Художественное чутьё очень точно подсказало Толстому, какие именно пределы ему надо взять в истории для торжества его философско-исторического учения. Он обошёлся без террора французской революции, без царствования Павла с его страшным концом, без аракчеевщины, без Николая I. В России социальным фоном на протяжении почти всей эпопеи служит "дней Александровых прекрасное начало...".
М. Алданов. "Ульмская ночь"
Герой нужен Толстому для непонимания событий.
В. Шкловский. "Материал и стиль в романе Льва Толстого "Война и мир""
1. Бессвязные разговоры
Одна из основных тем "Войны и мира" Л.Н. Толстого (а, может быть, -- основная) -- противопоставление подлинной, одухотворённой жизни ("содержания") и мертвящей, губительной "формы", того, что Пьер воспринимает как "всё это лишнее, дьявольское, всё бремя этого внешнего человека" (3.3.9.) 1 .
Форма царит везде, где присутствует Государство, и потому она становится всё ощутимее, в частности -- по мере приближения в Петербургу. Приобщение Пьера Безухова к масонству происходит символическим образом на полдороге между Москвой и Петербургом. Вовлекает его в масонство московский "брат" Бездеев 2 , беседующий с ним о смысле жизни, о предназначении человека. А петербургские "братья" всё сводят к пустому (да и плохо освоенному) ритуалу, охотно принимают от Пьера его взносы, но совершенно глухи к заводимым им разговорам. И дело не только в крамольном, иллюминатском 3 направлении мыслей Пьера. Отпор встречают как раз хлопоты Пьера о благе страны, тем более -- человечества (а ведь создавался орден именно для этого) 4 .
Московский главнокомандующий граф Растопчин по мере отступления российских войск от Бородина совершает множество необязательных и лишних действий -- шумно демонстрирует свой патриотизм, призывает население с оружием в руках умереть под его началом у стен Москвы, ловит "французских шпионов" и даже бессудно казнит одного подозреваемого в этом, но не обеспечил того минимального, что обязан был сделать: по возможности вывезти из города казну, оружие, боеприпасы и продовольствие.
Полностью торжествует форма над содержанием, как на это прямо указывает Толстой, в петербургских салонах (3.2.6). Б.М. Эйхенбаум 5 цитирует довольно типичный отзыв А.Д. Блудовой о первой части романа в её письме П.В. Анненкову: ""1805 год" Толстого не слишком нравится мне, -- больше плохого французского, чем русского и бессвязные разговоры...". Представляется, что "бессвязные разговоры" в салоне Анны Павловны Шерер заслуживают достаточно подробного анализа.
Лицо салона определяется тем, о чём можно говорить и как, и тем, о чём и как говорить нельзя 6 . Конечно, не все подобные конвенции соблюдаются достаточно строго. Так, вездесущий князь Василий то и дело ляпает невпопад в проанглийском салоне Анны Павловны то, что уместно было бы лишь в профранцузском салоне его дочери (3.2.6). Толстой называет один абсолютный запрет, действующий не только в петербургских салонах, но даже и в "оппозиционном" московском кружке генерал-аншефа князя Болконского: исключается любое суждение о государе и его решениях (2.5.3) 7 . Правительство может быть объектом критики, но воспринимается при этом действующим как бы помимо воли императора.
Однако в силе ещё более строгий и абсолютный (как ни трудно это вообразить) запрет, особенно ощутимый в петербургских салонах. В разговорах, которые ведутся в салоне Анны Павловны (с первых страниц романа), есть странная особенность. Они почти целиком сосредоточены на европейских делах 8 . Практически не затрагиваются дела внутренние (кроме сиюминутных карьерных забот и интриг) и особенно -- прошлое. Прошедшее время появляется лишь один раз -- мельком упомянуто, что старый князь Болконский отставлен ещё в прошлое царствование 9 . Чего они так старательно избегают в своих разговорах, понять несложно. Дело происходит летом 1805 года, то есть многие из них отлично помнят, как всего четыре года назад пьяные гвардейские офицеры 10 слонялись по Михайловскому замку и распоряжались всем, словно у себя в роте.
2. Агамемнон
Прот. Г. Флоровский отмечает, что "Александровская эпоха вся в противоречиях, вся в двусмысленности и двуличии. Всё двоится в жизни и в мыслях" 11 . На эту двойственность эпохи и самого императора неизбежно указывают все исследователи (Вел. кн. Николай Михайлович, А. Труайя, Н.А. Троицкий, А.Н. Архангельский) 12 .
Весьма противоречивым было и отношение современников к императору. В этом смысле характерна пушкинская "александриана", в значительной степени отражавшая общественное мнение и его резкие колебания. После юношеского восторга ("России божество" ["К Александру", 1815], "Полнощи царь младой" ["Наполеон на Эльбе", 1815]) очень скоро появляются чрезвычайно дерзкие эпиграммы и сатирические стихи ("Тот в кухне нос переломил, / А тот под Аустерлицем" ["Двум Александрам Павловичам"], "Ура! В Россию скачет / кочующий деспот" ["Сказки", 1818]) и трагически беспощадная "Вольность" (1817, о ней ещё будем говорить далее). Примерно та же картина сохраняется и в более зрелые годы поэта 13 . В 1822 году в укор цензорам, назначенным князем Голицыным ("Послание цензору"), Пушкин (сознательно провоцируя малооправданное расширительное прочтение) произносит известное: "Дней Александровых прекрасное начало...". В 1825 году, за два месяца до восстания (и ровно за месяц до смерти императора) он пишет объективно-примирительное "19 октября":
Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво.
...
Ура, наш царь! Так! Выпьем за царя.
Он человек! Им властвует мгновенье,
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей...
Но практически одновременно им созданы совершенно уничтожающие издевательские стихи незавершённой, X главы "Евгения Онегина":
Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.
Его мы очень смирным знали,
Когда не наши повара
Орла двуглавого щипали
У Бонапартова шатра.
А в октябре 1836 года Пушкин написал ("Была пора: наш праздник молодой"):
Вы помните, как наш Агамемнон
Из пленного Парижа к нам примчался.
Какой восторг тогда пред ним раздался!
Как был велик, как был прекрасен он,
Народов друг, спаситель их свободы!
Вы помните -- как оживились вдруг
Сии сады, сии живые воды,
Где проводил он славный свой досуг.
Тут еле ощутим слабый иронический привкус в "Агамемноне" и некоторая отстранённость от своего былого восторга 14 . Понятно, что каждое из процитированных стихотворений писалось в какой-то своей, особой ситуации, по своему поводу, одни из них предназначались для печати ("свободно ли печать морочит олухов"), а другие -- лишь для узкого круга посвящённых ("открытым сердцем говоря"). И тем не менее, создается впечатление, что Пушкин ищет какую-то обобщающую точку зрения и не находит её. Так могут писать или один писатель о нескольких различных лицах, или об одном человеке, но тогда -- несколько разных писателей, с различными, несовместимыми точками зрения.
На содержание и композицию "Войны и мира" в значительной степени повлияло созревшее у Толстого к 1865 году намерение написать роман о Наполеоне и Александре. 19 марта 1865 года Толстой записал в дневнике: "Я зачитался историей Наполеона и Александра. Сей час меня облаком радости и сознания возможности сделать великую вещь охватила мысль написать психологическую историю романа Наполеона и Александра. Вся подлость, вся фраза, всё безумие, всё противоречие людей их окружавших и их самих". И далее -- о Наполеоне. "Александр Македонский называл себя сыном Юпитера, ему верили. Вся египетская экспедиция французское тщеславное злодейство. Ложь всех религий... На Аркольском мосту упал в лужу, вместо знамя. Плохой ездок... Три раза направлял реляцию сражения Риволи -- всё лгал... Он не интересен, а толпы, окружающие его и на которые он действует... И позорная смерть!
Александр, умный, милый, чувствительный, ищущий с высоты величия объёма, ищущий высоты человеческой. Отрекающийся от престола и дающий одобрение, не мешающий убийству Павла (не может быть). Планы возрождения Европы. Аустерлиц, слёзы, раненые... Путаница во внешнем, а в душе ясность... Путаница наружная, прояснение в душе".
Суть замысла достаточно ясна: Александр победил, поскольку на его стороне явное нравственное превосходство (с нами Бог!). Но что делать с Аустерлицем и Тильзитом? Или посчитать их не стоящими внимания подробностями? На чьей стороне тогда была правда? И снова мы упираемся в эту строчку: "не мешающий убийству Павла". Через 40 лет после Пушкина Толстой вершит свой суд над нашим Агамемноном, идёт тем же путём сомнений, споров с самим собой... И в итоге так же, в общем, остаётся на распутье.
Толстой достаточно точно исторически воспроизводит колебания общественного мнения в отношении Александра. Перед Аустерлицем девять десятых были влюблены в императора и в славу русского оружия (1.3.11). После Аустерлица (хотя и шёпотом) указывали на молодость и неопытность государя, доверившегося дурным и ничтожным людям (2.1.2). Наконец, Толстой отмечает ослабление восторга к царствованию императора перед нашествием, несмотря на общий подъём антифранцузских и патриотических настроений (2.5.3) 15 . В кружке Элен осторожно, но всё же посмеивались уже и над московским ажиотажем вокруг императора (3.2.6).
Как уже упомянуто, на этом общем фоне меняется и тон собственного авторского текста, адресованного Александру. В эпизодах, посвящённых Аустерлицу, Толстой ещё довольно сдержан. Хотя и не скрывает своей горечи, когда рассказывает, как Александр пренебрёг советами Кутузова и вместо того прислушался к ничтожному Долгорукому (а подвёл его и "суворовец" Вейротер) 16 . Также сдержан он поначалу и обращаясь к событиям 1812 года. О последней попытке Александра остановить войну (13/25 июня 1812) Толстой говорит ещё в тоне вполне сочувственном к императору (3.1.4). Но уже через каких-нибудь двадцать страниц следует (3.1.9) издевательское описание состояния дел в Первой армии и Дрисском укреплённом лагере, совершенно сокрушительное для Александра: именно он назначал всех этих людей на занимаемые ими посты, он определял и круг их полномочий, он принимал окончательные решения по всем важнейшим вопросам. Можно и иначе прочитать текст Толстого (несколько уточняя только что сказанное): в тексте два героя -- военная наука и император Александр. Всё критическое, что не относится к такой жалкой вещи, каковой является военная наука, всё целиком касается императора.
И особенно насмешливым и беспощадным становится Толстой, когда говорит о беседе императора с полковником Мишо (4.1.3). Два опытных актера старательно играют здесь свои исторические роли, чтобы всё выглядело так же величественно, как в древнем Риме. Жалким фарсом делает эту сцену уже то, что критическое положение страны обсуждается по-французски (а полковник Мишо вообще не знает по-русски ни слова, да и на российской службе он без году неделю). С уничтожающей издёвкой упоминает Толстой самооценку Мишо ("хотя иностранец, но русский в глубине души"), его "всемилостивейшего повелителя" (об Александре, и то и другое дважды) и о его претензии говорить от имени русского народа. Что до высказываний императора, Толстой умалчивает о том чудовищном давлении, которое испытывал Александр в эти дни практически от всего своего окружения, настаивавшего на мирных переговорах с Наполеоном. Фраза Александра "о картофеле", по свидетельству Мишо, звучала так: "буду питаться одним картофелем с последним из моих крестьян на самом краю Сибири". Толстой в романе опустил слова "на самом краю Сибири" (несколькими месяцами ранее Коленкуру Александр говорил о готовности отступать хоть до Камчатки). В результате этой толстовской тенденциозности слова Александра отрываются от своей основной мотивации и становятся совершенно неуместной высокопарностью. А ведь посланец Кутузова достаточно хорошо знаком императору. Именно полковник Мишо (затем поддержанный итальянцем Паулучи) обоснованно, на местности доказывает Александру опасность Дрисских позиций для русской армии (3.1.10) 17 . С ним можно и нужно было говорить "по делу": из действующей армии прибыл толковый офицер. Тут не до красивых фраз: Наполеон в Кремле!
Впрочем в "Эпилоге" (ч. I, гл. IV) выясняется, что "во время народной войны лицо (Александр) бездействует, так как оно не нужно". Он востребован лишь тогда, когда возникла необходимость, "соединяя европейские народы", идти на Париж. Он обладает всеми необходимыми для этого качествами: чувством справедливости, участием к делам Европы, незатемнённым мелочными интересами; преобладанием высоты нравственной над сотоварищами -- государями того времени. У него -- личные счеты с Наполеоном...
Все главные в русской литературе книги остались (оставлены) незавершёнными: "Война и мир" 18 , "Евгений Онегин", "Мёртвые души", "Бесы", "Братья Карамазовы"...
Пройдёт около трети века и Толстой запишет (без всякой надежды на опубликование) в "Посмертных записках старца Фёдора Кузьмича" слова Александра -- старца Федора Кузьмича: "я, величайший преступник, убийца отца, убийца сотен тысяч людей на войнах, которых я был причиной, гнусный развратник, злодей...".
Чтобы эта суровая запись не отвлекла от общей сложности и неоднозначности проблемы, напомню слова Г. Флоровского: "Вся значительность Александровского времени в общем нашем культурном развитии до сих пор не оценена и не опознана, ... это период великого творческого напряжения". Флоровский цитирует Ф.Ф. Вигеля: "Я почти уверен, что Александр и Кутузов Его прозрели, и что даже самому Наполеону блеснул гневный лик Его".
3. "Страшные успехи" или скоропостижная кончина
При дворцовых революциях, в которых участвуют иногда два-три человека. Переносится ли тоже воля масс на новое лицо?
"Эпилог", ч. II, гл. IV 19 .
На протяжении всего XIX века информация о происходившем в Михайловском замке в ночь с 11 на 12 марта 1801 года была под запретом. Россия известила Европу о том, что император Павел умер от апоплексического удара. Правительство Англии, в чьих интересах и с чьим энергичным участием осуществлялся переворот, выразило свои приличествующие случаю соболезнования.
44 том Энциклопедии Брокгауза и Ефрона, опубликованный в 1897 году, всё ещё настаивал на том, что Павел Петрович "в ночь с 11 на 12 марта 1801 г. скоропостижно скончался". Только через 104 года после убийства запрет был, наконец, снят, и в печать хлынула лавина воспоминаний очевидцев и даже участников, сводные и аналитические работы. До того россияне черпали информацию лишь из неподцензурных рукописных источников, зарубежных изданий и весьма глухих намеков в художественной литературе.
В рукописной литературе, распространявшейся сразу после переворота, можно выделить четыре основных темы: 1) убийство тирана -- не преступление (Брут был прав, убивая Цезаря); 2) неоправдавшиеся надежды на ограничение самодержавной власти в результате переворота (собственно революционное содержание переворота; эта тема заняла значительное место в 1826 году в показаниях декабристов особой комиссии) 20 ; 3) сочувствие Павлу, непонятому реформатору; 4) отвращение к самой форме расправы в виде пьяного буйства.
В 1817 году А.С. Пушкин написал свое стихотворение "Вольность", сыгравшее решающую роль в его ссылке на юг в 1820 году. О Михайловском замке он говорит: "Пустынный памятник тирана, / Забвенью брошенный дворец". И далее:
... в лентах и звездах,
Вином и Злобой упоённы,
Идут убийцы потаённы
На лицах дерзость, в сердце страх.
...
О стыд! О ужас наших дней!
Как звери вторглись янычары!..
Падут бесславные удары --
Погиб увенчанный злодей.
И днесь учитесь, о цари:
Ни наказанья, ни награды,
Ни кров темниц, ни алтари
Не верные для вас ограды...
Таким образом Пушкин отразил в стихотворении три, так сказать, типовые темы неподцензурной литературы начала века, посвящённой перевороту (представление о Павле как тиране явно преобладало, сочувствовали ему немногие).
Стихотворение -- дерзкое напоминание об убийстве, опровергающее официальную версию ("апоплексический удар"). Поскольку оно начинается словами: "Тираны мира! Трепещите!", и Павел зачислен в "увенчанные злодеи", то как быть с его сыном, занявшим престол таким неординарным способом? Например, слова "Ты ужас мира, стыд природы! / Упрёк ты Богу на земле" целиком ли должны быть отнесены к одному Наполеону, или ему следует в какой-то степени поделиться и с двумя другими "тиранами" и "злодеями"?
Но в стихотворении угадывается ещё один чрезвычайно интересный секрет. Попробуем оборвать его таким образом: "И днесь учитесь, о цари: / ни наказанья, ни награды...". Тогда "наказанье" и "награда" оказываются в единственном числе и совсем в другом падеже! Соответственно, вместо запятой после "награды" просится восклицательный знак, или даже -- несколько восклицательных знаков. И стихотворение, в таком случае, точнейшим образом описывает весь ужас ситуации, в которой оказался молодой император. Получивший власть из рук убийц своего отца, он не может их даже пальцем тронуть. Какая разница, что ему наобещали и на что он давал согласие?! Не хватает только наградить их ("ни наказанья, ни награды!")! Вот на каком опыте должны учиться цари. Вот оно истинное "дней Александровых прекрасное начало" 21 !
В 1824 году в своем наброске "Воображаемый разговор с Александром I" Пушкин "благонамеренно" называет оду "детской", но всем контекстом разговора решительно опровергает эту свою лукавую оценку. Если бы такой разговор действительно состоялся, Пушкин, конечно, наговорил бы императору "много лишнего, хоть отчасти справедливого" и был бы сослан за то в Сибирь(!).
В 1882 году Н.С. Лесков опубликовал рассказ "Последнее привидение Инженерного замка" 22 . Он упоминает о привидении Петра I, который предупреждал правнука, "что дни его малы и конец их близок". Предсказание сбылось. "Об этом записано в заграничных сборниках, где нашли себе место описания внезапной кончины Павла Петровича...". Далее: "В одном конце коридоров замка есть комната, служившая спальней покойному императору Павлу, в которой он лёг ночевать здоровым, а утром его оттуда вынесли мёртвым...". Наконец, упомянут и кадет, изображавший привидение. Он "напугал случайно проезжавшее мимо замка высокое лицо" 23 . Говорили, что кадет "умер под розгами". Разговоры об этой истории строго преследовались, наверное, как и всякие разговоры, касающиеся кончины Павла I.
Особого внимания в этом тексте, мне кажется, заслуживает выражение "заграничные сборники" (вместо "зарубежных книг, журнальных и газетных статей"). Непонятные "заграничные сборники" должны остановить читателя, заставить его задуматься, в каких источниках он мог бы почерпнуть информацию об этой загадочной кончине. А тогда он, конечно, вспомнит, что, кроме сочинений заграничных авторов, заграничных изданий, существует ещё и вольная российская печать 24 . А.И. Герцен в XXVI главе "Былого и дум" 25 , описывая свои визиты к О.А. Жеребцовой, упоминает "умерщвление Павла" и рекомендует читателю сочинения Тьера, который в своей "истории Консулата довольно подробно и довольно верно рассказал" об этом событии. Да и сама О.А. Жеребцова -- одно из главных действующих лиц этой "революции".
Из зарубежных авторов, затрагивавших эту проблему и широко читавшихся в России (несмотря на запрет), назову также маркиза де Кюстина 26 . Кюстин пишет: "Если люди в России молчат, то камни говорят и стонут... Название (Михайловского замка -- Н. Б.) не могло не напомнить мне о катастрофе, возведшей на престол Александра; я тотчас представил себе во всех подробностях роковую сцену, положившую конец царствованию Павла I... Александр стал императором и прослыл отцеубийцей, хотя дал согласие (я в это верю) лишь на арест своего отца, ибо хотел спасти свою мать, да и самого себя от тюрьмы, а может быть, и от смерти...".
Приведенная выше выписка из дневника Толстого явно свидетельствует о его колебаниях в том, какова вина Александра и какое значение ей придавать: "дающий одобрение, не мешающий убийству Павла (не может быть)". Друг Толстого князь С.С. Урусов, чьи взгляды очень сильно повлияли на историософию Толстого, воплотившуюся в "Войне и мире", уверял, что Павел умер естественной смертью 27 . Толстой не мог ни обойти эту тему, ни пренебречь её взрывчатым характером. В его черновых набросках к роману есть рассуждение 28 о "революционных периодах" в жизни каждого народа, переживаемых будто бы раз в пять в столетие и "отличающихся только тем от того, что мы называем революцией, что власть при этих революциях находится в руках прежнего правительства, а не нового...". Толстой насчитывал в российской истории XIX века три таких "революции": 1801, 1825, 1855 годов. Каждая из этих "революций" -- резкая смена курса после смерти очередного императора. Слова о сохранении у власти прежнего правительства, видимо, надо понимать в том смысле, что не происходит перераспределения власти между сословиями 29 . Но опять-таки "революция" 1801 года -- крайне рискованный пример (во всяком случае в окончательный текст романа это рассуждение не попало).
Толстой практически открыто упоминает о "революции" 1801 года (3.1.6) применительно к встрече министра Балашова с Наполеоном в Вильне (конец июня/начало июля 1812 года). Наполеон раздражённо обосновывает Балашову своё решение о вторжении в Россию. Он говорит, в частности: Александр "нашёл лучшим окружить себя моими врагами... Бенигсен несколько более военный чем другие, но всё-таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания..." 30 . Толстой достаточно точно воспроизвёл этот разговор в соответствии с воспоминаниями Балашова -- единственным свидетельством о встрече Балашова с Наполеоном. Вообще Балашов не старается быть точным в деталях, но Е.В. Тарле 31 склонен верить сообщению Балашова об оскорбительных высказываниях Наполеона.
А.И. Герцен в упомянутом тексте, посвященном О.А. Жеребцовой, пишет: "При Екатерине двор и гвардия в самом деле обнимали всё образованное в России; больше или меньше это продолжалось до 1812 года. С тех пор русское общество сделало страшные успехи...". Невольная, но очень многозначительная двусмысленность. "Страшные успехи", лучше не скажешь...
4. Снова о "бессвязных разговорах"
Мрачная тень "революции 1801 года" давит на весь мир героев Толстого, тем более ощутимая, когда речь идет о событиях 1805 года, чрезвычайно близких к "революции" по времени. Чтобы понять, в какой степени такие мысли взрывали самые устои этого мира, вспомним, как воспринимали в России в 1793-1794 годах (за 7-8 лет до "революции") казнь Людовика XVI.
"В сей несчастной земле преисполнена мера буйства, когда нашлось более 700 извергов, которые неправедно присвоенную ими силу до того во зло употребили, что подняли руки свои на умерщвление помазанника Божия, законного их государя" (Указ от 8 февраля 1793 года) 32 .
М.М. Херасков ("Полидор, сын Кадма и Гармонии", 1794): "появились тысячи последователей наглому лжетолкователей учению", возбуждающему "дух неуважения на вышний сан царский" 33 .
И особенно занятно звучит высказывание Платона Зубова, одного из главных действующих лиц предстоящей "революции": "Нельзя сокрыть, чтобы пагубный пример сих ненаказанных злодеев и цареубийц, самовластвующих в столь сильном государстве, каково есть французское, не имел предосудительного влияния над многими подобными им развращёнными, как повсюду водятся..." 34 . Конечно, будет иметь предосудительное влияние, потому что развращённых людей видимо-невидимо, хотя бы вот их сиятельство князь Платон (который из Зубовых), тоже, кстати сказать, "ненаказанный злодей".
События 1801 года очень громко напомнили о себе после убийства в 1804 году герцога Энгиенского. Поводом для захвата и казни герцога (он жил в Эттингейне, в Бадене) послужило раскрытие в 1803 году роялистского заговора в Париже. И вот ровно через три года после убийства Павла, в ночь с 14 на 15 марта 1804 года отряд конной французской жандармерии вторгся на территорию Бадена, арестовал герцога и увёз его в Париж. Причастность герцога к заговору не была доказана, тем не менее его приговорили к смертной казни и немедленно расстреляли (21 марта). А через месяц, 18 апреля, сенат присвоил первому консулу Наполеону Бонапарту титул императора французов. Реакция монархической Европы была довольно вялой. Открыто возмутился только Александр I. Особой нотой он протестовал против нарушения Наполеоном международного права 35 . Ответ Наполеона внешне был сформулирован довольно дипломатично, но по сути он, отвечая, нисколько не церемонился: дескать, не ты бы -- отцеубийца -- указывал мне, какие законы я нарушаю, хоть земные, хоть небесные 36 . До этого Россия ещё могла (в принципе) отступить на позиции изоляционизма (что считал правильным, например, старый князь Болконский). Но после нанесённого оскорбления военное столкновение России с Францией стало неизбежным 37 .
Это недавнее оскорбление, наряду с военными неудачами 1805-1807 годов делало особенно мучительной для Александра встречу с Наполеоном в Тильзите 38 .
Проследим теперь, как ведут себя Анна Павловна Шерер и её гости на "минном поле" своего (казалось бы беспечного) светского разговора в июле 1805 года (1.1.1-1.1.5). Не забудем, что всё это происходит через четыре года после "революции 1801 года" и через год после оскорбительного ответа Наполеона Александру насчет убийства герцога Энгиенского 39 . Следовательно, "Антихрист"-Наполеон 40 каждым появлением в разговоре напоминает и о своём ответе Александру (подбросившем хворосту в тлеющий костёр войны), а соответственно -- и о "скоропостижной кончине" Павла.
Анна Павловна в беседе с князем Василием (1.1.1) именно потому так истерически демонстрирует свою безграничную любовь к императору, так старательно изображает свою, явно чрезмерную увлечённость европейскими перипетиями ("быть энтузиасткой сделалось её общественным положением") 41 , что старается отвлечься (куда-то спрятаться) от не покидающих её мыслей об ужасе и позоре 1801-1804 годов, от этой неизвлекаемой занозы в её сознании. Вот почему её взор так туманится при любом упоминании об императорской фамилии и о Марии Фёдоровне в том числе.
Главную мысль своего романа Толстой доверил Пьеру (2.5.1). "Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того, чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами...". Опыт Анны Павловны свидетельствует, что это сама жизнь не оставляет выбора, вынуждает прятаться от неё.
Отвлечься можно лишь ненадолго -- какими-нибудь пустяками: праздником у английского посланника, ненадёжностью Австрии как союзника (а Пруссия вообще отказывается союзничать), соображениями о том, кого пошлют первым секретарем посольства в Вену. Может быть, единственный на сей раз "не пустяк": хлопоты -- за кого сосватать княжну Марью Болконскую? Однако и тут нужно держать ухо востро. Князь Николай Болконский отставлен "ещё при покойном императоре". Много позже (3.2.3) выяснится, что в его отставке какую-то роль сыграло столкновение с Платоном Зубовым за право подойти к руке умершей Екатерины 42 . Тут о цареубийстве напоминают и сам убитый, и князь Платон -- одно из главных действующих лиц в этом злодействе. Так что от минутного появления старика Болконского в разговоре тоже надо поскорее уходить куда-то в сторону.
Истинное содержание происходящего в гостиной Анны Павловны особенно ярко обнаруживается с приходом Пьера Безухова (1.1.2). Он воспитывался за границей и в петербургском свете появляется впервые. Но "при виде вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего-нибудь слишком огромного и несвойственного месту...". "Особенный страх за Пьера" так и не оставляет Анну Павловну 43 . Недостаточно светский Пьер, действительно, совершает одну бестактность за другой ("молодой человек, не умеющий жить"). Но главная беда не в этом. "Этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной". Пьер говорит "слишком горячо и громко... с простодушной горячностью". И Пьер и аббат слушали и говорили "слишком оживлённо и естественно... и это-то не понравилось Анне Павловне". Слово сказано: "естественно" (вспомним: "наблюдательный и естественный взгляд") -- вот что чужеродно здесь, вот источник опасности! Человек, не тормозящий должным образом свои мысли и свою речь (не учитывающий обстоятельств времени и места), может неосторожным словом вызвать грандиозный скандал. В сущности, Пьер играет здесь роль вольтеровского гурона -- "Простодушного" 44 (Толстой даже применил то же самое слово "простодушный", которым обычно переводят вольтеровское "IngИnu").
Самое опасное направление разговор принимает тогда, когда виконт рассказывает свою забавную историю про Наполеона и герцога Энгиенского. И тот и другой бегали к одной и той же мадмуазель Жорж, вот ревнивый Наполеон и посчитался с соперником 45 . За виконта Анна Павловна спокойна. Это вполне светский человек из кругов, настолько зависящих от благорасположения Петербурга, что, конечно, он не допустит ничего, что могло бы вызвать малейшее неудовольствие российского правительства. Главная опасность по-прежнему в "простодушном" Пьере. Он вполне может в подходящем месте ляпнуть что-нибудь вроде: "а вот говорят, что император Павел умер не своей смертью" (тем более, когда произнесено слово "цареубийство"), или "А за границей всё ещё вспоминают, как грубо ответил Наполеон на ноту императора Александра". Я думаю, что цензурный запрет на обсуждение подобных тем в 60-70-х годах XIX века -- главная причина, по которой Пьер не совершил подобной оплошности. Но он и без того основательно попортил нервы Анне Павловне, как она ни старалась помешать ему вмешиваться в разговор 46 .
Преступление же Пьера состояло в том, что он вполне здраво оценил исторические заслуги Наполеона, хорошо объясняющие его феноменальный успех. Конечно, эти суждения были совершенно неприемлемы ни для виконта, ни для Анны Павловны и большинства других её гостей. Но с сегодняшней нашей точки зрения Пьер достаточно убедителен и, что особенно интересно, -- его оценка выглядит значительно более взвешенной, чем (довольно тенденциозная) позиция Толстого, сформулированная им в процитированной записи 19 марта 1865 года. Каким образом эволюционировали взгляды на этот предмет героев Толстого (Пьера и князя Андрея) и взгляды самого Толстого, отразившиеся в романе, -- отдельная важная тема. Но к рассматриваемой проблеме она не относится 47 .
Так вот почему Анна Павловна Шерер впадает в такую грусть при каждом упоминании о своей покровительнице -- вдовствующей императрице и вообще об императорской фамилии! Но тут обнаруживаются любопытные подробности...
Заставляя нас обратить внимание на эти переживания Анны Павловны, Толстой очень настойчив -- упоминает о них четыре (!) раза. Прочитаем все четыре фрагмента.
(1.1.1) "В то время как Анна Павловна назвала императрицу, лицо её вдруг представило глубокое и искреннее выражение преданности и уважения, соединённое с грустью, что с ней бывало каждый раз, когда она в разговоре упоминала о своей высокой покровительнице".
(1.1.4 -- тем же июльским вечером) "-- Император Александр, -- сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда её речам об императорской фамилии, -- объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления".
(1.3.1 -- уже другой вечер, зимний) "Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухова..., -- и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Фёдоровне".
(2.2.7 -- в конце 1806 года) "Анна Павловна тою грустною улыбкой, которая сопровождала её слова при речи о своей высокой покровительнице, подтвердила желание Элен". Здесь Анна Павловна подтверждает то, что Борис должен поехать к Элен, поскольку к ней очень милостива вдовствующая императрица.
Эти четыре фрагмента не вполне согласуются между собой и с контекстом. Если верить тому, что сказано в (1.1.4), грусть Анны Павловны сопровождает любую ее речь об императорской фамилии. Но в остальных трёх фрагментах Толстой говорит о такой грусти только применительно к Марии Фёдоровне. В (1.1.1) Анна Павловна в своей весьма энтузиастической речи много раз вспоминает императора, и никакая грусть нисколько не умеряет эту её горячность. И наоборот, как только упомянута императрица-мать, сразу же сказано и про грусть. Если чьё имя и должно наводить на грустные размышления, то, прежде всего, -- покойного императора Павла. Но и в таких случаях о грусти Анны Павловны речи тоже нет! Наоборот, в (2.2.7) мы узнаём о грусти Анны Павловны вообще без прямого упоминания даже и Марии Федоровны. Вдовствующая императрица появляется где-то на самом горизонте, как "очень милостивая к Элен" (2.2.5).
Дело, видимо, в том, что говоря о настроениях Анны Павловны, следует учитывать оттенки этих настроений. Н.Я. Эйдельман 48 цитирует высказывания И.И. Дибича ("младшего", будущего полководца) накануне "революции 1801 года" (по дневникам принца Евгения Вюртембергского): "император тиран, но, конечно, он и вполовину не столь дурён, как его выдают, чтобы возбудить ненависть и стремление к самообороне и чтобы таким путём совсем от него освободиться. После того, как это произойдёт, одни надеются получить милости и почёт благодаря вступлению на трон старшего великого князя, другие готовят Павлу I судьбу Петра III и надеются добыть честь и славу от Марии Фёдоровны...".
Павел задолго до переворота подозревал Марию Фёдоровну в намерении царствовать вместо него, планировал сослать её в Холмогоры, либо заточить навеки в Смольном монастыре. Накануне переворота приказано было заколотить двери, ведущие от Павла в апартаменты Марии Фёдоровны. Достаточно уверенно можно говорить о том, что идея возвести на престол Марию I имела своих сторонников и не была вполне чужда самой императрице. Таким образом, в ночь на 12 марта 1801 года происходили последовательно как бы два переворота. В течение первого часа 12 числа устраняли Павла, а в последующие четыре часа подавляли попытки Марии Фёдоровны занять освободившийся престол. В этом втором перевороте заметную роль сыграла великая княгиня Елизавета Алексеевна, она же -- новая (после устранения этого, последнего препятствия) императрица 49 .
Таким образом, Анна Павловна имеет основания вспоминать о каждом из императорской фамилии с той или иной грустью, но эта грусть всякий раз окрашена по-своему. Применительно к вдовствующей императрице эти особенности переживаний Анны Павловны описаны Толстым как "глубокое и искреннее выражение преданности и уважения" к "своей высокой покровительнице". Эта "высочайшая грусть", думается, окрашена также сочувствием к Марии Фёдоровне в связи с выпавшими на её долю испытаниями.
Павел в наибольшей степени заслуживал бы сочувствия. Но воспоминания о его ужасной кончине как бы встречаются в сознании Анны Павловны с претензиями к нему: он был слишком несправедлив к супруге. Упрёк и сочувствие взаимно нейтрализуются, грусти Анны Павловны не во что окрашиваться, и Павел вспоминается совсем без эмоций.
Что касается Александра, Анна Павловна слишком поглощена интересами своей высокой покровительницы, чтобы оставалось место для какого-то (помимо этих интересов) сочувствия императору, для понимания его позиции и его проблем. Так что здесь преобладает нечто большее, чем упрёк: что-то между упрёком и негодованием. Между упрёком и ненавистью. Такие чувства совершенно несовместимы со всем строем души Анны Павловны -- верноподданной и благонамеренной. Она боится этих своих чувств, пытается подавлять их и всячески маскировать (в том числе, пряча их от самой себя) своими заклинаниями, бутафорски-восторженными восклицаниями: "наш благодетель", "наш добрый чудный государь" (ему "предстоит величайшая роль в мире"), он "так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его...", "высота души императора Александра", его "самоотвержение", он "ничего не хочет для себя и всё хочет для блага мира" и т. д. Она "верит в одного Бога и высокую судьбу нашего милого императора". Когда так много сахара -- это неспроста!
Остается царствующая императрица. Чувства Анны Павловны по отношению к ней настолько ужасны, что про этого члена императорской фамилии она старается вообще не вспоминать.
Так что бывает "грусть" и "грусть".
1 Далее арабскими цифрами обозначаются разделы романа -- том, часть, глава. Исключение сделано только для "Эпилога" -- в таких ссылках сохранена нумерация источника -- римскими цифрами.
2 Прототипом Бездеева является, как известно, видный московский масон И.А. Поздеев.
3 Иллюминатство -- наиболее опасная для самодержавия масонская секта, прямо ставившая своей целью ниспровержение монархического строя. Зародилась в Баварии в 1765 году, уже в 1774-1775 гг. её деятельность была прекращена баварским правительством, но эти идеи получили достаточно широкое распространение.
4 "В масонстве русская душа возвращается к себе из петербургского инобытия и рассеяния" (Прот. Г. Флоровский. Пути русского богословия. Киев, 1991, с. 115).
В царствование Павла в ходу была масонская песня: "Изверг, могущий / нас трепещи: / мы равновесье в мире блюдём" (Степанов В.П. Убийство Павла I и "вольная поэзия" // Литературное наследие декабристов. Л., 1975, с. 77).
5 Эйхенбаум Б.М. Лев Толстой. Кн. II (60-е гг.). Л.; М., Госхудлит, 1931, с. 262.
6 Так, об экстравагантных планах Элен при живом муже выйти замуж за двух поклонников в салоне Анны Павловны говорится как о "недомогании" Элен.
7 Сам Толстой поначалу, в главах, посвящённых Аустерлицу, довольно сдержан в отношении императора. К открытой насмешке он прибегает лишь обратившись к событиям 1812 года. К этой важной теме мы ещё вернемся.
8 Потому что и сам Александр I оставляет без движения горы нерешённых и неотложных проблем внутри страны и лихо бросает последние её ресурсы в безвыигрышную авантюру европейской войны (Вел. кн. Николай Михайлович. Император Александр I. Т. I. СПб, 1912; Архангельский А.Н. Александр I. М., "Вагриус", 2000, с. 133. 138). "Огромная страна -- на поводу, у чужой дипломатии, жертва родственных и дружеских связей царской фамилии с иностранными дворами и навеянных извне фантасмагорий" (Ульянов Н.И. Роковые войны // Родина, 1993, N 7).
9 Прошлого касаются с теми пугливыми предосторожностями, с какими мышь высовывается из норки, хватает что поближе и, не совершая лишних движений, скорее прячется назад -- в спасительную щель.
10 У Палена важная особенность его замысла в том и состояла, чтобы все участники, кроме самого Палена и Беннигсена, были основательно пьяны -- об этом специально заботились. Заодно Пален и Беннигсен оставались на всякий случай единственными трезвыми свидетелями происходящего. Кстати, пьяными были в большинстве своём участники и предшествующей "революции" 1762 года (например, по воспоминаниям С.Р. Воронцова -- брата княгини Е.Р. Дашковой, сохранявшего тогда верность Петру III).
11 Прот. Г. Флоровский. Цит. соч., с. 136. Характерно, что Г. Флоровский вынужден сделать эту оговорку, хоть и начал текст, посвящённый Александру, весьма сочувственно, почти панегирически ("Император Александр -- ... эпоним своей эпохи" и т. д.), в том числе -- одобряя его усилия реформировать систему образования.
12 Вел. кн. Николай Михайлович. Цит. соч.; Троицкий Н.А. Александр Первый и Наполеон. М., "Высшая школа", 1994; Труайя А. Александр I или северный Сфинкс / Пер. Н.Т. Туманянц. М., "Молодая гвардия". Студенческий меридиан. ЖЗЛ, 1997; Архангельский А.Н. Цит. соч.
13 Здесь же нужно упомянуть и потенциально-непочтительное стихотворение 1819 года "NN" (В.В. Энгельгардту). "Я ускользнул от Эскулапа...": "Открытым сердцем говоря, ... Насчёт небесного царя, / А иногда насчёт земного".
Очень подозрительно в этом отношении стихотворение 1820 года "Дочери Карагеоргия": "Чудесный твой отец, преступник и герой, / И ужаса людей, и славы был достоин". В 1834 году в стихотворении "Георгий Чёрный" ("Песни западных славян") Пушкин подробно опишет, как сербский вождь Георгий убил своего отца, противившегося восстанию. За это Георгия и прозвали "Чёрным". В 1820 году стихотворение о знатном отцеубийце вряд ли могло восприниматься нейтрально, как не имеющее отношение к России, не содержащее намёков на российские дела. Например, в 1808 году Александр получал анонимные письма с напоминаниями о том, что стало с его отцом, слишком дружившим с французами (Тарле Е.В. Соч. в 12 тт., т. 7, 1959, с. 206).
14 И одновременно (19 октября 1936 года) в неотправленном письме П.Я. Чаадаеву (по поводу его "Философического письма") в числе немногочисленных примеров величия российской истории: "А Александр, который привёл нас в Париж!".
С. Экшут ("Перекличка судеб -- Александр I и Павел Пестель" // Родина, 1989, N 10) цитирует характерные отзывы об Александре I людей, хорошо знавших его. Князь Адам Чарторыйский: "Императору нравились внешние формы свободы, как нравятся красивые зрелища; ему нравилось, что его правительство внешне походило на правительство свободное, и он хвастался этим. Но ему нужны были только наружный вид и форма, воплощения же их в действительности он не допускал. Одним словом, он охотно согласился бы дать свободу всему миру, но при условии, что все добровольно будут подчиняться исключительно его воле".
Лагербиелке, шведский посол в Париже: "В политике Александр -- тонок, как кончик булавки, остёр как бритва, и фальшив, как пена морская".
Наполеон Бонапарт: "Александр умён, приятен, образован. Но ему нельзя доверять: он неискренен; это истинный византиец... тонкий, притворчивый, хитрый".
Екатерина II не зря стремилась к прямой передаче власти именно Александру, минуя его отца. Внук был достойным именно её наследником. В ночь с 11 на 12 марта 1801 года расправились в том числе и с присущим Павлу рыцарским презрением ко лжи. Воля ко лжи оказалась органичнее, жизненнее, она и победила. Так бывает.
15 Сравним у Е.В. Тарле (Цит. соч., с. 467): в петербургских салонах вслух говорили о том, что царю не справится с надвигающейся опасностью и его необходимо заменить кем-либо. Е.В. Тарле (Цит. соч., с. 448;тут мы как бы ещё раз возвращаемся к вопросу о "форме" и "содержании") цитирует доклад французского министра иностранных дел Наполеону. "продажность петербургского двора никогда не подвергалась сомнениям. Эта продажность была открытой в царствования Елизаветы, Екатерины, Павла. Если же в нынешнее царствование она не так публична, если у нас есть в России несколько друзей, недоступных английским предложениям, как, например, граф Румянцев, князья Куракины и очень небольшое число других, то не менее справедливо и то, что большинство царедворцев отчасти по привычке, отчасти из привязанности к императрице-матери, отчасти из досады на уменьшение своих доходов вследствие изменившегося денежного курса, отчасти под влиянием подкупа являются тайными сторонниками Англии".
16 Путь Толстого к его закреплённой в романе оценке Кутузова был сложным (в том числе Б.М. Эйхенбаум. Цит. соч., с. 371 и др.).
17 С такой же резкой критикой этих позиций позже выступал крупный военный теоретик К. Клаузевиц, который в кампанию 1812 года служил в штабах Главной армии и армии Витгенштейна.
Сравним, как описывает А. Труайя (Цит. соч., с. 164) положение, в котором находился Александр в середине сентября. Он начинает со слов Жозефа де Местра: "рабство -- вовсе не исключает любви к отечеству" и продолжает. "Александр с изумлением открывает, что в его стране существует народное мнение. Случилось чудо: русский народ сумел в исключительных обстоятельствах убедить царя в своей поддержке и, может быть, даже диктовать ему образ действий. Произошёл стихийный и как бы нелегальный тайный плебисцит, где не было бюллетеней для голосования, а были слова надежды, передававшиеся из уст в уста. Впервые самодержец, вершивший судьбы империи, никогда не обращаясь к нации, ощущает, что его увлекает непреодолимое народное воодушевление. Голоса подданных заглушают голоса министров".
18 "Перед нами разительный и непоправимый факт: окончательного, несомненного, "канонического" текста "Войны и мира" нет, и никакими средствами создать его невозможно" (Эйхенбаум Б.М. Цит. соч., с. 401, 402).
19 Осенью 1801 года Лагарп советовал Александру взять на себя свою часть вины, но всё же судить заговорщиков (Эйдельман Н.Я. Грань веков. М., "Мысль", 1986, с. 299).
20 Как выразилась мадам де Сталь: "самодержавие, ограниченное удавкой".
На следующий день после переворота распространялось стихотворение Ю.М. Виельгорского (в переводе с французского): "Пусть Божественное милосердие, судия его участи, даст ему покой, который нам возвратила его смерть".
В подборке стихов, сделанной литератором начала XIX века И.А. Второвым, есть, например, такое:
Тирана истребить есть долг, не преступление,
И если б правде сей внимали завсегда,
У нас бы не было тиранов никогда...
(В. Степанов. Цит. соч., с. 82, 88).
В том же духе писал о перевороте и Н.М. Карамзин в "Записке о древней и новой России" (1811).
21 Современники живо обсуждали эту нерядовую ситуацию. Так, один из цареубийц Ф.П. Уваров не только не был наказан, но даже возвысился до генерал-адъютанта и часто приглашался на императорские трапезы. В 1824 году он умер, и император шёл за его гробом, а Аракчеев громко комментировал происходящее с солдатской прямотой: "Один царь здесь его провожает, каково-то другой там его встретит?" (Из дневника А.С. Пушкина). Пушкин же комментирует удивление австрийского посланника Фикельмона "странностям нашего общества. Но Александр Павлович был окружен убийцами своего отца. Вот причина, почему при жизни его никогда не было суда над молодыми заговорщиками... Он услышал бы слишком жестокие истины". Да и Николай I, уже в свое царствование мог застать на балу воспитателя своего сына В.А. Жуковского беседующим с одним из непосредственных убийц своего отца -- Скарятиным (Яшвиль, Татаринов, Скарятин) именно об этом событии (Вел. кн. Николай Михайлович. Цит. соч., с. 15-17).
22 Может быть, это намек на действительно последнее (в длинном ряду) дворцовых убийств (монархов, наследников, претендентов)? Во всяком случае, в последующих изданиях рассказ назывался "Привидение в Инженерном замке (из кадетских воспоминаний)".
23 Самое высокое лицо, которое мог особенно напугать этот шутник -- Александр I. Тем более, учитывая известную склонность императора к мистицизму. И без привидения ему было о чём вспомнить, проезжая мимо Инженерного замка.
24 Сочинения Н.С. Лескова той поры, включая и мирных "Соборян", полны достаточно прозрачных и острых политических намеков.
25 Часть IV, опубликованная в 1855 году в альманахе "Полярная звезда", затем вошла в отдельное издание 1861 года. "Колокол", который начал выходить в 1857 году, и другие издания Герцена читала практически вся просвещённая Россия и особенно внимательно -- при дворе (М.Я. Геллер. История Российской империи. В 3 тт. Т. 3. М., Изд-во "МИК", 1997, с. 100).
26 Астольф де Кюстин. Россия в 1839 году. Пер. с фр. В. Мильчиной. Т. 1. М., Изд-во им. Сабашниковых, 1996, с. 134, 135. Впервые опубликовано ("Россия 1839") в 1843 году.
27 Эйхенбаум Б.М. Цит. соч., с. 271.
28 Эйхенбаум Б.М. Цит. соч., с. 384.
29 Об этих "революциях" хорошо написал В. Ходасевич в романе "Державин". "В России давно повелось так, что каждый новый император вступал на престол либо в порядке открытой дворцовой революции, либо питая столь глубокую неприязнь к личности и правлению своего предшественника, что всякое воцарение становилось похоже на революцию. При появлении нового самодержца всякий раз трепетали не только придворные, но, казалось, и сами законы. Они словно бы повисали в воздухе и ждали себе подтверждения, либо отмены".
30 В результате Балашов оказался в очень интересной ситуации -- как ему следовало понимать свой долг перед Александром: заметить этот прозрачный и жуткий намёк и донести о том императору (но в какой форме?), или не обратить на него внимания? Но ведь император может узнать о словах Наполеона и стороной. Вероятно, Балашов, разглагольствуя о своих (якобы имевших место) язвительных ответах Наполеону (о количестве церквей в Испании, о дороге, которой Карл XII шел на Москву), пытался этим даже самого себя отвлечь от крайне неприятных воспоминаний о гнусных, неудобопередаваемых намёках французского императора?
31 Тарле Е.В. Цит. соч., с. 478.
32 Штранге М.М. Русское общество и французская революция 1789-1794 гг. М., Изд-во АН СССР, 1956, с. 140.
33 Штранге М.М. Цит. соч., с. 166.
34 Штранге М.М. Цит. соч., с. 155. Так и Чичиков будет рассуждать о добродетели "очень хорошо, даже со слезами на глазах", с таким же знанием дела, как о бильярдной игре или о выделке горячего вина.
35 Наполеон не только пренебрёг международным правом, но ощутимо задел и родственные чувства Александра I. Курфюрст баденский приходился дедушкой императрице Елизавете Алексеевне, а герцог Энгиенский в 1797-1799 годах гостил в Петербурге и считался возможным женихом великой княжны Александры Павловны.
36 Тарле Е.В. Цит. соч., с. 139-147.
37 Рыцарский кодекс чести как бы подразумевает, что украсть кошелек, к примеру, -- не зазорно, если вы в состоянии укокошить всякого, кто напомнит об этой краже.
38 Тарле Е.В. Цит. соч., с. 444.
39 Про убийство герцога Энгиенского вспомнят очень скоро (1.1.3), а затем произнесено и страшное ("запретное"?!) слово "цареубийство" (1.1.4).
40 Идея объявить Наполеона "Антихристом" была явно неудачна. Потерпеть поражение от Антихриста уже плохо. А каково обниматься с ним и заключать союз в 1807 году?!..
41 "Когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших её, делалась энтузиасткой".
42 В связи с князем Николаем Болконским вспоминают обычно фельдмаршала М.Ф. Каменского (Эйхенбаум. Цит. соч.. с. 263) и деда Толстого генерал-аншефа Н.С. Волконского. Но он во многом похож также и на Суворова. Своим аскетизмом (чем совершенно не сходен с Каменским). Своей резкой критикой действий правительства -- так критиковал бы их и Суворов, доживи он, соответственно, до 1805 и 1812 годов. По-суворовски проницательно и язвительно он разгромил и военно-политический план кампании 1805 года, навязанный российской армии А. Чарторыйским и гибельный для неё (в отрыве от этого нельзя понять острую неприязнь Андрея Болконского к Чарторыйскому -- "ничтожество всего, что мне понятно"). Когда читаешь о старом Болконском, так и слышишь державинского "Снигиря" ("Что ты заводишь песню военну / Флейте подобно, милый Снигирь? / ... Кто теперь вождь наш, кто богатырь?.."). А граф М.Ф. Каменский... -- полководец ли он? Какой уж там "вождь", какой "богатырь"?! Если обратиться к столкновениям высших военачальников с Платоном Зубовым, то и здесь, наверное, прежде всего назовём Суворова. Наконец, отставка "в прошлое царствование", то есть -- при Павле. И по этой части заметнее всех Суворов, дважды с грохотом отставленный при Павле. Казалось бы, "хватило" и одной отставки 1797-1799 годов. Но подлинной катастрофой явилась вторая ОТСТАВКА, сразу по окончании Итальянского и Швейцарского походов, заметно укрепивших власть Павла, и присвоения Суворову (четвёртым в истории российской армии) звания генералиссимуса. Похороны Суворова превратились в первую публичную демонстрацию нелояльности властям (Эйдельман Н.Я. Цит. соч., с. 191). Этой отставкой и собственным отсутствием на похоронах (он только, как с трибуны, с Садовой, пронаблюдал эту процессию, двигавшуюся по Невскому) Павел фактически подписал себе приговор. Не тогда ли, в мае 1800 года, и Россия начала свой удивительный XIX век, завершившийся 17 июля 1918 года?
43 И ещё раз сказано "страшный для неё молодой человек".
44 Сравним из "Простодушного": исторические книги "опечалили его. Мир представлялся ему слишком уж злым и жалким. В самом деле, история -- это не что иное, как картина преступлений и несчастий. Толпа людей безвинных и кротких, неизменно теряется в безвестности на обширной сцене. Действующими лицами оказываются лишь развратные честолюбцы".
45 Между Тильзитом и 1812 годом в числе чаровниц, у ног которых вздыхал Александр I (певица мадмуазель Филлис, актриса мадмуазель Шевалье), была и выдающаяся драматическая актриса мадмуазель Жорж (Труайя А. Цит. соч., с. 77, 130). Она приехала в Россию осенью 1807 года. Однако, рассказ виконта - несомненный анахронизм. Коленкур относит увлечение Наполеона мадмаузелью Жорж к значительно более позднему времени (скажем, - к 1807 году), когда герцога Энгиенского давно уже не было в живых. Герцог совсем ни при чём, и ревность Наполеона - тоже. Я думаю, Толстой знал о внеисторичности пикантного анекдотика и всего соответствующего эпизода в романе. Он сознательно в такой форме свёл воедино личное рыцарское соперничество двух императоров за благосклонный взгляд прекрасной дамы и скандальное убийство герцога.
46 Князь Андрей так и говорит Пьеру (1.1.5): "Что ты сделал с мадмуазель Шерер? Она теперь совсем заболеет... Нельзя, мой дорогой, везде всё говорить, что только думаешь".
47 Где-то по дороге, мимоходом Пьер ещё опровергает и саму идею противостоящей Наполеону европейской коалиции.
48 Эйдельман Н.Я. Цит. соч., с. 281.
49 Эйдельман Н.Я. Цит. соч., с. 183, 244, 253, 258, 329, 332, 335. По выражению А. Труайя (Цит. соч., с. 62) "в этот час тяжких испытаний Елизавета выказывает столько же мужества, сколько Александр малодушия". С торжеством победителя (впрочем, не вполне раскрывая суть происходившего) она пишет матери: "Я заклинала императрицу успокоиться, я делала тысячу вещей сразу, принимала тысячу решений. Никогда мне не забыть эту ночь". Ещё бы "забыть"! Тем более, что Мария Федоровна так долго не соглашалась "успокоиться"!
Другие статьи автора
--
БЕСЕДА ПОД БОМБАМИ (встреча Н.Гумилёва с Г.К.Честертоном и пр.).
2 "ВЕЛИКОЕ ГУ-ГУ" (Андрей Платонов о Максиме Горьком). "Самиздат", "Литературоведение".
3 "ГИМАЛАИ" (Сталин, Бухарин и Горький в прозе Андрея Платонова). "Самиздат", "Литературоведение".
--
ДЛЯ ЧЕГО РОЖДАЕТСЯ ЧЕЛОВЕК ? (о приписываемой В.Короленке фразе: "Человек рождён для счастья, как птица для полёта"). "Самиздат", "Литературоведение".
--
МОЖНО ЛИ УСТОЯТЬ ПРОТИВ ЧЁРТА ? (Гоголь спорит с Чаадаевым). "Самиздат", "Литературоведение".
--
НЕ ВЕЩЬ, А ОТНОШЕНИЕ (Послесловие к четырём моим статьям об А.Платонове). "Самиздат", "Литературоведение".