Подъезд был совдеповский, со всеми составляющими и вытекающими последствиями. На первом полустанке, то есть на первой лестничной площадке когда-то висели почтовые ящики. На подоконнике постоянно стояла консервная банка, заполненная окурками сигарет, хотя встречались и почти целые со следами женской помады. Раньше, лет так десять назад, иногда появлялись и пустые бутылки. Когда бутылки пропали, стали появляться банки, но затем и они исчезли.
В семь утра или около семи одними из первых спускались двое: Мария Петровна и ее верная подруга. Эти две суки, а именно так называл их Вадим Семенович из шестнадцатой квартиры, выполняли роль курантов, извещая почти всех жильцов о том, что начался очередной трудовой день. Почему почти всех? - Дед из шестой квартиры был глухой и совершенно ничего не слышал, да и на работу он не ходил.
- Тише, прошу тебя, ты же всех разбудишь! - говорила воспитанная Мария Петровна - одинокая вдова преклонного возраста. Никто никогда не помнил ее супруга. Может, она и родилась сразу вдовой? Знал, вероятно, об этом только тот самый дед из шестой, но спрашивать у него было бесполезно.
- Прошу тебя, милочка, потерпи, - все время повторяла Мария Петровна, пока спускалась с четвертого этажа на первый.
Милочка отказывалась слушаться, хотя любила хозяйку больше всего на свете. Любила страшной и преданной любовью, вероятно, еще сильней, чем никому неизвестный муж Марии Петровны, если такой и был на самом деле.
Иногда женщина на выходе сталкивалась с Эдиком. Эдик пропускал Марию Петровну всегда, от чего вдова чувствовала к молодому человеку симпатию. Откуда ей было знать, что Эдик, возвращающийся со своего ночного дежурства в Интернет центре, ужасно боялся собак. Он даже как-то сказал ей: здрасьте, чем еще больше укрепил ее веру в подрастающее поколение. Единственный вопрос, который беспокоил женщину, и на который она никогда не решалась, мог звучать примерно так: если молодой человек воспитан, а в этом ее убеждали уже перечисленные выше признаки поведения Эдика, где он пропадает всю ночь? Однако Мария Петровна женщина и в самом деле была воспитанная, и задавать вопросы, касающиеся интимной стороны, не имела никакого морально права.
В семь тридцать открывалась дверь пятнадцатой квартиры, и мрачный, еще не старый мужчина, сунув сигарету в рот, спускался вниз. Как его звали, никто не знал,
но все знали, куда и зачем он отправлялся каждый день в одно и тоже время. Чтобы не запутаться впоследствии, так и назовем его: мрачный мужчина. Эдик с этим типом не встречался, так как успевал подняться к себе в квартиру раньше, но сталкивался иногда с Сережей. Иногда - это через два дня. Сережа работал в охране на рынке, сутки через двое. Жил, если я не ошибаюсь, в двенадцатой, а Эдик в одиннадцатой. По возрасту почти одногодки, на разные совсем, у них и окна квартир выходили на разные стороны, у Эдика с Ириной Васильевной на юг, а у Сережи с Вадимом Александровичем на север. Хотя Вадиму Александровичу на это было наплевать. Он так и сказал: главное не крайний этаж, а остальное ерунда. Ну, может, конечно, и не так сказал, а резче. Вадим Александрович любил крепкое словцо бросить, а иначе и нельзя, служба обязывает. Когда спускался по лестнице Вадим Александрович? - Никогда. Плавал он. Не в бассейне, естественно, туда как раз Ирина Васильевна часто захаживала. Она контролировала санитарное состояние, за бактериями следила, мазки какие-то там брала и запретила в категоричной форме Эдику в этот бассейн ходить. А он и не ходил. Вернее говорил, что мол, пойду, окунусь, дай-ка мне рублей сто. Ну, может, и не сто, сколько сеанс стоит, столько и просил. А она, Ирина Васильевна, все же мать. Как не дать, тем более, вроде, на здоровье, правда? А Эдику на кой, спрашивается здоровье? Он же молодой! А сама Ирина Васильевна первое время страшно переживала, то есть она, без всяких сомнений, радовалась, что у сына талант открылся. И не где-нибудь, а в этих самых, сейчас вспомню, ...информационных технологиях, ну, компьютерах, короче. И место предложили хорошее, да только смена ночная. Ирина Васильевна и сама бы не поверила, но человек-то надежный, она с ним в бассейне и познакомилась. - Давай его ко мне в фирму, - предложил бизнесмен, и она согласилась. А что время ночное, узнали потом, и отказываться было поздно.
Ровно без пяти восемь просыпался весь подъезд. - Еще одна сука, - говорил Вадим Семенович, ну тот, из шестнадцатой. Мрачный тип сидел в это время внизу и сигналил. Мондео у него, кажется, а может, и не Мондео, иномарка - это точно. Так вот, ровно без пяти тип начинал сигналить. Каждый день, в одно и то же время! Зачем он это делал - полная загадка для всех обитателей подъезда. Вначале, когда тип принялся гудеть в первый раз, народ, естественно, к окнам бросился. Даже дед из шестой и тот в форточку выглянул. А в восемь в машину села женщина. Как оказалось, из пятнадцатой квартиры.
И тип из пятнадцатой. Правильно, женщина была его женой, но не первой. Звали ее Вика. Она так всем и представлялась, я, говорит, Виктория. - Очень приятно, - отвечал ей из четырнадцатой журналист Коля. Конечно, приятно с хорошенькой женщиной поговорить, тем более что муж у нее больно мрачный, и не то, что никогда никому головой не кивнет, так даже "пошел вон" не скажет.
- Вика, а зачем ваш, не знаю его имени, постоянно в гудок гудит по утрам? - спрашивает Викторию Николай. Обратите внимание, никто не спросил, а он, вероятно, решил задать чисто профессиональный вопрос. У него это в крови, хлебом не корми, а дай спросить. Ладно, если у тебя окна выходят во двор, как у других жильцов, так совсем в другую сторону, и даже балкона нет!
- Как зачем? Чтобы я не волновалась!
- Аааа! Познер! - ты мне ответь, почему правые раскололись? Познер - это Коля для дяди Миши, соседа деда из шестой. Очень эрудированный товарищ, страшный интеллектуал, знает почти всех. Из квартиры в квартиру ходит и предлагает поменяться газетами.
- Я вас тоже, знаю, - это уже Вике, - вы из пятнадцатой.
- Правильно.
- Вы за кого голосовали? Только не говорите, что за Ирину!
- За Ирину! - призналась Вика.
- Тогда вы мне ответьте, почему правые раскололись?
- Я голосовала за Ирину, потому, что мы обе женщины, - железная логика.
С Михаилом Сергеевичем спорить просто невозможно, и не только по причине обширного кругозора и глубочайшей эрудиции. Он не умеет спорить. Что такое вообще спор? - Рождение истины, - скажет один, обмен мнениями, - возразит другой. Доказать, что ты дурак, - именно к такому заключению приходят все, кто по неосторожности вступал в словесный поединок с жильцом из седьмой квартиры. Сам он об этом, конечно, не скажет, но даст почувствовать. Вроде Познер, в смысле Николай, журналист из четырнадцатой, так любит к людям приставать, так и он Михаила Сергеевича сторонится. Один раз они схлестнулись, когда Гиви из девятой поехал встречать родственников на вокзал. Гиви очень обстоятельный мужчина, выехал, имея в запасе минут сорок. Это без учета дороги и других непредвиденных обстоятельств, что подстерегают всех в большом городе. Приехал благополучно, никуда его не забрали, паспорт всего три раза показывал и денег отдал меньше, чем на такси ушло. Поезд, естественно, опоздал. А когда все же состав подали на вторую платформу, оказалось, что такого вагона нет! Я повторяю, Гиви очень обстоятельный мужчина и записал все данные: и номер поезда и вагона, дату прибытия, даже имя родственников. У милиционера спрашивать не решился: денег на обратную дорогу впритык, еще метался минут двадцать, пока выяснял детали. Сколько получается? С поцелуями и обниманиями, пусть даже по пять минут на каждого родственника, итого прошло, даже по самым скромным подсчетам, часа три, а то все четыре. Возвращаются они всем своим табором, Гиви глаза вытаращил: стоят! Там, где и стояли, когда он на вокзал отправлялся. Стоят голубчики, Михаил Сергеевич и Познер, то есть Николай, и ведут беседу. Хотя гости Гиви не поняли: бросились их разнимать. Помните, о чем мы говорили до того, как появился Гиви? Ну, что такое спор? Так вот.
- Сам ты дурак, - орет Михаил Сергеевич и газетой размахивает.
А Коля, тот, что из четырнадцатой, ему отвечает. Понятно, что отвечает.
- Нет, это ты дурак.
Кстати, это тоже имеет немаловажное значение. Диспут у них возник на площадке третьего этажа. Слева Эдик с Марией Васильевной, справа Гиви комнату снимал, а по центру в десятой квартире вообще никто не проживал. Офис там оборудовали. Может, и не офис, а салон или салун, короче притон. Но цивильный, без хамства, бардака. Так в газете объявление и дали: сдам квартиру на сутки, полдня или час.
Очень разумное решение, люди-то разные, в смысле, всем охота. А когда у Михаила Сергеевича с Колей диспут начал расширяться, Сережа из двенадцатой спал после смены, и Эдик спал, и дед из шестой тоже спал. Дед всегда спит, на то он и дед. Ладно, что глухой, но остальные совсем не равнодушны к посторонним звукам, тем более что звуки новые, непривычные: не собака орет или машина гудит. А потом, спрашивается: зачем обсуждать интересующие тебя темы на чужой площадке. Иди себе на четвертый или второй этажи, там и доказывай, отстаивай свою позицию. Ни Коля, ни Михаил Сергеевич Гиви не знали, а его родственников и в глаза не видели. Стороны так и остались при своих убеждениях, а обменяться газетами в четырнадцатую квартиру жилец из седьмой не заходил неделю. Однако больше всех случившимся остались недовольны посетители из десятой. У мужчины в самый ответственный момент случился коллапс. Явление вдвойне опасное, описанное неоднократно в различных медицинских справочниках и другой популярной литературе. Почему вдвойне? Да потому что произошел рецидив, а от него до хронического рукой подать. Вадим Семенович из шестнадцатой также слышал доводы обоих собеседников, однако от участия отказался, хотя и простоял у двери почти все время. Вадим Семенович с недавних пор стал антисоциальным субъектом. Он никогда не на какие демонстрации не ходил, даже когда все ходили. Все радостные: мир, труд, Первомай! А Вадим Сергеевич им злобно: махайте своими флагами, махайте. Скоро домахаетесь! Откуда знал, спрашивается? А когда совсем недавно, лет так пятнадцать назад народ вновь с флагами на площадь рванул, но уже по своей инициативе или от избытка чувств, Вадим Сергеевич опять за свое: неужели не устали махать? И вновь возникает тот же самый вопрос: откуда знал! Мария Петровна, что под ним живет, как-то заметила, но уже вечером:
- Бедный мужчина, он же не может сам нестись! - но это случилось лет десять назад. Яйца тогда совсем пропали, и, вероятно, не только у тех, кто с флагами по площади носился. Потому, что к Вадиму Семеновичу пришли очень серьезные люди в штатском. Кажется, двое их было. Тот, что постарше корочку ему показал, грамоты на стене посмотрел и говорит:
- Вы директор Яйцепрома?
А как отказаться? Вот она табличка на двери, и грамоты с благодарностью на его имя оформлены.
- Я, - согласился Вадим Семенович.
- Что будем делать? - это уже молодой спросил. Молодые, они все нетерпеливые.
- Где яйца? - уточнил коллега и поставил обратно на стенд точную копию в натуральную величину куры - рекордистки, о которой тогда еще молодой стажер-журналист Коля написал великолепную статью на полный разворот. И фото прикладывались: и самого Вадима Семеновича и Валентины. Последняя, правда, сдохла еще до наступления драматичных событий, потрясших миллионы, но копия осталась.
После разговора яиц в магазинах не появилось, но появилась новая табличка на двери кабинета, и бедный Вадим Сергеевич так и остался жить в двухкомнатной квартире на пятом этаже. С тех пор он категорически отказывается покупать яйца, а однажды, когда Ирина Васильевна по доброте душевной сообщила, что знает место, где совсем бесплатно можно купить второй сорт, накричал на бедную женщину и извинился только через неделю. Именно столько времени бедолага пролежал дома, а врач отказалась к нему приезжать во второй раз и делать уколы. - Лифта у вас нет, - сообщила она, - а на первом этаже мочой воняет! А как не вонять? Подъезд сразу напротив остановки. Раньше все жильцы за благо считали. Раз и дома, два и в троллейбусе. Красота! А потом новый мэр говорит: что это за безобразие такое! Я, спрашивается, слово своим избирателям давал? - Давал, а поэтому получите! И тут же из остановки сделали магазин и пиво завезли. Степан из пятой квартиры точно за мэра голосовал. Он сам всем соседям говорил и даже агитировал. Больше всех кричал, хотя в НДРе не состоял. Странный какой-то, а квартира у него самая первая под номером три, как зайдешь в подъезд, так сразу направо. Теперь молчит, а воняет у него даже в спальне. Не дальновидный, наверно, поэтому и в НДР не взяли. Степа как-то встречает Николая, тот уже преобразился совсем: рубрику свою открыл. Называется хлестко: "давайте поговорим или давайте разберемся". Ну, проблему там ставит, сегодня одну, завтра другую. Степа тоже прочитал, а потом пригляделся: е-мое! Это же Колька из четырнадцатой! Взгляд, правда, на фото иной, доверительный или к себе располагающий, ну, вы, в общем, поняли. И Степа засел в засаде на первом этаже, мимо никак не прошмыгнешь, пусть даже у тебя своя рубрика или даже две. А тут из пятой квартиры подошли, замок у них сломался. Степа золотые руки мастер, у него и фамилия говорящая. Николай объясняет: это не в моей компетенции, как я тебе сдвиг в сознании населения организую? А потом мелковато это. Иди лучше людям дверь помоги открыть, они с работы, устали, - и к себе на четвертый. А через два дня уже Коля ждет Степу, нервничает заметно и сигаретку покуривает.
- Ты чего?
- Видишь ли, мне этот урод из семнадцатой трубы какой-то дрянью забил, и вода не идет, может, посмотришь?
- А кто в семнадцатой? - спрашивает Степа.
- Я же говорю, урод какой-то, как воду включит на кухне, так трубы у меня трясутся.
- Вот к нему и сходи, а я пойду, сейчас "Локомотив" будет биться за выход в одну восьмую. Повторная игра, очень ответственная.
- Степа, ты не понимаешь! Мне завтра интервью у самого нужно брать, а голову помыть негде!
- Вот ты и поставь проблему, или это мелковато?
Тут как раз хозяин из пятой квартиры подходит.
- Степан Анатольевич, просим к нам, футбол вместе посмотрим, пивка попробуем, Нина все уже накрыла.
- Сейчас, только сумку с инструментом занесу.
Наши на выезде слабо играют, и не только наши. "Реал" и тот порой забить не может. Хотя Семин смотрелся неплохо. Вскочит со скамейки и давай на судью орать. Может, и на судью, а на игроков. Нервы же на пределе. Степа спрашивает: а что он так переживает? Действительно, квартира есть, машина тоже, политика ему по барабану, а все равно ходит вдоль кромки поля. А комментатор и тот заметил: нервничает тренер Семен, не выполняют игроки его установку. Кроме Семина многие расстроились результатом игры. Салон в десятой также не работал. Табличку на дверь повесили: "перерыв по техническим причинам". А когда нашим первый гол забили, прохожий, что вдоль остановки мирно прохаживался, вероятно, поджидая троллейбус, вдруг упал Прямо вниз головой, на бок и шлепнулся. И крикнуть успел: да что это такое! Женщина, что рядом стояла, потом подтвердила: да же пискнуть не успел. Свалился, как подкошенный! Известны случаи: сердечко прихватит. Случается даже не от горя, а, наоборот, от радости!
Неприятно, когда тебе бутылкой по голове. А как определить, кто бросил? Да и не разбирались, милиция подъехала, сержант вылез и спрашивает у бабки: счет какой?
А та отвечает, мол, давно лежит, я подошла минут пять назад, а они лежат. Сержант снова спрашивает: не хамил? - Смирно лежат, культурно, беспокойств никаких, только окружающий пейзаж портит. И в это время вторая бутылка летит. Повезло сержанту - мимо прошла. Он сразу: понятно, нашим второй гол забили! А тут Гиви подъехал на такси с сумкой. Милиционер к нему: я сержант такой-то, ваши документы и предъявите багаж к осмотру. Помните: Гиви - основательный мужчина, тем более всего четвертый раз за день останавливают. Никаких проблем: вот паспорт, прописка, военный билет, рекомендации, благодарность за подписью мэра, чеки магазина, фамилии свидетелей, их адреса, телефоны, короче, как положено. У Гиви специальная папка для всех бумаг имеется, он же не впервые в город вышел.
- Так, - говорит сержант, явно расстроенный, - а почему без акцента?
- Какого акцента?
- Тут же написано - грузин?
- Грузин, - согласился Гиви, не понимая, какая угроза внезапно расправила над ним свои мерзкие крылья.
- А если грузин, - продолжал рассуждать сержант, - почему нет акцента? Я что, совсем, по-твоему, дурак, грузинского акцента не знаю! Придется, генацвали, проехать с нами в отделение для выяснения несоответствия. Гиви пару раз хлопнул глазами и все понял.
- Дарагой, зачем отделение? Какой отделение! Моя милицию уважает, у нас в роду целых две милиционера! Не веришь? Моя карточку показывать, - и достает из папки фотоальбом. - Так, эта не та, эта тоже не та, вот!
Сержант глянул и тут же встал по стойке смирно. Автоматизм! На что реакция, спрашивается, происходит? У всех по-разному, но у военных на лампасы. А у кого бывают лампасы? То-то же. А Гиви и в самом деле на Кавказе родился, щедрая душа.
- Забирай себе на память, у меня дома еще есть. А будешь в Тбилиси, заходи, адрес не пишу, спроси у любого, - и фамилию назвал.
- А я думаю, - встряла в разговор Мария Петровна со своей подругой из тринадцатой, - на кого вы похожи? Все не могла вспомнить, а как услышала, и точно: одно лицо!
- Вы, гражданочка, их знаете? - смягчился сержант.
- А как же, почти что соседи. Очень культурный жилец, всегда " здравствуйте" и дверь откроет. Вот вы дверь женщинам открываете?
- И открываю и закрываю, - честно признался милиционер, но не добавил, что делает это только в "обезъянике", то есть в камере предварительного задержания. - Хорошо, будем брать второго, - и повернул голову. А контуженый товарищ, что еще недавно без чувств лежал, куда-то подевался. Может, уполз или замерз, но факт на лицо.
- Тьфу, - расстроился сержант, - день такой.
День и в самом деле выдался напряженный, тяжелый,... но если бы все знали, что это такие мелочи. Даже не мелочи, а ерунда, на которую не следует обращать внимания. Все эти недоразумения, глупости ни в какое сравнение не шли с тем, о чем на следующее утро узнал не только весь город, но вся страна. Не стало этого подъезда: мрачного типа с его второй женой Викой из пятнадцатой, Вадим Семеновича, Сережи из двенадцатой, Марии Петровны и ее верной подруги, Коли - Познера, Гиви и его родственников, Ирины Васильевны, глухого деда из шестой, Михаила Сергеевича, Степана с говорящей фамилией. Все они вместе в одно мгновение превратились в руины, и когда Эдик, возвращался с ночного дежурства, он не мог вспомнить ничего: ни как звали его маму, ни как звали его самого, и в какой стране он живет...