( Послесловие к четырём моим статьям о Платонове )
И прежде у нас были целые деревни, где заведомые воры держали целое население в страхе поджога или убийства и много лет верховодили беспрепятственно над целыми обществами. Теперь ( 1917-1919 ) люди, известные своим уголовным прошлым, смело выступали на первый план, становились на ответственные должности, говорили от имени революции, и масса не смела пикнуть против них ... у нас есть немало хороших людей, но толпа часто поддаётся побуждениям не своих лучших членов, а худших ...
Большевизм - это последняя страница революции, отрешившейся от государственности, признающей верховенство классового интереса над высшими началами справедливости, человечности и права. С большевизмом наша революция сходит на мрачные бездорожья, с которых нет выхода ...
В.Короленко ( октябрь 1919 )
И всюду сумасшедший бред ...
Н.Заболоцкий "Белая ночь" ( 1926 )
Десять лет назад свою первую статью о Платонове ( она же и мой первый опыт в литературоведении ) 1 я открывал ссылкой на А.Шинделя: "Может быть, наше время войдёт в мировую историю только потому, что оно так засвидетельствовано". Сегодня, говоря о значении Платонова для русской и мировой культуры, я сослался бы дополнительно к суждению А.Шинделя также на оценку Б.Парамонова: "Величайший русский писатель ХХ века, гений масштаба Толстого и Достоевского" 2 и , разумеется, на заслуженно ценимое читателями и почитателями Платонова послесловие И.Бродского к "Котловану": Платонов показал наличие абсурда в грамматике, свидетельствующего "не о частной трагедии, но о человеческой расе в целом". Суждения Бродского ( в дополнение к процитированному: "язык не поспевающий за мыслью и задыхающийся в сослагательном наклонении, начинающий тяготеть к вневременным категориям и конструкциям; вследствие чего даже у простых существительных почва уходит из под ног" 3 ) несомненно производят сильное впечатление, хотя сам он и допускает известную их дискуссионность ( "Если данное высказывание справедливо хотя бы наполовину..." ).
Я не знаю, читал ли Бродский к тому времени, когда писал своё послесловие, что-нибудь ещё из Платонова, кроме "Котлована". "Котлован" потрясает и сам по себе. Даже если вообразить ужасное - кроме "Котлована" ничего не сохранилось бы, то и тогда приведённые суждения Бродского не нуждались бы ни в каких уточнениях. Революция, осуществлённая Платоновым в русском языке, осталась бы, так сказать, при нём. Но именно в этом месте требуется жирная точка.
Кроме процитированных оценок языка Платонова Бродский говорит о многих других вещах, и там его суждения, тем более сегодня, когда наследие Платонова предстало перед нами во всём своём великолепии, часто совсем не бесспорны. Безоговорочно канонизировать этот текст, написанный тридцать пять лет назад по конкретному поводу, в конкретных же тогдашних обстоятельствах, было бы, прежде всего, неуважением к памяти самого Бродского.
"Платонов подчинил себя языку эпохи", "а никакая другая форма бытия не детерминирует сознание так, как это делает язык". В результате получается, что у прочитавшего книгу не может быть иного стремления, кроме как "отменить существующий порядок вещей и объявить новое время". НО: сам Платонов не "был врагом данной утопии, режима, коллективизации и проч.".
Платонов великолепно владел этим языком - языком утопии. Возможно, "Котлован" в наибольшей степени создаёт иллюзию того, что, наоборот - это "язык завладел писателем", "детерминирует его сознание". Но даже там трезвые обличения ( жачевское "не сметь думать что попало!", об Активисте, которого всем видно, но который в упор не видит "середняцкую массу" и т.д. ) показывают при внимательном чтении, "кто тут хозяин", где "объект", а где "субъект". Тем более парадоксальной с этой точки зрения выглядит публицистика раннего Платонова, скажем 1920-1922 годов. 4 Именно тогда утопия, казалось бы, владела им чуть ли не целиком, но язык, тем не менее, оставался нормальным, никакой преподаватель логики или риторики не придерётся. Или "Чевенгур" (уж к тому времени Платонов явно разговаривал с утопией на равных): вступление практически тургеневское. Язык срывается с цепи, "лишается рассудка" только тогда, когда речь заходит об умалишённых, помешавшихся на утопии (а как ещё можно говорить об их мировосприятии?). Тогда сходят с ума само время, само пространство ...
Итак, о Платонове - "энтузиасте утопии, режима, коллективизации и проч.". С подобными высказываниями можно, к сожалению, встретиться ещё и сегодня, хотя я сильно подозреваю, что утверждающие это просто не читали Платонова или читали его слишком поверхностно. Скажем, человек, прочитавший сколько-нибудь внимательно "Записные книжки" Платонова 5 , ни в коем случае не станет утверждать подобное. Учитывая сегодняшнюю популярность "Послесловия" Бродского, разговор всё же требуется и - обстоятельный.
Зимой 1917-1918 годов граждане могли любоваться вывешенными на стенах лозунгами, вроде извлечения из Овидия: "Наступит золотой век, люди будут жить без законов, без наказаний, совершенно добровольно совершать то, что хорошо и справедливо". 6 Прекрасная анархистская мечта! О чём-то подобном мечтали и граф Л.Н.Толстой, и князь П.А.Кропоткин. Но какой-нибудь прококаиненный бандитствующий матрос-сифилитик тоже, случалось, называл себя "анархистом". И население чаще всего сталкивалось именно с такими "анархистами". Советская литература как раз такую память об анархистах и засвидетельствовала, имела к тому основания ( Вс.Вишневский, А.Толстой ). В мировоззрении Платонова, видимо, было что-то от анархизма, от Овидия и Кропоткина.
С понятиями "марксизм" и "марксисты" - совсем головоломно 7 . Главные глашатаи "пролетарской революции" Горький и Маяковский ухватили из марксизма один лишь пафос классовой борьбы, всерьёз Маркса не читали (какой к лешему социализм в аграрной стране!). Наверное, то же самое в большой мере относится и к Луначарскому. Каким-то диковинным образом в их представлении о классовой борьбе Маркс ломился через все преграды плечом к плечу и с Овидием, и с Ницше. Завораживала вера в революцию, которая всё изменит к лучшему, всех изменит к лучшему. Получится - аккурат по Овидию! Элементы чего-то подобного, видимо, были и в мировоззрении юного Платонова, когда он воспевал Ленина, Троцкого и Луначарского. Первая из сохранившихся его записных книжек открывается выпиской 1921 года из "Заратустры": "Бог умер, теперь мы хотим - чтобы жил сверхчеловек".
Юный Платонов некоторое время сохранял веру в очищающий огонь революции, в то, что из российской (!) смуты выйдет что-то путное. Двадцатилетний юноша уже должен отвечать за свои ошибки, за свои ошибочные действия; но помешательство было массовым.
Горькое похмелье не заставило себя ждать. Это хорошо видно и по его публицистике, и по рассказам первой половины 20-х годов. После выписки из "Заратустры" идёт характерная запись: "Может быть, правды нет и не нужна она, стремление к правде великое заблуждение".
Изумительный свидетель и летописец нацистской революции в Германии У.Ширер 8 записал 30 января 1933 года: "к власти пришли отбросы". Мы можем, конечно, успокаивать себя тем, что мы твёрже в вере, более человечны и душевны, и у нас всё было иначе. Но Нечаев, Енишерлов и Бакунин в своём "Катехизисе революционера" прямо настаивали : нужно вовлекать в революцию разбойника - главного революционера в России ( Германия нужного количества разбойников к тому времени, к середине Х1Х века, видимо, ещё не накопила, и они не были такими революционными ). И большевики этой рекомендацией не пренебрегли. Правых большевиков (чету Каменевых, например) и многих из союзников по коалиции - левых эсеров эта социология заметно смущала.
О том, как этот союз с уголовниками выглядел практически, прямо свидетельствуют В.Короленко (мой эпиграф), Блок ("Двенадцать", дневники), М.Пришвин и многие другие. О том же свидетельствуют, практически - поголовно, и эмигранты, успевшие познакомиться с "советским раем".
Платонов достаточно быстро уловил эту черту революции. Уже в "Рассказе о многих интересных вещах" (1923) так и сказано, что большевики - из разбойников. Куда уж интересней! "Стыдно жить без истины", как говорит Вощев в "Котловане".
О мировоззрении зрелого Платонова спорят. Это неудивительно. Конечно, он как-то эволюционировал от своих взглядов времён гражданской войны (о каких-то особенностях тогдашнего своего настроя он сам вспоминает в более поздних произведениях с грустной усмешкой) до позиции, подразумеваемой или прямо излагаемой в "Сокровенном человеке", "Че-Че-О", "Епифанских шлюзах", "Городе Градове", "Эфирном тракте", "Чевенгуре" и т.д. Вероятно, его миропонимание каким-то образом уточнялось и далее - в "Шарманке", "Впрок", "Котловане", "Джан", "Мусорном ветре", "14 красных избушек".
Его называли последователем Н.Фёдорова, и он действительно провозглашал борьбу со смертью, как с главным злом, как с самым неприемлемым в устройстве мироздания (хотя, может быть,- провозглашал несколько отстранённо).
У него находят признаки евразийства, однако аристократизм этого учения можно как-то увязать с ницшеанством, но ни в коем случае - не с коллективистской большевистской доктриной. В "Ювенильном море", "Джан", в записях того времени он действительно решительный противник примитивного коллективизма.
К.А.Баршт 9 убедительно демонстрирует не только в "Котловане", но и во всём творчестве Платонова, начиная с его ранней публицистики, влияние идей А.Бергсона. Вот уж кто для позитивистов-материалистов - просто шило в какое-нибудь чувствительное место! "Как и в произведениях Платонова в философской системе Бергсона социальные ценности не играют особой роли". Платонов замечательный художник и глубокий мыслитель. Но, скажем, землетрясение или пожар неизбежно возвращают на землю, к сиюминутным конкретным обстоятельствам. Россия весь ХХ век находилась в полосе неблагополучия, не исключая доставшуюся Платонову первую половину этого века. Платонов никак не мог ни отвернуться от этого неблагополучия в стране, ни пренебречь своим замечательным даром сатирика. Адекватно прочитать сатирическую составляющую его произведений необходимо в том числе и для того, чтобы вполне оценить как их художественную ценность, так и глубину его философских обобщений - всего того грандиозного, что есть там помимо сатиры. Как бы это грандиозное ни затмевало сатиру.
Тексты Платонова коварны. Бродский пишет: "главным его орудием была инверсия". Читая Платонова буквально, очень рискуешь то и дело попадаться в ловушки этой инверсии, этой иронии ... К.А.Баршт (с.150) не может обойти, например, суровый сарказм Платонова в словах Активиста: "Пролетариату всё пригодится - и истина, и награбленная при раскулачивании кофта". А сколько подобных, язвительных поворотов темы даже в одном только "Котловане"! Разве может так выглядеть безмятежное, отвлечённое от социальности философствование хотя бы и по Бергсону?
Ницше, Н.Фёдоров, евразийцы, А.Бергсон... А где же Маркс? Платонов пренебрегал занятиями по марксизму-ленинизму, за что был отчислен из университета; да и в партию его (кандидата) не приняли. Что мог дать ему преподаватель марксизма, каким бы гениальным этого преподавателя ни вообразить; ему, читающему Эйнштейна, В.Вернадского, В.Соловьёва, Ницше, Бергсона?!
Его публицистика, начиная с самой ранней, только кажется, что - "в струю"; чуть приглядишься, оказывается - совсем нет ! Она где-то рядом, но в "генеральную линию" никак не вписывается. Пухова ( "Сокровенный человек" ) "уволили" из партячейки "легко": "какой-то ветер, дующий мимо паруса революции". Это - несомненная автобиографическая справка писателя.
Вот и получается, что до 1925 года он о Марксе не вспоминает, ни в своих сочинениях, ни в записных книжках. А после 1925 года - только критически, с насмешкой; правда - больше не о самом Марксе, а о судьбе марксизма в России: "страшные книги Маркса", "бедные неприспособленные люди, дуром приспосабливающие социализм к порожним местам равнин и оврагов" ( "Чевенгур" ). Ленина он вспоминает после 1925 года только критически. Троцкого - чуть теплее, но с лёгкой усмешкой, как вспоминают давно уже впавшего в старческое слабоумие. Сталина - чаще всего с насмешкой, чем дальше - тем всё более гневной.
Тот же Пухов упрекает комиссара: "вы очковтиратели, вы делаете не вещь, а отношение". Он же про агитпропаганду: "писал дурак или бывший дьячок" - и это в тот год, когда на первые позиции в пропаганде вышли Сталин и Бухарин.
"Пленники господствующей утопии" такими не бывают.
Властям не понадобилось много времени, чтобы разобраться во всём этом, они не считали его своим сторонником и ограждали читателей от его вольнодумства.
Им владела какая-то другая мечта, может быть - о "социализме с человеческим лицом"? Тогда для России это было утопией, сегодня - тоже, но кто знает, что будет завтра?
Был ли он сторонником коллективизации? Уже одного "Котлована" достаточно, чтобы решительно отвергнуть подобное предположение. В "Гималаях" и "Великом Гу-Гу", мне кажется, я добавил к этому немало на материале "Впрок", "Ювенильного моря" и "14 красных избушек".
И несколько слов о корнях его стиля. И.Бродский называет в связи с этим протопопа Аввакума, Лескова, отвращение Достоевского к канцеляризмам и "Столбцы" собрата - Н.Заболоцкого. Мне же представляется самым близким предшественником героев Платонова "Назар Павлов Протасов" из "Будней" Бунина.
Оба писателя пишут обо всей России, но на примере одних и тех же мест (так уж вышло!), их герои могли бы встречаться. Пишут о самом главном - о деревне, о 80% населения. Она, в том числе, - и кузница руководящих кадров: будущих - у Бунина, действующих - у Платонова.
Самое поразительное, они пишут практически одинаково. У Платонова: "вы делаете не вещь, а отношение". У Бунина ("Суходол"): "любят суходольцы играть роли, внушать себе непреложность того, что будто бы должно быть, хотя сами же они и выдумывают это должное ...". И там же: "Предание да песни - отрава для славянской души!"
Назар Протасов "самый умный мужик на селе". Его речь, по её логической структуре (по логической бесструктурности) нисколько не отличается от высказываний Чепурного, Прокофия и других героев "Чевенгура". "Чевенгур" - прямое продолжение "Деревни", "Суходола", "Будней", как бы их следующие главы.
Побеседовав с Назаром Протасовым, семинарист решает больше не выходить на прогулку без револьвера.
Бунин написал это в 1913 году на Капри...
1 "Портретная галерея "Чевенгура". В сокр. варианте опубликована в "Континенте" (2001,N 3 [109]).
2 Б.Парамонов. Русский европеец Андрей Платонов // Радио "Свобода", программа "Поверх барьеров", 23.01.08.
3 И ещё очень важное: "зависимость писателя от самой синтетической (точнее не-аналитической) сущности русского языка, обусловившей - зачастую за счёт чисто фонетических аллюзий - возникновение понятий, лишенных какого бы то ни было реального содержания". Об инверсии, как о главном орудии Платонова. О нации, ставшей жертвой своего языка; языка, породившего фиктивный мир. О счастливой судьбе народов, на языки которых невозможно перевести Платонова ...
4 А.Платонов. Чутьё правды. Сост. В.А.Верина. Предисл. и прим. В.А.Чалмаева. М., "Сов.Россия", 1990.
5 А.Платонов. Записные книжки. Материалы к биографии. Публ. М.А.Платоновой. Подг. и прим. Н.В.Корниенко. М., ИМЛИ РАН "Наследие", 2000.
6 М.Геллер, А.Некрич. Утопия у власти. История Советского Союза с 1917г. до наших дней. London, 1982, т.1, с. 50.
7 В сталинских и хрущовских лагерях сидело много думающих марксистов. Может быть, все такие там и находились? Каких только оттенков и толков там не обнаруживалось: и "раннего Маркса", и "позднего Ленина", и Каутского, и Бернштейна. Какие там бушевали дискуссии ("В круге первом" и др.)! Вот уж у какого понятия - у "марксизма" почва совсем ушла из под ног!
8 У.Ширер. Взлёт и падение третьего рейха. М., Воениздат, т.1, 1991.
9 К.А.Баршт. Истина в круглом и жидком виде. Анри Бергсон в "Котловане" Андрея Платонова // Вопросы философии, 2007, N 8.