившись головой о небольшой камень, и если быть объективным, ему все же повезло дважды. Камень оказался небольшим и покрытым мхом: все же низина. Это раз. Два - заключалось в том, что никакого сотрясения не было и в помине. На вопрос: кружится ли голова, он с дуру утвердительно кивнул. Но никто ничего не понял, кроме, естественно, двух проницательных пинкертонов. Но до конца в свою удачу Кравчук поверил, сообразив, что может месяц точно ничего не делать. Синяк вообще в расчет не брал, так как до службы били и не так. Поэтому, когда на заставу пришла машина, и его, обратите внимание, на носилках заботливо вынесли, правда, ногами вперед, красноармеец не стал принимать близко к сердцу досадную оплошность и продолжал делать вид, что страдает.
   Несколько испортил настроение начальник заставы, заявив: такой шанс упустил, мог и орден получить, а получил по башке. Но все равно в глазах остальных Кравчук оставался почти героем, потому что именно он вступил в схватку с врагом и почти его обезвредил, в смысле разоружил. Но, как говорят, у каждой медали есть обратная сторона. Лежать и не двигаться надоело уже на второй день. Соседу по палате, совсем не военному гражданину, было заявлено, что тот имеет счастье лицезреть боевого красноармейца, лицом к лицу вступившего в рукопашный бой с врагом и получившего контузию. Однако на этом героизм его не остановился и, несмотря на все запреты врачей, он не может себе позволить тупо валяться, а должен самостоятельно побороть недуг. Гражданский товарищ нисколько не сомневался в сказанном и любезно ставил стул у двери, отодвинуть который уходило достаточно времени, чтобы безопасно нырнуть в койку.
   Красноармеец Кравчук съел уже второе яичко вкрутую и раздумывал над тем, с чего лучше зайти: с треф или червей, когда услышал незнакомый голос.
   - Кто из вас Кравчук?
   Вопрос, согласитесь, обычный, рядовой вопрос, но весь ужас в том, что его задал совершенно незнакомый человек, непонятным образом появившийся в палате. Так как сосед красноармейца не собирался откликаться на чужую фамилию, а других больных просто не было, наш герой кивнул головой, а затем неизвестно для чего заметил вслух:
  - Память восстанавливаю.
   Семен Петрович, а это был именно он, посмотрел на розовые, полные оптимизма щеки раненного бойца и задал второй вопрос.
  - Помощь не требуется?
   Кравчук догадался, что несколько поспешил, и прибегнул к последнему спасительному маневру: поправил на голове повязку. Что самое интересное, но и у соседа красноармейца на голове имелась точно такая же повязка. Именно данное обстоятельство и сбило с толку проницательного Семена Петровича, так как оба выглядели как братья близнецы: этакие двое из ларца одинаковы с лица.
   - Помогает? - Силин посмотрел расклад карт сначала у Кравчука, а затем у его соседа. У соседа шансов на победу было больше, но желания присутствовать при беседе меньше, поэтому уже через пару минут он выскочил из палаты, предварительно предупредив:
   - У меня процедуры: анализы нужно сдать, - но не уточнил какие.
   - Врач просил тебя долго не беспокоить, - совсем неожиданно продолжил Семен Петрович, - потому что голова дело темное и опасное. Я, конечно, понимаю, у тебя память отшибло, но очень прошу: вспомни.
   Кравчук, прежде чем сообразить, что он делает, тут же кивнул головой.
   - Хорошо, - согласился непонятно с чем Семен Петрович, - он на тебя бросился без оружия?
   - Я не видел,... - начал, было, больной.
   - Подожди, мы же договорились, - перебил его Силин, - лучше вспомнить меньше, но честно.
   - Он на тебя бросился без оружия?
   - Без оружия.
   - И сразу в нос, то есть в зубы?
   - Вот сюда, - указал, куда именно Кравчук, - со всего маха двинул, ну, я и полетел, а дальше не помню, ей богу, не помню!
   - Не врет, - подумал Силин, - а какой он из себя был, ну, рост, борода, усы?
   - Белесый такой.
   - Белесый? - обрадовался Семен Петрович, - значит без шапки?
   - Про шапку не помню, но белесый точно! А усов не было, и бороды не было,... кровь была!
   - Кровь? - не понял Силин, - откуда у него кровь?
   - А я почем знаю, вроде, как шрам, - и парень вновь указал где.
   - Дурень, на себе не показывают, - подсказал опер, - хотя тебе уже можно. А скажи мне вот еще, он на местных не похож?
   - Не понял, - признался Кравчук.
   - Ну, может, карел или финн?
   - Так у него на роже не написано! Глаза только блеснули голубые.
   - Голубые! - повторил вдруг оживившийся Семен Петрович, - ай ты молодец!
   Кравчук, как ребенок, обрадовался поощрению и закивал головой.
   - Голубые, точно голубые.
   - А может, еще что заметил, вспомни, пожалуйста, очень тебя прошу.
   Кравчук словно улетел в мыслях в тот короткий момент схватки, провалившись в себя.
   - Ну? - с надеждой ожидал Силин.
   - Винтовку ловко так в сторону отвел. Я же винтовку держал вот так, - и Кравчук показал, как было дело.
   - Правша, - тоже кивнул головой Силин, - левой рукой отвел, а правой и приложился. Выше тебя?
   - Он?
   - Ну, не я же!
   - Не помню, - огорчился Кравчук, - так быстро бросился, а еще тихо! Точно, тихо. Там же лес, ветки разные, слышно, если кто идет, а этот тихо.
   - Тихо, - повторил Семен Петрович, раздумывая над только ему одному понятным вопросом.
   - Молодец, - еще раз похвалил Силин, - выводы следует тебе сделать верные.
   Выводы, итоги, результаты,... - не любил этих слов красноармеец Кравчук, и по правде, просто не понимал их, хотя привык за непродолжительное время пребывания в доблестной Красной армии.
   - Колоть штыком тебя научили, а вот в рукопашной вести себя должным образом - нет, - подсказал Семен Петрович, - тут тебя враг и обхитрил.
   - Да умею я кулаками махать, - обиделся парень.
   - Кулаками махать и в рукопашную - это разные вещи, - Силин хотел продолжить свою мысль, однако замолчал. Какая рукопашная? Или на политзанятиях или в свинарнике. Здоровенный какой, а вот необучен всем хитростям.
   - Поправляйся, - он поднялся с кровати, - и ходить тебе лучше с треф.
   - Чего?
   - Если будешь продолжать игру, ходи с треф, понял?
   Кравчук на сей раз не ответил и даже головой не кивнул, а только с удивлением посмотрел на совсем невыразительного мужичка, в котором ничего не подсказывало о его сметливости и проницательности
   - Уже ближе, - рассуждал про себя Семен Петрович, вдохнув чистый воздух улицы, - все-таки финн, выше среднего роста, правша, глаза голубые, на лице должен быть шрам или ссадина и главное: знает и умеет ходить по лесу, и нож!
   Он посмотрел в раздумье на женщину в белом грязном халате, которая доставала из тазика такое же грязное белье и развешивала его на веревке. Не белье - бинты догадался Силин, обдумывая свои дальнейшие действия.
   Смертин тоже стоял и тоже на улице, покуривая папироску, и что интересно: тоже думал! Однако вдруг перед ним возник какой-то небольшой пацаненок и прервал его мысли.
   - Товарищ командир, я к вам, стало быть, - сказал пацан, и Смертин сообразил, что никакой это не парень, а самая настоящая бабка, вот только не мог вспомнить, где он ее видел.
   - У меня к вам секретный разговор, - сказала бабка, и, чтобы усилить впечатление, подозрительно оглянулась по сторонам.
   - Я вас слушаю, - предложил Смертин, разглядывая странный субъект.
   - Прямо тута?
   - Прямо тута.
   - Ну, хорошо, - бабка еще раз оглянулась, - шпион он.
   - Кто? - не понял Смертин, все еще не соображая, о чем одет речь.
   - И дружок его тоже шпион. Можете так и записать.
   - Кто шпион?
   - Как кто? Витька Митрохин и есть шпион, и Матвей тоже шпион.
   - Аааа! - до Смертина все же дошло, - вы,... Мартыновна, верно?
   - Верно, верно, где подписать?
   - А почему вы решили, что они шпионы?
   Бабка с непониманием глянула снизу вверх, вероятно, собираясь с мыслями
   - Как почему? Просто шпионы, и все. Мне трудно, необученная я, вам же шпионы нужны? А потом не продавала я никакой самогон! Да и откуда мне его взять? Сахар мне откуда взять! Сколько сахар стоит! Я вообще забыла, что такое сахар...
   Она продолжала говорить, сбивчиво, взволновано, постоянно повторяясь, теребя в маленьких и сухоньких ручонках замызганную и потемневшую ткань, каким-то чудом еще не рассыпавшуюся от времени. А он слушал, не перебивая. Даже не слушал, а смотрел, чувствуя, как на смену одному приходит другое, третье, а потом четвертое ощущения.
   - Вы не бойтесь, - наконец, прервал он поток слов, которому не было видна конца, - мы разберемся.
   - Где подписать?
   - А вы умеете?
   - Подписать теперь могу, а читать не умею, - призналась она и вновь глянула снизу вверх. Глянула собачьими глазами, в которых светилось,... что именно, Смертин не понял: может, преданность, надежда или страх? Страх - точно! Перед ним стоял страх, огромный и всесильный, заполнивший это маленькое тельце целиком.
   - Уходите, - голос вдруг стал непослушным, а внутри зашевелились головешки, пощелкивая искорками.
   - Я как лучше хотела, - еще больше испугалась старушка, отступая назад под взглядом Смертина, - если что, тут я рядом, все подпишу...
   Опер уже шел, чувствуя, как из головешек возник самый настоящий пожар. Он прожигал его насквозь, от чего появилось желание броситься в какую-нибудь лужу, зарыться глубоко-глубоко в тину, мерзкую, темную и холодную. Нет, ему не было жалко эту бабку, ему стало жалко самого себя! И то, что происходило с ним, просто не поддавалось контролю, и от этого и ему стало страшно. Бабка его заразила! И заразила его страхом! Тот скакнул незаметно в него и сделал это так, что он не заметил, не почувствовал. Совершенно неожиданно пришло озарение: и его могут вот так же, без всяких оснований и доказательств, просто так!
   - Просто так, просто так... - повторял он вслух, шагая на автопилоте. Шагая, не разбирая дороги, шлепая по грязи через лужи, оставленные прошедшим дождем.
   - А меня за что?
   - Просто так, - подсказал страх, обживая новую территорию, которая начинала ему нравиться все больше и больше.
   Вообще-то страх поселился в этих краях недавно, он и не мечтал, что доберется сюда так быстро. Ему хватало и других мест: в крупных городах он уже чувствовал себя полным хозяином, к нему не то, чтобы прислушивались, а им жили двадцать четыре часа. Без работы страх никогда не сидел и дружил со всеми: с крупными руководителями предприятий, стремительно набирающими обороты, видными партийными работниками, указывающими, что обороты недостаточные, и их срочно нужно ускорить или повысить. Другие, менее значимые или совсем незначимые винтики огромного механизма, обвернутого кумачом, в любой момент могли оказаться "ржавыми" и подлежали срочной замене или утилизации. Не все винтики были стальными, а бракованных оказалось еще больше, и хотя их время от времени подкручивали, детонация все равно делала свое дело и ослабляла всех.
  
   Хлопотов тоже боялся. Чего? Сначала, что не утвердят в должности, затем, что не справится с обязанностями, допустит ошибку в подсчетах, или его просто обманут. Однако Семен Петрович заверил: все пройдет нормально.
   - Я же беспартийный, - привел самое большое сомнение будущий руководитель.
   - Это даже хорошо, читать умеешь?
   - Умею.
   - Вот и ладненько.
   Возглавив хозяйство, незаметно для себя Хлопотов прочувствовал новую должность, и оказалось, что руководить людьми так здорово. За непродолжительное время он превратился совсем в другого человека. Это ему подсказывали не только взгляды бывших товарищей. Впервые к нему стали обращаться по имени и отчеству. Утром и вечером, на работе и после работы, в лесу, в городе - везде!
   - Вот мой старик на небесах повеселится, - веселился сам Хлопотов, - за всю жизнь не услышал покойный батюшка своего имени чаще, чем было сказано за неделю!
   На каком-то этапе пришло понимание, что и его самого стали уважать, или побаиваться? А какая разница! Поставили и поставили, а почему - не вашего ума дело. Что, перед каждым объясняться, так язык сломаешь. Еще больше новый начальник поразился, когда после смерти Степаныча, Силин вдруг попросил подготовить возможные кандидатуры.
  - На твое усмотрение, - подсказал Семен Петрович.
  - На мое?
  - Тебе с ним работать придется, - объяснял опер, - а потом и мне, смекаешь?
   Хлопотов смекал неделю: весь запарился и едва не заработал мигрень. Перед ним встал вопрос, который неоднократно возникает у любого нормального человека: поставить своего или предложить просто толкового. "Своих" не оказалось, как впрочем, и толковых. Поздно вечером составил небольшой список и мысленно пробежался по каждому кандидату и у всех обнаружил значительно больше недостатков, чем достоинств.
   - Ну, дела! - рассуждал он вслух, как будто это могло облегчить решение поставленной перед ним задачи, - ладно, сам за себя в ответе. Так теперь еще и, черт знает, за кого придется ответ держать! Людишки же какие, спрашивается? Подведут под монастырь! Завтра и подведут! А потом спросят: так, кто там у нас, их рекомендовал? Хлопотов и рекомендовал. Ну, дела!
   Олави в списке не состоял, но Хлопотов, наткнувшись на молодого обрусевшего финна, неожиданно для себя задумался. Парень неплохой, ни в каких скандалах незамеченный, соображает и, главное... Именно это " главное" и стало, вероятно, решающим аргументом после недельного раздумья.
   То, что Семен Петрович частенько заглядывал в его лесное хозяйство, народ воспринимал как обычное явление: на то и должность такая, чтобы свой нос совать и землю рыть. Ну, а о чем могли толковать, закрывшиеся в избе два мужика, только придавало еще больше весу и значимости Хлопотову.
   Олави еще не закончил приемку, когда увидел знакомую фигуру, махающую издалека своими огромными граблями.
   - Лева, разговор есть сурьезный, давай оформляй быстрей...
   Олави не мог не заметить, что Хлопотов несколько взволнован: больно много суетился и поторапливал, хотя в этом никакой необходимости не было.
   - Все, пошли, потом перепишешь, - и пристально заглянул в глаза, - с тобой поговорить желают.
   - Кто?
   - В этом-то и дело, - и вновь посмотрел на Олави.
   - Ну, так пошли.
   - Лева, человек приехал оттуда.
   - Откуда? - все еще не догадывался Олави, направляясь вместе со своим начальником в контору.
   - Я же говорю, оттуда, - недовольный несообразительностью подчиненного продолжал Хлопотов, - из органов.
   - И чего?
   - Понимаешь, с тобой хотят поговорить.
   - Хотят, и поговорим, - невозмутимо спокойно ответил Олави, - а о чем хотят?
   - Так в этом все и дело. Силин, уполномоченный, желают с тобой побеседовать, понимаешь?
   - А что тут не понять? Побеседуем.
   - Лева, - они совсем близко подошли к зданию конторки, - они желают с тобой говорить без меня.
   - И что?
   - Как что, Лева! - возмутился Хлопотов, - ты думай, чего там говорить будешь! Постоянно думай! Договорились?
   - А о чем говорить-то?
   - Тьфу.... - и Хлопотов выругался, - прошу тебя: думай!
   Невысокий и крепко сбитый мужичок в галифе поднялся навстречу и протянул руку. Рукопожатие твердое, так же как и глаза, пытавшиеся заглянуть внутрь, или просто изучали?
   - Мы тут покалякаем немного, - обратился Силин к Хлопотову, давая понять, что тот свободен.
   - Ну, я тут рядом, пока проверю, - хотя проверять было нечего.
   - Проверь, а мы побеседуем, - и мужичок дождался, пока закроется дверь.
   - Что ж, руку пожал, уже неплохо для начала, - пронеслась одна мысль, - а глаза у него тоже голубые, - пронеслась вторая.
   - Присядь, разговор у нас не то, чтобы длинный, но и коротким назвать нельзя, - произнес мужичок, - Силин я, Семен Петрович.
   - Я знаю, мне Хлопотов сказал.
   - Ну, и правильно, легче беседу вести. Справляешься?
   - Вроде, справляюсь, замечаний не поступало.
   - Хорошо говоришь, в смысле правильно, не скажешь, что финн, - продолжил Семен Петрович, - мне вот такая задача не по плечу, получается, умный?
   - Да вроде, не дурак, - согласился Олави.
   - Хотя, как говорят, сбрось с мостков, если жить захочешь, так и плавать вмиг научишься. Проживаете с Анной Теппиевой?
   Олави кивнул.
   - Ну что же, хорошее дело, нужное, ребятишек пока нет?
   - Нет.
   - Это пока нет, я понимаю, не до того, в смысле, не до ребятишек, хотя они не спрашивают. Сегодня нет, а завтра уже двое. Наживное дело, главное, чтобы прокормить, чем было, а то и ребятишки не в радость. Это к слову, скажешь, приехал издалече, чтобы спросить и о чем? Как, мол, с бабой поживаешь, да на работе не обижают, верно?
   Олави осмелился промолчать.
   - А приехал я, действительно, издалека, керосина одного сколько сжег? А он, керосин-то, народный, государственный. Сколько можно было им ламп заправить? Правильно, много, очень много. Но приехал и сжег этот самый керосин. Значит, есть основательная причина. Поспеваешь за мной? Вижу, что поспеваешь. Это я тебе в курс ввожу, чтобы ты проникся важностью и ответственностью.
   Тут Семен Петрович решил передохнуть и достал кисет.
   - С работой ты справляешься, это верно, и поставили тебя на это место не случайно. Конечно, соображаешь хорошо, но и это не главное. Главное - доверие.
  Мы вот не посмотрели, что ты не местный товарищ, а сразу доверили, и Хлопотов тебе доверил. Ты, думаешь, один ночку не спал, Хлопотов, поди, неделю маялся. Поспеваешь за мной?
   Олави не то, что поспевал, но вдруг побежал в своих мыслях впереди.
   - А коли ты теперь, вроде, как начальник, - Силин ловко набил цигарку, - небольшой, но начальник, то и обязанности у тебя тоже небольшие. Но, - тут он сунул в рот самокрутку, - все равно обязанности. Верно?
  - Верно, - согласился Олави, и ему также захотелось закурить.
  - А если верно, - Семен Петрович запалил цигарку, - тебе за них и ответственность нести, а иначе и нельзя. Ты же начальник? - Начальник, он же должен все знать и владеть обстановкой, что там в ихних головах происходит, - и тут вспомнил Смертина, - логично?
  - Логично, - на сей момент в мыслях оба бежали уже вровень.
  - Я же говорю, умный ты парень, Лева, или лучше все же Олави?
  - Лучше Олави.
   - Мне тоже больше нравится, как меня мамка называла, - Семен Петрович глянул, куда встряхнуть пепел от самокрутки. - Значит, по первому пункту мы с тобой договорились. Теперь поговорим по второму, тоже важному. Керосин, он же, зараза, дорогой страшно, а тут еще склад запалили. Слышал, наверно?
   - Да были разговоры разные, - согласился Олави.
   - Вот это очень важно, в том смысле, чтобы ты самостоятельно решал, где важно, сам, без напоминаний. Болтать, конечно, будут, на то и люди, чтобы болтать. Пускай брешут, но и тут порой бывает, как это..., - Силин подыскивал верное слово, - зацепочка.
   - Не было ничего интересного.
   - Так это и понятно, - согласился Семен Петрович, - сегодня нет, завтра нет, а потом вдруг раз, и есть!
   - Я понял.
   - Очень хорошо,...ну, и навонял я тут, - и принялся разгонять рукой нависшее сизое облако дыма, - мужик, правда? Это бабы нежные, а мужик перенесет. - Значит, пока нет, что ж, на нет, и суда нет. А теперь перейдем к третьему пункту повестки дня. Я вот, Лева, о чем тебя хотел спросить. Даже не спросить, а посоветоваться. Что ты думаешь по этому поводу?
   Олави никогда не предполагал, что у него может возникнуть такое количество разных мыслей одновременно. Они, словно, стояли за дверью, и когда Семен Петрович любезно ее распахнул, ввалились толпой, обрушившись на него неожиданно и вероломно.
   - Что скажешь?
   - А что сказать!
   - Думай, Лева, - заорал вдруг в ухо Хлопотов, - думай!
   - Какие мысли? - Семен Петрович с любопытством глянул на него, и тут же поднялся, чтобы выбросить потухший окурок.
   Это было спасение, потому что на столе лежал его нож!
   - Ну, так какие мысли? - повторил Силин и вновь опустился на табурет.
   - Нож, - глупо произнес Олави.
   - Я понимаю, что нож, мне важно твое мнение. Ты же финн?
   - Да, это финский нож, - клинок оказался у него в руке, прежде чем сообразил, что он делает. - Настоящий финский нож.
   - Олави, это я и без тебя знаю, - подсказал Семен Петрович, - как считаешь, наши могли сделать такой нож?
   Сталь блеснула холодным блеском, приветствуя своего хозяина. Клинок узнал его и, как всякий преданный товарищ, обрадовался встрече. И он тоже обрадовался, а еще понял, что верный друг никогда не подведет и сохранит в тайне данную однажды клятву на верность.
   - Отличный нож, - повторил Олави и улыбнулся. Но улыбнулся незаметно одними глазами, и клинок, словно почувствовав братство, еще раз блеснул.
   - Тебе не приходилось его видеть, может, случайно, у кого-либо?
   - Нет.
   - Конечно, - вздохнул Силин и забрал клинок, - я так на всякий случай.
  
   Смертин уже не шагал, а передвигался, плавно и легко, отчего вдруг почувствовал небывалую уверенность. Вот только окружающий его мир казался каким-то странным. Что в нем было странным, Смертин и пытался понять. Во-первых, все пространство увеличилось в размерах, стало объемным и громадным, теряя привычные очертания и границы. Во- вторых, совершенно неожиданно для себя он мог видеть все, что происходит не только перед ним, но и позади, при этом не поворачивая головы! Данное открытие приятно озадачило, однако к новым своим способностям привык быстро, почти без какой-либо тренировки. Еще его поразило умение передвигаться. Такой легкости и стремительности он за собой прежде не замечал. Более того, как только в голове возникало желание оказаться в новой точке, так моментально он в ней и оказывался! Невозможно, но мысль не опережала движения! Поразившись своим непонятно откуда появившимся способностям, Смертин вдруг ощутил какое-то странное, прежде неведанное желание. Даже не желание, а команду или приказ, выполнять которые стремительно бросился. Что-то замелькало вокруг, но это уже было неважно. Только одна мысль: успеть, успеть, успеть... Никакой усталости или отдышки, он замер на мгновение, превратившись в одно большое сладостное ожидание. И в следующую секунду поднял сначала одну, затем вторую, третью, четвертую... мохнатые, покрытые миллионами тончайших щетинок лапки, трогали воздух, проверяя бегущие по нему сигналы, и отбирали нужный. Мощная волна ударила коварно и вероломно, прежде чем он осознал, что произошло.
   Маленькая птичка билась о стекло, сбитая с толку непонятной преградой, выросшей у нее на пути. Мелькающие крылья то поднимали ее вверх, то опускали вниз, и только господин - случай мог придти к ней на помощь. А господин- случай вместе с мужчиной на кровати с интересом наблюдали за тщетными попытками бедняжки вырваться из плена, который, кстати, она сама себе и создала. Менее терпеливым оказался первый, так как все же он позволил или подсказал птахе найти путь к спасению.
   - Птица в окно, - Смертин потянулся и стремительно выскочил из-под одеяла, - к чему это?
   Он быстро собрался, проверил приведенный в порядок китель, для чего втянул носом ткань на рукаве и остался довольным: никаких следов или запаха, даже цвет не изменился. Сапоги также блестели, поджидая своего хозяина, как, впрочем, и папироска, первой поприветствовавшая его, пустив маленькую искорку.
   - Так, а где мой сосед? - прежде чем взгляд устремился вверх, смутные и далекие воспоминания скользнули на горизонте. Скользнули и пропали так, что он и не вспомнил, хотя напряженно пытался ухватить их за хвост. Пропали, как и его сосед. Никаких следов охотник-паучок не оставил, если не считать оборванные серебристые ниточки, что свисали с потолка.
   Семен Петрович уже сидел на своем законном месте и что-то выводил на бумаге, напряженно морща лоб.
   - Доброе утро, как отдохнули?
   - Доброе, - кивнул Смертин, - а как отдохнули вы?
   - Да какой тут отдых, приехал за полночь...
   - Переговорили с Кравчуком?
   - Да вот этим сейчас и занимаюсь, - тяжело вздохнул Семен Петрович, - по мне легче сто верст отмахать, чем тута пером тыкать.
   - Есть такие неудобства, - согласился проверяющий, - почту еще не привозили?
   - Почту?
   - Пакет должен быть, - подсказал Смертин, - на мое имя.
   - Если должен быть пакет, привезут обязательно, куда ему деться? Доставят в лучшем виде. Все бумаги и привозят сначала в партком, а потом и к нам, то есть дежурный туда и ходит, а иногда они сами приносят. А могу и я сходить.
   - Зачем вам? Пусть дежурный и сходит.
   Эйнар вернулся через десять минут, оба не успели и кваса выпить, а уже стоит, слова вспоминает, как лучше доклад произнести.
   - Есть чего? - облегчил ему задачу Смертин.
   - Пакет вам.
   Семен Петрович с удивлением вытаращил глаза. - Ну, разве не шельма?
   Пакет, как пакет, грязно - серая плотная бумага, залитая сургучом.
   - Не поленились, - Смертин с трудом отдирал многочисленные коричневые какашки, разбросанные в самых неожиданных местах .
   Семен Петрович никогда не знал, что означает слово "психолог", да и не только он один не знал в те далекие времена, однако к своему глубоком удивлению был наделен этими качествами, для приобретения которых требуется, как минимум, пять лет обучения, что, впрочем, не гарантирует конечного, положительного результата.
   - Вот тебе и птичка, - вдруг вымолвил Смертин и полез в карман. Пламя от колесика в миг набрало силу, однако, словно задумавшись, неохотно стало пожирать плотную бумагу.
   - Литерный, - скорее для себя, произнес Силин, наблюдая за тем, как исчезает в руках проверяющего пакет.
   - Литерный, - кивнул Смертин.
   - Вроде, успеваем?
   Щелкнула застежка планшетки, и появившийся на столе лист бумаги глянул на Семена Петровича аккуратным и уже знакомым почерком.
   - Читайте.
   Силин провел рукой, расправляя листок, и перевел свой взгляд на Смертина.
   - Читайте, читайте.
   ...Я, Серафима Мартыновна Евсюкова, уроженка... родилась ... из крестьян... проживаю ...добровольно сообщаю о том, что в ночь со среды на четверг...слышала разговор гражданина Митрохина Виктора Ивановича и Конюхова Матвея (отчества не знаю). Оба были возбуждены и ругались между собой. Еще я заметила, что указанные граждане были пьяные, поэтому и говорили громко. Митрохин даже смеялся и все время повторял: пустили им красного петуха. Конюхов, тот не смеялся, а требовал отдать ему деньги, на что гражданин Митрохин обещал в скором времени. Еще они требовали у меня самогон, а когда я им отказала по причине его отсутствия, грозились на меня донести, если я им не дам выпить... с моих слов записано верно. Число, подпись.
   - А теперь, - Смертин забрал прочитанный листок, - глянь сюда.
   ... Я, Конюхов Матвей Федорович, уроженец...родился... беспартийный... из мещан... работаю... желаю добровольно поставить в известность и сообщить о том, что в ночь со среды на четверг ( время точно не помню) ко мне пришел гражданин Митрохин Виктор Иванович. Был он возбужден и выпивши ( пахло от него). Он злобно сказал, что краснорожим вставили клизму, но вони будет еще больше. На мой вопрос, что случилось, ответил: пошли, выпьем, а там видно будет. Мы и выпили, сначала у меня, а потом отправились к нему. А когда шли, стало известно, что случился пожар на складах. Митрохин нисколько не удивился и заметил: чему еще там гореть? - Только дурак не знает, что гореть могут только склады...Я предложил ему туда сходить, на что мне было сказано: кому надо, вот пусть и идет, а кто там уже был, тому и не надо.
  Число, подпись.
   Семен Петрович отодвинул листок, и тот тут же исчез в чреве планшетки.
   - Вот так, - Смертин на сей раз посмотрел на Силина, - успеваем мы до прихода литерного.
   - Когда же он успел все это провернуть? - обожгла мысль, - пока я там с лесорубами лясы точил, да диверсанта ловил, которого, может, и не было вообще, с Кравчуком в картишки играл, он, бестия, все обстряпал! Меня отправил с глаз долой, чтобы под ногами, значит, не мешался. Ай да молодец!
   - Не успели бы мы, если на пару отправились, а так вечерком съездим, нанесем визитик товарищу Виктору Ивановичу. Он, поди, расслабился...
   Где-то далеко, за сотни и тысячи километров еще только загружали уголь в локомотив, проверяли паровую установку, обстукивали и осматривали, а, может, и меняли ржавые рессоры, весело покрикивая: а ну, навались! Давай еще! Пошла родная, мать твою и мою, елкин корень! Пошла! Вытирали пыль с поручней, выбивали длинные ковровые дорожки, ставили ящики с провизией и напитками, прощупывали, высохло ли постельное белье,... а призрак литерного уже стремительно летел впереди, скользил по земле, словно тень от облака, опережая на огромные расстояния и подавая знаки, которые, впрочем, были понятны только очень узкому кругу лиц.
   - А когда ждать? - у Семена Петровича возникли пока два вопроса.
   - В бумаге написано двадцать шестого.
   - Время еще есть, - с облегчением вздохнул Силин.
   - Есть, но совсем мало, - Смертин не сказал, да и просто не имел права сообщить, что от указанной в депеше даты прохода литерного следует отнять энную цифру, знал которую только он один.
   - Ну, что, давай, посмотрим, что у нас героический боец вспомнил?
   А вспомнил красноармеец Кравчук для того непродолжительного знакомства с любителем природы и походить по лесу, действительно, немало.
   - Хм, правы мы с тобой оказались во многом, кто у нас там проживает, чтобы с голубыми глазами и белесый?
   - Можно вопрос? - перебил его Силин. - Врет же бабка! Она дура безграмотная...
   - Не спеши, Семен Петрович, она говорила, я записывал, просто записывал, если слова поменял, так уж извини, главное факты.
   - Вы же сами заметили, слабоват Витька для этих дел...
   - Кроме бабки есть еще одни показания, как с ними быть? Ты не горячись, я все понимаю. Вот здесь, - Смертин вытащил вновь лист бумаги, - место пустое. Видишь? Аккурат твои инициалы и должность поместятся.
   - Да я не об этом. Нельзя же вот так, сходу,... за самогон свой она боится, дура!
   - Это не к спеху, с самогоном ты потом порядок наведешь. Самогон - не склады, ты все прекрасно и сам понимаешь. Согласен, возможна ошибка, никто и не возражает. Вопрос в другом: что мы с тобой все это время делали? - Искали, скажешь. Верно, и нашли. Этот Митрохин подозреваемый, а коли так, его следует срочно изолировать. Найдем другого - еще лучше. Знаешь, как говорят: лучше перебздеть, чем не добздеть!
   Посидит, подумает, может, еще чего вспомнит, а не вспомнит, - Смертин словно раздумывал, - в месяце же только одно число двадцать шесть.
   Семен Петрович промолчал, прекрасно понимая и проверяющего, ловко распорядившегося открывшимися обстоятельствами, и тупиковую ситуацию, в которой оба оказались. Может, впервые ему до конца открылся смысл прежде непонятного слова
  "неизбежность", когда и в самом деле, ты, как загнанный зверь, должен бежать только в одном направлении, не в праве что - либо изменить или исправить, и где за тебя все уже давно решили и определили.
  
   Странно, но подобное чувство испытывал и Олави после разговора со своим новым знакомым. Ему представлялось, что Силин проверял расставленные накануне силки, при чем в тех местах, где еще вчера было безопасно и свободно. Конечно, свою роль сыграла и природная невозмутимость северного характера, отсутствие каких-либо эмоций, да и встал опер, чтобы выбросить папироску, в самый неподходящий момент. Эта папироска и спасла парня, и никто не заметил, как предательски дрогнули глаза, а появившийся в них на секунду подлый и мерзкий страх тут же полетел обратно, кувыркаясь и матерясь, осознавая, что залез не туда. Страх исчез, но осталась его верная спутница - беспокойство, что пришло и поселилось надолго. Свою вахту это не менее отвратительное создание собиралось нести и днем и ночью, пожирая плоть и, что самое удивительное, не толстея ни на грамм!
   - Ну, что, - взволнованный Хлопотов, едва дождался, пока за пригорком не исчезнет темный силуэт машины, - спрашивали?
  - Спрашивали.
  - Знамо дело, спрашивали, чем интересовались?
  - Чтобы порядок был, про семью говорили, - объяснял Олави, занятый в мыслях совсем иным.
  - Одобрили?
  - Сказал, доверие мне оказали.
  - Вот это верно, - закивал Хлопотов, - доверие, его надо поддерживать.
  - Про это и разговор был.
  - А кроме доверия еще чем интересовались?
  - Нож показывали.
  - Меня тоже спрашивал, - совсем успокоился Хлопотов, - хороший нож, почти как у тебя, только поменьше будет. Зачем ему этот нож дался, как думаешь?
  - Я не думаю, меня спросили, я ответил.
  - Тоже верно, но я-то знаю, - заговорщески понизив голос, произнес начальник, - парень с заставы в лазарете валяется. Ему башку едва не проломили, сам рассказывал, он с диверсантом в схватку вступил и почти обезвредил. Смекаешь?
   - Какой диверсант?
   - Это не нашего ума дело.
   - А ты откуда знаешь? - удивился Олави, все еще боясь поверить в худшее.
   - Доверие может быть большим, а может еще больше, - довольный, как показалось самим собой, ответил Хлопотов.
   Конечно, Семен Петрович не был таким наивным, чтобы посвятить пусть даже и доверенное лицо в события, случившиеся совсем недавно. Но деревня, на то она и деревня, чтобы новости проникали из дома в дом уже в то время при помощи старого беспроводного принципа, что взял за основу очередной российский Кулибин под фамилией Попов при изобретении чудо-аппарат под названием радио.
   - Это все секретно, но я так разумею, что ищут все того же диверсанта, - не мог удержаться Хлопотов, не представляя, насколько близко к истине продвинулся в своих умозаключениях.
   - А диверсанта поймали?
   - Я думал, ты умней, - впервые повеселел начальник, - на кой, спрашивается, его искать, если его поймали!
   - Вот уж точно идиот, - обрадовался Олави и тоже улыбнулся.
   - Ладно, - Хлопотов стал серьезным, - приступай к работе, не мне за тебя тут вкалывать, - и он пошел привычной уверенной походкой, загребая своими клешнями, словно веслами.
   - И то верно, - согласился Олави и тоже пошел, но в другую сторону.
   Хлопотов исчез, а вот беспокойство - нет. Оно поглядывало, как парень справится с теми новостями, что без разрешения вторглись на его территорию. То, что Тойво продолжал приносить ему неприятности, когда прошло уже столько времени, смешивалось с другим чувством: все-таки ускользнул, вырвался, прежде чем лязгнула тугая пружина капкана. Если бы парень попался, с ним сейчас так не беседовали. А почему именно с ним? Разве мало мужиков проживает в разбросанных вдоль границы деревнях и хуторах? И у каждого есть нож. Нож! Кто видел этот нож до того, как он приобрел своего нового хозяина? Хлопотов видел, но не тот, а другой. Кто еще? - Анна.
  Сказать Анне? А зачем? Олави не охотник, и даже не лесной человек, а нож у него теперь охотника! Нет, сказать нужно. Скажи, обязательно, скажи, - подсказывало беспокойство, уже предвкушая, как заползет в еще одну жертву, как захрустит, словно сладкую корочку, пожирая своего извечного врага - душевное спокойствие.
   Олави механически продолжал работать: что-то говорил людям, делал какие-то записи, переходил с одного места на другое, но постоянно чувствовал, как на боку, обжигая, висел в ножнах двоюродный брат уже чужого и навсегда потерянного товарища, преданно прослужившего многие годы и совсем неожиданно превратившегося в опасного и коварного врага.
   - Нож на то и нож, чтобы его всегда уважали, а дарить его не следует никогда и никому, если он и в самом деле настоящий.
   Время. Оно может тянуться бесконечно долго, растягиваясь в одну сплошную невыразительную монотонность, сонно и равнодушно окутывая своим покрывалом землю. Либо, наоборот, стремительно летит без оглядки вперед, посмеиваясь над тем, как крутятся стрелки часов, задыхаясь и спотыкаясь в погоне, которую не суждено выиграть.
   Время. Оно милосердно для молодых и беспощадно к старикам, не прощает или мстит за то легкомыслие, с которым с ним обращались. Судит и наказывает, воздает благодарностью и открывает истину. Порой, словно играя, возвращается в прошлое, но никогда не открывает свой страшный секрет, над которым бьются, ломая головы, уже не одно тысячелетие люди. То, что начинается у горизонта вместе с первыми лучами восходящего солнца, даруя всем без исключения - новый день.
   Время. Именно его стало неожиданно мало. Еще вчера, казалось, что хватит на всех, но уже сегодня - поздно, опоздали, не успели...
   Уже подписаны бумаги, проведены совещания, выданы предписания, и совсем скоро провернутся колеса, пискнет хриплый гудок, и в небо вырвется сначала сизый дымок, а затем и облако удушливой темной грязи. Проснувшийся в топке ярко красный дьявол от потуги окрасится в светло-белое огниво и лязгнет металлическими сцепками вагонов, а те, как паралитик, забьются мелкой дрожью, судорожно передавая конвульсии друг другу.
   Смертин уже видел, как литерный, нехотя набирая ход, начинал постукивать на стыках бесконечных чугунных шпал, разрезающих и девственные леса, и мрачные болота. Видел пока только в своем воображении и поэтому знал, что время не ждет.
   - Готов? - Сашка, как молодой пес, чувствуя охоту, выглядел взволнованным и поэтому суетился больше, чем обычно.
   Они уже два часа сидели и ждали неизвестно чего. Так, по крайней мере, казалось Сашке. Семен Петрович, напротив, догадывался об истинной причине задержки, но с советами не лез, поглядывая незаметно на проверяющего, а тот в свою очередь поглядывал в окно.
   - Ночи у нас светлые, - наконец, не выдержал Силин, в очередной раз скручивая самокрутку, - темней не будет.
   - Еще полчасика подождем для верности, - подсказал Смертин, внутренне чертыхаясь от проницательности этого деревенского опера.
   - Соседей все равно разбудим.
   - Ладно, поехали, - и первым шагнул в светлую ночь.
   - Наган возьми, - вдруг вспомнил Семен Петрович, обращаясь к водителю, - так на всякий случай.
   - Тута он у меня.
   - Ну, и хорошо, - вздохнул Силин, - тогда поехали.
   - А к кому?
   - Разве не сказал? - удивился Семен Петрович, подходя к машине.
   - Нет.
   - К Витьке Митрохину.
   - Значит, все-таки Витька? - на этот раз удивился водитель.
   - А хрен его знает!
   Смертин уже сидел в авто и молчаливо дожидался коллег.
   - Только к самому дому не подъезжай, а встань так, чтобы не было слышно движка.
   - Не получится, - возразил Сашка, - в ночи слышно за версту. За версту что ли встать?
   - Тебе нарисовали, где встать, вот и действуй! - все еще спокойно, но не с некоторой досадой в голосе объяснил проверяющий.
   - А, может, мне тоже с вами, так, на всякий пожарный?
   - Все уже обсудили, - напомнил Семен Петрович, - не суетись, сами справимся.
   Город спал или делал вид, что спит, но тишина стояла поразительная. Даже псы, и те неожиданно замолкли, не нарушая безмолвия.
  - А что так светло?
  - Природе не прикажешь, - вдруг вырвалось у Силина помимо его воли.
   Смертин не ответил, наблюдая за пустынными улицами, которые неожиданно стали шире и длинней. Машина тарахтела, вроде, громче обычного, оставляя частичку себя в каждом переулке, что встречался у нее на пути. А вот и запоздалый прохожий. Какая - то женщина в темном платке проплыла мимо, и, несмотря на свет, Смертину не удалось разглядеть ее лица. Странно, женщина точно оглянулась, повернула голову. Он это видел, а вот лица не заметил! А затем еще одна мысль: кажется, встречал ее прежде, но вот где?
   - Приехали, - авто вздрагивало нервной дрожью, что впрочем, не передалось ее пассажирам.
   - Ну, с богом, - едва не сказал Смертин и первым вылез из машины.
   Виктор Иванович на удивление не стал скандалить, кричать и вести себя вызывающе, то есть возражать. После вечерней прохлады Семен Петрович едва не задохнулся от смрада и вони, что хозяйничали в маленькой комнатушке. В темноте не было видно, но Силин чувствовал, что Смертин также страдает от удушья, потому что постоянно вытирал лоб рукой. Виктор Иванович ничего не спросил, чем еще больше озадачил, молча натянул штаны, достал из коробки документы и передал их Семену Петровичу.
   - Дверь только закройте, разворуют все, - попросил он.
   Что воровать - никто из мужчин не понял, однако оба терпеливо дождались, когда повернется ключ.
   - Куда?
   Прежде чем Смертин ответил, куда именно следует идти, он взбрыкнул ногами и полетел сначала в какие-то кусты, а затем и под откос, небольшого, но, как впоследствии почувствовал, выразительного оврага. Что дальше прокричал Смертин он и сам не помнил. Вероятно, самое короткое из имеющихся у него в словарном запасе ругательств.
  Семен Петрович тоже услышал, как трещат ветки, и тоже бросился вниз, а нужно было прямо, так как в этом направлении ломанулся злодей.
   - Ты живой? - дыхнув на опера табаком, поинтересовался Силин.
   - Урою! Как гниду растопчу! - Смертин ползал по траве и что-то, вероятно, искал, - где он сволочь?
   - Побег, - подсказал Семен Петрович, впервые за несколько лет не поняв собеседника.
   - Наган где? - по-детски взвизгнул Смертин, продолжая ползать на карачках.
   Семен Петрович догадался, что они теряют время, драгоценное, заметим, время, однако не торопился впадать в истерику.
   - Нашел?
   - Как фраера, гаденыш! - повторял Смертин, едва не плача.
   - Ладно, я побегу, а то не найдем, - и припустил легкой рысью, оставив коллегу изучать растительный покров коварного оврага.
   Бежать можно было прямо и направо. Но, как известно, бег занятие противное, и об этом Семен Петрович догадался уже через пятьдесят метров. Если бы он знал, что пройдет совсем немного времени и наиболее продвинутая часть населения планеты перейдет на бег, он без всяких колебаний поверил в рассказ Сашки о скором полете на Луну. Кроме того, Зина у него оказалась очень предусмотрительной супругой и прошила предательское место не только в две нитки, но и сделала чуть ниже контрольный шов, что не сказывалось при обычном перемещении, но значительно ограничивало движение при перемещении активном. Поэтому у Семена Петровича имелись все основания перейти на быстрый шаг, очень схожий с иной разновидностью оздоровительной формы, также придуманной позднее и получившей название трусца.
   - Еще бы полчаса подождали, совсем стемнело, - обругал коллегу Силин, определяя вероятный маршрут беглеца и тяжело дыша.
   Однако вокруг все выглядело тихо и безмятежно. Темные окна домов совсем без интереса поглядывали на одинокую фигуру, застывшую в раздумье, а раздавшийся вскоре за спиной топот энтузиазма не придал.
   - Ну? - на Смертина было невозможно смотреть, да Семен Петрович и не смотрел на него, а вслушивался в тишину.
   - Убег, шельма!
   - Куда убег?
   - Может, прямо, а может, направо, - подсказал Силин, предлагая на выбор возможные направления.
   - Почему не стрелял?
   Только сейчас Семен Петрович сообразил, что так и не вытащил свой наган, отчего вдруг немного смутился.
   - Зато ты свой достал, - подумал он, - а в кого стрелять? Не в кого стрелять, - привел достаточно убедительный аргумент.- А потом кругом же дома...
   - Обосрались мы с тобой, - Смертин злобно сплюнул, - давай Сашку зови, поглядим вокруг.
   Глядели часа полтора, обошли все дома, заглянули в подъезды, проверили пару сараев, и, естественно, никого и ничего не обнаружили.
   - Да, молодец, этот Виктор Иванович, - размышлял Семен Петрович еще спустя тридцать минут, сидя на своем привычном месте, - ошибся, и не только я один.
   - Значит, все-таки Витька, - нарушил тишину Сашка, - кто бы мог подумать!
   - Как тут не вспомнишь красноармейца Кравчука, - продолжал разговор с самим собой Силин, - тоже молодой, здоровый. У того берданка, у этого наган, а вон нет, ушел, как в воду канул! Лопухнулись? А может, на все божья воля?
   - Найдем, - тоже про себя думал Смертин, - расшибусь, но найду! А этот пень старый, нет, чтобы подстраховать. Одно слово - деревня...
   Смертин испытывал противоречивые чувства, что вполне было объяснимо. Его даже не ударили, а толкнули, и этого хватило, чтобы улететь в овраг, выронить оружие и... разодрать себе ухо. Сейчас это ухо в большей степени и не позволяло пережить позор, так как по- другому случившееся с ним и назвать было нельзя. А в чем тогда противоречие? Совсем непонятно, почему Семен Петрович не бросился вслед, а спустился вниз, потеряв те самые минуты, что позволили ускользнуть беглецу. Он сам непременно поступил бы иначе, а, может, и стрельнул, пусть не на поражение, но все равно, стрельнул. А так... ухо болело, но перевязывать его Смертин не собирался, не желая выглядеть убогим и смешным.
   - У него родня здесь есть?
   - Здесь - нет, - Семен Петрович сидел за столом и резал на небольшие полоски бинт. Возможно, из экономии, а может, просто так, чтобы найти себе хоть какое-то занятие.
  - Знакомые, друзья?
  - Конюхов у него близкий приятель.
   - Сволочь, - то ли о собутыльнике, то ли о самом Викторе Ивановиче заметил Смертин.
  - Я Эйнара послал к нему на всякий случай.
  - Не пойму, - честно признался Смертин, - чего ему вдруг бежать?
  - Как чего? Поджигатель он, - подсказал Семен Петрович.
   - Получается, и в правду поджигатель. И сказать ему толком не сказали, - вспоминал проверяющий, - глаза вытаращил, портки натянул. Он же дурак, даже не понял, за что мы его взяли, то есть собирались взять.
   Окровавленный бинт полетел в корзину, и Смертин приложил к ране свежий тампон.
  - Пьяный он был.
  - Что?
  - Я говорю, пьяный он был, - повторил Силин и глянул на коллегу.
   Действительно, только сейчас Смертин понял, что означал тот тяжелый смрад, заполнивший маленькую комнатушку, заставляя сердце учащенно биться, а лоб покрываться капельками пота.
  - Пьяный убег? - все еще боясь поверить в слова Силина, колебался Смертин.
  - Так время упустили, а он и убег. Вы не переживайте, сам придет, проспится и придет. Может, того, и мы спать пойдем?
  - А Эйнара зачем посылали?
  - Передать, чтобы больше дров не наломал.
   Кровь уже почти не шла, но ухо продолжало беспокоить.
  - Спирт есть?
  - Водка, то есть самогон, - Семен Петрович поднялся из-за стола, - рану лучше не трогать, подсохла уже.
  - Да ну ее, - и Смертин выругался, - выпить, а потом и спать пойдем.
   Семен Петрович оказался прав: и в отношении уха, которое перестало кровоточить, и в отношении Митрохина. Тот "сдался" уже утром. Дрожа больше от тяжелого похмелья, нежели от возможных последствий своего легкомысленного поступка, Виктор Иванович все же понял, что по пустякам ночью граждан не беспокоят. Смертин на удивление держался спокойно: достал лист бумаги, карандаш, а на просьбу налить в крынку водички, молчаливо кивнул головой и вышел. Так как дух в подвале уже через десять минут приобрел такой ядреный сивушный аромат, что выдержать его не было никаких сил.
   - Что же, дурья голова, сопротивление оказываешь? - спросил его Силин, едва закрылась дверь.
  - Какое сопротивление?
  - Видел ухо? - подсказал Семен Петрович.
   Виктор Иванович тупо уставился на чистый лист бумаги и промолчал.
  - А скажи мне, как ты так ловко ухитрился сбежать?
  - Я и не бежал.
  - Как не бежал?
  - Да так, рванул, а через пару метров и сам споткнулся.
  - Подожди, - соображал Силин, - выходит, ты рядом валялся?
  - Совсем рядом, даже слышал, как вы наган искали.
  - Дела! - Семен Петрович понял, как вовремя вышел Смертин.
  - А потом где прятался?
  - Не прятался я вообще, домой пошел и спать лег.
  - Дела!
  - Вот что, - Семен Петрович не знал, с чего начать, - ты хоть соображаешь маленько?
  - Чего?
  - В очень нехорошую историю ты попал, совсем плохую,... посадить тебя могут, если повезет, а если не повезет,... смекаешь?
  - А я чего?
  - Будешь так отвечать - точно посадят, бумага тут и карандаш, - не понятно, зачем объяснил Семен Петрович. - Напишешь подробно: где был, с кем был, или... что пил в ту ночь, когда склады запалили. Думай основательно, думай, а я потом зайду, невозможно дышать же!
  
   Маленький и шустрый мужичок взял лопату и отмерил только ему одному понятное расстояние. Затем почесал в затылке, возможно, активизируя мыслительные процессы, и отмерил вновь, но уже ногами, несколько увеличив обычную длину шага.
  Следующим этапом снял свой картуз и поплевал на руки. Он всегда плевал, когда начинал новое дело, вернее, работу, ставшую привычным для него занятием вот уже на протяжении многих лет. Мужичок, хотя и был в возрасте, правда, и сам не знал, в каком точно: то ли шестьдесят три, то ли шестьдесят четыре, а, может, и того больше, но выглядел неплохо. Плевал он не только на руки, но и мысленно: ему было абсолютно безразлично, как он выглядел, главное: как себя чувствовать. А чувствовал прекрасно, и тому в подтверждение на изъеденном временем лице красовался румянец. Самый настоящий, который обычно исчезает или находит себе нового, более перспективного хозяина уже после двадцати лет. Мужичок не ковырял лопатой, а копал самым настоящим образом: то есть вгрызался в почву, откидывая комья земли, что росла тут же рядом темной горкой.
  - А еще скажи, - бубнил он себе под нос, - пусть не печалится...
   Земля оказалась податливой и не сопротивлялась, от чего настроение у землекопа стало слегка приподнятым, а весь процесс выглядел совсем не утомительным и однообразным.
   - И кто сердцу мил, пусть обвенчается...
   Какая-то лесная птаха, вероятно, оценив музыкальные достоинства исполнителя, с интересом опустилась рядом и через некоторое время решила составить ему компанию, то есть подхватила мотив, но в другой тональности.
   - Нет, не так, - возразил мужичок, - или ты давай или я. Вместе у нас что-то не шибко получается.
   Птаха замолчала, однако ненадолго, демонстрируя совсем даже неплохие вокальные способности.
   - Вот и я говорю об этом же, - продолжил, но уже в прозе землекоп, - спрашивается, к чему вся эта суета? Бегают туда- сюда, скорей давай, а зачем? Куда спешить? Вот, к примеру, швея. Упражняйся в шитье и руку набьешь, будешь шить, вязать. Если в другом каком деле, и тоже получится. И сам заметишь, и люди заметят, похвалят, одобрят. Но прекрати шить или еще чего - будешь дурно шить. Так и с мозгами, им постоянно работать следует, как тебе петь.
   Птаха вдруг смолкла, вероятно, прислушалась к странному монологу.
   - Семен моложе меня, знаешь, на сколько будет? Вот и я не знаю, но моложе, а что видел в жизни? Мне не сказывал, но я-то знаю: ничего не видел. Тогда вновь встает вопрос: а по что жил? Вот и я тоже думаю. Одни страдания, скорбь да болезни. Не жизнь, а сплошная война. Пожрать - война, работа - война, любовь - и все равно война. А кто эту войну супротив нас ведет каждый день, каждый час? Непонятно. Лучше стало, говорят, а что лучше? Как драли три шкуры, так и дерут. Ты еще здесь?
   Птаха и не думала покидать насиженное место, а компания этого странного человечка ей очень даже нравилась, а как еще объяснить ту заинтересованность, с которой она вслушивалась в непонятные слова. А может, мы ошибались, и все сказанное ей было не только понятно, но и близко?
   Землекоп тем временем спрыгнул в образовавшуюся яму и продолжил как свое занятие, так и монолог.
   - Отец Серафим еще постарше меня будет, а тоже ничего, хотя сник весь, сам с собой говорит. Придешь - говорит, уйдешь - опять говорит. Чудно! Глянь и показывает мне на горшок. А что, я горшка не видел? Смотрю, чтобы не обидеть. А он мне объясняет: когда посадишь растение в большой горшок - оно сильно в корень идет, дает много разветвлений, а дерево худо растет верхом, да и листочки хлипкие. А когда посажено в малый горшок, тогда и корень бывает малый, а растение быстро возрастает и цветы дает.
  Ну и что, отвечаю. Да так и человек - если он и есть человек, если живет в просторе и довольствии, растет во чрево свое, а не возрастает духом выспрь, не приносит плодов и добрых дел, а вот в бедности, напастях, труде великом и скорбях, тогда и духом возрастает, и плоды добродетели приносит. Почему, спрашиваю? - Так животная его сторона подавляется. Разве не чудно? Что же это получает! А получается полная и окончательная ерунда. Чтобы подняться, нужно упасть, а кто желает, чтобы тебя лягали?
  Вот я ему так и сказал: горшок, конечно, мудро, но жрать же хочется. Каждый день, особенно с утра. Обиделся на меня: и ты дьяволу продался! Когда последний раз молился, супостат? А какая молитва, когда в брюхе черти на перегонки бегают! Спорить не стал, а спросил: почему тогда меня все никак забрать не желают? А! Это тебе и наказание, говорит. А Семен, получается, что? Благодать божья? Два на полтора? Из праха пришли, в прах и обратимся...
   Мужичок еще что-то продолжал сам себе доказывать, с кем-то спорить, однако его речь становилась все тише и тише, а сам он углублялся в землю все глубже и глубже.
  Вероятно, по этой причине лесная птаха, еще раз глянув на комья земли, вылетающие из темной дыры, чирикнула на прощание и взмыла в небо. Все-таки времени, несмотря на интересный монолог, было потеряно немало, а предстояло выполнить еще множество важных и ответственных дел. А Семена и на самом деле не стало, осталась только жена с фамилией Власюк, что совсем не гарантировало сохранить ее в памяти последующих поколений, потому что и самого этого поколения у него в семье не было.
   - Помер, - подтвердил Сашка, сообщив последнюю новость, - уже домой отвезли и гроб заказали.
   Смертин даже не знал, как воспринять это сообщение. Кроме обвязанной бинтами куклы в лазарете он ничего и не видел, и поэтому у него в душе ничто не проснулось, да и просыпаться, если откровенно говорить, было нечему. Скорее досада, что так и не смогли поговорить, задать пару вопросов, зацепочку какую отыскать, ниточку распутать.
   - Надо съездить, - поднялся Семен Петрович. И не было в этом движение ни тени сомнения или колебания, а твердая уверенность, не оставляющая никаких поводов для вопросов.
   - Вы его знали?
   Однако Силин уже вышел, не удостоив коллегу ни ответом, ни какими-либо объяснениями, более того, даже не предложив присоединиться к нему.
   Ну и что? Все умирают, сегодня один, завтра другой, а потом подойдет черед, и... умрешь ты. Тот, один, возможно, не будет карабкаться из-за всех сил, пытаясь ухватиться за край, глянет на окружающих только одному ему понятным взором, возможно, познав истину и пролистав в сознании прожитые страницы. А другой будет висеть на этом краю, судорожно дрыгая ногами, и просить того, кто ему никогда не был нужен, хотя все время стоял рядом, терпеливо дожидаясь и милостиво прощая полное равнодушие и высокомерие.
   Семен Петрович, конечно, думал, но совершенно о другом. Почти чужой человек своей кончиной неожиданно причинил ему сильное страдание. И сейчас Силин пытался разобраться, найти причину этой боли, что засела в нем при первых брошенных Сашкой словах.
   - Не подвел, бросился в огонь? Ну и что, все равно все сгорело. Зачем вообще он бросился? Что спасал? - Бочки, ящики, рулоны с мануфактурой, все, что называется сейчас расплывчатым словом "народное имущество"? Да плевать на это имущество с высокой колокольни, пусть даже оно народное! Он кто, этот Семен Власюк? - Брат, сват, кореш? - Нет. А почему так больно в груди? Отчего свело скулы, и колом в горле застряло слово?
   Семен Петрович впервые не мог понять самого себя, ответить на вопрос, который сам и задал. Нет, не он задавал его, а вопрос возник самостоятельно, не спрашивая ни разрешения, ни согласия.
  
   Смерть - безусловна, Она, и не только потому, что является в женском облике либо пожилой и страшной старухи, или симпатичной дамы в белом. Смерть любит духи!
  Вот только пристрастие у нее всегда одно и тоже, и в своем выборе уже на протяжении многих тысяч лет она отдает предпочтение одному и тому же запаху.
   Силин почувствовал его сразу. Этот запах не перепутаешь никогда, хотя и пытаются его заглушить сначала ладаном коптилки, а затем и свежими еловыми ветками.
  Запах встретил опера еще при подъезде, выскочил первым, указывая направление движения.
   Фуражку долой, - подсказал запах, и Семен Петрович, безропотно выполнив приказ, шагнул в дом.
   Семен Власюк приветствовал его ироничной улыбкой, обнажив совсем неплохие зубы, которые, впрочем, теперь ему были не нужны. Какая-то старушка тут же сунула Семену Петровичу огарок кривой свечки и объяснила: еще не готов.
   - Кто не готов?
   - Семен еще не готов, - повторила она, - но к отпеванию поспеем.
   Силин еще раз глянул на покойника, отмечая, что у того почти не осталось волос, хотя при жизни шевелюра имелась неплохая.
   - Гроб заказали?
   - Скоро привезут, обещали к вечеру, - подсказала старушка, и Силин понял, что имелось в виду под фразой "не готов". Покойник должен лежать в гробу, а не на лавке, - сообразил он. Как сразу не догадался! Кисти рук у Власюка были связаны веревкой и находились в строго положенном месте на груди, а вот голые ступни аккуратно разошлись по сторонам.
  - А сапоги? - вдруг вырвалось у Силина.
  - Какие сапоги?
  - Так это, - и он указал рукой на ноги покойника.
   - Не волнуйтесь, - вновь подсказала старушка, - я же говорю, не готов еще. Только помыли, одели...
   - А сапоги?
  - Сначала в гроб положим, а там и прикроем, не в первый раз, - уже не так
  миролюбиво объяснила женщина, - вы ему кем приходитесь?
   Силин хотел тоже ответить подобающим образом, а потом, что за вопрос дурацкий? Разве не видно, что при исполнении, но промолчал, вернее, переборол в себе искорки недовольства.
   - Товарищ, вроде как.
   - А тогда обязательно приходите и на отпевание и на вынос.
   - Супруга их, - Семен Петрович кивнул на покойника, - не подскажете, где?
   - Как не подскажем, обязательно подскажем и покажем, ступай за мной мил человек.
   - А вы кто будете?
   - Мы - никто, соседи мы, тут рядом и живем.
   Силин вдруг понял, что кроме гроба еще чего-то не хватает. Вот только не
  понял, что именно. Еще раз обвел помещение взглядом: чего же не хватает?
   Жену Власюка узнал сразу, хотя она и выглядела точной копией другой женщины, сидящей вместе с ней, о чем-то тихо говоря.
   - Лиза, к тебе.
   Вдову звали Лизой. Семен Петрович помнил об этом, как и том, что надо что-то сказать, вроде, поддержать, может, даже и обнять. Однако ничего этого делать не стал, а полез вдруг в карман.
   - Вот, тут.
   Лиза изучала его лицо внимательно и, как показалось Семену Петровичу, слишком долго. А он так и стоял, протянув деньги, которые застыли в воздухе.
   - Я вас помню, вы к Семену в лазарет приезжали, с вами еще один военный был, молоденький такой...
   - Простите, вот зашел поклониться, - и почувствовал боль в руке. Пламя словно боролось за свое существование и подыскивало, куда бы перекинуться, чтобы пожить еще немного: пусть секунду, две, а если повезет, и три...
   - Я вас помню, вы к Семену в лазарет приезжали, с вами еще один военный был, молоденький такой...
   И тут неожиданно Семен Петрович осознал, чего не хватало для полной картины, сопутствующей похоронам. Не хватало женских слез! Их не было!
   Лиза продолжала что-то говорить и, наконец, взяла протянутые деньги, с которых, сузив глаза, смотрел куда-то влево знакомый лысый силуэт. Что он там обещал? Фабрики - рабочим, землю - крестьянам? Выходит, слово сдержал. Еще обещал всех в социализм завести, вот только сам, бедолага, не успел вскочить на подножку. Подножка,... литерный.
   - Семен же такой ответственный был всегда, если слово дал, обязательно выполнит. Пока лежал в забытьи, все команды давал, как пожар лучше тушить. Откроет глаза и кричит: землю кидай, землю! Кто же так делает? Вот так надо! - и она вновь продолжала рассказывать, а он продолжал думать над тем вопросом, что возник самим собой у него в голове.
   - Спасибо, - и Семен Петрович двинулся в обратный путь: прошел мимо покойника, продолжающего веселиться неизвестно чему, затем через сени, где больно ударился головой о косяк и едва не выругался.
   - Ну, что? - Сашка сидел на подножке машины и тут же поднялся.
   - Как что? Мертвый, как и положено.
   - Значит, все- таки умер? - Умер, царство ему небесное, - говорили знакомые. Кто умер? - Да сторож, Семка. Какой Семка? - "Значит так". А! Как же, знаю, - отвечали совсем незнакомые люди, - на Пролетарской жил. - Какой Пролетарской? На улице Мирового интернационала, где хлебный магазин! - Точно, там его и видел. Хороший мужик был, непьющий, и детей много оставил? - Баба осталась у него. - Одна? - А сколько может быть баб, он же православный. - А похороны когда, надо бы сходить, поглядеть.
   И приходили люди, одни и вправду поглядеть, а другие проститься, рядом постоять, вздохнуть, может, задуматься и себя представить, а Семен Власюк, тем временем наблюдал сверху за процессией, отмечая, что и сам неплохо выглядит, вот только скалится непотребно, в чем вины его никакой нет. Как душа отлетела, вырвавшись из телесного плена, сопровождаемая последним, тяжелым выдохом, так и осталась челюсть в крайнем нижнем положении, обнажив крепкие, ровные зубы. А уж, если до конца быть объективным, значился в этой улыбке покойника какой- то глубокий и таинственный смысл. Почувствовав свободу, предоставленную Семену совсем на непродолжительное время: всего на девять дней, он мог посетить любого, но только в ночные часы и сказать мог! Но только пару фраз. Именно всего два слова и произнес Власюк, забравшись светлой карельской ночью в незнакомый дом, наблюдая за тем, как два еще не старых тела, отбросив одеяла, так же освободили из невидимых оков свои души, взметнувшись ввысь на короткие мгновения. Каждую ночь миллионы крохотных созданий отправляются в полет, короткий и стремительный, где можно встретить кого угодно и услышать новости как из прошлого, так из будущего. Однако всегда и везде существует порядок, строго регламентирующий полеты, и тех, кто отправился только на несколько минут и обязан вернуться обратно, и тех, кто только готовится, чтобы начать длительный и самый продолжительный перелет во времени, пространстве и сознании.
  
   Семен Петрович ошалело открыл глаза, и ничего странного в этом не было. Глаза приходилось открывать каждое утро на протяжении тридцати с небольшим лет. Однако сегодня ему привиделась совсем невозможная картина, что заставило зрачки расшириться до таких размеров, что, если бы в этот момент рядом находилась Зина, то определенно ее хватил бы сам Кондратий. Ну, может, и не хватил, но шанс стать заикой был вполне вероятным.
   - Твою мать, - именно таким приветствием вместо обычного "доброе утро" начал новый день Силин, продолжая анализировать поступившую информацию.
   То, что человек наделен не поддающимися осмыслению и объяснению способностями, знают все. И каждый относится к данному факту по-разному: в силу своих не только умственных возможностей, но и нравственных, добавим, религиозных убеждений, если таковые имеются. Семен Петрович, к примеру, как вы могли заметить, обладал природной смекалкой, которая приобрела неожиданно для него самого несколько иную форму. Умение анализировать, хотя данное слово в те далекие времена не было не только популярным, но могло быть воспринято как ругательство, или даже оскорбление. Тем не менее, именно так и обстояло дело.
   - Твою мать, - повторил совсем не для эмоциональной окраски или экспрессии товарищ Силин и опустил ноги на пол. Накануне он долго не мог заснуть и тихо лежал, обдумывая события прошедших дней. Но как это часто случается, мысли унеслись совершенно в ином направлении.
  - Не спишь? - вдруг спросила Зина.
  - Не сплю.
  - И я не сплю, а о чем думаешь?
  - Да так, - Семен Петрович не желал признаться, что, возможно, за долгие годы его впервые посетили сомнения.
   - А я, Сема, думаю, кто из нас первый умрет.
   - Сплюнь ты, - рассердился супруг и обнял жену, почувствовав знакомый и родной запах.
   - Плюй - не плюй, все равно придется помирать, - логично продолжала рассуждать Зина. - Я вот заметила, чем старше становишься, тем быстрей летит время. Раньше ждешь лета, а как пришло, так нет ему конца и края, а теперь не успеешь оглянуться - и белые мухи летят.
   - У нас пацаненок еще, забыла? Выбрось эти глупые мысли из головы! А умереть лучше первому мне.
   - Это еще почему?
   - Как почему? Такая уж бабья доля, да и ты здесь больше нужна.
   - Я икону на старое место поставила, - вдруг сообщила Зина.
   - Она мне и прежде не мешала, так от греха подальше, - подсказал Семен Петрович, - сейчас вообще не знаешь, чего от людей ждать. Страшное время, скажу тебе, приходит, иногда думаешь, лучше бы и не было семьи.
  - Ты чего мелешь-то?
  - Да легче за самого себя ответить,...вроде, да, лучше стало, песни поют и в трубы играют, а внутри та же злоба, ненависть и страх. И пойти некуда, и сказать некому, потому что боишься. А страх-то гложет тебя, точит каждый день, эх,... - он понял, что болтнул лишнее, поддавшись нахлынувшим чувствам, - давай спать. - А кому помирать первому завтра обсудим на трезвую голову.
   О состоявшемся разговоре Семен Петрович прекрасно помнил, также как и о том, что последовало дальше. Но больно уж нелепым и невероятным казалась поступившая в его сознание информация. Прежде с ним такого не случалось никогда, чтобы начать новый день с попытки объяснить приснившийся сон. Сон, в котором реально существующие факты из прошлой жизни переплелись с событиями грядущими. Он словно стал посторонним свидетелем собственной жизни, наблюдая за чередой странных и пугающих событий. Бред какой-то!
  
   - А какой он все-таки? - настаивала Тамара, шагая медленнее обычного и прикидывая в уме, как еще сделать прогулку более продолжительной и какой выбрать маршрут, чтобы растянуть время.
   - Какой? Простой, доступный, - Смертин пытался найти верные слова, - и, кроме того, сам из народа. А когда пережил все: и горе и нужду, ты обязательно сделаешь так, чтобы избавить от несчастий других.
   - А враги откуда берутся?
   - Да как вы не понимаете! У любого благородного дела всегда найдутся недоброжелатели, и чем величественней задача, тем больше врагов!
   - Так враги из своего же народа?
   - Они не могут простить, - собирался с мыслями Смертин, не ожидая встретить в лице, как ему показалось вначале, легкомысленной девушки, пытливого собеседника.
   - Простить что?
   - Да что угодно...
   - Его же все любят, - напомнила Тамара.
   - И любят и уважают, - согласился Смертин.
   - А если любят, зачем искать среди них врагов?
   - Они делают вид, притворяются, а на самом деле ждут возможности, чтобы нанести коварный и предательский удар в самый неожиданный момент.
   - Человек не может любить и в то же время притворяться, - возразила девушка, - так не бывает!
   - Вы меня не понимаете...
   - Все я прекрасно понимаю: нельзя заставить любить насильно, это уже не любовь, а лицемерие. Грех это. Страшный грех, за который придется когда-нибудь ответить.
   - Тома, какой грех, вы о чем? Неужели и вы, молодая свободная девушка верите в эту ересь? Нет там никого! Нет!
   Вокруг и в правду не было ни души: безмятежно спокойно и тихо. Но это казалось только на первый взгляд, потому что все спали! Заснули: кто-то, погрузившись в крепкий и глубокий сон, отгородил себя на время высоким забором, спрятавшись от суровой действительности, кто-то только пытался возвести этот забор, через который постоянно заглядывали все, кому не лень, от мерзкого страха с его извечной спутницей беспокойством, до лучших подруг и советников - злобы, зависти и ненависти.
   - Нет! - повторил Смертин, - могу повторить тысячу раз, и никто мне не докажет обратное. Что он мне дал? Что он дал миллионам наших людей? В каждой деревне по церквушке было! В каждой! Мать деньги в приход отнесла, вместо того, чтобы картошки купить. А он... ему этого мало, он и мать забрал, и сестру забрал. Поэтому у меня с ним свой разговор будет, особый. Да что-то не видно его. Кто из меня человека сделал? Он что ли? - Партия из меня человека сделала. Партия мой бог! И любой, кто посягнет на нее, будет дело иметь со мной. И нас таких много: из дерьма и грязи без всяких там поклонов и постов. Вот она, жизнь, оглянитесь кругом, зачем еще что-то искать? Какие небеса? Какая божья матерь? Что за чудо-юдо о трех головах!
   - Грех так о святой троице говорить, - вмешалась Тамара.
   - Опять грех! Да забудьте это слово, есть добро и есть зло, есть черное и есть белое. Сами построим храмы, для себя построим, а не для него. Пускай немного поскитается, табачку нюхнет, ежели кто подаст.
   - Зачем вы так? Гнев в вас великий.
   - Это не гнев, Тамара, это правда. Правда, она всегда болезненная, потому, что она,... - Смертин искал нужное слово, - не любит ее никто, сирота она, такая же, как я, - неожиданно вырвалось у него - Все мы были сиротами, и он этого хотел всегда.
  Хотел, чтобы постоянно просили: накорми, обуй, защити, сохрани. Все, баста! Сами справимся.
   - Вы не правы, это и есть грех: озлобить человека против человека, возбудить презрение к нему и держать всех во вражде и к ближнему и к самому господу. Злоба и обида в вас говорят. Без веры невозможно, как же без веры?
   - Почему без веры? Наоборот, только вера в самого себя, а не в мифического спасителя, который придет и все сделает. Сами все сделаем, уже начали. Поверьте мне, уже через десять лет никто и не вспомнит о нем! Не будет необходимости. От чего, спрашивается, все эти церкви, да попы? - От безысходности, а когда мы ее победим, выгоним поганой метлой, вздохнем полной грудью, тут и поймем, что построили царство сами, без него, и нигде-то там, - Смертин показал рукой вверх, - а здесь, на земле. Построили наперекор ему и всем тем, кто сомневался или палки в колеса вставлял.
   - А те, кто думает иначе?
   - Иначе? - Перевоспитаем, подскажем, объясним.
   - Я тоже думаю иначе?
   - Вы, - Смертин немного остыл, - просто заблуждаетесь, наивно, по-женски заблуждаетесь. Время подскажет мою правоту.
   Он глянул на нее совсем по- новому, как смотрят на человека, открывшегося совсем с неожиданной стороны.
   - А вы мне нравитесь, - вдруг признался Смертин, имея в виду способности Тамары вести дискуссию.
   - И вы мне тоже, - ответила девушка, подразумевая совсем иные достоинства вечернего кавалера. - Вы к нам надолго?
   - Я человек военный, все зависит от обстоятельств,...- в него вдруг ударил запах ее волос, такой коварный, что совладать с самим собой стоило огромных усилий.
   - Каких таких обстоятельств?
   - От меня независящих.
   - Я так думаю, - и на него в атаку устремились темные зовущие глаза, - что человек один жить не может.
   - Один жить не может,... - Смертин уже плохо соображал, потому что мозги были заняты совсем другой работой - стали рисовать в сознании картинку, красочную, тревожную и прекрасную....
   Не смотря на все попытки, предпринятые со стороны девушки, дорога подходила туда, куда она и должна подходить, к концу пути, хотя они и обошли стороной привычный маршрут, сделав немалый крюк.
   - Вот здесь я и живу, - Тамара показала рукой на небольшой дом, который ничем не отличался от других, погруженных в летний сон зданий.
   Она повернулась к нему лицом, и тут произошло именно то, на что не хватало воображения: непонятным образом появившийся свет четко обозначил фигуру девушки. Этот свет, не спрашивая разрешения или согласия, просто взял и обнажил женское тело, скрытое под легким платьем.
   Прежде чем Смертин осознал, что он делает, волнующий запах волос перерос в сладостную истому, которая поглотила его полностью, унося в сумасшедшем вихре прежде незнакомых чувств.
   - Один человек жить не может, - он растворился, исчез и пропал, не отдавая отчета, что происходит.
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"