Ночью опять выл волк. Третий день кряду или четвёртый. Выл не громко и не жалостно, а как-то... последовательно, будто говорил, рассказывал что-то. С длинными паузами, с интонациями, иногда с волнением. Чего вдруг приспичило? И луны-то на небе не было.
Утром показался: протрусил мимо избушки, потянул ноздрями воздух. Михаил наблюдал. Волк знал, что за ним наблюдают, и человек знал, что волк знает. Выбрал место, лёг - за сараем у дровяника, - положил одну лапу поверх другой и замер. Уставил очи вдаль, сфинкс. Михаил распахнул слуховое оконце - осторожно, чтоб не звякнуло, - высунул ствол, прицелился. Подумал, что впервые в жизни стреляет в живое существо. И ещё подумал, что с такого расстояния не промахнётся, дробь разшметает волка в куски.
Вол был старый. Шерсть уже не лоснилась, на боках белели седые подпалины. Почувствовав запах оружейного масла, он не побежал. Даже головы не повернул, только сжался и втянул голову в плечи. Совсем по-человечьи.
Ситуация получалась странная, необычная. Через мгновение Михаил сообразил: "Он за этим пришел! - опустил ствол. - Ну и дела! Решил с моей помощью застрелиться, паразит. Интересно, что волкам полагается за самоубийство?"
В котелке оставалось от вчерашнего ужина. Михаил выбрал кость с хрящом, вышел на крыльцо, кинул. Волк лежал неподвижно, потом подошел. Съел мясо, обгрыз кость, облизнулся. Его выгнали из стаи, а может сам ушел, почувствовал старческую немощь, и ушел. Не захотел становиться обузой.
"Это, конечно, мило, - Михаил ещё раз заглянул в котелок, взял ложку. - Но мы в ответе за тех, кого приручили. На завтра, положим, можно оставить ему банку тушенки... а что потом?"
Между прибрежной полосой и горным хребтом расположились семь ретрансляторов. Через каждые двадцать - двадцать пять километров. Михаил за ними присматривал - работал техником. По регламенту полагалось раз в двенадцать дней осматривать каждую вышку на предмет повреждений, делать в журнале запись о результате осмотра. Это по регламенту. На практике: "А что с ними случится? Железные. Стоят себе и работают". У каждого ретранслятора Михаил проводил примерно неделю, потом переходил к следующему. Такая метода имела свои преимущества: за неделю техник успевал внимательно обследовать оборудование. Возможные поломки устранялись до их появления.
Работа вахтовая. Стандартный срок - полгода. Когда подходил конец первого срока, Михаила попросили задержаться - у сменщика рожала жена. Михаил согласился, остался на вторую вахту. Потом на третью, четвёртую... уже по собственному желанию. Девчонки из отдела кадров присвоили ему звание Бессрочный Снежный Человек.
"Почему снежный? - удивился Михаил, когда узнал. Удивился с некоторой обидой. - Снег в горах. Высоко. А, впрочем, всё равно. Что они там понимают?"
После завтрака долго пил чай; специально ради этого затопил печь. Закипятил целый чайник и подумал, что много кипятка пропадёт. Великоват чайник. Вдвоём было бы в самый раз.
Лишнюю воду выливать не стал, так и оставил на плите. В первую свою вахту он часто этим баловался - оставлял "маячки": чайник строго носиком на окно, полено параллельно доскам пола или ниточку натягивал у двери. Чтоб понять, приходил ли кто в его отсутствие? "Кто лежал на моей кровати и помял её? Кто ел из моей миски и всё съел?" Игра в "трёх медведей" быстро надоела: никто не приходил, никто ничего не ел и не лежал. Некому приходить и некому лежать.
Иногда ездил в Город. За продуктами и керосином. Туда же приходили посылки с запчастями (если таковые требовались). Из почтового отделения шел на базар, покупал зелень и помидоры. Здесь никто не говорил по-английски; местные делали вид, что не понимают по-русски, однако понимали - выдавало выражение лиц, оно менялось, когда Михаил предлагал слишком низкую цену или, напротив, покупал не торгуясь. Переплатить здесь считалось слабостью, а всякую слабость полагалось презирать и наказывать.
Семнадцатого числа каждого месяца он заходил в отделение банка, получал выписку со счёта - туда переводили зарплату. Цифра всякий раз увеличивалась и это волновало. Возникало ощущение... правильности и порядка. Всё развивается, как положено: он работает, деньги идут, возможностей становится больше. Можно, например... "Например, могу купить машину и поехать к морю... отдыхать. У моря, у синего моря..." После этой идеи он всегда улыбался. Море - вот оно, под боком, и ехать никуда не нужно.
Изредка возникали глобальные проекты: купить квартиру в большом городе и переехать туда. "Ночные огни, рестораны, торговые центры... в кинотеатр можно сходить. - Такие фантазии чаще являлись на догорающей зорьке, когда солнца уже нет, а есть только алая полоса между сегодня и завтра. Между прошлым и будущим. И страстно хочется заглянуть туда, за горизонт, в будущий день. - С девушкой могу познакомиться. Не век же мне куковать у этих ретрансляторов?"
Мысли о девушках волновали; в груди появлялось приятно-опасливое томление. Михаил представлял, как танцует вальс с красавицей - они кружатся в сверкающем зале. "Ты танцевать-то не умеешь!" - усмехался внутренний голос. "Научусь! Ноги не кривые".
Но тогда бы пришлось отказаться от моря (в которое так приятно опуститься поутру), от скалозубых пиков, от костра... от утреннего зимнего морозца, который забирается под одеяло и щекочет, и от ключевой воды. "И потом, что я с ней буду делать? О чём говорить? О микросхемах? С ней же нужно будет беседовать... водить по магазинам".
...Когда становилось совсем невмоготу от одиночества, Михаил отправлялся в "рай" - так называлось местечко у перевала. Тропа в этом месте изгибалась в петлю, делалась узкой, едва намеченной. Миновав поворот, путник оказывался на пятачке - маленькой площадке под нависающим выступом. Приходить сюда следовало ранним утром, в пасмурную погоду - тогда от моря наползал туман и накрывал прибрежную полосу и большую часть берега. Михаил ложился на камни и опускал веки. Всё лишнее исчезало. Оставалось только небо без начала и конца, немного скалистой площадки, серая белизна тумана и синева моря - вдалеке, совсем уже у горизонта. Через некоторое время мысли в голове останавливались, появлялось ощущение, что ты один во вселенной. Что кусочек скалы оторвался от горы-матери и несётся над пустынной планетой. "Я есть бог!" - хотелось выкрикнуть во всю глотку.
*
Следующей по графику значилась вышка 241/3 бис. Матильда. Михаил называл эту вышку Матильдой за высокомерный характер - все свои повреждения она хранила в тайне до последней минуты. "Будь осторожна, Матильда, собака может быть нестерильна", - крутилась фраза из мультика. Фрёкен Бок вторгалась в добропорядочную семью; Карлсон выручал Малыша.
В этот раз обошлось - даже фокус приёмной антенны не сбился. С одной стороны, это оказалось приятным подарком, с другой - нечем стало занять себя.
Осень в этом году явилась рано, с первых же дней заявила, что отступать и давать поблажку в виде бабьего лета не намерена. Стало холодно и промозгло, по целым дням шел дождик - мелкий и назойливый. Вдалеке грохотал гром, наиболее яркие и сильные молнии были различимы. Походило, что кто-то включает свет, и лампочка перегорает.
Сторожка на этом ретрансляторе была совсем маленькой: комната в пять-шесть шагов диагональю, и ещё сени - в полшага. "Кто придумал такую прихожую? Лучше бы навес сделали". В комнате кровать, стол, печка. Оконце прорубили в западной стене, специально чтобы было видно вышку.
Вокруг ретранслятора - огромный луг. Трава после дождей зазеленела, торопилась вобрать в себя последнее осеннее тепло. Гулять по этому лугу было скучно, Михаил уходил в горы, однако и там прогулки не приносили удовольствия - каждые пять минут приходилось чистить сапоги от грязи. Почва раскисла, тропа стала склизкой и опасной.
Из развлечений оставалась музыка. В детстве Михаил учился в музыкальной школе. Кончил курс по классу трубы, но музыкантом не стал - не сложилось. Труба "вознеслась" на шифоньер, в кучу других ненужных вещей. Вспомнил про неё Михаил, только отправляясь на первую вахту. Взял "на всякий случай".
Теперь лежал на кровати, свесив грязные сапоги, смотрел, как с металлических балок капает вода и дул. Не играл, не исполнял - просто дул. Тянул одну ноту. Тащил её бесконечно, сколько хватало дыхания, потом перехватывал воздуху и опускался на тон; тянул его, тоже до бесконечности. От такой музыки на душе делалось скверно. Муторно. Этого и хотелось.
Думал, что нужно бы на этой вышке запасти больше дров. "Если зима будет холодной - околею". И крышу бы подлатать не грех, стёкла в окошке бренчат, как в старом трамвае... Все эти дела можно было отложить, а можно и вовсе отставить: "Чёрт с ним. В прошлом году не околел, выживу и в этом". Наползала меланхолия.
- И ведь найдут, в случае чего, только через полгода. А может не найдут вовсе... - произнёс вслух и подумал о волке. Как он там? Голодает, небось, бедолага. - И молодая не узнает, какой танкиста был конец.
Шум на улице изменился. К монотонному ропоту дождя добавилась какое-то раздельное... шуршание? или это топот? Как будто проблеяла овца, захрустела галька. Михаил прислушался. У самой сторожки кто-то выкрикнул: "Оуш! Оуш!" и засвистел. От неожиданности Михаил вздрогнул, резко сел на кровати.
- Оуш я вам говорю! Ах вы, черти бестолковые, - надрывался крикун за дверью. - Оуш! Оуш!
Михаил высунулся из двери и замер - он оказался посреди живого шерстяного озера. Посреди отары овец. Овцы блеяли, переступали, двигались, от этого озеро волновалось, по нему прокатывались волны. Худой высокий пастух потряхивал посохом и пытался руководить движением:
- Потихоньку! Оуш, я вам говорю! - судя по нервозности, овцы его не слушались.
"Что за... - хотелось крепко выругаться. - Откуда взялось это пугало?"
Вокруг вышки была охранная зона, частная территория, на которую запрещено заходить. Стояли полосатые колышки, и на табличках было написано русским языком. Английским, к слову, тоже.
- Ты чего орёшь? - спросил грубо.
Чабан выронил посох, быстро поднял его, повернулся. Во взгляде мелькнул ужас, будто перед ним материализовался призрак:
- А ты кто такой? Не думал, что здесь кто-то живёт? Ты не беглый, случайно? Не каторжник? Смотри, у меня винтовка! - затараторил. Отступил на шаг и выставил вперёд палку.
- Она у тебя в кармане? - саркастически осведомился Михаил. - Винтовка?
- В... в... - чабан не нашелся, как соврать. - Она у меня там, - махнул рукой в сторону гор.
- Понятно.
Так появился Бродяга.
Часть II. Бродяга
Он был высок ростом и худ. Имел вытянутое лошадиное лицо, и выражение удивления на нём. Будто лошадка увидела что-то необычное и задумалась ненадолго. Всего лишь на всю жизнь.
Бродяга носил огромную лохматую шапку, а когда снял её, оказалось, что и его собственные волосы кучерявы. Кучерявы, черны и наполовину седы. В Америке не принято говорить "седой", там говорят "gray" - серый. Если уголь смешать с белилами - получается такой оттенок.
"Я прожил половину жизни, - объявил Бродяга. - Кто-то скажет, что я наполовину бел, кто-то - что наполовину чёрен. Как в поговорке со стаканами". Михаил спросил, сколько ему лет? Карим Борисович (так звали пастуха) ответил, что шестьдесят. С хвостиком. "Ничего себе, - подумал Михаил. - Юный мальчонка в забавной шапчонке. Сколько ты жить собираешься, что теперь добрался до половины?"
- Ты пастух?
Бродяга ответил вопросом: - Разве не похож?
- Не очень.
В прошлом Карим Борисович изучал зарубежную поэзию. Руководил кафедрой, имел учеников, преподавал студентам. В Бухаре, в университете.
- Даже любовница была, представляешь? - сказал это так, будто любовница - это миниатюрный космический челнок. - Потом переквалифицировался в пастухи.
- Зачем?
- Правильный вопрос, не "зачем", а "почему", - поднял вверх указательный палец. - Я не люблю людей.
Михаил понимающе кивнул.
Людям всегда что-то нужно, от рождения до самой смерти им нужно чего-то большего. Они стремятся к этому большему, суетятся, сучат лапками, а когда, наконец, достигают заветной цели, не знают что делать со своим приобретением. Привычка бежать побеждает радость приобретения. От этого получается шок и ощущение обмана: боже! начинка-то оказалась гнилая! я хотел совсем не того! Потом человек оглядывается назад на прожитую в беге жизнь, и обнаруживает, что пока он суетился, всё родное и сердечное исчезло. От времени увяло или изломано в давке локтями: здоровья не осталось, друзья разбрелись по сторонам, родители стали чужими. Любовь... уж и не вспомнить, что это такое. Была ли она? Нет? Хорошо, если остались привычки. Привычка свыше нам дана, замена счастию она - так писал Пушкин.
- Когда я это понял, оставаться на кафедре не имело смысла. Взял в руки посох и пошел.
- А почему кричишь по-туркменски?
- Меня туркмен учил с овцами управляться. Пишик-ага его звали. Знаешь, что такое "ага"? - Михаил потряс головой. - Это означает "старец". Старец-Пишик.
- Ага... значит можно называть тебя Карим-ага?
Чабан почесал в затылке, задумался... (вероятно, думал о том, насколько середина жизни согласуется с почётным званием старца). Согласился: - Можно.
"Не похож он на нелюдимого человека, - подумал Михаил. - Слишком разговорчивый. А впрочем... чёрт его знает". Спросил:
- Куда ты теперь?
- Несколько дней здесь пробудем, покуда пастьба будет, потом дальше, вдоль берега.
- А потом?
- Ещё дальше. Через перевал, в долину. Там кошара - овечий дом.
Ночевал Карим у костра; сидел до самой непроглядной черноты, чинил одежду, смотрел в огонь, читал. Под конец склонился к самым углям, как завалившаяся набок кукла, подставлял страницу багровому жару. Наконец зевнул - Михаил наблюдал исподтишка, - завернулся в одеяло и уснул. Михаил приглашал в сторожку, но пастух отказался, сказал, что не хочет привыкать: "Вчера тебя не было, и завтра не будет. Зачем я буду менять свои привычки?"
- Как хочешь, - равнодушно ответил Михаил. Хотел сказать про дождь, поднял к небу глаза и увидел звёзды. Впервые за последние недели небо очистилось, стало холодно-надменным. Высоченным - не достать.
К утру подморозило, трава стала зелёно-белой, ломко-хрустальной. За овцами оставался тёмный след - будто по траве прошел ледокол.
Лишь только взошло солнце, Карим постучал в дверь сторожки, выждал пару секунд и сунул голову внутрь. Спросил:
- У тебя вино есть?
- Что? - спросонья почудилось, что произошла неприятность, Михаил вскочил, стал натягивать брюки. - Какое вино?
- Красное или белое. Любое. Лучше креплёное.
Карим Борисович смотрел с надеждой. Михаил чертыхнулся, бросил ремень, опустился на койку. Полунадетые штаны висели на коленях.
- Вина нет. Никакого, - почесал в затылке. - Даже десертного. А что случилось?
Карим потёр кулаками глаза, он недавно проснулся и тоже ещё не умылся. Мысль настолько его захватила, что отложить было невтерпёж.
- Вечером барашка буду резать. Подумал... хорошо бы чарку поднять. За знакомство.
- А-а-а...
- Жаль, конечно... а ну и ладно. Приходи так, без вина.
- Без вина виноватый, - Михаил окончательно надел брюки, сунул ноги в сапоги. - Есть спирт. Не подойдёт?
- Технический?
- Медицинский. Чистый.
- Что ж ты молчишь, чудак? Это даже лучше.
Вечером ели молодую баранину, пили родниковую воду со спиртом. В заначке техника нашлась огромная сизая луковица, пучок зелёной петрушки и банка консервированных персиков. Жаль, помидоры кончились, извиняясь, сказал Михаил:
- Давно не ездил к людям.
- У тебя есть машина?
- Есть, - ответил Михаил. - Джип на первой вышке.
- Почему не ездишь?
- Не люблю эту машину. У неё плохой характер.
Михаил с удивлением смотрел, как Карим запускает руку в горку мяса, выхватывает горячие куски, облизывает пальцы.
- Вернее, это у меня дурной характер. А если быть совсем точным...
- Вы не сработались, - обобщил Карим. Он поболтал жирными пальцами в стакане, выпил замутившуюся водку. - Признайся, тебе нравится ходить пешком.
- Точно. Мне нравится ходить пешком. - Михаил смотрел на пустой стакан, перебежал взглядом на мокрые пальцы.
- Не тушуйся, человече, - пастух развёл-распахнул в стороны руки, будто собирался обнять планету. - Мы на самом краю света. Одни. Это жутко и прекрасно одновременно. А ещё это очень волнительно. Так давай же пользоваться привилегиями. - Он опять нырнул рукой в горку, вытянул рёбрышко. - Индусы считают, что без тактильных ощущений не может быть вкусной трапезы. А индусы, я тебе скажу, в этом деле кое-что понимают. Ты за?
Михаил прислушался к себе, услышал в голове приятный шум: морской прибой накатывал, шептал пеной и отбегал по крупной гальке. Вдалеке галдели чайки... нет, это были не чайки, это пели волшебные райские птицы. Михаил вытер платком руку - каждый палец, - пробрался в самую мясную глубину и пошарил там.
- Отыщи самое вкусное, - похвалил Карим, - и съешь этот кусок с удовольствием.
"Симпатичный старик, - подумал Михаил. - И не так прост, как кажется".
- Зачем ты ушел из университета?
- Разве я не говорил? - Маленькие глазки пастуха округлились, напоминали шляпки гвоздей. Шапка сползла на одно ухо, губы блестели. Он стал похож на симпатичного басмача из "Тысячи и одной ночи". - Я ненавижу людей.
- За что?
- Они всё портят.
Михаил расстелил одеяло, лёг, заложил руки за голову. Небо над ним уходило в бесконечность. Где-то на самой высокой высоте оно пугалось своего движения и опускалось к земле облаками.
- За это их нужно жалеть.
- Я жалею. Жалею и ненавижу одновременно.
Отара разбилась на отдельные группки; овцы становились в "звёздочки" - головы к центру, попы торчат наружу.
Карим съел ещё кусочек, громко икнул и пошел за водой к ручью. Что-то напевал себе под нос. "Счастливый человек, - подумал Михаил. - Ни забот, ни хлопот. Вольный, как ветер". Внутренний голос спросил, а в чём несвобода Михаила? "У меня работа, ответственность".
Карим вернулся, поставил чайник на угли.
- В первую лекцию я всегда рассказывал студентам о слове. Ты не задумывался о магии простого слова?
- Слова-слова... сотрясание воздуха и больше ничего.
- Не скажи. Ты вот например, замечал, бывает, долго над чем-то размышляешь, ломаешь голову и всё тебе вроде бы понятно. Изучил ты вопрос и предмет тебе ясен, ан чего-то не хватает. Нет ключа, последнего камушка в пирамиде. - Забулькала вода, Карим заварил чай, сдвинул чайник вбок, чтобы он только самым краешком касался углей. - А потом приходит твой коллега и говорит фразу, которая становится ключом. Она ставит всё на места, объясняет просто и кратко. Несколькими словами.
Михаил поднялся на локоть:
- Не представляю. Приведи пример.
- Ну!.. - пастух поднял брови. - Это трудно... вот так сразу. Как-нибудь... при случае.
Молча выпили по чашке чаю, потом ещё по одной. Хмель почти выветрился, оставив после себя лёгкую слабость в мышцах и бархатный флёр в голове.
Карим вылил в чашки остатки чая, вытряхнул заварку. Михаил подумал, что чайник пастуха такой же, как и его. И что на двоих он в самый раз.
- Рассказывал про женщин... на второй лекции или на третьей. Обязательно говорил про вино. Женщины, поэзия и вино - неразлучны.
- Да ты разгульный тип! - улыбнулся Михаил. - Прибавь ещё цветы к своему развратному букету.
- Не я, Миша, французские поэты. Вот, например:
Где смогу отыскать я любимой следы?
Может в брызгах мельчайших соленой воды?
Или в пене прибоя у пирсов ночных?
Или в яростном вое прибрежной волны?
Пусть надеждою зыбкой свое сердце зажгу -
Не смогу позабыть. Не смогу!
- Красиво. Даже слишком. А ты только французов изучал?
- Почему же. И русских, и восточных. У Омара Хайяма мне нравится вот это:
С той, чей стан - кипарис, а уста - словно лал,
В сад любви удались и наполни бокал,
Пока рок неминуемый, волк ненасытный,
Эту плоть, как рубашку, с тебя не сорвал!
- Я не спросил, а ты чем занимаешься?
- Обслуживаю ретрансляторы.
- Давно?
- Без малого три года.
- Странно, что мы не встретились раньше.
- Странно.
- Жизнь вообще странная штука.
- Как и всякий профессор трепологических наук ты склонен говорить банальности. - Михаил положил на угли прутик, тот изогнулся, пискнул и загорелся. Короткая яркая вспышка.
В горах сухо треснуло, один камень подтолкнул другой, скользнул со своего места; валун, подпрыгивая и грохоча, побежал вниз. Тотчас откликнулось эхо, ринулось следом. Вечер постепенно обращался в ночь. Михаил принёс одеяло и дерюгу, сказал, что тоже будет ночевать у костра. Карим согласился: валяй.
Уже засыпая, Михаил услышал голос пастуха: "А время-то идёт. Бежит времечко!" Удивился цепкости этого выражения: "Это ж надо, так ухватить суть. Всего одной фразой". И понял, что это и было то самое ключевое слово. Оно выразило настроение последних лет.
Утром с моря пришел туман. Плотный, глубокий. В трёх шагах ничего не было видно; грустные овцы плавали в белом киселе, медленно перебирая ногами. Пастух обошел отару, пересчитал овец, обнаружил, что трёх не хватает. Нужно искать. Михаил предложил свою помощь. Решили обходить луг с двух сторон, навстречу друг другу.
- Кричи "Агдараш", - сказал чабан. - От этого они поворачивают, сбиваются в стадо.
Овцы нашлись у ручья. Забрались по мелкому руслу на площадку, а спуститься боялись.
Когда возвращались, Карим запел. Вначале мурлыкал себе под нос мотивчик, мычал, подбирая ноты, потом песня развернулась, потекла широко. Михаил метнулся в сторожку, схватил трубу. Некоторое время он прислушивался, потом присоединился. Труба вела второй голос, едва поддерживая и осторожно помогая голосу. Это не была песня с аккомпанементом, получился дуэт голоса и трубы. И непонятно кто в этом дуэте главный. Это и не важно.
Ещё неделю отара паслась у "Матильды", неделю оставался здесь Михаил.
- Слушай, научи меня стрелять из ружья, - попросил Карим.
- Зачем тебе?
- Не знаю, - Карим пожал плечами. - Всегда хотелось попробовать... пальнуть.
- У тебя же винтовка? - вспомнил Михаил.
- Это я пошутил. Побоялся, что ты бандит.
Расставили пустые банки (две), одну бутылку, воткнули в землю палки. Михаил зарядил ружьё, показал, как стрелять, как целиться.
С пяти шагов промазать дробью трудно, но Кариму это удавалось. Перед самым выстрелом он непроизвольно зажмуривался, что-то шептал, рыскал вверх-вниз стволом. И раз промазал, и два, и три. Михаилу это надоело:
- Хватит переводить патроны. Стрелок из тебя не получится, это уж точно. Лучше расскажи что-нибудь.
Карим рассказал. Он любил рассказывать, Михаилу нравилось слушать.
Когда пастьба на лугу закончилась, чабан повёл отару к следующему. Михаил пошел вместе с другом. Именно в этот момент он впервые подумал о Кариме, как о своём друге. И понял, что ему не хочется расставаться. Он сказал, что на следующей вышке живёт волк, что: "Это опасно. Лучше я провожу". Что волк стар и немощен, не стал уточнять. Карим сделал вид, что ему всё равно, однако глаза его потеплели.
Шли не торопясь. Много говорили, спорили. Обсуждали стихи (благо Карим знал их великое множество) и вопросы мироздания. Рассуждали о боге и о жизни. О там, как всё сложно, но вместе с тем логично устроено в Мире.
- Мы можем спросить тысячу человек, - рассуждал Карим. Тема его возбуждала, он говорил громко, жестикулировал. - И каждый из них скажет, что он не доволен своей жизнью.
- Неужели все?
- Абсолютно! Это свойство человеческой души: даже если всё есть, чего-то не хватает. Так вот, а скажи этим людям: возьмитесь! Придумайте сами, человеки, как всё устроить. Как сделать так, чтоб вы были довольны. Дерзайте!
Чабан замолкал, смотрел в сторону, потряхивал головой. Михаил выжидал минуту, спрашивал: - И что?
- И никто ничего не придумает! - Восклицал Карим. - Уверяю тебя, старина. Устроить так ловко, как устроено в Мире никто не сможет! Никто из смертных - это задачка для бога. Ты только вообрази многообразие: этот идёт туда, а этот сюда. Этот хочет одного, а тот - противоположного. У этого болит спина, а у того рожает жена. Этот торопится, а тот спит. И весь этот фантастический клубок как-то существует. Уживается, и даже иногда бывает счастлив.
Михаил молчал. Думал, что поэтому он живёт здесь, между морем и скалами, чтоб не попадать в человеческий змеиный клубок.
- В многообразии - суть Природы, - говорил Карим.
- Интересный вывод. Тогда ты мне скажи... - Михаил хмурился. Он всякий раз хмурился, стараясь внятно растолковать свою мысль: - Вот наша Вселенная - бесконечное количество миров. Так? - Карим кивал. - Среди них, вне сомнений, есть планеты - живые, такие же, как наша Земля. На этих планетах существуют разумные существа. - Карим соглашался и с этим. - Но ведь эти разумные существа не обязательно похожи на нас!
Эта мысль казалась Михаилу грандиозной, подавляющей, Карим только спокойно кивал:
- И что тебя смущает?
- Ну как же! Это могут быть существа без рук, а с плавниками, могут быть гигантами или карликами. У них может быть совсем другая мораль. Морали может не быть вовсе, как у земных пауков или... или у чаек!
- Вполне может быть. И?
- Им не подходит наш бог!
Карим задумывался лишь на мгновение: - Значит, у них есть свой.
- Но как же так? Бог создал мир! Он един!
- Седой старик в белом рубище с милой бородкой клинышком и посохом в руках? - в глазах Карима порхали озорные светлячки. - Бог - это то, что позволяет Миру быть. И ничего иного. Это про него я тебе толковал.
- Думаешь?
Михаил подносил к губам трубу и тихо вёл мелодию - переплетал несколько простых нот. Карим слушал, ждал, когда вспыхнет в душе искорка, а почувствовав, начинал петь. Вместе получалось хорошо.
*
Наступила зима. Однажды Михаил проснулся, и обнаружил поверх одеяла снежный кляр - за ночь нападало снега, он подтаял и превратился в мокрую кашицу. Неприятно, холодно и сыро. Михаил предложил вернуться на первый ретранслятор и зимовать в избушке: "Там достаточно места, - он смотрел Кариму в глаза. - Запас дров приличный, картошка, консервы". Не зная, чем ещё соблазнить друга, соврал, что хранит там бутыль спирта.
- Бараны передохнут, - ответил чабан.
- Что?
- Бараны передохнут, - повторил Карим, хотя видел, что друг расслышал. - Им нужна трава, тепло и вода. Иначе сдохнут. Я пойду в долину. Отведу в кошару.
Хотелось упросить друга остаться, но Михаил не стал. Он понимал, что так будет правильно.
Часть III. Чужая
Михаил ожидал, что оставшись один, он станет тосковать - этого не произошло. Во всяком случае, не так, как можно себе представить. Карим удивительным образом присутствовал рядом, он как бы остался, не ушел с отарой. С ним можно было беседовать, задавать вопросы, обсуждать, спрашивать мнение... естественно, не получая ответов. "Беседую с тенью отца Гамлета, - вздыхал Михаил. - Или с бедным Йориком. Не знаю уж, что лучше".
В этих односторонних диалогах можно было усмотреть психическое расстройство, только едва ли диагноз оказался бы верен. Михаил прекрасно понимал, что Карим далеко, что свидятся они не скоро... если вообще свидятся. Никаких иллюзий он не питал.
И всё же прекрасно было иметь собеседника, пусть даже воображаемого. "Он большой интеллектуал, человек энциклопедических знаний. С ним интересно говорить. Лучше, чем с самим собой".
По-прежнему приходил волк, и Михаил подкармливал его. "Интересно, чувствует ли он унижение? Или придумал себе оправдание? Повод своему нахлебничеству? Человек обязательно бы придумал отговорку, выбелил себя, переложил ответственность на обстоятельства... на судьбу. Если волк осознал свою старческую слабость, значит он достаточно развит для моральных построений". Этот вопрос Михаил записал в записную книжку; не хотелось забыть его: "Прекрасная тема для обсуждения. Когда Карим вернётся".
Эта зима прошла быстрее и незаметнее, чем прежние.
Михаил завёл джип, проверил его надёжность - проехал несколько кругов вокруг станции, съездил в Город. От ретранслятора к ретранслятору он передвигался теперь на колёсах. На вышках особо не задерживался: проверял оборудование, делал запись в журнале, отмечал в блокноте необходимые детали и ехал к следующей станции. Основное время проводил на первой, ближней к перевалу вышке. Ждал.
Официально этого не признавал, но... ждал. Готовился. Купил вина и пучок свежей - втридорога - кинзы. Одну бутылку вина пустил на уксус: "Будет чем замариновать строганину. Из молодой баранины получится чудесная строганина".
Карим пришел не один.
Пригнал отару, сел напротив избушки, положил на колени посох. На некотором отдалении от него стояла девушка. Молодая женщина.
Михаил подошел, пожал Кариму руку, хотел обнять, но не решился это делать в присутствии постороннего человека. Карим сказал, что её зовут Муфида и что они теперь вместе. "Почему вместе? - Михаил пробежал глазами по стройной фигуре. - Что вместе? Вместе пасут?"
Вечером, после ужина спросил: - Кто она?
- Я купил её. Совсем дёшево, представляешь? Отдал пять баранов. Торговец просил восемь, но столько никто не давал. Я дал пять, и он согласился. Только пришлось отдать Рахиль, помнишь, у меня была такая овечка, всегда бежала впереди отары? С белой звёздочкой на лбу?
Михаил не помнил, тряс головой. Дикостью казалась сама мысль, что можно купить человека... и так дёшево: "Пять баранов прировняли к одной женщине? Удивительно. Она взрослый человек... где-то училась, жила... у неё есть родители, она может приготовить плов, может родить ребёнка, наконец... а тут пять баранов. Идиотизм".
Мужчины сидели в избушке, пили вино. Муфида на улице разожгла костёр, что-то готовила - дымок колечками поднимался в небо, пахло мясом и специями. Михаил ещё раз оглядел женщину, теперь более пристально. Факт, что её продавали, как вещь, придавал непостижимую привлекательность. Порочную привлекательность.
- Её муж задолжал большую сумму. Расплатиться не смог, продал дом и хозяйство. Этого не хватило, тогда он продал жену.
- А дети?
- Детей не было, - покачал головой Карим. - С детьми я бы не покупал.
- И что он теперь?
- Кто?
- Муж.
- Ушел из этих мест. А может повесился - никто не знает. Обычно после такого позора люди исчезают.
- Понятно.
Хотелось спросить, как он с ней? Что значит, вместе? Как хозяин и работница? Или как рабовладелец? А может быть, как муж и жена?
Это вскорости разъяснилось.
Как-то ночью Михаил проснулся по малой нужде, вышел на улицу. Ночь была ясная, мильонзвёздная. Чуть слышно охнула сова, следом должен был раздаться писк задушенной мыши, но этого не произошло. Михаил пригляделся и понял, что это вовсе не сова издала звук. В тусклом багрянце костра виднелись две фигуры. Карим лежал на земле, Муфида сидела на его чреслах. Она покачивалась, закидывала руки за голову, в возбуждённом безумстве перебирала волосы.
Показалось, что Карим повернулся и посмотрел на него. Впрочем, это всего лишь догадка.
"Всё правильно, - решил Михаил. - Всё так и должно быть. Чего я удивляюсь? У мужчины появилась женщина... какое имеет значение, каким образом это произошло? Хотя бы с неба свалилась".
До рассвета Михаил собрался и поехал осматривать следующую вышку.
Рациональная его часть понимала, что в произошедшем нет ничего дурного, неправильного. И что, если трезво поразмыслить, появление женщины даже на пользу. Другая часть сознания возражала, что их дружбе это может повредить, как вредит всякий избыточный, ненужный элемент.
"А с чего я решил, что он избыточный? Я про неё ничего не знаю. Быть может, это самый нужный для него человек. Мечта его жизни. А я повёл себя, как мальчишка..." Поступок, действительно, получился излишне демонстративный, нарочитый. Чтоб сгладить это ощущение, Михаил наскоро проинспектировал вышку, и вечером вернулся. Соврал, что зеркало вышло из фокуса, нужно было срочно исправить.
В целом всё осталось, как прежде. Беседы у костра до глубокой ночи, переходы от луга к лугу, вино и чай из чайника на двоих. Но что-то изменилось. Стали возникать ссоры. Не "идейные" несогласия и разномыслие - это случалось и ранее, в этом и прелесть бесед - услышать иное мнение, попытаться переубедить собеседника. Ссоры возникали мелкие, даже меленькие. Косые взгляды, подозрения, неверно понятые слова. Из всего этого возникали обиды. Тоже мелкие, и болезненные.
"И вечное ощущение третьего за спиной. Гнетущее, неприятное. Будто всякий раз она смотрит в спину". Михаилу хотелось спросить, испытывает ли Карим подобные чувства, только теперь это было невозможно: "Как я могу? Это его женщина". Появилась запретная тема, и это тоже оказалось неприятно.
Муфида неплохо готовила; с её появлением у Карима появилось хозяйство (хоть и микроскопическое), и Муфида с ним управлялась, стирала, чинила одежду. По приказу Карима она вымыла сторожку, выскоблила дочиста стол, заштопала Михаилу рубашки. Она работала споро и без лишних слов; первое время казалось, она живёт в полусне, под накинутым прозрачным покрывалом. Со временем Михаил понял, что это не так. Её выдавали глаза.
Она была мила собой и даже красива. Стройная фигура, округлые бёдра, грудь, роскошные волосы, и глаза... глаза она прятала, избегая смотреть собеседнику в лицо, но однажды Михаил заглянул в её душу. Тёмные, огромные, почти чёрные глаза, как колодец в степи, не имели дна. Михаил посмотрел в них и почувствовал, как кружится его голова, как он летит в эту бездонную пропасть. По телу пробежал озноб, Михаил вздрогнул и отстранился.
И ещё. Муфида сделала какую-то оплошность, Карим рассердился, буквально рассвирепел. Топал ногами, кричал, размахивал палкой. Михаила эта сцена рассмешила: гнев безобидного старика, который мухи не обидит. Муфида стояла, опустив голову, и даже не пыталась защищаться, оправдать себя. В конце концов Карим плюнул, швырнул посох и ушел, бросив обидное: "Бестолочь!"
Михаил подошел, взял Муфиду за руку.
- Суров?
- Муж, - в это единственное слово, женщина вложила большой смысл. Хозяин, муж, покорность, судьба - всё уместилось в трёх буквах.
А потом Михаил увидел, как блеснули её глаза. Блеснули безумно, дьявольски, жутко. Будто ножом полоснули по сердцу.
Вечером Михаил поссорился с Каримом. Поводом стал вопрос, в какую сторону двигаться дальше: весной пастьба богатая, можно идти в любом направлении. Оба, безусловно, понимали, в чём истинная причина ссоры.
Утром Карим отозвал Михаила в сторону и предложил:
- Прокатимся?
Михаил подумал о машине, вспомнил, что мало топлива и нужно ехать на заправку.
- Ты не понял, - Карим по-детски всплеснул руками. - Посмотри! - Он показал пальцем в горы. Макушка и склоны ещё лежали под снегом. - На санках. Ты катался на санках?
Можно было рассказать про Тобольск, про ледяные горки, Михаил только спросил: - А где мы возьмём санки?
Карим кивнул на крышу избушки. Михаил понял его мысль. Мысль друга понять нетрудно, а они ещё оставались друзьями.
С кровли сняли лист железа, завернули его впереди полукругом, приделали жерди для прочности и две доски в качестве сидений. Потом три часа пыхтели, втаскивая конструкцию - она получилась чертовски тяжелая, - по склону горы. Выше идти побоялись - слишком крутым становился скат.
- Кто сядет впереди?
Карим предложил бросить монетку, Михаил добровольно согласился ехать вторым. Уже усевшись, перед самым стартом, он шепнул, подтрунивая: "Старость надо уважать!" Карим встрепенулся, поднял брови и... рассмеялся.
Под хохот и улюлюканье летели вниз. Мелькали выступающие камни, свистел в ушах ветер, овцы удивлённо озирались, прекращая жевать, и солнышко смотрело с неодобрением. Несколько минут счастья.
Карим сказал, что больше не поедет, слишком яркие впечатления: "Три раза с белым светом успел попрощаться!" Вместо него попросилась Муфида. Михаил вопросительно посмотрел на Карима, тот согласно кивнул.
Второй раз летели ещё стремительней. В какой-то момент Михаил перестал различать окружающие детали - они слились в единое бело-сине-серое полотно, вцепился в плечи женщины (Муфида сидела впереди), прижался к ней. Чувствовал, как хлещут по щекам её волосы, и запах... волнительный, будоражащий аромат спелой молодой женщины. В брюках сделалось тесно, вспыхнуло ожидание конфуза и неловкости перед Каримом, но он разрядился прежде, чем сани остановились.
*
Нужно было ехать в Город, Михаил сказал, что купит, как обычно, зелени, спросил, нужно ли что-нибудь ещё? Карим ответил, что это женское дело, что вместе с ним поедет Муфида: "Не беспокойся, она всё сделает". Потом он подошел и пожал Михаилу руку. Произнёс странную фразу: "Мне кажется, тебе она нужнее. Сделай, как считаешь правильным. Пусть... это произойдёт".
Всю дорогу Михаил размышлял над сказанными словами: "В чём правильность? Почему нужнее? Поддержка нужна старому человеку, я способен за себя постоять. И что может произойти? Не понимаю".
Когда возвращались, Муфида села на переднее сидение - так попросил Михаил, непривычно было видеть женскую голову в зеркале заднего вида.
Он протянул ей руку, помогая сесть, почувствовал запах волос... потом взгляд - тот самый кинжальный выпад бездонных очей... потом провал в сознании. Очнулся, когда всё окончилось. Муфида, улыбаясь, надевала платье, осматривала порванную ткань; он чувствовал привкус крови - сочилась прокушенная губа, - и непривычную пустоту в паху. Блаженную пустоту.
Карим всё понял с первого взгляда; покивал головой, делано нахмурился, а потом улыбнулся. "Жизнь идёт своим чередом, - сказал Михаилу. - Река всегда найдёт дорогу среди камней".
С тех пор Муфида жила с двумя мужчинами.
Она не испытывала мук совести: сделала, как хотел муж. Карим по-прежнему оставался мужем - совестью, хозяином и символом покорности. Тело тянулось к Михаилу. Молодое тянется к молодому, так уж заведено.
Некоторое время эта тройственность казалась приемлемой. Каждый исполнял свою роль. Карим - благородный старец, скорее отец, чем любовник. Михаил - муж, Муфида - жена. "Так сложились обстоятельства, - рассуждал Михаил. - Он её купил, не я... такова была воля рока".
Вода точит камень, время стирает камень и воду... время - вот повелитель Вселенной. Через некоторое время Михаилу открылось "лицемерие" Карима. Тем вечером Муфида опять возлежала с мужем.
"Ведь он знает, что она предпочитает меня... знает, но продолжает... - представилось, как старые заскорузлые пальцы скользят по упругой груди. - Почему он не уйдёт? Почему не отдаст её мне? Зачем ведёт себя, как собака на сене?
Зачем она ему? Чтоб утолить мимолётную похоть? Неужели он не понимает, что это гадко? Мерзко использовать живого человека для своих прихотей. Ведь он когда-то был учёным. - Михаил пытался понять мотивы пастуха. - А почему я решил, что он не понимает? Он всё прекрасно понимает! - это открытие потрясло. - Он понимает и считает такое положение вещей верным. Он использует её и... меня! Да-да, всякий раз во время их соития, я чувствую, как он насилует меня!"
Михаил похудел, стал нервным, вспыльчивым. Карим видел эти изменения и понимал в чём их причина. Однажды сказал:
- Я совершил ошибку, Миша. Отступись. Это не та женщина, которая тебе нужна! Ты о ней ничего не знаешь. Перестань терзать себя!
Михаил вспылил, упрекнул друга в старческом маразме, сказал, что тому не дано судить, какая женщина ему нужна. Накричал.
"Он ещё пытается рассуждать! Мерзкий старикашка! Претендует на то, что ему не принадлежит и при этом пытается рассуждать! Теоретизировать! Скотина! Я люблю её! Да! Представь себе, старый кретин! А она любит меня! И это главное! Это выше всех твоих доводов!"
Карим увёл отару. С ним ушла Муфида. Михаил остался. Дни напролёт лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку.