Э.К.Бороздин

ТУНДРА НЕ ЛЮБИТ СЛАБЫХ

(ОЧЕРКИ И РАССКАЗЫ)

Э.К.Бороздин Тундра не любит слабых Очерки и рассказы

I SBN 5-87958-256-3

Заказ Љ452т Объем 12,25 печ.л. Тираж 500 экз

Г. Красноармейск, Московская обл., пр. Испытателей, 14

СОДЕРЖАНИЕ

Часть 1. А КРУГОМ ТУНДРА 5

Медицинское лето 10

Убийство 16

Бляха Муха 19

Тунеядцы 25

Рыбаки 30

Испытание 37

Американцы 46

Чужая любовь 54

Шаманы 59

Минус 53 градуса по Цельсию 68

Сибирская язва 73

Пушок 75

ЛЭП- 220 77

Сидор сдох 79

Дальний Восток 83

Часть 2. ДВА МИРА 97

Площадь 98

На границе 103

Кузя 105

В мраморной чаше 111

То ли девушка, а то ли видение 114

Часовщик 122

Концерт 125

Разбойники 128

Баба Аня 136

Скрипач 138

Добро или зло? 140

Уход (три дня и две ночи) 152

Звезда 191

ЧАСТЬ 1

Пусть тайною тайна пребудет.

И пусть себе будет, что будет,-

Уж раз ему быть надлежит.

Ю. Левитанский

В восточных сказках и баснях есть один мотив, суть которого в следующем:

Один царь спросил своего визиря:

- Сколько месяцев в году?.

- Визирь подумал и сказал:

- Столько, сколько плодоносит земля! Все остальное время засуха, и эти месяцы можно не считать.

Царю очень понравился ответ визиря, и он его щедро наградил.

Так и в нашей жизни - человек живет только то время, когда у него происходят значительные события, которые он запоминает на всю жизнь. Все остальное серые будни пролетают незаметно мимо и не запоминаются человеком, потому что в такие дни ничего не случается, человек ничему не учится и никакого опыта не приобретает. Но не будь таких серых дней, мы не запоминали бы солнечные праздники и не было бы того очаровательного многообразия, которое мы называем настоящей жизнью.

Двадцать лет я отработал в Научно-исследовательском институте сельского хозяйства Крайнего Севера. Начал лаборантом а завершил свое пребывание на Севере в должности заведующего отделом оленеводства и звероводства. Это были самые лучшие и самые интересные годы моей жизни. Прекрасные мужественные люди, суровая, но красивая природа, интересная работа - все это оставило неизгладимый след в моей душе. И хочется как можно больше рассказать людям об этом чудесном времени. Тем более что события, происходящие в это время, необычны, чудесны и поучительны.

Вот такой пустяковый пример. У нас был заведующий лабораторией Дмитрий Васильевич Савельев - интеллигент, балагур, любитель фоторабот и рыбалки. На одном из горных озер, в ожидании гидросамолета, он столько наловил щук, что выложил ими на берегу свою фамилию с инициалами. И это за какие-нибудь полтора часа. А здесь, как мы говорили "на материке", за одной щукой гоняются часами.

Каждый год случались истории, которые невозможно забыть, и невозможно без восхищения вспоминать о людях которые участвовали в этих историях.

ЕНИСЕЙ

Только тогда, когда летишь на лайнере с западной границы до восточной, или наоборот, понимаешь, как велика и могуча наша страна. В ней есть все, что есть на Земле, и в ней хранится еще столько интересного и загадочного, что будут открывать еще сотни поколений россиян и без конца удивляться тому, что видит человек и что скрыто от его поверхностного наблюдения.

Я прожил двадцать лет около Енисея - одной из самых могучих рек нашей страны. Он начинается двумя рукавами - собственно Енисеем в Саянах и могучей Ангарой, вытекающей из озера Байкал. В устье Енисей расширяется и образует так называемую Широкую Переправу, ширина которой 72 км. Чем ближе воды Енисея подходят к Карскому морю, тем богаче они рыбой и тем больше восторга вызывает суровая и спокойная природа необозримого края.

Я несколько раз пытался ловить рыбу удочкой. Хотелось поймать пару сигов. Но ерши и окуни не дают клевать благородной рыбе. Они хватают наживку буквально "на лету". Но если их сварить и слить через марлю бульон, то на нем можно варить любой бесподобный рыбный суп.

Енисей обычно спокоен и завораживает человека бесконечным течением своих чистых вод. Но он страшен, когда идет ледоход.

Первый раз я плыл по Енисею в мае 1958 года. Я был командирован в оленеводческие стада нашего опытно-производственного хозяйства, которое расположилось на берегу Енисея в ста двадцати километрах выше окружного центра Таймырского национального округа - Дудинки.

Был тихий солнечный день. Мы выехали из Дудинки на катере, который был подарен военными нашему хозяйству. После списания в воинской части, этот катер прослужил на гражданке еще 20 лет. Я только приехал на Север, и все для меня было поразительно интересно. На берегах лежали огромные глыбы льда толщиной около двух метров. Когда невероятной силы воды Енисея ломали ледяные поля, грохот стоял такой, будто взрывались тысячи бомб. Ледяные глыбы лежали даже на правом берегу, который возвышался метров на двадцать. Говорят, что льдины, налезая друг на друга, достигают 80 метров глубины в толще воды и до 50 метров над водой. Если какой-либо корабль не успевают завести в тихую заводь или в прилегающую речушку, то весной во время ледохода он превращается в груду металлолома и растаскивается кусками по всей реке.

Кроме этого вдоль всего берега лежали бревна. Это лесосплав догонял ледоход, и часть плотов в этой суматохе разбивало и выбрасывало на берег. Люди, рискуя жизнью, тракторами и лодками заводили эти бревна в безопасные места, а потом постепенно по частям вытаскивали их подальше на берег. Это был лес, из которого строили поселки и всю зиму отапливали помещения. С годами научились сдерживать плоты с лесом, и к моему отъезду с Севера (через 20 лет) уже редко где можно было видеть после ледохода отдельное бревно, лежащие на берегу. Государство от этого имело огромную выгоду, а северяне вынуждены были покупать лес на лесоскладах или деревообделочных заводах.

Я все время стоял на палубе и впитывал в себя красоты нового края.

Рядом со мною стояла молодая пара, которая ехала из Дудинки в Потапово, и на их лицах были написаны тревога и какая-то скрытая грусть. Они резко отличались от веселой и шумной компании, которая заполнила катер. Молодые ни с кем не разговаривали, но кивками головы показывали, что почти все им знакомы.

Мы разговорились. Оказалось, что парень отслужил армию, и жена встречала его в Дудинке. Теперь они ехали домой, но где будут жить, не знают. Директор обещал дать какой-нибудь маленький домик на время, а так будущее вызывало только тревогу.

- Мы бы вас пригласили к себе пожить до того, как уедете в тундру. Но сами не знаем, где удастся устроиться.

Я поблагодарил их и пообещал обязательно в будущем воспользоваться их приглашением.

В Потапово пару встречала только пожилая женщина, которая повела их, наверное, домой.

Меня встретил завхоз хозяйства и, пока мы поднимались в поселок, он рассказал мне поразительную историю этой пары.

- И я, и они сельдюки. Так называют русских, которые живут на Енисее испокон века. Семья у них большая и крепкая - пять братьев и три сестры. Здесь надо иметь большую семью. Жизнь суровая, и требуется много рабочих рук. Но в этой семье произошло невероятное. Младшие брат и сестра полюбили друг друга и стали жить как муж и жена. Видите, даже три года разлуки, пока парень был в армии, ничего не изменили. Отец выгнал их из семьи, а братья и сестры боятся на людях показать свою любовь к этой паре. Сейчас, их, наверное, встречают в доме у какого-нибудь старшего брата. Директор приказал мне подыскать им временную комнату, пока они построят дом, но с жильем у нас туго. Просто не знаю, что делать.

- Дом не быстро построят - вздохнул я.

- Да их здоровые братья за лето соорудят такой домино, что загляденье. И друзья помогут. Самое главное - продержаться до осени.

У меня на душе стало легче, но радости не возникло. Я представил, как тяжело в таком маленьком поселке тем, кто нарушает испокон века установленные законы, даже если эти законы никому не наносят вреда. Их осуждают все, кроме ненцев и эвенков, которых мы называли "детьми природы" и которые не умеют осуждать людей, не причинивших вред другим.

Вот почему на лицах этой пары я увидел озабоченность и отстраненность от веселой компании пассажиров.

На следующий день меня увезли в оленье стадо, и два месяца я не был в Потапово.

Когда я в июле выехал из стада, то увидел на высоком берегу новый дом, уже подведенный под крышу. Только тогда я поверил, что осенью новая семь вселится в новый дом. Меня встретили, как старого знакомого. Ко мне подошли молодые.

- Давайте познакомимся. Ведь тогда мы не успели даже попрощаться. Меня зовут Иван, а мою жену Мария.

Иван-да-Марья - вспыхнуло у меня в голове название цветка и легенда о любви двух молодых людей, превращенных в один цветок.

- А меня зовут Эдуард. Наверное, для вас это трудное имя.

- Нисколько. Здесь в поселке живут семьи поволжских немцев, выселенных сюда во время войны. Так у них имя Эдуард обычное, и мы к нему все привыкли.

Я хотел помочь строителям. Но меня со смехом прогнали.

- И без гостей справимся. Лучше занимайтесь своими оленями и оленеводами, а к нам присоединяйтесь в обед.

Я сдружился с этими людьми, но о жизни Ивана и Марии говорить было не принято. Живут и живут и никому нет до этого никакого дела.

Однажды Мария подошла ко мне и сказала:

- Мне сегодня приснилась Матерь Божия, а мы ведь ничего не знаем и даже не крещенные.

Я ей ответил, что кое-какую литературу по религии я постараюсь ей достать, а чтобы креститься, надо ехать или в Красноярск, или в Москву. Я член партии, хоть к верующим отношусь с таким же уважением, как к атеистам. Зимой я ездил в Москву. Купил у букинистов Закон Божий, Библию для детей и несколько молитвенников. Все это привез в Потапово и увидел у Степановых (это была фамилия Ивана и Марии) в углу икону с лампадкой. Через год они сделали к дому небольшую пристройку, которая выполняла функцию часовенки, и прямо из своей спальни заходили в свою часовню молиться. Время уже было такое, что за веру никто не преследовал и люди делали вид, что ничего не замечают.

Но отец был непримирим. Года через четыре, летом, мы с ним вдвоем сидели на берегу Енисея.

Начал разговор я.

- Так Вы, Семен Иванович, и не простите своих детей? Ведь прошли уже годы. Наверное около десяти лет, если считать армию. Это не разврат, не временное увлечение - это настоящая любовь, на всю жизнь.

- А тебе какое дело?

- Я же человек, а не бездушное бревно. Я считаюсь другом Ивана и Марии. И мне больно смотреть, как хорошие люди издеваются над собой.

Но старик ничего не ответил. Я видел только, как по его щеке потекли слезы.

Он не мог первым подойти к своим детям и предложить примирение, а дети боялись подойти еще раз и обнять отца. Через год старик умер, так и не принеся мир в семью.

С годами все забылось, и Иван с Марией прожили свою бездетную, но счастливую жизнь.

МЕДИЦИНСКОЕ ЛЕТО

Нас жрали комары и мучили лошади. Глава нашей экспедиции - Горбунов Ефим Иванович, взял в тундру два трактора и четырех лошадей. Он решил доказать, что в тундре приемлемы русские условия жизни, а местные люди пусть катаются на своих оленях. Тракторами по весеннему замершему грунту в тундру было завезено столько ненужного материала, что потом пришлось вывозить эту амуницию всю следующую зиму.

Мы с веттехником Виктором Хижняком не участвовали в завозе этого оборудования, а были направлены в стада на отел оленей. Устроились мы в палатке, километров в 20 от предполагаемой базы на реке Дудинка. Она только-только начала подтаивать у берегов. Рядом с нами обосновались геологи, и мы ходили вечерами слушать радиопередачи, которые они ловили по своей рации.

Вокруг было тихо и спокойно. Начали прилетать птицы, просыпались звери. Все живое стремилось обосноваться около стада оленей: хищники ждали удобного случая украсть новорожденного олененка или насытиться падалью, а травоядные крутились на местах, где олени раскапывали снег. Но уже зайцы и куропатки начали поедать ольховые сережки и постепенно покидали опасное место, где пасутся олени.

По два-три раза в день к нам приезжали пастухи и докладывали о своих делах или забирали нас работать в стаде - я метил новорожденных оленят, а Виктор занимался обработкой больных маток. Работы хватало часа на два-три в день, а остальное время мы бродили по окрестной тундре, наблюдая за весенним оживлением природы.

Все было интересно - и как зеленеют карликовые деревья, прямо на глазах выпуская из почек нежные ростки листьев; и как распускается пушица; и как боязливо, но упрямо птицы строят на земле и на кустах свои гнезда.

Наши олени ходили очень кучно, матки телились каждый день. В середине мая, когда отел стал подходить к концу, Горбунов прислал за нами транспорт, и мы благополучно перебрались в общий лагерь, который представлял собой довольно занятное зрелище. С одного бока стояли чумы оленеводов, с другого - наши огромные палатки, отделенные от чумов двумя тракторами. Невдалеке была выстроена из брезента конюшня, где стояли четыре лошади и возвышался небольшой стог сена.

Началась обыкновенная тундровая жизнь, но необычная своими медицинскими несчастьями.

В самом начале июня мы стали строить караль для весенних полевых работ, на которых оленям надо было сделать прививки от сибирской язвы и обработать тканевыми стимуляторами от некробактериоза. Загон в караль прошел хорошо и первое стадо мы обработали за один день. Потом надо было устроить день отдыха и подремонтировать изгороди. А ночью у одного из бригадиров заболел живот. Я, закончивший ранее медицинский техникум, сразу определил, что у больного аппендицит. Горбунов, хоть и был кандидатом ветеринарных наук, не поверил мне и отмахнулся.

- Поболит и перестанет. Нет там никакого аппендицита.

Совершенно иначе повел себя Николай Федорович Лаишев, тоже в то время кандидат ветеринарных наук.

Он сказал Горбунову:

- У Бороздина официальный диплом, и он отвечает за свои действия. Я тоже вижу здесь признаки аппендицита. Надо как-то вызвать вертолет и отправить больного в больницу. Я беру на себя всю ответственность.

Несмотря на шум и протесты Ефима Ивановича, мне оседлали лошадь, и я один поехал к знакомым геологам просить срочного вызвать вертолет.

Езда верхом на лошади по тундре была настоящей мукой. Лошадь шла медленно, выбирая между кочками места, куда можно ступить. Мне приходилось все время обмахивать себя и лошадь от комаров и смазывать наиболее чувствительные места диметилфталатом. Тут уже было не до заботы о самом себе. Часов через десять я добрался до геологов. Они меня еле узнали, такая была у меня опухшая от комариных укусов, физиономия.

Сразу дали радиограмму в Дудинку, а меня уложили спать.

- За лошадью мы присмотрим. Не в первый раз.

Я проспал часов десять и по совету геологов двинулся назад по берегу реки. Торопиться теперь было некуда. Дорога оказалась значительно длиннее, но здесь не так сильно донимали комары из-за свежего ветра на открытом пространстве, и лошадь легко ступала по твердому песчаному берегу.

Когда я приехал в наш лагерь, оказалось, что бригадира увез вертолет. У него началось воспаление всей брюшины. А Горбунов ходил как побитая собака, стараясь на эту тему не разговаривать.

Через месяц бригадир вернулся в стадо и считал меня чуть ли не вторым своим отцом, хоть и был в два раза старше меня.

Северяне быстро забывают зло, но дол-го помнят добро. Выздоровевший бригадир все последующие годы ненавязчиво, без показухи старался мне чем-нибудь угодить и как будто считал себя моим должником - то привезет рыбы, то выделит лучший кусок оленины, то запряжет мне самых спокойных и надежных ездовых оленей. В его бригаде я всегда чувствовал себя спокойно и уверенно.

Каральные работы закончились. Горбунов со своей командой уехал в Норильск. Трактора завязли сразу после того, как оттаял грунт, и трактористов пришлось отправить до осени тоже в Норильск. Бедные лошади страдали от комаров и разбегались в разные стороны. Я замучился разыскивать их целыми днями. Но наконец их выпросили геологи, и мы с удовольствием избавились от "русского транспорта".

Мне предложили временно поселиться в самом стаде, в 10-15 км от основной базы. Я одиночества не боюсь и с удовольствием остался один среди оленей. Пастухи время от времени меня навещали, пили чай, но своим присутствием не баловали. У них и так было много работы.

Вот когда ты чувствуешь природу, и не ее величие, а ее обыденность, ее родство с тобой и ее спокойное отношение к тебе. Никаких страхов, никаких волнений. Просто живешь не на природе, а в природе и чувствуешь себя прекрасно. У меня было чужое ружье, но я никогда не брал его на свои прогулки в стаде. И олени смотрели на меня как на своего, потому что они привыкли к одинокому безоружному человеку. Я подходил к взрослому оленю так, что мог дотронуться до него рукой. Молодняк был более боязливым.

Двадцать дней я впитывал один прелести тундры, именно в эти дни полюбил ее, и она признала меня своим. Лето уже было в самом разгаре. Вокруг все цвело и пело. Я каждой клеткой своего тела чувствовал гармонию природы, место каждого живого существа в этом, казалось бы, круговороте жизни. Каждый делал свое дело и каждое растение и животное выполняло свое, только ему порученное дело. Описать все это невозможно. Можно только ощутить, когда сам становишься частью этого слаженного ансамбля.

Забежит леминг прямо в палатку, дрожит от страха но упорно выискивает, чем бы можно поживиться в этом необычном месте. Рано утром олень ни с того ни с сего начинает бить копытом по палатке или облезлый песец (они в это время линяют) стремиться залезть в твои продукты.

Все действует согласно своей натуре и, по-своему, целесообразно.

На двадцатый день за мной приехали пастухи. Лырмина рожает, и все идет негладко. Зная правила, я отослал одного пастуха к геологам, чтобы дать вызов вертолета, а сам с другим пастухом поехал на базу.

У Лырминой, женщины средних лет, уже имеющей четверых детей, родился пятый мальчик, а послед не выходил. Мне никогда не приходилось отделять послед, и я в душе трясся от страха, не показывая внешне своего состояния. Я осмотрел больную, но последа в матке не обнаружил. Просто у матери не хватало энергии вытолкнуть его наружу. И тогда я приказал ей встать и сделать несколько шагов.

В чуме сидели и причитали все женщины стойбища. Прошло почти два дня со время родов, и они уже готовились хоронить Лырмину. Взрыв возмущения вызвал мой приказ, и женщины вышли, что бы не видеть трагедию. Я помог роженице встать и пройти пару шагов. Послед сам вывалился и очистил половые пути. Женщине сразу стало легче. Мои действия, а тем более их результат вызвали такое всеобщее удивление, что меня чуть ли не зачислили в главные шаманы, а уж как медик я приобрел великий авторитет.

Я понимал, что за два дня начало развиваться воспаление, и настоял на том, чтобы мать с новорожденным полетела в Дудинку. Оказалось, что у ребенка началось заражение крови, а мать болела воспалением матки около двух недель.

Из Дудинки мне сообщили, что мои вызовы будут принимать как официальные, и я получил разрешение в любое время вызывать санрейсы.

Но главное было не это. Главное было то, что я стал своим, , и среди оленеводов мне разрешалось узнавать больше, чем любому научному сотруднику. Я это воспринял как само собой разумеющееся и никогда не злоупотреблял своими привилегиями.

В тундре остались я, как зоотехник, и ветеринарная лаборатория возглавляемая Лаишевым, которые должны были летом лечить оленей. Приехал Дмитрий Васильевич Савельев во главе своей женской команды. Мы жили и работали очень дружно, но не обошлось и без казусов.

Савельев испытывал препараты против оводов и отрабатывал смертельные дозы, так называемые "dosis latalis". Гибли подопытные животные, которых прикапывали в кустах (закапывать такие большие трупы в вечной мерзлоте очень трудно). Трупный запах почувствовали медведи и повадились в эти кусты. А мы решили полакомиться медвежатиной и организовали на медведей охоту.

В один из вечеров собралось человек шесть с охотничьими карабинами и ружьями, окружили кусты и приготовились расправиться с первым выскочившим из кустов медведем. Уже темнело, и нервы у всех были напряжены до предела. Вдруг раздался громкий голос Николая Федоровича:

- Все сюда.

Так как он был нашим официальным руководителем, все подчинились и прекратили охоту.

- Ведь мы в этих кустах перестреляем друг друга, - сказал Лаишев, - Не видно, кто шевелится в кустах, а человека очень просто принять за медведя.

Все согласились с этим и поблагодарили за то, что, хватило соображения прекратить эту дурацкую охоту.

Но трагедия произошла у геофизиков и мне пришлось вновь демонстрировать свои медицинские познания и вызывать вертолет.

Все члены экспедиции ушли на маршрут, оставив в большой палатке только радиста. Был август, темнело рано. Возвращались люди почти затемно, а материалы обрабатывали до поздней ночи.

Один из рабочих, молодой, неопытный, возвращался первым и решил попугать радиста, встав на четвереньки и заревев медведем. Палатка стояла около кустов и разглядеть сквозь брезент в полутьме человека было невозможно. Радист схватил заряженное ружье и выстрелил в приближающего зверя. Карабинная пуля снесла неудачному шутнику нижнюю челюсть. Рана была не смертельной, но очень опасной. Только утром смог прилететь вертолет и забрать раненого. Он выжил. А дальнейшую его судьбу я не знаю.

Последняя моя медицинская практика в том году была уже глубокой осенью, когда землю покрыл белый чистый снег.

В соседней бригаде заболел человек, и во время кашля у него с мокротой выходили сгустки крови. Диагноз ставился элементарно, так как раньше человек болел туберкулезом. К сожалению, спасти пастуха не удалось. Он скончался уже в больнице через несколько дней.

Больше у меня не было такой экспедиции. За последующие почти двадцать лет. Только один раз мне пришлось иметь дело с совершенно невероятным медицинским случаем, который я описываю в рассказе "шаманы".

УБИЙСТВО

Енисей встает в октябре, когда температура воздуха опускается до отметки -300. Снег ложится постоянным покровом и санный путь уже не разрушается большими оттепелями. Оленеводы считают этот период началом зимы и начинают готовиться к каральным работам. Все стада подтягиваются к определенному месту - за 7-10 км от караля, и бригадиры намечают порядок, очередность загона и обработок оленей. Для обработки каждого стада собираются все пастухи, оставляя в своих стадах только дежурного. Ведь стадо в 1,5-2,0 тысячи голов надо без перерыва обработать не более чем за одни сутки: пересчитать оленей по возрастным группам, сделать прививки, а иногда и вырезать шерстные метки.

Осенний пересчет оленей и их ветеринарная обработка считаются главным мероприятием в оленеводстве. Все бригады отчитываются за год работы, и всех оленей пропускают через загон, называемый караль. Поэтому и называется это мероприятие "каральные работы". После каральных работ идет убой необходимого числа оленей, и бригады расходятся по своим зимним маршрутам.

Все оленеводы одеваются в свои лучшие одежды, подпоясываются красивыми поясами-тасмами, на которых висят украшения и ножи. Ножи, длинные, узкие, делаются из капканной пружины и затачиваются особо - на один бок. К каральным работам все ножи точатся. т.к. вырезка шерстных номеров требует ловкости, быстроты и очень острого лезвия ножа.

Во время каральных работ не разрешается в поселке продавать спиртное и до окончания убоя принимается как бы местный "сухой закон".

Поэтому было очень странно, что под вечер, перед загоном в караль первого стада, некоторые молодые пастухи напились и начали дебоширить, даже драться с пожилыми пастухами.

Я слышал только шум, но вмешаться в этот скандал не успел.

Вбежал кто-то из пастухов с криком:

- Ивана убили, Ивана убили!

Я выскочил на улицу и увидел на снегу два распростертых тела. Молодой пастух лежал в крови, а недалеко от него, тяжело дыша, лежал бригадир Давыд Тимофеевич. В груди у Ивана торчал оленеводческий нож и струйка крови уже застыла на морозе.

А дело было так. Бригадир, совершенно трезвый, сделал замечание молодежи, чтобы те прекращали свое хулиганство и шли спать перед работой.

Уже стало совсем темно. Только лунный свет, отраженный от снега позволял видеть происходящее.

Пьяный Иван, молодой здоровый парень, набросился на бригадира, повалил его на снег и стал душить. Из последних сил бригадир выхватил, висевший на поясе нож и два раза вонзил его в сердце хулигана. После этого сам потерял сознание. Никто не обратил на эту потасовку внимания, пока не очухался бригадир и не прохрипел, что убил человека. Только тогда подошедшие люди увидели, что Иван мертв и у него в сердце торчит нож.

Ни о каких каральных работах на следующий день и речи не могло быть. Мы сразу сообщили о происшедшем в окружной центр - Дудинку. Погода была хорошая, морозная, и наутро к нам прилетел вертолет со следственной бригадой. Все оставалось на месте, и следователи быстро сделали свою работу. Они осмотрели синяки на шее Давыда Тимофеевича и увезли его с собой, предъявив обвинение в убийстве.

Только теперь спало с людей оцепенение. Все знали первого хулигана и пьяницу Ивана Чупрова и лучшего нашего бригадира Давыда Тимофеевича.

Сразу было решено, что караль буду проводить я, а директор хозяйства поедет в поселок и примет участие в расследовании дела.

Каральные работы прошли деловито и молча. Все были угнетены случившимся. Группы пастухов подходили ко мне и просили всячески помочь Давыду Тимофеевичу, т.к. все понимали, что его действия были всего лишь самообороной.

В поселке возникали стихийные митинги в защиту бригадира. И директор всячески старался направить эту стихию в официальное русло.

Через две недели, закончив работы, мы с директором хозяйства вылетели в Дудинку. У нас был солидный пакет бумаг: характеристики на Давыда, резолюции всяких собраний и заседаний. Давыда знали и в институте и в округе, так что поддержка нам была со всех сторон.

В прокуратуре обещали сделать все возможное, чтобы облегчить участь бригадира, но убийство, одно из самых тяжелых преступлений и суд мог оценить степень виновности Давыда по- разному.

Но на наше счастье суд счел действия Давыда Тимофеевича самообороной и освободил его прямо из зала суда. Деваться ему было некуда, денег не было, и он приехал ко мне в Норильск. За месяц в тюрьме исхудавший, постаревший, морально убитый пожилой человек вначале все молчал - молча ел, молча пил, вздрагивал при каждом непривычном звуке. Мы его помыли в ванной, приодели, сводили в парикмахерскую, и постепенно его сердце отогрелось и он начал рассказывать нам о своих приключениях.

- Меня сразу посадили в камеру убийц. Там я и просидел до последнего дня. Со мной в камере сидели сопляки. Когда их много, они храбрые и творят всякие гадости. А в тюрьме они совсем раскисают. Даже мочатся в штаны. Они знают, что им грозит расстрел и со страха превращаются в забитых животных. Их никто не жалеет. Родственников не пускают. Только передачи. И они сидят целыми сутками в углах и воют. Как голодные волки.

Я старался за ними ухаживать, помогать им. Но напрасно. Страх смерти ничем не успокоишь.

Был там один постарше, лет тридцати. Но он как загнанный зверь метался по камере. Ни с кем не говорил и готов был броситься на любого, кто полезет с разговором. Меня он сразу обрубил. Говорит: " Ты возись с этими слизняками, а меня не тронь".

- Я и ушел оттуда самым первым. Что будет с другими не ведаю, но мне их всех очень жалко.-

Давыд прожил у нас неделю и институтским рейсом вылетел в Потапово. Ему было очень тяжело. Родственники убитого Ивана все время грозили отомстить. Кто-то лез со своей жалостью, кто-то с расспросами, которые были тяжелее любого осуждения.

Давыд Тимофеевич не пошел опять работать в бригаду оленеводов. До весны он проработал в хозяйстве разнорабочим, а весной собрал свой небогатый скарб и с первым пароходом уехал на Ямал. Там уже жили жена с детьми, и след человека, которого я очень уважал, потерялся в Ямальской тундре.

Вскоре из Потапово уехали и Чупровы. Они тоже были не местные. О своем отъезде они никому не сказали, да никто и не спрашивал.

БЛЯХА-МУХА

Я был тогда в командировке в нашем хозяйстве Потапово. Здесь только что институт выстроил здание, где размещались лабораторные помещения и общежитие для сотрудников института. Оно было похоже на барак и возвышалось на бугре, в самом отдаленном от берега Енисея, конце поселка

Удобства располагались во дворе, дрова мы покупали у хозяйства, воду, по необходимости, привозил на тракторе Шмаль - один из сосланных сюда во время войны немцев.

Туда-то и пришла со своим узелком молодая, боевая, никому не знакомая женщина.

- Мне сказали, что я буду здесь жить и хозяйничать, - заявила она без всякого вступления. - Меня сюда директор определил и комендантом и уборщицей и поварихой. А ты кто будешь?-

Мне тогда не было еще и 30 лет, и такое вольное обращение я воспринял как вполне естественное.

- Я здесь в командировке от института и живу в этом доме, - ответил я, - А ты откуда прилетела? Местная? Что-то я здесь таких не видел.

- Где летала там меня уже нет. Я только сегодня сюда приехала. А зовут меня Глаша, но все называют Бляха-Муха. Вот, бляха-муха, и будим мы с тобой здесь жить. Только ты не приставай. Я этого не люблю. А что нужно - кликни.

Да к такой и силой не заставишь приставать. Что называется, "косая сажень в плечах", руки рабочие, как лопаты, мышцы, как у хорошего молотобойца - в общем мы называли таких мужик-баба. А лицо миловидное, даже красивое, и улыбка - простая бесхитростная.

Я показал ей комнату, которая предназначалась для приезжих женщин, и она отправилась устраиваться.

Минут через пятнадцать она зашла в лабораторию, где я препарировал морскую свинку.

- Ишь какой гадостью здесь занимаются. Поэтому местные и не идут сюда работать, - заметила она, глядя на стол, где лежала отпрепарированная свинка. - А пожрать у тебя что-нибудь есть? Страсть какая голодная, и денег ни гроша.

Я повел ее на кухню, показал всю нашу провизию и сказал, чтобы ела сколько хотела и ко мне с этим вопросом больше не приставала.

- У нас еда общая, кто когда хочет, тот и ест. А готовить будешь сама - сказал я ей и вернулся к работе.

Сотрудники института то приезжали, то уезжали, и Бляха-Муха всем старалась помочь. Я тоже уехал в тундру на несколько дней, но вскоре вернулся.

В один из вечеров к нам пришел молодой мужчина в грязном небесно-голубом костюме. У него ничего не было, даже портфеля, но вел он себя так, как будто за ним шли носильщики и тащили его тяжелые вещи.

- Кошкин Анатолий Анатольевич - представился он довольно церемонно - и ни в коем случае Анатолий или Толя. Принят на работу в это хозяйство ветврачем и направлен сюда на временное жительство, пока дирекция не определится с лучшим и постоянным местом жительства. Документы все в порядке: паспорт, диплом, трудовая книжка. Надеюсь, больше ничего не потребуется.

Мы тоже представились, делая серьезные лица и сдерживая смех, - настолько комично выглядел этот неказистый мужичишка в своем заляпанном голубом костюме. Только Бляха-Муха смотрела на него восторженно и смущенно прогремела:

- Бляха-Муха

- Это что, вы так неприлично встречаете незнакомых? - обратился к ней Кошкин.

Бляха-Муха смутилась и покраснела.

- Нет, я не хотела ничего плохого. Просто меня так все зовут а настоящее мое имя Глаша, Глафира.

- Тогда, Глафира, я за вами буду ухаживать. - заявил Кошкин.

- Это что, приставать будете?

- Нет, приставать, - объяснил Кошкин, - это хватать, обжимать, пытаться раздеть, а ухаживать - это быть ласковым, помогать, говорить комплименты, нежно гладить по спинке и несколько ниже.

Мы прыснули со смеха, а Бляха-Муха заулыбалась, ласково глядя на Кошкина, и тихо сказала:

- За мной никто еще не ухаживал, я только в книжках об этом читала и думала, что все это выдумки.

Мы указали Кошкину его место, чем он был очень недоволен.

- Даже отдельную комнату не дали.

Но вскоре успокоился и заявил, что Кошкин Анатолий Анатольевич докажет своим отличным трудом, что достоин большего.

Специалистом он оказался и впрямь хорошим, только не врачом а ветфельдшером. В его подчинении была звероферма с сотней голубых песцов и конюшня, где содержали десять коров, быка и четырех мохнатых северных лошадей. Видно было, что он со всеми этими животными работал и умел весьма ловко их обрабатывать.

Но меня все время настораживали его бесконечные разговоры о выпивке.

- Первый раз меня встречают так, что даже бутылки на столе нет. Разве это порядочный дом? У вас здесь что, общество трезвенников?

Мы помалкивали улыбаясь. А Глаша извиняясь оправдывалась, что в магазин только осенью завозят спиртное, и то его хватает не более, чем на месяц. В большие праздники прилетает самолет со спиртом, и по спискам каждому рабочему продают по бутылке.

- Доисторические порядки - зло огрызнулся Кошкин и отодвинул от себя тарелку супу.

Бляха-Муха всячески стремилась ему угодить: выстирала голубой костюм, купила новую рубашку, подстригла, отчего Кошкин не стал выглядеть лучше - ярко голубой под цвет неба костюм с темными пятнами, которые никак не отстирывались, почти лысая голова, поношенные сапоги на кривых ногах и горделивое выражение лица, которым Кошкин доказывал свое превосходство над окружающими.

Но вскоре из трудовой книжки все узнали что его выгнали уже со многих работ за пьянку. Откуда-то дознались, что он лечился от белой горячки и на Север приехал не то потому что считал в Заполярье всех пьяницами, не то прослышал, что здесь спиртного достать очень трудно и будет меньше соблазна.

Недели через две Кошкин отъелся, физиономия его округлилась, выражение лица стало еще более заносчивым, глазки стали лосниться, когда он глядел на Глашу.

Весна уступила место короткому полярному лету, прошел Енисейский ледоход, расцвела пушица, Широкие проталины покрылись зеленью, лед, застрявший на берегу, быстро таял. Мы часто вечером после работы отправлялись гулять вдоль реки по краю высокого берега, наслаждаясь панорамой могучей реки и проплывающими судами. Часто с нами ходили Кошкин с Глашей и собиралась довольно большая компания.

Когда наши сотрудники разъехались по стадам и я остался один, наши прогулки стали редкими. Я не любил общество Кошкина.

Однажды, перед самым летом комаров, Глаша с Кошкиным загуляли надолго. Хочется сказать, что вернулись они вечером, хоть был полярный день и понятие "вечер" никак не подходило к этому времени суток.

Глаша, счастливая, порозовевшая, влетела ко мне в комнату и выпалила:

- Мы с Анатолием Анатольевичем поженились. Теперь, как будет у Анатолия Анатольевича свободное время, мы съездим в Дудинку в ЗАГС.

Кошкин шел сзади и зло процедил сквозь зубы:

- Брехливая баба, - и пошел к себе.

Бляха-Муха села рядом со мной и тихо сказала:

- Я никогда не думала, что стану женщиной. Такая неуклюжая, неладная. За мной ни один парень никогда не увязывался, разве что по пьянке. Да я таких быстро отваживала. А тут такой положительный мужчина. Я очень счастлива, и очень его люблю. Может быть, у нас и ребеночек будет.

Я ее понимал. Таким женщинам, как Бляха-Муха, трудно было найти себе пару, и она уже смирилась с тем, что останется старой девой. В деревнях это считалось позором, и поэтому Глаша уехала со своей родины куда глаза глядят. Наверное каждый день она мечтала об обыкновенном женском счастье, но оно каждый день проходило мимо. Мне было очень жаль эту на вид такую могучую женщину, которая на самом деле была слабым и несчастным существом. Я не верил Кошкину, но выдавил из себя:

- Вот и хорошо. Все сладится-слюбится, и жизнь пойдет нормально.

Она выбежала от меня, и половицы под ее ногами стонали, не предвещая ничего хорошего.

Когда лето вступило в свои права и по Енисею пошли большие самоходные баржи, одна из них остановилась против нашего поселка на целый день. Кошкин отправился на нее, якобы за медикаментами и к вечеру не вернулся. Все решили, что он просто сбежал в Дудинку за водкой.

Только женское сердце этому не поверило. Вечером Бляха Муха побежала искать его на берегу. Часа через три она нашла его в кустах, в одних трусах, пьяного до бесчувствия, облепленного комарами, всего распухшего от комариных укусов. Она взвалила его себе на спину и тащила в гору почти полкилометра до самого здравпункта.

Потаповский здравпункт славился на весь Таймыр. В нем было 10 коек, где лежали роженицы и больные, не требующие серьезного врачебного вмешательства.

Кошкина обработали дезинфицирующими средствами, чтобы не было заражения, и поместили в отдельную палату. Глаша заявила, что она жена больного и имеет все права за ним ухаживать.

Она провела у постели Кошкина всю ночь, пока не миновала опасность заражения крови. Это было непросто. Кошкин в пьяном бреду вскакивал с постели и кричал на всю больницу:

- Кавалерия, вперед. Я Буденный, и все должны мне подчиняться.-

Никто не мог его успокоить, пока местный врач, мужчина довольно крупного размера, не применил восточный прием, после которого "больной" отключился часа на три.

- У нас часто такие перепившие бывают, и мне приходится их физически успокаивать, иначе здесь все вверх дном перевернут.

Дня через два Кошкин полностью пришел в себя. Опухоль спала, и лицо приняло прежнее заносчивое выражение.

Но так просто он от этого приключения не отделался - у него началось воспаление легких.

Как только он пришел в себя, то сразу заявил, что Бляха-Муха ему вовсе не жена и ей здесь делать нечего. Даже спасибо не сказал за ее труд и заботу.

Она два дня проплакала, но все равно носила ему еду, которую он брал как бы из милости и съедал без остатка.

Встала проблема, как одеть Кошкина. Кроме трусов и больничного халата, у него теперь ничего не было. А заработанные деньги он все пропил на барже.

Но случай опять спас его. С проходящей из Дудинки баржи, то ли той же самой, то ли другой, возвращавшейся в Красноярск, передали узелок, в котором были свернуты все вещи Кошкина. Не вернули только деньги. Вещи где-то все это время валялись и приняли вид половых тряпок. Но Бляха-Муха все выстирала, вычистила, зашила и привела кошкинскую одежду в мало-мальски удобоваримый вид. И опять не получила даже спасибо.

Одежду Кошкина положили в больнице на полку до его полного выздоровления. Но полного выздоровления он не дождался. Выбрав пасмурный дождливый день, когда никого в больнице не было, Кошкин оделся, по задворкам дошел да конторы, оформил расчет, получил документы и небольшую сумму денег и попросил сторожа подвезти его на лодке к очередному судну, шедшему не то в Красноярск, не то в Дудинку. Больше Кошкина никто из поселковых не видел.

Глаша ждала его недели две, а потом убедилась, что больше его не увидит.

Зимой я вновь приехал в Потапово, но Бляхи-Мухи уже не было. Она накопила немного денег и улетела в неизвестном направлении. Кто-то сказал, что в свою родную деревню, но в это мало верилось.

ТУНЕЯДЦЫ

Наше опытно-производственное хозяйство находилось в 120 км от города Дудинки выше по Енисею. Большая часть сотрудников проводила свои опыты в четырех оленеводческих стадах хозяйства, выполняя одновременно и роль специалистов. Часто мы уезжали в стада в конце апреля и возвращались домой через поселок Потапово только в конце октября - первой половине ноября, когда начинал работать ледовый аэродром на Енисее.

Так было и в тот год, когда указом правительства из городов в деревни и поселки были выселены тунеядцы. Из Норильска в Потапово было выдворено около ста человек, среди которых были и отъявленные бандиты, и тихие алкоголики.

Мы съезжались в Потапово в первой половине октября и не могли узнать наш тихий гостеприимный поселок. На всех дверях висели амбарные замки, во дворах были спущены с цепи огромные собаки, люди выходили из дома только по крайней нужде, и ходили по поселку группами, пугливо озираясь по сторонам.

Мы с веттехником Виктором Хижняком приехали ночью, как раз после того, как у нашего охотоведа Саши около клуба отобрали меховую шапку.

До нас в тундру уже дошел слух о приключениях в поселке, но таких изменений мы не ожидали.

Все сотрудники института жили в холодной избе, а тунеядцам отдали здание нашей гостиницы, выстроенное специально институтом для лабораторий и размещения сотрудников. В то время думали только о том, чтобы лучше выполнить приказ начальства, а как будут чувствовать себя законопослушные граждане, никого не интересовало. Мы топили плиту и садились прямо на нее, чтобы хоть как-то согреться. У наших сотрудников было много оружия, и все ружья и охотничьи карабины были заряжены на случай нападения тунеядцев.

Настроение у людей было невеселое и в воздухе пахло большой дракой с применения всего вооружения. Все были злы и настроены очень по-боевому.

Кандидат наук Борис был очень агрессивен.

- Нашли куда всю эту мразь перевозить. Если нас еще раз тронут, я оба ствола в этих бандитов разряжу, - сказал он и потряс своей внушительной двустволкой двенадцатого калибра.

- Но это не выход, Борис. - ответил я, - Сесть из-за этой мрази в тюрьму никому не хочется.

Надо сказать, что сотрудники нашего северного института были людьми особенными. Охотники, оленеводы, они привыкли к опасностям и умели постоять за себя. После нескольких месяцев пребывания в тундре, характер людей портился, все становились раздражительными и готовыми на необдуманные поступки.

Я оказался старшим и должен был сделать все, чтобы этот конфликт загасить.

Утром мы с Виктором пошли к тунеядцам. Нас сразу впустили и привели к "старшому". Это был мужик лет 35, среднего роста, широкоплечий, с веселой наглой физиономией и злым пронизывающим взглядом. Рядом с ним стоял огромный детина, откровенный дебил, который только безоговорочно выполнял приказы своего господина.

Ситуация была весьма комичной. Их пара и наша пара были очень похожи, т.к. Виктор Хижняк был почти на голову выше меня и выглядел весьма внушительно.

Мы поздоровались крепким рукопожатием, что, по-видимому, удивило наших оппонентов. Их не баловали рукопожатиями.

- Николай, - представился "старшой", - урка, вор в законе. А это Вова - моя шестерка, - и он указал на своего верзилу.

- Эдуард, - мне тогда было лет тридцать, - заведующий лабораторией Научно исследовательского института сельского хозяйства Крайнего Севера в Норильске, кандидат наук. А это Виктор, веттехник нашего хозяйства.

Видно, что наши переговоры пришлись урке по душе. С ним никто давно по-человечески не разговаривал.

Я не стал разводить дебаты.

- Давай, Николай, жить мирно. Воевать у тебя некому, кроме твоего мордоворота. А нас 14 человек, вооруженных до зубов. Ты прекращаешь свои вылазки против наших ребят и жителей поселка и отдаешь шапку, что вчера сняли, и будем жить как люди.

Верзиле очень понравилось, что его назвали мордоворотом.

Я не мог сказать "будем жить дружно", потому что прекрасно понимал, что жить дружно с этим народом невозможно.

- Уж очень ты мне понравился, - заявил Николай, - забирай шапку. Если хочешь бабу - любую из наших. Я войны с вами не хочу, ну а за этих тунеядцев, которые шмонают по дворам, ручаться не могу.

На этом мы и расстались.

Саша был крайне удивлен, что нам удалось вернуть шапку. А Хижняк расписывал нашу встречу во всех подробностях. Напряжение как будто несколько спало, но каждый понимал, что мир этот очень непрочный.

Вечером Николай со свей шестеркой пришли к нам в гости. Мы в это время сидели на плите и играли в подкидного дурака.

- Сколько на кону? - деловито спросил урка, потирая руки.

- Мы играем в подкидного без интереса, - ответил я.

На его лице появилась смесь удивления и разочарования.

- А как насчет "за воротник"? - спросил он.

Меня даже злость взяла.

- Ты что, с луны свалился? Мы по полгода в тундре работали. Откуда у нас может быть выпивка? Разве что ты принесешь.

- У нас долго не держится. В Норильске бы - мигом, в любое время.

- Если бы да кабы. - ответил я - А сейчас давайте пить чай.

Мы выпили по стакану чая, и я все отвечал на его вопросы о своей работе.

- Скучно живете, - чуть не зевая процедил он, вставая.

- В твоей зоне, за колючкой весело? - огрызнулся я.

- Разные дороги у нас с тобой, Эдуард, - сказал он уже в дверях. Больше они к нам не заходили.

Через три дня к поселку подогнали первую группу оленей, предназначенных на убой. Такие группы, голов по 200-300, должны были пригнать с каждого стада. Это были старые, больные, переболевшие летом животные, матки, не принесшие или потерявшие приплод, недоразвитый молодняк. В общем, все олени, которых называют словом "брак".

Мы встали в 4 часа утра и пошли помогать оленеводам загонять оленей в небольшой загон около убойного пункта. Это надо было сделать затемно, пока животные не видят металлической сетки.

А директор хозяйства пошел будить тунеядцев и гнать их на работу. Часам к семи, когда уже начался убой оленей, тунеядцы по одному и мелкими группами, мятые и заспанные, потянулись к убойному пункту, который отстоял от поселка в двух километрах.

Убой оленей в поселке - самая тяжелая и ответственная работа в году. За 3-4 дня надо убить и разделать более тысячи животных, заморозить туши, сохранить их от собак и диких зверей, увезти в холодильники, собрать и разделать внутренности, засолить и сохранить шкуры. В общем, всем находится работа, и все понимали, что это время, когда хозяйство может рассчитаться за долги и получить необходимые деньги на следующий год. Это на Севере - сбор урожая.

Я всегда с болью в сердце шел на убой. Олени знали, что их собрали для того, чтобы убить. Это можно было прочесть в их глазах. Обычно животных очень трудно удержать. Они вырываются, бьют копытами, пытаются поддеть человека рогами. А на убое запах крови их как бы парализует. Человек подходит и тонким ножом перерезает спинной мозг у первого шейного позвонка. И никому нет дела до боли, которое испытывает животное, до мольбы, которая видна в его взгляде, до предсмертных конвульсий и молчаливого прощания с жизнью. Убить животное - это просто так, работа. И каждый стремится отхватить побыстрее самый вкусный кусок мяса, чтобы поесть свежатинки.

Люди работали с азартом, с полной отдачей сил. Только тунеядцы смотрели на все это кто безразлично, а кто даже брезгливо. Их поставили на самые простые работы, но и здесь надо было за ними присматривать, чтобы они не сидели сложа руки.

Николай со своей шестеркой так и не появился на убое. В таком ранге не работают, но пользуются самым лучшим.

С каждым днем тунеядцев выходило на работу все меньше, а в последний день вышли только муж с женой - два опустившихся алкоголика, которые безропотно выполняли приказы любого. До выселения они играли в оркестре одного из норильских ресторанов, но пропили даже свои музыкальные инструменты. Они так и остались в поселке, даже тогда, когда все остальные, сосланные по тем или иным причинам, покинули Потапово.

Погода стояла все дни хорошая, мороз градусов под 40, яркое солнце. Лед на Енисее окреп, и рабочие организовали ледовый аэродром. В последние дни забоя мы видели, как разворачивались и садились маленькие самолеты Аннушки. К празднику привезли продукты и спирт. Меня это очень обеспокоило, но оказалось все не так уж плохо. Этими же самолетами увезли многих тунеядцев, в том числе и Николая с Вовой. Их провели по поселку в наручниках, под конвоем. Говорили, что они замешаны в каком-то большом преступлении и их будут судить. Больше мы с ними не встречались.

Вечером в магазине произошел такой случай. Стали продавать спирт, по две бутылки в руки. Все встали в очередь, и торговля шла бойко. Мы тоже встали, как все порядочные селяне. Вошла одна из тунеядок и заявила, что возьмет спирт без очереди. Все возмущенно зашикали и преградили ей дорогу к прилавку. Тогда она распахнула свое пальто и оказалась в чем мать родила. Все от нее шарахнулись. Она спокойно подошла к прилавку, купила спирт, запахнула пальто и ушла. Это произошло так быстро, что никто не успел опомниться. Но возмущайся - не возмущайся, а тунеядки со спиртом уже и след простыл. Мужики посмеялись. А женщины долго не могли успокоиться.

Мы, закончив работу, улетели домой. А когда я в марте вновь приехал в Потапово, там оставалась только пара норильских оркестрантов. Остальные или сбежали, или их увезли под конвоем.

Но история с тунеядцами наложила черный отпечаток на всю жизнь поселка. Словно остался здесь злой дух недоверия, подозрительности и раздора.

Послесловие

Гораздо важнее вопрос, почему порядочные люди слабы характером и беспомощны перед злом?

В поселок привезли сотню тунеядцев, среди которых разбойниками можно было считать несколько человек. И весь поселок задрожал от страха. А ведь здесь была не одна сотня мужиков, способных подковы гнуть, умеющих обращаться с оружием и побывавших в разных сложных ситуациях. И они придумали только навесить амбарные замки на свои избы. Прояви народ решительность, и эти Николаи с Вовами и пальцем боялись бы пошевелить без разрешения.

Но случилось обратное. Именно Николаи и Вовы смогли терроризировать весь поселок, пока не приехали научные сотрудники, научившиеся в городе давать отпор бандитам.

Как все это происходит, понять невозможно.

Тунеядцы разъехались, но амбарные замки на дверях остались, и осталось недоверие людей друг к другу, потому что каждый понял, что может в трудную минуту рассчитывать только на себя. Печально, но это так.

РЫБАКИ

В начале октября я закончил свои работы в оленьем стаде и решил заняться рыбалкой на озере Туручедо, пользуясь тем, что стада стояли в относительной близости. Снег уже покрыл тундру, и наступила осенняя путина, когда многие виды рыб нажировываются на зиму и пасутся близко к берегу. Пастухи моему решению очень обрадовались. Каждая семья дала по одной сети и указала место, куда складывать их рыбу. Мы с бригадиром поставили сети, и я остался один в вагончике, в котором обычно живут рыбаки или пастухи.

Озеро Туручедо уже тысячелетия кормит местных жителей превосходной рыбой. Рыбаки считают, что в этом озере рыба самая вкусная и полезная. Ее, как правило, не сдают заготовителю, а используют для внутренних нужд. Мне постоянно приходилось восторгаться вкусом туручедовских чиров и сигов и привозить эту рыбу домой на самые большие праздники.

Труд рыбака очень тяжелый. Я с рассвета (рассвет наступал часов в 9) проверял сети, а после обеда солил и укладывал рыбу в бочки. Приезжал кто-нибудь из пастухов и забирал суточный улов.

Так я прожил около недели, когда вдруг ко мне пожаловал директор хозяйства.

- Я узнал, что ты здесь рыбачишь, и привез в твое распоряжение целую бригаду рыбаков. Пусть для себя и свои семьи немного порыбачат.

Я чуть не задохнулся от удивления и смеха. Он привез пять самых старых и заслуженных националов: трех эвенков и двух ненцев, которых я хорошо знал, но работать с которыми, на мой взгляд, было невозможно. Старики почти ничего не слышали и по-русски разговаривали очень плохо. Но они оказались боевитее, чем я предполагал. Устроившись за 10 минут (вещей у них почти не было), мы пошли на озеро ставить сети. Я показал им, где располагаются сети пастухов, и мы начали расставлять снасти вновь прибывших рыбаков. По очереди они садились в лодку, я за весла и мы ставили сети там, где хозяин укажет. Здесь соблюдалась строгая очередь по старшинству, хоть никто не знал своего возраста, так как в те времена летоисчисление на Севере не практиковалось.

Первым ставил сети самый старый эвенк. Все его звали Карло Марло, за то, что у него была длинная редкая борода и он был самым авторитетным в поселке, как Карл Маркс.

- Я Царь помню, - рассказывал он - у мена был картина, где царь со своей бабой ходил. Потом пришли другие русские, картину бросили, другую дали - человек с большой черной борода. Страшный. Он и теперь у меня дома. Зовут Карло Марло. Меня, как его прозвали.

Я спросил, как жилось при царе, лучше или хуже.

- Тогда хлеба не был, соль не был, сахар не был, чай не был. Но люди добрый был, дружно жил. Пришел русский, все дал, только огненный вода всех людей испортил. Жадный люди стал, злой, себя любит - другой не любит.

- А как с оленеводством, с рыбалкой было? - спросил я.

- Олень много был. Рыба много был. Сеть делал из олений жила. Очень дорогая. Одна сеть - одна упряжка оленей и нарты и упряж и хорей. Рыба очень много, в каждой дырке (ячеи - авт.) чир, сиг. Люди хорошо жил, только болезнь шибко боялся. Придет болезнь - все помирают, и люди, и олень и собака. Сибирской язвой назывался. Теперь такой болезнь нет. Только люди хуже стал. Огненный вода как болезнь.

Это я передаю вам наш разговор на полстраницы, а беседовали мы со стариком по несколько часов. Он все хотел делать сам, а к моей помощи прибегал только в крайних случаях. Своими скрюченными, больными пальцами он довольно ловко разматывал сеть, вытаскивал из нее рыбу и даже чистил ее обоюдоострым ножом.

Разговаривал он очень мало, только со мной, в то время, когда мы были в лодке.

- Нет сейчас хороший тундра. Раньше человек был тундра и тундра был человек. Человек разговаривал с тундра как с другом. Что скажет тундра, то надо делать. Тундра никогда плохое не говорил.

Сейчас тундра молчит. Человек поднял себя выше тундра. Не слушает, что говорит тундра и быстро умирает. Человек слушает спирт. Спирт хорошему не научит. Русский человек - вредный человек. Научил национал слушать спирт, а не тундра.

Его полной противоположностью был старик Пальчин. Когда-то он, большой активист, один из первых комсомольцев на Таймыре, перед самой войной был избран в Верховный Совет не то СССР, не то РСФСР. В Потапове об этом периоде до сих пор ходят легенды. Пальчин не умел ни читать, ни писать, но научился красиво расписываться. Ему дали двух охранников, личный пистолет для самообороны и открыли "Канцелярию депутата Верховного Совета".

Первое, что сделал Пальчин в своем кабинете, - здорово напился на радостях и под дулом пистолета выгнал своих телохранителей. Секретаршу заменил на безграмотную племянницу и стал царствовать. Он подписывал любые бумаги, лишь бы за него писали резолюции. Это поняли сосланные на Север. Они писали просьбу об освобождении, Пальчину говорили, что просят дрова, и он лихо расписывался под резолюцией "Снять судимость. Разрешить выезд в Москву или другой город".

Когда таких освобожденных перевалило за сотню, правительство Таймырского национального округа забеспокоилось. Но все увещевания и угрозы были напрасны. Выпив стакан водки, депутат подписывал все, что угодно. Наконец у него отобрали пистолет и переселили домой в Потапово. Отсюда Пальчин попал на сессию Верховного Совета.

Приехав из Москвы, Пальчин заявил:

- Народу у нас беда как много. Днем идешь - народ, ночью идешь - народ. Солдат полна. Воевать сто лет можно.

После войны его переизбрали, но почетным гражданином Таймырского Национального округа оставили и часто приглашали в Дудинку на торжественные заседания.

Я познакомился с ним в конце шестидесятых годов. Он очень любил выступать на собраниях. Говорил долго, путано, заканчивал свою речь лозунгом "Да здравствует Ленин, Сталин, Хрущев и Брежнев". Ему все аплодировали, и он гордо шел на свое место в первом ряду.

Пальчин всегда стремился, чтобы его работу сделал кто-то другой, но в этой компании такие штучки не проходили. Хочешь рыбки - лезь в лодку, распутывай сети, доставай рыбу, и вообще трудись с утра до позднего вечера.

Как истинный бюрократ, Пальчин не скрывал своего пристрастия к командыванию и всегда говорил.

- Вы все простые люди, а я большой начальник. Теперь уже старый, но уважать и подчиняться мне надо как раньше. Правильно - это когда один командует, а много подчиняются.

Но никто его не слушал, а Карло Марло ему внушительно говорил:

- Подчиняться надо старшим, а не таким гагарам, как ты (гагары очень противно орут, особенно по ночам).

Третьим по старшинству был Николай Николаевич Куропатов - самый спокойный и деловитый старик. До прихода на Таймыр Советской власти он заведовал потаповской факторией и был уполномоченным купца, в собственности которого была торговля на большой северной территории. В отличии от остальных стариков Николай Николаевич был человеком образованным, прекрасно говорил по-русски и слов на ветер не бросал.

У него не было своих детей, но он взял на воспитание двух чужих. Мальчика Володю ему подарили родственники. На Севере есть такой обычай - многодетные семьи дарят новорожденных детей тем, у кого детей нет и быть не может. О настоящих родителях ребенку объявляют только когда тот становится взрослым.

А девочку Машу Николай Николаевич нашел во время войны в тундре. По-видимому, она была из сосланных немцев, но родители ее так и не нашлись. Возможно, умерли. Поэтому Куропатов был всегда желанным гостем в немецких семьях.

Николай Николаевич был человеком добрым, ровным в отношениях со всеми людьми, и все его очень уважали. Я часто останавливался в его чуме, потому что здесь было сравнительно чисто и спокойно.

Но была и еще одна причина. Начальство, приехав в тундру, должно было останавливаться у самого уважаемого человека бригады. Это должен был быть или бригадир, или такой человек, как Куропатов. Мне уже не надо было соблюдать такие формальности, т.к. в потаповской тундре я считался своим, но неписаные законы я старался соблюдать.

Николай Николаевич был единственным человеком, кто каждую неделю летом устраивал в тундре баню. У него была специальная палатка. На улице он разжигал печь грел воду и камни. Потом камни заносил в палатку и, обливая их горячей водой, делал что-то вроде парной. Любители помыться пользовались баней Николая Николаевича, но уже после мытья его самого и его семейства. Зимой он ездил в поселок в общую баню.

Я не разу не видел Куропатова злым, раздраженным. Он никогда не ругался, ни на кого не повышал голос. С ним всегда можно было договориться и наладить хорошие отношения.

Самым маленьким и тщедушным был мой друг - бывший великий ненецкий шаман. Его историю я совсем не знал, потому что люди говорили об этом неохотно, а он сам то ли боялся, то ли стеснялся. Я однажды защитил его от пьяного сына и с тех пор его стали считать моим другом. Каждый раз, приезжая в Потатово, я привозил ему что-нибудь из теплой одежды, часто нижнее белье. Зачастую именно его посылали со мной в разъездах по стадам или в Потапово, и частенько нам вдвоем приходилось ночевать в тундре.

Он был добрый и тихий человек, и я никак не мог понять каким образом он оказался в должности великого шамана.

Но время меняет людей. Возможно, раньше он был боевым и умел делать то, что другие не умели.

Я не приставал к нему с дурацкими вопросами и всячески старался показать ему, что шаманство совсем не осуждаю. Каждый народ имеет свою веру, и любую веру надо уважать если хочешь жить с этим народом в дружбе.

Помню, как в первую мою экспедицию в Волочанский район Таймыра милиция арестовала нганасанского шамана. И этот шаман был секретарем партийной организации. Здесь нет ничего удивительного. Просто люди выбрали партийным секретарем самого уважаемого человека. Это сейчас все кажется нормальным и шаманы выступают во дворце съездов. А раньше шаман был злейшим преступником, врагом атеистического строя, даже не понимая, за что на него устраивают такие гонения.

Своего шамана я сразу устроил рядом с собой, показав тем самым мою симпатию этому человеку. Но старания были напрасны. Я скоро увидел, что старики относятся к нему с большим уважением и дружбой. Они-то знали его шаманскую молодость и ни за что его не осуждали.

Последним из стариков был самый молодой - Незнайкин. Балагур и пьяница, здесь он был деловым и услужливым. Не знаю то ли он был эвенк, то ли ненец, но в семье у него все говорили по-русски. Так бывало всегда, когда муж и жена были разной национальности. Ему тоже перевалило за шестьдесят, но выглядел он молодцом.

Однажды был с ним такой случай. В Потапове, в магазине приезжие пастухи покупали спирт. Рядом крутился Незнайкин, и ему очень хотелось выпить.

А у меня есть гусь-мясо - очень хорошая закуска. Пастухи были людьми не сообразительными и сразу клюнули на хорошую закуску. Пришли к Незнайкину, где уже было вареное мясо, и стол был накрыт в одно мгновенье. Но закуски не хватило, и молодежь потребовала еще мяса.

Незнайкин был человек добрый и сразу вытащил из-под кровати таз, накрытый рыжей собачьей шкурой, недавно содранной с несчастного барбоса. Только тогда гости сообразили, что еще март месяц, гуси еще греются на далеком юге, а закуска приготовлена из бродячего пса, которых в поселке было видимо-невидимо. Незнайкина немного побили, допили спирт, и этот случай как анекдот жил в поселке много лет.

А Незнайкин скорее гордился такой популярностью и, когда рассказывали эту историю, от души смеялся.

Так мы и жили дружной компанией. Мне старики не доверяли только заготовку дров. Считалось, что я, русский, не смогу выбрать настоящую сухую лесину. Приезжали пастухи и их всегда заставляли заготовить нам дрова на несколько дней.

Я почему-то очень сердечно относился к этим заслуженным людям, и они платили мне тем же.

Рыба нам всем надоела. У местных рыбаков существует поговорка "Рыбак душу не морит". Это значит, что рыбак имеет право съесть самую лучшую рыбу. Мы варили уху, жарили рыбу, ели малосол, строгали самых больших чиров (строганина - это сырая мороженная рыба, которую строгают, как полено, и едят с солью и перцем) и вообще с утра до вечера ели рыбу во всех мысленных вариантах. Иногда пастухи привозили нам мясо, но старые беззубые люди все равно предпочитали рыбу.

Работали мы, что называется, от зари до зари, и я старался всеми силами помочь старикам.

Тундра покрылась снегом. На озере появился толстый слой шуги и работать с каждым днем становилось тяжелее.

Пастухи одного за другим увозили своих стариков и скоро нам с шаманом запрягли, как обычно, самых крупных быков и отправили в Потапово.

В конце октября на базу начали съезжаться пастухи, рабочие из Потапова, чтобы подготовить все для пересчета и прививок оленей. Я помылся в потаповской бане, несколько дней отдохнул и вновь поехал на базу организовывать пересчет оленей.

А после всех работ, когда я садился в норильский самолет для возвращения домой, мне привезли огромный мешок малосольной рыбы и несколько больших замороженных чиров для строганины.

- Старики сказали, это твоя доля.

Я поблагодарил - и наша семья ела малосольную рыбу почти всю зиму.

Жителей тундры мы часто называли детьми природы. Кто говорил это с презрением и насмешкой, а я только с глубоким уваже-нием.. Они могут прочитать столько же книжек, сколько прочел я. А вот я никогда не смогу быть по настоящему родным, окружающей меня природе, и северная природа, при всех условиях, не сможет быть для меня родной.

Разговаривать с природой - это значит чувствовать природу, чувствовать, как эти старики, с которыми я жил. Но чувствовать природу может только чистый человек, не обремененный завистью, стяжательством, жадностью и стремлением к власти. Чистый человек - это ребенок, это взрослый человек с душой ребенка. Это тот. кто живет этой минутой, не плача о вчерашнем и строя козни завтрашнему.

ИСПЫТАНИЕ

Мотонарты были тогда в диковинку. Несколько машин привезли из Канады, их испытали, детально разобрали и сделали свои "по образу и подобию". Приехали инженеры из Канады, для проверки патентной чистоты, решили, что ничего существенного и запретного мы не взяли и разрешили выпуск новых, уже доморощенных мотонарт "Буран". Возились с ними года два и наконец получили машину, пригодную для наших условий, прочную и высоко проходимую.

Я тогда был заведующим отделом оленеводства Всесоюзного НИИ сельского хозяйства Крайнего Севера и в моем распоряжении была группа талантливых инженеров, которые и разрабатывали эту машину. Потом присоединились мощные силы Рыбинского моторостроительного завода и работа над отечественными мотонартами пошла быстрыми темпами.

И вот первые коммерческие машины и первое продолжительное их испытание в производственных условиях.

Поехали наш главный инженер и техник-лаборант во главе с руководителем лаборатории Анатолием Вагиным и два зоотехника - заведующий отделом, т.е. я, и опытный оленевод (одновременно и радист) Юра Пащенко

Выехали мы из Норильска рано утром, чтобы избежать любопытных прохожих и транспортных пробок на дорогах.

Было 11 января. Мороз стоял градусов двадцать, а это считается в Норильске весьма теплой погодой. Снег еще не успел окончательно затвердеть, и машины шли по мягкой ровной дороге. К каждой машине были прикреплены сани с вещами, продуктами и прочим грузом. На буграх сани подпрыгивали, и ехать приходилось не быстро, соблюдая осторожность.

К полудню немного рассвело и все вокруг казалось в серой дымке. Полярная ночь не уходит даже днем, и серый день похож на вечерние сумерки. Только очертания гор вдали показывали правильное направление путешественникам.

Мы ехали гуськом, строго соблюдая дистанцию и внимательно следя друг за другом. Ведь это было первое серьезное испытание машин, да и водители были еще неопытные.

Около реки Дудинки устроили привал, поели, долили горючее в баки и поехали дальше. С каждым километром мы спускались к Енисею и дорога становилась все сложнее из-за зарослей кустарников и групп чахлых лиственниц, которые приходилось объезжать. Все больше встречалось канав и мелких озер. И наконец кустарники и деревья встали почти сплошной стеной, указывая на близость большого озера Туручедо. Озеро это - почти ровный треугольник со сторонами в 18 км и обрывистыми лесистыми берегами. Около этого озера была наша база из нескольких больших вагончиков, где жили или рыбаки, или бригады оленеводов во время осеннего пересчета оленей.

Озеро Туручедо знаменито по всему Северу. На нем когда-то (в ХII или ХIII вв) происходила ледовая битва между наступающими эвенками и отстаивающими свою территорию ненцами. В результате эвенки были остановлены и территориальные границы этих двух народов сохранились до сих пор. Этнографы говорят, что на дне озера можно найти много предметов древнего вооружения и одежды воинов, но никто в такую холодную воду лезть не хочет, да и место, где проходило сражение, не установлено.

Наш строй сбился. Каждый искал удобный для себя проезд и мало обращал внимания на остальных. За такую недисциплинированность мы дорого заплатили.

Стояла светлая полярная ночь. Яркий лунный свет отражался от снега и синеватым сиянием охватывал всю местность. Что-то завораживающее спускается на ночную зимнюю природу, когда все покрыто снегом. Нет ни ветерка, и полная луна освещает землю со всех сторон. Отраженный от снега лунный свет делает тени чуть заметными, прозрачными и почти синими. Светло, как днем, и безмерное душевное спокойствие. В такие часы особенно остро понимаешь разницу между суетной цивилизацией и спокойным благородством природы. Хочется тишины и думать о чем-то вечном и загадочном.

Я увидел только, что Вагин остановился посреди небольшого озерка, но из-за шума мотора, не расслышал, о чем он кричал и подъехав к нему, тут же оказался по пояс в воде. То же случилось и с остальными. Все пять нарт влетели в талое озеро, припорошенное снегом. Такие места редко, но встречаются в лесотундре и в них зачастую гибнут люди и животные. Нам еще повезло, что озеро оказалось неглубоким. Но работать в двадцатиградусный мороз, по пояс в каше из снега и воды, не представляет удовольствия. Только сани оставались на поверхности. Их полозья не проламывали тонкую ледяную корку.

Все мы, опытные тундровики, за исключением лаборанта, который проработал у нас несколько месяцев, знали, что в тундре бывают и более серьезные сюрпризы, все приучены в критических случаях выполнять приказы одного, даже если эти приказы и не очень нравятся. Все должны работать слаженно, отдавая все свои силы. Мы сразу, не сговариваясь, передали командование Вагину. Он знал машины и не раз попадал в сложные переплеты.

Решили вытаскивать первой его машину, т.к. на ней была лебедка с помощью которой легче было вытащить все остальное. Больше часа мы проталкивали тяжелую машину к берегу и наконец общими усилиями вытащили ее не твердое место. Крепкими канатами привязали к деревьям, и Вагин со своим помощником стали возиться с мотором, а мы с Юрой занялись дровами для костра. Скоро запылал большой костер и стало несколько веселее. Заработал мотор вагинской машины, и мы с помощью лебедки начали подтягивать к берегу мотонарты одну за другой. Лебедкой хотел командовать лаборант, но никто с этим не согласился, и, один из инженеров оставался на берегу и осторожно помогал людям выталкивать машины. Хуже оказалось с санями. Мы не хотели, чтобы груз намок, и потащили нарты окружным путем по непрочному льду. Не раз кто-то из нас спотыкался или скользил по дну и падал, так что мы все были мокрые до самых ушей. На морозе одежда застывала, что создавало дополнительные неприятности и трудности.

Всего мы провозились в холодной воде более пяти часов и наконец смогли переодеться в сухое и начали высушивать меховую одежду. Все залезли в спальные мешки и напились горячего крепкого чая. Лаборант просил выпить спирта, но ему в этом было отказано. Мы знали, что через полчаса после выпивки на морозе станет еще холоднее.

До утра мы смогли даже немного вздремнуть, а чуть забрезжил рассвет, продолжили работу. Трое - я, Юра и лаборант -должны были ехать на базу, пробить дорогу и вдвоем вернуться обратно. Лаборанта решено было оставить на базе, что бы он разогрел помещение и приготовил обед. Вагин со своим помощником остались с двумя неисправными машинами.

Дорога оказалась очень тяжелой. В лесу снег оставался очень рыхлым, и тяжелые машины постоянно проваливались. Часто приходилось одну из машин вытаскивать с помощью других. Шаг за шагом мы пробивали дорогу и вконец уставшие добрались до базы. Тут начал проявляться и характер каждого. Лаборант с Пащенко поссорились из-за того, кому оставаться на базе. Наступила ночь, и никому не хотелось возвращаться к озеру. Но я был неумолим.

- Если вы так раскисли, то оставайтесь здесь оба - сказал я и повернул машину назад.

Слышу, сзади тарахтит вторая машина, но я не оглянулся. И так было ясно, что поехал Пащенко. Обратно мы поехали значительно быстрее и через час были на месте. Вагин высказал недовольство, что мы так долго ездили. Я только ответил:

- Поедешь сам увидишь, какая дорога.

Инженеры быстро просмотрели наши машины, мы упаковали сани, и все двинулись в путь. Дорога опять стала невыносимо трудной из-за четырех прицепных саней. Они то переворачивались в ямах, то зарывались в снег на подъемах. Только заполночь мы добрались до базы, где нас ждал горячий обед. Здесь с нами случился один интересный казус.

Наш техник-лаборант в Норильске уговорил нас взять с собою 50 литров пива.

- Невелик груз для машин, а попить в тундре пива куда как приятно.

Все согласились, и маленький бочонок был водружен на одни из саней.

Сейчас все захотели пива, но оно замерзло. Мы подвесили бочонок над плитой и стали ждать когда пиво растает. Дождаться, когда растает весь бочонок, мы не могли и стали цедить в кружки по мере появления жидкости. И что удивительно - по две кружки хватило, чтобы все стали пьяные. Мы решили, что это от усталости, залезли в спальные мешки и мгновенно заснули. Утром у всех страшно болела голова и все попросили налить по кружки пива. Каково же было наше удивление, когда в кружках оказалась мутная вода. Только тогда мы догадались, что при оттаивании пива первой перешла в жидкое состояние спиртовая фракция и мы выпили ночью по две кружки крепкого вина, оставив в бочке только мутную воду.

Было решено в этот день дальше не ехать, а сделать небольшую передышку. Так мы и сообщили по рации в поселок. Настроение было хорошее, но тогда мы еще не знали, что пройдена не самая трудная часть пути.

Отдых был весьма относительным. Решили досконально проверить все машины, переупаковать груз, усилить сани в местах наиболее уязвимых и сделать еще кучу мелких необходимых дел. По расчетам мы должны были к полудню следующего дня добраться до поселка "Потапово", откуда и собирались ездить по стадам.

Настроение у всех было хорошее, но чувствовалось, что беспечность и восторги первого дня улетели как дым. Тяжело бремя ответственности, когда понимаешь, что на волоске висит результат многих лет работы и огромных денежных затрат на создание новых машин. Но это понимают не все. Для кого-то эта веселая прогулка стала тяжелой экспедицией и захотелось поскорее домой, и ругая себя, что не остался в теплой квартире норильского дома. Ведь мы никогда не принуждали никого ехать в подобные рискованные экспедиции. Но, как говорится, "взялся за гуж, не говори, что не дюж". Работы много и плохо ее сделать, значит рисковать жизнью

Выехали мы рано утром и, проехав поперек озера, сразу встретились с кучей неприятностей. Вернее, только с одной. Снег везде был метровой глубины и совершенно рыхлый. Даже люди проваливались выше колен, а тяжелые машины зарывались в снег чуть не до самой земли. Ехать пришлось черепашьим шагом. Местами надо было выходить и пробивать дорогу пешком, срубая густой кустарник топором. Было похоже, что мы пробираемся не по заснеженной лесотундре, а по непроходимым джунглям. Нужно было пробраться до Сигового озера, еще большего, чем Туручедо, а там оставалось километров тридцать до Потапово и, возможно, там была накатанная рыбаками дорога.

Перевалили мы через лес только поздно вечером. И тут подул ветер, начался снегопад, и за полчаса разыгралась настоящая черная пурга. Хорошо, что нам удалось найти участок обрывистого берега с подветренной стороны. С трудом мы растянули и закрепили брезент, под которым можно было хоть спокойно дышать. Кое-как достали паяльную лампу, чайник, еду и спальные мешки. Спать было нельзя. В любой момент сильный порыв ветра мог сорвать брезент и мы оказались бы беспомощными перед стихией.

Я предложил для обогрева пить "грог". "Грог" состоял из крепкого чая, и на трехлитровый чайник пол стакана спирта. Спирт почти не чувствовался но такой "грог" был испытанным средством от замерзания.

Вот теперь проявились все характеры наших путешественников. Лаборант ныл, что не хочет умирать, и заявил:

- Останусь жив, с первым же рейсом улечу в Норильск. К такой-то матери эту работу.

Он готов был тут же написать заявление, но сделал это только в поселке и с первой возможностью улетел в Норильск. Никто его не уговаривал и не удерживал. В тундре таким людям не место.

Пащенко был все время зол и раздражителен:

- Разве можно в такую дорогу ехать без надежного проводника. Сдохнешь невесть где. Даже костей не соберешь - все сожрут песцы.

Ему не сказали, что у нас кончается горючее, и где-то здесь на Сиговом озере стоят бочки, специально приготовленные на случай дозаправки. А мы даже точно не могли сказать, находимся ли на озере Сиговом или отклонились куда-то в сторону.

Вагинский помощник был крутым мужиком и чуть не побил наших нытиков:

- Кончайте сопли распускать. Или сейчас вылью на голову чайник кипятка. Сразу жарко станет.

Мы с Анатолием пытались всех успокоить и рассказывали, сколько раз приходилось в тундре находиться в критических условиях и все обходилось благополучно. Но в результате всех этих рассказов лаборант заявил, что если бы он знал, что находится в компании самоубийц, ни за что бы не пошел в институт работать.

Ветер выл все громче и громче. Снег находил где-то отверстия и засыпал наше убогое жилище. Сверху образовался сугроб, он прогибал брезент так что приходилось ползать по-пластунски. Сколько времени прошло, никто не имел представления, но всем страшно хотелось спать. Мы расталкивали друг друга и наливали кружку "грога". Тут вспомнили, что это была новогодняя ночь по старому стилю.

- В новогоднюю ночь тоже подыхать не хочется - процедил сквозь зубы лаборант.

Да. Подыхать не хочется. Но хочется дать людям новые машины, которые облегчили бы их нелегкий полярный труд. Наш Север, самый суровый, и наши люди в этих страшных условиях выполняют работу не хуже тех, кто живет в тепле и уюте. Но чего это стоит, знают немногие. И вот теперь появляется возможность ездить в самые неблагоприятные времена года, не на уставших и задыхающихся оленях, а на машинах, и в 3-4 раза быстрее. Мы были уверены, что с мотонартами в далекую тундру придет нормальная жизнь многих тысяч людей. И от нашей первой рабочей поездки зависело очень многое. В случае нашей гибели могли даже снять финансирование со всей этой работы и затормозить ее на многие годы. Мы знали, что мы, маленькие первопроходцы, а первопроходцам легко не бывает.

Настроение ухудшалось. Мы, опытные тундровики понимали, что в черную пургу мы просто так долго не выдержим. Нас похоронит под собой эта снежная лавина и до весны никто даже не найдет это место, а писать было бы просто нечего и некому.

Новогодняя ночь. И навряд ли кто-то так встречал новый год, даже старый.

Но в самый критический момент вдруг все мы услышали тишину. Ни воя, ни свиста ветра, ни задувания под брезент. Мы поняли, что пурга кончилась так же внезапно, как и началась. Был уже день, и вдали на бугре мы увидели спасательные бочки. Оказывается, мы устроились меньше, чем в километре от них. Сборы, заправка отняли у нас не больше часа, и машины двинулись к поселку.

В это время мы заметили упряжку оленей, едущую нам навстречу. Это был бригадир одного из стад, Иван Солиндер.

- Там все беспокоятся о вас, Боятся, что в пургу заблудились - сказал он, спрыгивая с нарт. Видно было, что оленям не нравятся наши машины. Мы поздоровались с Иваном крепким рукопожатием (так принято на Севере) и заверили его, что теперь доедем до поселка быстро.

- Мою дорогу гоняйте. След хорошо виден. Быстро ехать нельзя. Шибко много снега намело. А в Потапове чай кончился, как бы между делом заметил он.

Я сразу понял намек, дал ему десять пачек чая, пару банок сгущенки и полмешка белых норильских сухарей. Он был очень доволен и сказал, чтобы я зашел к Силкину за рыбой.

- Пусть дает мою рыбу. Хороший чир для строганины - сказал и сразу погнал оленей.

Наш лаборант таким подарком пастуху был очень недоволен:

- Еще десять человек встретим, и сами без продуктов останемся.

Но не встретив ни в ком поддержки, замолчал и больше до самого поселка не произнес ни слова.

Мы попросили Юру сразу связаться с Потаповым и рассказать о нашей встрече с пастухом и о скором приезде. Зачем заставлять людей зря беспокоиться?

Дорога и здесь нас не баловала, и до поселка мы добрались только к вечеру. Я видел, что наши инженеры очень довольны. Машины прошли настоящее испытание. А из людей пострадал только я. Левая пятка оказалась отмороженной. Она вся почернела. Я хорошо понимал, чем мне это грозит, и заставил местного врача вколоть мне полный флакон бициллина 3. Это средство не применяется в медицине, т.к. при аллергии на антибиотики может закончится смертью человека. Но я не был подвержен аллергическим заболеваниям и больше боялся гангрены. Никто даже не узнал, что я поморозился, а пятка отвалилась месяца через три. Хорошо еще, что не была задета кость.

Мы разделились на две группы, по две машины, и объехали все оленеводческие бригады, развозя людям продукты, разный необходимый инвентарь и проверяя состояние оленей на зимних пастбищах. Пятую мотонарту мы отдали местному веттехнику, который освоил ее за несколько часов.

Через две недели мы отправились домой, теперь уже через Дудинку.

Надо было проехать сто двадцать километров по Енисею. Это оказалось еще одним испытанием для нас и для машин. Снег на реке был утрамбован ветром до твердости асфальта. Машины прыгали на застругах, испытывая прочность своих гусениц. А нас трясло и отбивало наши внутренности. Мы доехали до Дудинки быстро, погрузили машины в багажный вагон и спокойно в мягком вагоне прибыли в Норильск.

Вся экспедиция заняла около месяца и осталась в памяти навсегда.

Послесловие

Когда Вы попали в безвыходную ситуацию и Вам все-таки удалось из нее выбраться, начните себя просто уважать, уважать, не показывая другим своего самоуважения. Человек, который умеет себя уважать, всегда способен на подвиги и считает эти подвиги просто проявлением своего характера, а не героическими поступками. Проходит острота событий, окружающие забывают о случившемся, и все возвращается во круги свои. И нет никаких оснований требовать от окружающих постоянного восхищения и благодарности. Надо оставаться самим собой и ждать новых приключений, которые придут тогда, когда их совсем не ждешь.

АМЕРИКАНЦЫ

Норильск - один из самых экологически неблагополучных городов нашей страны. Ядовитый дым от переработки медно-никелевых руд доходит до Финляндии и Канады (в зависимости от направления ветра), о чем Советское правительство получало многочисленные ноты. Сам город красив только, когда грязные дворы и серые улицы покрывает толстый слой снега.

Народ в нем жил тоже ненадежный - бывшие заключенные, разные вольнодумцы или просто скрытые враги советской власти. Это сейчас весь мир увидел сумасшедших террористов, взрывающих автобусы с детьми и театры. А в Норильске частенько выводили из строя то теплосети, то электростанцию, то загорался лесосклад или портилась связь города с Большой Землей. И все это не случайно, а с отчаяния тех, кто потерял все свои богатства и власть. Но человеческих жертв никогда не было. Только поднимали посреди ночи в лютый холод бригады, которые исправляли повреждения.

Все это знали, все понимали и не возмущались строгостью городских порядков. Одним из неписаных правил был запрет посещения Норильска иностранцами.

Поэтому целый переполох вызвало сообщение, что наш Институт сельского хозяйства Крайнего Севера посетят американцы. Я был тогда заведующим отделом оленеводства и звероводства, и на мои плечи ложилась ответственность ознакомить гостей с тундровыми отраслями сельского хозяйства.

Первую делегацию представляли американские официальные лица и с ними больше работала наша дирекция и городские власти. А вслед за ней приехали ученые, и с этой группой должен был работать я.

Американцы захотели поехать на несколько дней в тундру, чтобы самим увидеть, как живут и работают наши оленеводы. Мы быстро организовали палаточный городок на реке Серебряной в предгорьях Путаран и двумя вездеходами направились в расположение наших стад.

В нашу маленькую экспедицию входили:

Доктор Люик - директор института при университете в Фербенксе (штат Аляска) - самый пожилой член нашей экспедиции и чемпион Аляски по бейсболу в своей возрастной категории. Он был небольшого роста, лысый, всегда спокойный и в толпе ничем бы не выделялся. Он был самым богатым в этой компании и его называли Big boss.

Самым крупным ученым был доктор Клейн - зоолог с разносторонними интересами. Он много путешествовал и был хорошо приспособлен к палаточной жизни. Это был самый жизнерадостный член нашей экспедиции, которого природа интересовала во всех ее проявлениях.

Самым молодым и атлетически сложенным был доктор Хемминг - орнитолог и начальник управления охраны природы Министерства сельского хозяйства Аляски. Мышцы так и играли у него под кожей, а лицо с узкими японским глазами редко улыбалось. Потом мы узнали, что он выполнял функцию контрразведчика и следил, чтобы с двумя учеными ничего не случилось.

Был среди нас и переводчик из Москвы, маленький, тщедушный, молчаливый и очень внимательный. Он, наверно, был сотрудник КГБ, потому что других кгбешников в нашу компанию, вопреки правилам, не включили.

Нас было тоже четверо: моя жена, - кандидат наук, но за умение вкусно готовить назначенная поварихой; лаборант Юрий Иванович Винокуров, который подготовил весь лагерь к нашему приезду; заведующий лабораторией оленеводства нашего отдела и я, руководитель этой экспедиции. Правда, с таким количеством продуктов, которое было загружено в вездеходы, научная экспедиция походила больше на грандиозный пикник, но мы не могли упасть лицом в грязь и кормить гостей как-нибудь.

Из Норильска на вездеходах выехать с американцами было непросто. Обычная наша дорога была для нас недоступна, т.к. вокруг было много закрытых для иностранцев объектов. По асфальтовым дорогам ехать на гусеничных машинах было запрещено. И мы какими-то кривыми путями, через строительство нового никелевого завода, выбрались на зеленые просторы.

Был август, когда прекращается лет комаров и природа с грустью ожидает первых морозов и первого снега. Для оленей это самая благоприятная пора, они спокойно пасутся, нажировываются и выглядят здоровыми красивыми животными.

Так что время для демонстрации оленеводства зарубежным гостям было самое благоприятное.

Я выполнял роль проводника и очень волновался, выбирая направление движения. Дорога была не короткой, а в темноте ехать было невозможно.

Первый день мы так и не доехали до места. Я чувствовал, что лагерь где-то близко, но ездить по тундре взад и вперед не решался. Мы быстро поставили палатки, кое-как поели, влезли в спальные мешки и быстро заснули. Не спалось только мне. Я знал, что наши думают, будто я не за свое дело взялся и не настолько хорошо знаю тундру: а у американцев складывается впечатление, что их специально морочат и не хотят показывать свое хозяйство.

Но все обошлось хорошо. Утром мы быстро позавтракали и с рассветом двинулись дальше. Через несколько часов мы увидели дым от костра и поняли, что приехали. Лагерь был устроен в тихом месте, под горою, и Винокуров, услышав гудение моторов, сразу начал жечь огромный костер. Все признались, что в таком укромном месте мы могли и не заметить несколько зеленых палаток.

Место и впрямь было замечательным. Под горой на небольшой возвышенности в зарослях ивняка стояли палатки. Немного впереди была ровная чистая поляна, а дальше тянулось длинное прозрачное озеро. Река Серебрянная со своими скалистыми берегами протекала в полукилометре от лагеря и ее суровым пейзажем можно было любоваться в любое время.

У меня отлегло от сердца. Я чувствовал, что и все члены экспедиции отбросили свои недобрые мысли и начали готовиться к работе. Для кухни была поставлена специальная палатка, где Надежда Ивановна быстро освоила кастрюли и тарелки, а Винокуров стал бессменным кочегаром. Для троих американцев была поставлена специальная палатка с раскладушками. А все остальные расположились в огромном шатре, который служил и спальней, и столовой в период еды, и приемной для разных гостей, которые не замедлили появиться на упряжках оленей.

Я сразу был признан настоящим руководителем и решал все вопросы быта и науки, которые возникали в лагере.

Несмотря на усталость, уже в первый вечер, за чаем, начались наши долгие и интересные беседы. Каждого интересовало свое, и было очень трудно переключаться с одной проблемы на другую. Бытом оленеводов и социальными вопросами интересовался доктор Люик, научные проблемы больше увлекали Клейна, а Хемминг время от времени приводил сравнения с аляскинской тундрой.

Приехал бригадир близлежащего оленьего стада, и мы договорились, что оленеводы с утра пригонят стадо показать иностранцам.

Утром мы проснулись от шума и увидели, как пастухи подгоняют к нам огромное стадо оленей. Это зрелище очень удивило американцев, которые не видели домашних северных оленей и уж совсем они были поражены, когда некоторые животные начали пытаться открыть мешки с нашим продовольствием или просто лезли в палатки, попрошайничая хлеб. Один бык со своими огромными рогами умудрился втиснуть голову в двери, а обратно запутался в веревках и в тканях. Пришлось его освобождать из пут, на что он реагировал очень спокойно.

Наши гости были в восторге. Посыпались вопросы, как мы могли приручить таких диких животных и что у нас за собаки, которые пасут оленей, не пытаясь за ними гоняться и кусать.

- Мы всегда думали, что русские хвастаются своим оленеводством, - заявил Клейн - а то, что мы видим, превосходит все наши ожидания.

Хемминг, как чиновник, сразу завел разговор о приобретении нескольких собак для разведения их на Аляске, на что я сразу дал согласие. Потом в местном отделении КГБ мне попало за такое легкомыслие и дальше этого разговора дело не пошло.

До обеда гости ходили в стаде и рассматривали оленей, высказывая только удивление и восхищение.

На обед мы пригласили всех пастухов, выпили за знакомство и договорились, что они каждый день будут пригонять сюда стадо и делать здесь свою повседневную работу. А работы было много, потому что надо было готовить стадо к гону (случной компании).

Вездеходы ушли в Норильск и мы договорились, что дней через пять нас как-нибудь отсюда увезут.

Первый день прошел очень спокойно. Американцы были всем очень довольны и вторую половину дня засыпали нас бесконечными вопросами. Установились хорошие товарищеские отношения, и американцы откровенно стали рассказывать о своих научных недостатках. Мы старались больше помалкивать, потому что знали суровые законы КГБ. Мы опасались даже говорить о том, что все давно знали, особенно о быте оленеводов и нашем материальном благополучии. Мы могли только удивляться их уровнем жизни и про себя гордиться тем, что живя в десять раз хуже, мы могли делать научные работы, зачастую превосходящие американские.

В первый вечер устроили грандиозный ужин и убедились, что в западном полушарии пьют крепкие напитки не хуже, чем в восточном. Но самое главное заключалось в том, что в нашем тоталитарном строе наш общий культурный уровень был выше, чем у хваленых янки. Мы разговаривали об истории, искусстве, литературе - и всегда наши знания оказывались выше, чем у американских ученых.

Например, мы затеяли спор, кто знает больше американских и русских писателей. Оказалось, что наши знания американской литературы обширнее, не говоря уже о русской и советской.

Мы поздно ложились спать, т.к. хотели узнать друг о друге как можно больше. И поздно вставали, когда подгоняли стадо оленей. Я как специалист кастрировал оленей, спиливал им рога, делал метки. А американцы ходили за мной и все фотографировали.

На второй день, после ухода стада оленей, Хемминг решил порыбачить. Туристские снасти у зарубежных гостей были такие, что нам оставалось только завидовать. Ведь штат Аляска специализируется на производстве туристского оборудования.

В один из забросов спиннинга блесна у Хемминга за что-то зацепилась и ее надо было отрезать. Но мне так жалко было такую шикарную блесну. Я разделся, полез в воду и отцепил блесну. Температура воздуха была не более 5 градусов. Мой поступок вызвал и удивление, и восхищение. Проблемы противостояния наук и людей были мгновенно забыты. Все поняли, что общаются обычные люди без всяких враждебных мыслей.

Был еще один очень интересный момент в нашей жизни. Мы договорились, что каждый по очереди будет готовить ужин по своему вкусу. Надежда Ивановна после обеда отдыхала, а кто-то из нас стряпал свой деликатес, в основном из мяса. Я, например, готовил кровавые бифштексы, а доктор Люик - отбивные котлеты. Каждый выдумывал то, что получалось лучше, и разнообразию нашего стола мог позавидовать любой ресторан.

Вечерами мы пели песни, рассказывали анекдоты и вообще забыли о разделяющем нас железном занавесе.

Каждое утро Клейн уходил собирать гербарий, мы беседовали с доктором Люиком а все остальные общались с молодым Хеммингом.

Как мы ни старались запастись спиртным по максимуму, на пятый день наши запасы были исчерпаны. Но в это время пришло сообщение об окончании нашей тундровой экспедиции и прилете вертолета. Прилетел Забродин (директор института) с гостинцами, мы выпили за благополучное окончание работы и полетели в Норильск.

Американцев поселили а центральной гостинице на главной площади. Люику отвели шикарный номер с залом, где можно было проводить совещания за круглым столом. Удобные кресла, разнообразная посуда, полный холодильник продуктов - все располагало для длительной деловой беседы.

Но американцев как будто подменили. Они стали мрачные, неразговорчивые, казалось, опасались какой-то провокации.

У нас оставалось еще два дня, и я решил посвятить эти дни разговору о нашей научной работе. Гости с неохотой согласились. Мы позавтракали и уселись в удобные кресла. Было решено начать нашу "научную конференцию" с рассказа об исследованиях, проводимых в Советском Союзе по сельскому хозяйству Севера, и подробно остановиться на работе нашего института. Моя лекция затянулась до обеда, и чувствовалось, что всем понравилась. Я ничего не скрывал, потому что врать не умею, а наши доверительные отношения, возникшие в тундре, благоприятствовали откровенности.

Послеобеденный отдых был непродолжительным, и весь вечер я отвечал на вопросы. Никаких, как мне казалось, провокационных вопросов не было. Все были очень заинтересованы, и после ужина мы договорились с утра начать доклад американцев, для этого Клейн попросил принести диапроектор.

Утром мы все позавтракали и приготовились слушать доклад. Но нам целый час показывали диапозитивы с видами Америки и путешествие американцев по России. Мы, как люди деликатные, все это выслушали, поблагодарили за интересные диапозитивы, и я сказал, что мы готовы приступить к работе. Но в ответ было гробовое молчание. Я трижды попросил переводчика перевести мое предложение, но в ответ услышал только то, что скоро настанет время обеда, а потом надо успеть собрать вещи и ехать на аэродром.

Я ничего понять не мог и ругал эту непонятливость наших гостей. Только после их отъезда мне сказали, что все они разговаривают по-русски и прекрасно понимали все наши разговоры. Меня это не удивило и не расстроило, потому что ни о каких секретных делах мы бесед в их присутствии не вели.

На вокзале нас ждала дрезина, которая должна была отвести всех в аэропорт Алыкель, откуда американцы должны были вылететь в Якутск. Их должен был сопровождать профессор Андреев Владимир Николаевич из Академии Наук.

Когда мы садились в дрезину, к нам подошел незаметный мужичок в одежде дорожного рабочего и попросил взять его с собой. Я, естественно, отказал, но ехавший с нами сотрудник исполкома, а на самом деле сотрудник Норильского КГБ, заявил:

- Пусть садится. Что у нас, места мало? Посидит в уголке, никому не мешая.

Я только пожал плечами, и незнакомый мужичок загрузился в дрезину.

Мы взяли ящик хорошего вина, потому что ехать надо было несколько часов, и, удобно устроившись, я опять завел разговор насчет научных исследований в Америке.

Но результат был тот же. Все трое молчали, как воды в рот набрав, но в рот они набирали теперь не простую воду, а марочное вино. Меня вновь одернул переводчик, и почти всю дорогу мы ехали молча.

Расстались мы довольно сухо, и я ничего понять не мог. Ко мне подошел мужичок - рабочий, который пристал к нам для поездки в аэропорт.

- Они не имеют права говорить о своих научных работах. Это Now Hau, которое американцы скрывают, как самое дорогое. Они боятся дать нам какую-либо идею, которую бы мы смогли разработать раньше их.

Я раскрыл рот, не ожидая такого объяснения от путевого рабочего. Только потом я узнал, что с нами ехал один из заместителей начальника Красноярского управления КГБ, и когда американцы сели в самолет, ему уже не было необходимости прикидываться рабочим.

ЧУЖАЯ ЛЮБОВЬ

Я тогда исполнял обязанности директора, и меня приглашали на все собрания и заседания, проводимые в институте. Тем более на такой деликатный вопрос, как лишение родительских прав. Инициатива исходила не от института, но так как дело касалось нашего работника, то и решать окончательно должны были мы.

Все казалось очень простым. Семья Осиповых состояла из трех человек. Отец - вор и пьяница, хоть и первоклассный слесарь, работавший в наших мастерских. Мать - воровка и пьяница, работала уборщицей и воровала с вешалок женские пальто, шубы и шапки; всегда сразу попадалась, не успев продать краденого, т.к. милиция знала об этой ее особенности и поспевала по горячим следам. Мальчик лет одиннадцати-двенадцати - учился средне, но ни в каких плохих делах замечен не был. Просто числился в детской комнате милиции, как сын воров рецидивистов и пьяниц. Из детской комнаты милиции и пришло письмо с предложением отдать ребенка в детский дом.

Дело казалось очень простым. Милиция уже подыскала ребенку место, и требовалось только наше согласие для горисполкома.

Я пришел на заседание в надежде через десять-пятнадцать минут вернуться к своим делам.

Посреди комнаты, где собрался местком, сидел мужчина средних лет, прилично, по-рабочему одетый, совершенно трезвый, без каких-либо признаков опустившегося человека. Видно было, что он очень взволнован, зная о чем сейчас пойдет речь.

Зачитали письмо милиции, и все пошло бы как по маслу, не выступи начальник цеха.

- Нельзя этого делать. Семья эта особая. Сережка - сын его, любит отца и мать. Отец классный слесарь, но после получки на один-два дня запивается. В эти дни Сережка приходит работать за отца. Мы знаем, что детей на работу пускать нельзя, но разрешаем ему только убирать мусор, когда станки стоят. А наряд на уборку закрываем отцу, чтоб не было прогула. Я понимаю, что мы нарушаем правила. Но уж больно хорошие люди и хорошая семья. Нельзя так с ними.

Вот ведь как дело обернулось! Воры, пьяницы - и тут же хорошие люди, крепкая семья. Члены месткома просто растерялись.

Я спросил отца:

- Ну, а ты как?

Он тут же бросился на колени.

- Не отнимайте у нас Сережу. Мы без него погибнем. Это единственный свет в нашей никчемной жизни. Мы любим друг друга и без него жить не сможем.

- Но он же ребенок. Ему нужны и нормальное питание, и условия для учебы и наконец просто игрушки, - сказала одна из женщин.

- Все это у него есть. Мы с матерью, когда Сереже чего-то надо, и воруем. Игрушки покупаем. И пьяные дома никогда не шумим, не ругаемся. Если что нарушим, Сережа плачет, а у нас сердце разрывается.

Положение месткома оказалось совсем не простым. Мы понадеялись на письмо из милиции и не подумали сами проверить, как живет эта семья. Решили создать комиссию и немедленно идти проверить все на месте.

Начальник цеха, двое членов месткома и я отправились на квартиру к этому рабочему. Жили они рядом - через дом от института.

Мы зашли в однокомнатную квартиру, и сразу бросилась в глаза частота и порядок. Стол накрыт чистой клеенкой, кровать заправлена по-солдатски, простыни и наволочки чистые, белые. В углу аккуратно расставлены игрушки. На кухне тоже все блестит.

- Кто же все это убирает? - спросил я у мальчика.

- Сегодня до работы убирал отец. Когда его нет, то убираю я. - ответил он - А вы кто? В гости?

Пришлось ему объяснить всю сложность нашего прихода.

- Не отнимайте меня у папы и мамы. Мы живем хорошо. У меня все есть. И я их очень люблю.

- А когда они пьяные, ты их тоже любишь?

- Очень люблю, даже когда они пьяные. Я помогаю им раздеться, умыться и лечь спать. Они всегда мне приносят игрушку или книжку.

Оказалось, что родители, когда чувствуют себя провинившимися перед сыном, покупают ему подарки, а придя домой, отдают ему все остатки своей зарплаты.

- Продукты покупаю я в соседнем магазине, - продолжал мальчик, - сразу на все деньги, чтобы не оставалось на выпивку. А когда надо что-то купить из вещей, я иду в институт и договариваюсь с дядей Васей (это начальник цеха, который пришел с нами), и он отдает мне папину зарплату, а иногда и идет с нами за покупкой.

- А отец при этом не буянит? спросил я

- Нет он только вздыхает, а мы ему покупаем бутылку пива, он и доволен.

- А готовит кто? опять задал я очередной вопрос.

- Когда мамы нет, то готовлю я. Хотите попробовать? Я сегодня сварил суп с макаронами и пожарил котлеты.

- Нет, спасибо, как-нибудь в другой раз.

- Хоть чаю попейте, я сухарики сделал.

- И как ты все это успеваешь?

- А это нетрудно. Я учусь во вторую смену и утром все успеваю сделать. Отец приходит на обед, уже все готово.

Скоро маму выпустят. Она очень любит готовить. Вкусно. Мне говорили, что у мамы и папы - это болезнь, и им надо помочь вылечиться. Я буду очень стараться их вылечить.

Женщины украдкой вытирали слезы. А мы, мужчины, тоже были на грани истерики.

Я оценил обстановку и решил быстрее сматываться.

- Все ясно мы пошли.

Мальчик схватил меня за пиджак и умоляюще спросил:

- Вы дядя хороший, вы не отнимете меня от мамы и папы?

Тут и я не выдержал. Я обнял мальчика прижал к себе, чтобы он не видел моих слез, и, овладев собой, сказал:

- Не бойся. Мы тебя никому не отдадим.

После всего этого работать уже не хотелось, и я сказал членам комиссии, чтобы разошлись по домам, а завтра рассказывали об нашем походе не слишком эмоционально.

На следующий день с утра я разыскал участкового милиционера. Это был пожилой работник милиции - Николай Иванович, которого во дворах все звали дядей Колей. Я рассказал ему о вчерашнем походе во всех подробностях.

- Вот дура баба, - вырвалось у него сгоряча, - говорил я ей - не трогай Осиповых. С ними надо деликатно. Отправить бы мать на принудительное лечение, а отец сам возьмет себя в руки. А воровать что? Они воруют, по мелочам. Только когда выпить не втерпёж. У меня здесь трезвенники в десять раз хуже.

Я знал, что есть люди, которые уезжают "на материк" отдыхать и оставляют детей одних дома. Дети им мешают веселиться! Оставят кучу денег. А ребятишки их вмиг растранжирят или потеряют. И ходят голодные, выпрашивая в столовых "только гарнир". Я сам не раз отправлял в больницу детей с голодными обмороками. А потом оказывалось, что это дети весьма благополучных и состоятельных родителей.

Мы с участковым пошли в детскую комнату, которой заведовала капитан милиции Наталия Львовна.

- Знаю, зачем пришли. Наслышана, - резко сказала она - Я и сама не хотела посылать эту бумагу, но по инструкции положено. Отказались, и слава Богу.

- Здорово у тебя разведка работает, - удивился участковый, - Сутки прошли, а она уже все знает.

- Мне надо решение, что коллектив института берет эту семью на поруки и за дальнейшее несет полную ответственность.

- А что это такое? - удивленно спросил я.

- Пока ничего. Будут жить, как раньше. Дирекция выговором отделается. А если что серьезное - и с работы могут снять.

Мне оставалось только почесать затылок и промолчать.

- Даю вам на все месяц, - сказала Наталья Львовна.

Я не знал тогда, насколько мудрым было это решение. Когда мы вышли в коридор, Николай Иванович сказал:

- Она дала вам время поговорить с матерью Сережи. Осипова выходит из тюрьмы через две недели и сразу придет домой. Она отбывает срок в этом городе.

Две недели я ничего о семье Осиповых не слышал. Когда я спросил о них начальника цеха, тот ответил, что сам Осипов за эти дни ни разу не пил.

Мать вышла из тюрьмы, и я решил пару дней их не трогать - дать возможность обсудить создавшееся положение. Но уже через день они все трое пришли ко мне в кабинет Хуже всех выглядела мать. Алкоголизм уже начал менять ее черты лица - оно стало опухшим, несколько одутловатым.

Я попросил никого ко мне не пускать.

Сережа стоял поодаль, а мать с отцом бросились на колени и поползли с воем ко мне. Я отскочил от них и предупредил.

- Так у нас разговор не получится. Сядьте в кресло, успокойтесь, и поговорим с вами, как нормальные трезвые люди.

Когда они успокоились, я узнал, что уже вторые сутки они ни о чем разговаривать не могут, кроме как о заявлении милиции.

- Мы не знаем, что делать. Может быть, бежать куда-нибудь в деревню. Только я еще не получила паспорт, да и кто нас просто так возьмет на работу, воров-рецидивистов? Погибнем мы, брошенные на произвол судьбы.

Я решил поговорить с ними по душам и добиться, чтобы они изменили свою жизнь.

- Вы все время говорите, что любите друг друга. А ведь любовь это не только постель, не только желание сделать друг другу приятное. Это прежде всего ответственность друг за друга. Вот я вижу, что Сережа вас любит. Он хочет вам помочь, даже о лечении вас со мной говорил. А вы не любите ни его, ни друг друга. Ну уедете вы отсюда, а дальше что? Опять пить и воровать. И клясться в любви друг другу. Вот Вы, Сережина мать, посмотрите на себя в зеркало. Алкоголизм уже начал накладывать свой разрушительный отпечаток на Ваше лицо. Ради любви, ради семьи вы не хотите взять себя в руки и изменить образ жизни. И первым долгом ради сына. В конце концов и он пойдет пить и воровать.

- Никогда этого не будет, - выкрикнул Сережа и заплакал.

- Вот он вас любит. Он не хочет, чтобы вы на старости лет плакали от его безобразий. А вы заставляете его лить горькие слезы и называете это любовью.

Не знаю, откуда у меня взялось такое красноречие, но говорил я не менее получаса.

- А теперь вы подведете и наш институт, который отнесся к вам по-человечески. Если кто-то из вас попадет в тюрьму, директора института снимут с работы.

Я почувствовал, что они вот-вот упадут опять на колени.

- Только не падайте на колени. Это глупо и низко. Лучше скажите, как дальше жить будете.

Они поклялись мне, что изменят жизнь, что они уже решили честно работать, не пить и не воровать. А Сережа сидел поодаль и тихо плакал. Ему было стыдно и горько за своих любимых родителей.

Как будто все было пересказано, договорено. Но тут вдруг раздался крик мальчика:

- Мама, папа - если меня опять будут от вас отбирать, я брошусь под машину. Клянусь, что не переживу опять вашего позора.

Даже я опешил от такой клятвы. И каждый понял, что ребенок сейчас выкрикнул не пустые слова. Он выкрикнул безмерную любовь к своим родителям.

- Сереженька, мы все поняли! - рыдая выдавил отец, - Мы тебя любим и никому не отдадим.

С тех пор я ничего плохого о них не слышал. Через год они добились разрешения выехать из нашего города и устроились где-то под Красноярском. А я наконец понял глубину и силу любви.

ШАМАНЫ

Весной на одной из факторий Таймыра я с группой местного руководства занимался обследованием оленьих стад. Было начало весны. Солнце слепило, и без темных очков ходить было очень трудно. Морозы стояли для тех мест слабые - не более -200, и мы без особых затруднений могли выполнить свою работу. На фактории было несколько одноэтажных деревянных домов и десятка два вагончиков на полозьях, в которых жили местные оленеводы и охотники.

Основное население фактории составляли нганасане - очень интересный северный народ, более похожий на североамериканских индейцев, чем на окружающих якутов, ненцев и долган. Нганасане очень низкорослы (а женщины чуть не в два раза меньше мужчин) с черными прямыми волосами, длинными горбатыми носами и широко расставленными глазами. Нганасан в то время оставалось немногим больше 700 человек, теперь говорят - около 300.

Я ни разу не видел смешанных браков с нганасанами. Они, как доисторические люди, живут обособленно своим племенем, своими законами и своими предрассудками. И никакая советская власть не была способна изменить их национальный быт и их верования, их убежденность, что именно они настоящие люди, а все остальные только человекоподобные существа.

Во многом они были правы, потому что их образ жизни гораздо ближе к христианскому идеалу, чем у многих цивилизованных народов.

Был такой случай. Местные власти решили сделать у нганасан партийную ячейку. Даже выбрали секретаря партийной организации. Через некоторое время оказалось, что секретарь партийной организации - местный главный шаман. Все было очень логично. Самый уважаемый в народе человек стал секретарем партийной организации. Его арестовали, отняли все шаманские принадлежности, продержали в КПЗ неделю и выпустили. Теперь уже местный райком назначил секретаря из числа местных пьяниц и дебоширов - никто из порядочных людей в секретари к нганасанам не хотел идти. Но и из этого ничего не вышло. Так и осталась эта партийная ячейка только на бумаге, а пострадавший шаман получил еще больший авторитет.

Нам сообщили, что один из нганасан разбился и просили вызвать самолет для отправки его в больницу. Аэродром был устроен на льду большого озера, на берегу которого стояла фактория, но без осмотра больного вызывать санрейс не полагалось. Поэтому секретарь райкома попросил меня съездить на место и окончательно решить вопрос о вызове самолета.

Хоть дело было к вечеру, солнце светило вовсю, и я знал, что стемнеет не раньше чем к полуночи, поэтому сразу решил отправиться в стойбище. Я зашел в магазин и истратил все свои деньги, купив хлеб, сахар, чай, конфеты. Я знал, куда еду. Олени мигом промчались 15 километров и мы оказались в нганасанском стойбище оленеводов. Я отдал бригадиру все продукты и сказал для чего я приехал. В центре стоял небольшой аккуратный чум, и, меня повели туда.

Я не могу писать этот рассказ без маленького отступления. Такой нищеты я с военных лет нигде не видел. У этих людей ничего нет. Даже нательное белье сшито из оленьей кожи. Хлеб для них почти праздник, а для детей конфета - самое лакомое угощение. Они живут только оленеводством, охотой и рыбалкой. Все, что добывается не в тундре, а продается в магазине, для них недоступно, потому что всю мизерную зарплату совхоз забирает за долги - они вынуждены убивать и есть совхозных оленей. Только на праздники они получают небольшое количество денег, которые тут же проедаются и пропиваются - ведь праздник. Я поднимал вопрос о жизни нганасан у руководства Таймырского округа, в Красноярском крайсполкоме, в Министерстве сельского хозяйства в Москве. Но у хваленой Советской власти не находилось денег, что бы даже накормить досыта этих людей.

Меня ввели в чум. На оленьих шкурах на животе лежал старик, раздетый по пояс. Было тепло и светло. Я с ужасом увидел, что левая плечевая кость старика, разорвав все ткани плечевого сустава, прошла под кожей через всю спину к правой подмышке. Я сразу понял, что нужно отнимать всю левую руку и неизвестно, какие еще органы и ткани повреждены у старика.

- Чананча - так звали старика - тебе немедленно надо лететь в Дудинку в больницу. Только там смогут тебе помочь.

- Мне никто не может делать пособку. - ответил старик. - Я ухожу к верхним людям и буду пасти небесный олень.

Но все вокруг зашумели, и старик со стоном выдавил, что согласен ехать. Я сделал ему обезболивающий укол, хоть и знал что он не снимет такую ужасную боль, какая была у больного.

Пока готовили большие нарты, я по обычаю гостеприимства должен был выпить кружку чая, что я и сделал без особого удовольствия, потому что нганасане ничего никогда не моют.

Но приличия надо соблюдать, и, как говорится "в чужой монастырь со своим уставом не ходи".

Через час все было готово. Старика положили на большие грузовые нарты, накрыли оленьими шкурами, я сел сбоку, чтобы поддерживать старика при наклоне нарт, и пять больших оленей спокойно двинулись в сторону поселка.

Отъехав несколько километров, старик что-то сказал каюру и мы остановились.

- Старый человек надо курить - каюр набил какой-то смесью длинную металлическую трубку и сунул старику в рот.

Нганасане курят только трубки, которые сами делают из латуни и набивают их не табаком, а какой-то дикой смесью, секрет которой никому не выдают.

Старик пустил дым мне прямо в лицо, и у меня закружилась голова. Будто на сцене передо мной открылся большой чум. В середине горел костер, а вокруг костра кружился шаман, в котором я сразу узнал больного старика. Шаман был одет в красивую парку (верхняя меховая одежда шьется мехом внутрь), разукрашенную цветными ленточками, металлическими кольцами и другими предметами. Около него крутился помощник, одетый не так роскошно, в котором я узнал нашего каюра. Шаманы изгоняли злого духа из больной девочки, и весь присутствующий народ сидел на корточках затаив дыхание, ожидая окончательного приговора.

Видение постепенно исчезло, моя голова перестала кружиться, и я обрел необычайно ясное сознание.

-Значит, ты старик, шаман? - спросил я. - И не тебя ли двадцать лет назад избирали секретарем парторганизации нганасан?

- Да, это я, я самый большой шаман нашего народа, - ответил старик, - я ухожу к верхним людям, и самым большим шаманом будет Нгамо. Оказывается так звали нашего каюра.

- Ты тоже шаман, - сказал Нгамо кивая на меня, - Большой ненецкий шаман передал тебе свою силу.

И тут я вспомнил, что старался всячески помочь одному старику-ненцу, о котором говорили, что раньше он был великим ненецким шаманом. Несколько лет я привозил старику поношенную одежду, продукты, ездил с ним по стадам, и вообще старик считал меня своим другом, а окружающие перестали издеваться над старым шаманом, видя мое к нему расположение. Умер старик при мне, а что он говорил на ненецком языке перед смертью - я не мог понять. Вот теперь оказалось, что он передавал мне свою шаманскую силу.

Мы медленно поехали дальше. Я очень боялся, что старика будет трясти и он не вынесет ужасной боли.

Километров через пять-шесть старик вновь попросил остановиться и покурить. По-видимому, это зелье снимало и боль гораздо эффективнее моих препаратов.

Когда дым от трубки окутал меня, я увидел, что на нашей нарте сидит еще один шаман. Его парка была разукрашена бисером, ленточками, костяными и металлическими амулетами.

- Это дух моего учителя - чуть слышно сказал больной.

Дух шамана выглядел очень солидно. Я даже в музее этнографии не видел такой роскошной одежды.

- Я пришел сюда чтобы помочь моему ученику спокойно уйти к верхним людям, а заодно и поговорить с тобой. - сказал дух шамана. - ты стремишься познать мир, но знаний у тебя не хватает и в мыслях настоящий сумбур. Все проходящее. Завтра Чананча уйдет к верхним людям, многому научится в духовном мире и вновь вернется на Землю, но уже у другого народа. Так шаг за шагом человек познает высшие истины и познает мир во всем его многообразии.

Дым рассеялся, и мы двинулись дальше к фактории. А я, ошарашенный видением, не мог придти в себя от услышанного. Я читал в книгах о реинкарнации, которую проповедуют буддисты, но не придавал этому учению никакого значения. А тут шаман, о котором нам внушали всякие гадости, говорит со мной как высокограмотный и культурный человек, хоть говорит он не словами, а мыслями.

До фактории мы доехали меньше чем за час и занесли больного в медпункт, который представлял небольшую комнату с медицинской кушеткой, столом и стеклянным медицинским шкафчиком с лекарствами. Я просмотрел лекарства, но ничего полезного не нашел. Но пока у старика есть его трубка с зельем, лекарств особых и не нужно.

Нас встретил местный фельдшер, который так перепугался, увидев руку старика, что сразу заявил о своей беспомощности.

- Я только санитар, я не знаю, как лечить старика. Отпустите меня, чтобы не видеть всего этого ужаса.

Я отпустил его домой и сказал, что до прилета самолета сам буду дежурить у больного. Все вышли, кроме Нгами, и я запер изнутри дверь. Любопытные люди пытались заглянуть в окно или в дверную щель, но, поняв тщетность таких попыток, оставили нас в покое.

Старик вновь закурил свою трубку. Здесь, в помещении дым не рассеивался, и я сразу оказался в измененном состоянии сознания, видя и шамана, и еще каких-то духов, которые подходили к больному.

- Я думаю, вы все белые шаманы, вы хотите помочь человеку перенести боль и спокойно уйти к верхним людям, -обратился я к духу шамана.

- Мы все белые, - засмеялся он - А черных не бывает. Все служители культов должны делать людям только хорошее. Если в сердце священника, шамана или другого жреца появляется зло, то он теряет свою силу и просто обманывает людей своей должностью.

Зло является порождением самих людей. В духовном мире нет зла. Человеческие пороки породили фантомы злых существ, и кажется, будто в духовном мире есть зло. Все зло основывается на пороках людей - жадности, равнодушии, властолюбии. Если человек получил небольшое богатство, ему сразу хочется еще и еще, и если взять просто так богатство негде, он стремится отнять его у других. Вот и рождается зло.

Самое большое зло рождается от властолюбия. Даже маленькая власть приводит к большому самомнению и желанию топтать своих подчиненных. А уж большая власть приводит к огромному злу - к преступлениям, войнам, порабощению других людей. Человек не замечает, что становится монстром и душа его пропитывается злом. А такая душа не нужна в духовном мире.

Если человек случайно сделал зло или по незнанию приобщился к злу, то ему обязательно дадут возможность искупить это зло. Обычно таким искуплением и очищением является болезнь. Больной человек должен подумать, за какие злые действия ему дано это испытание, и принять его как благо, как возможность, данную ему для очищения.

- Но ведь все не так просто, - ответил я, - на войне я убиваю людей защищая свою Родину, свой дом, свою семью; милиционер борется с бандитами, сажая их в тюрьму; люди становятся наркоманами. И наконец стихийные бедствия, сколько жизней и труда людей они уносят и все это несправедливо и неоправданно.

- Ты задаешь много вопросов, и на все следует отвечать по-разному. Люди отвечают на насилие насилием, и это тоже зло, как бы благородно оно ни выглядело. Ты защищаешь свою страну, но когда ты становишься победителем, ты превращаешься в такого же мародера, как тот, кто на тебя напал. В тюрьмах безнаказанно издеваются над людьми, а сколько людей туда попадает безвинно? Зло порождает зло, и злом борются со злом. Иисус Христос сказал, что нельзя сопротивляться злу насилием, но люди еще не доросли до понимания этих великих слов.

Что же касается всяких наркоманов и алкоголиков, то это подтверждает то, что я говорил раньше. Слабость людская - тоже порок. И эта слабость приводит к желанию забыться, отключиться от настоящей жизни. А когда человек заболевает наркоманией или алкоголизмом, он творит зло в своем безумии или ради добычи средств на удовлетворение своей болезни.

Только стихийные бедствия не разбирают, кто прав, кто виноват. Мы всячески стремимся спасти людей, но это далеко не всегда возможно.

Он замолчал и подошел к больному. Они о чем-то поговорили на своем языке, и больной как будто заснул.

Я вышел из медпункта. Надо было узнать насчет санрейса, поискать еды для себя и Нгамо и выяснить дальнейшие планы начальства.

Я сразу пошел в контору совхоза, где остановилась наша комиссия. Посреди комнаты стоял длинный стол, заставленный грязной посудой и остатками еды. Вдоль стен на скамьях лежали пьяные члены комиссии.

- А ты чего с нами не гулял? Девочки, учительницы здесь во, пальчики оближешь. Жалко только, что слишком много выпили. Девочки успели разбежаться. А то бы мы их ... Санрейс придет часов в десять, и мы тоже полетим. Работа комиссии закончена.

Я собрал в кастрюлю почти целую жареную утку, куски хлеба, немного сыра, колбасы и пошел в медпункт. Противно было смотреть на эти пьяные, нахальные рожи, в то время как в двадцати метрах умирал человек, который таких вещей, как сыр и копченая колбаса никогда может быть и не ел. Мы с Нгамо крепко подзаправились, и даже больной немного пожевал хлеба с колбасой.

- Не понравилось тебе пьяное начальство? Учительницы смогли от них убежать, а то было бы хуже. - сказал дух шамана.

- Кто знал, что так пройдет день? Может быть, можно было что-то исправить?

- Мы знаем только, что произойдет на следующий день, и исправить мы уже ничего не можем. Чем выше духовные иерархии, тем более отдаленное будущее они планируют, но и все в более общих чертах. Мы не знаем их планов, и нам доверено только уточнить события завтрашнего дня. И то мы не можем этими знаниями делиться с живыми людьми. Ваши знания это "здесь и сейчас". У каждого из вас есть конкретный путь, соответствующий вашей судьбе, но вы вправе сойти с этого пути и пойти другой дорогой. По пути судьбы идти легко и радостно. Но чем дальше вы отходите от дороги судьбы, тем тяжелее путь и тем больше препятствий вы встретите на своем пути.

Человек - это самая большая сила, которой вы еще не научились пользоваться. Духовный мир только предлагает, направляет, а люди сами выбирают конкретные действия. Но получают они не всегда те результаты, которые ожидают. Планировать, даже самое ближайшее будущее, вам еще не дано. Только люди с очень развитой интуицией чувствуют, или вернее предчувствуют, недалекое будущее или результат отдельного события.

Вот и гудит самолет. Я полечу с вами, но ты ничем не должен показывать, что с вами летит кто-то невидимый, иначе тебя сочтут сумасшедшим. Мы навряд ли встретимся еще раз в этом мире. Тебе шлет привет твой друг - ненецкий шаман, но присутствовать здесь он не может, потому что все события происходят с моим народом.

В дверь постучали. Я открыл. В дверях стоял санитар.

- Надо больного собирать. Самолет уже делает круг над озером.

- Но там едет врач, и он захочет осмотреть больного.

- Тогда я побегу его встречать, а вы здесь все готовьте.

Через десять минут в помещение вошел главный хирург окружной больницы. Одного взгляда ему было достаточно, чтобы оценить состояние больного.

- Такое я вижу в первый раз. Осторожно кладите больного на носилки и положите в самолет, ближе к кабине пилота. Там теплее и не так трясет.

Двое санитаров и мы уложили больного на носилки, и я побежал укладывать свои вещи. Когда я прибежал к самолету, все были уже в сборе, и даже бывшие гуляки выглядели вполне прилично. Учительницы не пришли провожать комиссию. Только директор совхоза крутился рядом.

- Ну и черт с ними, - сказал секретарь райкома. - Спят, небось, после вчерашнего.

Он даже предположить не мог, что молодые женщины оскорблены поведением окружного начальства.

- Нгамо может полететь с нами? -спросил я.

- Этого еще не хватало! С нганасанином возиться в Дудинке. Там есть несколько нганасан. Им и прикажем посещать больного.

Все это не требовало комментариев, и я отошел в сторону.

- Не связывайтесь с этими людьми, - шепнул мне хирург. Мы залезли в самолет, и мотор заработал.

Самолет поднялся в воздух, а я с беспокойством смотрел на больного.

Мы летели уже больше часа, когда старик вдруг приподнялся на носилках и беспомощно рухнул назад. Хирург сразу наклонился над ним и взял здоровую руку.

- Все, пульса нет, больной умер.

- Так выкиньте его тело в задний отсек. Там холодно, и нам здесь будет спокойнее дышать, - приказал секретарь райкома.

Моему возмущению не было предела, но я смолчал, понимая, что любые разговоры бесполезны. Я только сказал "прощай" и тот, к кому я обращался меня понял.

К самолету подъехала машина скорой помощи. Хирург сказал, чтобы они везли труп в морг, а он потом вскроет труп и оформит все документы.

- Я буду вскрывать сам. Это уникальный случай, и все надо рассмотреть досконально.

- Каждому свое, и каждый на своем месте, - подумал я и понуро пошел к автобусу.

МИНУС 53 ГРАДУСА ПО ЦЕЛЬСИЮ

Это случилось первого апреля.

Ослепительное, молодое, весеннее солнце обжигало глаза. Снег слепил так, что без затемненных очков ехать было невозможно. Оленеводы делают из пустых жестяных банок очки с узкой прорезью и так спасают глаза от бокового, яркого света. Это предохраняет глаза от ожогов и дает возможность лучше видеть дорогу. Уже образовался твердый ровный наст, и мотонарты скользили как по льду.

Нас выехало из Норильска четверо на четырех мотонартах, и для беспокойства не было оснований. Среди нас ехал Юра Аксенов, бригадир молодежной бригады, хорошо знавший эту местность. Экипировка была отличная, и мы рассчитывали за месяц проверить все бригады, их подготовку к отелу оленей и выяснить, в чем они нуждаются на лето.

Техническую часть обеспечивал инженер Тимур, старший научный сотрудник лаборатории механизации. Александр Попов совмещал должности зоотехника и радиста, а я возглавлял всю эту компанию как заведующий отделом оленеводства.

Ехать было весело, дорога была знакомой, и крепкий мороз нисколько не снижал общего приподнятого настроения.

Часам к пяти, когда солнце уже садилось и мы проехали большую часть расстояния, было решено в лесочке сделать привал, а к ночи доехать до ближайшей бригады. Мы дали машинам отдых, разожгли костер, сварили еду, поели, отдохнули и упаковали вещи, чтобы ехать дальше.

Но не тут-то было. Сколько мы ни дергали за стартер, сколько ни разогревали машины, моторы не заводились. Казалось бы, все было хорошо и все соответствовало техническим условиям, а машины молчали, будто не желали отвечать на наши мольбы.

Часа через два, когда стало совсем темно, я отдал распоряжение прекратить работы и подготовится к ночевке.

Ясно, никто не спал. Мы всю ночь жгли костер и ждали утро, чтобы при свете найти причину молчания наших машин.

Но утро не принесло ничего хорошего. Тимур с Поповым остались чинить машины, а мы с Аксеновым пошли осматривать окрестности, чтобы точно определить наше месторасположение. Оказалось, что мы находимся в нескольких километрах от речки Дудинки, на краю широкой скалистой расщелины. Внизу были удобные места для привала, а километрах в семи находилась избушка охраны бывших норильских концлагерей.

Мы вернулись обратно, но хороших новостей не услышали. Заработала только одна мотонарта. Я попросил Попова связаться с кем-нибудь по рации, но и рация отказалась работать.

Попов, как всегда, был категоричен, но не прав:

- Раз одна мотонарта работает, значит надо двоим на одной машине ехать в Норильск за подмогой.

У нас было одно жесточайшее правило: одному или на одной машине далеко не отлучаться. Всякие индивидуальные экспедиции карались строго, вплоть до увольнения.

Я сразу напомнил Александру это правило и категорически запретил отлучаться от лагеря больше чем на километр.

Все, кроме Александра, с этим согласились, а у Попова это вызвало бурю неудержимого гнева.

- Что ж, так и будем здесь сидеть до весны. Это надо просидеть почти три месяца, прежде чем можно будет на плоту спуститься к городу Дудинке.

Я ответил ему, что нас будут искать, а пока мы выберем удобное место внизу оврага. В следующие дни потихоньку будем перебираться к избушке. У Аксенова был охотничий карабин с сорока патронами, и я приказал ему расходовать заряды только на крупную дичь и стрелять наверняка.

Но упрямых не переупрямишь. Попов ушел один в сторону аэропорта. Самолеты были прекрасным ориентиром, и он надеялся, что до посадочной полосы не более двадцати километров.

Драться с Сашей никто не стал, все мы сказали ему, что ответственность за его жизнь мы с себя снимаем.

Самое плохое настроение было у Тимура. Он, один из разработчиков этих мотонарт, не мог разобраться в причинах отказа моторов. Что только он не делал. Но пришлось мне вмешаться и прекратить эту бессмысленную работу:

- Тимур, мы скоро вообще останемся без бензина. Работает одна машина, и слава Богу. На ней мы потихоньку переберемся в избушку и будем ждать помощи. Надеюсь, что и рация заработает.

Юра Аксенов был молчалив. Он безоговорочно выполнял все наши решения и старался обеспечить костер дровами. Но меня его состояние беспокоило больше всего. Зная, где находятся оленьи стада, он мог в любой момент попытаться уйти к ним за помощью. Я чувствовал это и сразу его предупредил:

- Ты не вздумай выкинуть поход в стадо. Вот устроимся в избушке, а там подумаем, что еще можно сделать. Никому не хочется сидеть здесь до весны.

А сам я прикидывал именно этот, самый тяжелый вариант. Я был в этой компании самым опытным полярником и знал одно святое правило: Не дергайся. Сиди на одном месте. Тогда шансов найти тебя будет больше. Это правило должны соблюдать все, кто заблудился. Самое гибельное - это разбрестись по разным сторонам. Но силы удержать людей у меня не было. Я мог только убеждать.

Когда стемнело, Аксенов стал мне говорить, что Попов далеко не уйдет.

- Впереди снег мягкий. Там везде кустарник, и наст не образуется. Дальше 2-3 километров человеку не пройти.

Я дал ему свою ракетницу и два патрона.

- Сходи наверх выбери бугор повыше и дай две ракеты. У меня остается три ракеты. Это на случай, если нас будут искать с воздуха.

Юра выполнил задание, но в ответ тундра молчала. Мы прождали еще часа два и легли спать.

Такой холодной ночи никто не помнил. Несмотря на безветрие, мороз залезал под одежду, в меховые мешки. Мерзли ноги и голова.

Сон был тревожным и постоянно прерывался из-за того, что замерзало то одно место, то другое. Больше всех страдал от холода южанин - осетин Тимур. Но ни одной жалобы за всю командировку я от него не услышал. Он с молчаливой благодарностью принимал мою помощь и всячески старался помочь другим.

Говорили о чем угодно, кроме Попова. Все думали о нем, но вслух боялись произносить свои опасения. Завтракали в угрюмом молчании.

Мы вдруг все увидели спускающегося в овраг Сашу. Вид у него был не из лучших. Он шел покачиваясь, растирая лицо руками. Он сразу подошел к костру и произнес:

- Не ожидали? Жалко было дать ракету? Я чуть не замерз. Заснул бы - обязательно замерз.

- Мы дали две ракеты. Больше не могли. Осталось три штуки. Это на случай, если нас будут искать.

- Да, вас будут искать! А Попов замерз бы в тундре, и никто бы о нем не вспомнил.

- Не говори глупости, - ответил я. - Лучше попытайся еще раз с кем-нибудь связаться.

- Я, Эдуард Константинович, относился к вам как к родному. Столько лет отработали вместе! А в самую трудную минуту Вы бросили меня как собаку подыхать. - Он наговорил еще массу гадостей, но я слушал молча, понимая, что человек пришел чуть не с того света.

- Я тебя никуда не посылал. Приказывал остаться здесь? - сквозь зубы процедил я. - А тратить все ракеты и рисковать всеми людьми ради Попова я не имел право. А сейчас наладь рацию и попытайся связаться с институтом.

Но уверенности в своей правоте у меня не было, как нет ее и сейчас. Что-то надо было делать, чтобы не пустить человека одного в тундру, или вечером организовать поиски, не считаясь со средствами. Здравый смысл вступил в противоречие с чувствами.

К нашей радости, рация заговорила. Нас услышало Потапово и сразу передало наши координаты в Норильск. Из Норильска поступила команда собирать вещи, упаковать их на длительное хранение, а самим ждать вертолет.

Часа через два послышался гул машины, и вертолет пролетел, не заметив нас, Тогда я дал первую ракету. Вторую ракету заметили и повернули к нам.

- Ну как, Саша? - с упреком сказал я, - без ракет могли и мимо прилететь.

За нами прилетел Вагин. Мы обнялись, расцеловались, и Вагин сразу спросил:

- Как вы сюда добрались? Ведь температура позавчера опустилась до -530 по Цельсию. А жесткость была под 700.

А машины рассчитаны только до минус сорока градусов. На севере существует расчет жесткости погоды. Он складывается из истиной температуры, к которой пробавляется удвоенная сила ветра. Например, на улице минус 300 и ветер десять метров в секунду, жесткость будет 500 . Машины на жесткость не реагируют, но 53 градуса настоящего мороза ни одна не выдерживает. А мы проехали такое большое расстояние, и только когда двигатели остыли, снова заводиться они отказались.

Мы пару дней отдохнули в институте, выспались и на вездеходах поехали за мотонартами и вещами. Мороз резко спал. В вездеходы мы погрузили свои вещи, а сами на легких машинах поехали в Норильск.

У нас было одно правило - кто в тундре оставил вещи, тот должен их привести на место, - будь то директор института или лаборант.

В вездеходе Попов молчал. Он так и не смог пережить той ночи одиночества и затаил обиду на меня на всю жизнь. Я тоже запомнил этот случай на всю жизнь и убежден, что вверх надо брать проверенных и спаянных людей. Любая самодеятельность может обернуться потерей жизни.

Послесловие

Многие скажут, что в такой жизни нельзя обращать внимание на каждую острую ситуацию. Но, во-первых острых ситуаций было не так уж много, чтобы к ним можно привыкнуть, а во-вторых, каждая острая ситуация - это очередное испытание человека на прочность.

Я очень переживал уход сотрудника и, может быть, это ускорило мой отъезд с Севера. Мы не в армии. Подчинение основывается на уважении подчиненного к своему руководителю. А его - то и не хватило.

А у меня не хватило теплоты сразу простить и обойтись без упреков. Никаких докладных друг на друга, никаких скандалов в коллективе не было. У нас это не было принято. Но все в коллективе знали о случившемся, и мнения разделились. Моих сторонников было больше, но это меня нисколько не утешало.

К правильной самооценке дорога была долгой и оценить себя после того случая, наверное не смогли, ни я, ни Попов. Только через год я убедился в том, что ничего не сделал, чтобы остановить человека, убедить его в неправильности его поступка. То есть моя вина лежала в самом начале конфликта, а не тогда, когда я не выпустил ракеты. Если бы я категорически заявил, что пойду вместе с ним, что не имею права бросить человека, тем более своего подчиненного, он бы никуда не пошел, и конфликт разрядился бы сам собой.

Крепки мы задним умом.

СИБИРСКАЯ ЯЗВА

Далеко на Севере Таймыра, в настоящей "чистой" тундре,, хорошо взойти на бугор, сесть на валун, который лежит на самом верху, и смотреть вдаль. Ничего не шевелится, тишина такая, что лопаются барабанные перепонки, воздух чист и прозрачен как хрусталь; вдали нет горизонта, той воображаемой линии, которая описана во всех учебниках географии; будто земля простирается бесконечно во все стороны, а небо - такая же земля, и на ней живут духи таких же, как мы, народов, и пасут они духов таких же оленей. И воображение заполняет все окружающее сказочными жителями Гипербореи, которые через шаманов связываются с нами и принимают к себе души умерших людей.

Но ближе к осени эти места оживают. Куда ни глянешь - везде группы оленей медленно двигаются на юг. Я однажды насчитал более пятидесяти отдельных оленьих стад, в которых было от четырех до пятидесяти животных. Я сидел тихо, и они проходили мимо меня, замедляя свое движение и с любопытством разглядывая мою необычную, для этих мест фигуру. Самцы идут отдельно, самки с телятами - отдельно. Самые любопытные - самцы. Они даже иногда возвращаются, чтобы внимательнее рассмотреть незнакомое явление.

А в небе стая за стаей летят птицы. Стройными треугольниками летят гуси и журавли. Иногда среди гусей белыми группами проплывают лебединые семейства. Птицам лететь намного дальше, чем идти оленям. Их зимовки, в жарких странах на неведомых нам просторах.

И я чувствую себя частью этого удивительного живого мира, частью необозримой тундры и сказочной Гипербореи. Но моя судьба, оставаться здесь и переживать зиму в теплых квартирах или болках.

Как приятно и радостно смотреть на всё это. Но вспоминаешь жуткую картину, которую видел всего несколько дней тому назад.

На берегу речки стоят чумы, вернее, не чумы, а то, что от них осталось. Это шесты на которые были натянуты меховые нюки. Меховой нюк - это большие полотна сшитые из обработанных оленьих шкур. Их натягивают на шесты от ветра и для сохранения внутри чума тепла. Теперь внутренний слой делают из легкой ткани. Чтобы не падала внутрь грязь и шерсть, потом натягивают меховой нюк, а сверху от дождя и снега чум покрывают брезентом или плащпалаточной тканью.

От нюков ничего не осталось. Только голые шесты противостоят непогоде. Внутри бывших чумов стоят низкие столики, на которых разбросаны алюминиевые ложки, миски, кружки. А посредине стоит большой медный чайник. Все это завозили в тундру купцы и меняли у местного населения на пушнину.

Около чумов, на тандыре (место куда собирают оленей) масса разбросанных костей животных. Кое-где стоят нарты запряженные скелетами оленей, а на нартах кучки костей людей и собак.

Никто никогда сюда не заходит. Даже голодные песцы обегают за версту эти места, и хищные птицы стараются пролететь здесь на самой большой высоте. Животные словно знают, что в таком месте живет смерть и подкарауливает каждого, кто заглянет сюда хоть на минуту.

До появления вертолетов в эти места люди не заглядывали. Местные жители категорически отказывались провожать в такие места противоэпизоотические отряды и вообще показывать эти места людям.

Когда начинала свирепствовать сибирская язва, люди бросая все бежали, что называется, куда глаза глядят.

В период моего пребывания на Таймыре тоже была одна вспышка сибирской язвы, и мне пришлось участвовать в ее ликви-дации. Но в наше время были уже вакцины, антибиотики и другие препараты, которые помогали противостоять этой страшной заразе.

Мы возвращались в Норильск, когда к нам пристал корреспондент газеты "Красноярский комсомолец". Молодой парень называл нас героями и говорил, что обязательно напечатает большую статью о нашем подвиге. Я убеждал его, что это секретные материалы, что они не подлежат никакому разглашению. Но он меня не послушал и опубликовал статью о борьбе с сибирской язвой оленей на Таймыре. После этого с работы сняли и его, и главного редактора газеты.

ПУШОК

Я приходил в лабораторию и слышал какое-то странное завывание в комнате, отделенной от меня лестничной клеткой. Там были комнаты как бы второй части лаборатории, куда входить всем не рекомендовалось, потому что шли работы с радио-активными элементами. Эти работы были абсолютно безопасны, но кружок на дверях, означавший радиацию, отпугивал многих, и сотрудники лишний раз туда не заходили.

Именно оттуда и доносилось завывание, очень похожее на волчий вой.

На третий или четвертый день я не выдержал и пошел посмотреть, в чем же там дело.

На пустом лабораторном столе стояла корзинка, вроде лукошка для грибов, в ней кто-то жалобно выл незнакомым голосом. Оказывается, это был волчонок.

В нашем институте каждый год останавливался охотовед, в задачу которого входил отстрел волков на территории Таймырского Автономного Округа. Волки беспощадно расправлялись со стадами домашних оленей, и приходилось выделять специальный вертолет с охотоведом для уничтожения хищников. Самым удобным временем была весна, когда в волчьих гнездах появлялся приплод.

Не все люди - звери. Даже охотоведам часто жаль убивать маленьких щенят, и поэтому они по "государственной" цене продавали пойманных зверей желающим. За щенка платили 50 рублей, и многие покупали волчат, надеясь сделать из них послушных домашних собак. Так появился в нашей лаборатории маленький пушистый комочек, который выражал свои просьбы не писком и визгом, как обычные щенки, а громким волчьим воем. Он сосал молоко из соски, ел вареное мясо и рыбу, бегал за лаборантками, пытаясь укусить их своим еще беззубым ртом, и не соблюдал никаких правил гигиены. Лапы у него были просто огромные, и сам он походил на комок шерсти почти белого цвета.

- И что ты с ним будешь делать дальше? - спросил я у хозяйки

- Увезу на материк. Через неделю у нас отпуск, и мы все уезжаем на Украину. А там будет видно. У нас все его любят.

Пушок, так назвали его в лаборатории, был очень забавный. Все его баловали, играли с ним и жалели о скором расставании.

Дирекция делала вид, что ничего не знает, а я подыгрывал им и помалкивал. Оказывается, таких щенков в институте было около десятка, но все они этот свет покинули очень быстро.

Дальнейшую судьбу Пушка я знаю только по рассказам. Ему относительно повезло. Он оказался в деревне, в саду, окруженным металлической сеткой. Первое время он наслаждался природой, но подрастая, становился все агрессивнее. Он терпеть не мог местных собак и кошек и при каждом удобном случае раздирал их в клочья.

Наконец хозяева поняли, что держать в украинской деревне крупного полярного волка невозможно. Они отдали его в Киевский зоопарк и часто навещали. Говорят, он привык к парню, который за ним ухаживал, но тосковал по прежней жизни.

Больше я о нем ничего не слышал, но понимал, что полярный волк долго в неволе жить не сможет.

Волки в Заполярье - самые свирепые хищники. Их очень активно истребляли, и в восьмидесятых годах ставился вопрос об их охране. Но в период бесхозяйственности конца ХХ века вновь стали говорить о необходимости сокращения их численности.

Через пастбища нашего хозяйства проводили высоковольтную линию электропередач (ЛЭП-220) для Норильска. Иногда нашим стадам приходилось пересекать площадку строительства, а пастухам - общаться с бригадами строителей.

Это были очень своеобразные люди. Их нанимали из бродяг, бичей (расшифровывается - бывший интеллигентный человек), бывших заключенных и прочего сброда. Законы у них были, в основном, тюремные, но преступлений они старались не совершать, особенно в тундре, где каждый был виден "как на ладони". Бригада была разделена на два звена, и они работали в тундре по месяцу, месяц в тундре, а месяц в Норильске на вольных хлебах. Как только они выезжали в город, сразу бежали в универмаг и покупали все - от нижнего белья до обуви. А потом шли по домам или в знакомые "малины". К концу месяца отдыха они пропивали все и шарили по помойкам, ища какую-нибудь брошенную одежду. На месте работы им выдавали спецодежду, высчитывая за нее с очередной зарплаты.

Мы своих пастухов держали подальше от этих "бригад", но полностью изолировать их друг от друга было невозможно.

Мне нередко приходилось ездить к леповцам, т.к. у нас с руководством стройки был заключен договор о взаимопомощи.

Однажды мне пришло сообщение, что лэповцы убивают наших домашних оленей. Я сразу сообщил об этом в милицию, и мы на вертолете вылетели в стадо, которое только что прошло место где, по нашим сведениям, стояла бригада лэповцов.

Мы вылетели с капитаном милиции, который являлся участковым всей зоны, прилегающей к городу. Пожилой человек, он дорабатывал последний год до пенсии, знал всех, кто скрывался в потаенных уголках - в горах и по берегам многочисленных озер.

Пастухи сразу привели нас на место, где лежали 6 или 7 крупных упряжных самцов оленей, убитых не позднее вчерашнего дня и брошенных там, где их застала смерть. Картина тяжелая, но для нас в этих краях привычная. Охотничий азарт заливал этим людям глаза, и они убивали с наслаждением, не думая о том, дикие это животные или домашние, нужны они или должны только удовлетворить агрессивные чувства озверевших людей. Просто удивительно, почему приезжие на Север, и особенно те у кого было криминальное прошлое, так эгоистически и пренебрежительно относятся к природе, не думая о том, что сами вынуждены жить в грязи и хламе. А тундра, самое ранимое место на Земле. На вечной мерзлоте растут растения, которым надо много лет, чтобы вырасти и окрепнуть. И от состояния растений зависит жизнь всего животного мира. Просто об этом никто не думает. Делают как удобнее.

Лэповцы жили в 3-4 км от того места, где лежали убитые олени. Мы перелетели к ним и зашли в вагончик, где разместилась бригада. Нас встретили хмурые, злые лица.

- Кто вчера отличился? - спросил капитан.

- Их здесь нет. Они ушли в Норильск.

- Их фамилии.

- Глухо прозвучали две фамилии.

Капитан записал их, забрал все оружие, которое имелось в вагончике, несмотря на протесты хозяев, и мы полетели в Норильск. Дальше события развивались в городе. Один из виновных улетел "на материк", и его поймали в Сочи. Другой пришел с женой в институт и заплатил за оленей шесть тысяч рублей. В то время это была цена хорошей машины. Этот парень не оправдывался, не просил о снисхождении. Просто сказал, что с него взяли подписку о невыезде до суда. А женщина, плача, добавила, что обещали не посадить в тюрьму, раз они выплатили все деньги.

А я смотрел на них без сожаления, и перед моими глазами стояли мирно пасущиеся животные, которые падали один за другим, и доверие к человеку не позволяло им устремиться без оглядки в бескрайние просторы тундры. Как легко убивать беззащитных и доверчивых животных, не думая ни о чем, когда глядишь на мушку прицела.

СИДОР СДОХ

Было начало июля. В это время на Таймыре поднимаются комары и все насекомые - самые страшные враги оленей. Стада выходят на летовки - места наиболее холодные, обдуваемые ветром и богатые зеленой растительностью. Олени кормятся только в периоды, когда холодно, дует сильный ветер и насекомые забиваются под листья и в другие защищенные места.

Но как только немного стихает ветер и начинает пригревать солнышко, мириады комаров, мошек, слепней и оводов вылезают из своих укрытий и нападают на оленей. Вся эта компания из-за своих гнусных действий и называется и в народе и в науке ГНУСОМ.

Тогда олени выбегают на самое высокое место. Все стадо сбивается в кучу и начинает кружиться. Олени как бы убегают от насекомых, а фактически, прижавшись друг к другу, бегают по кругу, и те, кто находится с края стремятся втиснуться внутрь стада в надежде хоть немного спастись от бесчисленных врагов. Больше всего страдают телята этого года рождения. Насекомые особо атакуют их нежную шкуру, а взрослые олени могут их даже затоптать. Так без передышки олени могут кружиться несколько суток, пока не упадут от истощения и слабости.

В это время олени ничего не боятся. Они бегут к костру или дымокуру, где меньше насекомых; они бегут к мотору опрыскивателя, зная, что человек рассеивает дождь спасительных лекарств; они бегут даже к вертолету, от лопастей которого идут мощные струи спасительного ветра.

Достается и оленеводам. Они должны думать не только о спасении себя от ужасных насекомых, но и сохранении оленей.

Оленей преследует в это время еще одна беда. Во время кружения они травмируют копыта друг друга, и вспыхивает болезнь, которая в простонародии называется копыткой. Микроб попадает в кровь, и ослабленный организм животных не может с ним бороться и погибает.

Для проведения борьбы с этим гибельным для животных явлениям и направили нас: ветфельдшера с опрыскивателями и медикаментами, пастуха, который с женой возвращался из отпуска, и меня для общего руководства всей работой.

Мы прилетели на берег озера Чибичети и быстро выгрузили свой груз на холме, где стояли чумы и куда собирали оленей для обработок. Сейчас олени были на тандыре (место около чумов, куда сгоняют животных для проведения разных мероприятий), и пастухи мигом выгрузили все наши вещи. Сразу сварили мясо, вскипятили чайник, и мы придвинулись к столу пить чай и рассказывать новости. У Сидора - пастуха, прилетевшего с нами оказалось пара бутылок водки, я не возражал отметить наш приезд тем более, что на каждого человека приходилось не более полстакана водки. Поев, все разошлись по своим делам, и я оделся потеплее, потому что с севера дул холодный пронзительный ветер.

Озеро Чибичети лежит в предгорьях Путоран и вьется узкой лентой в межгороной долине. Вода в нем удивительно чистая, прозрачная, но очень холодная. Водится в нем только рыба хариус, для которой горные стремительные реки - единственное место обитания, а места метания икры такие озера, как Чибичети.

Вокруг тишина и спокойствие, а если забраться на гору, то видны концы огромных труб Норильска. Надо представить себе чистоту воздуха, если учесть, что мы расположились более чем в пятидесяти километрах от города.

Я уже подумывал лечь в спальный мешок и отдохнуть, пока нет комаров, как к нам прибежала с криком жена приехавшего пастуха:

- Сидор сдох.

Русский язык у местных националов весьма ограничен, и если существует ряд более цивилизованных слов, означающих смерть человека, то она вспомнила только слово, которое мы применяли к животным. Женщина была довольно сильно пьяна и показывала на озеро. По-видимому, у них была еще бутылка водки, которую они решили выпить в одиночку.

Сидор захотел искупаться, разделся, зашел по пояс в воду, вдруг закричал и скрылся под водой. Сначала вся компания смеялась, а минут через десять поняли, что случилась беда и побежали ко мне. Никто не хотел лезть в холодную воду, тем более неизвестно, что там произошло.

Купаться в таких озерах нельзя. Дно - это сплошной лед. Можно плыть по верху, где вода немного согрелась от солнца, но обратно надо плыть другой дорогой, потому что там, где ты уже плыл, поднялась холодная вода из глубины.

Я обвязал себя веревкой и во всей одежде полез в воду. Меховая одежда и здесь недолго спасает от убийственного холода. Вода была настолько прозрачной, что видны были небольшие камни на дне и мелкие рыбешки, по-видимому, мальки хариуса, снующие между ног.

Сидор лежал на дне, метрах в десяти от берега, неестественно скрюченный. Мышцы лица свела судорога, и оскал зубов придавал лицу сатанинское выражение.

Я опустился в воду, быстро накинул на его ногу заготовленную петлю и крикнул, чтобы нас обоих вытаскивали на берег. У меня тоже начались судороги, и я знал, что без чужой помощи до берега не доберусь. Народу было достаточно, так что нас мгновенно вытащили на берег.

На Сидора страшно было смотреть. Его руки и ноги как-то неестественно вывернуло. Мышцы позвоночника сжались, и его загнуло назад почти под прямым углом. Все тело покрылось синими пятнами. Это разорвались сосуды, и кровь разлилась под кожей. Он был совершенно гол.

Я сразу побежал в палатку переодеваться и приказал накрыть тело какой-нибудь тканью.

В то время у нас никакой связи с поселком не было, и мы не знали, где находятся какие-либо экспедиции с рациями.

Мы все собрались в чуме, где топилась чугунка и было тепло. Все молчали.

Я не знал, как хоронят местных жителей, но по хмурым лицам мужчин понял, что мы попали в неприятную ситуацию.

Здесь нет ненецкого кладбища, а вести в такую погоду покойника за сотни километров нельзя. Бросить тело на съедение диких зверей считается большим грехом.

Кто-то вспомнил, что недалеко есть Шайтан-гора, где раньше хоронили шаманов, но Сидор был простым пастухом, и хоронить его в святом месте не полагалось. Все это мне объяснил бригадир и, тяжело вздохнув, выразил всем своим видом безвыходность положения.

- Надо вести Сидора на Шайтан-гору и там похоронить. - сказал я, - верхние люди поймут ваше положение.

После долгих споров так и порешили.

Сидора завернули сначала в кусок ситца, сверху в плащ-палаточный материал и уложили на грузовую нарту. Тело его уже выпрямилось, и, можно было плотно привязать к нарте. Я уговорил мужчин, чтобы меня тоже взяли на похороны. Женщины и дети остались в чумах.

Шайтан-гора высилась над всеми окружающими горами. Ее вершина была покрыта еще снегом и я подумал, что тело будут закапывать в снег.

Мы прошли километров семь и достигли самой вершины Шайтан-горы. К моему удивлению, здесь была ровная площадка на которой стояло несколько грузовых нарт с такими же завернутыми в материю или шкуры телами. Кое-где шкуры истлели, ткань выгорела, но видно было, что дикие звери здесь не хозяйничали и не пытались разорвать ткань в которую были завернуты покойники. Вокруг были раскинуты всякие металлические предметы и больше всего монеты. Я увидел здесь монеты царской чеканки и спросил, почему они здесь находятся.

- Здесь похоронены шаманы. Самый первый очень давно. Мой дед говорил, что при царе здесь уже было кладбище шаманов. Наши шаманы каждый год приходили сюда разговаривать с верхними людьми и советоваться с ними, как лучше сохранить оленей и охранить людей от болезней. Старые великие шаманы сами приходили сюда умирать, а потом их заворачивали в оленьи шкуры и клали на нарты.

Каждый, кто приходит сюда, должен оставить здесь какую-нибудь металлическую вещь, - сказал мне бригадир. - Так велят верхние люди. И никто отсюда ничего не уносит. Мы не показываем захоронения шаманов русским людям. Они не умеют уважать наши обычаи.

Был уже вечер, но солнце оставалось почти в зените, т.к. стоял полярный день. Пастухи распрягли уставших оленей и достали дрова, которые они привезли с собой. Я этого даже не заметил. Сделали небольшой костер, сварили мясо и начали есть. Всего нас было пять человек.

В это время будто что-то грузное раздвинуло людей и село против меня. Все моментально прекратили еду.

- Пришел шаман верхних людей. Говорит, давно вас здесь не было. Хорошо, что вы привели русского. Он сейчас учит вас жить в новом мире, а когда умрет, сможет учить верхних людей новой жизни. Он спрашивает тебя, - бригадир обратился ко мне, - согласен ли ты после смерти придти в тундру верхних людей и быть их духом-учителем.

Я ответил, что это будет для меня большим доверием со стороны верхних людей.

Туман будто рассеялся, и мы оказались вновь сидящими на прежних местах. Пастухи дрожали, на их лицах выступил пот. Все проходило молча, и только я знал, что разговор шел телепатически.

Пока мы собирались в обратный путь, бригадир рассказал мне, что шаманы с верхнего мира приходят сюда в образе медведей. Поэтому местные люди никогда медведей не убивают.

Когда мы приехали к озеру Чибичете, все молчали. Не знаю что рассказали пастухи женщинам, а я будто забыл этот случай на многие годы.

ДАЛЬНИЙ ВОСТОК

Мы летели над Якутией. Только недавно появились огромные лайнеры, подымающиеся на 7-8 тысяч метров над землей и позволяющие увидеть ее величие во всей красе.

Я смотрел в иллюминатор. Ни шум моторов, ни жара в салоне, ни мысли о предстоящей работе не могли отвлечь меня от созерцания потрясающей картины, которая открылась в круглом окошечке.

Необъятная земля. Не разбросанные небрежной рукой ландшафты, а созданное великим зодчим невыразимое разнообразие природы. Горы и долины, которым нет ни конца ни края. Ни один художник не смог бы изобразить это сочетание снега, зелени хвойных рощ, серых, еще не покрытых листвой и травой лесов, разнообразие теней скал, обрывов и бездонных пропастей. Все это залито светом восходящего солнца и сверкает невиданной для горожанина чистотой. Чувствуешь себя крупинкой в этом необъятном море жизни, и хочется быть на какой-нибудь вершине и молча думать о совершенстве мироздания, как это изобразил на своих картинах Н.Рерих.

Было весеннее утро. Все просыпалось, все начинало жить по потребностям своей природы, по своему привычному расписанию, по порядку, заведенному невесть кем и невесть когда. Звуки ветра и водопадов, крики птиц и зверей - все казалось тишиной и спокойствием, все не нарушало законов природы и ее мирной жизни.

Маленькие трагедии там внизу - это все предусмотрено порядком жизни, сохранением ее целостности и здоровья. Смерть полезна, как и рождение; болезни обуславливают ритмы природы, случайности закономерны, а необычное привычно. Все определено масштабами и временем.

Наверное где-то уже проснулись медведи, родились лосята и оленята, готовятся к выводкам песцы и волки. Все идет своим чередом, и всех ласково принимает весенняя природа. Сюда заглядывает человек, называемый "дитя природы", который не наносит вреда этому Божьему величию и живет в полном согласии с окружающей средой. Только жадность современного цивилизованного человека, его чрезвычайная самоуверенность и глупость привели к конфликту человека с природой и нарушали ту гармонию, которая испокон века делала Землю прекрасной и доброй планетой. Мы этого не понимаем, и наше непонимание оборачивается трагедией и для Земли, и для нас.

Нам надо очень мало, а хотим мы очень много. И эта трагедия несоответствия оборачивается трагедией и для людей, и для природы.

- Красиво? - спрашивает меня сосед, сидящий рядом.

- Невероятно! - как бы выдохнул я.

- А я недавно падал с такой высоты. И, представьте, остался жив и здоров

Он немного помолчал, как бы ожидая моего вопроса, но видя только вопросительное ожидание на моем лице, начал свой рассказ:

- Где-то в этих местах наш самолет начал терять высоту. Я и сейчас не знаю, в чем была причина. Но он снижался, как будто шел на посадку перед аэропортом. Когда до земли оставалось 2-3 км, нам объявили, что предстоит вынужденная посадка и чтобы все четко выполняли команды экипажа. В салоне сразу все смолкло. Слышен был только шум моторов и шипение вентиляторов. Просто удивительно, как наши северяне восприняли это страшное известие. Ведь все поняли, что самолет падает в эту горную тайгу с огромной высоты, и никто не запаниковал.

Я видел, как по проходу прошел мужчина в белой одежде - молча и спокойно. Все видели. Но нам сказали, что это со страху нам пригрезилось. Из всех объяснительных записок этот факт был вычеркнут. Ну да Бог с ними.

Один из пилотов был якут, выросший в горной тайге. Он направил самолет на небольшой склон, покрытый ровным снегом, который заканчивался обширной поляной, оказавшейся горным болотцем. Ни проталин, ни чахлых кустов еще не было видно.

Я забыл сказать, что было весеннее утро, почти такое же, как сегодня. Снегу было много, и он слепил лучами восходящего солнца.

Что такое человек в таких обстоятельствах? Может быть пилоты, лихорадочно работая рычагами и кнопками, чувствовали себя людьми, а мы, беспомощные, парализованные страхом слизняки, сидели, приговоренные к смерти, и ждали катастрофу, зная, что она неизбежна. Только один мужик после сообщения капитана повернулся на бок и продолжал храпеть. А ведь был совершенно трезвый. То ли он притворялся, то ли не понял спросонья, о чем идет речь. Я так и не узнал причину его спокойствия.

Командир корабля не выпустил шасси, а сел на брюхо. Самолет заскользил, ломая на своем пути чахлые лиственницы. Они-то и тормозили наше падение. Удивительно, но мы спустились на поляну и остановились в конце ее. В салоне все время стояла тишина, и только во время последнего толчка несколько кресел сдвинулись с места. И тут все заговорили, закричали. Стало так шумно, что разобрать, что-либо было невозможно. Напряжение спало, и некоторые женщины плакали, прижав к себе детей. Но всех опять угомонил капитан: "Мы еще не знаем, горит у нас где-нибудь или нет. Опасность не миновала. Поэтому опять призываю вас к спокойствию и порядку. Пусть мужчины откроют все запасные выходы и начинают спускать людей на землю".

Команду мы выполнили мгновенно. Я вновь почувствовал себя человеком, способным что-то сделать, чем-то помочь. Оказывается, деятельность - эликсир жизни для живого существа. Через несколько минут все стояли на земле, потирая ушибы и только один пассажир сломал руку и вынужден был стоять в стороне. А команда просматривала все потаенные места самолета, где могло загореться. Но все оказалось благополучно, и мы отошли к лесу, отыскивая места для привала и площадку для вертолетов. Вокруг было много чистых гладких полян разной величины, так что мы скоро поняли, что небольшие усилия обеспечат нам быстрое спасение.

Работы было много. Кто-то разжигал костры, кто-то вытаскивал из самолета багаж, кто расстилал брезент. Несколько человек ставили на место кресла в салоне самолета. Ведь надо было где-то спать. Нескольким женщинам поручили следить за детьми. А командир и его помощник все время держали по рации связь с Якутским аэропортом. К вечеру прилетел вертолет, расположенной недалеко воинской части. Прилетели врач с фельдшером и работники, выбравшие и разметившие посадочную площадку для вывоза людей и груза. Пассажиров предполагалось отправить прямо в Якутск, а самолет отвезти по частям в ближайшую воинскую часть.

Мой сосед задумался, и несколько минут мы сидели молча. Для меня его рассказ был настолько необычен, что если бы не его серьезный вид, я принял бы все это за выдумку.

- С того дня я стал верующим, - вновь заговорил он, - и удивляюсь, почему люди не замечают чудес, которые случаются с нами везде и постоянно. Ведь то, что тогда произошло, иначе как чудом не назовешь. Но из многих как бы испарилось это чувство чуда, и они сейчас уверены, что произошла счастливая случайность, не более. А я пытаюсь вникнуть в суть происходящего, и не только в тот день, а вообще. Жизнь сложна, и духовный мир направляет течение земных событий в сторону нашего совершенствования.

Я подумал, что он какой-то священнослужитель и спросил:

- А где Вы работаете, если не секрет?

- В лаборатории, которая делает искусственные алмазы. Очень интересная работа, и очень нужная. Пока у нас получается только алмазная пыль. Но, представьте, и на нее спрос огромен. Этой алмазной пылью покрываются детали, которые шлифуют металл. Ни один камень, ни одно другое вещество не дает такой гладкой и ровной поверхности, как наша алмазная пыль. И это очень нужно промышленности. Но, надеюсь, недалеко то время, когда искусственные алмазы засверкают в кольцах и колье наших женщин.

Самолет сел в якутском аэропорту. Мне очень хотелось продолжить наш разговор, но мой попутчик исчез. Наверное его ждали, и он сразу уехал в город. Ни имени, ни адреса он не оставил. Только ощущение чего-то необычного, как сказочного чуда, сохранилось во мне и живет до сих пор.

Я никогда не забывал этот рассказ, но то значение, которое он придал ему, я осознал только лет через двадцать.

Очень хотелось погулять по Якутску, но дальше аэропорта нас не пустили. А в здании порта меня поразила роспись. Все стены были расписаны сюжетами из якутского эпоса "Нюргун Боотур стремительный". Мне очень понравился и стиль, и сюжет росписи.

Через три часа нас снова усадили в самолет, и мы полетели уже без посадки прямо в Магадан.

Я перепутал часы, но помню, что приземлились мы в магаданском аэропорту ближе к вечеру. Меня сразу привезли в центральную гостиницу "Магадан" и поселили на третьем этаже. Номер был двухместный, но я временно оказался там один. Потом ко мне поселили здорового мужика, в унтах, шикарной меховой шапке, басившего на весь этаж.

- Привет. Я с рудника Сусуманский. Не слыхал? Теперь услышишь. Думаю, мы друг другу понравимся.

Нам принесли чай, каких-то вкусных галет, и к вечеру мы уже стали закадычными друзьями.

Перекусив, мы легли спать, и я, несмотря на то, что уже отдыхал, быстро заснул. Сказалась разница во времени.

Утром в семь часов нас разбудили. Меня удивило то, что мой сосед очень тщательно запер номер, подозвал дежурную и наказал ей ни под каким предлогом в номер никого не пускать.

- Мы это правило знаем, - сказала она.

И мы пошли на второй этаж в ресторан. По дороге мой сосед позвал еще двух человек, и мы заняли целый столик. Я пытался расплатиться за завтрак, но они и слушать не хотели. Мне было несколько неудобно, но я знал северные законы и не стал слишком настаивать. Завтрак был очень скромный. Видно, мои товарищи по утрам соблюдали диету и слишком не наедались.

Минут через 15 мы закончили еду и направились в свои комнаты.

Первой от холла была комната полного высокого мужчины средних лет с красным лицом и солидной лысиной. Около двери он остановился и крикнул:

- Иван Васильевич. Срочно вызывайте милицию, КГБ и обязательно с собакой.

Все встали как вкопанные. Милиция и сотрудники КГБ появились минут через пять. Начальник КГБ области, приехавший со своими подчиненными, сказал, что гостиница оцеплена.

Я вначале ничего не мог понять. Но постепенно все прояснилось. Я спал с директором Сусуманского рудника. Ниже этажом, в специальной комнате расположился бухгалтер (это мужчина с красным лицом), который вечером получил зарплату всех работников рудника и положил два чемодана денег в специальный сейф, который стоял в его номере. Когда мы подошли, комната оказалась открытой, сейф вскрыт, а чемоданов с деньгами не было.

Иван Васильевич - директор рудника, сразу указал на меня.

- Этот все время был с нами. Его из следствия исключите.

Овчарка подошла ко мне, понюхала и с неудовольствием отошла. Меня попросили часа два оставаться в номере, а затем быть совершенно свободным.

Я пошел в сельскохозяйственный отдел, но работа не клеилась. Здесь я познакомился с прекрасным человеком -Тимировым - осетином, который всю жизнь прожил в Магадане и пользовался здесь всеобщим уважением. Он был заведующим животноводческим подотделом и знал сельскохозяйственное производство области, что называется, как свои пять пальцев. Он сказал, что о нашем гостиничном происшествиии рассказывали по радио и все ближайшие сельскохозяйственные предприятия предупреждены о возможности появления грабителя.

Я сказал Тимирову, что не могу работать в полную силу, что таких приключений со мной еще не случалось и мое сознание все время перебирает детали происшествия. Тогда он пригласил меня домой и обещал отвлечь меня от черных мыслей.

- Ваш бандит, дурак из дураков, - смеялся Тимиров, - Магадан, закрытый город. Сейчас аэропорт и Колымский тракт (единственная автомобильная дорога, ведущая из Магаданской области) перекрыты спецчастями так, что муха незамеченной не пролетит, да и деньги девать некуда - у крупных купюр номера наверняка переписаны, а купить здесь что-то хорошее или разгуляться невозможно. Все видно как на ладони. Так что поимка бандита, дело только времени.

Тимировы приехали в Магадан до войны. Отца на Кавказе арестовали и сослали в Магадан. Мать с сыном приехали следом. Много у нас было таких, как жены декабристов, но о них не писали и не пишут. А наградой им - жизнь в тяжелых условиях и отношение, как к врагам народа. После сталинских времен Тимиров поступил в сельскохозяйственный институт и, закончив его, работал в пригородном хозяйстве близ Магадана.

Когда я проснулся, на кухне жарилась свежая вкусная навага. Хозяин чуть свет поехал на залив и за час наловил целое ведро рыбы. Я был очень доволен и благодарил семью Тимировых за то, что они смогли отвлечь меня от черных дум о вчерашнем происшествии.

На работе Тимирова сразу направили в близлежащие хозяйства, выяснять кто за последние сутки приезжал в поселки или проезжал в другие селения.

Моя работа в Магадане кончилась через два дня. Бандит далеко не ушел. Он украл машину и поехал по Калымскому тракту, в надежде прорваться в Якутию и там замести свои следы. Но его в нескольких километрах от города ждал отряд КГБ. Бандит выскочил с чемоданами из машины и побежал в лес. Но его быстро догнала пуля. Из карманов вытащили все документы, сфотографировали, как полагалось, убитого и место происшествия, и бросили труп в лесу. Никому он был не нужен, и никто о нем не пожалел.

Слова Тимирова сбылись. Но, к великому несчастью, когда я улетел на Чукотку, Тимиров погиб в автокатастрофе.

Магадан - очень странный город. Я сравнил бы его с чистилищем. Спокойствие, размеренное течение жизни и какая-то необычная спокойная суровость. Она чувствовалась в природе, в людях, в улицах и домах, в магазинах и столовых. Магадан слывет столицей преступного мира, но спокойствие и порядок там необычайны, и кажется, что никаких беспорядков здесь не происходит. Случай с кражей денег в гостинице - это досадное недоразумение, это кусок грязи, упавший в чистую воду. Меня уверяли, что такое впечатление ошибочно, но оно осталось у меня до сих пор.

И вновь я на самолете, и лечу прямо на Север - в Чукотский автономный округ.

Под самолетом горы, горы и горы - остроконечные пики, прижавшиеся друг к другу, как солдаты. Разве можно это описать? Мы можем говорить о долинах, реках, лесах, полях - они так красиво и рельефно выделяются на земле. А горы толпятся, налезая друг на друга, нависая над пропастями. И только стремительные реки разрезают их, давая место узким долинам. Разве можно это описать или даже представить в своем воображении? И таких горных нагромождений сотни километров. С тех пор почему-то меня все время притягивает тот горный край, но в этой жизни мне не суждено бродить по этим горам, дано только с удивлением смотреть на них с самолета.

В Анадыре - столице Чукотского автономного округа, жили два моих друга, с которыми я учился в институте и которых тоже сманила романтика в дальние края.

Анатолий встретил меня и повел в свою квартиру.

- Жена с дочерью уехали в отпуск (дочери тогда было не больше шести лет), и я один в квартире. Так что будешь жить со мной.

Меня это очень устраивало, потому что хотелось больше насладиться общением со старыми друзьями. Но так, как планировал, не получилось. Виктор спился и всячески избегал дружеских встреч.

Анадырь был тогда большой северной деревней. Деревянные двухэтажные дома, деревянные тротуары, зимой больше похожие на снежные тропы, редкие машины или трактора, редкие прохожие. Везде тишина и скука. Почему-то обычные деревни не навевают такой скуки, как поселки неопределенного значения - вроде столицы Чукотского края.

Сейчас, говорят, Чукотские города преобразились, отстроились, стали красивыми и уютными. А тогда все выглядело убого и бесхозяйственно.

В квартире, где жил Анатолий, было тепло и уютно. Анатолий работал в окрисполкоме, где мне надо было брать данные по сельскому хозяйству. К концу работы меня повезли в ближайший совхоз Канчаланский, где работал знаменитый бригадир, оленевод, с которым встретиться мне так и не удалось.

В совхозе произошел со мною такой случай. В обеденный перерыв мы с директором совхоза пошли в столовую обедать. Рабочие уже покушали, и повариха-чукчанка сама решила нас обслужить. В своей тарелке супа я обнаружил и куски рыбы и куски мяса. Я, смеясь, сказал директору, что в Канчеланском изобрели новое блюдо - мясные щи-уху. Он возмутился и подозвал повариху.

- Рыба люди мало ели, мясной суп совсем немного остался. Я сделала вместе, и очень вкусно получилось. Зачем хороший рыба выкидывать?

Мы хохотали до слез и съели суп по полной тарелке.

Я собрал все необходимые данные по оленеводству и попал в очень неудобное положение, собирая материал по охотничьему промыслу.

В Москву была подана заявка на присвоение Героя Труда одной чукчанке, которая сдала заготовителю немыслимое количество пушнины. Ее портреты уже висели в Магадане и Москве, а я должен был только проверить правильность оформления документации. Но оказалось, что эта девушка сама ничего не добывала, а сдавала пушнину всей бригады. Было такое правило, что власти не имеют права ошибаться. Тем более что первым секретарем Магаданского обкома партии был член ЦК и друг самого Хрущева. Теперь я оказался в дурацком положении, как представитель Министерства сельского хозяйства СССР. Из Москвы я получил строжайшее указание подтвердить все, что было написано ранее, и предложить местным властям спустить на тормозах всю шумиху по этому поводу.

Мы долго беседовали с Анатолием о работе, и я предложил ему переехать в Норильск в Научно-исследовательский институт Крайнего Севера и заняться научными изысканиями.

- Зачем это мне? Здесь я на своем месте. Меня ценят и не обходят благами. А в институте я буду рядовым работником и всяких степеней, и званий нужно будет добиваться огромным трудом. Жизнь простого человека самая спокойная и чистая. Я не борец и становиться им не собираюсь. Мой идеал - тишина и спокойствие. Слишком тяжелыми были детство и молодость, чтобы теперь начинать карабкаться за сомнительными достижениями.

Мне все это было непонятно, всегда хотелось открыть что-то новое, неизвестное и полезное. Но переубеждать Анатолия было бесполезно. Я только сказал, что он новый Обломов.

- Что ж, Обломов мой идеал - умный, порядочный человек, не пытается перевернуть мир и не навязывает свои мнения другим. Русский барин, каких сейчас нет, а если появится, то сошлют на Чукотку.

Мне тогда казалось, что это философия бездельника, но теперь я во многом изменил свое мнение, хоть Обломов остался для меня отрицательным персонажем.

На следующий день пришла Лена и пригласила меня в гости. Лена тоже закончила наш институт, вышла замуж за Виктора и уехала с ним на Север. Здесь она работала главным звероводом местного совхоза. Они жили на краю Анадыря, а через дорогу начиналась территория совхоза.

Маленький, но уютный деревенский домик, в котором жила очень несчастливая семья. Виктор пил каждый день, но не устраивал скандалов, а пьяным заваливался спать. И так каждый день. Лена с сыном уходили в другую комнату, готовили уроки (сын ходил в первый класс), слушали радио, ужинали и вообще жили так, как будто третьего члена семьи вообще не было.

Но в этот вечер Виктор был не очень пьян и сел за стол ужинать. Он больше походил на тень - высохший, с морщинистым лицом старика, с мешками под глазами и трясущимися руками. Вид глубоко больного спившегося человека.

Сначала поговорили о том, о сем, а потом невольно перешли к разговору о пьянстве Виктора.

- Все хотят, чтобы я быстрей подох. Но смерть сама не приходит ко мне. Надо идти на лиман.

Анадырьским лиманом называется место впадения реки Анадырь в Анадырьский залив Берингова моря. Там кончали свою жизнь пьяницы, понявшие бессмысленность своей жизни, и просто пьяные рыбаки, попавшие в воду и не имевшие сил выплыть на берег.

Я знал, что алкоголики любят, когда их жалеют и уговаривают, поэтому вопреки ожиданиям Виктора я сказал:

- На правах старого друга я могу проводить тебя на лиман и там попрощаться с тобой.

Он сразу стал одеваться. Лена молчала.

Мы прошли метров четыреста, и Виктор предложил сесть на бревно, которое лежало около дороги и служило скамейкой для гуляющих.

- Посидим, - сказал Виктор - Ты думаешь, я и впрямь собираюсь топиться? Не дождетесь. Я не чувствую себя ни в чем виноватым. Что я сделал плохого? Пью на свои, никого не убил, не калечил, не грабил. Даже в Библии не сказано, что пьянство - это грех. А вы все меня толкаете на самоубийство только из жадности. Жалко моих денег? Или просто общественное мнение осуждает пьянство? В этом году я уеду отсюда. Жалко этих лет. Но что поделаешь? Меня все равно съедят в этой волчъей стае.

- Как хорошо ты поешь. Невинная овечка, которую хотят съесть волки. Тебя пригласили работать в редакцию местной газеты. А какой из тебя, алкоголика, работник? Я заходил в редакцию. Мне показали, что даже в твоем столе бутылки с вином. Тебя часто приходится вести с работы домой. А дома? Или ты думаешь, что приятно жене и ребенку видеть каждый день пьяного отца? Не за этим Лена выходила замуж. Освободи хоть семью от этой обузы. А общественность найдет способы от тебя освободиться.

Я встал и ушел к Лене. Он пришел через полчаса и завалился в своей комнате спать.

- Мне от него очень трудно избавиться, - сказала Лена - Милиция говорит, что он ничего не совершил преступного и они могут мне только посочувствовать.

Виктор уехал летом в Среднюю Россию и исчез навсегда из нашего поля зрения. Лену пригласили в Магаданский научно-исследовательский институт, где она проработала еще много лет.

Мне пришлось переночевать у них. А через день я улетел в поселок Марково - последний пункт моего пребывания на Дальнем Востоке.

Поселок Марково. В то время это была небольшая деревушка вся засыпанная снегом.

Года два назад Н.С.Хрущев заявил, что сельскохозяйственным учебным и научным учреждениям не место на асфальте. И вместо того, что бы проложить асфальтовые дороги в колхозы и совхозы, по приказу свыше попытались институты и научные станции перевести в деревни, где не было даже водопровода и канализации. Так Чукотская сельскохозяйственная опытная станция оказалась в деревне Марково, в избе, где не было даже нормального электричества. Самым лучшим научным прибором на этой станции были счеты. Поэтому к моему приезду от сорока человек на станции осталось только четыре. И то директор станции совмещал должность директора или заместителя директора совхоза.

Вход на станцию был похож на вход в землянку, вырытую в снегу, но внутри было тепло и чисто. Весь дом занимала одна большая комната, посреди которой стоял большой стол. К дальней стенке прилепилась огромная плита, которая весело потрескивала горящими дровами.

Меня встретил весь коллектив станции. Настроение у всех было приподнятое.

- Смотрите наши записи, отчеты, а мы пока будим накрывать на стол, - сказал директор, доставая солидную стопку бумаг и тетрадей. Мне совсем не хотелось лезть в эти записи, и я попросил на сегодня дать мне возможность прогуляться по поселку.

- Что Вы хотите, то и делайте. Когда мы накроем на стол, вас позовем.

День был тихий и солнечный. Со всех сторон к домам подступал лес. На юге за лесом шумел мотор самолета. Там находился аэродром. По улицам бегали собаки, ходили редкие прохожие. Я невольно загляделся на ездовых лаек - красивых и сильных собак. Домов почти не было видно. Они погрузились в снег, и только дымы, поднимаясь вертикально вверх, показывали расположение избушек. Было несколько и двухэтажных больших зданий: школа, контора, больница и еще несколько зданий непонятного для меня назначения.

Я гулял около часу, и меня пригласили обратно, в так называемую лабораторию. Здесь уже все собрались: пять мужчин и шесть женщин. Только директор был с женой, а остальные, вынужденные холостяки со своими женщинами. Я со всеми познакомился и узнал, что жены сотрудников сбежали, когда станция переезжала из Анадыря, а женскую часть представляли местные учительницы, чьи судьбы не сложились и они уехали на Север. Мне шепнули, что, по-видимому, летом будут справлять свадьбы, и жизнь многих присутствующих круто изменится.

Среди мужчин, помимо директора, было два охотоведа, зоотехник-оленевод и строитель, который занимался разработкой холодильников и мерзлотников для хранения мяса и рыбы.

За разговором мне рассказали, что директор и строитель - кандидаты наук, остальные сдали свои работы на просмотр руководителям.

- Мы уже все перешли в Магаданский научноиссле-довательский институт и числимся научными сотрудниками Опытно-производственного хозяйства "Марково". Так теперь стал называться совхоз. Мы все довольны своим положением. Наши статьи печатают и в отечественных, и в зарубежных журналах, с нами поддерживают связь ученые из многих городов.

Здесь рай для натуралистов. В лесу водятся разнообразные звери и птицы, в реке масса рыбы. Мы, охотоведы занимаемся зоопсихологией. Сейчас это название еще не поощряется, но скоро оно займет свое достойное место в науке. А пока мы пишем, что изучаем поведение животных.

Все лица здесь были довольные, спорили о науке, о своем будущем, о судьбе своих трудов. Это был полный контраст с тем унылым неудовольствием, с которым я столкнулся в Анадыре.

Стол ломился от кушаний. Разнообразно приготовленные мясо, рыба, птица. Целые тарелки красной икры. Только попробовав каждого блюда, наешься до отвала. Удивило меня и скромное количество горячительных напитков. Зато соки и морсы лесных ягод не забывали разливать в стаканы.

- Почему у вас так хорошо? Почему вы все такие жизнерадостные и жизнеутверждающие? - удивлялся я.

- Потому что мы любим природу и живем с нею в полном согласии, - ответил мне директор. - Оставайтесь у нас на пару месяцев. Сейчас наступает весна. И Вы почувствуете, как здесь интересно и сколько необычного вокруг нас.

- Я бы с удовольствием, но скоро начнется отел оленей, и мне обязательно надо быть в своих стадах.

Три дня я знакомился с работой Чукотской опытной станции и ее сотрудниками. Отдыхал душой и телом.

А потом начался мой путь обратно: Анадырь, Магадан, Москва, Норильск. В Анадыре я сразу пересел с самолета в самолет, в Магадане задержался на один день и составил отчет по поездке на Чукотку, в Москве мне пришлось задержаться дня на три - сдать все материалы и отчет в управление Севера министерства, и наконец после длительного путешествия я вылетел домой в Норильск.

ЧАСТЬ II

ДВА МИРА

Когда я вспоминаю свое детство, первую очередь вспоминаю Пушкинские парки - ласковые, приветливые, полные доброты и загадочности. Однажды, когда мне было года четыре, я гонялся по лужайке Екатериненского парка, а бабушка увлеклась беседой на скамеечке. Проходили цыгане.

- Ой какой хороший мальчик, надо забрать его в табор.

Я так испугался, и закричал бабушке на весь парк. Она прибежала и отобрала меня у цыган. С тех пор я цыган терпеть не могу.

Я этот случай запомнил на всю жизнь. Зеленая лужайка, залитая солнцем, масса насекомых, все в благоухающих цветах и причудливо сплетенных тенях, редко стоящих деревьев. И вдруг - эти страшные цыгане. А могли они меня по-настоящему украсть? Даже сейчас от такой мысли мурашки по спине бегают.

Бабушка читала мне сказки, и я вокруг видел мир, обогащенный и украшенный детской фантазией.

И если бы не ВОЙНА.

ПЛОЩАДЬ

В нашем городе была центральная, всеми любимая площадь. Справа работала единственная аптека, в которой всегда были все необходимые лекарства, и толстая тетка в белом халате молча кивала и доставала то, что считала нужным. А бабушка только раскрывала сумочку, отсчитывала деньги, говорила "спасибо" и только тогда спрашивала как идет жизнь, все ли дома здоровы, и начинался разговор, который мне был очень неинтересен, и я никак не мог понять, почему, уже получив лекарство, надо так долго разговаривать.

Напротив была почта, двухэтажное кирпичное здание, такое красивое, что глаз невозможно было отвести: с башенками, с красивым кирпичным орнаментом. А внутри ничего интересного. За стеклянными витринами сидели деловые женщины, от которых слова не услышишь, - тук-тук своими кривыми почтовыми печатями - и до свидания.

С другой стороны площади был кинотеатр, небольшой, но единственный в городе. Как ни странно, на детские сеансы всегда были билеты. Взрослые не очень-то водили детей в кино, боясь, что там покажут что-нибудь недозволенное. Да и фильмы шли по целому месяцу - все успевали посмотреть, а понравится, так и несколько раз.

Только с четвертой стороны был какой-то неприметный палисадник с красивым старинным фонарем на углу.

Был суровый январь сорок второго года. Морозы стояли лютые. Немецкие солдаты кутались во что попало: шерстяные платки, шубы, валенки (мужские или женские - все равно). Мы с бабушкой пошли в комендатуру, которая располагалась в здании, где была почта. Около нас прошел молча немецкий офицер, скрюченный от холода, но в своей зеленой форме, неся под мышкой буханку хлеба с довеском. Довесок был чуть меньше четверти хлеба и лежал сверху горбушкой вверх.

Какой-то оборванец-мальчишка подбежал сзади к офицеру и схватил довесок хлеба.. Он успел убежать не более десять шагов, как его догнала офицерская пуля. Мальчишка, может, на год-два старше меня, с разбегу уткнулся головой в сугроб. Пуля попала ему в спину. Немец поднял довесок хлеба, отряхнул с него снег и, не оглядываясь, пошел своей дорогой. Мальчик не шевелился. Никто к нему не подошел, не посмотрел, жив ли он. Все, отворачиваясь, проходили мимо. Только я один остановился как вкопанный и смотрел на спину лежавшего мальчика. Бабушка дернула меня за рукав, приговаривая:

- Чего уставился? Опоздаем к коменданту, - и потянула меня в комендатуру.

Когда мы вышли из комендатуры, мальчика уже не было.

Другой раз мы пошли опять к коменданту. Бабушка собрала какие-то документы, которые должны были убедить коменданта выдать нам маленький паек для меня. Площадь была пуста, но к красивому резному столбу около палисадника спиной прислонился мужчина без пальто, как будто на улице не было сорокаградусного мороза. Бабушка была подслеповата и тоже подошла к мужчине. Его лицо и руки были белые, заиндевелые. Редкие растрепанные волосы прилипли к голове. Только тут мы рассмотрели, что мужчина босой и его ступни на 5-6 сантиметров не достают до снега. К груди была прикреплена какая-то маленькая дощечка, а голова склонилась набок, словно с любопытством чего-то разглядывая.

Бабушка схватила меня и волоком потащила к комендатуре. Ни она, ни я не сказали ни слова. Только дома я узнал, что на дощечке было написано "КОММУНИСТ". А потом бабушка говорила, что вдоль парка на каждом столбе также висели люди работавшие раньше в партийных и государственных учреждениях. Они висели несколько недель - замороженные, белые и молчаливые.

В последний раз нас вызвали в комендатуру для того, чтобы предложить уехать из города. Бабушка уже поговорила с комендантом, который сидел на втором этаже, и мы уже подходили к лестнице, когда раздался выстрел. Я видел на верхней площадке лестницы офицера, который выстрелил прямо в лицо старику, стоявшему на 5-7 ступеней ниже. Старик схватился за перила, качнулся и скатился вниз. На нем почти ничего не было одето, хоть и стоял февраль. Седые волосы старика раскинулись по лицу и ступенькам. Офицер держал в руке пистолет и улыбался. Он что-то сказал солдатам, повернулся и пошел строевым шагом в глубь коридора. Мы стояли молча, боясь пошевельнуться.

- Старик пожаловался на немецкого офицера, - сказала бабушка. Другой лестницы не было и нам пришлось ждать пока со ступенек уберут кровь.

Во всех трех случаях на лицах людей было написано только равнодушие. Некоторые немцы смеялись, глядя на эти трагедии.

Почему?

Почему у них не было души, а было только равнодушие к чужой жизни?

Мне говорили, что имеются люди без души. Может быть, это были они?

Бессмысленные убийства в самом начале войны. Не от страха, не от отчаяния, не от жажды мести. Просто так - без причины и без удовольствия. И до сих пор я не могу понять, почему так происходило, куда исчезла обычная человечность, откуда взялась бессмысленная жестокость и вражда?

Мы вернулись в этот город сразу после войны, и я пошел погулять в свой любимый парк, к своему дубу, который рос на поляне около озера. Он был огромный и, наверное очень старый. Двое взрослых мужчин не могли обнять его ствол, а крона накрывала почти всю поляну. До войны вокруг этого дуба была удобная чугунная скамейка с замысловатым орнаментом и подлокотниками. Теперь можно было сидеть только на земле и любоваться озером с этого холма.

Мне уже было почти тринадцать лет, и я чувствовал себя совсем взрослым.

На всех лужайках были воткнуты дощечки - ЗАМИНИРОВАНО. Но я прошел по дорожкам к дубу и сел на траву, облокотясь на его могучий корень.

И тут мне показалось, что я не один. Кто-то был рядом и создавал вокруг атмосферу нежного тепла. Так было и до войны, когда на скамейке сидела бабушка, а я играл рядом, как и другие дети моего возраста.

Но оказалось, что это тепло живое и исходит от душ людей, которых здесь нет, и нет вообще среди живых.

- Ты нас чувствуешь? - спросил невидимый молодой голос.

- Чувствую, - ответил я, - а разве вас много?

- Нас трое, тех, кого ты видел убитыми три года назад на площади и очень пожалел. Мы те, которых немцы убили просто так - ни по злобе, ни ради забавы. Просто так, для разнообразия жизни.

Мы сидели молча и любовались тишиной воды и отражением прибрежных кустарников. Как будто не было войны. Как будто мы были всегда родными людьми: дедом, отцом и двумя братьями. Старшему было лет шестнадцать, а мне скоро будет тринадцать.

Заговорил первым дед:

- Те немцы живы и все находятся в лагерях. Они даже не помнят, кого убивали на площади в этом городе. Для них подобное убийство было рядовым занятием. И если ты им скажешь, что в это время разрушались их души, они даже не поймут, о чем ты говоришь. Их тогда охватывал ужас в этой застывшей, враждебной стране. Теперь они боятся смерти, как тогда холода. А ты нас от всей души пожалел, и твоя доброта была сильнее страха, хоть ты был еще ребенком.

Дед спросил меня:

- Ты хочешь жить богатым? Мы можем это устроить.

- И даже всегда сытым? - удивился я.

- Нет. Все богатые всегда голодные. Им хочется еще и еще. Физическая сытость не утоляет чувства жадности.

- А можно жить, быть богатым и давать хлеб всем, кто хочет кушать, и даже калоши выдавать не по талонам?

- Все это придет не от тебя и не скоро. А ты правильно делаешь, что не стремишься к личному богатству. Богатому тяжело жить и страшно умирать - и дед замолчал

- Ты хочешь стать умнее всех? - спросил задумчиво мужчина средних лет

- Как Буратино? - усмехнулся я, - так меня все засмеют.

- Нет, не как Буратино. А нести в себе огромный груз земных знаний и понимать всю сложность этой жизни, - нравоучительно произнес невидимый мудрец. - Знания дают непреходящее счастье, но оно может и погубить человека. Дурак всегда смеется, а умный редко улыбается. Но все стремятся все знать.

- Разве мне легче будет, если я буду знать, отчего началась война и сколько сейчас несчастных людей? - горько спросил я

- Вопрос тоже снят, - буркнул мужчина.

- А ты хочешь быть самым сильным? - воскликнул мальчик.

- И это ни к чему - ответил я. - Быть сильным и здоровым - это хорошо, но самым сильным - это уже слишком.

- Больно ты мудрый в свои тринадцать лет, - проскрипел дед.

- Тогда чего же ты хочешь? - спросил мужчина.

- Хочу, что бы вы всю жизнь оставались моими друзьями. С вами ничего не страшно.

- Договорились, будь по-твоему! -сказал дед, и я почувствовал опять одиночество.

А потом я понял, что моя жизнь изменилась, что богатство, знание и сила пришли ко мне в той мере, в которой необходимо мальчику в этой жизни, в это послевоенное время и на этой израненной земле, на которой сейчас нет и не может быть счастья, богатства, мудрости и силы.

Я ходил на озеро почти каждый день и все ждал возвращения моих незнакомцев. Часто вспоминал те жуткие дни, когда их лишили жизни. Ведь тогда жизнь человека стоила дешевле корки хлеба.

Но умерли они или не умерли? Мертвые не приходят на озеро к живым. Или душа человека это такой же человек, только без тела? Тогда какая разница, живой ты или мертвый?

Живи спокойно, как разумеешь свою жизнь, и все проходящее переживай как должное.

Совсем не детские рассуждения. Но и нас очень условно можно было тогда назвать детьми.

НА ГРАНИЦЕ

Не забыть мне случая, который произошел с нами на советско-польской границе. Наш вагон должны были прицепить к другому составу. А тот состав, в котором мы ехали, расформировывали, спуская по 1-2 вагона с горки. Было утро, и все еще спали. Нас медленно покатили, и вдруг вагон, с грохотом подпрыгивая, остановился. Он сошел с рельс. Кто-то перевел стрелки между передними и задними колесами. Все моментально проснулись и высыпали на улицу. Наш вагон был самый большой в составе, и ехало в нем больше сотни человек. Вагон даже не накренился и встал как вкопанный, будто удивляясь случившемуся.

Мы знали, что долго нас здесь не продержат, так как через пограничную станцию все время шли эшелоны в Россию.

К нам подошли двое военных - один офицер монгольского обличья, а другой солдат с физиономией деревенского парня.

- Куда путь держите, штатские? - спросил офицер.

Ему сразу ответило несколько человек, что мы из немецких лагерей, едем на родину. А в этом вагоне собрались все те, кому надо вернуться в Ленинград.

- Значит, на врага трудились, чтобы нас больше убивали. Погрелись у фашистов, награбили барахла и теперь домой - бедные, несчастные?

Все молчали.

- Сейчас мы проведем обыск. А там - идите на все четыре стороны.

Какая-то девушка выскочила из толпы и пустилась бежать. Парень вскинул ружье и выстрелил ей вдогонку. Но не попал. Невдалеке стоял воинский эшелон, и девушка побежала к нему.

Двое начали лихорадочно нас обыскивать, не скупясь на затрещины, если казалось, что кто-то скрывает ценные вещи.

Они не успели обыскать и половину людей, как к нам подошел офицер с двумя солдатами из воинского эшелона.

- Кто разрешил обыск? Предъявите постановление. - сказал пришедший офицер. Но вместо постановления увидел перед лицом дуло пистолета.

- Убирайся, пока цел!

Но угроза прозвучала вместе с выстрелом одного из пришедших солдат. С эшелона стали подходить вооруженные военные. Деревенский парень с ружьем попытался убежать. Но его тоже настигла чья-то пуля. Он упал около моих ног.

Из карманов у убитых вытащили деньги, десятки часов, несколько дорогих вещей и еще кучу всякой всячины.

- Обыкновенные мародеры, - сказал офицер, - Разбирайте свои вещи, а то, что не найдет хозяина, отдайте солдатам.

Он повернулся и направился к своему составу, но какой-то военный остановил его и что-то полушепотом объяснил.

- Правильно, - заберите этих двоих на платформу.

- А вы,- обратился он к нам, - постарайтесь все забыть и никому не рассказывать.

Мы были умные и понимали, что здесь начнется расследование, съедется милиция и канители будет надолго. А так - этих мародеров сбросят с поезда в лесу, и поминай как звали.

На войне, как на войне.

Уезжал я из Родины под впечатлением смерти и возвращаюсь под впечатлением смерти. Мальчик, у ног которого падает убитый человек. И мальчик остается спокойным. Вот что такое война. Мальчик спокойно идет на свое место в вагон и молча ложится.

Что у него в душе, в сердце - никто не знает, даже родная бабушка, которая так же молчит, как и мальчик. Наверное только она понимает этот молчаливый ужас.

Через несколько часов нас пересадили в другой вагон и мы поехали дальше - мы с бабушкой в свой Пушкин.

Вот и опять, даже после войны, проявилось бездушие и жестокость людей. Одни пытались обирать нищих и беззащитных, другие убивали мародеров без суда и следствия. И у тех, и у других на лицах не было никаких чувств. Равнодушие и холодная жестокость. Безжалостные законы войны.

Поезд тащился медленно, подолгу простаивая на каждой станции. Везде разруха, везде нищета. От многих деревень остались только обгорелые печные трубы. Люди одеты во что попало - лишь бы прикрыть свое тело и согреться. Кое-где тявкали голодные собаки. Только военные выглядели бравыми, подтянутыми и сытыми. Но и на их лицах не было радости победы, а озабоченность, вызванная новыми тяжелыми делами.

КУЗЯ

Нас вначале поселили в деревне (тогда она была деревней) Вырица, а затем разрешили вернуться в Пушкин.

Я ходил по улицам и вспоминал, как горел тот или иной дом, как с грохотом рушились кирпичные стены, как каждое утро я находил в домах новые пробоины от снарядов. В эти пробоины заглядывать было ни к чему - разбитые вещи и убитые люди. Еды здесь не было никакой, а нужна была только она.

Люди теперь работали с рассвета до рассвета. Было лето и ленинградские белые ночи. Поспать удавалось два-три часа. Все завалы разбирали вручную. Кирпич возили к стройкам. А мусором засыпали воронки. Минеры осматривали все разрушенные дома, а уж потом пускали туда людей. Шедевр мирового зодчества - Екатериненский дворец был немцами заминирован при отступлении. Говорят, там нашли 11 тонн взрывчатки.

Почему-то у людей не было страха. Стройматериалы брали в разрушенных зданиях, которые в любую минуту могли обрушиться на голову.

И все больше и больше расцветала преступность. Молодые парни грабили покинутые квартиры, а зачастую и не покинутые. И продавали награбленное на барахолках. Началась настоящая война с преступностью. Банды молодежи были страшнее брошенных мин и снарядов. По городу ползли слухи один страшнее другого и, главное, большинство слухов основывались на действительных событиях.

Но мальчишкам все было нипочем. Нами не интересовались бандиты, родители были целыми днями заняты, милиция вообще не обращала на нас внимания. Мы делали, что хотели и ходили туда, куда хотели. А я целыми днями проводил в парках.

Постепенно парки возвращали свою красоту. Вначале вычистили пруды и каналы и сделали лодочную станцию.

Мы старались помогать рабочим. Иногда находили интересные вещи. Но больше всего там было неразорвавшихся снарядов, ящиков с патронами и поржавевших гранат. Мы возили всю эту гадость к минерам и любовались фейерверками взрывов. Так прошло еще одно лето и наступила холодная осень.

Большинство детей были одеты в обноски своих родителей иди старших братьев и сестер. Но никого это не удивляло, и никто этого не осуждал. Бедность светилась через все заплаты и дырки.

Одежду продавали только по талонам, но и ее купить не все могли. Продавали талоны, чтобы купить еду или дрова на зиму.

Мы жили очень бедно, еще беднее многих. Но никогда особо не жаловались. Самым главным для меня был парк. Летом мы катались на лодке по большому озеру. А зимой я надевал свое рваное пальто, подвязывался веревкой, накручивал на валенки лыжи и шел в парк. Я любил одиночество и облазил летом и зимой все закоулки всех Пушкинских парков. Павловский парк, который сейчас так знаменит, я знал хуже. Я знал все разрушенные строения парка - дворцы и павильоны - но не слишком увлекался изучением развалин. Природа влекла меня куда больше. Парк окончательно сделал меня биологом и научил любоваться всем живущим и растущим на земле.

Осень 1947 года ничем не была примечательна. В Пушкине даже осенью грязи мало, особенно в парках, где в это время кипит большая работа: закрывают павильоны, снимают статуи или заколачивают их щитами, убирают лодочную станцию и вообще готовят парк к зиме. Но все равно ни скучно, ни грустно не бывает. Недаром Александр Сергеевич так любил Царскосельскую осень. И мы, мальчишки, находили себе дело. Даже приносили домой корзины грибов, собирая их в укромных уголках парка.

В это время произошел такой случай. В школьной раздевалке я столкнулся с Кузей. Так звали одного мальчишку чуть старше меня, но уже известного авторитета хулигана и вора нашего города. По-настоящему его звали Кузьмой. На нем было натянуто три пальто, и верхнее было только куплено еврейской вдовой моего одноклассника - Лермана. Его мать работала дорожной рабочей и Юзя Лерман с двумя младшими сестрами всегда были голодные. Мать из последних грошей купила сыну пальто, чтобы он не ходил в школу в рваном ватнике.

- Привет Кузя, - сказал я, - ты куда собрался, да еще Юзино пальто натянул поверх других. Оставь его. Юзя живет очень бедно и мать купила это пальто из последних грошей.

- А тебе что? - спросил Кузя, - в справедливые записался?

- В какие бы ни записался, а пальто повесь. Бери у богатеньких. Их никто не пожалеет.

- У кого надо, у того и беру, - и Кузя, оттолкнув меня плечом, направился к выходу.

- Смотри не пожалей, - Процедил я ему вдогонку и уж собрался пустить в ход кулаки, как увидел двух Кузиных шестерок, стоящих в тени раздевалки. Силы были не равны, а поднимать шум было не в наших правилах. Кузя спокойно вышел из школы.

Мое возмущение не имело предела, и сразу, придя в класс, я рассказал обо всем нескольким наиболее доверенным приятелям, среди них был Зазуля - сын милиционера и в душе очень большой законник.

В то время воровство среди ребят не считалось преступлением. Воровали очень многие, воровали от голода, воровали от того, что хотелось сходить в кино, воровали чтобы купить себе лыжи или коньки. Но была своеобразная воровская честь - у самых бедных ничего не брать. Наоборот, считалось хорошим тоном поделиться с неимущим ворованным.

Среди украденного Кузей было пальто сына начальника Пушкинского пищеторга и сына директрисы соседней школы. Воровство у богатеньких все одобряли, и это не вызывало никаких отрицательных чувств, в том числе и у меня, а вот воровство лермановского пальто было преступлением в глазах всего мальчишеского общества.

Весь день я думал о том, как вызволить вещи у воришек, но решение проблемы пришло само собой.

Вечером у нас появился милиционер с повесткой и заставил меня идти с ним к следователю. Следователем оказался отец Зазули, и я сразу все понял. Отпираться и юлить было бессмысленно. Я сразу рассказал утренний случай в подробностях. На душе стало легче, потому что свалилась гнетущая тяжесть. Я был немного напуган, немного горд собой и полон решимости идти до конца.

Теперь меня никто не уговорит пойти на попятную. Кузя нарушил святой закон военного времени и пусть ответит за него сполна. А я сделаю все не ради бахвальства, а ради справедливости, справедливости, которая заполняла всего меня и давала уверенность в своей правоте.

На следующий день после уроков меня потянуло на озеро. Стояла поздняя пушкинская осень. Желтые и красные листья покрыли землю. У нас все собирают в это время букеты из листьев и ставят их в вазы. Листья долго не вянут и не теряют своей окраски. Вокруг было так красиво, что я забыл о своих вчерашних невзгодах. Но забыл очень ненадолго. Я знал, что эта история длинная, с большим продолжением. Сухим из воды не выйдешь.

Через несколько дней за мной снова пришел милиционер и повел в кабинет следователя. Вслед за мной привели Кузю.

- Сейчас у вас будет очная ставка, - сказал следователь, - Ты, Эдуард должен все рассказать снова при обвиняемом.

Это было самое тяжелое для меня испытание. Кузя все время показывал мне пальцами знак, что бы я его не выдавал. Он сидел злой и всем видом показывал, что рассчитается со мной безжалостно.

А я рассказал все от начала до конца еще раз и сказал, что вора Кузю знаю уже несколько лет, но никаких дел с ним не имел.

Кузя сначала отрицал, изворачивался, но потом все признал и прямо сказал мне:

- Отсижу срок, живым не будешь.

Следователь усмехнулся и строго прикрикнул на Кузю.

- Не понимаю я тебя Кузьма, - сказал он, - Все у тебя есть, чтобы стать нормальным человеком, а ты второй раз в тюрьму лезешь.

- У меня другая дорога, чем у Вас. Я не хочу быть фрайером. - И Кузя поднял голову, показывая, что он гордится своим выбором.

- Та дорога, которую ты выбрал, ведет только в болото. И с каждым шагом выбраться из этой трясины будет все тяжелее.

Кузю увели, а мне следователь сказал:

- Ладно, на суд я тебя вызывать не буду. Напишу, что болен. Там ведь вся шпана соберется. Но ты не бойся. Помни, бояться должны они. Даже в это тяжелое время честных людей большинство.

- Но они мстят изподтишка. И не знаешь, где с ними встретишься - ответил я.

- Страх - это поганое и обезоруживающие чувство. Тем, кто боится, бывает очень плохо, - задумчиво проговорил следователь - Все бандиты и воры - трусы. Они смелые, когда их много или они пьяны. Справедливость всегда побеждает, как бы тяжел не был ее путь.

Ночь я не спал, а утром все рассказал своим друзьям. Никто не восторгался моим героизмом. Все молчали и думали, как выбраться из этой тяжелой ситуации. Но ничего не придумали. Раз все началось, то должно было и закончиться, а как - никто знать не мог.

Жизнь иногда становится такой гадкой, что удивительно, как люди могут эту гадость пережить. У меня таких моментов было много, и каждый раз мне приходилось чувствовать свою беспомощность и отдаваться на волю Всевышнего, о котором я в таких случаях всегда вспоминал.

Так было со мною и в этот раз. Собственное бессилие и ожидание скорой расправы, угнетало и подавляло. Я никому не рассказывал о своем состоянии, и поэтому становилось еще хуже. Было жалко себя и в голову лезли самые черные мысли.

На суд меня не вызвали, и я даже не знал, на какой срок посадили Кузю и его подручных.

Через несколько месяцев, когда я уже работал на заводе, Кузины дружки меня подловили, но мне как-то удалось вырваться от них и убежать.

Постепенно гнетущее чувство прошло, но в подозрительные компании я уже не ходил. Да и некогда было заниматься такими вещами. Я уже работал на заводе и учился в вечерней школе.

Что это было, мне и сейчас трудно сказать. В эти тяжелые годы хороших мальчишек не было. Были слабые душой и телом, которых никто всерьез не принимал. А остальные должны были выбирать между разгульной воровской командой или терпеть обидные клички "пай мальчик", "маменькин сынок" и всякие гадости, на которые хулиганы были большие выдумщики.

Таких, как я, было немного. Мы умудрялись быть в ладах со шпаной и не быть домашними детьми. Меня сдерживало все время обещание, данное в Польше одному старику, что на Родине я не стану хулиганом и воришкой, каким был в оккупации. А случай с Кузей волей-неволей возвел уже непреодолимую стену между мной и хулиганской братией. Наверное так меня направляла судьба в нужную сторону.

Но завершение этот случай получил только лет через десять.

Я уже закончил институт и пришел в военкомат получать документы. Среди ребят я увидел Кузьму. Он был хорошо одет, причесан, с галстуком, и весь выглядел благополучным. Мы поздоровались, как будто были старые добрые друзья. Кузьма тоже уезжал куда-то на работу и обоим нам было некогда долго разговаривать.

- Ты не думай, что а на тебя держу зло, - сказал Кузьма, - Наоборот. В колонии я закончил школу, получил хорошую специальность. Вот недавно женился и уезжаю на Урал. Уж больно много плохих воспоминаний и связей у меня в нашем городе.

Теперь мы расстались навсегда.

А через несколько дней в туалете кинотеатра я увидел одного из подручных Кузи - грязного, оборванного, полупьяного. Он был окружен мальчишками 12-13 лет и доказывал им, что воровская жизнь - это жизнь настоящего мужчины. Увидев меня, он сник и быстро исчез, прячась за спины ребят. Его я тоже больше не видел.

Но после этого я пошел к своему заветному дубу. Он стоял, как и раньше - могучий, зеленый, вселяющий в человека уверенность и спокойствие. Он был весь украшен желудями и принял меня радушно, как дорогого гостя. А я и впрямь был дорогим гостем. Двадцать лет дружбы для человека это много, а для векового дуба, срок хоть и небольшой, но вполне запоминающийся.

В МРАМОРНОЙ ЧАШЕ

Один из теплых весенних праздников мы решили праздновать своей тесной компанией. Я тогда был уже студентом и прирабатывал в больнице. Мы готовились к празднику заранее -купили в Ленинграде несколько бутылок хорошего марочного вина, причем условием было то, что до этого времени мы такого вина не пробовали. Перед самым праздником приготовили холодец и два вкусных салата.

Мы начали праздник у меня дома, в подвальной комнате одного из домов, которую я получил на всех законных основаниях. поели, выпили и решили сделать что-нибудь необычное. Кто-то предложил пойти в парк и устроить там пикник. Все согласились, мы взяли еду, вино, посуду и направились в Александровский парк, где было очень много укромных уголков.

Но как мы ни искали подходящего места - везде было сыро и грязно. Тогда я вспомнил, что неподалеку есть так называемый Бабловский дворец, внутри которого стоит огромная мраморная чаша. То ли эта чаша служила маленьким бассейном, то ли была красивой цветочной клумбой для экзотических теплолюбивых цветов.

В этой части парк был больше похож на лес, и посещали его только завзятые пушкинские старожилы. Было уже темно, вокруг никого не было, а залезть молодым ребятам в мраморную чашу ничего не стоило. Мы ее вычистили и расположились в ней, как в огромном цветке. Крыша зала, в котором находилась чаша, закрывала нас от дождя, а сквозь развороченные окна вливался свет луны и звезд. Мы зажгли принесенные с собой свечи, и праздник получился на славу.

Нас было восемь человек - четыре пары, которые дружили уже много лет, чуть ли не с первого класса. Все захмелели, целовали и обнимали своих девушек, немного нахальничали, но в общем вели себя, как и полагается в таких обстоятельствах.

Разговор, естественно зашел о любви, и каждый высказывал свое мнение по этому животрепещущему вопросу.

Мой друг процитировал Флобера: "Любовь целует губы, а безумство любви всё".

Смех, песни, звон стаканов. И в это время мы услышали, что к нам кто-то подошел.

- Привет честной компании. Неплохо устроились, - приветствовал нас молодой парень, подошедший вплотную к чаше.

- Примите и меня - одинокого путника, которому в этот праздник и голову приклонить негде.

Наше настроение было благодушным, бояться было некого, и я подвинулся, освободив ему место. Он сел, выпил, закусил, а мы даже не спросили, как его зовут. Он сразу подключился к нашему разговору и перевел его в более серьезную тональность.

- Вы все говорите о половой страсти, а не о любви. Ясно, что возраст берет свое. Но надо быть готовым к другому. Любовь - это ответственность друг за друга и за всех членов семьи, это долг обеспечить всех всем необходимым для жизни, это жертва ради любимых многими желаниями и привилегиями, это споры и разногласия в повседневной жизни, это прежде всего любовь к тому, кто родится от вашей любви. Любовь - это сила созидания, которая все время выдерживает удары серой повседневности.

Мы долго спорили с нашим новым товарищем, но его убежденность была непреодолимой.

- Вот возьмем к примеру вашу компанию. Ни у одной пары нет гармонии, которая смогла бы создать прочную семейную жизнь. У вас тела вместе, а души врозь, - сказал он задумчиво, - через год-два вы будете только здороваться при встречах с вашими подругами. А теперь Вы как следует подумайте. И если спадет туман ваших гормонов, то все представится в другом свете.

Это окончательно испортило нам настроение.

Постепенно вино сморило нас, и мы все уснули.

Проснулись мы под лучами утреннего солнца, позавтракали тем, что осталось от праздника, и пошли домой.

Я спросил:

- А когда ушел парень который с нами сидел?

Но надо мной начали смеяться, что у меня появились праздничные миражи. Никто никакого парня не помнил, и все говорили, что это я перевел разговор на слишком серьезную тему и слишком мрачно смотрю на любовь.

Но как ни странно, в течение года все пары, которые были в чаше, распались, и большинство нашли себе настоящих спутников жизни. Ио никто не вспомнил того парня, который предсказывал такой конец.

А в парке все шло своим чередом: весна, лето, осень, зима и влюбленные, которые делают роковые ошибки или исправляют их в тени величественных дубов.

ТО ЛИ ДЕВУШКА, А ТО ЛИ ВИДЕНИЕ

В то время я начал учиться в институте и подрабатывал в качестве медбрата в костно-туберкулезной больнице. В отделение, где я работал, пришла санитарка и сказала, что к нам поступает больная. Я спустился в приемный покой и увидел девушку, необычайной красоты, худенькую, застенчивую, небольшого роста, с простой гладкой прической и очень приятной улыбкой. Ее уже переодели в обычный больничный халат и тапочки, но и эта убогая одежда не портила ее красоты и молодости.

Я повел девушку на третий этаж и поместил на свободное место в двухместную палату.

Пока она устраивалась, я успел прочесть в истории болезни, что зовут ее Лена, что ей восемнадцать лет, что живет она в Ленинграде и только закончила школу.

Меня сразу вызвал заведующий отделением.

- Эдуард, к вам на отделение поступила тяжело больная. Ей поставили диагноз лимфогрануломатоз, но родители настаивают, чтобы ее не обследовали в онкологической больнице, а провели все анализы здесь. Может быть, это еще и не точный диагноз. Но все равно отношение к ней должно быть как к тяжело больной. О ее диагнозе не должны знать больные, да и среди персонала распространяться нечего. Идите и сделайте все возможное, чтобы пребывание в нашей больнице не слишком тяготило ее.

Я вышел от заведующего, словно стукнутый по голове чем-то тяжелым.

Лимфогрануломатоз. Даже для меня, фельдшера со средним медицинским образованием, было ясно, что девочка обречена, что у этого нежного, красивого создания неизлечимый рак крови ,и будущее ее надо рассчитывать месяцами, а не годами - мучительными месяцами постепенного затухания.

Когда я вернулся в отделение, она лежала в кровати.

- Я чувствую себя усталой и, если Вы разрешите, немного посплю.

- В больнице самое лучшее времяпрепровождение - это сон, - ответил я - Спите спокойно, а если что понадобится вызовите меня, нажав на красную кнопку у себя над головой.

Я тихо вышел и сел внимательно знакомиться с ее историей болезни. Но там, кроме назначений врача, ничего не было. Видимо, заведующий отделением не стал подробно расписывать причины и состояние болезни Лены.

Подходили больные - мужчины и женщины. Каждому было, что-то нужно, и все отмечали, что у меня сегодня какой-то растерянный вид.

После ужина я дал Лене снотворного и предупредил о том, что завтра начнут ей делать анализы.

- Неудобно все-таки, что медсестрой мужчина - сказала она и покраснела.

- Не беспокойтесь, - ответил я, - Кроме врачей здесь только я медбрат, и то дежурю шесть раз в месяц, а остальные дни учусь в институте. Все остальные - женщины.

Вечером я раздал всем лекарства, сделал вечерние процедуры, поужинал и сел в удобное кресло, которое стояло около стола дежурной медсестры. Неожиданно быстро я заснул и увидел во сне Лену. Она поцеловала меня в щеку и убежала. Я не мог сдвинуться с места, будто кто-то сделал меня неподвижным. Когда она исчезла в туманной дали, я проснулся и больше уже заснуть не мог.

Утром, после завтрака, я зашел к Лене попрощаться, сделав вид, что так принято у нас в конце дежурства.

Она уже встала, была причесана и в хорошем настроении.

- А я сегодня видела Вас во сне, - сказала смеясь она, - будто мы гуляли, а потом я Вас поцеловала в щеку и убежала.

Я был потрясен, но ничего не сказал. Уйдя из больницы, я все время думал о Лене и ждал своего следующего дежурства.

Обычно я дежурил по воскресеньям и праздничным дням. Так я меньше пропускал занятий, и мне не надо было заботиться о воскресной и праздничной еде. В то время в туберкулезной больнице кормили, как в ресторане, и это было хорошим подспорьем к моему заработку. И медсестры нашего отделения были довольны, потому что всем хотелось в выходные дни быть дома.

Я принял дежурство и сразу пошел в палату, где лежала Лена. Она встретила меня милой улыбкой, как старого знакомого.

- А Вас, оказывается, здесь все любят - и мужчины и женщины, - смеясь сказала она. - Вы говорят очень хорошо делаете все процедуры, особенно уколы, - совсем безболезненно.

С каждым дежурством мы становились с ней все более дружны. Я узнал, что отец у нее военный, работает в каком-то закрытом институте, мать биолог, преподает в школе.

Постепенно мы перешли с ней на "ты". Однажды она спросила меня:

- А ты веришь в Бога?

- Нет, - ответил я. - У меня была глубоко верующая бабушка, и мать верит в Бога, хоть и никогда не была богомольной.

А у меня, наоборот, - вздохнула Лена, - родители атеисты, а я очень верю в Бога и считаю себя монахиней. Были бы сейчас открыты женские монастыри, я бы подстриглась и конец своей жизни прожила в молитве.

- Чего это ты выдумала? Уж больно долго тебе пришлось бы молиться. - Но мои слова прозвучали неуверенно и фальшиво.

- Я все знаю, и не надо притворяться. Господь сказал мне, что проживу я не больше года. - Она посмотрела на меня, и у нас обоих навернулись слезы.

Больше в этот день мы с нею на эту тему не говорили.

Как трудно молодому парню смотреть на красивую, умную девушку и понимать, что любовь к ней невозможна из-за страшной болезни, что эта любовь превратится в жалость, а потом в трагедию тяжелой утраты.

Лена была очень развитой девочкой. Она прекрасно знала литературу, любила театр и классическую музыку. Родители воспитывали ее в духе старой интеллигенции - заставили научиться играть на фортепьяно и танцевать бальные танцы.

Когда я узнал об этом, то пошел к главному врачу больницы и попросил его пригласить настройщика для нашего старого рояля и разрешить Лене вечерами играть в зале для себя и больных. Как ни странно, через несколько дней старый рояль был настроен и Лена стала уходить в больничный зал играть. Мне редко удавалось выкроить полчаса, чтобы послушать задумчивые и печальные мелодии, которые она любила играть, а больные скоро привыкли каждый вечер ходить на фортепьянные концерты.

Однажды в беседе заведующий отделением сказал мне:

- Мне кажется, что Лена знает о своей страшной болезни и только подыгрывает врачам, которые пытаются все скрыть.

- Да, она знает, что очень больна и скоро умрет, - ответил я.

- Не ты ли ей сказал? - удивился заведующий.

- Нет, не я. Ей сказал Господь, что она проживет не больше года.

- Еще какую чепуху ты будешь мне говорить! - возмутился врач.

- Об этом она сказала мне сама, и это дает ей силы переносить свою болезнь и не бояться смерти, - ответил я.

- Ты, наверное прав. Пусть все так и останется, - и он ушел в глубокой задумчивости.

Потом старшая медсестра сказала мне то ли в шутку, то ли всерьез:

- Ты только не влюбись в Лену. На нашей работе такие отношения запрещены.

Я ответил ей без улыбки:

- Если бы не ее тяжелая болезнь, я бы обязательно влюбился в эту прекрасную девочку.

Шли дни. Лена приходила, усаживалась удобно в кресло около моего рабочего стола, и мы разговаривали обо всем, что интересовало нас обоих. Особенно часто мы беседовали о религии, но наши познания в этой области были скудны и, наверное, искажены тогдашней атеистической пропагандой.

- Ты читал Библию? - однажды спросила она.

- У нас была библия для детей, и мать вечерами читала ее мне вслух, но бабушка говорит, что это слабый пересказ очень серьезной книги. А настоящую библию я не читал.

- А я экономила деньги и покупала такие книги у букинистов, - вздохнула Лена, - но далеко не все мне понятно. В последнее время я познакомилась с священником одной церкви, которая открыта недалеко от нашего дома. С ним я начала заниматься, да вот заболела. Но после больницы обязательно возобновлю занятия. Давай вместе?

- Не получится. У меня целые дни занятия да еще работа.

- Жалко!

Следующий раз она пришла ко мне в угнетенном состоянии.

- Я знаю, что самый плохой диагноз подтвердился. И умирать мне не страшно. Но зачем я пришла в этот мир? Чтобы закончить школу и умереть? Ведь каждый приходит сюда любить. Особенно женщины. Женщина - это любовь. А я не любила. Так, влюблялась в школьных товарищей. Меня любили родители, любили учителя, и даже мне признавались в любви взрослые мужчины. Мне было очень приятно, но и только. А настоящей любви мне так и не довелось испытать. Священник говорит, что мне выпало такое испытание. А я не вижу в этом испытания. Просто у меня несчастная судьба, выпала на мою долю, и скоро все кончится. Какое здесь испытание? Скорее, это наказание за то счастье, которое я испытала в детстве. Но ведь я не виновата, что родилась в хорошей семье, что в нашей семье все любят и уважают друг друга, что на моем пути не встретились горе и нужда. Мой отец во время войны получал хороший паек, такой, что нам не пришлось голодать.

И вдруг это несчастье свалилось на нашу голову. Я знаю, что горе моих родителей ничем не измеришь. Им хуже, чем мне. Я умру, и все тут - буду жить на небе. А они останутся здесь горевать всю оставшуюся жизнь.

Я, наверное, говорю глупости, но сегодня у меня такое настроение. И хорошо, что тебе можно говорить все - просто излить свою душу.

- Говори, - сказал я, - изливай свою душу. Я счастлив, что хоть этим могу облегчить твои страдания. Я бы хотел разделить их с тобой, со всеми больными, но, увы, этого мне не дано. У каждого своя судьба. У меня было тяжелое детство и еще тяжелее юность, но это мое, и ни с кем я не могу поделить свои невзгоды. Здесь в больнице люди лежат годами, и у многих в будущем нет никакого просвета. Это очень тяжело не только им, но и медперсоналу, который не в состоянии ничего изменить.

Следующий раз она пришла и заявила:

- А мне хочется говорить о любви. Что это такое? Почему люди любят друг друга? Почему любимый человек становится самым близким и ему доверяют все самое сокровенное?

- Ты имеешь в виду любовь мужчины и женщины? - спросил я, прекрасно понимая, что Лена вступила в пору любви, и это волнует ее, несмотря на болезнь.

- В основном, да, но ведь есть еще и любовь в семье, любовь подруг. Я не имею в виду физиологические отношения. Я думаю, что любовь и стремление к продолжению рода - это разные вещи.

- Далеко не так, - ответил я, - любовь которая стремится к близости, к созданию семьи и рождению ребенка - это самая настоящая любовь, и физиология, ее неотъемлемая часть. Голод заставляет поддерживать жизнедеятельность организма, а любовь толкает людей к продолжению рода. Но самое главное, что любовь соединяет людей, делает их ближе, доверчивее друг к другу, а неприязнь и ненависть - наоборот, разъединяет людей, способствует их враждебности. Нельзя, по-моему, любить всех людей, но любовь к людям - это самое благородное чувство.

- Ты говоришь очень интересно и правильно. Мне приятно с тобой разговаривать. Я могу любить тебя как друга, но не как любимого мужчину. Почему так?

- Потому, что я в белом халате, я для тебя медицинский работник, который ухаживает за тобой по долгу службы. Кроме этого, медики слишком хорошо знают все тонкости противоположенного пола, а это зачастую отталкивает.

- Может быть. Но у меня не было мужчины, с которым бы я так просто могла разговаривать обо всем, и в то же время мужчины, к которому более глубокие чувства мне кажутся невозможны.

Мне оставалось только кисло улыбнуться. Моя душа стремилась к другому, но понять, где здесь любовь, а где жалость, я не мог.

- Меня на этой неделе выписывают. Приедут мои родители, и я хотела их познакомить с тобой.

- Но мы виделись не раз, - ответил я.

- Виделись, но не знакомились. Приходи.

Выписка у нас была по средам после тихого часа, и я обещал обязательно придйи в это время в больницу.

За Леной пришла машина, в которой уже сидели три человека и места для меня не оказалось. Мы попрощались и договорились, что я приеду к ним завтра после занятий.

Я поднялся в палату, где лежала Лена. Все было уже убрано, кровать застелена новым бельем. Ничто не напоминало, что час назад здесь жил тяжело больной человек, расставаться с которым мне было очень жаль.

Я не мог облегчить ее страдания и боли, не мог помочь ей пережить трагический конец, и от этого на душе становилось еще тяжелее.

Я впервые после войны прочитал, сидя в этой пустой палате, "Отче наш" - молитву которую меня заставила выучить мать, когда здесь рвались снаряды и слышалась чужая лающая речь. Но тогда была война. А сейчас умирают люди в мирное время, в расцвете своей жизни, не совершившие ничего плохого. Умирают только потому, что в их организм пришла болезнь, незванная, негаданная.

Я сидел и думал о несправедливости этой жизни, о том, что она приходит без предупреждений и без жалости.

На следующий день я поехал к Лене домой. Была уже зима, но Ленинградская слякоть не позволяла морозу закрепиться вовремя на улицах и дворах.

Они жили на втором этаже в большой квартире. Из прихожей я попал сразу в огромный зал, посреди которого стоял большой круглый стол. Из зала несколько дверей вели в небольшие комнаты, одна из которых называлась детской, и в ней жила Лена.

Лена познакомила меня со своей библиотекой, прокрутила на патефоне свои самые любимые арии, мы попили чай, и я пошел домой.

Так я ходил к ней больше месяца. Мы бывали в кино, ходили за покупками в магазины, болтали о всякой всячине. К ее родителям приходили друзья, и они целыми вечерами играли в преферанс, не обращая на нас никакого внимания.

Но это только казалось.

В один из дней Лена затащила меня в церковь, где священником был ее знакомый. В это время свадьба подходила к концу. Какая-то старушка подошла к нам и спросила.

- А вы крещеные?

Я ответил, что в детстве меня крестили, а Лена сказала, что недавно крестилась в тайне от родителей.

- Тогда можете и венчаться. Обязательно венчайтесь, так угодно Богу.

Мы были очень смущены и ничего не ответили.

К нам подошел священник, поздоровался с Леной, как со старой знакомой и начал разговаривать со мной о необходимости верить в Бога, о спокойствии души и прочих религиозных премудростях.

И в это время я увидел, как Лена подошла к одной иконе, на которой была изображена Матерь Божия, и когда Лена целовала икону, изображение будто ожило и перекрестило ее. Я остолбенел.

Священник посмотрел вопросительно на меня, потом проследил за моим взглядом и, наверное все понял

- Ты увидел то, что простым смертным видеть не дано. Ты обязательно рано или поздно придешь к Богу, - сказал он.

В это время подошла Лена, священник нас перекрестил и пошел к другим прихожанам. А я никак не мог придти в себя.

- Что с тобой? - спросила Лена.

- Тебя перекрестила Божья Матерь с той иконы. Я это увидел.

- Спасибо тебе. Даже если тебе это только показалось, это для меня большое счастье.

Через несколько дней я приехал к Лене. В комнату Лены зашла мать и сказала, что они хотят со мной серьезно поговорить.

- Лене стало хуже. На следующей неделе ее положат в спецбольницу, и мы очень хотим, чтобы вы больше не встречались. Никогда. Вы не пара, а молодость возьмет свое. Забудьте Лену навсегда. Словно ее и не было.

- А Лена с этим согласна? - спросил я.

- Как видите. Она сидит рядом и не возражает, - ответила мать, - даже печали не видно на ее лице.

Лена была озабочена и будто не слышала нашего разговора. Скоро ей ложиться в спецбольницу, и все ее мысли были о том, выйдет ли она оттуда?

Я попрощался с женщинами и ушел. С тех пор я никогда не видел Лену и ничего не слышал о ней. Я сдержал свое обещание. С меня будто спала пелена. Лена исчезла в тумане, а я остался здесь со своей судьбой...

ЧАСОВЩИК

У меня испортились старинные карманные часы, которыми я очень гордился, и я искал часовщика, который смог бы их как следует починить. Мне посоветовали обратиться в мастерскую около кладбища, где якобы работает часовщик - большой любитель старинных часов.

Мастерская одним окном выходила на кладбище, которое зеленой рощей раскинулось на другой стороне дороги, навевая унылое спокойствие и мысли о бренности нашей жизни.

Часовщик - мужчина лет сорока, лысый с морщинистым лицом и глубокими печальными глазами, сразу взялся за ремонт моих часов и даже заявил, что дорого за ремонт с меня не возьмет, так как такая работа представляет для него моральный интерес.

Мы разговорились, и я спросил его, не слишком ли уныло целыми днями смотреть на могилы, которые как бы говорят нам о том, что мы из праха созданы и в прах превратимся.

- Я долго добивался этого места. Здесь недалеко лежит моя дорогая дочурка Светлана. Она умерла от тяжелой болезни в тот год, когда ей надо было со всеми детьми идти в первый класс. Как она мечтала сесть за парту, научиться всему, что знают взрослые, - она так и говорила. Все учебники и тетради она обернула пленкой и с трудом сама написала свою фамилию. Но Господь взял ее у нас, сделал нас сиротами и лишил возможности наслаждаться ее звонким щебетанием.

- И после такой несправедливости Вы еще верите в Бога?

- А как же не верить? Светочка часто появляется здесь и рассказывает о своей красивой жизни. Иногда сюда приходят мать и бабушка, мы же не знаем, когда спустится к нам Света, а ждать целыми днями невозможно.

Света появляется как облачко и разговаривает с нами, не открывая рта. Она все время улыбается, а мы слышим тихие слова и плачем горькими слезами. Она всегда говорит, что ей хорошо и иногда ее отпускают к нам, чтобы мы не очень сильно горевали.

Был конец рабочего дня и я понял, что часовщик собирается на кладбище.

- А можно я пойду с Вами? У меня сегодня свободный вечер.

- Что не пойти? Пошли туда, где теперь живет наше солнышко. - И мы направились на кладбище.

Могила Светы была совсем недалеко, буквально метров 15-20 от дороги. Все здесь было как-то особенно, торжественно. У изголовья могилы на постаменте стоял небольшой, но очень красивый крест, могильный холмик не закрывала плита, и на нем росли разнообразные полевые цветы. Могилу окружала дорожка, выложенная камнем, а за нею вдоль забора росли красивые садовые цветы.

- Плиту на могилу нельзя класть. Тогда Свете трудней будет приходить к нам. Пусть будет наша земля с ее любимыми полевыми цветами. Мы часто приходим сюда, садимся на скамейку и разговариваем. Рассказываем Свете о том, что происходит в мире. Потом она говорит, что все слышала и ей очень приятны наши рассказы. Если бы можно было, наша семья здесь бы и поселилась, и мы опять были бы все вместе. Но так не получается.

Он начал поправлять могилу, и тут я заметил, что левая нога у него не сгибается.

- У вас протез? На какой-нибудь войне потеряли ногу?

- Нет. Просто пьяный попал под машину. А после смерти Светы я пью много, как бы заливаю горе, и от этого становится легче. Света меня все время уговаривает не пить, а у меня не хватает силы воли от этого зелья отказаться. Я тоже скоро умру и соединюсь со своей любимой дочуркой.

- А как же мать и бабушка? Им, наверно, тоже тяжело?

- Они всё хотят уехать в деревню. Пусть едут. А я останусь со своей любимой дочуркой. Уже и место на кладбище купил. Только вы не говорите об этом, если встретитесь с моими. Света говорит, что у них все хорошо. И школы есть, где они учатся. А потом, когда снова родятся, - все позабудут. Но постепенно будут вспоминать те знания, которые приобрели здесь.

Чудно все это. Мы расстались около входа на кладбище, и я сел в автобус. Все время думал о часовщике, и все маня тянуло к нему, к его разговорам. В мире все так необычно, что и не знаешь чему верить - где фантазии, где больное воображение и где реальность? И как живет этот невообразимый потусторонний мир?

Через неделю я пришел за своими часами. Они лежали на самом видном месте и выглядели новыми. Он их не только починил, но и вычистил все детали.

- Вы для меня теперь как родственник. Я никому из чужих не рассказывал о своей беде. Да и кому рассказывать? Люди перестали сочувствовать друг другу. Даже родные считают меня тронутым на почве нашего горя.

Это Света как-то заставила меня рассказать вам, единственному чужому человеку, о своем горе. Не знаю, зачем она это сделала, но когда я рассказываю Вам, мне становится легче. Она очень жалела меня и говорила, что рано или поздно мы вновь встретимся.

У меня внутри зашевелилось какое-то нехорошее предчувствие. Я видел, что любовь уносит этого человека через дорогу и дальше.

И тут он, как бы отвечая моим мыслям, предложил:

- Не хотите ли пройти со мной к Свете? Я вот уже собрался.

Меня тоже потянуло к этой простой маленькой могиле. И я ответил только:

- Хочу.

И мы молча пошли на кладбище. О чем думал часовщик, я не знаю, но во мне появилась уверенность, что он скоро встретится со своей дочуркой. На кладбище было тихо, спокойно. Даже птицы замерли, когда мы подходили к Светиной могиле. В голове звучала какая-то торжественная, печальная мелодия.

Он с любовью прибрал могилу, подмел дорожку, и мы сели на скамеечку около могилы. Сидели молча, думали о своем и наслаждались теплым летним днем. Так мы просидели больше часа, и мне надо было уходить.

- Мне пора идти, - сказал я, но не получил ответа. Я повернулся к нему и увидел каменное лицо с остекленевшими глазами. Он умер у могилы своей любимой дочери.

Мать с тещей уехали в деревню, а я несколько раз в году прихожу сюда, чтобы прибрать могилу. Но здесь уже нет ни Светы ни ее отца. Просто кусок земли, покинутый душами людей. А я просто вспоминаю это необычное событие и сверяю время по своим старинным часам.

КОНЦЕРТ

В зале абсолютная тишина. За широкими черными окнами тоже тишина. На сцене догорающий костер, а вокруг большой симфонический оркестр. Видно, как передвигаются смычки по скрипкам, как надуваются щеки у людей, играющих на духовых инструментах. Но вокруг мертвая тишина. Люди хотят жить, но не могут. По залу проносится шепот ветра и в окна все ярче светит луна.

- Начинаем первый концерт, посвященный блокаде, - внезапно раздается спокойный женский голос. - Мы готовились к нему всю смерть и надеемся, что он возродит жизнь.

По залу проносится истошный детский вопль. Все вздрагивают, и тишина становится еще более гнетущей.

Чуть слышатся звуки оркестра. Это звуки из мира, недоступного человеку.

Может быть все уладится? Может быть, кончится вакханалия зла и люди станут любить друг друга?

Валторна начинает мелодию - тихую и грустную. Ее звуки не предвещают ничего хорошего. Опять войны, блокады, голод, смерть и страдающая человеческая жизнь. Как легко все уничтожить, но как трудно жить в мире и согласии. Не получается.

Опять раздается истошный детский вопль. Но люди воспринимают его уже не как рвущееся сердце, а как обычную человеческую трагедию.

Вся сцена повторяется несколько раз, и зал успокаивается. Зал привыкает к человеческому страданию.

А на той стороне улицы - Казино. Выходит мужчина, хорошо одетый, немного шатаясь. Он достает из кармана пистолет и стреляет себе в рот. По всему крыльцу разлетаются брызги крови и капли мозгов. Мужчина еще несколько секунд стоит, а затем падает прямо на ступени. Неприятная картина, но здесь она привычная. Может быть, кто-нибудь поскользнется и упадет рядом. Будет два трупа. Уже веселее.

Неподалеку на углу стоит, зевая, блюститель порядка. Он уже вызвал скорую помощь, но она, как обычно, приедет часа через четыре.

А из концертного зала на улицу течет тихая, медленная мелодия - очень похожая на реквием. Ее неземные звуки не задерживаются на улице, а сразу уходят вверх, в ночное небо. Снаружи окна концертного зала тоже черные, только в них отражается желтая, скучная луна.

Первый день свадьбы подходит к концу. Жених падает со стула, и его переносят на диван. Он хрипит и плюется. Женщины выводят своих мужчин на улицу. Сами они не могут найти дверь. Хозяева и невеста убирают со стола, моют пол и посуду. Все как обычно - скучно, но надо. Больше всех устала невеста. К физической усталости прибавляется душевная боль ожидания будущего.

- Иван подвинься, я лягу.

- Пошла ........., - мычит он и размахивает руками.

Невеста, а теперь уже жена, уходит в другую комнату и, не раздеваясь, падает на кровать. Постепенно в доме все замолкает. Завтра опять горячий день.

В концертном зале первый антракт. Люди медленно гуляют в фойе, вполголоса делясь впечатлениями. "Блокада" напоминает страшные дни войны. Люди падали от голода, и машины подъезжали через четыре часа увозить трупы. Сейчас духовный голод, но результат тот же. Кончился антракт. Музыка набирает силу. Вот заплакала флейта. Она плачет по тем, кто умер от голода в прошлую блокаду. А какой-то инструмент вторит ей, плача о современных мертвых душах. Люди умирают духовно. Остается твердое бездушное тело, для которого важны только свои потребности. Пропади хоть весь мир, ничего не шевельнется внутри. Все равно умирать. А теперь гуляй, Ваня.

Вот и сменился блюститель порядка. Он, зевая, смотрит на лестницу Казино и прикидывает, сколько человек еще за ночь сломают себе шею. Скучно. Но так бывает всегда.

Ваня сползает с дивана, зажигает свет и шарит в буфете. Теща услужливо подносит стакан водки и бутерброд с красной икрой. На черную икру денег не хватило. Ваня выпивает и вновь ложится на диван. Душа давно со страхом покинула это большое тело. Даже злые духи, и те побаиваются селиться в освободившемся пространстве. Ваня в свои тридцать лет прошел все огни, воды и медные трубы.

Оркестр опять переходит на тихую печальную музыку. Здесь, наоборот, должен быть оптимизм и надежда на вечную жизнь. Но не получается. Музыкальные краски темнеют. Валторна звучит все громче и все печальнее. К ней присоединяется волнение трубы. В звуках скрипок слышится небесное прощание. Неужели будет еще хуже? Неужели бой литавр и барабана будет греметь только во время войны, и блокада сожмет свои костлявые пальцы на горле ни в чем неповинных людей?

Через два дня Ивана застрелят при ограблении магазина.

Маша останется вдовой-девушкой. И такое бывает. Она начнет гулять, проклиная свою неудавшуюся жизнь.

Никто не знает будущего. Блокада ждет своего часа, уверенная, что он рано или поздно наступит. Люди сами не знают, что делают. Все больше и больше становится бездушных тел и все меньше появляется на свет детей, потому что души боятся этой страшной планеты.

РАЗБОЙНИКИ

Я стоял около родника, со дна которого просачивалась вода и уходила в окружающие пески. Сам родник представлял собой небольшую воронку, заполненную кристально чистой водой. Вокруг родника метров на десять зеленела растительность, росло несколько пальм и обитало небольшое число животных. А дальше на сотни километров тянулась пустыня, по которой шли караваны верблюдов, редко заглядывавшие к этому маленькому роднику. На караванных путях были более привлекательные места.

Я шел один, медленно преодолевая большие расстояния. Но мне сопутствовала удача, и я всегда находил приют или у людей или в приятном месте под открытым небом. Так и в этот раз я попал в небольшой красивый оазис, где мог спокойно переночевать, пополнить запас воды и, отдохнув пару дней, двигаться дальше.

Вдруг я услышал довольно громкий стон или вопль, который издавал человек за пределами оазиса. Я, не задумываясь, поспешил туда. Около большого камня лежал человек, по-видимому, молодой, без сознания, облепленный насекомыми. Около него пристроились пара небольших удавов, для которых человек был слишком большой добычей, но небольшие зверьки, ожидавшие смерти человека, были для удавов лакомством.

На человеке был шерстяной халат, а рядом валялась помятая шапка. Видно было, что он приехал сюда на лошади, но коня нигде не было видно.

Я поднял человека и понес его к источнику. Он был легок как ребенок. Лежание на солнцепеке лишило его не только сознания, но и физического веса. Я окунул человека в родник, влил ему в рот воды, тщательно смыл с него всю грязь и выстирал его вещи. После этого я приготовил настой из целебных трав, принесенных с собой, оставил настой на несколько часов на палящем солнце и влил немного незнакомцу в рот. Так три дня я поил его только целебным настоем и кормил пшеницей, выдержанной полдня в воде на горячем солнце. Я сам уже целый месяц питался только этой пшеницей, но когда удавалось поймать какую-либо съедобную живность, устраивал себе настоящее пиршество. В оазисе были деревья, на которых росли очень заманчивые плоды, но я не рисковал давать их больному, пока сам, в течение нескольких дней, не испытал их действие на себе.

К концу третьего дня больной стал дышать ровно и чувствовалось, что его бессознательное состояние перешло в нормальный сон. Еще через три дня он открыл глаза. Говорить он еще не мог, но внимательно слушал меня и следил за всем, что я делаю. Только через две недели он произнес почти шепотом одну фразу:

- Они приедут и меня убьют.

Сказал он это очень вовремя, потому что в эти минуты в оазис въезжала группа всадников, совсем не похожих на мирных жителей пустыни.

- Откуда ты здесь оказался? - спросил меня молодой предводитель, красиво разодетый и хорошо вооруженный, ехавший впереди отряда. Он даже не посмотрел в сторону больного человека, как будто его здесь и не было.

- Я путешественник, - ответил я. - Всю жизнь мечтал посетить святые места, и вот теперь моя мечта сбывается. Мне надо дойти до Египта, а оттуда я пойду обратно, опять посещая святые места.

- Ничего у тебя из этого не выйдет. Мы убьем тебя здесь, -сказал он с кривой усмешкой, - нам не нужны люди, которые знают о нас слишком много.

- Ты не убьешь никого, - ответил я спокойно, - ты не сможешь вынуть из чехла ни ножа, ни сабли.

Он сразу схватился за рукоятку большого ножа, но тот не поддавался, застряв в ножнах.

Окружившие нас разбойники смотрели с удивлением и страхом.

- Ты большой маг, - сказал предводитель, - тебе послушны и люди и вещи. Ты воскресил Али, который умер, когда мы были здесь в последний раз, ты заставил мой нож не слушаться хозяина. Завтра утром мы уедем отсюда. Что ты хочешь получить от нас?

- Отдайте все вещи несчастного Али, его коня и все, что ему причитается от вашей добычи. А мне ничего не нужно. Я иду пешком, и каждая вещь мне в тягость.

- Тогда мы дадим тебе десять монет.

- Это очень тяжело и много.

- Ладно, - решил предводитель. - Если десять монет для тебя много, дадим тебе девять монет, - Это было сказано таким решительным тоном, что я не решился возражать.

Утром все молча поели, быстро напоили своих коней и, не прощаясь, поскакали в пустыню. Перед этим я сказал предводителю, что эмир раздражен действием банды и посылает для ее уничтожения большой отряд.

- Вам надо уйти отсюда подальше, разойтись по разным селам и заняться мирным трудом.

Предводитель ничего мне не ответил, развернул своего коня и присоединился к отряду.

Через два дня и мы решили отправиться в путь. С моей помощью Али взобрался на коня, я отдал ему свой узелок и налегке зашагал около коня. Мы не разговаривали, потому что Али был еще очень слаб, а я думал о своей судьбе, которая неожиданно изменила мои планы. Мы ехали семь дней, и с каждым днем Али становился все бодрее и крепче.

Однажды он спросил меня:

- Ты и вправду волшебник-маг? Как получилось, что наш предводитель и другие не смогли вытащить оружие, чтобы убить нас?

- Никакого волшебства здесь не было. Я и сам удивился, что нож предводителя застрял в ножнах - это Бог нам помог. А другие и не пытались обнажить свое оружие. Они сразу поверили, что это невозможно. И так мы спаслись. Если бы кто-нибудь захотел вынуть нож из ножен, он без труда бы это сделал и наша судьба была бы другой. Но все равно мы бы не погибли. У меня было желание и уверенность в благополучном исходе. А это самое главное.

Если человек что-то хочет и уверен, что сможет это сделать, то у него всегда получится. Но только при чистой совести и добром желании. Зло всегда получается не так, как ты его задумал.

Мы много говорили о добре и зле, и наш путь быстро сокращался. Мы даже не заметили, как дошли до села, на краю которого стоял маленький домик родителей Али.

Али вошел в дом, и его не было больше часа. Оказывается, он рассказывал о своих злоключениях и всячески расхваливал меня. По-видимому, рассказ повторялся несколько раз, потому что в дом входили все новые и новые люди.

Наконец вышел пожилой мужчина, за которым стоял Али и целая толпа народа. Мужчина пригласил меня в дом как самого дорогого гостя, сопровождая приглашение многословными восхвалениями и жестами. Все то же повторяла в полголоса и вся толпа. Я был смущен, но отказываться не было смысла. Мы уже давно договорились с Али, что я поживу у них несколько дней.

- Живи у нас хоть всю жизнь, как самый дорогой мой брат и как второй отец Али. Ты воскресил его и имеешь право называться его отцом, как я. Прошу в дом, и тебе необходимо отдохнуть от долгого пути.

Вечером, уже засыпая, я услышал разговор отца с сыном. Они считали приобретенные деньги рассчитывали, что на них можно купить.

- Эти девять монет моего благодетеля, и их нельзя тратить. Отложи их в сторону и не думай о них.

- Но на то, что ты привез, можно улучшить наше хозяйство, а купить новый хороший дом нельзя. Надо еще 2-3 монеты. Одолжить мы тоже ни у кого не сможем. Таких денег нам век не отдать.

Я встал и прошел в соседнюю комнату, из которой слышал голоса. Там за столом сидели отец с сыном, а на столе было разложено их скудное состояние. Когда я вошел, отец побледнел и схватился за рукоятку своего ножа, висевшего на поясе. Не привыкли люди показывать чужим даже скромные свои сбережения.

Я спокойно сел рядом и свои монеты придвинул в общую кучу.

- Путешественнику деньги не нужны. Кто-нибудь узнает о моем богатстве и сразу польстится на него. Меня кормит милостыня, а кров я всегда нахожу в этой теплой стране. Все деньги принадлежат Али. Не будь его, разбойники бы не только ничего бы мне не дали, но скорее всего просто убили бы меня.

Я случайно подслушал ваш разговор, и вы уж простите меня за вмешательство. Дом у вас совсем ветхий. Давно надо купить новый.

Отец и сын ничего не говорили, но их молчание было выразительнее любых слов. Я встал и пошел спать.

Утром они зашли ко мне.

- Как мы можем принять твои деньги? Ты и так сделал для нас безмерно много.

- Вы должны понять, что в одиноком путешествии деньги не только обременяют, но могут довести и до несчастия. Бедный человек богат своей свободой. Он спит спокойно, не думая о сохранности своего богатства. Воспользуйтесь этим случаем и сделайте, как задумали. Богатства всё это вам не принесет, а просто станете жить в нормальных условиях.

Через неделю мы переезжали уже в просторный дом, купили еще двух лошадей и стадо овец. Всем хватило работы. и все строили новые планы на будущее.

Али никак не мог успокоиться из-за денег. Отдать так просто девять золотых монет было для него сверхъестественной щедростью, которую он и его семья не заслужили.

- Можно я поеду с тобой и буду охранять твои деньги? Тогда никто не посмеет их у нас отобрать.

- Два человека нисколько не сильнее одного, - ответил я, - А богатство - это зло, которое не дает человеку хорошо спать и спокойно жить. Вот вы сейчас стали средними жителями деревни - ни бедными ни богатыми. Таких много в ваших краях, и никто не польстится на ваше состояние. А будь вы по настоящему богатыми? Надо бы было содержать охрану, каждую ночь думать о разбойниках, таких, каким был недавно ты, принимать в свой дом именитых гостей, как у вас заведено, испытывать еще массу всяких неудобств. Бедным быть плохо, но и богатым не лучше. Бог помогает человеку со средним достатком, обеспечивая ему нормальное существование и спокойную жизнь. Потому что Бог хочет, чтобы все так жили - сытые, одетые, но без роскоши.

- Ты говоришь мудро, и я должен тебя слушаться и у тебя учиться.

- Я хочу передать тебе все свои знания, или хотя бы все, что можно передать за несколько месяцев, которые я собираюсь прожить здесь.

Мне жилось в семье Али очень хорошо. Простые добрые люди пытались своим вниманием отплатить мне за все хорошее, но меня все время тяготило это чувство их обязанности, и я часто засматривался в ту сторону, куда должен был уйти.

Отец Али славился знанием целебным трав, и к нам в дом постоянно приходили больные люди за лекарствами. Али учился у отца и помогал ему в сборе трав и приготовлении всяких смесей.

Мы с Али часто садились в тень и беседовали. Я старался научить его хотя бы самым простым истинам.

- Когда к тебе приходит больной, ты прежде всего определи, что это за человек. При встрече пожелай ему здоровья и проводи словами "будьте здоровы". Сначала дай человеку высказаться, рассказать все, что он хочет, о себе о своей болезни. И ты сразу поймешь, что это за человек. Полюби его. Это очень важно. Если к этому человеку у тебя неприязнь или хотя бы безразличие, лечение пойдет тяжело. Оно не будет целебным. Пока ты, лекарь, не полюбишь больного, больной не станет тебе полностью доверять.

А потом попытайся найти дорогу в его сердце. Иногда посочувствуй ему, поговорив о его жизни, ты сразу войдешь в его сердце, и тебе легче станет его лечить. Больной сам будет лечить себя по твоей подсказке. А потом надо войти в его душу. Это уже намного сложнее. Дверь в душу человека закрыта крепко, и откроется она только тогда, когда больной почувствует облегчение от твоего лечения.

Запомни, если ты заставишь человека верить в тебя, раскроешь его сердце и войдешь в душу, - никакие снадобья не понадобятся, ты только словом вылечишь его или, вернее, он сам вылечит себя своей верой. В тот день, когда ты раздражен, тебе плохо, - лучше отложи прием больных, перенеси встречу с ними на более благоприятное время.

В другой раз Али спросил меня, как и когда лучше готовить лекарства?

- Твой отец очень хорошо знает, в какое время и как готовят всякие отвары и настои. Но он не знает, что человек великий маг. Если он готовит лекарство с плохими мыслями и плохо думает о больном, - он готовит ему яд, каким бы ценным это лекарство не было. И если с любовью и благожелательством врач дает больному чистую воду - он дает ему лекарство. Твои добрые мысли и желание помочь человеку заряжают воду так, что она помогает и лечит того, для кого она предназначена.

Бог создал человека так, что люди могут лечить себя и других любовью, добрым словом и травами, а злом и равнодушием люди только усиливают болезни и приносят вред друг другу.

Но что-то мучило все время Али, но он боялся об этом спросить. Наконец в один из вечеров он не выдержал.

- Прости меня, благороднейший человек. Ты говоришь, что ты не маг, не волшебник, а как же ты справился с кровожадной бандой? Я все время об этом думаю и не могу ничего понять.

- Так вот что тебя все время мучило!

Твои разбойники сразу струсили увидев меня. Один человек, без коня и верблюда, без тяжелой поклажи путешествует по пустыне. Возможно, они уже слышали обо мне, слышали, как я исцеляю болезни. А здесь еще ты подвернулся. Ведь они бросили тебя мертвым, на съедение зверям. А ты живой и даже выздоравливаешь. Ведь все это, по их мнению, не под силу обычному человеку. А тут еще этот казус с ножом. Почему-то он застрял в ножнах. Я сам удивился. Но это окончательно решило спор в нашу пользу. Я был уверен, что все кончится благополучно, но такого конца я предвидеть не мог.

- Все равно, - сказал Али, - такое может случиться только с вами.

- Такое случается с человеком, который безоговорочно уверен в своей правоте.

Однажды мы с Али пошли в горы собирать целебные травы. Болтали о том, о сем. И вдруг он спросил:

- Все говорят, что Бог милосерден, что он всех любит и стремится всем сделать добро. Он же всесильный. Почему же столько болезней у людей, столько молодых умирают, не дожив даже до своей свадьбы?

- Это, Али, самый тяжелый вопрос. И очень немногие могут на него ответить. Бог дает каждому человеку прекрасную судьбу, без болезней и преждевременной смерти. Но Бог дал человеку и свободу. А человек воспользовался этой свободой не для того, чтобы любить ближнего и делать ему добро. Зло, зависть и еще тысячу пороков изобрел человек для того чтобы сделать ближнему плохо, и это плохое все время мешает жить, мешает быть здоровым в хорошем настроении. А там где человеку плохо, рождаются болезни и пороки, рождается стремление жить не своим трудом, а за чужой счет. И все это порождает отклонение от нормальной работы человеческого тела.

Нужно очистить тело и душу от злых мыслей, от стремления жить за чужой счет, от равнодушия и даже ненависти к людям, будь они близкие или просто незнакомые.

Все очень непросто, Али. Человек постепенно идет к тому, чему его учат святые, но пройдет еще много лет, прежде чем люди очистятся до конца и научившись делать добро себе и людям, забудут о болезнях и преждевременной смерти.

Мы вернулись с гор, и я безоговорочно решил уходить, заявив об этом своим гостеприимным хозяевам. Уже больше полугода я наслаждался их лаской и, стремлением всячески меня ублажить. Я уже начал чувствовать, что вот-вот стану им в тягость. Благодарность бывает вечной только в воспоминаниях.

Накануне я только собрал свои вещи и решил уже назавтра уходить, как вечером в село ворвались разбойники. Это была та же банда, что и встретившая нас в оазисе. Они грабили богатые дома и издевались над девушками. Дошла очередь и до нашего дома, хоть он совсем не выглядел богатым. Но в азарте и он приглянулся бандитам.

Раздался стук в ворота, и я пошел их открывать, надеясь увидеть соседей или других знакомых. Но тут я столкнулся лицом к лицу с предводителем разбойников. Мы оба опешили, а вся банда замерла в немом испуге. Через минуту разбойники, побросав все награбленное, бросились вон из села. За ними еле поспевал предводитель.

Собрались жители. Каждый искал свои вещи и уносил их домой. Обо мне все забыли. Но когда вспомнили, то нашли мою комнату пустой, с заправленной по их обычаю постелью, и не обнаружили никаких моих вещей.

А я понял, что теперь из села меня не отпустят и, воспользовавшись всеобщей суматохой, собрался и пошел в пустыню.

Песок быстро заметал следы, и искать меня было бесполезно.

БАБА АНЯ

Баба Аня жила на краю деревни в маленьком уютном домике с верандой. За домом был сарай, где жили любимица бабы Ани корова Муська с приплодом и десятка два кур самой красивой породы - юрловская голосистая. Других пород кур бабкина эстетическая душа не признавала. Эти куры прижились здесь, наверное в XIII веке и были признаны всем селом старожилами деревни, самой большой местной достопримечательностью. За сараем был небольшой огород, а дальше луг и красивое озеро.

Баба Аня была тоже местным старожилом. В прошлом году всей деревней праздновали ее 90-летие и за счет артели полностью отремонтировали ее дом. Съехалась вся большая семья бабы Ани, даже те, кого она за девяносто лет видела не более двух раз. Сын и дочка взяли на время торжества отпуск и так уморили свою, мать, приготовлением к празднику, что та все время ходила и бурчала:

- Ошиблись в сельсовете. Мне совсем не девяносто будет, а сколько-то другое, и нечего делать такой ералаш из-за старой бабки, которой и нужен-то только покой и любовь людей.

- Вот это и есть любовь людей, - отвечал ей сын, - а покой впереди у тебя мать самый разный - и временный и постоянный.

Муж скончался лет десять назад. Дети со своими семьями уехали в город, потому что в деревне не было никакой работы, а жить хотелось не хуже других людей. Летом в деревне отдыхали те, у кого не было денег выехать на юг или за границу, и у бабы Ани, часто отдыхали родные, наслаждаясь самой чистой русской деревней в среднем лесном и озерном крае.

А баба Аня никогда не нарушала своего дневного распорядка. Вставала с петухами, доила корову, выпускала ее с теленком в стадо, которое собиралось в шесть утра по всей небольшой деревне, завтракала и шла копаться в огород. Сил было мало, но и потребности старой женщины были невелики - выращивала овощей столько, сколько хватало на всю зиму. Днем пару часиков спала, а потом до захода солнца суетилась в доме и во дворе. Дел всегда хватало, и это давало жизненные силы на долгие годы, похожие друг на друга, как братья-близнецы.

Денег баба Аня со своих детей не требовала. Хватало небольшой пенсии, а если кто и подкинет пару сотен, - не отказывалась.

Труд для старой женщины был очень тяжел. Руки уже не слушались, спина еле разгибалась. Ноги под вечер болели так, что спасу нету, но баба Аня заставляла себя трудиться, потому что была уверена, что без труда сразу умрет, а умирать не хотелось. Все ее уважали. С местным фельдшером она о своих болезнях не говорила, а обсуждала приготовление настоев и отваров, которые пила в изобилии и другим наливала целые крынки. И всегда говорила:

- Природа - она лечит нутренности лучше любого просесора.

Так и шли дни за днями - бесхитростные, простые, тихие и однообразные.

Мимо деревни пролегала шоссейка, по которой ехали огромные грузовые машины в большие города и сновали легковушки садоводов, выезжающих на природу целыми семьями.

Как и все односельчане, баба Аня выносила в свободное время легкое деревянное кресло, выращенные фрукты и овощи, небольшие весы и продавала по дешевке проезжающим людям выращенную снедь.

В этом году был хороший урожай яблок, и баба Аня вытащила на улицу целый мешок розовощеких, сочный красавцев в надежде на вырученные деньги купить всякую мелочь для хозяйства. В ее голове уже был составлен целый список необходимых вещей, и она готовилась в воскресение съездить на базар и подарить себе кучу приятных и нужных вещей.

Когда она сидела и дремала около калитки своего дома, мимо проезжали три шикарные машины заместителя районного главы с охраной. Начальству приглянулись красивые яблоки, и он решил купить пару килограммов домой. Его кортеж остановился, и один из охранников выскочил с сумкой и деньгами. Он пытался узнать, сколько стоят яблоки, но баба Аня не отвечала.

- Так она же умерла! - Закричал охранник своему начальству.

- Тогда поехали.

Охранник побежал к машине, но его остановил начальственный голос.

- А яблоки?

Охранник в растерянности остановился.

- Бери весь мешок, суй в багажник и поехали.

Так и сделали. Мешок яблок мертвой бабы Ани утонул в багажнике, и три шикарные машины скрылись за поворотом.

Начальство соизволило позвонить в милицию и объявить, что у дороге в деревянном кресле сидит мертвая старуха.

СКРИПАЧ

В небольшом поселке собралась банда отчаянных хулиганов. В тяжелое время, когда в стране отсутствует порядок, возникла банда молодых парней, которая чувствуя свою безнаказность, терроризировала жителей и бесчинствовала во всех учреждениях. Никто не пытался их остановить, а участковый милиционер даже извлекал выгоду из такого поведения молодежи, с которой он собирал определенную дань.

В этом же поселке недалеко от центральной площади жил мальчик, хорошо игравший на скрипке. Без него не обходился ни один праздник в школе, да и вообще в поселке.

Его отец был трактористом, но, как-то пытаясь вывести машину из грязи, поскользнулся и попал под колеса. Мальчик очень любил отца, да и в семье настали тяжелые времена с потерей кормилица. Все село провожало хорошего человека на кладбище, которое находилось недалеко от крайней избы. А у мальчика будто что-то оборвалось внутри, и он за несколько дней превратился в человека задавленного горем и равнодушного ко всему тому, чем увлекалась молодежь.

Вскоре, вечерами, когда стихал шум повседневных забот и поселок погружался в тишину и спокойствие, люди стали замечать, что со стороны кладбища в поселок льется чудесная мелодия, которую кто-то играет на скрипке. Люди останавливались и долго слушали звуки грусти и утраты. И так эта скрипка брала за душу, что хотелось любить весь мир и плакать над каждым несчастным человеком, независимо, кто он и где он. Люди вспоминали своих близких, почивших на этом кладбище, тех, кто не вернулся с войны, тех, кто в отчаянной бедности бросили свои дома и уехали в город в надежде там найти свое счастье.

Музыка раскрывала все души и очищала их от грязи повседневной жизни.

А мальчик играл, сидя на скамейке около могилы отца, и думал о том, что отец слышит на том свете, как его любил сын и как тяжела эта потеря для него и всех, кто любил отца при жизни. Мальчик не знал, что он играет. Казалось, где-то в небе открывается дверь и на его скрипку падают звуки другого мира, вселяя в души людей высокую духовность тех просторов, на которых находится отец.

Мальчик только краем глаза замечал, что с некоторых пор к кладбищу подходили люди и садились слушать его чудесную музыку.

Но однажды к нему подошел предводитель той шайки хулиганов, которую боялся весь поселок.

- Что ты играешь? - спросил он.

- Не знаю, - ответил мальчик, - мелодия сама льется со смычка, а я в это время думаю об отце.

- Ты очень хорошо играешь. И нам уже не хочется делать зло людям. Мы теперь не шайка, а просто компания друзей и хотим, чтобы ты стал тоже нашим другом.

Вечерами в хорошую погоду скрипка продолжала звучать на кладбище. Но теперь в ее голосе слышалась не только тоска, но и уверенность в завтрашнем дне, в светлом будущем.

ДОБРО ИЛИ ЗЛО?

На Востоке старики сидят на завалинках, гладят свои седые длинные бороды и молча наблюдают за суетой окружающего мира. Они отдают людям свою мудрость, но за советом подходят немногие. Большинство считают себя умными и образованными и приходят за мудростью только тогда, когда попадают в безвыходную ситуацию. А старики большую часть времени думают о вечной жизни и вспоминают свою молодость. Скоро им предстоит встретиться с Аллахом и рассказать ему о всех своих грехах, совершенных в молодости по глупости или по самоуверенности. Аллах всемилосерден, и каждый старик надеется на его прощение. Только самые отпетые злодеи ни на что не надеются и сидят, поглаживая бороду, в ожидании не лучшего конца. У них не хватает мудрости понять, что все их грехи - это мелочь. Настоящие грехи у тех, кто купается во власти и роскоши. Но те не задумываются о мудрости, о Боге, о тяжелой жизни бедных людей. Они вершат великие дела, и у них нет желания сидеть на завалинке. Они боятся людей, которые могут спросить: как ты пришел к власти? Как ты нажил богатство?

Только в самых сложных ситуациях и в самые тяжелые минуты местные власти собирают совет старейшин и делают то, что старейшины им советуют.

Я тоже достиг уже возраста мудрости, но на Западе никто не сидит на завалинках, никого не приглашают на совет старейшин, потому что здесь житейская мудрость, неходовой товар. Здесь ценят образование и знания узких специалистов.

Из поколения в поколение люди делают одни и те же глупости и преступления, надеясь только на себя, а в старости усиленно и безнадежно отмаливают свои грехи.

Кто из них прав, не мне судить, потому что жизнь везде идет по одним законам, а вариации не так уж важны.

Я копался в саду около дома, пока все не разошлись по своим делам, а потом взялся за написание очередной научной статьи.

Но появился Он, в белом одеянии, с молодым лицом и

глубоким мудрым взглядом.

- Вы откуда? - спросил я на всякий случай.

- Ты догадался, откуда я, и давай перейдем на ты. - И между прочим сказал: - Мы так привыкли.

Я не возражал. Мог ли ему возражать я - маленький старый человек, чей опыт, знание и мудрость - пылинка на его белом одеянии.

- А теперь ты думаешь неправильно, - продолжал он. - Человек хоть еще и примитивное существо, но все мы прошли эту стадию и должны уважать вас как своих далеких предков. К сожалению все вы самонадеянны и упрямы. Вспомни анекдот:

"Ходжа Насреддин ездит по городу на своем ишаке и чего-то ищет. Что ты потерял? - спрашивает народ. А мудрец отвечает: - Ищу своего ишака."

Так и люди ищут то, что рядом с ними, и подгоняют то, что можно спокойно взять, если чуть-чуть стать лучше.

- А можешь ли ты подсказать нам, как стать лучше? - осмелился спросить я.

- Нет, не могу, - ответил он, - вы сами должны найти выход из лабиринта и стать такими же чистыми, как мы. Все дается трудом. А не ошибается только тот, кто ничего не делает. Это же ваша поговорка. Миллионы ошибок, миллионы неудач дают вам знания и делают с каждым разом, с каждой жизнью все мудрее. А подсказки быстро забываются, и такие ошибки повторяются бессчетное число раз. Пока ошибка не прошла через ум и сердце, она не становится наукой и не западает в глубины человеческой мудрости.

Но большинство понятий воспринимают не все и те кто их воспринял, страдают от непонимания окружающих и тогда на плечи умных ложится ответственность доказать всем свою правоту. Но вы находитесь еще на той стадии, когда у многих людей мудрость недалеко ушла от мудрости обезьяны.

- Но Вы ведь можете ускорить этот процесс или убрать тех людей, которые за тысячи лет не ушли далеко от обезьян.

- Нет, не можем. Это очень нужные люди, и в борьбе с ними вы все становитесь опытнее и мудрее. Недаром вам суждено познать добро и зло. Господу очень легко убрать то, что вы считаете злом. Но тогда на земле будет мир дураков, не способных не только улучшить, но и отстоять свое жизненное пространство.

Зло относительно, и то, что тысячу лет назад считалось злом, уходит из вашей жизни, а то, что было обыденным, стало злом. Зло постепенно вытесняется добром. Таков путь человечества, предначертанный свыше.

Очень давно, когда я босоногим мальчишкой бегал по другой земле в другой галактике, ко мне подошел старец и предложил мне идти с ним. Он сказал, что родители быстро забудут обо мне, потому что у них родится другой ребенок.

Я согласился и пошел со старцем искать мудрость. Но старец искал не мудрость, а сокровища, меня прихватив как молодого помощника.

Мы шли через пустыню и набрели на скалу, из которой тонкой струйкой шла вода.

- Прекрасно, - сказал мой старик, - мы остановимся здесь и будем продавать воду. Так скоро мы разбогатеем.

Дня через два появился большой караван, и я понял, что из такого плохого источника мы не сможем даже утолить жажду людей, а не то что напоить животных. Караван шел медленно, а я отошел а сторону и начал молить Бога, чтобы он послал много воды, чтобы все люди и животные напились и остались живы.

Когда караван подошел к источнику, старик приказал мне наливать воду, а сам стал собирать за нее деньги. И вот удивительно: каждый напивался с одного глотка. Тогда я стал в ладони наливать воду и поить верблюдов. С одной горсти воды верблюд напивался и отходил в сторону, уступая место другому. Так я напоил весь караван.

Но напоить караван легче, чем утолить жадность одного человека. Старик был страшно возмущен, что таким малым количеством воды мы напоили такой большой караван. Он рассчитывал набрать мешок денег, а собрал только маленький горшок мелочи.

Ночью меня разбудили чужие люди.

- Мы из того каравана, что был у вас вчера,- сказали они, - Нам стыдно, что мы за такой большой водопой заплатили так мало денег. Мы принесли деньги и еду, потому что не видели у вас ничего, даже куска хлеба. Где старик?

Но старик исчез. Он ушел, бросив меня одного и забрав с собой тот горшочек с деньгами.

Караванщики были в растерянности, но потом решив, что всех напоил я, оставили мне деньги и еду.

Я был в замешательстве. Благодарить мне старика за то богатство, которое свалилось на меня или проклинать его за то, что бросил меня одного посреди пустыни умирать? Но я склонился на колени и помолился за своего старца, пожелав ему как можно лучше истратить свои деньги.

Я вернулся домой, отдал свои деньги семье, и мы стали зажиточными селянами, уважаемыми во всей округе.

У нас родилась девочка, а я оставался единственным сыном в семье, и когда повзрослел, отец на меня возложил самую ответственную задачу.

Был у нас такой обычай. Старика или старуху, когда они переставали быть полезными семье и требовали ухода, - убивали: отца - старший сын, мать - старшая дочь. Если по каким либо причинам прямые наследники не могли это сделать, то убийство возлагалось на ближайших родственников по отцовской или материнской линии. На вашей земле у некоторых народов тоже был такой обычай. После совершения ритуала проходили трехдневные поминальные празднества и похороны покойника.

Я отказался убивать отца. Я считал, что мы достаточно богаты, чтобы кормить и содержать старика.

Отец мне говорил, что этот закон справедлив и мудр. Старому человеку трудно жить: его одолевают болезни, он чувствует, что становится бременем для семьи, вместо любви и уважения к нему испытывают неприязнь, а иногда и отвращение.

Но я стоял на своем, и меня изгнали из дома, дав в руки деревянную ложку и миску. Я должен был уйти в монахи и искать себе пропитание милостынею или тяжелым трудом на стороне. И мне было запрещено показываться в нашем или в близлежащих селениях. Таков суровый обычай нашего народа. Я прошел все стадии монашества, многие годы был отшельником в глухом лесу и вернулся в мир глубоким стариком.

Я прочитал всю монастырскую библиотеку (а она была немаленькой), выслушал мнения многих мудрецов. Но никто из них не мог ответить мне, что такое добро и зло. Я пошел к мудрым старцам, которые сидели около храма, но и они ответили мне молчанием. Так в той жизни я и не понял, что такое зло, а что такое добро. Только в других жизнях, на других планетах Господь вразумил меня, и я раскрыл эту великую тайну.

- Может быть, ты поделишься со мной этой великой мудростью. Ведь Господь говорит, что знанием должны владеть все, мудрость должна передаваться всем, кто ее может понять.

- Зачем мне тебе говорить, если ты уже все знаешь? Ты много думал о добре и зле, раскрыл эту тайну для себя и можешь своими знаниями поделиться с другими.

- Тогда поправь меня, если я где то ошибаюсь, - сказал я и

продолжил:

- Добро и зло абсолютны только для отдельного человека Я подал милостыню человеку на улице. Я сделал доброе дело во славу Господа и знаю, что это доброе дело мне рано или поздно зачтется тоже добром. Но мне нет дела до того, как будут использованы мои деньги. Может быть, этот нищий сегодня напьется на мои деньги и умрет под забором. Для него я сделал великое зло. Но Господь мне это зло не зачтет, потому что я от всего сердца сделал добро.

Я убил бандита, которого разыскивала вся страна, и мне дали за это орден. А бандит уже сам понял свои ошибки и полез воровать древнюю икону, с которой он хотел прийти в монастырь для покаяния. Я сделал доброе дело, избавив общество от страшного бандита и не мог знать, что этот бандит собирается покаятся и стать сподвижником Божьим. Для меня это было абсолютное добро, а для бандита абсолютное зло.

- Но разве Господь разрешает убивать людей, лишать их жизни, которую он им дал? Разве это не великий грех? - возразил старец.

- Такие люди, которые называются у нас серийными убийцами не достойны пощады, и избавить от них общество является добрым делом. Так считает общество. А Господь вкладывает в массы то, что сам проповедует, - ответил я убежденно.

- Я с тобой спорить не буду. Мы сейчас пойдем к тем, кто нарушил человеческие и Божеские установления и попытаемся определить, где добро, а где зло. Но учти, мы будим невидимы и ни во что вмешиваться не имеем права. Я согласился, понимая, что с таким существом не попадешь в ординарную ситуацию.

Мы очутились на лестничной площадке многоэтажного дома. Вокруг тишина. Около одной из дверей стоит крышка гроба. В этой квартире, видно, вчера кого-то потеряли.. Мы прошли не через дверь, а прямо сквозь стену и очутились в обширной комнате. На большом столе стоял гроб, а в гробу лежал человек, не такой уж старый, но с лицом, изможденным болезнью. По обе стороны гроба сидели люди, несколько человек по двое, по трое стояли в отдалении.

- Нюрка-то все время жила здесь. И родители ее здесь умерли. Девка она была боевая, задиристая. Лет в девятнадцать-двадцать женила на себе капитана, не знамо уж каких войск, лет на десять старше ее, - шепотом рассказывала одна старушка другой в углу комнаты. - Но парень, Николаем его звали, был хоть куда: красивый статный, умница, получал много денег и в первые годы они жили душа в душу. Родили дочь и сына. Очень заботились об их воспитании, а потом определили в какие-то, как их теперь называют, престижные учебные заведения.

Но случилась эта проклятая чернобыльская трагедия, и его послали туда ликвидатором. Он пробыл там полгода и вернулся больным человеком, хоть и полковником. Сразу вышел па пенсию. Каждый год в больницах, в санаториях, а толку никакого. На глазах мужик постепенно таял, и никакие врачи или экстрасенсы не могли ничем помочь. И так почти протянул двадцать лет. Сегодня должно быть тридцать лет их свадьбе.

А Нюрка, баба здоровая, кровь с молоком, вот и завела себе любовника, Сергея, тоже не простого, какого-то доцента. Вон он стоит в ногах покойника.

Там стоял мужчина лет пятидесяти, высокий, немного пополневший, очень хорошо одетый, прилизанный, приглаженный. На его лице было выражение горя и полной растерянности.

- Не знаю, было на то их обоюдное согласие или все получилось само собой, - продолжала старуха - но вот уже лет 10 Нюрка бегает к любовнику, и все об этом знают. Дети уже взрослые, все понимают, а муж делает вид, что ничего на замечает.

Но это было только внешне. Он уже давно знал, что у нее есть любовник, но делал вид то ли безразличного человека, то ли ничего не знающего и не желающего знать.

У него была своя отдельная комната, и они оставались близкими друзьями. Дети с ними не жили, но всегда приходили, когда в квартире появлялся отец, чтобы хоть чем-то помочь родителям.

Несколько месяцев назад все-таки произошел этот всем неприятный, разговор. Начал его Николай.

- Я долго не протяну, и надо развязывать этот гордиев узел. Я тебе, Нюра, хочу дать развод, а там уж делайте как знаете. Вот у меня и заявление приготовлено. - И он положил на стол заявление, что в связи со своей болезнью он просит освободить их от семейных уз и представляет своей бывшей жене полную свободу действий.

Развод состоялся через месяц, и Нюра с Сергеем Ивановичем сразу подали заявление в ЗАГС.

Сегодня должна была состояться их свадьба, а вчера в больнице умер Николай, внезапно, не успев поговорить со своей бывшей женой и детьми.

Нюра о чем-то поговорила с Сергеем Ивановичем, оделась и ушла. Мы знали, что она пошла в ЗАГС отменять свадьбу. Еды было наготовлено много, но вместо свадьбы все пойдет на поминки.

А свадьба? Теперь как обернется дело, никому не было ясно.

В час дня вынесли гроб. К этому времени подоспел отряд чернобыльцев. Они решили все делать самостоятельно. Сами купили венки, на своих машинах поехали на кладбище и заказали ресторан для того, чтобы по своим традициям отметить поминки.

Сергей все время был около Нюры, старался ей как-то помочь, и они последними уехали с кладбища.

За столом четвертым тостом кто-то предложил выпить за тридцатилетие совместной жизни Нюры и Николая. Все встали, и именно в этот момент все осознали не только трагизм, но и нелепость произошедшего. Все завязалось в один узел, который невозможно было развязать. Только время все расставит по своим местам, но когда и как, никто не знал.

В это время мы оставили эту квартиру и направились дальше.

Мы очутились в небольшом саду на окраине города. Небольшой сад утопал в зелени. Недалеко от калитки цвели два куста калины. Они как бы обрамляли небольшую дорожку, ведущую в дом.

Здесь в частном домике жила семья профессора Кудряшова, известного физиолога и любителя музыки. Мать работала в местной районной библиотеке, а дети - старший мальчик и девочка, моложе брата года на три - окончили местную школу и жили с родителями.

В саду около дома на скамейке сидели, обнявшись, мужчина и женщина лет около сорока. Каждый жест каждый взгляд выражал их любовь друг к другу.

- Вот ведь как любовь делает людей похожими, - заметил я. Они как брат и сестра.

- Они настоящие брат и сестра - родные однокровные, - с грустью сказал мне спутник.

Тогда я уже перестал все понимать.

А история их была необычайна.

Ваня, любимый сын, закончил школу и музыкальное училище, и его забрали в армию. Там признали у него большие музыкальные способности и отправили служить в дивизионный ансамбль, где он стал играть партию первой скрипки. Служба была не тяжелой, но Ваня много работал и стал скрипачем-виртуозом.

А сестра Лена училась в это время в медицинском училище и через некоторое время заболела. Врачи никак не могли определить диагноза. Наконец за полгода до окончания Ваниной службы страшный диагноз был поставлен окончательно - рак правого легкого с множественными метастазами во все внутренние органы. Лена каким-то образом узнала о своем диагнозе, поговорила с отцом и через несколько дней переехала умирать домой. В это время и Ваня, отслужив положенный срок, приехал домой.

Но радости не было. Родители ждали со дня на день смерти дочери, украдкой плакали и попросили Ваню вести себя тихо и стараться выполнять все просьбы сестры.

Лена только на второй вечер узнала, что вернулся брат, и страшно обрадовалась.

- Теперь я проживу дольше, пусть даже на немного, - сказала она и заплакала. Поиграй мне, Ваня, что-нибудь хорошее.

И Ваня играл ей весь вечер арии из опер и оперетт, отрывки из симфоний. Пока Лена не заснула, впервые за много месяцев она заснула нормальным сном с улыбкой на губах, что поразило родителей.

Утром после военной зарядки Ваня зашел к сестре, и она попросила его принести вишневого компота, который хранился у них в подвале. Мать не могла поверить такому счастью, и компот появился у Лены через пятнадцать минут - кисленький, теплый, как будто только что сваренный. За день Лена выпила всю банку и даже съела несколько ягод.

А вечером Ваня опять играл на скрипке, вкладывая в музыку всю любовь к больной сестре.

Через день Лена попросила что-нибудь покушать, а через месяц уже сидела в своем кресле и пыталась подыгрывать брату на виолончели (она играла в оркестре училища и считалась неплохой виолончелисткой).

В доме царила радость. Врачи из онкологического центра только разводили руками, а старый друг отца - профессор медицины увел хозяина в отдельную комнату и сказал:

- Не слушай всех этих онкологов, не пичкай дочь бесполезными лекарствами. Я старый человек и знаю, что такие чудеса делает только любовь. Поезжайте месяца на два в горы или на Север, где чистый воздух и незараженная еда. Поезжайте всей семьей, и поверь мне - вы привезете здоровую дочь.

Так и случилось. У отца хватило авторитета продлить отпуск Вани еще на два месяца. Свое руководство он тоже убедил в необходимости отпуска. Мать и так была в летнем отпуске, и все они направились на Кавказ в горы, в гости к своим старым приятелям. Через два месяца они привезли дочь домой, здоровую, немного похудевшую, но счастливую.

И в это время на них свалилось новое несчастье.

Однажды вечером Иван и Лена объявили родителям, что они любят друг друга и хотят стать мужем и женой.

Мать открыла рот. но так и не смогла его закрыть.

- Вы учились в школе, и каждый школьник знает, что не могут брат и сестра стать мужем и женой, - сказал отец.

- Но ведь фараоны женились на своих сестрах, и вообще тогда это было принято, - огрызнулся Иван.

- Ты мне еще приведи в пример неандертальцев, которые вообще не знали почему появляются дети.- Отец встал и стукнул кулаком по столу: - Не бывать такому сраму в нашей семье. Это признано злом всеми религиями и наукой и вы не хуже меня знаете пагубность такого поступка.

- Вас никто не зарегистрирует и ваших детей не признают, - запричитала мать. - Зачем идти против всех. Сначала горе, твоя болезнь, Лена, а теперь еще одно горе на нашу голову.

Но родители ничего поделать не смогли. Дети переехали в комнату Лены, и скоро она забеременела. После этого все разговоры прекратились. Только в округе народ все охал да ахал.

Родился мальчик, крепенький, здоровенький. И вначале думали, что все хорошо, что все обойдется. Но уже к годовалому возрасту все поняли, что ребенок глухонемой. Горю в семье не было предела. Но отец запретил упрекать друг друга, и в доме опять воцарились мир и спокойствие.

Но вот что странно. Когда играет музыка, мальчик успокаивается и внимательно слушает. Ему нравятся спокойные, тихие мелодии, выражающие глубину человеческих чувств богатство природы. Он плачет, когда играют современные резкие ударные песни, как будто его самого бьют по голове.

Теперь он уже учится в школе глухонемых. Он стал играть на скрипке какие-то свои очень лирические грустные мелодии, и мать его учит нотной грамоте.

Но самое интересное заключается в том, что когда он играет в своей школе, весь класс замирает, словно слышат скрипача. И сейчас несколько врачей-светил пытаются изучить этот феномен. Но все напрасно. Пути Господни неисповедимы.

Из дома выскочил мальчик и побежал к своим родителям. Он сел между отцом и матерью, начал болтать ногами и пытаться что-то им объяснять. Родители все поняли, встали и пошли домой.

- Хочешь зайти в дом? - Спросил меня белый спутник.

Но я отказался и молча вышел на улицу.

- И теперь мы отправимся еще в одно место.

Мы очутились на широкой асфальтированной дороге, где скопилось уже много милицейских машин, две машины скорой помощи и случайные проезжие, которых милиция старалась разогнать всеми средствами.

У обочины дороги стоял цементовоз с прицепом, - а ис-под прицепа выглядывала новенькая, но вся смятая "Волга". Водитель цементовоза давал показания:

- Вечером я делал последний рейс, устал, да еще ночь надвигалась. А тут еще пошел мелкий дождь, и туман лег на дорогу. С таким грузом опасно ехать с полными цистернами, и я решил до рассвета здесь переночевать. Темно-то сейчас часа четыре, не более.

- Ты мне в лирику не вдавайся. Давай по делу, - перебил его капитан.

- Я поставил всю сигнализацию и лег спать. Мотор не заглушил, чтобы цистерны вращались, и спокойно заснул. А вот недавно меня разбудил патруль ГАИ.

- Ты, убийца, спокойно дрыхнешь, а под твоим прицепом "Волга" вся разбитая застряла. Вот и все, что я знаю.

- А удар слышал, когда "Волга" в тебя врезалась? - Спросил капитан.

- Нет. не слышал, - ответил водитель.

- Твое счастье, если окажешься трезвым, - пригрозил милиционер.

Да я с прошлого воскресения даже пива в рот не брал.

Подъехал милицейский полковник с каким-то тучным мужчиной, по-видимому, директором цементного завода. Положение оказалось не из легких. Полный цементовоз автокраном не поднимешь. Под машиной делать осмотр бесполезно. Сдвигать цементовоз, так еще сомнешь "Волгу", что разобрать что-либо станет вообще невозможно. Да и сливать цемент здесь нельзя, всю дорогу испортишь.

Из-под цементовоза не доносилось никаких звуков - значит, люди в машине мертвы, и спасать кого-либо не надо.

- Сдвигай машину вперед - приказал полковник водителю - и не трясись. Никто тебя ни в чем не обвиняет.

- А товарищ майор назвал меня убийцей, - трясущимися губами произнес водитель.

- Это у него такие дурацкие шутки, - проворчал полковник и отошел в сторону.

Начальник завода и водитель сели в кабину цементовоза и осторожно стали двигаться вперед. "Волга" изогнулась и начала трещать по всем швам. Наконец она освободилась от цементовоза, и людям предстала ужасная картина.

В машине сидели юноша и девушка в бальном платье. Головы у обоих были оторваны и лежали на полу около заднего сидения. Тела были сплющены, и весь салон машины был залит кровью

- Пойдем отсюда, - попросил я белого спутника. - Здесь нечего смотреть. И мы очутились в моей квартире.

- Это дело кончится ничем. Виноваты те, кто сидел в "Волге", но с них уже ничего на спросишь, сказал белый старик, - а ты понял как сложно различить добро и зло, а тем более наказать виновных. Во всех случаях ты увидел зло, но даже посочувствовал виноватым. Особенно тебе было жалко брата и сестру, у которых родился глухонемой мальчик. Но не зря так строги божеские и человеческие законы. За греховные чувства взрослых оказался в ответе ребенок.

Добро и зло ты найдешь везде и в самых разных формах - от любви до смерти. И не винить надо Господа, что так устроена жизнь, а наоборот - прославлять его мудрость. Даже Вторая мировая война кажется абсолютным злом, но после нее гигантскими шагами пошла наука, и люди испугались воин. Мелкие войны, особенно гражданские еще вспыхивают то там, то здесь на Земле. Но и они постепенно прекратятся, давая жизни течь спокойно законами божескими и человеческими.

И белый старец исчез, растворился как облако, оставив след только в моей памяти.

УХОД

(три дня и две ночи)

У меня так сжало грудь, что я еле сдерживал крик, вырывавшийся из горла. И вдруг все прекратилось. Я перестал чувствовать самого себя и даже ту страшную боль, которая сжимала меня в железных тисках. Словно боль выдавила меня из тела. Я стоял около кровати и с удивлением смотрел на себя, неподвижно лежащего на спине.

Вошла санитарка, поставила на тумбочку поильник и только хотела что-то сказать, как испугано отпрянула и стремглав бросилась из палаты.

- Он умер, он умер...- безостановочно говорила она на ходу.

Так вот в чем дело! Оказывается мои мучения кончились, потому что я умер.

И рядом появились двое, очень приятные на вид, в белых гладких одеяниях. На белых платьях, спускавшихся от подбородка до пола и закрывавших почти все ладони, не было ни швов, ни застежек.

Они тронули меня за руку и сказали:

- Пошли.

Но я хорошо знал все, что со мной должно случиться и бодро ответил:

- По закону у меня есть три дня для пребывания на Земле. Оставьте меня. Я хочу все видеть и прочувствовать.

- Но мы не оставим тебя, - ответили они - и все время будем с тобой. Здесь тоже небезопасно.

Я только пожал плечами.

- Тогда дайте мне какую-нибудь одежду. Я совершенно голый.

- Одежду ты получишь ночью, когда астральное тело отделится от покойника и оденет тебя. Умирание не минутный процесс. А сейчас тебя никто не видит, и твои стеснения неуместны.

Так начались мои первые удивительные три дня.

В палате было уже несколько человек, когда вошла Она. Растерянный вид, навернувшиеся слезы, какая-то растрепанность в одежде, - все говорило о том, что известие о смерти мужа ее застало врасплох. Она бежала сюда, не пригладив волосы, не обратив внимание на свое платье, схватив только какую-то тряпицу вытирать слезы. Но слез не было. Они полились сразу, как она увидела мое бездыханное тело на кровати.

Мы прожили вместе почти пятьдесят лет и давно были готовы к этому концу.

- Что поделать, - сказала пожилая врач, обнимая женщину за плечи, - так записано свыше, что мы, женщины, должны провожать их в последний путь, а уж потом находить самим вечный покой.

Я стоял рядом. Мне хотелось обнять жену, поцеловать и сказать, что ничего особенного не случилось, что это просто переход в другой мир и, даст Бог, мы встретимся снова. Но мои слова не доходили до Нее. Она оставалась в том материальном мире, в котором уверены, что вместе с этой жизнью уходит и сознание, и не остается ничего, что выражает себя, а бессмертие - это просто утешение для страдающих.

Родственников у нас здесь не было, и кто-то попросил ее составить список тех, кому надо послать телеграммы.

Похороны состоятся через три дня.

Кто сказал, что человек должен находиться на земле три дня и за это время попрощаться со всем, что было в жизни дорого? Откуда это стало известно? Но все верят в это и стараются строго соблюдать предписанные правила. Мы многое знаем из того, что не исходит из опыта и неизвестно материалистической науке. Откуда мы это знаем, известно только Богу.

Она встала на колени, уткнувшись лицом в одеяло, и только плечи ее вздрагивали от молчаливых рыданий.

- Вы его возьмете домой или он будет лежать в морге?- спросила врач.

- Можно до завтра в морге? Я все подготовлю, - сквозь слезы произнесла Она.

- Как, милочка, хотите. Это ваша воля. Можете взять его и перед самыми похоронами, - голос врача стал сухим и равнодушным.

- Нет-нет, только до завтра.

Я все понимал. Дома надо прибрать, что-то приготовить, выплакаться, как-то взять себя в руки. А завтра приедут дети и будет уже легче.

Санитары ловко закутали мертвое тело в простыню и бросили его на коляску, накрыли сверху еще одной простыней и с равнодушными лицами повезли тело в подвал.

Подумаешь, еще один покойник.

Привычное дело.

И все вокруг были спокойны. Потому что умер старик, умер свой смертью и в свое время. Радоваться нечему, но и особо печалиться нет причины.

Ее взяли под руки и увели в кабинет заведующей отделением. Только она - Жена, чувствовала боль потери, и ни возраст, ни обыденность случившегося ни могли ее утешить.

В голове стало пусто. Большая часть жизни как бы стремглав улетала, оставляя пустоту и безразличие. В подвал унесли пятьдесят лет жизни. И только я понимал, что сейчас творится в голове у моей бывшей жены.

Я приобрел много новых свойств: мог читать мысли людей, чувствовал их чувства, видел их болезни. Но от этого становилось на душе тяжелее, потому что помочь я им не мог ничем. Сколько возможностей оставалось неиспользованными, сколько людей могло бы жить еще долгую жизнь? Когда-то это будет, но современная медицина надеется больше на свиные органы, чем на духовное целительство.

Ее увезли домой на машине, и мы втроем пристроились рядом. Такой я ее еще не видел. Будто постарела на десять лет, стала меньше, морщинистее. Ей помогли подняться в квартиру, и она попросила оставить ее одну. Упала на кровать и молча рыдала несколько часов. Никаких мыслей, никаких чувств - просто рыдания и время от времени шепотом произнесенное мое имя.

Постепенно она успокоилась и позвонила своим самым близким подругам. Те сразу пришли, и началась суматоха. Мне интересно было читать их мысли, но ничего плохого о себе я не узнал. Естественно, все думали о ней, жалели ее и надеялись, что ее сильный характер поможет пережить горе.

Но проскакивала мысль:

- Она долго не проживет. После такой длительной совместной жизни супруги долго в одиночестве не живут.

Я знал это. За долгую жизнь образовалось как бы одно невидимое тело, и душа мертвого человека постепенно перетягивала душу живого к себе. Только некоторые люди способны разорвать эти путы, и то трудно сказать, хорошо это или плохо. Как сказал Бог "И будет два одна плоть". ( Быт.2.24). И эту одну плоть почти невозможно разделить на две, если она создавалась многие годы.

В основном все молчали. Думали о покойнике хорошее, но жалости и горя в душах не было. Каждый говорил себе, что он прожил большую жизнь и умер в срок, отпущенный хорошим людям. А все остальное - мелочь и суета. Каждая вспоминала свое, и в этом гомоне мыслей трудно было разобрать связные истории. Только она вспоминала жизнь шаг за шагом, и многие давно забытые эпизоды ярко всплывали в памяти.

Когда в комнате все было прибрано и готово, подумали о формальностях, о гробе, о венках. Сели за стол и стали определять, кому что делать. Было уже поздно, но, позвонив в больницу, узнали, что все документы готовы и завтра в 8 утра их можно взять в регистратуре.

Спасибо заведующей отделением, она все понимала и знала, что завтра каждая минута будет дорога.

- Пошли с нами, - сказали Ангелы (я дальше буду их так называть) - Все три дня будет одна суета, а там тебя ждет новая жизнь.

- Новая - это хорошо, - ответил я, - но старая была тоже не плохая, и с нею хочется по-человечески попрощаться.

- Садитесь, покушаем, - сказала она людям, - ведь целый день голодные, даже чай не пили.

Быстро приготовили какую-то закуску, открыли бутылку вина и сели на кухне. Но разговор не клеился.

- Стоит ли пить вино? Ведь покойник просил не делать поминок.

- А это и не поминки. Просто мы сели отдохнуть после тяжелого дня, - ответила она.

Выпили, не чокаясь, и каждый про себя произнес заветную фразу:

- Пусть земля ему будет пухом.

Каждая пыталась вспомнить, что еще забыли, но похоже было, что все выполнено вовремя.

В это время раздался звонок в дверь. Приехал сын.

- Ты что, один? - спросила Мать

- Остальные приедут утром поездом. А я на самолете. Знаю как тебе тяжело, - ответил он.

И она снова зарыдала. Женщины потихоньку стали уходить, чтоы не мешать матери с сыном. А она рыдала у него на плече, приговаривая:

- Вот и нет больше у нас отца. Даже попрощаться не успели.

Сын молчал, тихо гладя ее сгорбленную спину.

- Такова жизнь, мама, - наконец произнес сын, - всех ждет этот конец.

- От этого не легче. - Она отошла от него и тяжело села на диван, - не легче, - повторила она

Он сел рядом.

- Что надо делать? Чем помочь?

- Все сделано, - она опустила свои морщинистые руки на колени. - Как хорошо, что ты приехал! Мне с тобой будет легче!

Отец последние дни тяжело болел. Но не ожидал такого быстрого конца. Все хотел призвать вас и попрощаться. Врачи сбили меня с толку. Все уверяли, что поправится, что никакой опасности нет. Там на письменном столе письма всем, а тебе отдельно.

Да, я чувствовал приближение конца и написал письма. Никаких завещаний имущества. Только напутствия, как жить и в чем жизненные ценности. И это, наверное, было лишним. Я писал книги, и в них описывал свои идеалы. Так что по ним можно было составить поучение не хуже Поучения Владимира Мономаха. Но когда я писал письма, я разговаривал с ними, и этот живой разговор ничем нельзя было заменить. Теперь этот разговор перейдет к ним, и они задумаются о жизни, о своей судьбе. Будут спорить и, может быть, согласятся со мной?

Мать с сыном говорили долго, обсуждали все детали похорон и последующих поминок. Это было очень скучно, и я вышел на улицу. Шли люди, ехали машины, и ничего не изменилось от того, что умер еще один человек. Никто и не знал об этом событии и не хотел знать. Каждую минуту рождаются и умирают люди, и это называется движением жизни, сменой поколений, прогрессом и еще десятками слов, которые вам придут на ум. И никто не хочет понять глубину этого процесса. Даже люди, пытающиеся вникнуть в суть смерти, не могут понять глубины происходящего.

Человек умер - и постепенно он очищается, забывает все ненужное, лишнее. И в зависимости от того, что вечного в нем остается, он занимает место в духовной иерархии. Кто-то продвигается очень высоко; кто-то опускается ниже, потому что всю жизнь собирал в себя мусор, который никак не хочет освобождать душу; а большинство остается на том же уровне, что и в прошлый раз. Всем придется еще неоднократно родиться на Земле или другой планете, чтобы поднять свое сознание до перехода в новое состояние.

Люди идут по улице, и из каждого постоянно вылетают мысли - маленькие и легкие, которые тут же растворяются в воздухе и исчезают; или тяжелые, окрашенные в разные цвета, которые или постепенно растворяются, пролетая большие расстояния, или наоборот, сгущаются в шары и кольца, улетая за горизонт. Люди не замечают, что мысли окружающих, действуют на них и постепенно создают настроение, превращаются в чувства и заполняют пространство уже мыслями других людей, возникших под действием первых. Так и создается поле отрицательных или положительных чувств. И каждый, кто отдает миру чистую благую мысль, создает в мире хорошее настроение и добрые чувства.

Все это видно открытой душе, но немногие понимают, что происходит вокруг них.

Я смотрел на всю эту сложную картину и видел, что больше, пусть не намного, возникает отрицательных мыслей. Еще долго очищать тонкий мир от черных мыслей и отрицательных эмоций.

Пора было возвращаться в свою бывшую квартиру. Жена, утомленная дневным стрессом, спала, а душа ее, как и до этого, понуро сидела за столом.

Многие знают, что ночью души людей освобождаются от тел и могут свободно путешествовать по Вселенной, не боясь затеряться в бесконечных просторах.

Теперь я мог свободно общаться с душой своей жены, не боясь потревожить ее сон.

- Вот и я. Как живой. Пойдем в наш парк, к нашему озеру, где мы познакомились и полюбили друг друга. Она молча встала и прижалась ко мне.

В мгновенье мы оказались в парке на берегу огромного озера, где еще гуляли полуночники, такие же, какими мы были пятьдесят лет назад.

- А помнишь, мы, взявшись за руки, обошли кругом это озеро и болтали обо всем, что приходило в голову, - сказал я.

Она молча кивнула, и мы медленно пошли той же дорогой, что и пятьдесят лет назад.

- Маленькие деревья стали большими, большие деревья умерли - их спилили, или они упали, подточенные червями, под ударами бури. Так все и всегда. И мы должны уступить дорогу молодым. Сегодня ушел я. Пройдет какое-то время - уйдешь и ты. Видишь, все не так страшно. Наши души остались молодыми и здоровыми. А ветхие тела останутся на этой земле. Они нам больше не понадобятся.

- Я вспоминаю, как пытался обнять, поцеловать тебя. Но в наше время в первое свидание таких вольностей не разрешалось.

Она молча улыбнулась, и лицо ее перестало быть таким печальным.

- Неужели это озеро, эти деревья, эту прогулку я забуду? Может быть, это последнее наше гуляние не только в этой жизни. Для женщин такие минуты очень дороги, и забыть их - значит, потерять что-то очень драгоценное

- Завтра все это забудешь, как обычный сон. А потом, может, и вспомнишь, и мысли об этой прогулке развеют многие тучи сгустившиеся над людьми.

- Пойдем к нашим дубам, - предложил я - Они видели детство наших пращуров и, надеюсь увидят старость наших потомков. Их судьба другая. Молча все запоминать и страдать от того, что помочь людям жить они не могут.

- А может быть, они помогают своими мыслями. Ведь мы приходили к ним и в часы веселья, и в часы скорби. И находили здесь уединение, спокойствие.

- Ты права. Мы не знаем жизни растений. Но они умеют радоваться и печалиться, лечить и успокаивать. Они разговаривают друг с другом и, возможно, дают нам заряд бодрости и оптимизма или тайно направляют наши поступки.

Парк благоухал. Была слышна легкая красивая музыка. Я знал, что это все идет сюда из астрального мира и обычным людям эти наслаждения недоступны. Мы находились как бы на земле и соприкасались с тонким астральным миром. Граница была совсем незаметна, но я ощущал новый мир острее, чем Она.

- Посиди здесь несколько минут. А я пойду получать астральную одежду.

Смотреть на свой труп было неприятно. Жалко было этого старика с провалившимся ртом, желтой кожей, синяками вокруг глаз, совершенно неподвижного и беспомощного. Неужели это мое тело, которое я носил десятки лет, которое доставляло людям радость и огорчения, которое жило, трудилось, познавало мир? Хотя последнее больше относится к астральному и ментальному телам. Физическое тело оно вроде робота, живет в физическом мире и выполняет все, что бы остальные тела нормально жили и работали. Пришлось слиться со своим мертвым телом на несколько секунд и одеться астральным телом. Оно было намного красивее и выглядело, как плотная вуаль.

- Уже лучше, - обрадовался я.

- Завтра ты возьмешь все остальные тела и энергии, и тело тебе больше будет не нужно - сказал один из Ангелов - Прах вернется к праху. Чем лучше и добропорядочнее жил человек, тем быстрее он освобождается от своего тела. А люди, прожившие пагубную жизнь, связаны со своим разлагающимся телом годами. Это очень тяжело.

Я только подумал о том месте, где меня ждала жена, как сразу там и очутился.

Самый большой дуб, под которым я очень любил играть в детстве, как бы замер, охраняя наш покой.

Некоторые люди знают, что растения переживают наши болезни, и особенно смерть. Они созданы для того, чтобы обеспечить жизнь животных и, жертвуя собой, питают, одевают, лечат и оберегают нас от злых стихий. Они быстро забывают то зло, которое делают им животные, и особенно люди. Может быть, если бы мы все это знали, то брали бы у растений только самое необходимое, и забирая, просили бы у них прощение за свою жестокость.

Дубы стояли тихо, и я видел, как они в немой печали протягивали ко мне ветки. Это было прощание с детством и молодостью, с буйными страстями и чувством молодого здоровья. И я знал, что это прощание навсегда. Даже из памяти сотрутся эти чудесные моменты.

Жена молчала, понимая всю безысходность этих наших чувств.

Я попытался прижаться к дубу, но опоры не почувствовал, и мое тело стало проникать внутрь дерева. Я потянул за собой душу моей жены. Вокруг переплетались бесчисленные нити, которые иногда светились тусклым белым светом. Мы стояли рядом, и нам было так хорошо, как наверно никогда раньше. Я чувствовал омолаживающую энергию дуба и словно стоял под душем, смывающим с меня прилипшую грязь. Постепенно все стало расплываться, и мы как убаюканные дети начали засыпать.

В это время кто-то вытолкнул нас из теплой постели и мы очутились вновь в парке около дерева.

- Что это было? - спросил я у Ангелов.

- Опасное состояние. Дуб мог вас убаюкать на многие годы, пока сам не одряхлеет или не будет спилен людьми. И твоя смерть растянется на века. Любовь деревьев к человеку безмерна, и недаром говорят, что каждый человек должен вырастить хотя бы одно дерево в своей жизни. Это дерево всегда будет давать энергию и успокоение своему создателю

- Но ведь я не сажал этот дуб. В моем детстве он был таким же могучим, как сейчас.

- Но ты его с детства полюбил и радовался, играя под его кроной. Дуб живет в десятки раз дольше людей и его привязанность к новым людям такая же, как если бы ты сам его посадил - ответил Ангел.

- Почему люди не знают благодатную силу деревьев? - спросила Она

- Люди забыли дружбу с природой, но многие начинают об этом задумываться. Люди должны стать теперь не детьми природы а ее заботливыми няньками. Тогда гармония человека и природы восстановится. Сейчас люди не пользуются и половиной того, что может им дать природа, и расхищают ее богатства, не задумываясь о своих потомках. Что им достанется? Цветущий сад или безжизненная пустыня? - ответил я.

- Это зависит от людей. Но надо надеяться на лучшее. Ты почувствовал, что в городе отрицательные мысли создают более мощную атмосферу. Здесь наоборот. Здесь люди отдыхают, впитывают положительные волны красоты и сами думают о хорошем. Когда говорят, что красота спасет мир - это не пустые слова. Красота вызывает положительные чувства, и плохие, тяжелые мысли исчезают, растворяются. Чем больше красоты - тем добрее и лучше человек, тем ближе он к природе, и тем активнее в нем проявляются скрытые силы. Красота питает добро, а добро питает человеческие души.

Мы еще раз тихо прошли по дубовой роще, вокруг озера, желая всему процветания бесконечно многие годы.

- Пойдем в горы. Встретим там рассвет. С ними у нас связано очень много, - попросила душа моей жены. Она родилась в предгорьях Кавказа и уже много лет не была на своей родине.

Мы сразу очутились на одной из вершин Кавказского хребта. Только-только на востоке начал показываться свет, вырисовывая величественную красоту гор. Такое я видел только с самолета. Снег лежал и сверкал повсюду. Далеко внизу извивались ущелья и долины, еще совершенно темные и бесформенные. В горах уже наступила осень. Мы чувствовали ее не своим телом, не холодом и сыростью, а увядающей красотой, суровыми сверкающими на восходящем солнце ледниками. Мы никогда не были на такой высоте и первородная чистота этих мест поражала наше воображение. Неужели когда-то вся Земля была такой величественной и отчужденной? Но нет. По Земле проходили цивилизации одна за другой, похожие и непохожие на нашу - буйные и тихие, злые и добрые. Их смывали потопы, сжигали извержения вулканов, а может быть уничтожали и враждебные инопланетные цивилизации. Многие считают, что Кавказ был прародиной Homo Sapiens. Вполне возможно. Только мы не помним своей колыбели и не помним тех, кто убаюкивал и охранял беспечное детство человечества.

Я был потрясен увиденным. Мы стояли над землей, а видели ее внутреннюю красоту и силу. Так видят душевные достоинства человека, глядя ему в глаза и разглядывая черты лица. Но здесь чувствовалось еще и величие, непостижимая глубина сознания и отчужденность от этого мира. Земля живет в другом измерении, в другой Вселенной и как мы не знаем жизни атомов на своем теле, так и она не видит на своем теле буйства нашей природы. В тишине чуть слышна была божественная музыка и чувствовался неземной аромат невидимых цветов. Это придавало пейзажу сказочную прелесть, и мы понимали, что физическое тело никогда не воспримет эти тончайшие чувства и мысли.

- Неужели так бывает всегда, когда мы во сне путешествуем по нашей Земле? - спросила она.

- Нет. Надо иметь особый настрой души, - ответил я - Ты сейчас путешествуешь уже не с человеком, и рядом с нами Ангелы, которые вносят свое настроение в наше путешествие. Тебя поразило это зрелище. А ведь Земля не всегда была такой. Десятки, а может, и сотни раз ее населяли высокие цивилизации. Земля периодически изменяла свой облик - расходились материки, изменялись места океанов, на месте равнин образовывались горы, а на месте морей - равнины и леса. В эти периоды погибало почти все живое и исчезали человеческие цивилизации. Потом Господь вновь возрождал людей, давая им новую судьбу, с каждым разом поднимая их сознание, делая их более самостоятельными. Сейчас Земля сама и все, что на ней, вступает в свою зрелость.

Все в мире и сам мир рождаются, барахтаются в колыбели, потом строят игрушечные миры, учатся познавать самих себя. В молодости не ценят созданную ими же самими природу и только в зрелом возрасте начинают понимать цену жизни. Сейчас человечеству будет нелегко - Земля и духовный мир отвергнут все плохое, потому что люди поняли цену добра и зла. Еще придет высокое сознание, потом мудрость, и только после миллионов лет Земля начнет стареть и ей тяжело станет нести на себе молодость живого. Тогда, как и мы, она умрет и продолжит свой путь в другом качестве. Но к тому времени завершатся наши реинкарнации и мы обретем неизвестную и невообразимую судьбу.

Таков путь всего, - и миров и маленьких букашек. Только планету Земля и живое существо - человека примет духовный мир и оценит каждого по его особенным достоинствам.

- Я не чувствую всего того, о чем ты говоришь. Мне кажется, что жизнь обрывается с нашим последним вздохом и все то, что мы накопили за нашу недолгую жизнь, остается детям и внукам - сказала Она.

- Это потому, что тобой командует еще твое бренное тело и представления, которые нам внушали с детства. А мы уже освободились от всего этого, и как тело уходит в прах, так и остатки наших материалистических взглядов, будто шелуха спадают с наших душ. Тебе будет тяжелей, но ты быстро избавишься от них в духовном мире.

- Почему люди стремятся сюда? Все больше и больше альпинистов восходят на вершины и все больше людей гибнут на горных кручах?- спросил я у Ангела.

- Мне трудно ответить на этот вопрос, - ответил ангел - Я не был ни альпинистом, ни парашютистом. Но думаю, что в молодости человеку нужны острые ощущения, нужен риск, нужно хоть раз заглянуть смерти в глаза и показать ей свое превосходство. Это освобождает от страхов, очищает от грязной повседневности. Если бы люди смогли "заглянуть за зеркало", в которое они постоянно смотрят, скольких бы несчастий они смогли бы избежать. А возможно многим и жить бы не захотелось. Идут сюда те, кто хочет быть соколом, а не ужом. Идут или бегут сюда от скучной рутины.

Но кто они, я не знаю. Чем отличаются их души от обычных обывателей? И как обогащается их сознание преодолением большого страха и ожиданием невозможного - не знаю?

Я был среди них в другом качестве, но мною двигало чувство долга, а не стремление к острым ощущениям.

Мы постепенно стали спускаться вниз.

- Если бы люди не были так слепы, упрямы и косны, они давно нашли бы доказательства своей истиной истории. Здесь на каждом шагу лежат свидетельства прошлого человека, - сказал один из Ангелов, подойдя к обрыву. - Тысячи людских потоков прошли по этой долине. Одни задерживались здесь на несколько дней, другие на тысячелетия. Одни грабили и убивали, другие создавали величественные цивилизации. Но все они двигались в сторону от намеченного Господом пути и поэтому сходили со цены в вечность бессознательного.-

- Нас ждет такая же участь? - спросил я.

- Нет. Только ваша цивилизация, познавая добро и зло, пройдя через страшные испытания, не забыла о Правильном Пути, о пути познания и сознания. Только вам удалось достигнуть черты Нового Времени, которое сейчас наступает. -

- А те несчастные! Что с ними, и их достижениями?

- Ничего. Они - это вы. Их души начинали путь сначала, и так бесконечное число раз. Пока Господь не решил, что пора, как сыну, прожить человеческую жизнь и направить человеческий поток по предназначенному руслу. Для этого ваши души уже достаточно созрели.

Смотрите, - указал Ангел - вон тот огромный, поросший мхом камень. На нем миллионы лет назад убивали слабых только за то, что они не желали подчиняться сильным. Потом на нем убивали детей, которые не проявляли должных магических способностей, потом на нем убивали военнопленных, и так бесконечно. Я вижу, что это не камень, а сгусток окаменевшей крови. Вам еще этого видеть не дано.

- Что же лежит под этими ледниками? Наверное тоже следы наших предков?

- Скорее всего - ответил Ангел. - Человечество еще не знает Земли на которой живет. Земля по предначертанной судьбе открывает постепенно человеку свои тайны, но только тогда, когда есть полная гарантия, что эти тайны будут использованы не во зло. Вдруг окажется, что какой-то народ создал величественные произведения, и сразу национальная гордость перерастет в национализм. И сразу один народ старается возвысить себя над другими. Это кажется смешно, но это реальность. Даже за место перед Богом, идет постоянная борьба, и многие народы считают свою веру единственно истиной, а свой народ избранный Богом. Духовный мир понимает, что каждый шаг человечества - это риск самоуничтожения, и делает все возможное, что бы предотвратить пагубные последствия.

- К сожалению, это не всегда удается, - задумчиво сказал я.

- Не всегда, - вторил Ангел.

- Пошли скорей отсюда, от этого ужаса!

Она не могла перестроиться на то, что наши души не ходят, а перемещаются силой мысли.

Появились окраины сонного поселка. Рассвет только-только тронул деревья и крыши.

Мы остановились вдалеке от окраины села. Прямые улочки разрезали станицу на ровные квадраты. Постепенно, шаг за шагом, отступал серый туман, освобождая солнцу зелень, пестроту цветов и домишек. Черепичные и металлические крыши, еще мокрые от росы, гармонировали с цветниками и резными крашенными ставнями. Все будто тянулось к солнцу, и тишину начали прорезать редкие призывы птиц.

Чем-то тяжелым пахнуло из села и тени группами потянулись в горы.

- Что это такое? - спросил я.

Тени двигались как слепые, проходя сквозь изгороди и деревья, сквозь друг друга, не чувствуя препятствий и дорожных ухабов.

- Это души людей. О них можно говорить бесконечно. Человек волен поступать по своему желанию. Многие не желают уходить в духовный мир. Они боятся наказания за грехи, совершенные при жизни. Они ходят по миру и питаются энергией живых людей. Им нужны крохи энергии, но когда таких "вампиров" много, то потеря энергии становится ощутимой.

Вот движется прозрачное существо. Оно еле заметно. Этот человек уже давно бродит по миру, не видя мира. Постепенно его страдания искупают его неблаговидные деяния и его душа очищаются от грязи. Тогда не попадая в духовный мир, его судьба будет решена и он родится вновь в одном из миров.

А эти более плотные тени - это люди которые жили только для себя, для своего удовольствия, не оставив после себя ни одного доброго дела. Они и сейчас думают только о своем благополучии. Некоторым из них придется вот так бродить до конца мира.

А большинство здесь теней глупых людей, не верящих ни в Бога, ни в Черта. Их сознание находится на самом примитивном уровне, но постепенно им предоставят новое рождение, в надежде на то, что в новой жизни они осознают свое предназначение.

Вообще около Земли обитают огромное число неприкаянных душ, и это самое большое препятствие для развития человечества на Земле. Здесь хоть и большое село, но неприкаянных душ немного. Другое дело в большом городе

- Чувствуется, какой-то тяжелый воздух, будто на тебя надели толстую, плотную одежду, - сказал я.

- Это энергия этих людей. Смешанная энергия добра и зла - добрых и злых мыслей. Даже люди иногда чувствуют эту энергию. Когда отрицательная энергия перестанет нейтрализовать положительную, то люди обретут новые свойства и могущество их будет постоянно возрастать.

Мы медленно как бы летели по селу, где уже открывались калитки и люди выходили на работу.

Деревни и небольшие села - лучшие места для жизни людей. В них больше духовности и душевного спокойствия.

Каждый дом, каждая семья, все животные, сад, огород и даже дикие обитатели, живущие при людях, - все представляют как бы одну семью. Несмотря на то, что у каждого свое биополе, эти биополя объединяются в одно большое биополе этой семьи. Ведь в старину не разделяли всех по одному. Говорили "здесь живут Ивановы, там Смирновы" и даже всех животных кликали по именам хозяев. И вся эта обширная аура помогала людям жить, оставаться здоровыми и заботиться друг о друге. Ни одно животное не трогало ребенка и своим хозяевам давало ласкать своих малышей. Все растения незримо окутывали свой двор здоровой и доброй аурой.

То же можно сказать и о всей деревне. Только сила влияния ее значительно слабее. Может быть, кто-то и чувствует, входя в село, какое-то тепло, умиротворение, становится лучше дышать, снимается усталость. Это аура села окутывает человека и освобождает его от груза дневных забот.

Совсем другое в городе. Люди, живущие в одном доме, даже на одной площадке - совершенно чужие друг другу. У них разные чувства и эмоции. Они ничем не помогают друг другу, а скорее относятся друг к другу враждебно. Это делает людей болезненными, животных злобными. Безразличие к судьбе человека - самая распространенная черта горожанина.

Наши разговоры и рассуждения затянулись. Пора было возвращаться домой. Там тоже начиналось утро.

Она проснулась рано. Ее разбудили дети, приехавшие поездом. Слезы, теплые слова. Скоро пришли те старушки, которые были вечером. Оказывается, всем нашлось дело. Сын поехал за документами, приезжие прилегли немного отдохнуть. Появились люди с института, с академии, звонили друзья и знакомые. В общем, сплошная суета.

Много спорили о поминках. Я перед смертью, просил никаких поминок не делать - сжечь тело и разойтись по домам. Но это противоречило всем правилам и традициям. Даже желание кремации вызвало массу недовольств.

А я не хотел напрягать родных и близких. Бесконечные хождения на кладбище, поминки и прочая суета никогда не доставляет радости живым людям. Я все время твердил:

- Хотите помянуть добрым словом - сходите в ближайшую церковь, помолитесь за упокой и поставьте свечку. Никаких застольев и причитаний.

Вся домашняя суета меня очень угнетала, и я решил удалиться в свой кабинет в институте. Двери кабинета были заперты, и я знал, что здесь буду в тишине и покое. Стол, кресло, полки с книгами - все родное, привычное. Все время здесь был народ: сотрудники, ученики, люди из других институтов и даже из других городов. Книги, брошюры, журналы с нашими работами стояли в ряд, уже запыленные за время моей болезни.

Начинал я свою карьеру очень необычно. Сейчас вспомнилась моя руководительница, молодая женщина, которая взялась помочь мне сделать кандидатскую диссертацию. Она стала для нас с женой хорошим товарищем, и мы часто в неформальной обстановке вели себя с нею, как с другом семьи. Но ее убил муж, когда ей было всего тридцать четыре года. Он приревновал ее к одному из аспирантов, купил где-то пистолет и решил убить их обоих. В один из вечеров он ждал, когда они выйдут из лаборатории. Первым вышел аспирант, но пистолет дал осечку. Аспирант стремглав бросился к заднему входу и сбежал. В нее прогремел выстрел, и пуля попала прямо в сердце. Мы были тогда на Севере и не знали о случившемся.

Через несколько лет у меня появился первый соискатель, заместитель директора Норильского совхоза, который был на два года старше меня. Все прошло хорошо, и он успешно защитил кандидатскую диссертацию.

Потом появились другие, и я всех их считал своими детьми. Как мать, к ним относилась и моя жена.

Кому все это нужно? Зачем столько труда вкладывалось в науку, которая теперь уйдет в архив? Или все-таки есть от этого польза? Несколько учебников и учебных пособий, десятки учеников, новое направление в науке. Может быть, от всего этого прибавится хоть капля знания и умения?

Один из Ангелов подошел ко мне и сказал:

- Человек родится на земле чтобы повысить свое сознание и помочь повысить сознание другим. Масса дел и масса профессий - все это для того, чтобы материальные тела нормально жили на земле и смогли выполнить свое предназначение. А цель жизни у всех одна - рост сознания и духовности. Человек, понявший свое предназначение, - это уже кандидат в духовный мир. Дальнейшая судьба такого человека решается на сороковой день после смерти. А до этого он проходит испытания на зрелость и мудрость.

- А какая участь ждет меня?

- Это еще никому не известно. Ты воспользовался своим правом быть на земле еще три дня, и за эти три дня ничего в твоей духовной судьбе не происходит. Прощайся с прошлым и помни, что ничего в твоей жизни, как и в жизни других людей, не проходит впустую. Все откладывает свой отпечаток в посмертии.

Да, здесь о многом надо было задуматься.

Жизнь, это бесконечное кидание мелких камней в себя. Плохие дела - тяжелые камушки, хорошие дела - легкие камушки. Так и складывается астральное тело. У одних так много тяжелых камней, что им и в астральный мир не перейти. А есть люди, которые пулей проскакивают нижние слои духовного мира. Это очень примитивный взгляд на жизнь и посмертие. Все намного сложнее, но принцип правильный - своей жизнью на земле ты определяешь свою дальнейшую судьбу. От себя никуда не убежишь. Что посеешь, то и пожнешь.

Я сидел, уставясь в свои труды, и думал о степени их тяжести в моей судьбе. Сколько потянет все это на чаше весов, знает только Господь. Египтяне наивно рисовали обычные весы, на которых взвешивали души. Мы уже не столь наивны, но в глубине сознания процедура первого суда представляется так же.

Скрипнул в двери замок. Вошли мои бывшие сотрудники. Они стали вытирать пыль, расставлять цветы. На стол поставили мою фотографию в траурной рамке.

- Сколько написано трудов, сколько сделано для человечества?

Милые люди! Они еще молоды и просто воспринимают земную жизнь. Только лет после пятидесяти они начнут оценивать и свои, и чужие поступки глубиной развития человека и все предстанет перед ними в другом свете. А сейчас от них требуется только любить друг друга, жизнь, природу и все окружающее. Любовь и труд - вот то целительное молоко, которое после материнского должны пить все люди, чтобы созреть и познать себя в этом сложном мире.

Я бы их всех сейчас обнял и поцеловал. Но мои бестелесные ласки никто не ощутит.

- Он был настоящим учителем и ученым, - сказал один из сотрудников - спрашивал много и строго, но почти никогда не опускался до ругани и скандалов. Мы все любили его.

- Но было неприятно чувствовать себя перед ним дураком. Он генератор идей, хватает все на лету. А ты стоишь перед ним и чувствуешь себя дураком. Это тоже не сладко - сказал другой.

- А ты бы хотел чтобы учитель был на том же уровне, что и ученик? Хорош был бы учитель.

- Здесь много противоречий, но главное, чтобы учитель был учителем, а не командиром стройбата.

С этим все согласились.

- Сколько раз я слышал, как его упрекали, что он не занимается производственными темами. А он отвечал, что производственными темами надо заниматься на производстве, а научной работой в институтах. Для этого и созданы научно-исследовательские институты.

Они долго обсуждали нашу общую работу, мое руководство, отношение к науке. Я впервые слышал такой откровенный разговор и радовался, что мой небольшой коллектив так хорошо понимал меня.

Но и грустно было. В последние годы я увлекался теософией и понял, что соединение науки и религии - единственно правильный путь познания мира. Я стремился привлечь к своей работе тех, кого называют экстрасенсами, но мой коллектив этого не понимал. Все считали это чудачеством старого ученого. Но я видел, что наука постепенно изменяется и пытается привлечь все формы познания: научную, религиозную, философскую, оккультную и т.д. Именно такой букет позволит раскрыть многие загадки нашего еще далеко не понятого мира.

Что ж делать? Я не успел сделать многого, но мир построен так, что усилия одного правдолюбца побеждают темноту миллионов упрямых и глупых людей. Правда пробивает себе дорогу везде и всегда, хоть и жертвует во имя этого многим.

Но все-таки неудобно подслушивать чужие разговоры и я вышел из своего кабинета.

Ангелы ничем не выражали своего отношения к происходящему, будто не слышали разговора. Только в глазах у них проскакивали - искры когда удовольствия, когда осуждения. Ох уж эти глаза. Они выдают чувства не только людей, но и Ангелов.

Мы вернулись домой. В большой комнате на столе стоял гроб, а в нем при параде лежало мое тело. Большие свечи горели по углам гроба, и на маленьком столе в стаканчиках и рюмочках горели обычные церковные свечи, принесенные родными и друзьями. Я очень люблю запах свечей, запах ладана и по счастью, чувства души не утратили обоняние.

Из квартиры уходил священник, с которым договаривались об отпевании перед кремацией.

В обед раздвинули кухонный стол, и все пристроились хоть немного перекусить.

Жизнь двух миров. Вот когда я почувствовал огромную пропасть между тем, что было и тем, что будет. И сейчас я находился на самом краю этой пропасти.

Наверно я уже начал от чего-то очищаться, потому что все острее стал воспринимать чувства окружающих и все глубже понимать их мысли. А может быть, я просто все меньше думал о себе и все больше был занят родными и близкими.

Они сидели молча, и слышен был только звон ложек. Они живые. И им необходимо делать все, что делают живые. И я не могу им сказать, что ваша печаль напрасна, жизнь не заканчивается жизнью.

Я понял, что всех их люблю, что домашние ссоры и распри - чепуха, затрагивающая только поверхностные чувства. Очень плохо, когда поверхностные чувства начинают овладевать человеком. Он делает массу глупостей, о которых потом будет жалеть. Жизнь очень не проста. Но, спотыкаясь, редко падают, а еще реже разбивают носы.

Милые, дорогие люди. Именно о них надо плакать. Потому что они остаются без дорогого человека, к которому привыкли, который необходим им каждый день.

Молчание нарушил мой сын.

- Сегодня еще надо ехать в крематорий, договариваться о завтрашнем дне. Зря он не захотел обычных похорон.

- Он не хотел, чтобы постоянно мы ходили на кладбище, заботились о цветах, о могиле, - сказала мать, - Даже в смерти он не хотел доставлять хлопоты другим.

Мы часто обнимаемся, целуем друг друга, говорим о любви. Но все это не то. Любовь сидит глубоко в сердце и не любит показываться снаружи. Она выходит тогда, когда человеку плохо и он не может без любви.

Подумайте, ведь человеческий улей или муравейник, устроены так, что каждый зависит от каждого, что чужой человек, которого ты никогда не видел, связан с тобой нитями биоэнергии, общими мыслями и общими заботами. Это единое человечество, а не разрозненные единицы, которым нет дела друг о друге. И чем ближе люди друг к другу, тем крепче, узы соединяющие их. Поэтому смерть - это трагедия для живых, а не для мертвых, плачут оставшиеся на Земле о себе, а не о тех, кому уже все безразлично.

А любовь? Ее узнают не тогда, когда обнимают друг друга в кровати. Это можно назвать удовольствием, наслаждением, но не любовью. Любовь - это когда понимаешь горе и радость другого человека, когда разделяет твоя душа чувства близкого или чужого. Сотни раз в день проявляются наши любовь или нелюбовь, и сотни раз в день мы отдаем хорошие или плохие чувства.

Все встали, а я опять вышел на балкон с Ангелами.

- Все это несправедливо. Почему должны страдать и мучаться десятки людей, а тот, из-за которого они горюют, преспокойно стоит не балконе и любуется шумной улицей.

- Пройдет время, - сказал один из Ангелов,- и разумное человечество, проникшее своими знаниями в духовный мир, будет чувствовать каждый шаг уходящего человека, и трагедии превратятся в обычные проводы. А сейчас эти знания, кроме вреда, ничего не принесут. Они разоружат хороших людей и вооружат жестокостью плохих. Уже некоторые люди связаны с духовным миром, но это единицы, на которых возложены Господом особые обязанности.

- Нет ничего проще, - сказал другой Ангел, - чем познание духовного мира. Но ваша наука упорно отрицает духовность, упорно внушает людям единство грубой материи. И еще много времени пройдет, прежде чем человечество прозреет и воспримет духовный мир частью своего мира.

Люди разошлись по делам. Дома осталась только она и несколько женщин, готовящих еду для поминок.

Со сменой поколений мир меняет свое лицо. Приходят новые люди, отвоевывают себе место новые идеи. Но больше всего изменение мира выражается в новом искусстве. Искусство никогда не стоит на месте: новые песни, новые кинофильмы и спектакли, новые архитектурные ансамбли - все создает новую атмосферу новых людей.

А в наш век первое место в изменениях заняла информатика. Дети обращаются с новой вычислительной техникой и с персональными компьютерами лучше взрослых. Чувствуется, что для нового поколения - это не забава, не новое удобство повседневной жизни, а предмет, необходимый для работы и досуга, - еще более необходимый, чем машина. Начался век информации.

Мой компьютер закрыт черной тряпкой. Он стал моим повседневным инструментом, главным орудием труда. На нем я уже писал свои статьи и письма, доверял ему самые сокровенные мысли. Там, где-то внутри этого совершенства, есть и повесть о новом времене, новой науки. Может быть, эти мысли пригодятся людям следующего поколения.

- Думаешь о своих работах которым доверял идеи новой науки? - спросил Ангел.

- Да. Как много я не завершил и оставил сырые идеи неопубликованными.

- Это совсем не обязательно. - ответил Ангел - Мысли и идеи, даже не высказанные, уже ушли в мир и ищут своих почитателей и последователей. Пусть не ты останешься их автором, а кто-то другой. Но они не пропадут. Мир устроен так, что перспективные мысли сохраняются, пока не попадают на благодатную почву. Они приживаются, постепенно укрепляются, завоевывают умы и в конце концов служат человечеству. Что поделаешь, если многие из открытий и теорий приписываются не своим настоящим открывателям? Но чаще бывает так, что они находят со временем своих истинных хозяев.

- Я никогда об этом не думал. Выходит, что не только написанное и изданное воздействует на умы, но и только задуманное может сыграть большую роль.

- Да. Вы общаетесь друг с другом и с духами во сне, а они делают все необходимое, чтобы нужное не пропало для человечества. Так и твои труды найдут своего продолжателя, несмотря на твою смерть. Все в руках Божьих.

Странно. Весь мир взаимосвязан, взаимозависим и каждая мелочь стремится к гармонии со всеми другими вещами. Каждый ищет свое место в этом спектакле. Косные предметы ищут и находят свое место в хаосе мироздания. И когда все находят свое место - это уже не хаос, а упорядоченные системы разного порядка. Вещь находит свое место и застывает там, и до тех пор, пока в вечном движении ей не определяется новое место.

А живой организм ищет взаимодействия с другими живыми организмами в семье, обществе, биоценозе, и здесь в момент, когда он находит гармонию со всем живым, он испытывает счастье, и все его структуры крепко сливаются в единое целое. Тогда к нему приходит любовь, и эта любовь какое-то время удерживает вместе молекулы, клетки, органы, организмы друг с другом, а в человеческом обществе семьи, социальные группы и государства. Любовь - это когда живое находит гармонию с другим живым и гармонично взаимодействует всеми своими частями. Крепче взаимосвязи, чем любовь нет, и Господь своей безграничной любовью охватывает всю Вселенную и двигает ее к совершенству.

Люди еще этого не понимают и всячески нарушают гармонию. Но придет время, и гармония воцарится в мире, и тогда начнется новое мироздание, потому что поиск совершенства бесконечен.

Вот и смерть - этап, когда одно совершенство завершается, чтобы идти на поиск нового более совершенного совершенства. И так вся Вселенная движется постепенно от элементарной частицы к всемогущему Богу, сливаясь с ним, а затем бесконечно более совершенная переходит на новую ступень мироздания. Для нас - это вечность, а для Бога, неизвестный нам отрезок жизни.

Я боялся, увлекшись молчаливым разговором, свалиться с балкона. А глаза Ангелов смеялись моей неуклюжести в новой обстановке.

В это время с улицы раздался грохот, скрежет, крики. Оказывается, столкнулись две машины, и из-под двери одной из них полилась кровь.

- Сколько несчастий приносит технический прогресс? - сказал я. - Не говоря даже о современных войнах и террористах.

- Земля перенаселена. Сюда присылают души с разных планет. Души, которые в своем развитии требуют решения в положительную или отрицательную сторону.

- Но это приведет к быстрому истощению Земли и к постоянному увеличению всякого рода катастроф.

- Не надо впадать в панику. Население земли начало уменьшаться, и человечество должно найти выход из экологического кризиса. Это все предусмотрено духовными руководителями. Вас не бросят, как вы неправильно выражаетесь, "на произвол судьбы".

Подъехала "скорая помощь", и из машин извлекли трех человек. По-видимому, один из них бы уже мертв, потому что его закрыли простынею полностью и сразу увезли. Двоим сделали уколы и положили в спецмашины. Все это длилось не более 10 минут, а милиция осталась обследовать место происшествия и побитые машины.

- Они молодые, - предположил я - Один уже скончался, а двое могут остаться калеками на всю жизнь. Какая уж тут справедливость!

- Болезнь если она предусмотрена судьбой, не наказание, а испытание. - ответил Ангел, - Но это бывает очень редко, как правило, в конце последней жизни, перед переходом человека навсегда в духовный мир. А все остальное - результат отклонения человека от судьбы, от предложенного ему жизненного пути. Манит более легкая жизнь, тысячи удовольствий, а завершается все это тяжелыми и длительными болезнями, а иногда и уродством на всю оставшуюся жизнь. Ничего, как мы уже говорили, не остается бесследным.

- Вот вам и проблема добра и зла, - задумчиво сказал я, провожая взглядом машины скорой помощи.

- Ты затронул самый сложный вопрос. Добро и зло относительно, и разобраться в этом совсем не просто, - сказал Ангел.- Милиционер убил бандита, спасая свою и чужую жизнь. Что он сделал? Добро или зло? Ведь он нарушил самый главный завет Господа - "не убий". Но он сделал доброе дело - спас две жизни и лишил жизни того, кто не раз нарушал все заповеди и кто мог лишить жизни еще много людей. Может быть, милиционер сделал неправильно, взяв на себя функцию Бога? Ведь только Бог волен дать или отнять жизнь человека. Кого здесь надо судить - милиционера или бандита? Некоторые люди считают, что бандит, убивая и грабя, берет на себя все грехи и ответит перед Богом. И не надо мешать справедливому Божьему возмездию. Но тогда на Земле воцарится беззаконие и преступность.

Люди, как и все живое, очень хрупкие создания. Любая случайность может обернуться бедой. Но еще хуже, когда это не случайность, а преднамеренное сознательное действие. Раньше жизнь человека стоила немного, и один человек лишал жизни другого просто так, ради забавы или в припадке раздражения. Вспомни средневековые дуэли или костры инквизиции. А еще раньше убийство человека было всего-навсего зрелищем.

Сейчас при смерти человека, особенно такой неожиданной, смешивается любопытство и жалость. Чего больше - трудно определить. Но уже - это не развлечение, не способ решения мелочных споров. Время меняет человека к лучшему - медленно, но изменения заметны. Хотя гибели людей от различных причин не становится меньше. Мы, ангелы. всячески стараемся предупредить несчастья, но, к сожалению, это не всегда получается. В этот раз ангелы все сделали, чтобы предотвратить катастрофу, но затуманенный алкоголем мозг юноши оставался глух ко всем предсказаниям. Теперь отравленное водкой тело унесли в морг, а душа ясно понимает свои преступные действия и боится сурового наказания. Вот тебе и новая тень, которая будет бродить ночами по городу и очень медленно приходить в себя.

- Жалко. Может быть, его душе предназначено было спокойно перейти в духовный мир и там наслаждаться прекрасной жизнью.

- У людей превратное представление о духовном мире. Во- первых, переход в духовный мир не прост. Душа человека проходит много тяжелых испытаний, даже тогда, когда ей предназначено уйти в духовный мир. Ты еще нигде. У тебя как бы передышка. Время придти в себя после смерти физического тела. Потом ты будишь переосмысливать свою жизнь и по-настоящему оценишь свои хорошие и плохие поступки. В это время будет много разочарований и сожалений. На это дается 6 дней. И наконец до сорока дней ты будишь проходить испытания. Для каждого свой набор испытаний, но все они сложны и опасны.

Вспомни свои роды. Теперь ты можешь вспомнить этот момент. Ты уже считал, что умираешь вообще. И в это момент тебя покинули воспоминания, ушло сознание, и ты остался чистым листом бумаги, на котором пришлось долгие годы писать новую жизнь и реализовывать новую судьбу. Что ждет тебя в духовном мире, никто не знает, даже те, кто будет тебя встречать и экзаменовать. Ты как бы сам своей жизнью будешь подсказывать свою дальнейшую судьбу.

Мы вернулись в комнату, и мое хорошее настроение сменилось серьезной задумчивостью. И опять, как в кабинете, я задумался над тем, с чем я приду в духовный мир, какова цена моей прожитой жизни и какую плату я должен буду заплатить за свои грехи? Сложный вопрос, но отвечать на него придется.

Уже проходили вторые сутки моего душевного путешествия по Земле. Ни усталости, ни разочарования я не чувствовал. У меня было такое ощущение, что я, сбросивший с себя тяжесть лет, путешествую по знакомому, но чужому миру, где все стоит на прежнем месте, но все приобрело другой смысл. Раньше в подобном состоянии я сел бы в кресло, уперся локтями в стол, положил бы голову на ладони и долго думал, ища выход из создавшегося положения. Сейчас я будто вишу в воздухе, чувствую, но не ощущаю руками свою голову, и ясные до ослепления мысли крутятся в голове, не давая сосредоточиться.

Ангелов я будто не замечаю, а квартира стала чужой и незнакомой.

Пришла Она и сын. Начали собираться родственники. Каждый отчитывался о своих делах, и это несколько отвлекло меня от невеселых мыслей.

Люди быстро поели и, усталые, легли спать.

Я вышел в садик, который был около дома, забился в самый безлюдный угол и задумался.

Что же такое смерть? Все говорит о том, что смерть - это не конец жизни и сознания, а только метаморфоза. Метаморфозы эти происходят постоянно, от того момента, когда атомы сливаются в молекулы, до рождения человека. Бесконечная череда метаморфоз. И все эти метаморфозы не эволюция, а революция. И эти революции не безобидные, безболезненные, а взрывные и сопровождаются коренной перестройкой самой сущности. Атомы сливаются в молекулы под действием высоких температур или давления, электрического заряда. Из молекул строятся камни, скалы, земные пласты. И все это происходит во время тектонических перестроек земной коры, вулканических извержений, ударов огромных метеоритов.

В живой природе рождение и смерть вида или индивидуума вызывают глубокие перестройки в организме, и все мертвое утилизируется рожденным новым. Я не думаю, что выход бабочки из куколки безболезнен или птенца из скорлупы очень приятен. Все сопровождается болью. Рост и боль - это эволюция. Это совершенство совершенного. Без боли роста не бывает.

А на последнем звене материальной эволюции - у человека - к физической боли присоединяется еще и моральная. Человек знает, что он умрет, а возможно, знал, что родится - и это вызывает в нем страх. Страх боли и страх неизвестного.

И почему я должен думать, что переход в мир иной - это только ласки света и музыки, только наслаждение неизвестным. Так не может быть. Должна быть боль, которая вызывает удовольствие, и удовольствие вызывающее боль. Только так завершится старое и родится новое.

Я иду в другой мир трудиться до крайней усталости и познавать, познавать новое до безумных восторгов. Здесь я считал, что прожитый день без новых знаний - потерянный день, а там я буду считать, что прожитый час без познания нового - выброшенный год, потому что за час в атмосфере всего нового можно узнать столько, сколько не узнаешь нового на Земле за год.

Я знал, что ангелы рядом, но они сделались невидимы, чтобы не мешать моим мыслям. Уже темнело, но на улице и в сквере еще гулял народ. На мою скамейку сели парень с девушкой, не подозревая, что я пристроился рядом. Нехорошо подслушивать, даже влюбленных, и я отлетел в сторону.

Я решил вернуться домой, но вдруг очутился в совершенно незнакомой комнате без окон без дверей, похожей на какую-то пустую лабораторию. Передо мною стояли трое мужиков отвратительной внешности и мерзко ухмылялись.

- Что, попался? - спросил средний, - теперь ты будешь служить сатане верой и правдой. Нам такие умники нужны.

- Не буду я вам служить! -воскликнул я.

- Заставим!

Мне ничего не пришло в голову, как только читать "Отче наш". Постепенно я почувствовал, что молитва заполняет комнату и как бы выдавливает всех нас. Трое исчезли. А я оказался в соседней, очень похожей, комнате. Кто-то ломился в стену и потолок. Сначала я думал, что это мои спасители, но услышал сверху:

- От нас так быстро не уйдешь. Ты, слабый человечишко, решил тягаться с духовным могуществом.

- И он был слабым человеком. - ответил я - А силы против него были не чета вам. Его распяли, но не сломили.

В это мгновенье все исчезло, и я опять оказался в сквере рядом со своими ангелами.

Что это было? - спросил я, и вся моя душа тряслась от страха.

- Мы тебе говорили, что и здесь небезопасно. Это были силы сатаны. Они хотели только напугать тебя, но и это в первые три дня запрещено. Но ты молодец. Сделал все очень правильно и показал им свою духовную силу.

- А после трех дней будет еще страшнее? - догадался я.

- Будут испытания. А какие тебе подготовлены - никто не знает. - Уклончиво ответил один из Ангелов.

- Духовный мир вокруг Земли населен тремя духовными силами, и со всеми ними ты встречался во сне.

Во первых, это силы света - силы Христа. Они принимают души умерших людей, и те, кто остается со светлыми силами, выполняют тяжелую работу: охраняют людей, стремятся сделать их лучше, добрее. Поколение за поколением на Земле становится все лучше, умнее, сознательнее. Иногда это незаметно, иногда происходят срывы и верх берут темные силы, но ты знаешь, что всегда силы света побеждают, через какие бы кризисы ни проходило человечество.

Во-вторых, это Люцифер и его силы. Люцифер - это не силы зла. Когда-то змей соблазнил Еву съесть плод с дерева познания добра и зла, но не с дерева жизни. Люцифер заманил людей в ловушку самосознания. Он сделал так, что человек все время стоит перед выбором двух путей. Не обязательно один из них зло, но только один путь ведет дорогой судьбы. Например: ты можешь сходить в кино или в театр. Если пойдешь в кино и быстро вернешься, то встретишь девушку, которая предназначена тебе судьбой. А если пойдешь в театр, то эту девушку встретишь только через несколько лет, а за это время встретишь людей, не имеющих никакого отношения к твоей судьбе, и у тебя будет очень много разочарований. Чаще всего на одном из путей тебя подстерегает зло. Поэтому и называется дерево познания добра и зла.

Но если Бог дал человеку право сознательного выбора (бессознательный выбор делает и животное), не предусматривая боли, разочарования, потери, то Люцифер усложнил эту задачу в сотни раз, заставляя человека всю жизнь испытывать сожаления утрат или при каждом выборе напрягать свое сознания для анализа всех возможных последствий. Право выбора превратилось в ответственность за себя и судьбы других людей, особенно родных. Мудрость человека, рожденная жизненным опытом и знаниями, заключается в умении выбрать правильный путь, предугадать ненужное и плохое.

Христос учит людей решать свои проблемы через любовь, а Люцифер хочет сложной борьбы в запутанных жизненных ситуациях. Его армия, одетая в серые монашеские плащи с капюшонами, плетет сети жизненных обстоятельств, из которых человеку очень трудно выпутаться.

В-третьих, - это силы сатаны, которые по настоящему являются силами зла. Великий духовидец Рудольф Штейнер называл их ариманическими силами. Это искусственные силы, порожденные самими людьми, и должны быть людьми уничтожены.

Когда-то злость и преступные поступки породили фантом зла, который питался человеческой злостью. Он был очень слаб и мог сразу погибнуть, если бы прекратилась человеческая злоба. Но, к великому сожалению, с ростом народонаселения возрастало и зло. Люди открыто и мысленно делали гадости друг другу, увеличивалось количество преступлений и преступников. Сатана креп и мужал, превращаясь в могучую духовную силу. Бог дал человеку свободу, Люцифер поселил в человеке и в человеческом обществе борьбу, а сатана довел все это до зла.

Теперь избавиться от сатаны можно только одним способом - уничтожить в человечестве злобу. Сейчас сатана торжествует, потому что в двадцатом веке люди поддались провокациям сатаны и дали ему огромное количество пищи. Но человечество при этом начало осознавать роковые последствия своих действий. Этому пониманию помогают светлые силы, и сатана постепенно теряет свое могущество. Мир человека начал постепенно поворачивать к свету, и этот процесс будет идти все быстрее. Но еще нескоро мир избавится от сатаны и его зла. Но и после этого для просветленного человечества найдется поле деятельности, на котором будет необходимость увеличивать духовность и свое сознание.

Наконец мы вышли на улицу. Я просто остолбенел от увиденного. Все было заполнено "людьми".

- Здесь души тех, кто спит, тех, кто недавно умер, тех "теней" о которых мы говорили в горном селении. Кроме этого, здесь масса существ разных духовных сил и даже инопланетяне, чьи души любопытствуя, прилетели на землю. Здесь выстраиваются фантастические ситуации, которых никогда не бывает в реальной жизни. - сказал Ангел, - Ночной город во много раз неприятнее и даже страшнее дневного.

Спертый воздух, невероятная вонь и тишина, изредка нарушаемая автомобилями и живыми людьми. Такой какафонии я никогда не видел. Представьте себе, что эти существа свободно проходят сквозь другие существа, сквозь стоящие на улице предметы, соединяются, разъединяются, сливаются в невероятные клубки, которые мгновенно рассыпаются и каждая часть такого клубка устремляется дальше. Только души живых людей стремятся держаться в стороне и их действия кажутся осознанными и целенаправленными.

Мне стало здесь так тяжело, что я устремился вон из этого огромного города с единственным желанием вырваться на свободу.

Меня догнала душа сына.

- Я тебя везде ищу и хочу пробыть с тобой эту ночь. - Он не видел всего того, что представилось мне в городе, потому что его душа не обрела остроты восприятия души мертвого человека.

- Отец, ты страдаешь?

- Я страдаю только оттого, что приношу страдания своим близким. Я не думаю о том, что ждет меня потом. Но вижу, что всем вам плохо, и ругаю себя за то, что мало внушал вам идею посмертного существования. Я еще не познал жизнь после жизни, но могу утверждать, что она существует и человеческое я не уходит в могилу вместе с его физическим телом.

- Хотелось бы собрать души всех родственников, - сказал он и побыть с тобой во сне всю ночь.

- Это невозможно. Во-первых, я могу общаться только с одним человеком. А во-вторых, родственников так много, что уместиться они нигде не смогут.

Он удивленно посмотрел на меня.

- Да, ты даже не представляешь, сколько у каждого из нас родственников. Во-первых, учти реинкарнацию. В прошлой жизни у каждого из нас были близкие родственники, которые связали свою судьбу с другими людьми, которых я обязан считать родственниками. То же самое у матери, у тебя, у моей матери. По линии души наберется, наверно, несколько сот человек.

Теперь по генетической линии. Здесь тоже наша кровь имеется у десятков людей, и всех теток и дядек мы даже не знаем. А если возьмем их родственников, то окажется тоже несколько сот. И чем глубже ты возьмешь эту двойную генеалогию, тем больший круг людей будет охвачен родством.

- По твоему, если взять поколений десять предков, то родственниками будет вся страна.

- Не страна, а все человечество. Мы все произошли от одного корня и должны относиться друг к другу как родные люди, независимо от цвета кожи, места жительства и положения в обществе. Это давно надо понять. Все человечество представляет единую семью, а если взять еще глубже, то весь мир един и мы очень маленькая часть огромного организма, называемого Вселенная. И если прилетят к нам инопланетяне, то они будут нашими братьями не только по разуму, но и по плоти. И с духовным миром всех уровней мы родственники. Вот как, по-моему, должны относиться все существа Вселенной друг к другу. Недаром и животных называют "братья наши меньшие".

- Ты прав, отец. Но наше сознание еще не доросло до такого понимания окружающего мира, и дорастет ли? Может быть раньше человечество погибнет, уничтожая своих братьев как заклятых врагов.

- А ты об этом не думай, - посоветовал я. - А живи так, как маленькая часть большого мира и как ближайший родственник всего живого на Земле. Чем больше людей будут так думать, тем быстрее наступит на Земле Эра любви, а не насилия.

Только сейчас мы оглянулись и увидели себя в своей родовой усадьбе. Когда-то здесь в Псковской области жили десятки поколений наших предков, начиная чуть ли ни с времен Ивана Калиты. Я с сыном и с внуками был здесь только один раз. Обыкновенный барский дом, хорошо сохранившийся из-за того, что был выстроен из крупных камней, как крепость. Крыльцо обрамляли две колонны. Нижний этаж, а скорее полуподвал, служил для подсобных помещений. А в главном первом этаже размещались все основные комнаты. В центре имелась надстройка второго этажа, где, по-видимому, находились спальни. Все было заброшено и на каменном полу валялись осколки стекла неизвестно какой давности.

От дома дорожка вела к сараям, выстроенным тоже из камня, как строят в Прибалтике. Думаю, что стены такого сарая не пробьет даже снаряд небольшой пушки. В сараях местные жители сваливали всякий хлам, и пройти внутрь было невозможно.

Самым замечательным была церковь - высокая, с одним куполом и небольшой звонницей. Она была повреждена больше других строений, но сохранила свою форму и даже часть настенной живописи.

На крыльце усадьбы расположились местные пьяные мужики, которые заканчивали свою нехитрую трапезу.

Мы прошли в заброшенный сад к заросшему тиной пруду. Никаких воспоминаний. Только душа подсказывает, что около пруда было излюбленное место наших предков. Здесь они встречались, здесь был первый поцелуй и первые клятвы в любви и верности. Представить себе это не трудно. В наших семейных преданиях не упомянуто ни одной дуэли, хоть все мужчины были офицерами. Вообще до меня дошло очень мало сведений о прошлом моей семьи, а сын вообще ничего об этом не знал. Стали мы при советской власти "Иванами, не помнящими родства".

Уже спустилась ночь. Луна сияла своим полным диском, и было совершенно светло, хоть мы могли и ночью видеть, как днем..

С вершины Кавказских гор мы чувствовали историю мира, а здесь в заброшенном саду Центральной России - историю России. Мало светлых лет было у нашей страны, бедно и плохо жил народ, смутных времен было больше, чем написано в любой истории. Но всегда народ выходил к свету и пробивался "сквозь тернии к звездам". А звезды, огромные, яркие, сияли над нашими головами и говорили о том, что и на этот раз победят добро и разум. Жалко, что меня уже нет, но я буду оттуда помогать добру и радоваться вместе со своим народом.

- Как бы хотелось пожить здесь, - сказал я, - привести все в порядок, отремонтировать строения и наслаждаться спокойствием и природой. Но в мое время это называлось барством и таких помещиков ссылали на Соловки.

- Человек, остается человеком, - задумчиво сказал Ангел. - У него миллион желаний, и он никогда не удовлетворен тем, что имеет.

Это все люциферическая природа. У человека возникают желания с того момента, как он родится. Сначала - это элементарные природные желания, но чем старше становится человек, тем сложнее становятся его желания и тем больше усилий он затрачивает на их реализацию.

"- что ты хочешь, машинку или куклу? Будешь хорошо учится на день рождения куплю тебе большую машинку с фарами.

- А я хочу сейчас."

И так всю жизнь. Выбор обязательно сопровождается желанием, а осуществление желаний обязывает трудиться. И так человек всю жизнь к чему-нибудь стремится. Ни дня, ни минуты не проходит без желаний. Восточные мудрецы, особенно Будда, считал, что жизнь это страдание, потому что человек не может уйти от своих желаний, а неосуществленные желания приносят страдания.

Безумный бег вперед за неосуществленной мечтой.

- Но если этого не будет, то все остановится, замрет, - возразил я, - а остановка - это смерть. Все в мире куда-то стремится. Это определяет движение, а движение дает жизнь.

- Да, ты прав, но мудрецы высказываются не против желаний вообще, а против вещественных, материальных желаний. Люди потонули в своих желаниях и создали гибнущее потребительское общество.

Почему раньше люди имели скромные желания и жили спокойно, будучи гораздо духовнее высокообеспеченных и высокообразованных современников? Почему люди в своих желаниях не считаются со средствами в достижении цели. Сейчас трудно определить, сколько людей служат сатанинским целям, но точно можно сказать, что больше, чем свету и добру. Машинный бег - это сатанинский бег, и еще трудно сказать, сможет ли добро прекратить этот стремительный бег в пропасть.

Луна и звезды освещали все вокруг, и казалось, что в мире царят спокойствие и порядок, что нет никаких сатанинских сил, что жизнь идет по Божьему предназначению, что вся природа молится Единосущему. Очень не хотелось покидать усадьбу, где, казалось, около пруда гуляют дамы с кавалерами, куда-то спешат расфуфыренные офицеры со шпагами, и на все это с удовольствием взирают пожилые хозяева усадьбы, сидя на веранде вокруг самовара.

Душа сына заспешила домой. Ведь сегодня день похорон, и дел выше головы.

А я устремился на Север, где хотелось побыть одному. Подумать о лучших годах своей жизни.

Я попал на высокий берег Енисея и сразу узнал места, где часто бывал с оленеводами. Вокруг уже лежал снег, воды Енисея гнали шугу, громоздя тонкие льдинки друг на друга. Только середина реки была чистая и серебром сверкала при лунном свете. Не сегодня-завтра Енисей должен встать и успокоиться подо льдом до следующего лета.

Какая величественная картина: могучая река, спокойная и тихая; берега заросшие ивняком с редкими чахлыми лиственницами; яркая луна и слабое переливающееся северное сияние. Это и есть та Вселенная, которая для нас для всех рождает великое сознание. Вдали на реке показались огни. Это баржа возвращается с Севера, используя последний шанс чистой воды. А может, и не проплывет, застрянет во льду и придется помогать ей маленьким ледоколом. Все еще спит: и люди, и звери, и рыбы в глубине реки. Только я не сплю, потому что мертвые не спят, они бодрствуют днем и ночью.

Но моя душа впитывала безмолвие северной природы и мечтала вернуться в эти суровые края. На этих берегах проходила моя настоящая жизнь - рискованная, увлекательная, со страхами и наслаждением, всегда с новыми впечатлениями и надеждами. Здесь я видел, как высоко в небе проплывает неопознанный летающий объект. Здесь я видел, как чистые люди чистыми руками обеспечивают свою чистую жизнь

Я встал и медленно пошел по воде, как Христос, подняв к небу руки и произнося торжественно слова молитвы. Ангелы смотрели на меня осуждающе, считая, наверное, что я изображаю из себя Христа. А я просто шел, потому что никогда не испытывал чувства хождения по воде и никогда не всматривался в глубины неподвижной, освещенной луной реки. Я медленно перешел на другой берег и по оленьей тропе углубился в тальниковые заросли.

Меня охватило чувство покоя и бесстрашия. Если бы сейчас я встретил медведя, я медленно прошел бы сквозь него, а он в удивлении встал бы на задние лапы.

Оленеводы, умирая, говорят, что уходят к верхним людям. А я пришел к ним, чтобы попрощаться со своей зрелостью, силой взрослого здорового мужчины и удовольствием просыпающегося сознания. Да, я провел здесь свои лучшие годы и Север для меня стал двадцатилетнем испытанием на зрелость.

Отойдя около километра от реки, я увидел стадо оленей и дремавшего на нартах пастуха. Мне знаком каждый штрих этой картины. Оленеводы в чумах спят в своих оленьих спальных мешках. Им тепло и уютно. Русский человек в этой обстановке никогда не чувствует удовольствия, а для северянина - это родная стихия. Оленевод, часть северной природы, и здесь не может быть речи об отчуждении человека от природы. Мы, русские,. принесли сюда огненную воду, элементарные блага цивилизации и бездушные машины. И все время говорим о том, что северные народы вымирают. Да, для них блага цивилизации губительны, но тот, кто прожил с ними долго, знает, что они лучше, добрее и честнее многих представителей цивилизованных народов, и потеря северного населения - невосполнимая утрата для человечества.

Я обошел кругом стойбища, заглянул в чумы, унесся дальше на Север, в чистую тундру. К сожалению, удовольствие чаепития в чуме, мне теперь недоступно.

В тундре, за сотни километров от человеческого жилья, я сел на бугор, возвышавшийся над окружающей местностью, и устремил свой взгляд в бесконечные просторы вселенной. Здесь не было горизонта. Белая пустыня незаметно переходила в звездное безбрежие, и все это освещали яркая луна и северное сияние. Это была уже не земля, а далекий, хоть и знакомый, мир.

И моя душа впервые заплакала. Всеми фибрами я ощутил, что расстаюсь с Землею навсегда, расстаюсь со всем, что мне было мило и дорого. Я ухожу в чужой, неизвестный мир, может быть лучший, может быть, худший, - но другой, непривычный и незнакомый. Захлопнется дверь, и все, что остается за дверью, никогда не удастся вернуть назад.

А может ли душа плакать? Люди говорят, что может, а все ошибаться не могут.

Я почувствовал, что меня захватывает и пытается унести эта бескрайняя, чужая даль, и невольно я закричал, "спасите!".

Англы подхватили меня и вмиг доставили в город в мою бывшую квартиру.

Уже собирался народ. Старушки держали в руках зажженные свечи и крестились. Мужчины неуклюже мяли в руках шапки.

Она стояла во всем черном, бледная, постаревшая, а дети поддерживали ее под руки. Знакомые поднимались в квартиру и молча по одной-две минуты стояли у изголовья, прощаясь. Любопытные не решались подняться в квартиру, а толпились в дверях. Все ждали выноса тела. Некоторые плакали.

Соблюдая все правила и традиции, мужчины взяли гроб и вынесли его на улицу. Его надо было поставить в холле института для гражданской панихиды. Институт находился в нескольких метрах от дома, и туда гроб пронесли пешком.

Я никогда не думал, что так много людей относятся ко мне так хорошо. Я просил не делать официальную торжественную панихиду. Но приехало много официальных лиц, и прощание превратилось почти в торжественную часть.

Мне надоело слушать торжественные речи, и я выскользнул на улицу, чтобы попрощаться с тремя дубами, которые несколько лет назад посадил около института. Они уже выросли в рост человека и прощались со мной, шевеля пожелтевшими листьями. Мне казалось, что не только дубы, но и вся природа в осеннем цветастом убранстве прощается со мной навсегда. Следующее пробуждение природы, ее цветение и созревание я уже не увижу никогда.

Грустное это слово - НИКОГДА. Что мне удастся удержать в памяти посмертия, мне неизвестно, но, наверное, очень мало.

Люди проходили у гроба, клали цветы, крестились и тихо отходили в сторону.

Так продолжалось около часа. А потом подошли машины, и мое тело повезли в церковь. Все кто хотел, разместились в других машинах, и процессия медленно двинулась к маленькой церквушке.

Я никогда не думал, что отпевание так благотворно влияет на душу. Священник читал молитву, две женщины пели, а с меня будто стекала грязь земной жизни. Опять везде горели свечи, сжигая все плохое, что падало с меня на землю. Впервые я понимал все слова панихиды и вторил им своими чувствами. Ангелы стояли рядом, серьезные, склонив голову. А я как бы завис над гробом и не мог шевельнуться. Только после панихиды я смог опять встать у изголовья гроба.

Медленно гроб понесли к машине, погрузили в автобус. и несколько машин помчались к крематорию. Это. Наверное, и называется последний путь.

Мне не раз приходилось провожать по этому пути своих знакомых, и я знал, что обратного пути уже не будет.

По улице идут люди, едут в разные стороны машины. Но это не по той улице, по которой везут гроб. Мы ехали будто в другом измерении, в другом направлении и по делам, которые никого из окружающих не касаются.

Хотелось сказать ей:

- Дорогая, не плачь, наша жизнь уже позади, и прожили мы ее как смогли. Отдай остаток своего тепла детям, а там я встречу тебя и ты сможешь обрести все хорошее, что предназначено нам в том мире.

Подъехав к крематорию, мы встали в очередь, и люди вышли из машин. Я тоже оказался на свободе. И здесь не обходится без формальностей и бюрократии. Где-то надо записаться, предъявить какие-то документы, заплатить какие-то деньги. В наше время без этих действий не обходится ни рождение, ни смерть.

Наконец наша очередь подошла, гроб вынесли из машины и передали работникам крематория. Они на тележке ввезли его в зал и поставили на постамент. Зазвучали звуки траурного марша. Все молчали. Дети держали ее и сами сдерживали рыдания.

Под звуки марша постамент постепенно стал опускаться.

И здесь я вздрогнул. Мне показалось, что мое тело взмахнуло руками, прощаясь со мной. Может быть в нем осталась какая-то частичка меня?

Когда плита над гробом задвинулась, я почувствовал, что ангелы подхватили меня под руки.

- Теперь пора!

И передо мной раскрылся длинный черный тоннель, в конце которого мерцал ласковый свет.

ЗВЕЗДА

Однажды, когда я был в командировке в поселке Потапово, что выше по Енисею на 120 км, зимой случилось невероятное. Была ночь. И вдруг все осветилось ярким белым светом. Я жил тогда в конторе. Накинув на себя шубу, я выскочил на улицу. Над Енисеем медленно проплывало круглое тело, бросавшее острый яркий луч света на землю. В районе Потапово ширина Енисея три километра. Луч света был такой силы, что на противоположном берегу реки видны были кусты, одиночные деревья и дорога, которую к этому времени натоптали оленьи упряжки оленеводов. Светящееся тело плыло точно по фарватеру реки, повторяя все ее извилины. Оно медленно двигалось с юга на север и было видно немногим больше часа. Я смотрел на это чудо, не чувствуя холода. Рядом со мной стояли наши сотрудники и несколько местных жителей.

- Интересно, что это за яркий объект, способный осветить такую огромную площадь.

- Здесь всякие летают, и мы уже к ним привыкли, - ответил мне кто-то из местных жителей.

Когда я был в Ленинграде, то рассказал этот случай своему другу, профессору физики и последнему аспиранту великого Королева. Простые расчеты показали, что для такого освещения нужна мощность Братской ГЭС. Ничего себе объект. Кто-то, несомненно, его зафиксировал и сфотографировал. Но нигде в печати об этом инциденте не упоминалось. В то время это были сугубо секретные сведения.

Через несколько лет я увидел странный сон. Будто меня взяли на такой летающий объект. Это был большой космический корабль, который нес дежурство космических сил на Земле. В маленькой комнате на меня одели костюм металлического цвета и повели внутрь корабля, в большую круглую комнату, которую почти всю занимал круглый стол. За столом сидело человек тридцать в таких же, как у меня, костюмах.

При нашем приближении все встали, и я услышал восторженные возгласы. Меня усадили в самое большое кресло и приветствиям не было конца. Все люди были молодые, крепкого телосложения и широко улыбались.

И костюм, и комната показались мне знакомыми, родными. Будто я в такой обстановке прожил много лет и наконец вернулся туда, где привык быть, к тем с кем прожил долгие годы. Мне даже хотелось сказать, что командование группы вновь беру на себя, но я разумно промолчал. Никаких неудобств, никакого стресса я не ощущал и понял, что большинство присутствующих чувствуют то же самое. Сколько же прошло времени, как меня здесь не было. Земное время не в счет - оно другое. Но я молчал, потому что командира моего ранга учили сдерживать эмоции в самых сложных обстоятельствах.

Наконец заговорил один из мужчин. сидевший как раз напротив меня:

- Вот Вы и опять дома. Вы не землянин. Вы с одной из планет системы Сириус и служили офицером в большом отряде "Инопланетного просвещения". Вас направили на Землю, и Вы родились там, забыв о своей настоящей жизни. Многое Вам пришлось пережить, но Вы с честью выполнили свой долг и все поручения, которые были на Вас возложены. Мы поздравляем Вас с повышением в звании и надеемся, что Вы сможете сделать еще много полезного, тем более, что Земля входит не в лучший период своего развития. Меняется эра, а с нею меняются и все психо-физические параметры.

Может быть, кого-нибудь вспомните из бывших ваших коллег?

Я внимательно осмотрелся, и некоторые люди показались мне знакомыми. В волнении я не мог ответить командиру на его речь, но все поняли меня.

- Сейчас мы с вами перейдем на нашу базу, и я представлю Вас самым высоким чинам космических сил наблюдения за солнечной системой.

В то же мгновенье мы оказались в широком длинном коридоре, в котором по обе стороны было много дверей с надписями на непонятном мне языке. Мой сопровождающий включил какую-то кнопку, и все надписи стали русскими - русскими буквами были написаны русские слова. Раскрылась одна из дверей, и мы вошли в комнату, очень похожую на ту, что была в космическом корабле. Только стол был меньше, и сидело за ним пять человек. Все поздоровались со мной легким поклоном и предложили мне сесть. Каждый задал мне по несколько вопросов и я как мог обстоятельнее на них ответил.

Последней со мной заговорила женщина:

-Вам не объяснили, что здесь находитесь не Вы, как человек. Ваше физическое тело осталось на Земле. А здесь находится Ваша душа и все внутренние тела. Мы уже не имеем физических тел, но жизнь нашего астрального тела очень своеобразна и объяснять Вам все это сейчас не время. На Земле в вашем теле проходят естественные физиологические процессы и они требуют вернуть ваше астральное тело на Землю.

В этот момент я почувствовал, что мне необходимо пойти в уборную.

- Я, как биолог и главный врач, требую немедленно отпустить нашего гостя на Землю. Это посещение придаст ему силы и стремление выполнить свою миссию как можно лучше. А теперь прощайте.

И в это мгновенье я проснулся.

Уже много лет я помню этот сон во всех подробностях и знаю, что многое из того, о чем мне сказали инопланетяне, до моего сознания не дошло.

С тех пор, когда мне приходится бывать в Потапово, я ночью выхожу на берег Енисея и всматриваюсь в холодное звездное небо, в северное сияние и падающие звезды. Я знаю, что там течет другая разумная жизнь и там меня ждут.