Эта невероятная история произошла совсем недавно: лет, так, двадцать назад. И с тех пор обросла, что случается с необычными и непонятными событиями, не только новыми деталями и подробностями, но и персонажами, хотя первоначально героев имелось только двое. Первым и основным, несомненно, был самый обыкновенный, рядовой гражданин, ничем непримечательный, как внешне, так и внутренне. Впоследствии, когда слухи понеслись по городу, один чудовищней и страшней другого, в воображении рисовался совсем иной образ, заставляющий трепетать не только обывателей, но и людей серьезных и даже ответственных. Именно тех, кто и призван следить за порядком. Однако не будем забегать вперед. Для любого повествования важно место действия, вероятно, по той простой причине, что пытливый читатель обязательно полезет в атлас, чтобы отыскать тот самый городок, где все и произошло. Ладно, не найдет, не у всех же сохранились печатные издания, скажем, 60-х годов, и, возможно, с тех пор городок уже получил совсем иное название - такое явление носило массовый характер, когда в стране неожиданно объявили демократию. К слову, у нас удивительная страна, лег спать в дремучем тоталитарном государстве, а утром - уже самый настоящий демократ. Радио включил, чтобы прогноз узнать, а там уже с трибуны кричат и людей поздравляют с очередным радостным событием.
Другая опасность для автора заключается, несомненно, в том, что, указав название городка, существует вероятность совершить оплошность. Какую? Вы представляете, сколько ненужных свидетелей появится в одно мгновение. Подождите, - скажут некоторые, - тридцать лет уже здесь живем, что он там мелет? Не было ничего! Врет, наглым образом врет! Чувствуете? А зачем неприятности в самом начале? Только рот открыл, а уже неприятности. Поэтому, следуя одной хитрости, придуманной много лет назад, назовем городок просто - N. Ну, коль место выбрали, необходимо его описать. Вновь откроем секрет, с какой целью это требуется. Для достоверности тех событий, что должны развернуться с минуту на минуту. Поэтому, ради бога, наберитесь терпения, а если вы не любитель описаний, листайте дальше.
И так городок. Вокзал железнодорожный, хотя по сюжету нигде не играет абсолютно никакой роли, все равно отметим. Просто из уважения к архитектору. Прекрасный получился ансамбль - шпиль длиннющий со звездой, обрамленной колосьями пшеницы (а может, и ржи, бес его знает, снизу видно плохо). Зал огромный с колонами в готическом стиле, лестницы удобные, с единственным недостатком - скользкие, особенно зимой. Горожане этот дефект сразу отметили, и наплыв посетителей в травмпункт наблюдался только в первый сезон после пуска вокзала в эксплуатацию. Однако на следующий год сокращения штатов не произошло - статистика поддерживалась на прежнем уровне, но уже за счет приезжающих. Диктор всякий раз приветствовал гостей города, прибывших очередным поездом, и любезно сообщал, где находится этот самый травмпункт и как до него добраться. Пока гости вслушивались в голос, что отражался в каменном здании и носился, как сумасшедший от стены к стене, все внимание, естественно, было направлено к этому потоку информации. И как только голосок начинал объяснять, каким транспортом можно добраться до лазарета, пара- тройка человек уже валялись под лестницей, с благодарностью запоминая номера автобусов и количество остановок. Местные власти для улучшения обслуживания гостей города одно время направляли несколько карет скорой помощи к подходу подъезда, однако данное решение портило картину в целом и от него пришлось отказаться. Следующей достопримечательностью, несомненно, были фонтаны. Поверьте мне, какие Эмираты! Вода била упругой струей через каждый квартал. Спастись не представлялось возможным, и, вероятно, по этой причине почти все жители каждый день носили с собой зонты. И если бы на тот момент какая-нибудь общественная организация додумалась произвести калькуляцию искусственных родников и предоставила документы в международное сообщество, вне всяких сомнений, состоялся бы рекорд. Лучшим подарком считался зонтик, а в магазинах всегда существовал повышенный спрос. И каждый новый созыв городского совета народных депутатов начинался с обсуждения очередного вопроса. Правильно. Где открыть новый фонтан. Народ привык и в благодарность за оказанное участие и возможность приобщиться к прекрасному, придумывал звонкие и вполне конкретные имена очагам культуры. К примеру, один из фонтанов окрестили "струя депутата", другой - " лесбиянки на привале", отдавая дань голым теткам в самых неприличных позах.
Центральный проспект рассекал город пополам в прямом и переносном смысле. Естественно, он носил имя вождя, но сам монумент находился в некотором отдалении, не менее живописном местечке, и впечатление производил сильное. Поговаривали, что первоначальный проект был еще более внушительным, по одной, но веской причине. Архитектор изобразил своего героя в этаком страстном порыве, наклоненном для стремительности вперед вместе с трибуной под углом в сорок пять градусов. Однако впечатление придавал не только данный факт. Выбросив вперед руку, в которой проглядывалась шапка, фигура призывала к великим свершениям и подвигам, указывая вероятное направление. И все выглядело убедительно и волнующе, если бы не одна не бросающаяся в глаза мелочь. В боковом кармане распахнувшегося, вероятно, под октябрьскими ветрами френча торчала... еще одна шапка. Но что еще более поразительно, буквально через полкилометра соратник вождя, не менее знаменитая фигура в революционной истории, также указывал направление, в котором предстояло отправиться массам. И движение это было совершенно противоположное. Вероятно, по этой причине беднягу в свое время и застрелили.
Если вы еще не устали, кратенько опишу центр города, просто обозначу штрихами.
Гостиница носила название "Центральная" и снаружи выглядела достойно, чего нельзя сказать о номерах. Конечно, дорожки в коридоре, паркет местного производства, два буфета, где почти всегда можно было купить пиво в разлив, иногда даже завозили импортное. Говорили - чешское. А как разобрать, что тебе в кружку наливают? Хоть китайское или монгольское, главное, пена и горчит. Да, еще при гостинице имелся ресторан с числом посадочных мест, так, человек на двести. Как футбольное поле, но только под крышей.
Как и положено, в центре размещались всевозможные конторки и учреждения, небольшая поликлиника, можно сказать, крошечная, подразумевая, что народ у нас крепкий, хворям не подвластный. Универмаг "Детский мир", подтверждал лозунг "лучшее детям", ну там магазинчики разные, тоже приличные, летом обязательно морковным соком торговали и тюлькой. Нет, не килькой, а тюлькой. Крохотная рыбешка, чуть больше червяка. Где ловили? Не знал никто, да и не спрашивали. Подходили, чек в кассе пробивали и наполняли авоськи.
Про иную инфраструктуру, сопутствующую губернским городкам, писать не будем, да это и не модно. Терпение у нынешнего читателя также не безгранично, а по сему перейдем непосредственно к одному из героев.
Каким бы не был городок, и как бы он не назывался, обязательным и неотъемлемым условием существования общества являлось наличие печатного органа, проще говоря, редакции, какая и присутствовала, обосновавшись в удобном и приличном здании, также расположенном в центре. Газета носила название "Путь Ильича", хотя, к слову сказать, все мы помним, когда и чем этот путь закончился. Можно было придумать и другое название, но товарищ Шлямбух - главный редактор относился к данному факту спокойно, добавим, безразлично, а порой и с легкой иронией, которую, впрочем, допускал только в семейном кругу. Чтобы окончательно понять глубочайший смысл, скрытый для случайных людей, сообщим, что звали редактора Григорий Ильич. Если и этого вам недостаточно, напомним, что был еще один Ильич, но уже в Москве. Поэтому, когда товарища Шлямбуха утверждали в качестве руководителя газеты на местном партактиве, именно его покойный батюшка, отошедший в мир иной, оказал последнюю, но полезную услугу, правда, уже с того света. Григорий Ильич это понял и на следующий день отправился на кладбище, где рассказал покойному о тех высоких обязанностях, что на него возложили. Батюшка вначале ничего не ответил, а затем устами старой женщины, что сидела рядом у соседней могилки, подсказал, что неплохо бы подкрасить оградку.
Григорий Ильич так поразился, что даже растерялся. Накануне он обсуждал с супругой результаты совещания партактива и позволил себе выпить три рюмки водки, превысив допустимую норму сразу на две единицы. Жена трудилась в филиале Академии Наук на кафедре биологии и занималась изучением каких-то личинок со сложным и длинным названием, запомнить которое не представлялось возможным, и не только потому, что все произносилось на латыни. Галина Степановна испытывала гордость за своего Гошу, именно так она его называла дома, и тоже выпила три рюмки, то есть на двоих они опустошили почти полбутылки. А Григорий Ильич сообщил, что теперь он будет вхож в самые верхи, и ему непременно нужен свежий костюм, а может, даже два. Затем, как раз после второй рюмки, отправился в спальню и облачился в костюм, которому было лет пять, и совершенно неожиданно заявил, что такие уж не носят. Галина Степановна, как и все женщины со стажем семейной жизни, сообразила о той опасности, незримо нависшей над ее еще не купленной дубленкой, и в свойственной не только ей одной манере, обвила своими руками шею мужа.
- Не место украшает человека, а человек место, - заявила она, еще раз подсказав супругу, что аттестат с отличием ей выдали не просто за красивые глаза и стройные ноги.
Григорий Ильич подумал. О чем? Выпить рюмку до или после. Он уже давно обратил внимание на интересную, философскую сторону бытия. Неоднократно перед ним вставал вопрос выбора, и всякий раз приходилось, пусть на секунду, но задуматься, как поступить в той или иной ситуации. Забавным представлялся сам выбор, так как уже через мгновение исправить положение или предать ему другое поступательное движение было невозможно. Галина Степановна продолжала держать мужа в своих, назовем их дружескими, объятиях, исполненная просто добрым отношением к Гоше, не претендуя никаким образом еще на что-либо. Однако вдруг брюки стали тесными, и вопрос выбора исчез сам по себе. А еще через секунду исчез и сам Григорий Ильич, а вместо него появился Тарзан, который, словно дикий зверь, страшно зарычал и, одержимый первобытным желанием, набросился на испуганную женщину.
Что произошло в действительности передать невероятно сложно. Нет, разговор не о том, что охватившее его желание пришло коварно и необъяснимо, тем более с человеком, с которым он разделял супружеское ложе многие годы. Тарзан, следуя непонятно откуда появившимся инстинктам, не позволил бедной женщине даже снять одежду и с бешеной страстью проник в нее. Нет, он проник во всех сразу - и в подругу супруги, главного бухгалтера, молодую стажерку, диктора телевидения...все женские лица мелькали пред ним как в ускоренной ленте кинематографа и требовали значительно больше сил и энергии, чем когда-либо прежде.
Когда Григорий Ильич пришел в себя, Галина Степановна судорожно хватала широко открытыми губами воздух и блаженно улыбалась.
- Ты что, Галя? - испугался он и только сейчас сообразил, какую нелепую картину из себя представляет. Со спущенными портками, но в пиджаке и галстуке, который оказался у него за спиной.
- Это было прекрасно! - прошептал кандидат биологический наук, принявшая позу, в других обстоятельствах потребовавшую несколько месяцев усердных тренировок в гимнастическом зале.
Случившееся в тот вечер Григорий Ильич не пытался как - либо осмыслить и объяснить, да и новые обязанности вытеснили робкие следы, что остались в подсознании.
И уже спустя несколько месяцев странный выплеск необузданной страсти исчез окончательно, или, по крайней мере, так показалось новому редактору общественно-политической газеты. А еще через пару месяцев по случаю ему достали изумительный костюм, кстати, недорогой, но импортный.
В тот день в уже обжитом кабинете с минимальной перестановкой, необходимой прежде всего, чтобы помещение и в самом деле стало твоим, главный редактор просматривал материалы, предназначенные для выпуска в будущих номерах многотиражки. Обычный трудовой день, вернее, его вторая половина, когда стрелки часов подсказывают, что до окончания остается не так много времени, а сам процесс выглядит будничным и поэтому несколько серым. Поэтому, когда в кабинет зашел Леша Константинов, ответственный за рубрику новостей, Григорий Ильич даже обрадовался появлению своего подчиненного, так как устал выбирать лучший из предложенных снимков передовиков производства.
- Привет, дружок, присаживайся, - пригласил он и неожиданно для себя добавил, - чтобы ты выбрал.
Вообще-то Леша нравился Григорию Ильичу. Уточним: и как работник, и как журналист. Товарищ Шлямбух был самым обыкновенным руководителем среднего звена, в меру требовательным, но несколько снисходительным к молодому поколению, которое Леша на тот момент и представлял.
- Из снимков? - уточнил парень и стал без особого энтузиазма разглядывать фотографии.
Помните про выбор? Вот и в тот момент главный редактор поспорил сам с собой, наблюдая за тем, как Леша переводит взгляд с одного снимка на другой. Получалось, что Григорий Ильич вновь глядел на фото, но уже глазами молодого парня. Чтобы не ставить читателя в затруднительное положение, сделав его пассивным наблюдателем, предпримем робкую попытку и опишем скудными художественными средствами, с чем предстояло ознакомиться Леше. Во-первых, если вы помните, речь шла о передовиках производства. Увы, но в те далекие времена выпуск любой газеты не представлялся возможным без упоминания о наиболее достойных гражданах, поднимающих социалистическое хозяйство своим героическим трудом в самых разных областях нашей многострадальной экономики. В данном конкретном случае речь шла о доярке, - простой труженице в небольшом колхозе, сумевшей надоить рекордное для области количество молока. Надоила и надоила. Все остальные коллеги и руководство и без газеты знали о рекорде. Но! Когда знают и другие, согласитесь, это нечто иное. Хотя, к примеру, если ты корову за вымя никогда не держал и даже не представляешь, с какой стороны к ней подходить следует, какая тебе разница? Но повторимся, в те далекие времена, все обстояло совершенно иначе. Так прямо и говорили: надоил? Должен знать весь район, область, край, наконец, страна и та должна знать. Может, завтра еще кто-нибудь захочет на рекорд пойти. А тут глянут в газету, и сотни тысяч, если и не прочтут, то увидят обязательно. Логика железная. Снимков, предложенных на выбор, имелось количеством пять штук. Все черно- белые. Под номером один доярка стояла рядом с коровой- рекордисткой, обе улыбались. На втором - руководитель звена (так было написано на обратной стороне) пожимал руку только одной женщине и вручал ей переходящий вымпел. Вероятно, на другие денег не хватило. На третьем - доярка, вновь одна, смотрела куда-то вдаль (возможно, в счастливое будущее). Четвертый снимок был групповым - все звено, обступило директора колхоза, который ставил дояркам задачу на текущий день. И пятый снимок посвящался непосредственно работе. Женщина доила корову. Вот и все.
- Ну?
Леша Константинов положил снимки на стол и поднял глаза.
- Или второй или...
- Или какой? - заинтересованно уточнил Григорий Ильич, решая про себя,
насколько он хороший психолог.
- Миша делал?
Миша был фотографом, единственным, положенным по штату.
- Или?
- Можно этот, - наконец, определился Леша и глянул на главного редактора.
- Ты так считаешь? - удовлетворенно заметил Григорий Ильич и сам взял фото, затрагивающее непосредственно трудовые будни, то есть доение коровы.
- Поймут?
И тут Леша понял, что его раскусили, а Григорий Ильич понял, что следует все же отдать в печать снимок под номером пять.
- Хороший Миша фотограф, - согласился главный редактор.
- Хороший. Григорий Ильич, - и последовала долгая пауза, означающая, что у молодого коллеги возникли, если не проблемы, то вопрос точно.
- Да, Леша.
- У меня есть очень интересный материал, и я бы хотел, чтобы вы с ним ознакомились.
- Хорошо, давай завтра после обеда.
- Материал необычный, - Леша глянул то ли в сомнении, то ли в раздумье. Непонятное какое-то состояние, что настораживает окружающих, уже знающих тебя людей, от которых порой бывает трудно скрыть внутренние переживания.
- Статья?
- Вы только отнеситесь серьезно, с первого взгляда может показаться вам...
Григорий Ильич насторожился. Леша был прекрасный работник, и в зависимости от ситуации или задания, мог придать любой заметке все что угодно, от призывного пафоса, до глубочайшей иронии и сарказма, хотя с ростом профессионального мастерства выработал свой неповторимый, немного холодный и отчужденный, но легко узнаваемый стиль повествования.
- ... может показаться вам странным, - закончил он свою мысль.
- Хорошо, я все прочитаю.
И тут зазвонил телефон. Это мерзкое творение человечества вообще имеет необъяснимую тенденцию вмешиваться в самые неподходящие моменты, и, что самое неприятное, а наиболее умудренные обратили также внимание на данный факт, всегда имеет преимущество или предпочтение перед тем, кто в эту секунду сидит напротив и решает свой, а, значит, не менее важный вопрос. Поэтому Леша просто кивнул головой, прощаясь, и вышел вон.
Рабочий день подходил к своему завершению и в другом заведении, а длинные его коридоры облегчено вздохнули, лишь изредка обозначая присутствие проходящих мимо либо звонким постукиванием каблучков, либо обыкновенным шарканьем грубых мужских башмаков. Однако за дверью, заботливо ограждающей от этих редких и угасающих звуков, было тихо. Одинокая фигура, заложив руки за голову, смотрела в окно, хотя пред ней на столе лежала гора бумаг, требующих заполнения.
На усталость не похоже, скорее размышление над чем-то, что заставило бросить привычные занятия и улететь в мыслях и от бумаг, и от пациентов, вообще из этого кабинета.
- Вадим Леонтьевич, мне можно идти? - голос прервал думы и заставил вернуться
на землю.
- Да, Катюша, на сегодня все.
- А вы остаетесь?
- Сейчас закончу и тоже буду собираться, - заметил Вадим Леонтьевич
Девушка улыбнулась без всякой задней мысли и кокетства, улыбнулась просто так, оставив тем самым крохотную частицу себя, или своей молодости, или прекрасного настроения, или, бог знает чего, но оставила и закрыла дверь. Вадим Леонтьевич вновь глянул в окно и обрадовался. А обрадовался мужчина, что Катюша прошла мимо и ничего не заметила, а вот он заметил и даже задумался.
Окна кабинета выходили во двор, что часто воспринимается как некое достоинство или преимущество, которые призваны оградить от шума, пыли, назойливых звуков и прочего, что несет с собой городская жизнь. Возможно, так и обстояло в данном конкретном случае. Однако двор иногда означает и некоторую уединенность, пусть обманчивую, так как на тебя безмолвно глядят десятки окон, но все же. Вот и сейчас Вадим Леонтьевич уставился своим взором на двор в глубоком размышлении. Нет, - признался он самому себе, - никогда мы не построим это замечательное общество, этот дивный райский сад. Даже если завтра все выйдут с лопатами, тачками, вениками, трубами, знаменами и песнями. Если произойдет чудо, день и ночь все будут трудиться, как муравьи, хотя известно, что самые трудолюбивые создания с закатом солнца отправляются на отдых, даже при этом условии мы никогда не преуспеем в нашей благородной задаче. Потому что уже завтра все вновь разрушат, заплюют и загадят! В свои пятьдесят три, а именно столько лет Вадим Леонтьевич пребывал на свете (и планировал прожить еще не меньше), он часто задавал себе вопрос, вернее, тот сам приходил в голову. Приходил при разных, казалось, неуместных обстоятельствах. Появлялся, мешая иным и важным на тот момент мыслям, порою заставая врасплох и делая его рассеянным. Обыденные явления окружающей жизни, остающиеся незамеченными для многих, вызывали в нем, скажем, неадекватные реакции, заставляющие задуматься совсем об ином. Раньше такого за ним не замечалось.
Вадим Леонтьевич хотя и смотрел в окно, но ничего не видел, вероятно, по той простой причине, что он думал. Как известно, и не только психологам и другим представителям научной мысли, в таких случаях происходят сложные и загадочные явления, когда разум овладевает человеком полностью, лишая возможности и видеть и слышать, а, может и чувствовать.
Вадим Леонтьевич на сей раз вздрогнул, а затем глянул в окно, чтобы действительно увидеть то, для чего собственно и обратил свой взор наружу. Мужчина прекратил поливать кусты, застегнул штаны и отправился в направлении, известному только ему одному...
Утро. Есть в нем извечное и всегда необъяснимое таинство, настолько глубокое и чарующее, что до конца прочувствовать и понять приближение очередного дня не удается никому и никогда. Каждый раз тебе предоставляется уникальный шанс начать все с начала, простите за громкую и затасканную фразу - начать с чистого листа. Обычно еще говорят - с понедельника. Случаются такие удивительные утренние часы, когда и в самом деле возникает предчувствие, что происходит рождение нового, дарованного в равной степени всем созданиям на огромной планете без исключения. Недаром раньше считалось за привилегию первым встретить этот приближающийся день, выйти к нему на встречу и низко поклониться.
Григорий Ильич с некоторых пор стал просыпаться раньше обычного, то есть он еще находился в каком-то полузабытьи, но уже знал: ночь прошла и скоро вставать. Затем открывал глаза и лежал. Минут пять. Именно столько времени ему требовалось, чтобы придти в себя. Скажете, восемь часов отдыха, порой вообще глубокого и полноценного сна и еще пять минут? Как не покажется вам странным, но пять минут были просто необходимы для перехода из одного состояния в другое. Затем следовала гимнастика. Нет, к спорту Григорий Ильич относился скептически и в душе посмеивался над теми усилиями, что прикладывали некоторые его знакомые для сохранения приличной физической формы. В своем убеждении он следовал той простой истине, к которой пришел из своего личного опыта. Что полезно одному, не обязательно принесет благо другому, более того, может и вред причинить. Но вот гимнастика - обязательна. Не зарядка (очень размытое и неконкретное слово), а именно гимнастика - набор упражнений, следующих друг за другом в строгой последовательности. Не будем торопить события и объяснять, каким образом Григорий Ильич овладел вполне доступным, но крайне эффективным набором этих упражнений. Лишь отметим, что проблем со здоровьем у него не было уже долгое время, а данное обстоятельство, согласитесь, немаловажный фактор для мужчины, которому уже за сорок.
Любая, пусть даже самая скучная книжонка покажется читателю привлекательной (отбросим в сторону признанных авторитетов, заявивших о себе блистательным языковым талантом и глубочайшей эрудицией), если в ней есть частица полезной информации, что может быть востребована. С этой целью, оставаясь сторонним наблюдателем, так как Григорий Ильич выполнял гимнастику в совершенном одиночестве, не допуская в комнату посторонних, включая свою супругу, незаметно проследим за тем, что же он там вытворял.
Для начала он скидывал тапочки и втягивал носом поступающий из открытого окна воздух. Ровно шестнадцать раз, без каких-либо движений. Затем двигал глазами влево - вправо, медленно шестнадцать раз. Чтобы не повторяться и не нарушать какой ни есть стиль, заметим, что количество упражнений всегда оставалось неизменным. Правильно, шестнадцать раз, ни больше и ни меньше, и в этом также заключался таинственный смысл. Далее следовал черед головы, ей приходилось вертеться во всех возможных направлениях и под самым разным углом, что занимало шесть минут тридцать секунд. После головы Григорий Ильич на вытянутых вперед руках сжимал и разжимал кисти, держа их ладонями вверх, а затем вниз, после чего разводил руки в сторону и повторял процедуру. Да, еще при этом он умудрялся следить за дыханием, заставляя работать диафрагму. Продолжая удерживать руки в горизонтальном положении, вновь приходили в движение кисти, но уже описывая окружность, сначала в одну, а затем в другую сторону. Количество упражнений, посвященных позвоночному столбу, поражало: более десяти разновидностей в самых немыслимых вариантах. Особой заботе подвергались колени, их вертели, крутили, и часто они щелкали, как орехи, то ли в благодарность своему хозяину, то ли, наоборот, жалуясь ему на чрезмерную нагрузку. Однако Григорий Ильич был непреклонен, а, возможно, и просто безжалостен к своим костям, исповедуя древний китайский постулат " усмиряя плоть, ты освобождаешь дух".
Когда колени уже просто не понимали, что от них хотят, следовали приседания. Настолько глубокие и основательные, что пятая точка порой касалась пола, а иногда, простят меня дамы, вырывались газы. И это несмотря на тот факт, что Григорий Ильич ужинать заканчивал в семь, а вставал в полседьмого, и его кишечник, вероятно, был чист и свеж, как дыхание младенца. Покончив с коленями, приступал к махам ногами. Если вам приходилось видеть документальные съемки настоящего канкана, где пара десятков молодых девиц синхронно задирают ноги до уровня груди, это вам поможет представить, что творил Григорий Ильич. Ноги у него взлетали выше носа и шли они от бедра, прямые, как стрелы, пущенные опытной рукой древнего воина. После махов вперед, следовали движения ногами в стороны и назад, а затем ужас! Ноги расползались в стороны, понимая, что своей цели Григорий Ильич все равно добьется, а сопротивляться глупо и бессмысленно. Финальным аккордом становились отжимания, уже известное количество раз. Теперь вы понимаете, почему он скептически относился к спорту?
Вся гимнастика, а иного слова никогда в этом доме не произносилось, занимала час времени, причем упражнения выполнялись обязательно в указанной последовательности, то есть сверху вниз, каждый день независимо от жизненных обстоятельств. Но что самое удивительное! Когда Григория Ильича спрашивали, каким образом он умудряется всегда выглядеть этаким стройным мальчишкой без живота, мешков под глазами и с удивительно легкой походкой, главный редактор хитро щурился и отвечал: утренняя зарядка. И всего-то? - удивлялся народ. А еще, возможно, папа с мамой думали обо мне задолго до того, как я появился на свет, - с улыбкой добавлял он.
Всегда уважают и ценят людей, которые держат слово, неважно, чего это касается, простых обещаний позвонить, с кем-то переговорить, напомнить, да мало ли чего. К женщинам, правда, допускается некоторое снисхождение, так как в их природе закладывается то противоречие, что непонятным образом превращает знак минус в знак плюс. Григорий Ильич очень дорожил этим качеством, полагая, что в нынешние времена остается совсем мало из существовавшего прежде богатого арсенала оказать внимание любому, обратившемуся к тебе с просьбой. Он прочитал оставленные Лешей материалы, и если, честно говорить, расстроился. Нет, парень остался верен себе и все написанное, как всегда, было выполнено безукоризненно грамотно и интересно. Волновала другая сторона вопроса, скажем, щекотливая, но не менее важная, особенно для самого Григория Ильича. Товарищ Шлямбух руководствовался также не только партийной дисциплиной, но кодексом журналиста, который обязывал ко многому. Поэтому, когда к нему в кабинет во второй половине дня, как было и обещано, заглянул Константинов, он в категоричной и даже резкой форме ответил:
- Леша, выбрось эту дурь на хрен из головы.
Парень понял, что под словом "дурь" вовсе не скрывается намек на его литературный талант, а по сему предпринял робкую попытку переубедить своего шефа.
- А все же, почему не рискнуть?
- Все, Леша, никаких возражений, - главный редактор был иногда вынужден проявлять жесткость даже к тем, к кому испытывал симпатию.
- Но это такой материал! - не сдавался корреспондент, наивно полагая, что сможет изменить мнение главного редактора.
- Это не материал, а сплошная чушь! У нас общественно-политическая газета и обязывает освещать факты и события, которые имеют публичный резонанс. А что предлагаешь ты?
Действительно, предложенный Лешей материал выглядел плохо выпеченной жареной уткой, такой, что и первого апреля подать нельзя.
- Григорий Ильич, но это же правда! Неужели вы скроете от общественности факты? Мы просто обязаны поставить людей в известность.
- Что у тебя есть? Интервью какой-то сумасшедшей? Ты сам-то в это веришь?
- Что у меня есть? - торжествующе произнес молодой коллега и полез в портфель, - а как вам это?
Григорий Ильич скорее из уважения к журналисту, нежели, руководствуясь иными соображениями, отложил рукопись и глянул в сомнении на бумаги, что вылезли из портфеля Леши, а затем перекочевали к нему на стол.
- И что?
- Читайте, - подсказал коллега, - времени много не займет.
Григорий Ильич прочитал.
- А знаете, где я еще успел побывать, - решило, вероятно, добить его юное дарование, - в УВД!
- Причем здесь УВД?
- Она написала заявление, - выдохнул журналист и расцвел лицом.
- Леша, хоть убей, но не могу я дать это в печать, не могу! Меня просто растерзают!
- Это феномен, если хотите, вызов науке! - горячился журналист, - а еще я договорился об одном интервью. А вот тогда, если вы откажитесь, я пошлю весь материал в Москву!
- Да хоть в Нью-Йорк, разговор окончен.
Однако едва хлопнула дверь, Григорий Ильич тот же бросился искать свою записную книжку, где был записан номер, по которому уже через пару минут он звонил.
- Здравствуйте, вас беспокоят из республиканской газеты "Путь Ильича", - и он представился, - я бы хотел переговорить с профессором Зелинским.
После еще непродолжительного времени, что потребовалось для нахождения указанного эскулапа, Григорий Ильич вновь представился и продолжил разговор, вернее, попытался пролить свет на те сомнения, что зародились у него в голове.
- Уважаемый Вадим Леонтьевич, у меня на столе лежит подписанный вами документ, и в этой связи я бы желал уточнить, насколько на самом деле он соответствует действительности?
- Какой документ? - уточнила трубка.
Григорий Ильич не поленился и прочитал все, начиная с атрибутов медицинского учреждения и кончая текстом, который занял не так много места на бланке.
- Так?
- Я хотел уточнить, это правда?
- Там же моя подпись, - подсказал Вадим Леонтьевич.
- Простите, - растерялся Григорий Ильич, - как это понимать?
- А я и сам не знаю, - признался эскулап, - что вы хотите от меня?
- Но это полный бред! - подсказал Григорий Ильич.
- Согласен, бред.
- Ничего не понимаю.
- Я тоже, - разделил сомнения главного редактора уважаемый и авторитетный
господин из медицинского ведомства. - Но факты, куда от них денешься?
Григорий Ильич еще раз тупо уставился на бумагу, представленную Лешей, в достоверности которой ему пришлось только что убедиться уже лично.
Примерно в таком же состоянии находился и следователь по особо важным делам товарищ Кирилов (через одно "л"). Среди бумаг, что ожидали его с утра на рабочем столе, одна внешне неотличимая от других произвела на него сильное впечатление. Пробежав глазами, как это он делал неоднократно, Кирилов вдруг понял, что перед ним очень странный документ. Повторное чтение, уже более внимательное, не исправило ситуацию, а скорее еще больше ее запутало. В таких случаях он просто вставал и прохаживался. Как спортсмен перед очередной попыткой внутренне готовил себя, чтобы, мобилизовав силы и призвав все свое мастерство и опыт, броситься на покорение возникшей на пути к успеху преграды. Но и испытанное прежде средство на сей раз не помогло, а попытка так и осталась попыткой, вызвав еще больше огорчения. Поэтому он снял трубку и вызвал дежурного, позвонил то ли от бессилия, то ли в надежде узнать что-то новое, не вошедшее или просто пропущенное в силу разного рода обстоятельств, что случаются в практике даже искушенных работников. Дежурный появился, но не сразу, чем добавил некоторую раздражительность к той, что уже успела засесть в голове и изрядно подпортить настроение. Дежурный вообще-то не был обязан держать отчет и объясняться перед Кириловым, да и он сам чувствовал определенную долю неудовольствия, так как смена уже закончилась, а свободное время, предоставленное по закону, всегда летит значительно быстрей, чем часы, отведенные на службу. Когда два отрицательных разряда сталкиваются, результат можно предугадать заранее, тем более что Кирилов к своему большому удивлению начал совсем не с того. В таких случаях еще говорят: " черт попутал", то есть твоими устами начинает вещать вообще непонятно кто, внося не только дополнительные отрицательные разряды, но и уничтожая те положительные, что еще пребывали в атмосфере. Дежурному - невысокому брюнету, было абсолютно все равно, что о нем и его родственниках думает этот молодой и, как он себя считает, ответственный коллега. Единственное, о чем пожалел брюнет, заключалось в том, что он задержался и зашел в туалет, а сейчас вынужден стоять и отчитываться, непонятно, за что.
- Какие претензии ко мне? - уточнил дежурный, в мыслях находящийся совсем далеко от этого кабинета.
- Вы сами читали? - Кирилов ткнул пальцем на серый лист бумаги.
- Читал.
- И по- вашему, это нормально?
- Работа у меня такая.
- Какая?
- Принять заявление, а дальше это уже,... - он хотел сказать "ваша головная боль", однако промолчал. - Я могу идти?
Кирилова звали Олегом Витальевичем, и работал он уже не первый год, в смысле, занимал столь важную должность, а не общий стаж пребывания в доблестных внутренних органах. Олег Витальевич тоже ничего не понял, несмотря на свой богатый опыт, оперативное чутье и отсутствие вредных привычек, особенно затрудняющих плодотворно трудиться в понедельник с утра. Так же хлопнула дверь в кабине следователя по особо важным делам, и точно также Олег Витальевич обратил свой взор на телефонный аппарат.
- Вас беспокоят из управления внутренних дел, - и он назвал свою фамилию, - мне нужно срочно переговорить с профессором Зелинским.
- Слушаю вас, - почти сразу ответил Вадим Леонтьевич.
- Здравствуйте, - несмотря на важность дела, Олег Витальевич никогда не забывал соблюдать элементарные правила этикета.
- Здравствуйте, - прозвучал немного усталый, но, несомненно, воспитанный голос.
- Следователь по особо важным делам Кирилов.
Как бы подтверждая первоначальное умственное заключение, голос поинтересовался не только именем лица, сделавшее это заключение, но и именем его батюшки.
- Я вас слушаю, Олег Витальевич.
- Меня интересует гражданка, - и он глянул в документ, который уже стал поводом для неприятного разговора с дежурным.
- Да, она обращалась к нам, и все внесенное в медицинское заключение соответствует выводам, даже если это и выглядит некоторым, - голос замялся в поиске подходящего слова, - противоречием.
- Извините, - сказал Олег Витальевич, хотя еще ничего не сотворил такого, для чего обычно используется данное слово
Вадим Леонтьевич также это понял и просто промолчал, не мешая собеседнику собраться с мыслями.
- Да это самая настоящая ...! - возможно, излишне эмоционально продолжил Олег Витальевич.
Заметим, что образование у товарища Кирилова имелось высшее, плюс курсы повышение квалификации, словарный запас хороший, немецкий язык сдавал уже два раза, за что и получал прибавку к жалованию. Небольшую, но не лишнюю, поэтому, честно признаемся, прозвучало сие ругательство неожиданно не только для нас, но и самого следователя по особо важным делам. Добавим, в разговоре с лицом, который, естественно, такие слова знал, но никогда не прибегал к ним, так как прекрасно ладил с самим собой, коллегами и даже совершенно незнакомыми гражданами. Поэтому эскулап выдержал паузу и только потом высказал свою точку зрения.
- Можно сказать и так.
Самое странное и поэтому удивительное заключалось в том, что научного или медицинского термина для сделанного Вадимом Леонтьевича открытия не существовало! Первоначально застигнутый врасплох бедный профессор даже испугался. Как может быть то, чего не может быть? В своей практике ему приходилось сталкиваться с явлениями непонятными, несколько отличающимися от обычных, но не в такой же степени! Однако работа есть работа, а если есть желание, извольте, собирайте материал для диссертации, дома свет жгите и бумагу изводите, а здесь в кабинете, когда за дверью терпеливо дожидаются своей очереди пациенты, необходимо быстренько, что в конечном итоге Вадим Леонтьевич и сделал, взять себя в руки.
- Вы понимает, под чем поставили свою подпись?
Вадим Леонтьевич в совершенстве владел английским, немецким и французским, понимал испанский и свободно читал на латыни, поэтому вопрос, что называется, поставлен был некорректно, и ответить на него имелось тысяча вариантов, однако на удивление профессор выбрал самый доступный.
- Да.
Если собрать все республиканское Управление внутренних дел и добавить к нему еще и районные отделы, вернее, их представителей, даже в этом случае интеллектуальное превосходство осталось бы на стороне Вадима Леонтьевича, и Олег Витальевич данный факт прекрасно осознавал.
- Спасибо, и извините за несдержанность.
На сей раз, все прозвучало уместно и понятно.
- Никаких проблем.
Как жалко, что природа-мать, а, возможно, старики - родители подарили миру совсем незначительное количество таких граждан, каким и являлся Вадим Леонтьевич. Необходимо указать, что и для него сделанное открытие выглядело как полный нонсенс и в первые минуты вызвало прилив непонятных и противоречивых чувств и эмоций. Однако, собравшись, он сделал то, что и ожидается от человека на его месте: выполнить несложную процедуру и поставить свою подпись. Что и последовало незамедлительно.
Отец Сергий, в миру Сережа Куркин, отличался от своих братьев требовательностью и некоторой необъяснимой трепетностью в своем призвании служить посредником между теми, кто хотел приблизиться и достигнуть в своих многочисленных, но часто неудачных попытках, и тем, к кому эти обращения были адресованы. Сам отец Сергий пришел к Нему случайно, как говорили многие, и совершенно неслучайно, как решил он. Чтение программы телевизионных передач на предстоящие праздники на автобусной остановке закончилось для него непонятным и странным образом. Огромные, полные слез глаза матери и отсутствие какой-либо памяти вообще. Ее стер напрочь пьяный придурок, врезавшись на автомобиле в толпу народа, ожидавшего троллейбус. Трупов было пять, одним из которых и был маленький Сережа, успевший прочитать, что собираются показывать его любимый "Остров сокровищ". Мама Сережи три дня простояла на коленях, пока не рухнула головой ниц. Молитв она не знала, и самым страшным испытанием для молодой и красивой женщины была смерть мужа подруги, который спьяну вывалился из автобуса. Она уже решила, что наложит на себя руки, когда ей заявили, что сын жив. Однако Сережа все-таки умер, но появился отец Сергий - странный юноша с отсутствующим взглядом и небольшой козлиной бородкой, кажущейся нелепой только в первые минуты общения с ним. Прихожан в те далекие времена в маленькой церквушке набиралось немного: в основном пожилые женщины, малолетние дети, которых тайком от родителей приводили старухи. Изредка встречались и мужчины, но их количество было столь незначительно, что появление молодого батюшки скрасило не только унылый интерьер (едва не сказал храма) убогой, в смысле старой и запущенной церквушки, но внесло хрупкие надежды в ряды верующих.
Церковь сохранилась, вероятно, прежде всего в силу того обстоятельства, что располагалась на отшибе городка, и здание при самом смелом и отчаянном воображении не могло претендовать даже на скромное приличное заведение, что требовалось для любого государственного ведомства. Не подходило оно никуда, хоть ты тресни, а вкладывать средства, необходимые для перепланировки, никто не собирался. Другая причина, оказавшая, как ни как, кстати, заключалась в том, что сразу за воротами начиналось кладбище, с уникальными (так, по крайней мере, утверждали потом представители местного отдела культуры) захоронениями, проще говоря, могилами. Эти холмики с нелепыми, покосившими крестами, словно в фильмах ужасов, которым еще предстояло войти в сознание уже российского обывателя, действительно больше напоминали декорацию, чем реальное погребение. Хотя на церковном кладбище уже много лет никого не хоронили, отлетевшие души продолжали вселять трепет и беспокойство даже самым воинствующим атеистам и их последователям.
Ничего нового отец Сергий с собой не привнес, если не принимать в расчет легкий румянец и еще не окрепший мужской тенорок, что согревал помещение особенно длинными и холодными вечерами. Служить приходилось и утром, даже когда единственным участником были послушники, предлагающие крестики, иконки и свечки тут же в зале, но в некотором отдалении от иконостаса. Вообще, сам интерьер и убранство той скоромной обители для беседы с Ним у постороннего вызывал противоречивые чувства, разобраться в которых, казалось, невероятно сложно. Все, в той или иной степени "ценные экспонаты", были просто вывезены властью и располагались либо в музеях, либо в частных коллекциях затаившихся любителей антиквариата. А в качестве необходимой атрибутики предлагались более скромные экземпляры, что, впрочем, не особенно отвлекало присутствующих.
Леша Константинов впервые зашел внутрь, хотя неоднократно проходил и проезжал как мимо церкви, так и примыкающего к ней кладбища. Оба выглядели, скорее, как сдавшийся и потоптанный некогда гордый бастион, чем вызов, брошенный новым идолам, завоевавшим своих последователей в относительно короткой, но не менее кровавой борьбе, что характеризует пришествие любой новой религии. Пришедшее на смену воинствующим лозунгам и гонениям полное равнодушие очередных завоевателей и спасло капризный уголек старой веры, изредка вспыхивающий на забытом пепелище.
Леша был атеистом и кандидатом в члены КПСС, хотя второе уже включает в себя первое понятие. И в семье у Леши все были атеисты: мама, папа, сестра и бабушка. Поэтому у него никогда не возникало необходимости обращаться не только внутренне, но и внешне в непонятный и явно выдуманный кем-то мир грез и обмана.
Шагнув внутрь, он в сомнении огляделся по сторонам: до какой степени нужно не уважать себя, чтобы шептать и просить куклу с облупившейся на голых ступнях краской, раскинувшую, словно птица, свои руки и прикрывшую глаза, возможно,боясь обмануть тех, кто часами простаивает рядом? Понятно, ребенок не может заснуть, пока не прижмет и не обнимет свое чадо. Но Люди! Взрослые люди, прожившие долгую жизнь для того, чтобы под старость вновь придти и мысленно обнять ту же куклу! Что движет ими? Какая скрытая и непонятная сила заставляет поклоняться идолам?
- Простите, - нарушил мысли Леши совсем еще молоденький батюшка, - вы
Константинов?
- А вы, - журналист замешкался, потому что назвать совсем молодого парня, пусть и в рясе, "отцом" просто не поворачивался язык.
- Отец Сергий, - помог ему парень, - пойдемте во дворик, там и побеседуем.
Леша мысленно настроился на беседу с оторванным от действительности служителем культа, чья речь будет изобиловать пусть и забавными, но явно похороненными в веках словах и выражениях, однако этого не произошло. К большому удивлению журналиста, собеседник не только здраво рассуждал, но и прекрасно разбирался в делах мирских, а именно таким и представлялся вопрос, с которым он обратился к отцу Сергею. Для последнего состоявшийся визит также представлялся событием особенным, так как по сути дела он привык к той черствости и глубочайшему невежеству со стороны властей к служителям церкви, поставленным в положение, на какое не так давно, будучи могущественной и всесильной, сама церковь, обрекала иные, а стало быть, вредные и ненужные конфессии и учения. Весь интерес и пафос начинался и заканчивался открытками с куполами и крестами, выставленными в качестве достопримечательности для немногочисленных иностранцев, необъяснимым образом питавшим странное влечение именно к этим почти сгнившим, как считали местные аборигены, но не утратившим силу символам одной из самых древних религий мира.
- Мне было интересно узнать вашу точку зрения, как представителя церкви, - поводя итог своему непродолжительному выступлению, сказал Леша.
- Вы собираетесь об этом написать?
- Пока собираю материал, - уклончиво ответил журналист, - и обращаюсь к разным специалистам, способным мне оказать помощь.
- Если честно, но я просто не готов как-либо прокомментировать то, о чем вы только что рассказали, однако я над этим подумаю, оставьте мне свой телефон.
Леша оставил.
Говорят, еще в детстве можно определить, какая судьба уготована малышу. Вернее, начертанный перед ним путь уже вырисовывается в смутной дымке, скрывающей конкретные контуры, как утренний туман. Если хотите, до определенного времени ребенок представляет собой одну лишь оболочку, лишенную какого-либо содержания. Но вот когда именно происходит таинство, и на ладони появляются невидимые линии судьбы, знают только посвященные. Какими бы не представлялись попытки, изменить заложенные таинственной силой эти направляющие, в конечном итоге возможные варианты выглядят, вероятно, как смена номеров трамваев, следующих по одной и той же колее в конечный пункт назначения. Все милосердие и, возможно, гуманность создателя и заключается в том, что знать этого не положено, в противном случае наступит губительное и скорое разрушение личности, не успевшей исполнить поставленную перед ней задачу. Заглядывать в будущее не имеет никакого смысла, так как оно уже известно, а вот те средства, что будут использоваться для достижения этого конечного пункта, и пойдут в зачет. А чтобы подтвердить другую мысль о законченности или цикличности поступательного движения, следует обратить внимания на тот факт, что к старости, если такая предоставляется в распоряжение, происходит тот же самый процесс, выражающийся в постепенной утрате этого содержания и принимающий форму старческого маразма, близкому к детскому слабоумию.
. Любая мать, которая произвела на свет потомство, наивно полагает, что становление ее чада в конечном итоге определяется тем вниманием и заботой, которыми она готова окружить своего ребенка. Да, она является носителем новой жизни, но отнюдь не разума, что является полигоном для сражения самых разных сил.
Несомненно, трудно передать то впечатление, которое производит любой, встречающийся нам на жизненной дороге человек. Конечно, определенный образ всегда предстает и даже сохраняется в памяти, однако, согласитесь, часто этот образ либо меняется, либо принимает какие-то иные очертания. Поэтому предпринять попытку и описать нашего нового героя - дело гиблое и обреченное на провал, но, тем не менее, отважимся на подобный шаг в силу вынужденных обстоятельств, чтобы хоть как-то облегчить задачу его появления. С другой стороны, наш герой все же не эпизодический, не какой-то там проходящий персонаж, а в определенной степени даже главный, несущий на своих плечах не только мысли автора, но и являющийся центром повествования. Именно в первые мгновения их указывают в титрах задолго до начала событий, что разворачиваются затем на экране.
И так Эдик. Безусловно, имя играет огромную роль не только для самого его носителя, часто определяя и его судьбу. Но также, вероятно, является составной частью рисующегося в воображении образа. Ростом он был выше среднего, порой казался высоким, возможно, по причине излишней худобы, что, впрочем, не читалась в лице, которое, хотя и носило некоторую бледность, но ни в коем случае не являлось болезненным. Эта бледность проступала и обращала на себя внимание, скорее вечером или при недостаточном освещении, словно вылезала, привлеченная мраком. Глаза - темные и живые, указывающие на сметливый ум и сообразительность, но ни как не на
хитрость и расчетливость. Фигура правильная, еще не утратившая той гибкости, что часто исчезает с возмужанием, когда уже возникают сомнения назвать юношу парнем или мужчиной. К Эдику скорей подошло бы слово юноша, пожалуй, оно точней передавало ту легкость, с которой он передвигался. Какие-либо отличия выделить сложно, возможно, потому что их просто не было. Говорил Эдик, слегка растягивая слова, как будто тщательно их отбирая. Красивым, если иметь в виду ту красоту, что привлекает женщин, не был, возможно, выглядел приятным, даже при отсутствии мужественности, которая, как правило, обращает на себя внимание прекрасной половины. Хотя нет, все же имелась отличительная черта - всегда плотно сжатые губы, а их концы незаметно опускались вниз, предавая что-то вроде упрямства или затаенной обиды, характерной больше для пожилых людей, в особенности дам, вынужденных признать, что с возрастом исчезает и былая красота, - вероятно, самое большое их разочарование. Однако эта черта нисколько не выделялась, и неслучайно мы едва не пропустили ее в своем описании. В целом, обыкновенный юноша, не серый и безликий, а рядовой, каких не замечают в толпе, а, однажды увидев, тут же забывают. Но самое интересное, и это также следует отметить, заключалось в том, что Эдик принадлежал к той породе людей, что носят в лице некий отпечаток, неподвластный времени, и даже годы спустя таких людей всегда узнают на групповых фотографиях, не прикладывая особенных усилий, и точно также не могут вспомнить одноклассники, однажды услышав знакомую фамилию. Определенный парадокс, как впрочем, и вся жизнь.
Кстати о школе. Учился Эдик ровно, особенно не блистал, но и каких-либо замечаний в свой адрес никогда не получал. Если и случались редкие недоразумения, они воспринимались как некие детские шалости, не вызывая раздражения и тем более сердитых упреков осуждения со стороны воспитателей и учителей. Над такими не смеются, но и особенной симпатии они не вызывают, также, как и желания пригласить поучаствовать в серьезном и ответственном деле. Они могут оказаться товарищем сегодня у одного, завтра у другого, а их исчезновение не вызовет горечи или обиды. Невозможно сказать, что у них на уме, а их поступки не поддаются прогнозам. В своих увлечениях Эдик следовал скорее случайным обстоятельствам, нежели внутренним желаниям, часто соглашаясь с выбором своих товарищей.
Незаметно пролетели школьные годы, предательски известив, что еще вчерашние школяры уже стали взрослыми, готовыми вступить в иную жизнь. Но как часто случается, формальная и, несомненно, условная граница, что выражается в предоставлении аттестата - первого и самого волнующего документа, в действительности является для одного уже пройденной ступенькой, а для другого лишь напоминанием, что самое сложное еще впереди.
Неожиданно для Эдика, а в большей степени для его мамы - Марии Сергеевны, встал сложный и волнующий вопрос. Куда идти дальше? Зачастую именно родители принимают данное решение, полагая, что умудренные жизненным опытом они вправе определить дальнейшую судьбу ребенка. Мария Сергеевна уже давно билась над вопросом, пытаясь разглядеть в сыне привязанности и предпочтения, так как считала, что только эти качества облегчат существование Эдика, а, может быть, даже принесут ему радость. Однако все ее усилия и разговоры и с преподавателями и самим Эдиком не внесли никакой ясности. Нависала конкретная и обоснованная угроза. Вероятно, эта угроза навсегда останется в душе любой матери, когда ее сыну должно исполниться восемнадцать. И как бы звонко и возвышенно не говорили государственные мужи, используя весь пафос, а порой и словоблудие, женское сердце покроется не одним рубцом, а из отведенных всевышним обязательно выпадет пара лет, прежде чем придет спокойствие, и исчезнет страх. Увы, такова женская доля.
Мария Сергеевна страшно волновалась, и бедной женщине, представлялось, что было бы значительно проще самой пройти эту медицинскую комиссию. Я вам честно скажу, как нелепо это звучит, она, без всякого сомнения, тут же отправилась бы и предстала перед многочисленными специалистами, определяющими не только род войск, в котором предстоит выполнить "священный долг перед отечеством", но и пройти, пускай, непродолжительный, но, безусловно, важный этап еще молодого и незрелого человека. Она даже отпросилась с работы раньше положенного часа, так как не в силах была вынести испытание временем.
Эдик появился вскоре, шагнул в прихожую и прислонился к стене.
- Ну, как?
Юноша молчал, боясь поднять глаза, не зная, что своим поведением причиняет дополнительную боль в уже израненную душу матери.
- Ну, как? - повторила она, чувствуя, что остались секунды до окончательного приговора.
- Меня не взяли, - вымолвил сын и едва не расплакался. За него это сделала Мария Сергеевна, еще не осознавая, что боль не пропала, а, следуя какому-то необъяснимому закону, нашла себе новое пристанище. И нашла его в дорогом и любимом человеке, ради которого, в общем-то, она и жила на свете.
- Не взяли? - полное смятение охватило бедную женщину, а заблестевшие слезы были истолкованы совершенно неверно.
Если для матери новость скорее означала безграничное счастье, за свершение которого она собиралась воздать хвалу всевышнему, то для Эдика белый билет воспринимался как трагедия, вобравшая в себя также унижение и даже позор. Прозвучавшие слова о каком-то скрытом дефекте, неожиданно появившимся на восемнадцатом году, оказались куда страшней той неловкости, что он испытывал, стоя практически обнаженным перед чужими людьми. До сегодняшнего момента юноша считал, что состояние здоровья вопрос интимный и касается только его одного. Он с достоинством переносил беспристрастный экзамен, пусть и облаченных в белые халаты, но совершенно посторонних людей, заглядывающих в самые неожиданные места, определяя по только им одним известным критериям его годность на предмет служения отечеству.
- Всех взяли, - добавил тихо он, - а Витьку даже на флот.
Как все-таки удивительно течение времени! Какие-то двадцать с небольшим лет могут до неузнаваемости перевернуть мир. Нет, даже не тот, что окружает тебя, а другой, из которого ты сам и создан.
А дальше началась череда проводов уже знакомых Эдику ребят, в одночасье ставших взрослыми и самостоятельными. Парни сначала сидели наравне со взрослыми за столом, пили водку, слушали страшилки уже бывалых и прошедших пекло армейской жизни ветеранов, а затем, словно прощаясь с жизнью, позволяли себе все: от драк во дворе со случайными прохожими, до совокупления с подругами юности в соседней комнате. Эдик в тайне завидовал и тому и другому, но отважиться не мог. Возведенная кем-то стена физически препятствовала его срытым желаниям. Иногда ему страшно хотелось перелезть через эту стену или прорыть под ней подкоп, однако все оставалось на уровне нереализованных желаний, копившихся незаметной, но внушительной горой в его воображении. Мария Сергеевна в отличие от сына совсем не переживала, что медкомиссия обнаружила какой-то брак у Эдика и даже не стала уточнять, насколько он
опасен для здоровья.
Под звуки бравого оркестра он шагал в толпе, направляющейся на вокзал. Тот самый, что случайным образом попал в наше повествование. И все встречающиеся на пути прохожие останавливались и внимательно вглядывались в лица бритых парней,
пытавшихся выглядеть уверенней, нежели они чувствовали себя на самом деле. Пытавшийся навести порядок в колонне офицер вскоре махнул рукой и сам закурил сигарету, наблюдая, как в ряды будущих воинов проскакивали подруги, друзья и родители. Они просто подходили и вставали рядом, и выпроводить их обратно представлялось занятием напрасным, а, может быть, и вредным. Для одних граждан эта картина напоминала времена минувшие, другим еще предстояло пережить эти волнующие моменты. С уверенностью можно сказать одно - равнодушных не было. Проводы следовали какой-то чередой, и еще вчера провожающий своего приятеля парень уже через несколько дней также шагал в колоне и возбужденно махал рукой случайным встречным.
Эдик провожал всех и часто приходил домой выпивши, даже не скрывая своего состоянии от Марии Сергеевны, которая в свою очередь мужественно переносила временное, как она считала, увлечение сына спиртным.
Вскоре Эдик остался один, ни о каком поступлении в университет не могло быть и речи. Аттестат представлял собой унылую картинку, и возникало желание как можно быстрей его захлопнуть. Листки на календаре, как и погода за окном, подсказывали о приближении осени. Неожиданно он столкнулся с тем, что окружающие его люди оказались заняты работой, учебой, своими делами и хлопотами, а вот он был предоставлен самому себе. Возможно, произошло это по той причине, что Эдик, действительно, собирался отправиться в армию, не рассчитывая получить увольнительную. Уже через неделю на него напала такая невыносимая тоска, что впервые он оказался на грани депрессии. Той самой, о которой когда-то писал сочинение, смутно представляя, что на самом деле несет с собой эта страшная и разрушительная стерва. Вот сейчас он точно написал бы на отлично, так как иногда днями сидел дома, и все привычные и любимые занятия вызывали в нем либо раздражение, либо апатию. Бесконечно продолжаться это не могло, и хотя Мария Сергеевна подняла на ноги всех знакомых в попытке найти хоть какую-либо приличную временную работу, в ответ слышала или размытые обещания или слова сочувствия. Эдик держался молодцом, пытался встряхнуться, проявив интерес к домашнему хозяйству. Сделал какой-то небольшой ремонт на кухне, привел в должный вид кран в ванной, что было встречено с большой, даже излишней радостью со стороны Марии Сергеевны. И вот однажды вечером, отправившись в магазин - событие, ставшее обыденным совсем недавно, так как раньше парня было просто невозможно попросить о подобной услуге, Эдик остановился на переходе в ожидании разрешающего сигнала светофора и вдруг принял важное решение. Затолкав в спешке купленные продукты в авоську, он стремительно полетел домой, испытав странное и волнующее состояние. Взбежал по ступенька подъезда и принялся звонить, хотя обычно открывал дверь ключом. Мария Сергеевна моментально поняла, что произошло что-то действительно особенное, и молча задала вопрос, взглянув на сына. Эдик также молча попросил подождать один день, прежде чем он сообщит результаты. Первый результат был положительным, как впрочем, и второй. Его приняли на работу! Аттестат вообще не смотрели, в смысле глянули на серую книжечку, чтобы убедиться в том, что у него за плечами среднее образование, и отправили на комиссию, которая не нашла никаких дефектов и без всяких консилиумов и совещаний в простой и рабочей обстановке выдала медицинскую справку. А веселая пожилая женщина в регистратуре так хлопнула по ней печатью, что Эдик, все еще волнуясь и ожидая затаенных интриг со стороны злодейки- судьбы, смешно чихнул, и только затем рассмеялся. И женщина в белом халате тоже рассмеялась.
И если вчера он мог валяться по утрам, то теперь приходилось вскакивать в столь ранние часы, что на первых порах требовалось настоящее мужество. Эдик поднимался в пять! Поэтому день неожиданно стал таким длинным, а осень пришла на месяц раньше обещанного срока. Темнота приветствовала его в эти ранние часы, если не брать в расчет одно или два окна напротив, в которых уже горел свет. Эдик жевал бутерброд, пил горячий чай и думал, кто же отважился вскочить еще раньше? Или, возможно, просто не ложился, как с вечера включил лампу, так и просидел ночь напролет? Через тридцать минут выходил в сонный подъезд и спускался вниз, слушая эхо своих шагов и испытывая непонятную гордость. Эдик был уверен в том, что первым вышел встречать новый день. Вышел намного раньше самого дня, который еще не проснулся, а, только продрав глаза, понял, что уже опоздал. И тут парень замер, пораженный. Вот это да! - удивился он. Действительно, вот это да. Фамилия у Эдика была Первухин.
Еще через десять минут вскакивал в пустой вагон и направлялся вперед. Подходил к водителю, молча протягивал для приветствия руку, полностью игнорируя строгую надпись на дверце кабины " Просьба водителя во время движения от работы не отвлекать!" Надпись выглядела грозно, однако она на него не распространялась, так как с некоторых пор Эдик сам стал водителем троллейбуса и имел полное право нарушать инструкции, касающиеся обычных пассажиров.
Да, Эдик работал в троллейбусном управлении и почти сразу полюбил свою профессию. Никто, включая Марию Сергеевну, не удивился его выбору, а еще недавно угнетающее его состояние депрессии исчезло, не оставив никакого следа. Вскоре Эдик уже самостоятельно объявлял остановки в городе, поглядывал в лопухи заднего вида и терпеливо дожидался, когда ему в руку высыпят мелочь в обмен на маленькую книжку проездных талонов. Коллеги Эдика приняли парня по-доброму, да и проблем с ним не предвиделось никаких. Он всегда соглашался на предложение поменяться сменами, никогда не возражал, не обижался, не выпивал, не ругался и не смеялся.
Водил свой железный короб безукоризненно и с какой-то необъяснимой любовью. Медленно и плавно трогался с места, постепенно набирая скорость, и так же нежно подъезжал к очередной остановке, что, впрочем, оставалось совершенно незамеченным для окружающих, погруженных в свой иной мир. Иногда в толпе пассажиров видел знакомых, однако не пытался обратить на себя внимания, временами незаметно поглядывая и вскоре забывая об их присутствии. Неожиданно родной городок стал не таким и большим, как рисовался прежде в его воображении. Проезжая из одного конца в другой, отмечал все перемены и выучил на зубок не только маршрут движения, но и каждый бугорок и ямочку на дороге.
Переход в иную взрослую жизнь состоялся, но до конца он поверил в это, когда впервые расписался в ведомости и получил заработанные деньги. Сумма достаточная, чтобы самостоятельно определить свое существование. Стоящие в очереди коллеги даже не заметили, как предательски дрогнула рука, и подпись получилась совсем непохожая, хотя еще на уроках в школе он придумывал себе автограф и даже пару раз подписался неизвестно с какой целью под контрольной работой, кажется, по геометрии. Тогда получилось выразительней и значительно лучше, чем каракули преподавателя, поставившей ему тройку с очень длинным минусом. Эдик задумался и перенес этот минус к себе в подпись, от чего получил еще большее удовлетворение, нисколько не огорчившись результатом теста, имевшего существенное значение для подведения итогов в целом за год. Вообще, подписываться приходилось достаточно часто: в каких-то документах, называемых путевыми листами, приемочными ведомостями и прочей ерундой. И уже через три месяца исчезло это трепетное чувство доставать ручку и ставить автограф.
Однажды, это случилось уже зимой, Мария Сергеевна, как всегда, поджидая сына после смены, именно так называл свою работу Эдик, вручила ему конверт, чем несколько озадачила сына. Последний раз письмо пришло... нет, даже и не вспомнить, как давно это было, поэтому удивление и в самом деле имело место, когда юноша распечатал невыразительную бумагу и глянул в сомнении в текст. Чтобы не пересказывать, давайте вместе с Эдиком прочитаем полученное послание.
Эдуард, привет!
Пишет тебе Паша Волнухин, ты должен помнить, мы с тобой учились в параллельных классах. Я еще все время ходил в китайских кедах, за что меня часто выгоняли из класса. И еще мы с тобой проходили медкомиссию. Тебе крупно повезло, а вот меня не только забрили, но и отправили служить на край земли. Сегодня я сижу на каких-то занятиях, страшно хочу жрать и спать. Но до ужина еще далеко, а башка сама на стол падает, и поэтому решил написать тебе письмо. Тут вообще все пишут, кому только могут. Я тоже написал уже пять писем, не считая стариков. Ты будешь шестым. Первые месяцы было еще ничего, так как существовал карантин, и до нас особенно никто, кроме местных сержантов, не докапывался. И теперь нас определили в роту, и воспитанием занимаются все кому ни лень. Терпеть нужно до следующего призыва. Если в двух словах, постоянно хочу спать и жрать. И не только я один: однажды парень из Могилева в строю заснул, и когда все повернули налево, он промаршировал прямо и упал в канаву. Если бы я сам этого не видел, сказал бы: чушь. А совсем недавно тоже молодой воин из салаг на посту трахнулся головой о лестницу и разрядил полмагазина, вообразив со сна, что на него напали! Было расследование, и его отправили на губу. Вот так, поэтому поспи там за меня чуток. Деды особенно не обижают, хотя бывает устраивают ночные полеты и всякие вредные штучки.
К примеру, на прошлой неделе поменяли форму во время сна и сапоги, а потом заставили бегать вокруг казармы. Мне досталась чья-то форма 56 размера и сапоги тоже сорок пятого, я чуть не умер, потому что штаны все время падали, а эти злодеи заставляли уложиться в норматив. Удалось только с двадцатой попытки! Похудел за время службы на десять килограммов, но это не предел. Еще по ночам стираю хб и не только свое, и вообще жизнь здесь протекает ночью - концерты устраивают, песни орут, но я уже научился спать не только стоя. Если трактор будет греметь под ухом, для меня это не помеха.
У нас есть парень из Архангельска, так он умеет спать с открытыми глазами. Я сам проверял. Честно, уставится на занятиях, вроде, как внимательно слушает, чего там несут отцы- командиры, а сам спит в наглую. Во! И сейчас спит, точно. Костей зовут. Нормальный парень, мы с ним договорились, когда он спит, а когда я. Но бывает и в мою "смену" начнет дрыхать. Но не все так плохо. Бегать научили. Свободно могу километров пять пробежать, хотя курить не бросил. На работах как-то объявили "перекур десять минут". Один хлопец сидит, отдыхает. Его спрашивают: ты что, военный, не понял? Перекур объявили. А он: я, мол, не курю. А! Тогда иди, работай. Вот так, потому что, как здесь говорят люминь, значит люминь, и никак иначе, А если иначе, прямая дорога на говно. В прямом и переносном смысле отправляют чистить туалет. Это еще называют подготовкой к бактериологической войне. И вообще, здесь следует всегда держать ухо начеку, так как не знаешь, откуда прилетит издюлина. Построили как-то наш взвод, и сержант, дурак дураком, спрашивает: художники есть? Сразу два пацана шаг вперед, думали, газету оформлять или еще чего там рисовать, а им этот придурок: возьмете в кочегарке два карандаша и мигом назад. Парни бегали раз десять, нет там карандашей, а он им потом заявляет: так вы, обормоты, какие карандаши искали? Цветные, - отвечают. Идиоты, - говорит, - квадратные ищите. Они опять побежали и опять ничего не нашли , тут он и подсказывает: в углу они стоят.
В углу?- Так там кроме двух ломов ничего нет! А я о чем толкую, возьмите эти два карандаша и нарисуйте мне канаву. Ломами? - Я же сказал карандашами, отсюда и до обеда! И самое удивительное - нарисовали!
Эдик, я что тебе пишу. Я, конечно, понимаю, у тебя дел на гражданке полно, но все же если будет время, напиши, хоть о чем. Если нечего писать, перепиши программу передач или прогноз погоды. На твое усмотрение. Договорились? Через пять минут заканчивается читка. Тут так и говорят: читка приказов, а еще подравняться иззади, левая нога направляющая... Нашего бы преподавателя по литературе сюда, хоть на часок бы, точно с ума сошла! А мы ничего. Дописывать не буду.
С боевым приветом из глухой и полной задницы,
Паша В.
Число, подпись.
P.S. Если вдруг у тебя есть знакомая девчонка, или даже совсем незнакомая, спроси, не желает ли она переписываться с молодым парнем, проходящим воинскую службу в тьме тараканьей?
Интересно, - подумал Эдик, - откуда у него мой адрес, хотя не это главное. Складывалось впечатление, что Паша, пытался балагурить и выглядеть действительно бравым воином, стойко "переносящим все тяготы и лишения армейской жизни", как того и требует воинский устав.
- Из армии? - поинтересовалась Мария Сергеевна, зная наперед ответ и предоставляя сыну возможность развить тему и ответить на вопросы, что возникают у женщины.
- Ты его не знаешь, да и я сам, если честно, несколько удивлен. Мы особенно не дружили, так, проводили иногда вместе время.
- Он о чем-нибудь просит?
- Да, просит ответить, но вот только что я ему напишу?
- Эдик.
- Да, мама.
- Обязательно напиши, скажи, что уже работаешь.
- Ты так считаешь?
- С тебя же не убудет, напиши, сынок.
- Хорошо, но не сегодня, - согласился Эдик, - кстати, если есть желание, можешь сама прочитать, там ничего личного. Может, он такое же письмо отправил и всем своим друзьям?
Удивительно, но Эдик оказался прав, и точно такой же текст был направлен остальным адресатам, двое из которых также проходили службу в армии, но уже в другом регионе огромной страны, определить который не представлялось возможным по указанному почтовому ящику, заботливо присвоенному военной цензурой.
Олег Витальевич чувствовал себя полным идиотом. Такого с ним не происходило никогда, и весь разговор, который занял не меньше двух часов, вытянул столько энергии, что он в сомнении поглядывал на часы, не зная, как дотянет до конца рабочего дня.
Бумаг в деле прибавилось незначительно: еще одна справка, на этот раз из другого ведомства, подтверждала, что человек никогда прежде не состоял на учете в диспансере, где выдают свидетельство для прохождения не только водительской комиссии. Характеристики по месту работы - самые положительные, родители - рядовые граждане: не участвовали, не привлекались, короче, полный абсурд. Сама беседа с "потерпевшей" походила на какой-то эпизод из еще ненаписанного рассказа Стивена Кинга, который только еще обдумывал сюжет "Воспламеняющей взглядом".
Кирилов тяжело вздохнул, закрыл тоненькую папку и отправился по коридору, который вдруг стал совсем не длинным, а наоборот, таким крохотным, что захотелось сбавить шаг.
- Ну, что у тебя? - хозяин кабинета и будущий генерал, а сомневаться в том, что полковник им станет в конечном итоге, не приходилось, глянул холодно и неприветливо.
- Сдвигов пока никаких, - Олег Витальевич неожиданно вспомнил какой-то древний фильм с известными артистами, которые в каждой серии распутывали такое количество дел, что их хватило бы для отчетности не одного управления и не за один год.
- Неделя, и ничего?
- Ничего.
- Я что-то не понимаю, в чем проблема?
- А я не понимаю, кого ловить, - честно признался Кирилов и без разрешения уселся на стул. Ноги уже не слушались.
- Сколько заявлений?
- Пять.
- Как пять? - удивился полковник, - было же четыре!
- Сегодня еще одно принесли, - тяжело вздохнул Олег Витальевич, как будто его самого изнасиловали в парке.
- И что?
- Тот же почерк, в смысле, та же схема.
- И никаких свидетелей?
- Только потерпевшая.
- А маньяк, она запомнила маньяка?
- Не было маньяка, - подсказал Кирилов и глянул на руководителя.
- Что?
- Не было маньяка.
- А кто тогда был? - последовал вполне логичный вопрос.