Платонов и Горький занимают ключевое положение в истории русской революции: один из - них Буревестник, другой - Свидетель 3 этой самой бури. И такая их взаимная позиция не могла не оказывать решающего влияния как на отношение Горького к Платонову ,так и на восприятие Горького Платоновым. В какой-то мере они оба, видимо осознавали это: Платонов - достаточно явно и определенно, Горький, - скажем так : не мог не догадываться о чем-то подобном.
Е.Замятин писал в 1923 году ( "Новая русская проза" ): "Писателей, враждебных революции, в России сейчас нет,- их выдумали, чтобы не было скучно". Данная, непростая проблема (уже и Замятин и его оппоненты, безусловно, по-разному оценивали,_ кто "враждебен революции", а кто - нет; это касалось и самого Замятина, как объекта такой оценки ) 4 потребовала бы особого рассмотрения. Что всё это могло бы означать применительно к Горькому и Платонову, мы и попытаемся далее ( в числе прочего ) обсудить.
1. Г О Р Ь К И Й П Р О Т И В Г О Р Ь К О Г О
Боже ! если бы стотысячная, пожалуй, даже миллионная толпа "читающих" людей в России с таким же вниманием, жаром, страстью прочитала и продумала из страницы в страницу Толстого и Достоевского, -задумалась бы над каждым их рассуждением и каждым художественным штрихом,- как это она сделала с каждою страницею Горького и Леонида Андреева, то общество наше выросло бы уже теперь в страшно серьёзную величину.
...просто "передумать" только Толстого и Достоевского, значит стать как бы Сократом по уму, или Эпиктетом, или М.Аврелием...
В.В.Розанов " Опавшие листья ( короб второй)"
Сегодня, наконец, возобновляется ( если говорить об отечественных изданиях ) изучение личности и мировоззрения Горького , фактически прерванное в 20-х годах (П.Басинский, А.Ваксберг, Т.Дубинская-Джалилова, Ю.Зобнин, Б.Парамонов ). 5
. Если ограничиться наиболее добросовестными и доброкачественными свидетельствами тех, кто знал его достаточно близко, ( в первую очередь- М.Алданов, Н.Берберова, И.Бунин, М.Пришвин, В.Ходасевич, Е.Чириков, И.Чуковский, В.Шкловский ) 6 , то существенных расхождений, как это ни удивительно, не обнаружится. 7 Перед нами встаёт чрезвычайно одарённый, сложный и невероятно противоречивый, непоследовательный человек. Позёр, вдохновенный лицедей, обуреваемый самым разрушительным в народном подсознании: главное - поломать то, что есть,- хуже не будет...Демагог, вдохновитель демагогов, их наставник и дирижёр, не гнушавшийся изобретением " красивых" слов для совсем некрасивых вещей - этакая смесь Луки с Челкашем и с ницшеанцем Тетеревом. Ко всему ещё и мародёр...
*
Два сектанта, два бродячих проповедника: Распутин и Горький...
Один,вдохновляемый Писанием и святоотеческой литературой, вкусивший хлыстовского соблазна, печётся о спасении душ пасомых, очищении их от земной скверны...
Другой, наглотавшийся брошюр с популярными переложениями из Бокля, Спенсера и Прудона, весь сосредоточенный на идее развалить всё к чёртовой матери.
У обоих в основе претензия на мессианское служение ( плюс настроение ошпаренной гориллы ), оба сделали своим главным оружием нетерпимость, бесцеремонность, наглость: когда - непроизвольно, от души, когда - намеренно, на публику, с вызовом...
У обоих этакая заявка на роль юродивого, всенародно напоминающего царю о совести, о небесном суде. Горький прожил лет на двадцать больше, так что ухитрился аж трижды становиться в эту позицию , но всё - как-то неубедительно, суетливо, бочком ...
Оба приняты с восторгом и надеждой как долгожданный голос опасно молчавшего до того народа: один - императорской фамилией и церковными иерархами, другой - оппозиционно ( реформаторски - фрондёрски ) настроенными деятелями культурно - духовного ширпотреба, а усилиями этих деятелей - и их паствой, кое-как приобщённой к грамоте и чтению.
Оба свои личные проблемы решают в русле самого вульгарного материализма, а в проповедях, адресованных городу и миру, апеллируют к высшим ценностям и к неким мистическим озарениям.
И ведь, казалось бы, своим знанием народных нужд, в своём праве говорить о народе и от имени народа они оба могут поспорить - хоть с Достоевским, хоть с Владимиром Соловьёвым...
В Первую мировую войну оба очень помогли Германии.
Обоих укокошили...Как бы не совсем за обличения, по каким-то сторонним причинам. Может быть внушала отвращение завышенность этих их претензий? В случае Горького... У Неронов главная страсть - безупречность сценического действия. У них так и заведено - повторяющемуся, фальшивящему актеру посылают конфеты с ядом.
*
Важнейшая фаза в росте популярности Горького совсем не случайно совпадает с истинным началом (1902) "революции 1905 года" - взрыв, вызванный пьесой "На дне". Пренебрегать немецкими корнями такого "взрыва" никак не следует. С.А.Адрианов писал в 1903 году - по горячим следам событий ( к тому времени пьеса была поставлена только в Москве и в Берлине ) : "вещь незаурядная...Успех огромный, особенно в Берлине. Дифирамбы немецкой прессы перепечатаны нашими газетами... Не будем торопиться провозглашать Горького "гением", как это делают берлинцы". Призыву Адрианова, к сожалению, многие не последовали. За всей этой шумной возней вокруг Горького ( немцы сравнивали его с Шиллером ) явно ощущается злой гений Парвуса. Он наверняка не ограничился изданием "На дне" в Мюнхене ( в специально для этого созданном издательстве - и это вообще первое издание "На дне" ! ) и проталкиванием пьесы на берлинскую сцену (премьера в Берлине отстала от премьеры в МХТ всего на месяц, почти догнали, хотя им пришлось затратить уйму времени на перевод !). В конце октября 1902 года, когда до премьеры пьесы в МХТ оставалось ещё около двух месяцев (!), в Нижний к Горькому явились немецкие студенты с просьбой предоставить им эту пьесу для постановки в любительском театре. Парвус был, конечно, прав, заграбастав жирные зарубежные гонорары от "На дне". Его доля в этом триумфе была очень большой...
*
Сорок четыре года ( с "Макара Чудры", 1892 ) нёс Горький бремя своей непомерной славы, обращённых к нему, непосильных для смертного ожиданий некоего спасительного слова. Он знал сомнения в своем праве учить, но ощущал бьющую через край энергию, фантастические силы, способность и обязанность ( как он понимал ) провозгласить, наконец, нечто важное и решающее о народе и его судьбе, как бы от имени этого народа. Не одна только критическая мысль второй половины Х1Х века, настойчиво требовавшая от литературы публицистичности и гражданственности, повлияла на Горького как писателя, не дала ему вполне раскрыться как художнику, но ещё и это особое ощущение Горьким своего мессианского призвания.
П.Басинский 8 пишет: "из всего воровского сброда был только один, способный возглавить бунт; именно потому, что был настоящим артистом и мог разыграть китчевый образ народного царя". Но почему же "один"?.. Великий режиссёр с Кавказа отлично понимал природу сценического действия и не сомневался, кого призвать на царство, когда Владимир Чуть Ли Не Святой отдал концы: именно Максима ("Великого" - было бы тавтологией) Великолепного ( или Алексея Человека Божия, леший их разберёт ! ). Только потом пришло время и для самого Иосифа Непревзойденного (в общем - Прекрасного)...
Как писатель, Горький знал удачи ( "Детство", "Лев Толстой", "Несвоевременные мысли", некоторые из рассказов, например - "Ералаш", "Законник",- и то большей частью - в публицистике или на грани публицистики ), а в остальном демонстрировал упорное, самоуверенное, как бы с недоступных другим вершин мудрости, проповедничество, в жертву которому неизменно приносил художественную ценность произведения.
А.И.Солженицын ( "Архипелаг ГУЛАГ" ) дал сжатую формулу российской истории: страна задушенных возможностей. В.Ф.Ходасевич ( "Кровавая пища", 1932 ) как бы конкретизирует эту формулу применительно к русской литературе: её история - "история изничтожения русских писателей". Действительно, с кого бы начать: с Я.Б.Княжнина, или сразу - с протопопа Аввакума?.. Вот и в ХХ веке - с Блоком так обошлись, 9 с Платоновым эдак... А про Горького В.Шкловский ( "Сентиментальное путешествие" ) пишет: "Горький очень большой, почти никому неизвестный писатель, с большой писательской культурой... Белинские, Добролюбовы,.. Михайловские,.. как странно они заменяли историю русской литературы историей русского либерализма. И зажили русскую литературу. Они как люди, которые пришли смотреть на цветок и для удобства на него сели... Культа мастерства в России не было, и Россия, как тяжелая толстая кормилица, заспала Горького. Только в последних вещах, особенно в книге о Толстом, Горький сумел написать не для Михайловского".
В произведениях Горького художественные образы не желают служить иллюстрациями к провозглашаемым им ( обычно недопустимо упрощённым ) публицистическим формулам ( от которых он сам, возможно, завтра откажется ). А он всю жизнь, как никакой другой писатель, бился, пытаясь подчинить себя - самобытного художника себе же - значительно более слабому, непоследовательному мыслителю. "В каждой его книге две души, одна подлинная, другая придуманная". "Рядом с его живописью его проповедь - надуманная фальшь" ( К.И.Чуковский "Две души" ).
Горький - публицист и общественный деятель против Горького - художника: это только одна ( хотя и важная, многое определяющая ) глава драматического противостояния "Горький против Горького".
К.И.Чуковский ( "Две души" ) и В.Ф.Ходасевич отмечают, что Горький мыслит без оттенков и тонкостей, отвлеченное логическое мышление ему не под силу. Он всегда должен иметь перед собой некую двучленную формулу: что любить и проповедовать, что ненавидеть, с чем бороться, что изничтожать. Сегодня главное - счастье людям и ради этого: "долой бога, да здравствует ложь!". Завтра ( "Несвоевременные мысли" ) самое главное - "правда" и ради неё можно поступиться и богом, и счастьем, и чем-нибудь ещё в придачу. Послезавтра богом окажется прогресс, социализм, и тогда упоминания об истине, о счастье станут неуместными.
То делил всех на Соколов и Ужей, то на Восток и Запад, то на город и деревню...
Он ярок и убедителен, когда поёт гимн азиатчине ( "Лев Толстой", "Ералаш", лучшие страницы многих других произведений ,- он душой там ! ), а как публицист обуреваем идеями борьбы с этой самой азиатчиной, укрощения природы, какой-то аракчеевщины, срочного превращения России в нечто европейское ( К.И.Чуковский "Две души" )... И готов ради этого на любое насилие, не считает чрезмерными никакие жертвы. В большей степени, чем готовы на то Ленин, Троцкий и Сталин ( они - ради мировой революции ) - как ни трудно это вообразить ( Б.Парамонов, цит. соч. )... Такой страны, какой большевики воображали и изображали Россию, в природе не существовало... Опять-таки и это относится к Горькому в ещё большей степени, чем к Ленину, Троцкому и Сталину... Ещё задолго до революции это знал про русских социалистов Степан Верховенский.
Ранний Горький - безжалостен, потом, перед революцией вдруг накатило, стал проповедовать жалость к людям, как бы сам себя заставлял быть жалостливым. Соответственно его враги - те, кто не испытывает достаточно жалости к окружающим. Всё зло, дескать, в российской жестокости. Наконец, в гуще социалистического строительства, на Беломорканале и т.п., он снова не вспоминает ни о какой жалости.
Вчера он верил в бунтаря, сегодня - в работника 10 , завтра в чекистов, которые всех людей сделают замечательными работниками...
Может быть, самое впечатляющее в горьковских проповедях, по их абсурдности, разрушительности, противоречивости и непоследовательности - это борьба Горького с мещанством ( глава 2 ).
Горький не знает других способов наладить общественную жизнь, кроме как разрушить всё до основания. Поэтому, в частности, так противоречиво его отношение к культуре, отсюда его неприязнь к "чванливой и пустой официальной культуре", к "чистому искусству", тем более - к "искусству охранительного направления". 11 В том числе, философия была ему вообще недоступна, и соответствующую главу в "Моих университетах" он так и назвал "О вреде философии". И это - в то самое благословенное время, когда Россия сделалась центром мировой философской мысли ! Впрочем и друг Горького Ленин называл этих философов "философской сволочью".
С началом войны Горькому всё было ясно (Парвус объяснил): передовая, либеральная Германия должна разгромить отсталую, деспотическую Россию - в этом историческая целесообразность, историческое благо. Этому надо способствовать неустанно (По свидетельству Е.Н.Чирикова в первоначальном варианте своих "Двух душ" Горький бестрепетно устремлял взор в грядущее: русская культура,- в ряду других неполноценных культур,- со временем будет полностью растворена в более совершенной, передовой немецкой культуре. Очень характерно высказывание Горького военного времени: "Я понимаю,что защищать в Реймсе, но что защищать в Вятке ?" ). Он и способствовал , сколько мог, не отставал от своих друзей - большевиков: его тексты и его имя широко использовались германской пропагандой для разложения российской армии ( а уж сколько ему причиталось за эти услуги от германского правительства - вопрос отдельный и не самый важный ). 12 Недаром офицеры - фронтовики присылали ему символические веревочные петли в конвертах, как твёрдое обещание вздёрнуть его за эти художества на ближайшей берёзе...
С победой же Февральской революции, когда до поставленной Парвусом ( и германским генштабом ) цели оставалось всего-ничего, вдруг заметался ( не провалиться бы теперь между двух стульев ! ): радуется повышению боеспособности "революционной" российской армии, в июне пишет жене: "Пацифист, я приветствую наступление в надежде, что оно хоть немного организует страну, изленившуюся, истрёпанную...Вообще - живу в душевном противоречии с самим собой..." Теперь он, видите ли, лучший друг Антанты и готов воевать до победного конца !
Горький - не политик, он человек придумываемой им сказки, он не думает о будничном, а где-то витает... 13 В различия партийных программ он не в силах вникать, его политические пристрастия основаны на интуиции, на личных симпатиях и т.п. Ему равно привлекательны и большевики, и эсеры с бомбами, и просто бандиты с большой дороги, которых он так же силится вовлечь в революционную деятельность. 14 То, что он при всех этих своих обстоятельствах ( которых он сам не понимает и не может оценить ) "приравнивает перо к штыку", так глубоко впутывается в политику ( где художнику вообще нечего делать 15 ), в высшей степени неуместно, но он об этом не знает.
М.А.Алданов ( "Воспоминания о Максиме Горьком" ) пишет, что очерк "Город Жёлтого Дьявола" стыдно читать. В этом с Алдановым вполне солидарен И.А.Бунин ( "Окаянные дни" ). Но много ли найдется в горьковской публицистике страниц, которые не вызывали бы подобных же чувств ? Узостью взгляда, упрямой, вопреки всему, тенденциозностью, когда никакие концы ни с какими концами не сходятся ... Лишённой самомалейших оснований, нелепой претензией на произнесение некоего окончательного, всё решающего, в века обращённого слова...
Обычно он - хмурый, когда улыбается, лицо немножко хитренькое. Вечно-то он норовит по-мужицки кого-то обвести, перехитрить. И обманывает. Чаще всего - самого себя, не реже, чем других, не реже, чем он обманывает народ, о благе которого так печётся.
П.Басинский, З.Гиппиус ( "Дмитрий Мережковский" ), Д.Мережковский ( "Чехов и Горький" ), В.Набоков ( "Максим Горький" ), Б.Парамонов ( цит.соч. ), А.Труайя ("Горький") в сущности согласны между собой: Горький интересен как общественное явление, как психологический тип личности.
Ю.Тынянов так и сказал о нём: "человек чарующий и страшный".
В.Розанов ( "Мимолётное" ) обличал Грибоедова: Ставишь "слово" выше "дела". Пришёл с окаянным гением на окаянное дело: разрушить домы всех честных людей... Ты очаровал всех и повёл всех за собою,- в некоторую пустыню, где негде уснуть и отдохнуть... негде согреться. Но гений есть гений, и он вечен... Место тебе уготовано с дьяволами... Свинство, сударь, изволите делать. Креста на вас нет ... Комедия "Горе от ума" - страшная комедия. Но как она гениально написана, то она в истории сыграла страшную роль, фарса - победившего трагедию комического начала - и севшего верхом на трагическое начало мира, которое точно есть, и заглушившего его стон, его скорбь, его благородство и величие. "Горе от ума" есть самое неблагородное произведение во всемирной истории... Она есть гнусность и вышла из гнусной души...
Горький не писал гениального ( так что вопрос о его бессмертии очень сложен ), в том числе - и комедий. 16 Но миф о нём будет сохраняться долго, место рядом с дьяволами явно припасено и ему, пожалуй, вернее, чем Грибоедову. А насчет гнусности души - тут он ещё и посоревновался бы со своим предшественником. Кто ещё так очаровывал, так же заманивал в пустыню, так же преступно обрушивался на всё великое и благородное ?
З.Гиппиус ( "Дмитрий Мережковский" ) писала применительно к рубежу столетий: многое от христианских корней цивилизации утрачено. "Но жить ещё можно, человек ещё человек. Нужен резкий толчок, чтобы выкинуть людей сразу в безвоздушное пространство... Этот толчок... - проповедь Максима Горького и его учеников. Она освобождает человека от всего, что он когда-либо имел: от любви, от нравственности,.. от красоты, от долга... Волна упадёт от человека в кого-то, вернее во что-то слепое, глухое, немое, только мычащее и смердящее..."
2. Г О Р Ь К И Й П Р О Т И В "М Е Щ А Н С Т В А"
Мещанин - это взрослый человек с практичным умом, корыстными
общепринятыми интересами и низменными идеалами своего времени и
своей среды... в обывателе удручает не столько его повсеместность,
сколько сама вульгарность некоторых его представлений... Буржуа -
это самодовольный мещанин, величественный обыватель... Мещане
питаются запасом банальных идей , прибегая к избитым фразам и
клише, их речь изобилует тусклыми, невыразительными словами.
Истинный обыватель весь соткан из этих заурядных, убогих мыслей,
кроме них у него ничего нет... Обман - верный союзник настоящего
обывателя. Ему присущи лжеидеализм, лжесострадание и ложная
мудрость. Великие слова Красота, Любовь, Природа - звучат в его устах
фальшиво и своекорыстно... Обыватель любит пустить пыль в глаза и
любит, когда это делают другие, поэтому всегда и всюду по пятам за
ним следуют обман и мошенничество.
У русских есть... специальное название для самодовольного
величественного мещанства - пошлость. Пошлость - это не только
явная, неприкрытая бездарность, но главным образом ложная,
нравов и правил !.. Механическая культура забыла о культуре духа,
духовной...
Б.Пильняк "Голый год" ( 1920 )
... эти веснушки и ноздри чрезвычайно характерны для всей
мещанской массы, - массы почти покрывающей всю буржуазию;..
массы, захлёстывающей и обеспеченную часть рабочего класса.
В.Маяковский "Моё открытие Америки" ( 1926 )
Важнейшая особенность Горького - его неприкаянность: он ни мещанин, ни мужик. Он - человек без адреса. Отсюда его любовь к шатунам, бродягам, его неприязнь к устоявшемуся быту, его неспособность убедительно ( сколько-нибудь сочувственно ) изобразить какую-либо среду со сложившимся бытом. 17
Европейцы заканчивали Х1Х век в убеждении кризиса западной культуры, с ощущением тупика. Распространяясь вширь, культура непременно мельчает, теряет высоту, совершенство. Приобщаясь к западной культуре своего времени ( М.Метерлинк, Г.Ибсен, 18 К.Гамсун, Г.Гауптман ), и мы заражались этими чувствами разочарованности, неудовлетворенности и примеривали их к российской действительности.
Горький для своих читателей - студентов, гимназистов, мещан, наименее культурной части интеллигенции давал искомый выход таким чувствам и порывам, объявив войну "мещанству", призывая прочь из "мещанского болота". Эта его концепция опиралась, возможно, на какие-то суждения К.Леонтьева и Достоевского, на стойкую российскую традицию пренебрежения земным ради духовного 19 , но больше всего питалась, вероятно, раздражавшей его инертностью масс, не спешивших ломать свой уклад ради каких-то сомнительных светленьких перспектив: об этом - единственное собственное суждение, которое он приводит в книге о Толстом вместе с возражением собеседника.
Что именно пытались искоренять, против чего так яростно ополчались, видимо, никогда не было сколько-нибудь внятно сформулировано.
Маяковский в приведенной цитате отразил актуальное восприятие проблемы: мещанин тот, кто не является энтузиастом большевизма, а потому - противник большевизма, подлежит изничтожению, и, как минимум,- перевоспитанию. 20 Перевоспитанию и уничтожению подлежали ещё и крестьяне, но это для Горького - уже за пределами социологии, нечто вроде раздела агротехники: ликвидация "двуногих вредителей, насекомых" и т.п.
Горький остервенело лупил по отдельным целям, так сказать - по отдельным "скоплениям мещан", мало заботясь о том, насколько согласуются между собой эти удары, увязываются ли они в какую-нибудь осмысленную систему. Интересно поэтому послушать другого "идеолога революции" - Д.С.Мережковского ( "Грядущий Хам" ), адресующегося к более образованной части революционной интеллигенции и потому - более рассудительного. По Мережковскому ( а он обвиняет в "духовном мещанстве" и самодержавие и церковь ) Грядущий Хам - это хулиганство, босячество, черная сотня.
Таким образом, и сам Буревестник, кажется, угодил в мещане, причем - в самую страшную их категорию, 21 торжество которой Мережковский угадывал достаточно прозорливо. Но и Горький находил для Мережковского подходящее место среди разоблачаемых ненавистных мещан. Если добавить, что Горький зачислял в "зловредные мещане" и Толстого с Достоевским ( их вина в том, что не призывали народ к топору ), 22 то картина вырисовывается прямо как в фильме ужасов. В центре - автор очередной брошюры и доверившийся ему читатель, а вокруг,- куда достаёт взгляд,- одни сплошные духовные мещане, как в современной России, так и в её историческом прошлом. В такой ситуации шансы победить очень малы, но что для романтика здравый смысл ?!
Соответственно историческая борьба российского общества с мещанством принимала самые причудливые формы, а понятие "мещанства" наполнялось самым различным, порой совершенно фантастическим содержанием.
Например, футуризм, как направление в искусстве, находился именно в этом русле ("пощечина общественному вкусу" - читай мещанскому вкусу ) и именно этим, видимо, больше всего привлекал Горького. 23
Для тех, кто предпочитает брак втроём, "мещане" - живущие традиционной моногамной семьёй.
Для тех, кто привык жить за чужой счёт, мещанство - смотреть на дело иначе. А осуждать воровство, тем более - когда обворовывается государство, что же это как не самое жалкое мещанство ?!
Революция добавила в это варево новый ингредиент ( мещанство - то, что не участвует в революции: "глупый пингвин робко прячет тело жирное в утёсах" и т.д. ), но от основы многое сохранила ( теперь это называлось "революционной ломкой старого быта" ). Типичны в этом отношении воспоминания Л.Ю.Брик о 1923 годе. "Поэма "Про это" не была бы написана, если бы я не хотела видеть в Маяковском свой идеал и идеал человечества. Звучит громко, но тогда это было именно так". "Писал с острым отвращением к обывательщине, к "Острову мёртвых" в декадентской рамочке, к благодушному чаепитию, к себе, как тогда казалось, погрязшему во всём этом". Цитирует дневник Маяковского. "Быта никакого, никогда, ни в чём не будет!" и т.д. И вот проблема: какого вида коврик на полу - более мещанский, а какой - менее,- вырастала в нечто эпохальное ! Просто непостижимо, как при таких заботах можно дожить до восьмидесяти семи лет ?!..
А повороты темы получались такие. Важная нота в произведениях Маяковского в последнее его пятилетие, как справедливо отметил Ю.Карабчиевский ( "Воскресение Маяковского" ), выглядит примерно так: с одной стороны передовой Маяковский - ездит на собственной машине, из-за границы не вылезает, а с другой - не поспевающие за ним пролетарские массы; почему-то и за рубеж их не тянет и трамваем довольствуются. Мещане - не мещане, обыватели - не обыватели, но до "идеала человечества" им ещё далековато.
Так же и Горький совсем не был аскетом. Вся его героическая борьба с гнилым бытом и застойным благодушием совсем не мешала ему украшать стены старинным оружием и дорогими картинами, собирать коллекции медалей, изделий японского, китайского и персидского искусства, не говоря уже о ценных старинных книгах. 24
В сопоставлении с Ибсеном ( а Ибсен - явно важный образец для Горького ) особенно заметны различия в их устремлениях. Ибсен заботится об уточнении и совершенствовании системы нравственных ценностей и ориентиров, ради укрепления общества, нисколько не посягая на его устои. А Горький сосредоточен на одном лишь разрушении.
3. Г О Р Ь К И Й О П Л А Т О Н О В Е
" Песня о Буревестнике" не блещет художественными достоинствами, к шедеврам русской литературы её не отнесешь. Но её упоённо цитировали, как никакое другое произведение никакого другого автора. Люди еле-еле имевшие представление о Пушкине и Гоголе, не слышавшие о Лермонтове и Достоевском, судившие о Толстом по каким-то странным отрывкам, знали о Горьком, хотя бы как о человеке. Даже пьяница клянчит "на построение косушки во имя Максима Горького" ( косушка на месте храма, Горький на месте Спасителя ! ). 25 Все поют его "Солнце всходит и заходит". В обширной литературе, посвящённой Горькому,можно встретить статьи вроде "Горький и Толстой", "Горький и Гёте". По свидетельству С.Протопопова как "в английском языке многие поговорки, пословицы, меткие выражения от Шекспира", так и "в русском - от Горького, наравне с Крыловым, Гоголем, Грибоедовым". По своей популярности он заметно опережает даже цирковых силачей и оперных певцов.
Такие явления мы относим сегодня к "массовой культуре". Горький, в сущности,- первая русская поп-звезда ХХ века. Причём достиг он этого успеха не только в отсутствии телевидения и магнитофонов, но даже и без поддержки кино, радио и граммофона. Слава его сразу решительно перешагнула и границы России.
*
Октябрьский переворот Горький встретил враждебно. По мнению М.Я.Геллера, 26
Горький считал, что знает Россию лучше, чем большевистские вожди. Не верил в способность большевиков обуздать крестьянскую стихию и боялся власти в руках мужика. Он считал ( и не он один ), что революцию ( и это - в России ! ) возможно удержать в тех благопристойных рамках, которые ей предпишет сотня политиков из своих уютных кабинетов. 27 Имелся, видимо, и ещё один деликатный пункт расхождений Горького с большевиками. Они пришли к революции замаранными с головы до ног своим сотрудничеством с охранкой ( в сущности, для полиции большевики были средством борьбы с более серьёзной опасностью - не ослабленной расколом социал-демократической пропаганды среди рабочих; просто такие "орудия" рано или поздно выходят из под контроля ), 28 женитьбой на богатых наследницах для пополнения партийной кассы их приданным ( особой проблемой становилось тогда - как вытрясти из молодожёна ставшие "партийными" деньги ), ограблениями банков, поездов и пароходов с массой жертв среди мирного населения, в 1917 году ( не бесплатно ) - деятельностью в интересах Германии и т.п. Романтик Горький создавал для своего душевного равновесия некую вторую реальность. В этом, вымышленном мире перечисленных особенностей большевиков как бы не существовало. 29 А если что и было, то: а) это - просто мелкие шалости, вполне простительные "хорошим людям" и б) сам Горький совсем ни при чём. Такое поведение Горького до поры до времени устраивало большевиков, оно служило им прикрытием и позволяло Горькому успешнее собирать деньги для партийной кассы. Но когда, после переворота он вдруг стал наряжаться в какие-то белоснежные ризы и чуть ли не всерьёз публично обличать своих бывших "подельников" с каких-то совершенно не заслуженных им нравственных высот, они, конечно, возмутились.
В самом деле, воспевал уголовников - воспевал, звал их к бунту - звал, а когда эти самые уголовники ( "на спину б бубнового туза" ), став хозяевами положения, предводительствуемые, по Блоку, каким-то своим, уголовным "христом", занялись на улицах и в обывательских квартирах привычным делом, вдруг забеспокоился... Тут очень к месту пришлась бы красочная реплика Пиюси, адресованная в "Чевенгуре" Прокофию: "Всякая б-дь хочет красным знаменем заткнуться. Дескать у ней пустое место сразу честью зарастёт".
М.Я.Геллер ( "Концентрационный мир" ) цитирует, в частности, гневное стихотворение В.Князева, указывающего Горькому на неуместность его критических высказываний. Эстетически Горький был совершенно прав - трагедии русской революции требовался Хор. И даже текст Горький предлагал, казалось бы, подходящий. Но вся сила хора в древнегреческих трагедиях в том, что автор текста и сам хор - непричастны и непогрешимы. При всей страстности Горького в "Несвоевременных мыслях", при всём его мастерстве, при всей справедливости многих из его обвинений, его претензии на непричастность и на непогрешимость абсурдны. Отсюда ощущение какой-то несообразности от этих "Несвоевременных мыслей".
У Платонова в 1918 году, вероятно, был этот трудный выбор, так сказать - "между Князевым и Горьким". И даже если допустить, что поначалу Платонов чуть больше склонялся к позиции Князева, то потом он шаг за шагом всё твёрже становился в намеченную Горьким в 1918 году и исторически уготованную именно Платонову позицию хора древнегреческой трагедии - Свидетеля Русской Революции. Конечно, причастный, конечно не бесстрастный, но, - и в этом его коренное отличие от Горького, - безупречно честный.
Ко времени их личной встречи в 1929 году они как бы поменялись местами: "обличитель" стал "апологетом", "апологет" - "обличителем".
Горький, в сущности, ожидал от Платонова того же, чего Сталин ожидал от самого Горького: "сочувствия, а не искусства", как это сформулировал Жеев в "Чевенгуре" . 30 И чем больше Горький погрязал в трясине своих компромиссов, идеологических уловок и двусмысленностей, своих славословий в адрес реального социалистического строительства, в адрес чекистов, чьими усилиями это строительство осуществлялось, в адрес Отца Народов, придававшего Генеральной линии нужное направление, тем большим было неприятие Платонова Горьким. Тем больше раздражал его Платонов своей непреклонностью, своей верностью Истине ( "так называемой, узко воспринимаемой истине" - с точки зрения Горького ). Тем более суровым упреком Горькому становился Платонов. И это не было расхождением только в области мировоззрения, гражданского самосознания, в твердости этических принципов. Это было также и кардинальным расхождением в эстетике: проза Платонова немыслима без его мужественной искренности. Он сам сказал ("Впрок"), что может ошибиться, но не может солгать. И о том же - в незавершенном эссе "О любви": "Часть истины - всегда ложь, только вся истина - истина".
В.Ходасевич 31 писал, что у Горького было "крайне запутанное отношение к правде и лжи, которое обозначилось очень рано и оказало решительное влияние как на его творчество, так и на всю его жизнь". Ходасевич полагает, что Горький и сам не сознавал этой своей особенности. В какой-то мере эти колебания Горького в отношении правды и лжи связаны с чрезвычайно трудным вопросом, не имеющим простого решения: нужна ли правда народу ? 32 "Несвоевременные мысли" Горький открывал декларацией о "чистой
правде", об умении говорить правду, как о "труднейшем из всех искусств". А к аргументу "народу не нужна правда" ( "так называемая правда" ) прибегал тогда, когда его ловили на лжи, на непоследовательности, на двурушничестве. Соответственно те, кого правда не устраивает и не интересует, оказывались либо "презренными обывателями" ( передавить бы их как клопов ! ), либо тем самым народом, благо которого было для Горького выше всего.
В 1929 году Горький писал Е.Кусковой, что он "против оглушения и ослепления людей ядовитой пылью будничной правды... людям необходима другая правда, которая не понижала бы , а повышала бы рабочую и творческую энергию". И провозглашал далее уже достигнутое СССР превосходство над всеми странами мира, сообщал о неслыханных успехах в сельском хозяйстве ( что в Москве хлеб по карточкам - этой "будничной правдой" предпочёл пренебречь ), что на Соловках заключенные "испытывают счастье от собственного искупления" ( Достоевский назвал похожего враля Фетюковича "прелюбодеем мысли" ), бредил какими-то рабочими, читающими Шелли в подлиннике...
Учитесь, земляне, как надо повышать рабочую и творческую энергию !
А.Труайя комментирует адекватно: "ум, утративший ориентиры". К этому времени и алкоголь Горький поглощал всё более усердно, легкомысленным французским винам предпочитал теперь виски "Белая лошадь".
Платонов всем своим творчеством, а особенно - гротесковыми портретами Горького в своих художественных произведениях, - наносил сокрушительные удары по самому главному, в том числе и по самому сокровенному в Горьком: по его программе насилия,
истребления людей во имя прогресса 33 и по его готовности участвовать в любой лжи и в любом насилии, лишь бы сохранить за собой драгоценный образ пролетарского писателя и вождя. 34
*
Горький узнал о Платонове летом 1927 года, 35 в наивыгоднейшем для Платонова варианте: по его сборнику "Епифанские шлюзы" ( то есть, кроме самих "Епифанских шлюзов" - "Город Градов" и "Ямская слобода" ) и конечно сразу оценил Платонова как самобытного мастера. Особенно драгоценно для него было то, что Платонов - выходец из народа, "пролетарий". Мог ли Горький найти лучшее подтверждение своему всегдашнему убеждению, что революция пробудила неслыханные творческие силы народа, пробудила, несмотря ни на что. Точно так же и в марте 1917 года Горький искренне верил, что в результате Февральской революции крестьяне с невиданным энтузиазмом повезли хлеб в столицу, что добровольцы тысячами рвутся на фронт в "революционную российскую армию" и т.п. 36
Прочитав рукопись "Чевенгура", Горький по-прежнему высоко ставил талант Платонова, отмечал своеобразие его языка, сравнивал с Гоголем. "Роман чрезвычайно интересен". Уж не знаю, насколько искренне - критиковал "растянутость", обилие разговора, "стёртость действия". То есть подразумевалось чисто горьковское: если бы он сам взялся за переработку платоновской рукописи ( подсократил бы текст , особенно - "разговоры", добавил бы толику авантюры ), то роман заблистал бы уже по-настоящему. А от осуждения платоновского "анархизма" и "лирико-сатирического" настроя романа Горький как бы уклонялся: дескать, "не оценят", "не издадут" ( некие властные всесильные пни ).Как будто сам Горький не является уже неназванным могущественным "министром изящных искусств" ( выражение М.Пришвина - в пору первого воцарения Горького ). В самообольщении своего двурушничества Горький обнадёживал Платонова: "Всё минется, одна правда останется". Уж не отца ли Зосиму цитировал ? Может быть и сам себе казался этаким неустрашимым рыцарем Правды ?
Во время травли Платонова рапповцами за повесть "Впрок" ( опубликованную в рапповской же "Красной нови" в марте 1931 года ) Горький хранил молчание, как ни ожидали от него определённости: одни - что он присоединится к травле, другие - что защитит Платонова ( Л.Аннинский "Откровение и сокровение" ). Поскольку отвратительных Горькому рапповцев вскоре разогнали, получается, что он в этой истории больше сочувствовал Платонову. В извинение Платонову Горький говорил о дурном влиянии Пильняка. 37
Весной 1932 года Горький довольно вяло отозвался о пьесе Платонова "Высокое напряжение". 38
1933 год - особенный в литературной биографии Платонова. Он - один из немногих крупных советских писателей, не участвовавших в прогулке по Беломорско-Балтийскому каналу на пароходе "Чекист" 17 августа, а соответственно - и в создании увесистого горьковского гроссбуха "Беломорско-Балтийский канал им. Сталина.М.,1934". Кроме Горького в числе 36 авторов этого сочинения: М.Зощенко, Всеволод Иванов, Алексей Толстой, Виктор Шкловский, Валентин Катаев, Лев Никулин, Б.Ясенский и т.д. Вдвое большее число участников поездки отбоярились от участия в создании книги (А.И.Солженицын "Архипелаг ГУЛАГ").
Книгу богато иллюстрировал своими фотографиями А.М.Родченко ( он побывал на стройке трижды, первый раз провёл там около месяца ). Видимо, и сам Родченко и его ассистенты-кураторы из органов заботились о том, чтобы заключённые ( тем более - доходяги ) реже попадали в кадр. В результате вся совокупность опубликованных в разное время его фотографий, посвященных каналу ( и особенно - самые ценные художественно) должны были радовать Горького не только торжеством человека над стихией, над дикой природой, но и как наглядное свидетельство ничтожества единичной человеческой жизни перед величественным достижением коллективного труда. Наверно, и пирамиды в Гизе,- если смотреть издали,- тоже росли как бы сами по себе.
М.М.Пришвин на "Чекисте" со всеми прокатился, но в коллективном in octavo ( в горьковской "пирамиде" ) не участвовал. Он уже облазал эти края в 1905 году и теперь, в 1934 году подготовил как бы новое издание тогдашней своей книги "В краю непуганых птиц", актуализировав её добавлением свежих впечатлений. О горьковском гроссбухе он отозвался сразу же в своём дневнике: "вышла столь ничтожная вещь". Но и его маленькую книжечку читать совестно: "участие в великом деле" и т.д. Однако, будем справедливы: умиляется он по поводу стройки явно из под палки, то и дело перемежает эти ритуальные восторги трезвыми мыслями и оценками: "бывает - заметишь пустоту своего сочинительства...". Он сожалеет о неиспорченной рабством народной душе, некогда сохранявшейся на севере. Мрачной параллелью происходящему в 1933 году звучит суровое напоминание Пришвина о том, как притеснение и истребление старообрядцев ( а он и сам по матери - из старообрядцев ) придушили этот некогда цветущий край, как опустилась на Выгорецию многовековая полярная ночь.
Сочувственно цитирует он высказывания заключённых - даже и выходящим на волю не следует слишком-то радоваться...
С горечью воспроизводит он лагерный лозунг: "Труд - дело чести, дело славы, дело доблести и геройства". И добавляет: "Им работать в воде, а мне балладу о них сочинять, мне как-то неловко".
И совсем уж скандален упрёк Горькому: всё, что говориться о "перековке" из блатарей в ударников - дешёвый спектакль, разыгрываемый уголовниками по заказу гулаговского начальства. Равно негоже великому писателю как принимать эту бутафорию за чистую монету, так и, всё понимая, самому участвовать в инсценировке.
Всю оставшуюся жизнь Пришвин пытался организовать свои выгорецкие впечатления в роман "Осударева дорога". 39
Подивимся и Горькому: благословил же он опубликование этой книжки Пришвина, со всей её крамолой, с её немалым "гу-гу" !
И для Платонова, хоть он и не ездил со всеми на Беломорканал, лагерная тема , конечно, не была ни посторонней, ни мало знакомой. В рассказе "Лунная бомба" Платонов использует понятие "изувер" в том смысле, в каком оно применяется в лагерном жаргоне ( преследуемый за веру ). В записной книжке 1932 года имеется нерасшифрованная запись "Дмитлаг 2-11 Филимонов" ( причем часть листа утрачена, возможно - уничтожена намеренно ). 40 С апреля до середины октября 1933 года Платонова тревожила судьба его арестованного друга Н.Р.Эрдмана ( "Гималаи", "Пришествие Платонова" ), пока не выяснилось, что Эрдмана ссылают в Енисейск. Наконец, и сам Платонов в 1933 году не какими-то отвлечёнными вещами занимался, а писал рассказ "Мусорный ветер" - как бы о другом режиме насильников - о фашисткой Германии. Горький отверг этот рассказ, предложенный Платоновым в альманах "ХV11", но его записка ( март 1934 ) свидетельствует, что талант Платонова он ценит по-прежнему высоко. "Рассказ ваш я прочитал, и - он ошеломил меня . Пишете вы крепко и ярко, но этим ещё более - в данном случае подчёркивается и обнажается ирреальность содержания рассказа, а содержание граничит с мрачным бредом. Я думаю, что этот ваш рассказ едва ли может быть напечатан где-либо. Сожалею, что не могу сказать ничего иного, и продолжаю ждать от вас произведения, более достойного вашего таланта". 41
Ю.Нагибин 42 пишет: "В ту пору едва ли кто знал настоящую цену Платонову. Даже Горький, который был превосходным читателем, не до конца понимал Платонова. Горькому казалось, что Платонов ломается, он не ощущал органичности его языка. И философия Платонова его раздражала. Он чувствовал платоновский талант, но масштабов его не
представлял".
4. П О Р О Ч Н Ы Й С Т А Р И К
( " Ч е в е н г у р" )
Современный человек, даже лучший его тип, недостаточен, он
оборудован не той душой , не тем сердцем и сознанием, чтобы очутившись
в будущем во главе природы, он исполнял свой долг и подвиг до конца
и не погубил бы, ради какой-нибудь психической игры, всего сооружения
мира и самого себя. Социализм нужно трактовать как трагедию
напряжённой души, преодолевающей собственную убогость.
"О первой социалистической трагедии" ( 1934 - 1935 )
На первой же странице романа мы знакомимся с церковным сторожем - вольнодумцем. Половину своих дел он исполнил зря, три четверти всех слов сказал напрасно. Слова забылись, как посторонний шум ( 23, 30 ). Многие ли могут похвастаться таким высоким КПД ? Он не верит в бога "по причине частых богослужений". Так и коммунистическая вера почему бы могла стать такой уж прочной и неколеблемой ? По-соседству с Софьей Александровной "посредством равномерного чтения вслух какой-то рабфаковец вбирал в свою память политическую науку. Раньше бы там жил, наверно, семинарист и изучал бы догматы вселенских соборов, чтобы впоследствии, по законам диалектического развития души, прийти к богохульству" ( 338 ).
Вся чевенгурская действительность - одно сплошное шаманское камлание: вера не вера, сомнение не сомнение, но что-то похожее на духовные поиски там постоянно происходит...
"Порочный старик" - таким образом комментирует Платонов первое появление Горького в своих художественных произведениях. "Чевенгур" в этом отношении задаёт тон всей платоновской горьковиане вплоть до "14 красных избушек". Всё остальное, что напишет Платонов о Горьком в своей прозе и пьесах, в значительной мере - лишь пояснения и уточнения к этому, основному определению.
Горький читал очерк Платонова "О первой социалистической трагедии" в январе 1935 года и признал его негодным для печати. Осознал ли он, в какой степени приведенные в эпиграфе строки из этого очерка относятся к нему лично: что в нём одержало верх в эти январские часы 35-го года - талант читателя, о котором пишет Нагибин, или самоослепление и самообольщение "великого писателя" и "пролетарского вождя" ?
Горькому в "Чевенгуре" соответствуют два персонажа - Сотых и Яков Титыч. Они вступают в текст в три приёма, каждый раз как бы вновь, почти в пренебрежении двумя остальными "явлениями". Эти три "явления" соответствуют трём ипостасям Горького. "Я в л е н и е п е р в о е" - Сотых в Калитве ( 157 - 159 ). Это Горький - редактор "Новой жизни", автор "Несвоевременных мыслей". Он - в общем довольно объективный критик хода русской революции, с октябрьского переворота, как уже упоминалось достаточно суровый критик реального большевизма.
"Я в л е н и е в т о р о е" ( 236 - 239 ) - встреча Чепурного и Сотых в "сочельник коммунизма". Можно считать, что этот эпизод посвящён двум главным обстоятельствам: прямому вмешательству Горького в политику в качестве активнейшего большевика ("бросил кузню в слободе и пошёл наниматься арматурщиком" ) и его близости к Чепурному, нежной дружбе с ним. Чепурный в этом эпизоде 43 странным образом и Ленин ("сочельник коммунизма", с буржуазией ещё не расправились ) и Сталин ( уже кипят страсти в треугольнике Чепурный - Прокофий - Клавдюша ). С этой стороны глядя, речь идёт,возможно, ( и ? ) о вновь вспыхнувшей любви советского правительства и советского народа к Горькому, тогда "сочельник коммунизма" - преддверие "третьей революции 1929 года".
"Я в л е н и е т р е т ь е" ( 265 и далее ). Прибытие в Чевенгур худого старика Якова Титыча во главе пролетариата. Это "великий пролетарский писатель", предводитель российского и чуть ли не мирового пролетариата.
Сотых в первом и втором "явлениях" описан довольно скупо и сдержанно. Лёгкая усмешка еле улавливается: "черноволосый мужик с преданными чему-то глазами", у него "обширная рука" и т.п. Зато в третьем "явлении" Платонов уже не жалеет никаких красок:
только мелкие брызги остаются от этого новоявленного угодника Якова Титыча, от иконописного Горького ( "Портретная галерея "Чевенгура"" ).
Он " наиболее опытный пролетарий", его высказывания принимают "за волю пролетариата", он "высокий и огорчённый как пастух гонимых" ( 274,281,309 ). Но перед чевенгурскими большевиками вместо ожидавшейся ( в том числе и Горьким обещанной ) "железной поступи пролетарских батальонов" предстала какая-то не имеющая имени ("прочие"), ни на что не годящаяся босота. Таким способом Платонов очень наглядно показал, чьим авангардом в действительности являются большевики. "Усомнившийся Макар" в поисках низов пролетариата тоже приходит к сезонникам и нищим. А квалифицированных рабочих представляли никак не большевики, а прежде всего - меньшевики. Именно в них, в тот самый пролетариат, протестовавший против роспуска Учредительного собрания, большевикам пришлось стрелять,- "жилять пролетариат",- уже в начале января 1918 года. А это заставляет вспомнить также, что и сам Горький - никакой не пролетарий, о промышленных рабочих он знал мало и при всей обширности своих сочинений ничего убедительного и запоминающегося о промышленных рабочих не написал, всё больше о мещанах, купцах, да хорошо знакомых ему босяках ( той самой босоте ).
Третье (окончательное) вступление Горького в текст романа начинается фразой: "Худой старик стоял в одних штанах и царапал себе ребра..." От "Макара Чудры" до революции 1905 года Горький ходил ряженым: в длинной рубахе навыпуск и высоких болотных сапогах ( подражавших ему, а подражали, прежде всего в костюме,- называли "подмаксимками" ), потом оставил этот маскарад. Платонов напоминает Горькому, что ему - представителю босяков ( и их трубадуру ) - следовало бы подражать в одежде как раз им - ходить босяком и в одних штанах ( с голым пузом ).
Жизнь ему "уже не мила, но он знал в уме, что она мила и тихо томился по ней" ( 322 ). Он с грустью констатирует, что "другим одно моё жёваное осталось" ( 286 ).
Обстоятельного разговора требует первое слово, с которого начинается "сказание об Якове Титыче", очень важное слово -"худой". В традициях литературы демократического направления толщина персонажа, как правило, свидетельствует о его жизненном успехе, умении устраиваться, а также - обжорстве, тунеядстве, принадлежности к угнетателям и т.п. Так Гоголь замечает в "Мёртвых душах": "Увы! толстые умеют лучше на этом свете обделывать дела свои, нежели тоненькие..." "уж если сядут где, то сядут надёжно и крепко, так что скорее место затрещит и угнётся под ними, а уж они не слетят". Из советских писателей наиболее красочно применил эту метафору Ю.Олеша в "Трёх толстяках". Не говоря уже о самих правителях - Толстяках, таков и весь господствующий класс: "все франты в городе, толстые лавочники, обжоры, купцы..." Мало того, как подчёркивает А.В. Белинков, 44 толстяки у Олеши - вообще стоящие у власти, в том числе: победители-революционеры. Главный толстяк в творчестве Олеши - Андрей Бабичев ( "Зависть" ). Не пренебрегал этой метафорой и Горький ( "глупый пингвин робко прячет тело жирное в утёсах..." ), о джазе он писал как о "музыке толстых". Подразумевается, таким образом, что худые - это угнетаемые и потому большей частью - хорошие люди. Достоевский отказывался признавать за угнетаемыми какие-то особые априорные достоинства; но для Горького "мещанин" Достоевский - не авторитет.
Платонов подвергает эту концепцию ("Горького - Олеши") жесточайшей ревизии. С первых же страниц, посвященных Чевенгуру, начинается в романе увлекательная, головокружительная игра с двойным значением слова "худой": и "тощий", и " плохой".
На революцию возлагались немалые надежды, и прежде всего - изменение социальных условий должно было сделать человека лучше, нравственнее, духовно богаче и совершеннее. Мечталось чуть ли не об идеальном царстве всеобщей любви. Кто-то толковал таким образом Толстого и Кропоткина, но для широких масс, приобщавшихся к активной общественной жизни ( в том числе, когда-то - и для самого Платонова ) громче всех звучал голос Горького, без колебаний обещавшего царствие небесное здесь и завтра. Таковы размышления Якова Титыча ( 307 ): "в степях много красноармейцев умерло от войны, они согласились умереть затем, чтобы будущие люди стали лучше их, а мы - будущие, а плохие...". Особенно ярко отражены эти тревоги и волнения ( оправдались ли надежды на "будущих", как на "лучших" ) в "московской" главе романа - когда новой власти уже одиннадцать лет.
Сербинов и Софья Александровна всё время как бы напоминают ( пусть - косвенно) об этих своих ( и не только своих ) надеждах. Если сдвигов в лучшую сторону нет ( а скорее всего - совсем наоборот), то зачем же была революция ? "Музыка пела о прекрасном человеке, она говорила о потерянной возможности" ( 334 ). "Встретишь человека, и он вдруг - хороший". "Я вам показалась хорошей, верно ?" ( 335 ). Сербинов видел "того прекрасного человека, о котором обещала музыка" ( 336 ). Сербинов "боялся, что есть люди лучше его" ( 340 ). "Боюсь хороших,- бросят они меня, плохого" ( 341 ). Софья Александровна про Дванова: "у меня был один славный товарищ" ( 343 ) и т.д.
Именно с этой или подобной позиции и следует присмотреться к Чевенгуру, явно озверевшему,обезумевшему.Потому мы и видим его впервые (благочестивыми,святыми?) глазами Алексея Алексеевича Полюбезьева ( Алексея Человека Божия ? 45 одна фамилия чего стоит ! ). "Ни одного знакомого человека Алексею Алексеевичу не встретилось - ходили какие-то худые люди и думали о чём-то будущем" ( 198 ).
В сцене расстрела ( 221 ) Пиюся "внутрь буржуазной публики ввёл худых чекистов". М.Я.Геллер ( "Андрей Платонов" ) пишет, что ни один из переводчиков на французский, английский и итальянский языки не смог передать эту двузначность эпитета "худой". Явно двусмысленна, если не многосмысленна сцена ( 201 ) с х у д ы м чевенгурцем, норовящим оседлать Пролетарскую Силу. Как раз поэтому Копёнкин, споря тут с чевенгурцами, забыл "уважение к присутствующим угнетённым" ( победители очень скоро стали обнаруживать не вполне хороших в собственных рядах ).
Противопоставление "худой" - "хороший" приобретает особую остроту в связи с проблемой социального расслоения и элитарности руководства. Чепурный беспокоится
( 327 ), "как бы Пашинцев и двое прочих не подумали про него: вот самый умный и хороший пошёл, богатым начальником бедноты коммунизма хочет стать!" Особую пикантность и саркастическое звучание придаёт этому тексту то обстоятельство, что Чепурный здесь - Сталин, а Пашинцеву в реальной жизни соответствует М.В.Фрунзе
( "Портретная галерея" ).
Чепурный боится "изгадиться" от "сохранения власти: долго ведь нельзя быть лучше всех!" ( 240 ) В том числе и так - долго облапошивать не получится: рано или поздно возникнут сомнения - действительно ли ты лучше всех.
Дванов и Копёнкин ищут "коммунизм среди простого и лучшего народа" ( 284 ). Так, наверное, надо понимать и реплику Чепурного: "Я тебе любого хорошего за лучшего отдам" ( 296). И Луй, оставив Чевенгур, постоянно встречает "других и лучших" ( 227 ). Яков Титыч так и говорит: "власть дело неумелое, в неё надо самых ненужных людей сажать" ( 279 ). После всего этого очень подозрительны и реплики вроде: "тут коммунизм, а народ худой" ( 329 ); "Чепурный чутко худел от внимания" ( 240 ); Чепурный "худой и заболевший" ( 254 ).
Таким образом, Яков Титыч, появляясь на страницах романа, получает этот эпитет "худой" уже с двойным дном. То, что он "худой", будет повторено ещё четыре раза ( 274, 315, 320, 324 ). Кроме того указано, что он "тощий" ( 329 ), "болящий" ( 327 ), "порочный" ( 319 ), существует "в остатке и в излишке населения земли" ( 316 ). Он живёт "ради таракана" ( "Портретная галерея" ), в "худом доме" ( 316 ) - эта п р о х у д и в ш а я с я крыша явно напоминает и о порочности хозяина.
Порочность писателя Горького, прежде всего - в его склонности к двоедушию и беспардонной лжи. Глаза Якова Титыча "испортились от впечатления обойдённого мира" (277 ). Кирей не стал слушать его, "он видел, что тот лжёт" ( 297 ). Яков Титыч советует "лучше жить по ошибке, раз она длинная, а правда короткая" ( 310 ).
На всю платоновскую горьковиану плаксивость соответствующих персонажей ( 238 ) и их проблемы с пищеварением ( недомогание "животом и поносом", "ветрами и потоками" и т.п. ) станут как бы их визитной карточкой ( 274, 282, 292 и т.д. ). В некоторых случаях (Яков Титыч в "Чевенгуре", Хоз в "14 красных избушек" ) к этому списку добавляются также исключительные мужские способности героя.
Достаточно красноречиво появление кузнеца Сотых в Чевенгуре: "он брёл в Чевенгур как на врага" ( 236 ). Поскольку - это кузнец Сотых ( ещё не Яков Титыч ) - ему явно враждебны и сам исконный Чевенгур и вновь установленные в нём большевистские порядки. Но он тут же обнимается с Чепурным: разногласия с большевиками как-то сгладятся, а неприязнь к чужому для него Чевенгуру останется. "Ему было одинаково жить, что в слободе Калитве, что в чужом городе", читай - за рубежом ( 237 ). На реплику Кирея: "Тут тебе скучно, а там будет трудно: с обеих сторон тесно" Яков Титыч отвечает: "промежду пойду, выйду на дорогу - и душа из меня вон выходит" ( 297 ). Яков Титыч живёт в каком-то "сугробе" из перекати-поле, то есть и сам он неприкаянный, вроде этого перекати-поле.
Основа чевенгурской жизни - терпение. Захар Павлович так и говорит ( 229 ): "если б человек не терпел, а сразу лопался от беды, как чугун, тогда б и власть отличная была!" В сущности ему вторит и Чепурный: "умнейшие выдумали течение жизни раз навсегда и навеки до того, пока под землю каждый ляжет, а прочим не выходить из плавности и терпеть внутри излишки" ( 277 ). Да и Яков Титыч знает, "что дело Прокофия вполне безопасное", "что человек всё перетерпит" ( 313 ).
В основе революции - то, что просто надоело работать. Чепурный так и говорит: "это буржуазия хотела пользы труда, но не вышло: мучиться телом ради предмета терпения нет" ( 358 ). Все "носят своё трудное тело, и всем оно терпится" ( 287 ). Чепурный и Сербинову говорит: "Ты у нас обтерпишься" ( 358 ). Про устанавливающийся в стране реальный социализм ещё не остывшие революционеры говорят: "они там живут от одного терпения" ( 361 ), и колеблется сам Прокофий: "не то коммунизм перетерпеть..." ( 366 ).
Копенкин потому и вознамерился покинуть Чевенгур, что всё "дальше уходило время терпения" ( 285 ).
Поэтому и взаимоотношения Горького с большевиками большей частью строятся на взаимном терпении: он ворчит, но терпит, они не всем довольны, но так же терпят его: в 1921 году, когда взаимное терпение иссякло, Горький уехал в Италию, в 1936 году кончилось сталинское терпение... Какое-то значение сохраняла эта струна и в пору написания "Чевенгура" - в счастливое время почти безбрежной большевистко-горьковской любви. Так и в романе - главное, что говорят друг другу Чепурный и Яков Титыч - это заявления о своей готовности к взаимному терпению. В первом же эпизоде - заседания ревкома с участием Якова Титыча ( 275 - 277 ), он четыре раза даёт оценку чевенгурским резолюциям: "терпимо". А по поводу одного их решения "старик уставился терпеливыми глазами на весь опечаленный чевенгурский народ, погоревал что-то про себя и ничего не произнёс на помощь" ( 276 ). Очередная великолепная платоновская многозначность. Старик уставился на "чевенгурский народ": то ли речь о присутствующих на ревкоме, то ли - вообще о населении бывшей Российской империи. Соответственно он не пришёл на помощь - либо ревкомовцам, изобретающим ловкие резолюции, либо самому народу, на чьей шее эти ревкомовцы сидят.
Таким же образом и Чепурный оценивает высказывания Якова Титыча : "Говоришь ты вполне терпимо" ( 277 ). Степень терпения , требовавшегося от Чепурного, можно оценить по другим его высказываниям о Якове Титыче. "Чепурный был рад любому человеку-пролетарию, что бы он не говорил: верно или нет" ( 238 ). И он же о Якове Титыче - "равнодушный контрреволюционер" ( 283 ). К.И.Чуковский пишет ("Дневник", запись 9 февраля 1928 года ), что Госиздат заставил его выбросить из текста про Горького фрагмент о взаимном терпении, на котором основано сотрудничество того с советской властью и о требуемом и от народа терпении. Два писателя, конечно, не сговариваясь, одновременно писали об этой "дружбе" одно и то же ( даже одними и теми же словами ), и оба текста запрещены: у Чуковского именно этот фрагмент, у Платонова - весь роман.
Договор с Горьким при его возвращении из эмиграции в 1928 году заключается на основе формулы Жеева ( 259 ): "Нам нужно сочувствие, а не искусство". Прокофий (Бухарин) разъясняет Якову Титычу ( 275,278 ): "О тебе целые социальные заботы проявили, при коммунизме скоро не помрёшь !" "Отчего ты в Чевенгуре гражданином стал ? От нас...Ты только слушайся наших распоряжений, тогда - жив будешь и тебе будет отлично". А в горне кузницы тем временем "давно уже вырос лопух" ( 305 ). Вряд ли речь здесь идёт просто о семилетней эмиграции Горького. Возможно, констатируется то, что Горький давно уже не писал ничего стоящего, а может быть те самые "распоряжения", о которых говорил Прокофий, уже дают свои плоды, и начинают глохнуть и советское искусство и советская литература ?
Довольно отчетливо звучит в "Чевенгуре" любопытный травестийный мотив. Великая пролетарская революция - такое же жульническое предприятие, как и хитроумные операции Чичикова с несуществующим херсонским имением ( В.Розанов "Мимолётное": "суть революции - мошенничество" ).
Весьма сходным образом и чевенгурские большевики сначала осуществляют эту самую революцию и лишь потом спохватываются - а где же взять тот самый пролетариат, которым эта революция якобы совершена ? Как убедительно и научно разъясняет ведущий чевенгурский теоретик Прокофий: "Всякий факт без поддержки масс имеет свою неустойчивость" ( 250 ). Прокофий и Пиюся отправляются за пролетариатом в старинном экипаже - фаэтоне ( 250 ). Чичиков путешествовал в удобной рессорной бричке, но это название транспортного средства современники "Чевенгура" ещё употребляли, а "фаэтон" уверенно направляет нас в золотой век российской словесности. Исключительность операции подчёркивается тем, что чуть ли не во всех остальных случаях чевенгурцы ездят на телеге ( 181,282,314 ). 46
Прокофий - главное лицо в этой экспедиции ( Пиюся - только возница ) - держит в руках план генерального межевания, точно так, как Чичиков - документы о своём свежеобретенном имении. Девять большевиков идут за фаэтоном - посмотреть "как он едет, потому что это было первый раз при социализме и колёса могли бы не послушаться" ( 250 ). То есть ранее, в царское время такое ( по крайней мере однажды ) уже было. Нужно ли напоминать, что "Мёртвые души" начинаются с обсуждения именно этого вопроса "доедет ли колесо до Москвы ?", а если понадобится, - и до Казани ? (Вспомним: "Мёртвые души в советской бричке", это - "Душа человека - неприличное животное", 1921).
Как Чичиков, так и Прокофий действуют, в сущности, в одинаковом "царстве мнимости". У Гоголя и помещики - никакие не помещики, и души не живые, а мёртвые (и у помещиков, и у приобретаемых Павлом Ивановичем крестьян ), и совершаемая "негоция" - никакая не негоция, а сплошная липа: всё фикция. Та же история и у Прокофия. Приобретаемый им контингент никак не соответствует "железной поступи пролетарских батальонов", они "никто", это опустошённые души, и уж для чего они точно не годятся, так это - для революционного преобразования общества. Для революции - они мертвы.
Что касается негоции, Чепурный прямо говорит прибывшим: "мы товар и цена друг другу" ( 270 ). Всё строго по Марксу: "товар - деньги - товар". Какой товар, такая и цена. Какой авангард, такой и "пролетариат". Какой пролетариат, такой и авангард - залюбуешься! Большевики сознательно опирались на "негодящие" слои общества. Соответственно колокола зовут их "к тревоге и желанию, а не к милости и миру" (300).
Как и Чичикову, Прокофию требуются души только мужского пола. На роль милейшего Павла Ивановича, конечно, годился только ловкач и проходимец Прокофий - обаятельный любимец партии Бухарин. Скажем, угрюмый кавказец для этой роли совершенно не подходил. Возница Пиюся сошёл за Селифана. Но в экспедиции Чичикова участвовало третье лицо, так сказать - просвещённая часть народа, читающий всё подряд Петрушка. Кому как не ему возглавить обретённый "пролетариат" ? Вот и возглавил явившийся "пролетариат" чевенгурский Петрушка - Яков Титыч. 47
Словом, "Русь, куда ж несёшься ты ? дай ответ" .
Достоевский предостерегал от слишком восторженного, самоупоённого прочтения этого текста. Ему явно ближе опасения рассудительного прокурора Ипполита Кирилловича. А блистающего красноречием петербургского адвоката, небрежно отметающего эти опасения ( "не пугайте нас этими бешеными тройками, от которых омерзительно сторонятся все народы" ), он недвусмысненно называет "прелюбодеем мысли" ( "Братья Карамазовы", кн.Х11,гл.Х111 ). Да и фамилия адвоката значащая - Фетюкович ( см.комм. Гоголя к пререканиям Ноздрева с зятем Межуевым ).
Видимо, это было роковым для России выбором: пренебречь хотя и негромкой, но продиктованной глубоким гражданским чувством речью предостерегавших нас Ипполитов Кирилловичей и довериться пустым заверениям горластых краснобаев Фетюковичей, по сути такого чувства начисто лишённых.
А ведь Гоголь и сам разъяснял очень доходчиво ( "Выбранные места" ): "Многие у нас уже и теперь, особенно между молодежью, стали хвастаться не в меру русскими доблестями и думают вовсе не о том, чтобы их углубить и воспитать в себе, но чтобы выставить их напоказ и сказать Европе: "мы лучше вас!". Это хвастовство - губитель всего. Оно раздражает других и наносит вред самому хвастуну. Наилучшее дело можно превратить в грязь, если только им похвалишься и похвастаешь. А у нас, ещё не сделавши дела, им хвастаются ! Хвастаются будущим !" Пафос речи Фетюковича именно в этом - он хвастается будущим ...
Слишком уж любим мы быструю езду. Не для наших обстоятельств эта опасная, пагубная страсть. При наших ухабах, при таком состоянии транспортного средства, при таких возничих...
В "Ювенильном море" отсвет этой гонки угадывается в констатации Климента: "Мужики аж скачут от ударничества, под ними волы бегом бегут, а куда - неизвестно". Там же мы встретимся вновь и со знакомым нам фаэтоном.
5. "М Ы Л Ю Б И М П О Б Е Ж Д А Т Ь Т Р У Д Н О С Т И"
"Шарманка"
В страну далёкую
Собрались пешеходы,
Ушли от родины
В безвестную свободу,
Чужие всем -
Товарищи лишь ветру...
Песенка Мюд
Пьесу "Шарманка" Платонов писал, видимо, в 1929 - 1931 годах, параллельно с повестями "Впрок" и "Котлован" (Н.В.Корниенко, цит.соч.). Многие мотивы пьесы находят отклик в "Котловане", "Ювенильном море", "Джан", "14 красных избушек", "Мусорном ветре".
Алёша и Мюд направляются в "социализм". По этому поводу Щоев ( "заведующий кооперативной системой в д а л ё к о м районе" ) вздыхает: " далёкий и прекрасный район". Таким образом, указание на "далёкий район", где и происходит действие пьесы, расшифровывается однозначно как эвфемизм - речь идёт о стране Советов, строящей социализм, о "социализме", в который этих "пешеходов" угораздило притопать. И фраза Алёши "мы идём в социализм" двусмысленна, он вполне может иметь в виду всех присутствующих.
Ключевая в пьесе идея торговли душами ( энтузиазмом ) отсылает, естественно, к "Фаусту" и ( вслед за "Чевенгуром", предыдущая глава ) - к "Мёртвым душам". Душа здесь изготавливается "как промышленность" ( а, значит, должны быть и "инженеры человеческих душ" ). Эта формулировка очень напоминает выступление Бухарина на совещании в Московском комитете партии о судьбах интеллигенции ( 1925 ): "мы будем штамповать интеллигентов, как на фабрике" ( М.Геллер,А.Некрич, цит.соч. ).
На протяжении всей пьесы её герои пытаются выяснить, кто из них оппортунист. Вначале кажется, что это Мюд. Она оторвалась от масс, живёт "ненаучно" 48 , из-за чего у неё болит "что попало": болит сердце, душа. Но в результате всего оказывается, что оппортунисты как раз все к р о м е М ю д.
У Щоева, заведующего кооперативной системой, примерно те же проблемы, что у Сталина. У него внутри "лежит много революционности". Он чует всё "вперёд будущего" и всё время ощущает "что-то величайшее, только говорит не то". Мыслит Щоев примерно так же, как робот Кузьма. И только в такой же степени как Кузьма он похож на живого человека ( как и Кузьма, он "почти что разумный" ).
*
"Механический человек Кузьма" ( а, может быть, в значительной мере - и сама идея "Шарманки" ) - явный отклик на две статьи Горького, опубликованные в 1928 году одновременно "Правдой" и "Известиями" 7 октября и 27 ноября: "М е х а н и ч е с к и м г р а ж д а н а м СССР. Ответ корреспондентам" и "Ещё о механических гражданах". Этими статьями Горький по выражению Пришвина "окончательно расплевался с интеллигенцией", безоговорочно стал на сторону большевиков. Горький отвечает здесь на получаемые им письма тех, кого м е х а н и ч е с к и сделали гражданами СССР (99/100 народа ненавидят и боятся вас), кто называет писателя "предателем родины", "ослеплённым царскими почестями", "оглушённым славословиями", которого "водят за нос", "показывая несуществующие достижения", "кривящим душой". 49
Платонов укоряет Горького: сам Горький и есть "механический человек", он механически повторяет продиктованное партпропагандой, насаждает таких же механических писателей.
*
У них ( в СССР ) бога нет, остался один "щорт". Совсем не случайно слова "щорт" и "Щоев" равны по длине и так близки по звучанию: если и остался в стране кто-то "один", то кто же кроме Сталина ? Стерветсен с удовлетворением констатирует: "у вас организована государственная тишина" ( один человек - всё население страны - как в "Записной книжке" Платонова ).
Щоев, как и Сталин ( как дьявол, как Чичиков ) торгует душами. Как и Сталин, он печётся о своём единоначалии. Он оттого и начальник, что никому не видим ( так говорят осовиахимовки ). Очень знакомо звучит его указание Евсею: "Всегда поступай не как говорится, а как подразумевается".
Особенно мучает Щоева "тревога за сытость масс". 50 Продовольствия, видите ли не хватает потому, что у масс растут аппетиты. "Народ прожорлив стал, три раза обедать хочет", население может избаловаться. В том числе обсуждается проблема - давать ли вообще населению продовольствие ? " Еда - одна социальная условность", "людей у нас и так хватит", "не взять ли курс на безлюдье ?". И в этом размышления Щоева очень похожи на то, как будет рассуждать Нур-Мухаммед в повести "Джан".
В крайнем случае, можно вместо мяса обойтись раками, вместо масла - ореховым соком. Соответственно на торжественном банкете актив угощают блюдами, приготовленными из птичьего помёта, саранчи и лопухов. А в окна банкетного зала заглядывает прочее голодное население, которое и того не имеет. В 1930-1931 годах всё это было очень злободневно. Сами же руководители ( Щоев, Евсей ) насыщаются нормальными ( потому что - импортными ! ) продуктами. 51
Тем не менее Щоев не сомневается, что его "район" ( СССР ) уже догнал и перегнал Запад. 52 С той оговоркой, что они при этом оказались в некоем "деревянном веке" 53 , долбят из дерева посуду для парадного обеда ( сырья много - кругом леса ).
Само произношение: "щорт" вместо "чёрт", "грыб" вместо "гриб", явно намекает на специфическую речь Вождя народов. Мюд обличает Щоева: "сволочь, аллилуйщик,.. замучил всю местную массу... Ты гад бедного класса". Она интересуется: "Это кто ? Фашисты ?". Можно считать, что она получила ответ на этот свой вопрос в "Мусорном ветре" ( "Гималаи" ).
Фигура Алёши представляется синтетической. В его ситуации - объекта оголтелого коллективного осуждения, "побивания камнями" - угадывается опыт самого Платонова 1929, затем - 1931 годов. "Считай себя для пользы дела вредителем ! Фашист ! Ах, в нас бушует высшая ненависть ! Твёрдости нет, нежность тебя замучила". Алеша - Платонов бросает в ответ коллегам - писателям: "Вы думаете редко и чётко !" ( То есть - повторяете готовые лозунги ). "Вы бюрократическое отродье, сволочь, кулаческая агентура, фашизм". Платонов возвращает Сталину и его подручным услышанные от них обвинения и оскорбления. Сталин написал на повести "Впрок" - "сволочь". Именно это слово Мюд адресует Щоеву - Сталину, а Алёша - Платонов - сталинской окололитературной челяди. "Сволочь" - это не обвинение, а оскорбление ( в теоретическом аспекте - "брань - определение" ). Если бы разговор ограничился этим, он напоминал бы непродуктивную трамвайную склоку ( "Сам дурак !" "А ещё шляпу надел !"). Но такое обвинение как "кулаческая агентура" уже поддаётся содержательному анализу. "Кулак" - идеологическая категория, инструмент для сталинских опричников, преобразующих село в концлагерь сельскохозяйственного профиля. В реальной жизни зажиточные крестьяне, несмотря на свою малочисленность, поставляли на рынок заметную часть сельскохозяйственных товаров, а отрицательное их воздействие на развитие сельского хозяйства либо сильно преувеличивалось, либо целиком было плодом партийной фантазии. Это нашло определённое отражение уже в повестях "Впрок" и "Котлован". Об отголосках "кулацкого мифа" в "Ювенильном море" и в пьесе "14 красных избушек" - будем говорить в следующих главах. Стержень этого мифа: "кулак" - это лицо, наживающееся на народной нищете и народных несчастиях. Но с кого же начинать перечисление таких "кулаков", как не с бюрократии, жирующей не только вопреки, но б л а г о д а р я разрухе, народным бедствиям и голоду ? И кто же тогда форменная "кулаческая агентура" ( "бюрократическое отродье" ) как не литературные и окололитературные подпевалы этих "кулаков", вроде Фадеева, Авербаха и прочих, топтавших Платонова в 1931 году ?
Когда Алёша ( "присмирившись под фактом" ) отказывается от своих обвинений в адрес "бюрократического отродья" и приступает к требуемому от него самобичеванию 54 , Мюд возмущена: "зачем ты испугался этой гнусной прослойки ?" "Гад - присмиренец !"
Но Алёша также - энтузиаст дирижаблестроения, изобретатель легко управляемого механического человека, неживым голосом произносящего "правильные" речи - механического "инженера человеческих душ". По выражению Евсея он "летун - дьявол". Ему никак не дождаться социализма, он рвётся "всё время вдаль". Он вздыхает: "когда же настанут будущие люди, мне надоели, кто живёт сейчас". Он "штатный утешитель" аппарата и тех, кого "заготавливают в аппарат" ( комсомольского актива, молодого пополнения "нового класса" ? ). Он намерен "ликвидировать природу" ( "она фашистка, зажиточное привидение" ). И аплодисменты в нужный момент фальсифицируются механическими усилиями того же Алёши.
Во всём этом достаточно уверенно узнаётся Горький и то, каким он представлен обычно в платоновской горьковиане. Из пяти произведений Платонова, в которых мы встречаем Горького ( кроме "Чевенгура" и "Шарманки" - "Ювенильное море", "Джан", "14 красных избушек" ) только в "Ювенильном море" не упоминается то, что Горький мотается туда-сюда ( за рубеж - обратно: "летун-дьявол" ).
Когда речь заходит о "неживом голосе" механического человека ( формально имеется в виду как будто техническое, неестественное воспроизведение человеческой речи ), мы сразу вспоминаем о лживых, наигранных интонациях текстов самого Горького, о Якове Титыче, поющем заунывные песни "шершавым" голосом ( "Чевенгур" ), великолепный текст ( "Джан" ) о фальшивости горьковских сочинений ( об этом - ниже ). Важнейший, неизменный пункт горьковского мировоззрения - его стремление к "покорению природы", к тому, чтобы силой отбирать у неё требуемое. Это - и серьёзнейший пункт расхождений Горького с Платоновым. Такая, явно антигорьковская позиция Платонова чётко обозначена им уже по крайней мере с "Антисексуса" и "Епифанских шлюзов" и, в полный голос,- в очерке "О первой социалистической трагедии".
Более подробного разговора требует Алёша ( Горький ) как "штатный утешитель аппарата", "аллилуйщик", организатор искусственных аплодисментов ( реальному социализму, прежде всего; такие же механические аплодисменты есть и в одновременной повести "Впрок" ). Учитель танцев Раздватрис в "Трёх толстяках" Ю.Олеши обучал также "вообще красоте, изяществу, лёгкости... и поэтическому взгляду на жизнь". А.Белинков (цит.соч. ) современным ему ( в середине 60-х годов ) воплощением Раздватриса назвал Е.Евтушенко. Но в исторической перспективе на эту роль прежде всего претендует, конечно, Горький. Дело не только в его приоритете, его влиянии. Как-то так получилось, что Горький ( вернувшийся из эмиграции в 1928 году ) - в Москве и "Три толстяка" -на московских же книжных прилавках, появились практически одновременно. Горький ещё только заключал с большевиками своё историческое соглашение, уточнял его детали, а вся требуемая от него программа действий уже лежала на книжных лотках, ещё пахнущая типографской краской. Больше мы не найдём у Горького ничего, кроме призывов к "красоте, изяществу, лёгкости" и вдохновляющего, мобилизующего примера "поэтического взгляда на жизнь".
Евсей говорит про Алёшу - "он дурак наоборот". В "14 красных избушек" Интергом ( тоже чекистка ? ) скажет Хозу ( Горькому ): "вы контр-дурак".
Наконец Алёша - вообще колеблющийся интеллигент ( писатель ? ), "примкнувший", разоблачаемый, кающийся ( "я жалкий заблужденец", "я сознаю себя ошибочником, двурушником, присмиренцем и механистом" ). Сцена покаяния Алёши очень болизка к покаянию Умрищева и Божева из "Ювенильного моря". В связи с этими покаяниями раздаётся обвинение в "предательстве интересов нашей прослойки" (то есть она же тебя топчет, и ты же заботься о её интересах ! ).
Феномен Горького в целом распределён в пьесе между Алёшей и "иностранцем" Стерветсеном, очень близким к Хозу из "14 красных избушек". Как и Хоз, он - "культурная личность Европы". Кто же больше Горького восхищался этой парадоксальной ситуацией: на Западе всё есть, но совершенно нет энтузиазма, а в голодном, нищем Советском Союзе - ничего нет, но энтузиазм хлещет через край. Отсюда и рождается идея экспортировать на Запад из СССР энтузиазм, души, надстройку, идеи, директивы и указания, поскольку налицо "затоваривание в установках на энтузиазм". "Отпустите нам горячий дух вашей государственной надстройки".
Стерветсен - отец Серены. "Серена" - вечерняя песня трубадура ( родоначальница серенад ), адресуемая объекту поклонения. Искусственная, ритуальная, фальшивая, неуместно импортная серена явно противопоставляется живой, искренней песенке Мюд. 55 Вернувшийся из Италии ( страны серенад ) Горький действительно заделался псалмопевцем, одослагателем, пенегиристом, "аллилуйщиком".
Дочь Стерветсена "европеянка с монгольским лицом", вооруженная револьвером. В июне 1929 года Горький ездил на Соловки в сопровождении невестки-чекистки (Надежды Алексеевны Пешковой-Введенской), действительно "европеянки", действительно - с восточной примесью в лице. Она же сопровождала Горького и в Абхазию.
И Стерветсен и Серена - "европеянцы", говорят по-русски с небольшим иностранным акцентом. Одна из первых произнесённых ими фраз: "мы любим всю г о р ь к у ю долю". Вскоре Стерветсен упомянет: "я плакал п е ш к о м среди народа". В этой, первой сцене они участвуют вместе с А л ё ш е й . А скоро будут упомянуты и м а к с и м а л ь н ы е люди. Изо всего этого складывается ( распространённый в то время приём ) указание на подразумеваемое историческое лицо: Алексея Максимовича Пешкова ( Горького ).
Стерветсен вспоминает о своей молодости: "Я жил здесь в Х1Х веке на фабрике жамочных пышечек: теперь я вижу - там город, а тогда здесь находился редкий частичный народ и я плакал пешком среди него..." Это - явное указание на горьковские "В людях", "Мои университеты", на бродяжничество, впечатляющую сцену с философствующим по пьянке булочником.
М.Я.Геллер 56 указывает на сходство Стерветсена ( как и Хоза из "14 красных избушек") с Б.Шоу, посетившим СССР именно в 1931 году ( время действия в обеих пьесах ). Он как и Горький отрицал наличие голода в СССР - обоих кормили вполне сносно. Возможно, в Стерветсене, как и в Хозе, действительно отразилось что-то не только от такого своеобразного "иностранца" как Горький, но и от каких-то настоящих иностранцев. А из этих ,настоящих иностранцев больше всех подходит именно Шоу. Но от Горького в Стерветсене, как и в Хозе, намного больше. Только он может свободно говорить по-русски, вспоминать о России Х1Х века, о "фабрике жамочных пышечек" и о том, как "плакал пешком среди народа". Иностранный же акцент Стерветсена-Горького напоминает о том, как изобразил Горького Маяковский в "Бане" - в виде "мосье Моментальникова" ( "Портретная галерея" ).
Стерветсен нахваливает щоевское угощение на торжественном обеде ( из птичьего помёта, саранчи и сала с мёртвых костей ). Это как бы предвосхищает эпизод из поездки на Беломорканал: Горький восторгался тем, что один из заключённых благодаря лагерной пище избавился от желудочного заболевания.
Обсуждаемые героями пьесы своеобразные коммерческие операции по сбыту на Запад излишков советского энтузиазма ( "установка - продукт скоропортящийся", "нежнейший товар", нужно специально заботиться, чтобы "установка не протухла" ) начинаются с того, что Стерветсен отдаёт в качестве первого вклада свою и Серены одежду, в которую тут же облачаются Щоев, Евсей и другие активисты. По ходу дела обнаруживается, однако, что предлагаемый товар ( энтузиазм, надстройка, души, директивы, указания ), как ни велика его себестоимость, коммерческого интереса не представляет. Так что всё сводится, в сущности, к попытке сбыть за рубеж советский бюрократизм. А это - уже крупномасштабная диверсия. "Пускай буржуазия почешется". Двинем на них бюрократизм "и фашистам конец". Вместо того, чтобы везти им, как сейчас, сырую древесину, наделать из неё бумаги и превратить в наши директивы - "пускай тогда плачут". 57
Рассматривается даже идея продать самого Щоева ( Сталина ), как носителя "надстройки" ( "обменяли хулигана на Луиса Корвалана, где б найти такую..." ). Он - "сволочь социализма". Главный чекист Евсей интересуется также, сколько готов заплатить Запад за то, чтобы Евсей устроил у них революцию ?..
*
За всем этим сарказмом, за всем блеском этих шуток проступают две серьёзнейшие проблемы.
Важнейшей обязанностью Горького, важнейшим направлением его деятельности было запудривание, пачканье заграничных мозгов - иностранных ( "прогрессивного человечества" ), а заодно - и эмигрантских. 58 Это - старая российская традиция; изнутри российскую действительность понять трудно, она лепится не для того, а в значительной степени - для закордонного обозрения. Только оттуда можно осознать фабрикуемый облик страны. 59 Потёмкинские деревни сооружали не для Екатерины, она сама их организовывала для иностранцев, и не только во время одного своего путешествия, а в течение чуть ли не всех 34-х лет правления. Да и Павел-Александр-Николай тоже не забывали об этой своей острейшей надобности. 60
Второе - это спор Платонова со Сталиным о путях развития страны. На стороне Сталина реальные ( если не придираться ) достижения. Нечто вроде объединения Верхнего и Нижнего Египта очередным фараоном, что ценили в Сталине русские эмигранты-державники. Но, в то же время, радующее левых на Западе ( такое или этакое ) воплощение социалистической мечты.
Объединение страны под флагом "мировой революции", ради утверждения на всей планете самого совершенного общественного устройства по нашему образцу ( как писал Горький в 1918 году: "народные комиссары относятся к России, как к материалу для опыта. Русский народ для них лошадь, которой прививают тиф для выработки противотифозной сыворотки..." ). Чего же можно было ожидать от Платонова в ответ на эту установку, кроме его "великого гу-гу" ?