Афанасий Петрович - критик. У него огромный лоб, рыбьи глаза и маленькая зарплата. Ходит Афанасий Петрович уже третий год в одном и том же пиджаке. Хороший пиджак, итальянский, а что дырка в кармане - кому какое дело, что у тебя в кармане? С этой дыркой забавная история приключилась, хотя в начале, до того момента, как развернулись события, дырки не было.
Кроме того, что он критик, Афанасий Петрович еще ужасно педантичный человек. Порядок у него - вы никогда в жизни не видели. Супруга Афанасия Петровича, как к нему в гости пришла и порядок увидела, так сразу и влюбилась. Ни пылинки, ни соринки, чистота - глаз режет, в комнату заходить страшно - гармония полная. Ну и вышла Юля замуж за Афанасия Петровича, фамилию сменила, и, как водится, место жительства. Поворковали молодожены недельку, насладились прекрасными мгновениями любви, а тут и понедельник на носу, вроде как, серые будни наступают.
В бытность свою Афанасий Петрович представлял собой обыкновенного юношу, не лишенного, однако, пылкого воображения и некоторой мечтательности. Волосы зачесывал назад, а когда читал стихи, чтобы не отвлекаться, смешно дергал головой - женщинам нравилось. Подруг у Афанасия было трое - с одной он сидел в школе, вторая жила на одной с ним лестничной площадке, а третья в Италии. Известная киноактриса, которая даже не представляла, что является предметом пылкой, хотя и не разделенной любви. Юля, как вы понимаете, в указанное число не входила, что ей, тем не менее, не помешало войти в жизнь Афанасия легко и красиво. Юля была в синем платье с белым воротничком. Ничего особенного? Так глаза у нее были тоже голубые! Поэтому наш герой влюбился, а уж потом и Юля влюбилась - сначала в порядок, а уж затем в того, кто этот порядок поддерживал.
В воскресенье накануне трудовой недели Афанасий решил распределить роли членов новой семьи, участниками которой стал непосредственно он лично и его молодая супруга - молодожены как раз сидели на кухне.
- Какой замечательный вид! - сказала Юля и склонила головку на бок. Именно в этой позе она себе больше всего нравилась. Понравилась, она, вероятно, и Афанасию - он тоже глянул в окно. За окном - ничего интересного, унылый и до боли знакомый двор, в изобилии развешенное белье и парочка пенсионеров за столом.
- Завтра он будет еще лучше, - с легкой интригой в голосе произнес Афанасий и улыбнулся.
Юля сменила позу и склонила головку в другую сторону.
- Почему?
- Тебе придется вымыть окно.
- Зачем? Окно и без того чистое, - робко возразила она и покачала ножкой.
- Рыбка, - ответил Афанасий, который еще не определился с выбором имени для своей очаровательной жены, - чтобы окно действительно было чистым, его необходимо мыть каждый месяц. В прошлом месяце мыл я, теперь твоя очередь. Всего у нас четыре окна плюс дверь на балкон. Думаю, у тебя получится. Раз в месяц сущий пустяк, куда сложней мыть пол, обычно пол я мою через день.
- Через день? - удивилась Юля, - а что, бывают исключения?
- Зайчик, нет ничего страшней исключений. Исключения - это наша слабость, Если ты позволишь себе расслабиться, жди больших неприятностей. Не волнуйся, я верю в тебя.
Окна Юля вымыла, за что немедленно получила первое замечание.
- Котенок, - сказал Афанасий. В тот день он был ответственным за ужин, - кто же так моет? А далее супруги уже вместе принялись исправлять допущенные Юлей недостатки, естественно, вместо ужина.
- Ты видишь? - вполне счастливый поинтересовался Афанасий, - вид из окна совершенно другой. Пошли, дорогая, у нас еще есть время.
- Куда?
- Вытирать пыль с книжных полок. Не волнуйся, я тебя научу, это совсем несложно, главное - не мочить сильно тряпку, иначе испортишь не только мебель, но и книги.
- Я ужасно проголодалась, - призналась спустя пару часов молодая жена, - что у нас на ужин?
- Поздно, моя птичка, Ужинать после восемнадцати часов вредно, разве ты не знаешь? Сейчас я тебе дам почитать замечательную книгу - ты все поймешь сама. Каждый грамм, что откладывается в нашем теле, еще один крохотный шаг к ожирению. И что мы будем иметь в итоге? Неужели ты хочешь выглядеть как эти толстые тетки? Кроме того, что они толстые, так еще ужасно больные.
- Милый, - Юля моргала глазами и ничего не понимала, - как мы будем ужинать в восемнадцать часов, если с работы приходим в седьмом часу?
- Это ты, дорогая, приходишь в седьмом часу, не переживай, что-нибудь придумаем...
Дальнейшие осложнения семейной жизни - а они с каждым днем накапливались как снежный ком - не позволили в полной мере ощутить вкус брака, и по неизвестной причине он вскоре распался. Афанасий Петрович переживал, явно не понимая истинной причины разногласий. Однако в конечном итоге все свалил на непредсказуемость женского характера и ушел работать в отдел критики. Предыдущий критик, отдав лучшие годы и творческий потенциал, вышел на пенсию, хотя и сопротивлялся, что было сил. Сил оказалось недостаточно, и Афанасия Петровича радушно принял новый коллектив, состоящий целиком из женщин.
Как и полагается, многим из них также не повезло в семейной жизни. Глафиру Николаевну, к примеру, бросил муж. Бросил, подлец, одну, ребенка и того не удосужился воспроизвести. У Надежды Степановны муж был, но такой, что и врагу не пожелаешь: пьяница и окончательный негодяй, ребенка также не было. Заведующая отделом - не менее несчастная женщина, ее Петя не пропускал мимо ни одной юбки и постоянно пропадал в каких-то подозрительных командировках. Поэтому можно смело утверждать, что коллектив в целом оказался сплоченным. Рецензии женщины писали хорошо - сердито и профессионально, особенно здорово получалось, когда автором являлся мужчина. Появление Афанасия Петровича воспрянули внешне нейтрально и даже холодно - отправили в первый же день в булочную за пирожками. Несколько смягчились, когда узнали, что их новый коллега разведен, однако окончательно приняли в свои ряды после рецензии, которую написал Афанасий Петрович. В пух и прах - именно данное сравнение приходило в голову, читая произведение молодого критика. Досталось автору по полной, по крайней мере, можно было предположить, что за стол он не сядет минимум месяц, максимум - никогда. Афанасий Петрович тепло принял поздравления коллег, утаив, что в тот день у него страшно разболелся зуб. Внешне здоровый и без каких-либо изъянов, как утверждал дантист, взявший с Афанасия Петровича неприлично большую сумму, тем самым, усугубив и без того его непростое положение. Зубная боль, кстати говоря, возникала как-то странно и не в самый подходящий момент - именно когда предстояло написать рецензию. Афанасий Петрович снимал пиджак, закатывал рукава рубашки и садился читать. Лицо его при этом ничего не выражало - двигались зрачки глаз. Слева направо, слева направо... и так час, а то и два. В это напряженное время подходить к Афанасию Петровичу не следовало. Глафира Николаевна, случайно задевшая его своим толстым задом, получила такой разряд электричества, что до конца трудового дня не могла оправиться. После знакомства с материалом Афанасий Петрович обычно позволял себе немного остыть - сидел за столом и, казалось, ничего не делал. Однако видимость безделья скрывала напряженный внутренний процесс, что происходил не только в голове молодого критика. Определенно можно сказать - активно трудилась печень, вырабатывая столь необходимые для критики гормоны, излишний яд, который производился тут же, нейтрализовался почками. Вздувшиеся, с палец толщиной вены со скоростью курьерского подъезда несли по туннелям явно превышенное количество адреналина, от чего из орбит на лоб вылезали глаза, придавая схожесть с известным персонажем Николая Васильевича - того самого, что наводил страх на добропорядочных и глубоко религиозных прихожан. Затем Афанасий Петрович вставал и, как боксер перед боем, разминал шейные позвонки, вращая головой. Раскатывал обратно рукава, надевал пиджак и приступал к работе. Часто задерживался, не обращая внимания на время и опустевший кабинет. Сидящий на первом этаже вахтер - глухой на левое ухо пенсионер - признавался, что ему иногда мерещились странные звуки и, простите, нецензурная речь, полная грязных и нелитературных выражений. Порой он вставал и отправлялся на поиски - обходил здание, вслушиваясь в тишину. Заходил он и на второй этаж, чтобы проверить - показалось ему или в самом деле кто-то кричал. Афанасий Петрович вскидывал брови и, уставившись на вахтера, молчал. Однако, услышав, как в коридоре замерли шаги, и, выждав для гарантии пару минут, злобно произносил: это еще не все! Ты у меня получишь сполна! Завтра для тебя, подонок, не наступит никогда! Я тебя похороню сегодня, а завтра будет траурный марш. Ты какой траурный марш любишь? И, сложив кисти рук, принимался в них дуть, изображая трубача. Затем вскакивал и произносил прощальное слово, воздавая должное усопшему. Иногда для разнообразия пускал слезу, иногда - всхлипывал.
Ночью Афанасий Петрович спал как ребенок - засыпал и просыпался в одной и той же позе. И снов ему не снилось, не было и видений, был отдых - полноценный здоровый отдых, после которого он чувствовал себя замечательно. Нечто похожее он испытал, когда парился с друзьями в деревенской бане много лет назад. Ничего не осталось в памяти, только странное чувство полета и космическое... нет, волшебное состояния гармонии воссоединения с миром. Когда каждый звук, каждая картинка вызывает восторг и радость.
Коллектив, в котором трудился Афанасий Петрович, как вы помните, был сугубо женским, хотя чтобы он действительно являлся женским, нужен хотя бы один мужчина. Не важной какой - хромой, кривой, но чтобы это был мужчина. Афанасий Петрович никогда не сомневался в том, что представляет собой именно данную разновидность рода человечества. Отсутствия усов, плотной фигуры и других внешних признаков близко к сердцу не принимал и на женщин он смотрел как на товарищей по работе - холодными и равнодушными глазами. Однако, возможно, именно данный подход сыграл с ним злую шутку. Все началось с того, что Надежда Степановна появилась в новом платье. Платье действительно было новым - строгое и не вызывающее посторонних мыслей. Через пару дней такое же строгое платье появилось и у Глафиры Николаевны. Конечно, иной фасон и цвет другой, но утвердительно можно сказать одно - платье было новое. Обе женщины накоротке обсудили покупки, похвалили друг друга и совершенно неожиданно одна из них задает явно неуместный вопрос, адресуемый Афанасию Петровичу.
- Извините, - говорит она, - вы какой размер носите?
Непростой вопрос, к тому же еще интимный. Размер - понятие сложное и противоречивое, часто вызывающее много путаницы и огорчений. Если, скажем, ты носишь сорок третий размер обуви, это еще не означает, что сорок второй тебе не налезет и наоборот.
Афанасий Петрович носил пятидесятый размер одежды и сорок первый обуви.
- В магазине видела прелестный пиджачок и совсем не дорогой, - последовала новая информация.
Афанасий Петрович побледнел - казалось, пустяковый вопрос вызвал в нем странные и противоречивые чувства. Во-первых, на ум пришла мысль, что пиджачок, в котором он ходит, явно поизносился и требует замены. Во- вторых, прозвучавшую информацию он воспринял как некий намек на его холостяцкую жизнь, когда мужчина предоставлен самому себе, и до него, бедняги, никому нет дела. Побледнел, вероятно, Афанасий Петрович и в самом деле сильно.
- Вы что имеете в виду? - сверкнув глазами, произнес он.
Глафира Николаевна, задавшая внешне безобидный вопрос, тоже побледнела. Непродолжительный опыт совместной с мужчиной жизни подсказывал - может грянуть буря. Однако ничего страшного не произошло - зарождающийся смерч потух, не набравши силы. А причиной удивительной развязки явилось банальное событие - открылась дверь. Обыкновенная деревянная дверь, она распахнулась, и вошла заведующая отделом. В руках она держала какие-то бумаги, на которых и сосредоточила свое внимание.
- Девочки, - сказала заведующая и посмотрела на Афанасия Петровича, после чего минуту подумала и еще раз решительно произнесла, - девочки, есть работа. Нужна хорошая объективная статья, мне только что звонили.
Кто звонил и по какому поводу - девочек не интересовало, главное, - предстояла нужная общественности работа.
- Афанасий Петрович, в прошлый раз, кажется, вы писали рецензию на этого... как его...не могу запомнить фамилию.
- Гоголев?
- Вот именно! Гоголев!
- Я, - признался Афанасий Петрович.
Заведующая, словно бронежилет, поправила ту часть своего гардероба, которой обычно посвящают свое вдохновение художники, и продолжила.
- Этот ваш Гоголев вновь написал какой-то рассказ... или повесть?
Внимательный взгляд в бумаги.
- Повесть, на сей раз он написал уже повесть.
Афанасий Петрович на провалы в памяти не жаловался - рецензия на Гоголева получилась отменной. Замордовал его Афанасий Петрович от души - камня на камне не оставил, а затем, как и полагается, на могилке сплясал. А тут повесть? Он что, это Гоголев, Феникс?
- Не порядок, девочки, работа у нас сложная, ответственная, требует не только напряженного ума, но и чувства долга.
- Вы же читали, - напомнил Афанасий Петрович.
- Кого? Этого... опять забыла...Гоголева?
- Меня читали, мою рецензию, - вновь подсказал Афанасий Петрович.
- Читала, ну и что?
Почему начальник часто оказывается круглым идиотом? Почему нами руководят люди, которые просто не имеют на это права! Почему, почему почему,... - мысли галопом пронеслись в голове у Афанасия Петровича сначала в одну сторону, а затем в другую. Она же одобрила рецензию, а глаза? Обмануться в них было невозможно - они выражали крайнюю степень удовлетворения. Лучшее свидетельство выполненной на отлично работы, когда нет необходимости выслушивать обманчивые слова поощрения.
- Неплохо, - тогда сказала заведующая, - совсем неплохо и, главное, - по делу.
Еще бы! Как у него болел зуб! Всю боль до последнего грамма Афанасий Петрович перенес на бумагу, он даже видел, как стало больно бумаге. Она, бедная, съежилась и едва не почернела.
- Пишем все, - поступила новая вводная.
- Все - это как? - набравшись смелости, поинтересовалась Глафира Николаевна.
- Все - это когда вместе, когда единым фронтом. За дело, девочки.
- А прочитать? - подал голос Афанасий Петрович, - сначала, наверно, неплохо было бы прочитать повесть.
В глазах заведующей вопрос - выразительный и пугающий.
- Вы же читали, этого как его....
- Гоголева.
- Да, Гоголева, вы же его читали. Повесть или рассказ - какая разница? Автор один и тот же, я что-то не понимаю...
Не понимал и Афанасий Петрович, однако девочки уже встали к станку - расчехлили пишущие машинки, и вскоре в кабинете раздались первые трели пулеметных очередей.
Странно, но Афанасию Петровичу не писалось, да и зуб, зараза, не болел. Поэтому он стал думать. О чем? Да о чем угодно, о Гоголеве, например. И чего ему не сидится? Творчество покоя не дает? Хорошо - напиши какой-нибудь детектив, убийство распутай, благо материала завались - газетку любую открой или в телевизор глянь. Не хочешь детектив, обрати свой взор к теме вечной и возвышенной - о любви напиши. Покажи глубину чувств, страдания покажи. Не хочешь о любви к женщине, устал или разочаровался - напиши о любви к Родине, о березках напиши, как они кудрявые на ветру шумят. Березок нет - спилили? А ты посади, выйди вечерком после работы, возьми лопату и с соседом вместе посади. Обломают? Уже на утро обломают? А ты снова лопату возьми и уже без соседа, самостоятельно...
- Афанасий Петрович, а вы почему не пишете? - Глафира Николаевна, вероятно, перезаряжала пулеметную ленту.
- И чего он им сдался?
В ту же минуту захлебнулся пулемет и у Надежды Степановны - в кабинете воцарилась полная тишина.
- Чего они к нему пристали?
- Вы имеете в виду Гоголева?
Афанасий Петрович щелкнул шейным позвонком.
- А мужик-то здорово пишет, - неожиданно произнес он, - правда, когда я первый раз прочитал, многое не понял. А потом задумался: почему, спрашивается, все должно быть понятно? Когда написано доступно и понятно, возникают скука, уныние и апатия. Он же нас, дураков, пытается заставить думать, увидеть то, что мы не желаем видеть. Мы же все привыкли к хамству, лицемерию и равнодушию. Пропитались этой гадостью так, что не замечаем. Вот вы, Глафира Николавна, пиджачок мой отметили. Действительно, заменить его пора, да я и сам знаю. А что во мне взыграло? Чувство обиды! Не благодарности, а именно обиды. Выходит, сидит во мне этой обиды гораздо больше, нежели простой благодарности. А почему? Откуда она взялась? Значит, нанес кто-то, заразил меня вирусом вредоносным и отвратительным. Сколько я у вас работаю?
- Два месяца скоро будет.
- Два месяца, - повторил Афанасий Петрович, - а улыбнулся я сколько раз за эти два месяца? А вы, Надежда Степановна, - сколько? Не помните? И я не помню, потому что и вспомнить нечего. Не улыбнулись мы ни единого раза. Чтобы от сердца, без задней мысли - работа не позволяет. А он этот самый... как его...Гоголев смеется от души, взахлеб смеется и над собой, и над нами, дураками, а мы подвох ищем. С ног сбились, ищем того, чего нет - черную кошку в черной комнате. У нас все черное - вся жизнь, от рассвета до заката. Товарищи волнуются: не поймет читатель Гоголева, а если поймет? А если читатель не такой законченный идиот, каким его хотят видеть? Вот поэтому критики и нужны. Запятые считают, на себя примеряют... Глафира Николаевна, простите, вы какой размер носите? А вы, Надежда Степановна - какой? Разные! Все мы носим разные размеры. Счастье-то какое! И глаза у вас, Глафира Николаевна, карие, а у Надежды Степановны голубые...
- Серые, - прозвучала поправка.
- И у меня серые, - обрадовался непонятно чему Афанасий Петрович. - Мне говорят, иди, Афанасий, в критики. Перспективная работа, интеллектуальная. Так я писать не умею! Чтобы, вот как этот Гоголев - никогда не напишу. К стенке поставь - не получится. Не важно, отвечают, у нас никто не только писать - говорить не умеет. Ты вслушайся, чего с трибуны-то несут. Слов много, все красивые - а смысла нет. Поэтому себя и перебивают постоянно, подсказывают, мол, уважаемые граждане, я имею в виду - а что имеет, не знает и сам выступающий. Слово же не игрушка, бережного к себе отношения требует, прежде чем произнести - вдумайся, прочувствуй, как оно - слово-то звучит. А уж потом оно тебя отблагодарит - разольется широтой душевной, удовольствие получишь сказочное.
- Напрасно вы себя оговариваете, - подала голос Надежда Степановна, - читала я вас, понравилось. И слог хорош, и мысль скользит.
- Вот именно - скользит, - впервые улыбнулся Афанасий Петрович, - не может устоять, вот и скользит, бедняжка. Того и гляди - шлепнется.
Помолчали, вслушиваясь в тишину, а может, и себя слушая.
- А что, девчонки, перерыв-то у нас когда?
Девчонки очнулись и посмотрели на часы, каждая на свои.
- Часик у нас есть? За часик, думаю, обернемся. Я тут забегаловку знаю - всегда мимо прохожу, народа ни души.
Афанасий Петрович поднялся и накинул пиджачок.
- Никаких возражений, я угощаю. А это еще что такое?
Это была дырка, самая обыкновенная дырка, неизвестно как образовавшаяся в кармане.
- Глафира Николаевна, что вы там про пиджак говорили?
Женщина поправила несуществующие на платье складки и тихо произнесла.
- Прелестный и совсем не дорогой. Возможно, вам понравится.
Афанасий Петрович еще раз запустил палец в дырку и подумал о том, как неумолимо бежит время. Дырку можно зашить - не беда, а вот рецензию сегодня написать не получится - слишком хорошее настроение. Действительно, настроение было замечательным, от чего неожиданно помолодели женщины - коллеги Афанасия Петровича, и сам он помолодел. Откинув волосы назад - как это он делал в дни молодости, Афанасий Петрович вдруг предложил : а желаете, я вам стихи почитаю, сказал он.