Время - вечность. Оно, проклятое, растянулось, как прилипшая к котелку макаронина. Главное, - добежать - он бежит. Затем куда-то ныряет и слышит, как над ним проносятся смертельные осы - одна, вторая, третья - взрывают песок небольшими фонтанчиками. Ну и жара! Нет - не жара, настоящий ад. Черти - бородатые призраки - буравят землю. А говорили - ничего не умеют, если только баранов своих пасти. Умеют! Еще как умеют! Бойцы отменные. Ухает граната, и, поди разберись, чья это граната? Песок в глазах, песок на зубах - кучкудук, три колодца...
Он еще раз перекатывается и только сейчас понимает, что катается по своей квартире. А прежде лежал под диваном. Все верно - либо под столом, либо под диваном. Если гранатой накроет, есть шанс, крохотный, правда, однако шанс.
Звонит телефон, и Корытов окончательно приходит в себя - смотрит мутным глазами.
- Рота, подьем! - орет бешеным голосом трубка, - ты куда пропал? Опять нажрался?
- Время сколько? - спрашивает Корытов и смотрит на свои командирские ходики. Отличные ходики - подарок комбата.
- У тебя сорок пять секунд и ни минутой больше. Форма одежды - парадная. Сбор всего личного состава на плацу.
Идиот!
- Я гляжу на портупею и тупею, и тупею! - продолжала орать трубка. - Капитан Корытов, выйти из строя! Сорок пять секунд и ни минутой больше! Все - отбой!
Дважды идиот!
Однако трубка и в самом деле подала звуки отбоя.
Воздух бодрил - как может бодрить чашка горячего чая с похмелья. А он и был пьяный, хотя со стороны не скажешь. Корытов двигался вполне уверенно, разгребая ночной воздух улицы, шлепая по грязным лужам, нисколько не опасаясь за последствия. Проехало такси. Корытов вскинул руку и тут же выругался - не успел поймать.Через минуту выругался еще раз - пачка сигарет оказалась пуста. У фонаря он остановился и принялся изучать содержимое карманов - разглаживал мятые купюры. Денег набралось немного, что также не прибавило настроения. Корытов плюнул и неудачно - длинная сопля прилипла к штанам. Проехала еще одна машина. Корытов выпрямился и козырнул - все таки, какие ни есть, а коллеги. Патрульная машина вдруг остановилась.
- Дядя Леня?
Корытов тут же вспомнил, что зовут его Леонид, однако кто еще на этом гнусном свете мог помнить его имя?
- Куда это вы, на ночь глядя?
Корытов подошел вполне уверено. Двое молодых парней в форме. Один за рулем, а второй рядом. Вот второй и смотрел на него.
- Друг из Питера приехал, - соврал Корытов, - режиссер он, фильм снимает про войну. Просил подойти.
Вскоре Корытов уже сидел за решеткой - иного места в машине не нашлось. Плевать - главное на машине. А уж какая это машина - едет себе и едет.
- Как поживает тетя Рима?
- Хорошо поживает. Умерла она, - сообщил Корытов, пытаясь вспомнить имя благодетеля в милицейской форме.
- А я уже второй год, - сообщил парень. - Ничего, служить можно. Вас куда? Встреча-то где назначена?
Прежде чем зайти в клуб, Корытов прошел к ларьку - там его знали. Купил мерзавчика - в долг взял, с которым, впрочем, тут же за углом и расправился. Вот теперь он был трезвым - на себя похожим. А парень-то его узнал, значит, что-то в нем осталось от прежнего Корытова. А он парня не вспомнил - хоть убей, не вспомнил. И Риму вспомнили - два года прошло. Неужели два года? А вроде, как вчера было...
- Куда лезешь? - преградил дорогу охранник.
И откуда они все взялись? Толстомордые и холеные. С виду грозные, а если в него гранатой? А если бородатый моджахед ловит в прицел, а если мордой в песок, чтобы головы не поднять, чтобы мошонка от страха свернулась?
- Пропусти его, - раздался другой голос. - Антон Антонович разрешил.
Приятно, черт возьми! И эти узнали. Хотя и без Антона Антоновича он бы справился - болевой прием одному, подсечку другому и не кашляй, по утрам занимайся физкультурой. А когда приседаешь, себя не жалей - глубже приседай. Чтобы пятой точкой, а руки перед собой, а на руке кружка, и, не приведи господь, воду расплескать. Фейс - контрол, блин! А он знает, какая у него рожа. Весь город знает. Потому что он Корытов! По телевизору показывали, считай, на всю страну - не малую ее часть, а ту - огромную - от Москвы до самых до окраин, с южных рек до северных морей. Миллионы смотрели. Десятки, сотни миллионов.
- Какие ноги! - заорал Корытов, пройдя первый кордон. - Я по воздуху летать не умею! Я с воздуха прыгаю! Где грязь? Какая грязь? А уж это вопрос не ко мне! Кто насрал, вот тот пускай и отвечает! А что - я? Я - ничего, ты спросил, я ответил. В общество я пришел, а ты мне - ноги вытирай! Сопли свои подотри, а уж потом уму разуму учи. Корытов я! Знаешь, а чего с глупыми вопросами пристаешь? Нюра уже пела?
Вокруг Корытова образовалось что-то похожее на вакуум, вроде камня, брошенного в воду, когда один круг следует за другим, и все они расходятся - дальше, дальше и еще дальше от центра. C Колей они обнялись так, что у обоих затрещали кости - отшатнулся случайный посетитель, в ужасе шмыгнув в темный угол.
- Сорок пять секунд! - ревел Корытов, - как велено было. Что за сбор? По какому поводу шухер? Веришь ли, майор, Калашников мой остыть не успел, как ты звонишь. А тут еще духи гранату бросили! Я, знамо дело, под стол! А стол, зараза, на меня - едва жив остался. Соседи снизу, видно, опять перепугались. Видно, думают, Корытов вновь нажрался.
- Плюнь, - дает мудрый совет майор, - плюнь и растери. У меня, Корытов, всегда патроны кончаются. В самый напряженный момент - смотрю, а сумки пустые! И так каждый раз. Я же знаю - чепуха, не могут они закончится, я и стрельнуть не успел! Затвор передернул, и закончились. Голова болит? И у меня, Корытов, болит. Пошли - поправимся. Или погоди. Поди сюда - видишь? Да не туда, левей бери. Видишь?
Корытов смотрит и ничего достойного не видит. А видит он лишь смутные тени, что перемещаются в зале. Антон Антонович с супругой - Анной Андреевной. Дочурка рядом - Мария Антоновна. Изюмов промелькнул - местный эскулап, прочая публика.
- Мячиков, - сообщает майор Коля, - режиссер из Петербурга. Кино снимает. Понимаешь? О нас снимает.
- Это который, словно гусак? - спрашивает Корытов.
- Он, - кивает майор Коля. - Переполоху наделал. Бабы вокруг него так и вьются, так и вьются.
- На то они и бабы, чтобы виться. Я что - баб не знаю? Да если какой сморчок объявится и скажет, что приехал он из столицы, да еще случись, как ты сказал, режиссер какой-нибудь, так они все тут же начнут вздыхать и липнуть словно мухи. А мужики ихние, как навозные жуки выползут. У тебя, Коля, в долг денег нет? А то я, веришь ли, человеком себя уже второй день почувствовать не могу. Сунул тут руку в карман, а там, кроме - сам знаешь кого - ничего не обнаружил. И такая меня тоска взяла! Что же творится? Тысячу рублей, Коля, не больше. Больше - пропью. А тут будет у меня в кармане твоя тыща лежать, можно одной бумажкой. Одной даже и лучше.
- Зачем тебе тыща? - спрашивает майор Коля, - выпивка-то за счет заведения. Ой, парень, хитришь! Ну к чему тебе тыща? Что ты с ней делать собираешься!
- Ничего делать не буду!
- Врешь! - сказал майор.
- Вру, - признался вдруг Корытов, - цветок куплю. Одну большую красную розу.
- Норе? - спросил Николай.
- Нюре, - поправил Корытов и несколько стушевался. - С некоторых пор блюз слушать стал. Или джаз? А хрен разберешь - блюз он или джаз. Что Нюра поет, то и слушаю.
- Блюз, - говорит майор Коля, - это когда мама с папой, которых нет. Которые нас с тобой, Корытов, когда-то зачали, а потом забыли. И мы их забыли. Блюз - это когда старый и слепой старик с подагрой, рожа у него в оспинах, не от болезни, а от пережитого. А что в ней - в твоей Норе? Блюз? Да какой она блюз! Она и горя хлебнуть не успела, поэтому, Корытов, твоя Нора, что угодно, но только не блюз - рано еще.
Корытов набычился, выпятил вперед нижнюю губу и, вроде как, соображает, о чем ему толкует майор Коля.
- Ты не прав. Нюра и есть блюз, - говорит он с убеждением фанатика. - И при чем здесь папа с мамой? А слепой старик здесь при чем? Ты, Шурупов, будь проще, не люблю я этого.
- Ну так сразу и Шурупов! Какой я тебе Шурупов! Я для тебя Колька. А вот ты для меня - Корытов и Корытовым останешься навсегда. Кого страна знает? Леонида Корытова!
- Ни хрена они не знают, - как-то и вовсе вяло ответил капитан. - Устал я Шурупов. Дай мне лучше тыщу и забудем. Водки выпьем и забудем.
- Мячиков, - напомнил майор Коля.
- Что Мячиков?
- Режиссер из Петербурга.
- А по мне хоть из..., - и Корытов произнес и вовсе неуместное слово, хотя если до конца быть объективным, именно оттуда начал свой жизненный путь господин Мячиков.
- Поговори с человеком, - продолжал майор Коля, не придав значения явно не литературному высказыванию своего бывшего коллеги. - А хочешь, денег у него в долг попроси. У него этих денег - не знает куда девать. Ты на рожу его посмотри! А брюхо - висит словно кисель! Поговори, вдруг окажется, что он не только режиссер, но и человек хороший. Я тебе, Корытов, скажу - часто внешний образ вводит в заблуждение. Думаешь, перед тобой круглый идиот или мерзавец законченный, а он, оказывается, умница и тончайшей души человек.
- Да пошел он..., - Корытов не стал повторяться и на сей раз вспомнил уже о батюшке, а именно - каким образом тот принял участие в появлении на свет господина режиссера.
- Мячиков любит джаз, - сказал майор Коля и попал в десятку.
Корытов словно проснулся. Сначала проснулись глаза - выползли из тумана, затем на место вернулась нижняя губа, а уж потом и сам Корытов проснулся.
- Джаз? - повторил он, - ты сказал, Мячиков любит джаз?
Толпа расступилась, нет - она разлетелась, словно в центр бросили гранату.
- Где? - гремел Корытов, - где этот, который Мячиков? Этот что ли? Да какой он, господа, Мячиков? Мячиков он другой будет - что я, Мячикова не знаю!
Ну вот и началось, радостно потирая руки, подумал майор Коля. А то, право, господа, скука великая. День заканчивается и ни одного скандала.
Да, капитан запаса Леонид Корытов был одно большое недоразумение. И ростом он был большого, и говорил, словно отдавал команды. Он и ходить не научился - как печатал когда-то своими сапожищами сорок четвертого размера плац, так и сейчас ходит, а кампания когда закончилась? А вторая - когда? Орден вручили, поздравили, по телевизору показали - пора успокоиться. Не хочет. Или не может? Иван Кузьмич сказал - со временем пройдет, вот только сколько этого времени потребуется?
Корытов меж тем громыхал своим могучим басом где-то в глубине темного зала - знакомился с режиссером. Бедный Мячиков! Его и в самом деле было жаль. Потерянный вечер, иначе Корытов не умеет. Он еще примется учить, как следует снимать кино. Блюз он, видите ли, с некоторых пор слушает. Дурень! Да он, кроме
" Прощания славянки", ничего в жизни не знает. Любимый инструмент для него - барабан. Один огромный барабан, который по голове, словно молоток.
И вдруг все стихло. Хотя в клубе тихо не бывает - где-то раздался негромкий звон бокала, а где-то в тарелку упала вилка. Щелкнула зажигалка и раздался смех.
- Тишина! - рявкнул из темноты Корытов.
А вот сейчас действительно тихо - лишь чье-то дыхание. Чувствительный микрофон предательски улавливает звуки, которых не должен улавливать. Их еще нет - этих звуков, всего лишь поднялась грудь, чтобы через секунду-другую перевернуть этот обкуренный и пьяный мир, войти в него утренней росой, смутной дымкой приближающегося дня, когда без причины кругом голова, когда ты вдруг понимаешь - в тебе что-то осталось. А что именно - не знаешь. Оно столь глубоко, что разбудить его, кажется, не под силу.
Майор Коля привычно морщится и глотает водку - он на другой волне. Или песня не его, или один черт знает что. Однако ему скучно. И как поет Нора - скучно, и сидеть на высоком табурете, поджав ноги - скучно. Смотреть на полуголых девиц - тем более скучно. Сегодня явно не его день, и вчера был не его, когда будет - Коля не знает.
Возвращается Корытов, хлопает по плечу майора и поднимает большой палец вверх.
- Не нужны мне доктора, - говорит он шепотом и кивает в сторону сцены, - мне нужна твоя любовь.
Да сколько можно! Сколько можно петь одну и ту же песню! Если бы Коля знал английский, он, наверно, сошел бы с ума. Английского майор Коля не знает. Он знает, как по-английски будет "пошел ты в жопу". Что еще он знает? " Я тебя расстреляю, подонок ". Или вот еще - "детка, люби мне крепче". Для беседы вполне достаточно. Ну, а уж если затруднения какие, тогда переводчика нужно звать. Хотя и они - переводчики - ужасно бестолковые.
- Как Мячиков? - спрашивает Коля и думает, взять еще водки или не брать?
- Никакой он не режиссер, - сообщает Корытов, - мудак он.
- Я так и думал, - соглашается с товарищем майор. - Ошибся. Один порядочный на тысячу. А сколько нас здесь? Вот кабы была тысяча, тогда бы и шанс был. Не переживай, мне сегодня тоже хреново. Думал, Нюра твоя поможет - не помогла. Знаешь, Корытов, мне и любовь не нужна. Поздно. Ты ему про Алика рассказал? Как? Не рассказал? А как мы переговоры вели, тоже не рассказал? Корытов, а вообще о чем ты с ним говорил? Неужели о музыке?
- Я ему сказал, какие здесь хорошие люди и как здесь весело.
- Дурь предложил? Или джип купить. Ты, Корытов, с людьми общаться не умеешь. К человеку подход нужен. Он сюда, твой Мячиков, отдыхать пришел, так ты ему в этом и помоги. Чувствами своими поделились, расскажи о наболевшем. Он же спит и видит, понимаешь? Где ему взять из народа? Он сюда за этим и пришел, чтобы с тобой поговорить, чтобы узнать, чем ты дышишь. Денег просил? Плохо просил. Попроси так, чтобы он не смог отказать. Расскажи, как в тебя гранату бросили, а она не взорвалась. Как ты весь перебздел и в штаны наложил. И как у тебя на нервной почве прыщ вскочил. И обязательно расскажи - где именно прыщ вскочил. Потому что, Корытов, это правда. И песню закажи - пусть твоя Нюра ему споет. Чтобы в нем черти завыли! Чтобы он, наконец, вспомнил папу с мамой. На - держи свою тысячу.
Корытов уставился на банкноту, словно ему предлагали взять в руки кусок дерьма. Однако взял - смял в огромном кулаке и небрежно сунул в карман.
- Я вот тут подумал, - начал он.
Забавно. Оказывается, Корытов иногда думает. Майору Коле вдруг стало весело без какой-либо на то причины - раз и весело! Словно перед ним известный сатирик, который пустил паузу и уже знает, что через минуту зал взорвется хохотом.
- Денежка, - сказал Корытов.
- Что денежка?
- Мала зараза, а силу имеет великую. Душонку мою, Коля, ты сейчас у меня купил.
- Взял в долг, - поправил майор.
- Нет, Коля - купил. И купил ты ее за тысячу. Ты же знаешь - долг я не верну. Это ты мне должен...
Удушливая волна накатила внезапно. Где-то слева в груди на мгновение остановилось сердце - видно, и оно вспомнило. Судорожно дернулся кадык, и Шурупов почувствовал обжигающую сталь автомата...
- Принесу я тебе патроны, - продолжил Корытов, - спать в кровать полезешь, вот и возьмешь. А если они, зараза, кончатся, не бзди - рядом буду. Как тогда - помнишь?
В зале раздались сдержанные аплодисменты. И не понять - чему они хлопали, песне, что закончила петь Нора, либо странному и понятному только двоим диалогу бывших сослуживцев. С минуту Шурупов сидел словно мертвец, а может, он и был этим мертвецом - представил, как входит в него свинец, разрывает плоть, а затем он падает - корчится от боли, ползает и визжит, заталкивая в себя, вывалившиеся в грязный песок внутренности.
- Вернешь, Копытов, - с усилием произнеся каждое слово, сказал майор. - Когда сможешь, тогда и вернешь. А сейчас ступай - поговори с этим... как его... с Мячиковым. У тебя много есть чего ему сказать. Возьми за шиворот и скажи. Почему ты должен знать, а он не знает? Он что - твой Мячиков - лучше других?
Корытов, похоже, не слушал - смотрел в темноту зала и слегка покачивался. Затем повернулся и задал явно глупый вопрос.
- Майор, ты мне вот что скажи. Где он раньше был - этот блюз? Почему я его прежде не слышал? Нюра - где была? Почему именно сейчас? Майор, может, объяснишь? Ходят - туда сюда. А чего они ходят? Сядь и слушай, а они ходят себе и ходят. Алику, что ли, позвонить? Сказать - привет Алик! Как ты там? Мы тут с Шуруповым музыку слушаем...
Мимо прошла парочка - он и она. Оба молодые и красивые. И никто им не нужен - сейчас, в данный конкретный момент - никто. Корытов открыл рот, вероятно, собираясь что-то сказать, однако тут же передумал - вновь выкатил вперед нижнюю губу. Появился раскрасневшийся Мячиков. Явно довольный собой он стоял, запустив руки в карманы, и блаженно улыбался. Майор зажмурился и непроизвольно чихнул, а когда открыл глаза, Корытова рядом уже не было, как не было и Мячикова. Оба пропали столь внезапно, что известный иллюзионист и фокусник господин Коперфильд также бы удивился. Однако не удивился Шурупов - он лишь обвел внимательным взглядом помещение, подметив, что дверь в дамский туалет слегка приоткрыта. По идее, там и следовало искать обоих. Кажется, и ему пора взбодриться... эх, путь-дорожка, звени моя гармошка...
Между тем вечер набирал силу. На смену тем, у кого силы закончились, подходит подкрепление. Броуновское движение, где каждый знает свой маневр. Вот кабы прислушаться и влезть незаметной тенью - присесть за столик к одному, второму, третьему... интеллектуальный разговор о высоких материях, а здесь, право, скучно и говорят неизвестно о чем - о глупости какой-то. Становится жарко - в темноте блестят не только глаза, но и лица, в воздухе витает чудовищная смесь алкоголя, парфюма и разгоряченных тел. Дышать невозможно - уже через пять минут должна наступить клиническая смерть. Однако каким-то странным образом она не наступает. Более того - все безумно счастливы. Счастливы глотать углекислый газ и серную кислоту с уксусом, смотреть на потные лица - в этом всем что-то есть. Какая-то бесовская энергия, заставляющая громче звучать голоса, быть умней и красивей, находить восторг там, где его отродясь не было, обманываться и чувствовать благодарность за обман, погружаться в мир, полный фантазии и сумасшедших грез. И все это бурлит, ворочается, вздыхает и стонет - огромный чан, над которым происходит не менее увлекательный спектакль. Они уже тут - бесформенные тени, с вывалившимися в предвкушении оргии языками. Противно повизгивая, перемигиваются между собой, чувствуя приближения порока - от похоти до тщеславия...
Выплывает огромная лошадиная голова с рыбьими глазами. Привет, - говорит лошадь и показывает, какие у нее зубы, - мальчик скучает? Шурупову уже не скучно - ему вновь весело. Дорожку он вогнал в себя за пару секунд. Перемазанный белой мукой нос он зажимает и делает глубокий вдох, посылая еще один разряд в свой воспаленный мозг. Происходит взрыв, и Шурупов разлетается - он их видит - крохотных человечков ужасно на него похожих. Они разлетаются, словно мыльные пузыри. Пять, шесть, семь, - считает Шурупов. Лошадь смеется и лезет в карман брюк. О-о-о-о! - говорит лошадь, - кто тут у нас живет? Сейчас мы его разбудим, хватит спать, малыш, пора вставать...
Шурупов встает и не может подняться. Смотрит на лошадь, у которой вдруг начинает стремительно расти борода. Эту бороду он где-то видел - вот только где? Ты кто? - спрашивает Шурупов и вновь пытается зажать нос. Однако нос куда-то пропал - найти его Шурупов не может. И Лошадь, стерва, пропала! Они все куда-то пропали!
- Summertime, - слышит он и наконец находит свой нос. Для господина Мячикова, говорит Нора - "Summertime".
Лето - когда сирень и длинные в метр ромашки. Солнце над головой и небо высокое. Он лежит, уткнувшись взглядом в бездонный купол - дыру в пространстве. Наверно, он тогда и умер. Умер и не понял - некому было сказать. А себе признаться страшно. Сейчас - не страшно. Они о чем-то говорят - шепчутся на ветру, изредка поглядывая на странное существо в высокой траве. Шарапов слышит их голоса - длинные в метр ромашки.
- Summertime, - поет Нора.
Корытов прав. Возьму подсумок и в койку - там они меня не достанут. Меня там никто не достанет - буду отстреливаться до последнего, а уж потом гранату к сердцу и буду считать. Раз, - буду считать, - два, три, четыре...
Была ночь, и луна была, ветра не было. Двое явно не трезвых мужчин куда-то брели. Иногда останавливались и вновь брели. Город спал или делал вид, что спит, однако окна в домах, словно пустые глазницы мертвеца равнодушно поглядывали за перемещением этих двоих. Холодный воздух не мог придать бодрости - как не может спасти от похмелья чашка горячего чая. В отличие от своего приятеля Корытов двигался вполне уверенно, разгребая ночной воздух улицы и шлепая по грязным лужам здоровенными башмаками. Проехало такси. Корытов выругался. Через минуту выругался еще раз - пачка сигарет оказалась пуста. У фонаря он остановился и принялся изучать содержимое карманов - разгладил одну единственную бумажку, которую вскоре затолкал Шурупову в пальто. Затем плюнул и, как всегда, неудачно - длинная сопля прилипла к штанам. Проехала еще одна машина. Корытов выпрямился и козырнул - патрульная машина остановилась.
- Было, - сказал Корытов и взлохматил и без того непокорные волосы.
- Что было?
- Все это было. И такси, и фонарь, и машина - все это уже было.
Шурупов, вероятно, также принялся соображать, а как сообразил, ответил.
- Корытов, это называется дежавю.
- Дежавю?
Сейчас этот парень в машине спросит - Дядя Леня? Куда вы, на ночь глядя? И они с Колей полезут за решетку, и он будет рассказывать, как умерла его Рима, а вместе с ней и он умер...как же зовут парня? Не вспомнить, хоть убей не вспомнить!
Корытов уже собирался шагнуть, как машина тронулась.
Значит, не дежавю. А что же тогда?
Это был всего лишь припев, где также все знакомо и вместе с тем незнакомо, когда можно на два голоса. А они и запели - двое не трезвых, но и не пьяных мужчин. Запели, что знали - бесхитростную песню, когда вечер еще не вечер, и вместо сна на ум приходят всякие глупости.